В. Б. Кобрин ИВАН ГРОЗНЫЙ

НАСЛЕДСТВО

Чтобы понять деятельность Ивана IV, надо знать, какую страну он получил в наследство, когда в 1533 году трехлетним ребенком вступил на престол и стал государем великим князем всея Руси.

К исходу первой трети XVI века Россия была большой страной, но все же намного меньше, чем в последующее время..На западе пограничной областью была Смоленская земля, да и то она совсем недавно, в 1514 году, была отвоевана у Великого княжества Литовского. На юго-западе только начинали заново осваивать районы вокруг Орла, Курска, Тулы. Калуга была пограничным городом. Дальше простиралось Дикое поле - степь, находившаяся под постоянной угрозой нападения крымского хана. На востоке Россия кончалась Нижегородским и Рязанским уездами. Трудно себе представить, что еще не только не было ни Тамбова, ни Пензы, ни Саратова, но и их округа еще не входила в состав России. На востоке с Россией граничили Казанское и Астраханское ханства. Лишь на севере рубежи страны, как и сейчас, доходили до Ледовитого океана, до Белого моря. На северо-западе в руках России было и побережье Финского залива, в том числе те места, где теперь стоит Ленинград: Петру I пришлось лишь отвоевывать то, что было потеряно в конце XVI - начале XVII века.

Это государство уже было единым, но объединение русских земель закончилось лишь недавно. К 1533 году со времени присоединения Новгородской земли к единому государству прошло немногим более полувека (для средневековых темпов жизни срок совсем небольшой), меньше полувека - от присоединения Твери (а до того уже Клин был зарубежьем!). Всего за 12 лет до вступления Ивана IV на престол потеряла самостоятельность Рязань.

Политическое объединение было отнюдь не равнозначно централизации. Сохранялось живое и красочное разнообразие жизненных укладов в разных землях. Эту ситуацию гениально точно отразили наши великие архитекторы Барма и Постник в соборе Покрова "что на рву" (чаще его называют храмом Василия Блаженного) на Красной площади: мощный центральный шатер объединяет восемь разнообразных главок. Каждая из них неповторима, но все вместе они составляют нерасторжимое единство. Так, быть может, интуитивно в художественной форме воплотилось сочетание политического единства с сохранением особенностей отдельных земель, то, что В.И. Ленин называл "живыми следами прежней автономии" *.

* Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 153.

Церковный писатель рубежа XV-XVI веков Иосиф Волоцкий, говоря о Василии III (отце Ивана IV), как-то назвал его "всея Русский земля государем государь". Разумеется, в этом определении содержится и обыкновенная лесть: великий князь предстает своего рода "царем царей", этаким шахиншахом. Но вместе с тем эта формулировка отражала и истинное положение вещей: под верховной властью государя всея Руси сохраняли свою долю власти многие "государи" рангом пониже. Князья многих из тех территорий, что вошли в состав единого государства, владели обломками своих прежних княжеств как вотчинами, сохраняли частички своей былой власти.

Василий III

Но жизнь брала свое, и черты прошлого постепенно бледнели. Представим себе одного из таких князей. От его былого удела (части княжества) у него осталось два села с двумя-тремя десятками деревень. Был ли он врагом централизации? Нет. После присоединения княжества к Москве он женился на московской боярышне и получил в приданое вотчины на старой территории Русского государства, далеко за пределами своего родового гнезда. Еще в нескольких уездах он прикупил вотчины, вдобавок благодаря своим связям и положению ему удалось получить бесплатно поместье еще в одном уезде. Такой князь постепенно превращался в обычного, хотя и богатого и знатного, московского служилого человека. Вотчина в былом родовом гнезде составляла теперь лишь небольшую часть его владений. В конце XV - первой трети XVI века русский господствующий класс интенсивно перемешивается. Феодалы из разных частей страны перемещаются, получают вотчины и поместья в новых местах. Постепенно складывается единый общерусский класс феодалов. Впрочем, в первой трети XVI века этот процесс только начался.

Да и вообще до централизации было далеко. Ведь не существовали еще центральные отраслевые правительственные учреждения - приказы. Только чуть-чуть намечалась специализация на тех или иных вопросах управления государевых "дьяков" - незнатных чиновников. Это была только тенденция, каждый дьяк занимался разнообразными делами.

Архаичной и неуклюжей была система местного управления. На местах власть принадлежала наместникам и волостелям. Они были кормленщиками: получали уезды (наместники) или их части - волости и станы (волостели), как тогда говорили, в кормление. Это означало, что кормленщику полагалась определенная часть податей с его уезда или волости. Кроме того, в его пользу шли судебные, пошлины. Но этим вознаграждалась не административная и судебная деятельность наместника или волостеля. Ведь само кормление было наградой или платой за прежнюю военную службу. Получал его служилый человек раз в несколько лет. Потому-то к своим прямым административным и судебным обязанностям кормленщики относились спустя рукава. Подчас наместники передоверяли свои функции своим холопам, а сами уезжали домой и спокойно занимались хозяйством. Сложилась парадоксальная ситуация: в феодальном государстве реальная власть на местах оказывалась подчас в руках холопов.

Да и в получении кормлений не было порядка. Вероятнее всего, чтобы получить кормление, надо было дать взятку распределявшему их дьяку. Если же взятку не хотелось давать, могла возникнуть ситуация, в которой уже при Иване IV оказался один служилый человек - Суббота Стромилов-Шолохов. Он рассказывал, за что побывал в тюрьме: "Бил есми челом царю государю о кормленье, и докуки моей было государю много, и про то меня в опальную тюрьму не одиножда посылывали - пятья и шестья (пять-шесть раз.- В. К.) Да таки есьми у государя кормленья добился!"

Власть великого князя была достаточно суровой. Он мог "за непригожие речи" о себе приказать отрубить голову любому. Так был казнен придворный Василия III Берсень Беклемишев, который в беседе с выезжим с Афонской горы монахом Максимом Греком жаловался, что государь "встречи (возражений.- В. К.) против собя не любит". Раз, когда Беклемишев осмелился дать совет Василию III, тот ему сказал: "Пойди, смерд, прочь, не надобен ми еси". Но эта суровая власть была на самом деле слаба, ибо у нее не было своего аппарата, а потому ни один закон никогда до конца, полностью не выполнялся. Ведь кормленщики - еще не аппарат власти. Вопрос о централизации стоял на повестке дня. Его и предстояло решать в середине - второй половине XVI века.

Пережитком прошлого были и существовавшие еще удельные княжества, полусамостоятельные государства. К концу княжения Василия III их осталось всего два; принадлежали они младшим братьям великого князя: Юрию, владевшему Дмитровом и Звенигородом, и Андрею, в удел которого входили Старица в Тверской земле и Верея на юго-западе.

Братья - удельные князья тем более беспокоили Василия III, что у него долго не было наследника. Брак его с Соломонией Юрьевной из боярского рода Сабуровых оказался неудачным: у супругов в течение 20 лет не было детей. Великий князь и его княгиня и на богомолье ездили постоянно, и ко всем возможным чудотворным иконам прикладывались. Все напрасно. В конце концов Василий III решился на неслыханный поступок - развод.

Официальные летописи, льстивые и придворные, описывают развод великокняжеской четы в слезливо-сентиментальных тонах. В одном из текстов можно прочитать, как на охоте государь видит гнездо с птенцами, и глаза его увлажняются слезами: у птицы, мол, птенчики, а у меня - нет. Плачут, глядючи на великого князя, бояре, плачет и великая княгиня и просит отпустить ее в монастырь. Еще пуще плачет государь, не желающий расстаться с супругой... Не плачет лишь митрополит Даниил, который сурово поучает: "Неплодную смоковницу посекают и измещут из вертограда".

На самом же деле, судя по другим источникам, не зависимым от официальной версии, мы знаем, что хотя слез и вправду было много, но все они текли из глаз только одного человека - Соломонии. Она отказалась идти в церковь для пострижения. Приведенная туда насильно, растоптала монашескую одежду, не стала произносить монашеский обет, криком заглушала слова женщины, произносившей обет за нее. Тогда приближенный Василия III Иван Юрьевич Шигона-Поджогин ударил великую княгиню плетью, чтобы она замолчала. Бывшую государыню, ставшую "старицей Софьей", отвезли в Суздаль, в Покровский женский монастырь *, который с тех пор стал традиционным местом заточения постылых жен русских монархов. Впоследствии его невольной постоялицей была первая жена Петра I Евдокия Лопухина.

* Не подтверждается сообщение одноо позднего летописца, что до Суздаля Соломония провела пять лет в Каргополе.

В монастыре Соломония не смирилась и даже распускала слухи, что ее будто постригли беременной, что в монастыре она родила сына. Проведенное тогда же расследование не подтвердило этого невероятного происшествия: рождения сына после 20 лет бесплодного брака. Тем не менее и сегодня эту придворную сплетню усиленно гальванизируют падкие до сенсаций дилетанты.

Новой женой Василия III стала княжна Елена Васильевна Глинская - молодая красавица. Недаром летописец прямо говорит, что государь прельстился красотой ее лица и фигуры (женился "лепоты ради ея лица и благообразия возраста"). Происходила княжна Елена из своеобразной семьи. Заинтриговывает уже родословная легенда князей Глинских. Рассказывали, что после того, как разбитый на Куликовом поле Мамай погиб в борьбе со своим соперником Тохтамышем, сыновья свергнутого правителя Орды бежали в Великое княжество Литовское, крестились, получили в удел город Глинск и стали князьями Глинскими. Если легенда верна, то получается, что Иван IV был одновременно потомком Дмитрия Донского и Мамая.

Отец княжны - Василий Львович Глинский ничем выдающимся себя не прославил. Зато дядюшка молодой великой княгини Михайло Львович был одним из самых блестящих авантюристов Европы XVI века. В молодости князь Михайло перешел из православия (Глинские были традиционно православными) в католичество, получил образование в одном из европейских университетов и стал дипломированным врачом. Но медицинская карьера была не для князя; Михайло Львович стал рыцарем Германской империи, успешно сражался в войсках саксонского курфюрста, воевал и где-то в Испании. Его личными друзьями были магистр Тевтонского ордена Фридрих и сам великий князь литовский и король польский Александр Казимирович. При короле Александре Глинский был фактически правителем Великого княжества Литовского. Православные литовские феодалы - русские и белорусские считали его, несмотря на католичество, своим вождем.

В 1506 году король Александр умер, на престол вступил его младший брат Сигизмунд, и влияние Глинского кончилось. Он превратился в одного из многих литовских князей. С таким падением Михайло Львович не мог смириться. В 1508 году князь возглавил восстание русских, украинских и белорусских феодалов против Великого княжества Литовского, за воссоединение с Россией. Русским войскам не удалось пробиться на соединение с восставшими, мятеж был подавлен. Обширный клан Глинских и приближенные к ним феодалы - вожди восстания бежали на Русь. Среди новых подданных Василия III была и маленькая (лет двух) княжна Елена.

В Москве Михаило Глинский стал одним из тех, кто руководил русской внешней политикой на западном направлении. Ведь его имя оставалось знаменем для православных феодалов Украины, Белоруссии и Смоленщины, у него были давние личные контакты с видными деятелями и Великого княжества Литовского, и Германской империи, и Тевтонского (Ливонского) ордена. Велика была роль Глинского в том, что в 1514 году удалось отвоевать у Великого княжества Литовского Смоленскую землю. Но князя подвело честолюбие. Ходили слухи, что он рассчитывал стать не подданным, а лишь вассалом Василия III, князем (или даже герцогом) смоленским. Когда же оказалось, что великий князь и не думает превращать Смоленщину в новое удельное княжество, Глинский совершил новый поворот в своей политической карьере: вступил в тайные переговоры со своим еще вчера злейшим врагом королем Сигизмундом и попытался бежать в стан противника. По дороге его поймали, в оковах привезли в Москву и приговорили к смертной казни. И тут князь Михаило вспомнил, что был рожден в православии и пожелал умереть в вере предков. За "новоприсоединенного" к православию "печаловался" митрополит и его "от казни взял". Глинского помиловали, но оставили в тюрьме. Дважды посол Германской империи барон Герберштейн передавал великому князю личную просьбу императора: освободить имперского рыцаря князя Глинского и отпустить в Германию. Тщетно. Но то, что не удалось императору и его послу, сумела сделать красивая племянница. Дядя государыни был не только освобожден, но занял почетное место при дворе, стал снова одним из советников Василия III.

В новом браке первое время опять не было детей. Только через четыре года Елена наконец родила первенца - Ивана. Радость государя не поддавалась описанию. В подмосковном великокняжеском селе Коломенском в честь рождения наследника была построена великолепная церковь Вознесения. В далеком Кирилло-Белозерском монастыре воздвигли церковь Иоанна Предтечи, небесного патрона новорожденного. Неподалеку оттуда, в Ферапонтове монастыре, по этому же случаю создали церковь с удивительным, даже, пожалуй, кощунственным, с точки зрения христианина, названием - церковь Благовещения. Вспомним, что Благовещение - это посланная деве Марии "благая весть" о предстоящем рождении Иисуса Христа. А родился-то всего лишь сын великого князя. В Новгороде по повелению архиепископа Макария был отлит огромный колокол. Впоследствии в нем видели даже некую примету будущего характера младенца: ведь звук его "яко страшной трубе гласящи"... Итак, ликуй, Россия, дождалась: Иван Грозный родился!

Вскоре Елена родила и второго сына - Юрия. Он оказался глухонемым, а поскольку в те времена еще не умели развивать таких детей - обреченным на умственную неполноценность, был, как тогда говорили, "умом прост".

РЕБЕНОК В ШАПКЕ МОНОМАХА

Всего три года было будущему Ивану Грозному, когда внезапно тяжело заболел его отец. Болезнь поначалу была пустяковой - царапина. Но царапина стала нарывать, нарыв перешел в карбункул, а дальше (ведь антисептики еще не знали) - общее заражение крови, сепсис. И 54-летний великий князь, только вчера еще "тешившийся" охотой, умер, успев перед смертью благословить старшего сына на великое княжение. Впоследствии Иван IV очень гордился тем, что он монарх всю свою жизнь, что не помнит даже, как его "батюшка пожаловал благословил государством".

Василий III во время последней болезни.
Миниатюра из Лицевого свода XVI века

Разрушительная для неокрепшей детской психики ситуация: сочетание формальной власти самодержавного государя с детской беспомощностью. Ребенок, перед которым стоят на коленях, которому целуют руку почтенные, взрослые люди. Недаром замечено, что из тех, кто стал монархом в детстве, чаще вырастают деспоты. Но первые пять лет при ребенке была мать, которая твердо и решительно правила страной.

Сначала великая княгиня на всякий случай заточила в тюрьму брата Василия III - дмитровского князя Юрия Ивановича. Ему очень хотелось стать самому великим князем. Князя Юрия можно понять. Ведь он был всего на один год моложе Василия III. Долгие годы бездетности старшего брата укрепляли его в надеждах самому занять трон. Почему же государем должен был стать его трехлетний племянник? Почему страной будет править иноземка из Литвы, а не он, такой же сын Ивана III, как и его покойный брат? Боярам и митрополиту пришлось запереть дмитровского князя на замок, пока он не принесет присягу, не поцелует крест своему племяннику. Но такую невольную клятву легко объявить недействительной. В свое время дед Юрия - великий князь Василий Темный, свергнутый своим двоюродным братом Дмитрием Шемякой, тоже поцеловал крест, что не будет искать великого княжения. Но услужливый игумен Кирилло-Белозерского монастыря "снял" с него клятву. Потому-то Елена Глинская решила не испытывать судьбу, даже не дала Юрию Ивановичу уехать после похорон в Дмитров, а оставила в Москве. Правда, в тюрьме. Там он и умер через три с половиной года.

Но борьба за власть только начиналась. Василий III умирая, особенно рассчитывал на Михайла Львовича Глинского. 0бращаясь к боярам, он говорил что хотя князь Михайло "человек к нам приезжей" бояре должны держать его "за здешняго уроженца" ибо он государю "прямой слуга". А самому Глинскому напоминал, чтобы он за малолетнего великого князя с братом и великую княгиню "кровь свою пролиял и тело свое на раздробление дал". Михайло Львович, опытный государственный муж, думал, что пришло его время, что станет он правителем огромный страны. Но иначе думала его молодая племянница, которая, кстати, нашла себе другого советника: боярина князя Ивана Федоровича Овчину-Телепнева-Оболенского. Поговаривали, что князь Овчина не только советник, но и возлюбленный великой княгини.

Глинский был крайне недоволен, пытался все же добиться власти, вступил в конфликт с племянницей. И та, некогда освободившая дядю из тюрьмы, отправила его туда же. Со дня смерти Василия III прошло меньше года. В темнице Михайло Львович и умер через два года. Обвинения ему были предъявлены самые вздорные: он-де хотел овладеть престолом и отравить Василия III. Один из летописцев прямо говорит, что заточен был Глинский "по слову наносному от лихих людей".

Трудно найти более богатое событиями время, чем 30-е годы ХVI века. Меньше чем через три года после ареста М.Л. Глинского возникла новая коллизия. Пока был жив дмитровский князь Юрий, старицкий князь Андрей не имел никаких прав на престол, а потому выступал как союзник Василия III, а затем и его вдовы. Но после смерти Юрия Андрей Иванович сам понимал что теперь стал опасен, оказался под подозрением как реальный претендент на трон. Значит, ему может прийтись плохо. Надо было принимать меры предосторожности. Когда в начале 1537 года князя Андрея вызвали в Москву, чтобы возглавить войска в походе, он на всякий случай решил не ехать и сказался больным. Посланный в Старицу врач пришел к выводу, что болезнь князя не так уж и тяжела. Симуляция показалась Москве подозрительной, а потому от Андрея Ивановича снова потребовали ехать. В свою очередь, повторный приказ ехать в Москву вызвал законные опасения у старицкого князя, тем более что до него доходили зловещие слухи, что в Москве его "хотят... поимати" (арестовать.- В. К.). Андрей резко отвечал: "...прежде сего... не бывало, что нас к вам, государем, на носилках волочили". В Москве теперь окончательно уверились, что удельный князь что-то замышляет и на всякий случай арестовали его посланца. У Андрея Ивановича не выдержали нервы, и он поднял мятеж.

Традиционно в нашей науке этот мятеж рассматривался как борьба удельного князя против центральной власти. Это было бы верно, если бы князь Андрей добивался независимости своего Старицкого княжества или хотя бы расширения своих прав. Но цели-то мятежного князя были обширнее: захватить всю страну, сесть на великокняжеский престол. Недаром он обратился к новгородским помещикам с таким призывом: "Князь великий мал, а держат государьство бояре. И вам у кого служити? А яз вас рад жаловати!" Следовательно, речь шла не о том, будет или нет Россия единым государством, а о том, кому в этом государстве будет принадлежать верховная власть. Недавние исследования выявили, что, как это ни покажется парадоксальным, любой результат мятежа укреплял централизацию. Победи Андрей, стань он великим князем, его княжество было бы тем самым ликвидировано так же, как и при его поражении. От исхода междоусобия зависели судьбы Ивана IV, Андрея Старицкого, Елены Глинской, а не страны.

Старицкий князь проиграл. Овчина-Телепнев-Оболенский, выведший навстречу мятежному князю московские войска, "поцеловал крест", что волос не упадет с головы Андрея Ивановича, если он добровольно приедет в Москву. Удельный князь поверил. В Москве Елена Глинская разыграла удивление: как мог боярин Иван Овчина дать такое обещание сам, "с великим князем не обослався", для виду даже наложила на него опалу. А Андрея Старицкого бросили в темницу, где он и умер "страдальческою смертью" через полгода.

А через год скоропостижно скончалась и Елена Глинская. Почему тридцатилетняя, полная сил женщина умерла? Естественно, возникли слухи, будто великую княгиню отравили. Вряд ли они справедливы. Медицина в те времена была еще в зачаточном состоянии, люди умирали от тех болезней, которые сегодня без труда вылечивает свежий выпускник медицинского института. Любопытно, что сам царь Иван никогда нигде не писал о том, что его мать умерла насильственной смертью. А ведь он был готов обвинить бояр в любых грехах, он даже утверждал, что не может без слез вспомнить о судьбе своих дядьев - Юрия и Андрея, которых, оказывается, замучили в тюрьме бояре, а не его мать. Уж он не упустил бы повод еще раз поговорить о "боярских изменах", верь он хотя бы немного этому слуху.

Итак, с 3 апреля 1538 года Иван IV - круглый сирота. Восьмилетним мальчишкой он восседает на троне в шапке Мономаха, со скипетром и державой, а вокруг - ожесточенная борьба боярских кланов за власть. В наши дни много пишут о том, как вредно детям видеть на экранах кинотеатров и телевизоров сцены насилия. Малолетнему Ивану Васильевичу привелось наблюдать эти сцены не на экране, а вживе. При нем люди из враждующих группировок врывались во дворец, избивали, арестовывали, убивали, не обращая внимания на просьбы малолетнего государя пощадить того или иного боярина. В этой обстановке насилия выковывался характер государя.

Венчание на царство Ивана IV.
Миниатюра из Лицевого свода XVI века.

Окружающие не только публично выражали малолетнему великому князю чувство покорности, но даже раболепно льстили ему, потакали любой детской прихоти. Политический противник царя Ивана бежавший за рубеж князь Андрей Михайлович Курбский писал: "Питаша его велицые гордые паны, по их языку боярове, на свою и своих детей беду, ретящеся (соперничая.- В. К.) друг другом, ласкающе и угождающе ему во всяком наслаждении". Но это были корыстные, неискренние восхваления, а потому ребенок-государь часто чувствовал себя забытым и оскорбленным. Бояре заискивали перед великим князем, но пренебрегали мальчишкой. И о своем детстве царь Иван вспоминал иначе, чем пишет Курбский. "Нас же (Ивана и его брата Юрия. - В. К.), - пишет царь, - питати начаша, яко иностранных (чужих.- В. К.) или яко убожейшую чадь (беднейших детей. - В. К.). Мы же пострадали во одеянии и в алчбе (еде. - В. К.). Многажды поздо ядох не по своей воле", - т.е. не раз мальчика забывали вовремя накормить. Через два с лишним десятка лет Иван не мог без негодования вспомнить одну сцену своего детства: он и брат Юрий играют, а князь Иван Васильевич Шуйский, "седя на лавке, локтем опершися о отца нашего постелю, ногу положа на стул, к нам же не прекланяяся", не только как родитель, но даже и не как властелин. Мол, играют себе мальчишки, и пусть. А ведь один из мальчишек - государь.

А мальчишка рос очень приметливым и сообразительным. Причем замечал он то, на что обычно дети обращают внимания. Ему все время казалось, что его обворовывают, растаскивают великокняжескую казну. Впоследствии он писал, что Шуйские и другие бояре украли из казны золото и серебро, сделали из него себе посуду и вычеканили на ней, чтобы замести следы, свои имена. А если начнут говорить, что посуда не ворованная, а наследственная, то (удивительно, что это воспоминания о детстве мальчишки, а не сельской сплетницы): "А всем людем ведомо: при матери нашей у князя Ивана Шуйского была шуба мухояр (полушерстяная ткань. - В. К.) зелен на куницах, да и те ветхи; и коли б то была их старина, и чем было сосуды ковати, ино лутчи шуба переменити".

Мальчишка был не только наблюдателен, но и жесток и злобен. По воспоминаниям Курбского, лет в двенадцать Иван начал "безсловесных крови проливати", сбрасывая их с высоких крылец. Далеко не все те, кто любит животных, - добрые и хорошие люди. Но хорошо известно, что все мучители животных - люди злобные и жестокие. Курбский же продолжает: когда Ивану подошло уже к 15-ти годам, начал "человеков уроняти". И Курбский описывает те забавы, которым предавался юный государь. С компанией молодых аристократов великий князь начал по площадям и рынкам "на конех ездити и всенародных человеков (людей из простого народа .- В. К.), мужей и жен бити и грабити, скачюще и бегающе всюду неблагочинне". Такие невинные забавы нравились боярам, которые, по словам Курбского, на свою беду, восхваляли подростка: "О, храбр будет сей царь и мужествен!"

Может быть, Курбский, политический антагонист Ивана Грозного, клевещет? Но вот официальная московская летопись. Из нее мы узнаем, что первый свой смертный приговор великий князь Иван Васильевич вынес в возрасте 13-ти лет, когда приказал своим писарям схватить ненавистного ему боярина князя Андрея Михайловича Шуйского и убить, что и было исполнено. Официальный летописец сообщает этот факт с подхалимским восторгом: «И от тех мест начали бояре боятися, от государя страх имети и послушание». Еще бы! Мало ли что взбредет в голову тринадцатилетнему мальчишке, обладающему всей полнотой власти. Конечно, казнь А.М. Шуйского была не совсем самостоятельной акцией великого князя: на него влияли родственники по матери - Глинские, которым удалось таким образом сбросить господствующую боярскую группировку Шуйских и прийти к власти самим. Но их приход к власти, естественно, не означал окончания боярского правления.

Малолетство Грозного - тяжелое время для страны. В науке по-разному оценивают этот период. Есть точка зрения, согласно которой злонамеренные бояре целеустремленно пытались разрушить аппарат государственной власти и вернуть страну к временам феодальной раздробленности. Однако, если бы это было так, то, вероятно, князья Шуйские, потомки суздальско-нижегородских князей, захватив власть, первым делом попытались бы восстановить независимость своего бывшего княжества. Впрочем, непонятно, как бы вернулись к временам феодальной раздробленности одно время стоявшие у власти князья Бельские - их родовые земли находились за рубежом, в Великом княжестве Литовском, откуда они перебрались на службу в Москву и получили в награду вотчины. Мы не знаем в годы боярского правления никаких попыток двинуться по направлению к сепаратизму. Но все же процесс централизации затормозился. Ведь шла острая, абсолютно беспринципная борьба за власть. А такая борьба дезорганизует правительственный аппарат, который и без того был слаб. Недаром современники говорили, что тогда наместники были «сверепы аки львове». Их произвол ничто не сдерживало.

Но тем не менее даже в те годы медленно, непоследовательно, но продолжались начавшиеся еще при Елене Глинской, а то и при Василии III реформы, которые шли в направлении централизации государства. Так, при Елене Глинской была сделана попытка изменить систему местного управления. Правда, наместники и волостели, получавшие кормления, не были отменены, но наряду с ними начали вводить выборных из поместных дворян, так называемых губных старост, которые должны были бороться с «разбоями» и с «лихими людьми». Эту реформу проводили постепенно, сначала лишь в отдельных уездах. В годы боярского правления губные старосты появились и в некоторых уездах, где их раньше не было.

При Шуйских было роздано невиданно много поместий. Так, в Тверском уезде всего за один-два года помещики получили больше земли, чем за предшествующие четыре десятилетия. А ведь развитие поместий системы (о ней подробнее см. ниже) укрепляло централизацию.

И все же реформы проводились медленно и нерешительно: все силы правителей поглощала борьба за власть, было не до больших государственных дел.

ЦАРЬ И ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ

С конца 40-х годов XVI века Иван IV переходит уже к самостоятельному правлению. В те времена люди взрослели куда раньше, чем сейчас. Мужчина становился совершеннолетним в 15 лет. До этого возраста юный феодал был еще «недорослем», т. е. подростком, а к 15-ти годам он, как тогда говорили, «поспевал» к службе и становился «новиком». Через год после совершеннолетия, в 16 лет, Иван Васильевич собрал бояр и сообщил, что хочет жениться. Привести жену «из ыного государства» ему кажется неверным, так как он опасается не сойтись с иностранкой характерами («нечто норовы будут розные»), а потому решил взять себе жену «в своем государьстве». Должно быть, великий князь считал, что жену из своих подданных легче, чем иноземку, отправить в монастырь, если вдруг «норовы будут розные». Бояре и митрополит, по словам летописи, которая часто изображает их людьми сентиментальными, даже всплакнули от умиления («от радости заплакаху»), что государь, хоть и молод, а уже сам догадался жениться. Но государь порадовал своих слушателей еще одним сообщением: он желает «наперед своей женитвы поискати прежних своих прародителей чинов». Конкретно же речь шла о том, чтобы принять новый титул.

Почему Иван IV прародительским чином называл титул царя, которого на самом деле не носили его предки? Ведь все они были лишь великими князьями, только иногда, не столь в официальных документах, сколь в публицистике, их для пущей торжественности именовали царями. Причина состоит в том, что особое уважение к старине, традиции, «пошлине» характерно для средневековой идеологии. В наше время говорят, что новое - хорошо забытое старое, ибо у нас часто старое маскируется под новое: так велико наше уважение к прогрессу, к новаторству. Средневековый темп жизни, когда человек обычно оставлял мир почти таким же, каким застал при рождении, диктовал традиционность общественного сознания. Наша пословица не могла сложиться в те времена, когда новое обязательно маскировалось под старое, под восстановление нарушенного обычая. Основанием же была популярная легендарная повесть «Сказание о князьях Владимирских». В ней рассказывалось, что византийский император Константин Мономах (византийских императоров на Руси называли царями), родной дед киевского князя Владимира Всеволодича Мономаха, прислал внуку свой царский венец – «шапку Мономаха» и все права на царский титул. Нужды нет, что тот головной убор, который называли шапкой Мономаха, на самом деле - золотая тюбетейка среднеазиатской работы, опушенная соболем и увенчанная уже в Москве крестом, как полагают, подарок хана Узбека Ивану Калите.

Вряд ли 16-летний Иван IV сам был инициатором принятия царского титула. В его окружении важную роль играл митрополит Макарий, один из самых образованных людей России того времени. Он активно участвовал во всей государственной деятельности в 40-е и 50-е годы. Поднять авторитет государя при помощи нового титула, должно быть, стремились и его родственники - Глинские.

Принятие царского титула было очень важно. Само слово «царь» происходит от латинского термина «цезарь», который из личного имени Кая Юлия Цезаря постепенно превратился в составную часть императорского титула. Потому-то на Руси и называли царями императоров Византии, называли так и ханов Золотой Орды, а затем и выделившихся из ее состава ханств. Естественно, «великий князь» казался стоящим ненамного выше просто князя, тем более что среди служивших Ивану IV бояр-князей было немало сыновей и внуков великих князей же (ярославских, суздальских и т. п.). Великий князь мог еще восприниматься как первый среди равных. Царь - резкое выделение из ряда, принципиально иной титул. В Византии императоры фактически возглавляли церковь, В произведениях византийских богословов и проповедников, провозглашенных «святыми», «отцами церкви», немало места уделено поучениям о том, что нужно почитать царя и воздавать ему честь. Эти поучения теперь как бы автоматически переходили на личность государя всея Руси.

Важную роль играл царский титул в международных отношениях. Ведя переговоры с Казанским, Крымским или Астраханским ханствами, русский государь выступал теперь с тем же титулом, что и его партнеры. В сношениях с Западной Европой титул царя был не менее важен. Титул «великий князь» обычно переводили словами «принц» или «герцог», иногда - с добавлением определения «великий». Но оба эти титула ниже королевского, не говоря уже об императорском. Слово же «царь» либо оставляли непереведенным, либо передавали как император.

Сама коронация торжественно состоялась в январе 1547 года. А вслед за тем, в марте, «государь царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси» вступил в брак с боярышней Анастасией, дочерью отпрыска старого московского боярского рода Романа Юрьевича Захарьина. Брат Анастасии - Никита Романович Юрьев, а также другие родственники молодой царицы вскоре заняли видное место в правительственной верхушке.

Однако после коронации и свадьбы сначала мало что изменилось: как и раньше, правили Глинские, а молодой царь предавался разнообразным забавам. Не раз проявлял он и свой жестокий нрав. Смертный приговор Андрею Шуйскому был только началом серии опал и казней. В сентябре 1545 года по приказу 15-летнего великого князя Афанасию Бутурлину отрезали язык «за невежливое слово». Через месяц попали в опалу (кто знает почему - летопись молчит о причинах) четверо бояр, но были прощены всего через месяц.

Летом 1546 года государю пришлось испытать неприятные ощущения: под Коломной (там ожидали прихода крымского хана) к великому князю, отправившемуся на увеселительную прогулку, пришли с какими-то жалобами новгородские «пищальники» (стрельцы). Не выслушав жалоб, Иван приказал им через своих посланников уходить. Пищальники оказали сопротивление и вступили в бой с дворянами. Потери были немалыми - по 5-6 человек с каждой стороны. Великий князь немедленно приказал найти подстрекателей: «Проведати, по чьему науку бысть сие супротивство». Ведший следствие дьяк Василий Гнильевский нашел виновных в своих личных врагах - боярах Воронцовых и князе Иване Кубенском. Перед тем они были любимцами государя, но это не помешало 16-летнему монарху приказать отсечь им головы. В тюрьмы и ссылку были отправлены еще двое.

Все это происходило еще до венчания на царство и свадьбы. А в начале июня 1547 года молодой царь вновь продемонстрировал свой крутой характер. 70 самых почтенных, самых уважаемых псковичей приехали в подмосковное село Остров к царю Ивану с жалобой на злоупотребления наместника - князя Ивана Ивановича Турунтая-Пронского. Царь пришел в негодование: как смеют простые «посадские мужики» бить челом на князя! Псковская летопись рассказывает, что царь псковичей «бесчествовал, обливаючи вином горячим (спиртом. - В. К.), палил бороды и волосы да свечею зажигал, и повелел их покласти нагых по земли». Представим себе эту отвратительную сцену: 17-летний юнец в царском венце не просто строго наказывает ослушников, а жестоко, садистски издевается над почтенными стариками. Кстати, этот эпизод - одно из доказательств ошибочности распространенной легенды о том, что Иван IV ненавидел знать и стремился возвышать людей низкого происхождения. На самом деле он был аристократом до мозга костей. Но об этом впереди.

«ВНИДЕ СТРАХ В ДУШУ МОЮ»

Волнения пищальников, жалобы псковичей были первыми сигналами о неблагополучии в стране, о народном недовольстве. Но особенно ярко проявилось оно в конце июня 1547 года.

Весна и лето в том году были на редкость жаркими. В Москве то и дело вспыхивали пожары. Во время одного из них, еще в апреле, от высокой температуру взорвался порох в кремлевской башне, и ее кирпичу разлетелись по берегу Москвы-реки. Но тот пожар, который бушевал 21 июня, современники недаром назвав «великим».

День был не только жарким, но и ветреным. По словам летописца, «бысть буря велика, и потече огнь якоже молния». Ураган смахивал горящие крыши и разносил их по городу. Современник пишет, что языки пламени вздымались к небу «великия яко горы». Пожар продолжался, пока было чему гореть: около десяти часов. Казалось бы, в каменных зданиях Кремля можно было спастись, переждать разгул стихии. Но в Кремле стояла нестерпимая жара, горели иконы деревянные части зданий, «от дымного духа» люди задыхались. Многие из тех, кто был в Кремле, погибли. Царь вместе с молодой женой и приближенными успел вовремя перебраться в свое подмосковное село Воробьево (там, где ныне Ленинские горы). С высокого воробьевского холма царь видел, как гибнет вся охваченная пламенем его столица.

Запоздал митрополит Макарий: он еле выбрался из Успенского собора (двое сопровождавших его погибли), пытался покинуть Кремль через подземный ход, но там уже был «дымный дух тяжек и жяр велик». Пришлось спускать митрополита со стены на веревке. Недалеко от земли канат оборвался, Макарий упал, расшибся, и его «еле жива» отвезли в Новоспасский монастырь.

Результаты пожара были устрашающими. Несколько тысяч человек погибло, у уцелевших сгорело имущество; все население города осталось без крова. Горе требовало выхода, хотелось найти виноватых. И весь гнев обратился на бояр, поскольку других провинностей, реальных, было за ними достаточно. Их ненавидели за притеснения, за взяточничество, за безнаказанность. Считали особенно виновными тех бояр, которые стоят у власти, от бесчинств которых страдают сейчас, - Глинских. Ведь, по словам официальной летописи, «в те поры Глинские у государя в приближение и в жалование, а от людей их черным людем насилство и грабеж, они же их от того не унимаху».

По городу ползут слухи о Глинских. Тогда была еще жива бабушка царя, мать Елены Глинской - Анна, дочь сербского воеводы Якшича. Возможно, старость в сочетании с иностранным акцентом делали ее в глазах москвичей, настроенных к тому же недоброжелательно, похожей на колдунью, ведьму. Может, были и другие обстоятельства, но, во всяком случае, о ней рассказывали, что она вынимала из мертвых тел сердца, «клала в воду да тою водою, ездя по Москве, кропила, и оттого Москва выгорела». Какова должна была быть ненависть к Глинским, чтобы поверить такому нелепому слуху.

Восставшие москвичи убили одного из дядьев царя - Юрия Глинского, а с ним и многих дворян, другой дядя - Михайло Васильевич пытался даже бежать за рубеж, был пойман, но прощен, так как бежал не по политическим мотивам, а «обложася страхом» из-за убийства своего брата. Толпа же москвичей двинулась к царю в Воробьево - требовать выдачи Глинских.

Подготовились к этому походу на совесть: несли с собою метательные копья-сулицы и щиты, предводительствовал толпой городской палач: должно быть, чтобы тут же привести в исполнение смертный приговор. Молодой царь перепугался до смерти. Через несколько лет в выступлении на церковном соборе, вспоминая о тех днях, он признавался: «...вниде страх в душу мою и трепет в кости моа и смирися дух мой». Насчет смирения духа царь Иван явно слукавил: у него хватило его присутствия, чтобы успокоить толпу, уговорить, что Глинских в Воробьеве нет (это была правда). Толпа разошлась, успокоенная тем, что царь «не учинил им в том опалы». То была лишь уловка. Уже вскоре Иван IV «повеле тех людей имати (арестовывать. - В. К.) и казнити».

Московское восстание 1547 года. Убийство Ю. Глинского.
Миниатюра из Лицевого свода XVI века.

Московское восстание лета 1547 года было не единственным народным движением той поры. Помимо уже упоминавшихся волнений пищальников и псковичей известно восстание в Опочке против сборщика податей. На его подавление пришлось отправить двухтысячную рать. Неспокойно было и в Новгороде.

О восстаниях горожан мы знаем, а о том, что происходило в селах, точные сведения в источниках не сохранились. Но косвенные данные заставляют предполагать, что и там не было спокойствия. Как раз в те годы священник Ермолай-Еразм писал, что «ратаи» (пахари, крестьяне. - В. К.) «всегда в волнениях скорбных пребывающа, еже не единаго ярма тяготу всегда носяща». Во многих источниках этого времени отмечается, что умножились разбои. Было бы крайне примитивным считать, каждого разбойника классовым борцом, тем более что известны разбойники и из числа феодалов. Но вместе с тем мы знаем, что для крестьянских движений эпохи феодализма всегда типичен разбойный характер.

Недаром благородный разбойник, который грабит богатых и помогает бедным, герой фольклора многих народов: и Робин Гуд у англичан, и Степан Разин у русских (видимо, не столько реальный Степан Тимофеевич, сколько песенный Стенька), и тот добрый молодец, которого судит царь Иван Васильевич и говорит ему: «Я пожалую тя, молодец, в чистом поле, что двумя, тебя столбами да дубовыми, уж как третьей - перекладинкой кленовою, четвертой тебя - петелькой шелковою». Так что «умножение» разбоев это все же свидетельство усиления волнений и в деревне. Да иначе и не могло быть: после времени всевластия олигархов, борьбы за власть бесконтрольности местных администраторов не могло не ухудшиться положение народных масс.

ИЗБРАННАЯ РАДА

Народные движения поставили правящие круги перед необходимостью принять решение. Что-то надо было делать. И вскоре после московского восстания, вероятно около 1549 года, к власти пришла новая группировка, которая вошла в историю под названием Избранной рады.

Одним из видных деятелей этой группы был священник Сильвестр, служивший в Благовещенском соборе Московского Кремля: это была придворная, «домовая» церковь государя. Известен нам Сильвестр и как древнерусский автор. Его перу, видимо, принадлежит знаменитый «Домострой». Не исключено, впрочем, что он был автором лишь окончательной редакции.

Произведение это пользуется сегодня дурной репутацией. «Домостроевские нравы», «жизнь по Домострою» - всегда обвинение. Однако «Домострой» никоим образом нельзя свести к тому, что нужно наказывать телесно детей и жену. Совершенно естественно, что «Домострой» предусматривает такие наказания: ведь они были тогда общераспространенными, батогами (розгами) и кнутом били даже князей. Сечение не считалось позорящим. «Домострой» же рекомендует здесь некоторую умеренность: не бить жену ни палкой, ни кулаком «ни по уху, ни по виденью (глазу.- В. К.)» , чтобы она не оглохла и не ослепла, а только за великое и за страшное ослушание... «соймя рубашка, плеткою вежливенко (осторожно. - В. К.) побить... да поучив, примолвити», причем «побить не перед людьми, наедине поучити». Но такие наставления - не самое главное в этой книге.

В переводе на современный язык «Домострой» недаром означает «домоводство», это своеобразный сборник «полезных советов», вплоть до того, как просушивать платье. Самое существенное то, что божественным авторитетом здесь освящаются самые простые практические наставления. Даже расточительная жизнь не по средствам («не разсудя себя») объявляется греховной: живущему «не по силе», влезающему в долги – «от бога грех, а от людей посмех». В этом уже проявился некоторый отход от ортодоксального церковного аскетизма.

По рассказу князя Андрея Курбского, с первым поучением к царю Ивану Сильвестр обратился еще во время пожара 1547 года. Он гневно обвинял молодого царя в «буйстве», в «детских неистовых нравах». Страшный огонь, уничтоживший столицу, был, по словам Сильвестра, наказанием царю за грехи. Такое поучение соответствовало давней церковной традиции: все несчастья объяснялись божьим гневом на людей за их прегрешения, говорили, что Бог карает людей «овогды гладом, овогды трусом (землетрясением. - В. К.), овогды мором, овогды нахождением иноплеменных». Впоследствии Курбский, который был близок к Сильвестру и восхищался им, говорил, что Сильвестр намеренно запугивал царя, как, бывает, отцы «повелевают слугам детей ужасати мечтательными страхи», чтобы унять «от излишних игор презлых сверстников».

Иван Грозный, впоследствии возненавидевший Сильвестра, тоже писал, что «поп» хотел его «детскими страшилы устрашити». Таким образом, два противника - Иван Грозный и Курбский по-разному оценивают, но одинаково характеризуют наставления Сильвестра. Похоже, он в самом деле произнес такую речь. На 17-летнего царя «детские страшилы» подействовали. Сильвестр стал влиятельным лицом. Летописец отмечает, что он был «у государя в великом жаловании и в совете духовном и в думном и бысть яко всимогий (всемогущий. - В. К.) и все ево послушаху».

Другим деятелем Избранной рады был Алексей Федорович Адашев, человек еще молодой, из рода не слишком знатного, но «доброго». Адашев, несомненно, обладал умом и талантом. Через двадцать с лишним лет после его падения в Польше вспоминали, что «был у прежняго государя Алексей Адашев, и он государство Московское... правил», а человек был «просужий», разумный. Был он суров и властен. Известен случай, когда человека, не подчинившегося приказу, он распорядился отправить на службу «сковав». Вместе с тем Адашев славился своей глубокой религиозностью и аскетизмом. Бывало, за весь день он съедал лишь одну небольшую булочку - просфору. Рассказывали, что у него в доме постоянно жило человек десять тяжело больных, с тел которых он своими руками смывал гной.

О самом названии «Избранная рада» единственное известие содержится в сочинении политического противника царя князя Курбского «Истории о великом князе Московском». Говоря о том, что Сильвестр и Адашев собирают к царю «советников, мужей разумных и совершенных», он пишет: «И нарицались тогда оные советницы у него Избранная рада». В русских же источниках того времени, когда Сильвестр и Адашев стояли у власти, этот термин не употребляется.

Дело в том, что Курбский свой памфлет писал уже за рубежом, в Великом княжестве Литовском, и рассчитывал на тамошнего читателя, украинского и белорусского шляхтича, а потому и применялся к его языку, употребляя «западнорусские» термины. Слово «рада», происходящее от немецкого «рат» - совет, перешло сначала в польский язык, а оттуда уже в украинский и белорусский. Высший правительственный совет Великого княжества Литовского, аналогичный русской Боярской думе, назывался «паны-рада». На Руси же слово «рада» не употреблялось. Предполагали, что термином «Избранная рада» Курбский передал русский термин «Ближняя дума», круг наиболее близких к царю бояр, с которыми он советуется постоянно. Однако источникам XVI века Ближняя дума еще неизвестна, она появляется только в XVII веке.

Кроме того, Сильвестр, будучи священником, не мог входить ни в Боярскую думу, ни тем более в ее часть - Ближнюю. Отсюда порой делают вывод, что Сильвестр не входил в Избранную раду. Но ведь вопрос можно поставить и иначе: раз Сильвестр входил в Избранную раду, она не была Ближней думой. Ведь об участии Сильвестра в правительственной деятельности сохранилось немало известий, возникших самостоятельно, независимо друг от друга. О Сильвестре как об одном из правителей страны пишет Курбский. Иван Грозный, возненавидевший Сильвестра и Адашева после разрыва с Избранной радой, постоянно говорит о совместной деятельности «попа» и «Алексея», прямо обвиняет в узурпации власти и Сильвестра, и сторонников Курбского: «...с попом положисте совет, дабы аз словом был государь, а вы б с попом делом». Наконец, есть сообщения так называемого «Пискаревского летописца», не официального, а частного происхождения, в котором собраны разнообразные придворные слухи. В этом источнике говорится, что Сильвестр «правил Русскую землю» с Адашевым «заодин, и сидели вместе в ызбе у Благовещения (у Благовещенского собора в Кремле. - В. К.), где ныне полое место межу полат». Таким образом, соправительство Сильвестра совершенно неоспоримо: Вполне возможно, что этот правительственный кружок был неофициален и не имел твердого, прочного названия. Помимо Сильвестра и Адашева, в него, несомненно, входили князья Курбский и Курлятев. Вероятно участие и других лиц.

ДЕСЯТИЛЕТИЕ РЕФОРМ

В истории средневековой России, пожалуй, не было такого десятилетия, в которое было бы проведено столько реформ, как в годы правления Избранной рады. Тогда шла напряженная, постоянная реформационная деятельность. Прежде всего начали постепенно создавать первые приказы - органы, которые управляли отдельными отраслями государственной жизни. Правда, называли их первоначально еще не приказами, а избами.

Один из первых известных нам приказов - Посольский, который возглавил дьяк Иван Михайлович Висковатый. Он около двадцати лет руководил внешней политикой России. В ведении А.Ф. Адашева была Челобитная изба. Может быть, это и есть та самая «ызба у Благовещения», где сидели «заодин» он и Сильвестр? Это учреждение должно было принимать челобитные на имя государя и производить по ним расследование. Среди этих челобитных были, разумеется, и просьбы, и доносы. Таким образом, Челобитный приказ оказывался высшим контрольным органом, расследующим все дела, о которых шла речь в челобитных. Отсюда вытекала и особая власть Адашева. Говорили, что боярин, который «челобитной волочит» (т. е. слишком долго ее рассматривает), «не пробудет без кручины от государя»; если же Адашев на кого разгневается, то «больши того не бей челом, то бысть в тюрьме или сослану».

В те же годы возник Поместный приказ, который ведал распределением поместий между служилыми людьми. Разрядный приказ был своего рода штабом вооруженных сил, он подготавливал назначения на важнейшие должности в войсках. Разбойный приказ занимался борьбой против «разбоев» и «лихих людей». Земский приказ управлял Москвой, отвечал за порядок в ней.

В 1550 году был создан свод законов – Судебник. До него существовал Судебник 1497 года, принятый при Иване III, но к середине XVI века старый Судебник подзабыли, кое в чем он и устарел. В старом Судебнике не было даже деления текста на статьи. Новый был гораздо лучше систематизирован, точнее отредактирован. В нем впервые вводились наказания для взяточников - начиная от мелких канцелярских служителей - подьячих, кончая боярами. Специфика феодального права сказалась здесь в том, что наказания для бояр, решающих дела неправильно, по «посулам» (взяткам), были куда мягче, чем для подьячих.

Не забыли и церковную реформу. Церковь единого государства нуждалась в более жесткой централизации. От времен феодальной раздробленности остались в наследство мелкие различия в обрядах в разных землях. Была необходима их унификация. Еще существенней было то, что в разных землях молились подчас разным святым: в каждом княжестве, наряду с общерусскими, поклонялись и своим, «местночтимым» святым: ярославским, ростовским, новгородским... Можно было, конечно, «разжаловать» местных святых, оставив лишь общерусских и московских. Но возглавлявший церковь митрополит Макарий поступил гораздо умнее: все местные святые стали общерусскими, был создан общерусский пантеон.

В 1551 году был созван церковный собор. Он вошел в историю под названием Стоглавого, так как его решения были сведены в 100 глав и получили название «Стоглава». Собор не только унифицировал все обряды, но и поставил задачу улучшить нравы духовенства и тем самым поднять его авторитет.

Весьма активную роль в этом соборе играл сам царь Иван. Решения собора даже озаглавлены: «Царския вопросы и соборные ответы о многоразличных церковных чинех». Название отражает форму соборных заседаний: царь задавал вопросы участникам собора, а они давали свои ответы. Нередко вопрос предрешал ответ, когда царь, спрашивая, уже говорил о каком-то нарушении морали, церковных правил и т. д. Так, вряд ли кто-нибудь ответил бы, что хорошо, что люди идут в монастырь, «чтобы всегда бражничать». Кстати, борьба с пьянством в монастырях была предметом особой заботы Стоглавого собора. Правда, осуждали лишь злоупотребление хмельными напитками, а не их употребление. На соборе говорили, что издавна монахи пили вино, но «в славу божию», умеренно - по одной, две, три чаши. Теперь же в русских монастырях установился неписаный закон: «...аще имеем питие пьянственное, не можем воздержатися, но пием до пьянства». Поэтому монахам было запрещено употреблять водку («горячее вино») и дозволены квас и виноградные («фряжские») вина.

Собор предписал протопопам (старшим священникам) следить, чтобы рядовые священники «не билися и не лаялися и не сквернословили и пияни бы в церковь и во святый олтарь не входили, и до кровопролития не билися». Такое правило было необходимо ведь в царских вопросах рассказывалось, что попы «в церкви всегда пьяни и без страха стоят и бранятся и всякие речи неподобные всегда изо уст их исходят», что они «в церквах бьются и дерутся промеж себя».

Очень серьезные реформы касались организации класса феодалов. Одной из них было ограничение местничества. Здесь будет уместно остановиться на этом явлении. Сейчас это слово у нас употребляется в совершенно ином значении: местничеством называют соблюдение интересов местных в ущерб общегосударственным. В России же XVI-XVII веков местничество состояло в том, что феодалы получали служебные назначения не столько по личным заслугам, сколько по своему происхождению, «породе». А. С. Пушкин в одном из стихотворений, говоря о дворянском роде Езерских, пишет:
 

Из них Езерский Варлаам Гордыней славился боярской; За спор то с тем он, то с другим С большим бесчестьем выводим Бывал из-за трапезы царской, Но снова шел под тяжкий гнев И умер, Сицких пересев.

К последнему слову Пушкин сделал примечание: «Пересесть кого - старинное выражение, значит занять место выше».

Иной раз авторы исторических романов и пьес, чьи представления о прошлом не выходят за рамки массового сознания, изображают боярские споры о местах, как нечто забавное и донельзя глупое. Выпуча глаза и суя друг другу кукиши, бояре спорят, кто знатнее. Читатель остается в убеждении, что бояре были забавными и спесивыми недоумками. Кому выше сидеть за столом? Подумаешь, велика важность. Исследователи порой видели в местничестве старую привилегию независимых от центральной власти аристократов. Чем знатнее, тем выше положение! Это и так, и не так.

Действительно, современному человеку споры из-за мест кажутся невероятными. Позорным считалось не занять место повыше, но не позорным было быть публично выпоротым за упрямство. Не позорно было даже прослыть дураком. Один из князей Хворостининых, когда его младший брат проиграл местническое дело, потребовал пересмотреть решение, так как, по его словам, брат его глуп и не умел отвечать. Но этого глупого человека он считал вполне достойным высокого поста в войсках.

Проигрыш местнического дела был трагедией. Михайло Андреевич Безнин (из Нащокиных), в прошлом опричник, проиграв тяжбу о местах, «от той обвинки боярской хотел в монастырь постритца». Другой крупный воевода, Петр Федорович Басманов (из бояр Плещеевых), «патчи на стол, плакал с час горько».

Почему же служилые люди так цепко держались за свое местническое положение? Дело в том, что местнический счет был основан на прецедентах, или, как говорили тогда, на «случаях». Если когда-то служили вместе два дворянина и один из них был первым воеводой, а другой - вторым, то через 50 лет их внуки за пиршественным столом государя должны сохранять это же соотношение: внук первого воеводы - выше, внук второго - ниже. Поэтому, приняв «невместное» назначение, служилый человек наносил урон своим потомкам и другим родичам: их много десятков лет будут «утягивать» этим «случаем», ссылаться на него в ущерб роду.

«Случаи» были так важны еще потому, что ведь далеко не всегда соприкасались на службе прямые потомки тех, кто когда-то служил вместе. Тогда выстраивали длинную цепочку «случаев»: мне непригоже быть меньше князя Ивана, ибо его дядя князь Петр был некогда меньше Семена, Семен в другой раз был меньше Федора, Федор - меньше Гаврилы, а Гаврила - меньше моего отца. Пропустив «невместное» назначение, служилый человек давал в руки чужаков мощное оружие против своего рода. Однажды один из князей Оболенских был назначен на службу вместе с близким другом, решил не ссориться с ним из-за мест и не «бил телом в отечестве о счете». Тогда к государю обратились его родственники, жалуясь, что князь «тем своим воровским нечелобитьем всему их роду князей Оболенских поруху учинил».

Почему же государи терпели местничество? Почему Иван Грозный, который любое местническое дело, если ему хотелось, прекращал одним суровым окриком: «Не дуруй!», сам охотно влезал в местнические счеты, допускал их даже среди опричников, умело пользовало ими, чтобы возвысить тех, кто у него «во времени» (в фаворе), и унизить тех, кто близок к опале? Дело том, что, поскольку все местничество основано на прецедентах, выше оказывались не столь самые знатные, сколь те, чьи предки раньше начали служить московским великим князьям.

Как-то и Роман Васильевич Алферьев (из рода Нащокиных) местничался с князем Василием Васильевичем Мосальским. Мосальские - Рюриковичи, потомки черниговских князей. Но Алферьев подчеркивал другое: Нащокины - вечные холопы государей, не служивали никому, опричь московских князей, а Мосальские служили когда-то князьям Воротынским. Он таким образом противопоставлял род, который не служил никому, кроме московских государей, потомкам Рюрика, которые когда-то служили удельным князьям. Местничество выдвигало роды давних вассалов московских великих князей, традиционно поддерживавшие власть потомков Ивана Калиты. Поэтому местничество даже поощряли.

Но приходилось терпеть и неудобства. Перед каждым походом составляли «разряд» - список всех воевод, а иногда и голов - начальников «сотен» - по полкам. И сразу начинался поток местнических челобитных. А ведь военная обстановка не терпит промедления. Недаром царь Иван жаловался как-то: «С кем кого ни пошлют на которое дело, ино всякой розместничается на всякой посылке и на всяком деле, и в том у нас везде бывает дело некрепко».

В 1550 году был принят указ, несколько ограничивающий местничество. Первое ограничение касалось молодых аристократов. Ясно, что даже самого знатного человека не назначишь воеводой в 15-18 лет. Но как быть, если такой «новик», только начинающий службу, куда знатнее воеводы, под командованием которого ему предстоит сражаться? Было принято великолепное решение: для знатных людей их служба на малых должностях, пока они не стали воеводами, не  считается прецедентом: «...в том их отечеству (местническое достоинство.- В. К.) порухи нет». Таким образом, юные отпрыски боярских родов могли теперь спокойно, без урона для чести своего рода проходить стажировку в войсках, набираться воинского опыта.

Второе ограничение относилось к местническим расчетам. Они были крайне сложны. Между пятью полками, на которые делилось обычно войско, существовало определенное старшинство. Самый почетный - большой полк, потом - передовой правой руки, левой руки и наконец - сторожевой. Ясно, что, например, первый воевода передового полка выше воевод полков правой и левой руки и ниже первого воеводы большого полка. Ясно также, что первый воевода большого полка выше всех прочих воевод. Понятно, что каждый первый воевода выше своего второго. Но вместе с тем неясно соотношение между, например, вторым воеводой большого полка и первыми воеводами остальных полков. Из-за этого вспыхивали лишние споры, запутывались отношения. Было принято удачное решение: считаются находящимися на совместной службе все первые воеводы, затем - все вторые и, наконец, каждый первый со своим вторым. Вторые же воеводы не могут спорить о местах с первым воеводами других полков, их назначения не становятся прецедентами. "Приговор" о местничестве таким образом сохранил местничество, но ослабил его негативные последствия для практической деятельности.

В 1555-1556 годах было принято «Уложение о службе», которое ввело точный порядок службы феодалов. Была установлена норма, какого количества земли - поместья или вотчины - должен выходить один вооруженный воин на коне. С первых ста четвертей (около 170 гектаров) выходил сам феодал, со следующих - его вооруженные холопы. Говорили, что государевы служилые люди выходя на службу "конно, людно и оружно". Было также предусмотрено, что тот, кто выведет людей больше, чем положено, получит за это денежную "помогу", своеобразную премию; тот же, кто выведет меньше, заплатит штраф.

Откуда же брались деньги на помогу? Ведь их хронически не хватало в государственной казне. Вероятно, именно потому реформа устного управления была проведена одновременно с принятием "Уложения о службе". Согласно этой реформе кормления были отменены. Население теперь должно было платить не кормленщикам, а государству: вводился новый налог - "кормленичий окуп". Эти деньги распределялись между феодалами, выходящими на службу. Тем самым для них компенсировалась утрата кормлений.

Власть на местах полностью переходила в руки выборных из местного населения. Государство еще не располагало ни кадрами администраторов-специалистов, ни возможностями платить жалование за гражданскую службу. Поэтому и пришлось пойти на передачу власти представителям сословий. В тех уездах, где было развито феодальное землевладение, власть принадлежала дворянским выборным - губным старостам; там, где жили крестьяне, платившие подати непосредственно государству ("черносошные крестьяне" ), администраторами стали крестьянские представители - земские старосты. Земских старост избирали посадские люди в городах.

И губные, и земские старосты существовали и раньше. Выше уже говорилось, что при Елене Глинской началась передача губным старостам дел о наиболее ужасных уголовных преступлениях. Земские же старосты первоначально были представителями крестьянских и посадских общин в их отношениях с властью. Например, они должны были присутствовать при разборе тяжб о земле. Теперь те и другие стали полновластными администраторами.

Однако эта новая система была еще далека от идеала. Из-за обычной нехватки денег губные старосты не получали вознаграждения. К тому же на эти должности предписывалось избирать тех, кто по возрасту и здоровью был уже непригоден для воинской службы. Должно быть, поэтому многие губные старосты тяготились своими обязанностями. Пожилым и не очень здоровым людям вовсе не хотелось бросать свои вотчины и поместья и носиться по уезду в поисках "лихих людей".

В 1555 году был принят "Приговор о разбойном деле" -  закон, направленный на борьбу с разбоями. Из него мы узнаем, что некоторые губные старосты отказываются "целовать крест" -  приносить присягу, без которой нельзя было приступить к исполнению своих обязанностей, "и дел не делают". Было велено "по тех старост посылати на подводах и сажати их в тюрму. А ис тюрьмы их выпущати да на них прогоны имати. А им велети впредь быти у разбойных дел". Другие же губные старосты, хотя и целовали крест, "живут на Москве за своими делы, а с Mосквы не едут. И тех старост ссылать с Москвы за поруки (с поручительствами. - В. К.), а появятца опять, а Москвы не поедут, ино их сажати в тюрму на время".

Только на время: ведь их все же надо отправить в свои уезды и заставить ловить разбойников!

Любопытная вырисовывается картина: главное административное лицо уезда исполняет свои обязанности лишь под угрозой тюрьмы и даже, отсидев в ней, по-прежнему должно руководить розыском уголовных преступников.

Таким образом, эти реформы хотя и шли в направлении централизации, еще не создали ее.

У Избранной рады, видимо, не было тщательно разработанной программы действий. Идеи рождались у правителей в самом процессе преобразований, они учились у жизни как бы на ходу. Вот характерный пример. В 1550 году был принят Судебник, в котором были подробнейшим образом расписаны все обязанности и права кормленщиков наместников и вoлocтелей. По сравнению с предыдущим Судебником - 1497 года - их власть несколько ограничили. А всего через пять-шесть лет кормления полностью отменили, многие из статей Судебника оказались устаревшими, ненужными. Вероятно, в 1550 году Иван IV, Адашев, Сильвестр и их сотрудники еще не представляли себе, что кормления доживают последние годы.

Не все Избранной раде удалось осуществить. Например, в 1550 году было решено отобрать тысячу "лутчих слуг" из числа дворян, которые должны быть постоянно готовы для выполнения царских поручений. Чтобы они могли быстро приехать по первому зову царя, им было предписано дать поместья в радиусе не более 60-70 верст от Москвы. Составили список, в который вошло чуть больше тысячи - 1078 человек А вот земли не нашлось. Появился исключительно ценный для будущих историков источник - "Тысячная книга", перечень всей верхушки класса феодалов страны, с указанием их рангов ("тысячников" разделили. на три статьи ). Но поместья, судя по всему, большинство из них так и не получило.

КТО ЖЕ ПРАВИЛ СТРАНОЙ!

Возникает вопрос; какова степень личного участия Ивана IV в правительственной деятельности 50-х годов XVI века? Что из достижений этого времени мы можем поставить в заслугу царю? Ответ нелегок:: ведь в официальных документах невозможно отделить то, что сделано лично Иваном IV, от результатов деятельности его советников. В летописях и правительственных указах даже трехлетний великий князь Иван Васильевич предстает как самостоятельный правитель, который налагает опалу, выносит приговоры, заключает международные соглашения... Таковы обычные порядки монархического государства. К тому же сам Иван IV приложил все силы, чтобы отказаться от чести осуществления реформ этой перовой половины своего царствования. Позже, разойдясь с Избранной радой, он обвинял ее в полной узурпации власти.

Царю Ивану противоречит Курбский, а он вроде не должен идеализировать монарха,  против которого пишет памфлет. Но именно князь Андрей стоит у истоков концепции "двух Иванов": мудрого государя в начале и тирана во второй половину своего царствования. Когда Ивана IV окружали хорошие советники, он и сам, по Курбскому, был царем "добрым и нарочитым", имел "от всех добрую славу"; Курбский обращается к Ивану как к царю, "от бога препрославленному", "во православии пресветлу". Лишь во второй половине царствования он переменился радикально, "сопротивным обретеся". Таким образом, Курбский нисколько не отрицал, что Иван IV, хотя и под влиянием мудрых советников, но действовал для падения Избранной рады на благо страны.

До нас дошли некоторые публичные выступления, своего рода правительственные декларации царя Ивана. Обратимся к ним. Вот, например, его речи на Стоглавом соборе. Разумеется, не исключено, что многое в них написано митрополитом Мавдарием и Сильвестром. Но все же порой явно чувствуется слог самого царя Ивана. Такова, например, бытовая зарисовка нравов монахов: "Старец на лесу келью поставит или церковь срубит да пойдет по миру с иконою просити на сооружение. У меня земли и руги (денежное пособие от правительства на содержание церкви или монастыря. - В. К.) просит. А что собрав, то пропьет".

 В речи, произнесенной при открытии собора, явно ощущаются те мотивы, которые потом будут пронизывать все его сочинения: он обвиняет бояр в том, что они давали ему "совет не благ", что, делая вид, "яко мне доброхотствуют, но паче же себе самовластие улучающе".

Наконец, трудно себе представить, чтобы такой властный и активный человек, как царь Иван, мог даже в молодости оставаться равнодушным зрителем чужой деятельности. Это совершенно противоречило бы его натуре. Нам даже известны случаи, когда еще совсем юный царь лично занимался теми делами, для которых вовсе не обязательно было его участие. Так, семнадцатилетним он сам разбирал запутанную тяжбу боярина Ивана Шереметева с князьями Звенигородскими. Правда, дело было интересно, как детектив: при внезапном обыске в княжеском доме был найден подложный документ, при помощи которого князья надеялись захватить шереметевскую вотчину. А вместе с фальшивкой был даже схвачен заснувший в княжеском доме незадачливый фальсификатор.

Участие Ивана IV в правительственной деятельности в 50-х годах не противоречит тому, что многие реформы (возможно, даже их большинство) были задуманы деятелями Избранной рады. Главной заслугой Ивана IV в эти годы было то, что он призвал к правлению таких политиков, как Адашев и Сильвестр, и, видимо, действительно подчинялся их влиянию. Вряд ли случайно, что от этих лет жизни грозного царя у нас нет известий о вспышках царского гнева (расправа с псковичами была последней), казнях и т. д. Впрочем, как мы увидим, события не всегда развивались ровно.

РАЗБУЖЕННОЕ ОБЩЕСТВО

Реформаторская деятельность сочеталась с культурным подъемом и с расцветом публицистики. Одним из главных культурных деятелей эпохи был митрополит Макарий. Прежде чем занять митрополичий престол, Макарий много лет был новгородским архиепископом. Еще в Новгороде он затеял широкое предприятие - создание "Великих четьих миней".

В то время все душеспасительные, церковные книги делились на две категории: книги служебные, которые использовались при богослужении, и четьи, предназначенные для назидательного чтения. Минеями же называли сборники, в которых сочинения были расположены по месяцам, а внутри - по дням. Обычно создавали минеи служебные. Священнику было очень удобно открыть минею на сегодняшнем дне и найти все те тексты, которые он сегодня должен прочитать вслух во время богослужения. Макарий же задумал составить минеи четьи, в которых православный читатель мог найти то произведение, которое ему именно сегодня рекомендуется прочитать. Например, в день памяти святого - его житие или написанное им сочинение. Впрочем, объем Великих четьих миней таков, что за год их прочитать почти невозможно: 12 (по числу месяцев) объемистых томов, более 14 тысяч листов, 28 тысяч страниц большого формата, густо исписанных четким почерком. Макарий поставил задачу собрать здесь "все книги чтомые, которые в Русской земле обретаются". Действовал Макарий не в одиночку: сбором материала для Четьих миней занимался целый кружок образованных людей - и духовных, и светских. Говорят иногда даже о своеобразной академии Древней Руси.

Предприятие было грандиозным. В Четьи минеи вошли многочисленные жития и поучения, повести и сказания, монастырские уставы и исторические сочинения. Но сборник этот был полностью лишен даже оттенка вольнодумства: ортодоксальность была одним из главных критериев отбора произведений. Четьи минеи стали своеобразным сводом дозволенной благонамеренному читателю литературы. Те произведения, которые не попали в макарьевское собрание, оказались уже под подозрением. Замечено, что памятники древнерусской литературы, оставшиеся за пределами Четьих миней, во второй половине XVI и в XVII веке переписывали редко.

В середине XVI века книгопечатание, изобретенное за век до того в Германии Иоганном Гутенбергом, появилось и в России. На здании историко-архивного института на улице 25 Октября (бывшая Никольская) можно видеть мемориальную доску с надписью, сообщающей, что на этом месте находилась типография, в которой Иван Федоров напечатал первую русскую книгу. Надпись, увы. не совсем точна, хотя типография Ивана Федорова действительно работала на этом самом месте. Дело не только в неточной редакции текста (печатные книги не были первыми книгами: рукописные книги существовали на Руси, как и во всем мире, задолго до книгопечатания). Ведь выпущенный Иваном Федоровым в 1564 году "Апостол" - первая книга его типографии, но вовсе не первая печатная книга в России. Еще в 50-х годах в Москве уже работала типография, мастера которой неизвестны нам по именам, так как они не называли себя в своих изданиях. Поэтому эту типографию в науке принято называть анонимной. Печатный двор Ивана Федорова был уже второй типографией, организованной, видимо, после пожара, уничтожившего анонимную.

Иван Федоров, дьякон кремлевской церкви Николая Гостунского, был удивительным человеком, не только толковым ремесленником (как печатники анонимной типографии, которых, впрочем, он намного превзошел в мастерстве), а и просветителем. В печатном деле он видел не источник заработка, а призвание. Каждую книгу он снабжал послесловием, в котором обращался к читателю, рассказывал об обстоятельствах издания книги, писал о высоком предназначении печатного слова. Недаром литературоведы их изучают как памятники русской литературы. Перебравшись затем по невыясненным причинам в пределы Великого княжества Литовского, Иван Федоров напечатал и первый русский букварь с изложением основ грамматики (к сожалению, единственный его экземпляр сохранился не в нашей стране, а в библиотеке Гарвардского университета в США).

В те же годы, в конце 40 - начале 50-х, интереснейшие, дерзкие проекты государственных преобразований выходят из-под пера Ивана Семеновича Пересветова. Русский человек, он родился в Великом княжестве Литовском, много путешествовал, служил в Польше, Венгрии, Чехии, Молдавии, а потом прибыл на Русь. "Служил есми... трем королем, а такия обиды ни в котором королевстве не видал", - с горечью пишет Пересветов. На Русь он попал в годы боярского правления, по службе ему не повезло, поместье его запустело "от великих людей обид". "И ныне, государь, от обид и от волокит наг, бос и пеш", - жалуется Пересветов.

Конечно, не только рядовой дворянин, но даже и знатный боярин не решился бы прямо поучать государя, как ему надлежит действовать. Такие "непригожие речи" даже в сравнительно мягкие времена правления Избранной рады привели бы автора в лучшем случае в тюрьму. Поэтому свои советы Пересветов облек в иносказательную форму. Так, он рассказывает, что, когда служил в Молдавии у тамошнего господаря "Петра, воеводы волосского" (господарь Петр Рареш), тот много ему говорил "про тебя, государя благовернаго царя, и про твое царство государство". И Пересветов эти слова Петра-воеводы да еще слышанные им "мудрости греческих философ и латынских дохтуров" доносит до государя. Вместе с тем он создает повести о Магмет-салтане турецком, идеальном монархе, который установил у себя в царстве полный порядок.

Нет возможности в этой книге рассказать подробно о всех проектах Пересветова, стоит остановиться лишь на элементах вольнодумства в его мировоззрении. Так, Пересветов рассказывает, что у Петра-воеводы служил "москвитин Баска Мерцалов". Воевода спросил у него, есть ли в "царстве Московском" правда. Мерцалов отвечал: "Вера, государь, христианская добра всем сполна, и красота церковная велика, а правды нет". И тут Петр заплакал "и рек тако: «Коли правды нет, то и всего нет». А потом добавил: «Бог не веру любит, - правду»". Конечно, ни один самый ортодоксальный христианский автор никогда не сказал бы, что правда не нужна. Но кто и когда рискнул противопоставить правду и веру и сделать выбор не в пользу веры?

Мало того. В повестях о Магмет-салтане и о царе Константине слабого монарха, погубившего свое царство, Пересветов вывел в лице последнего византийского императора, православного государя Константина; он предстает перед читателем как пример нравоучительный, но отрицательный. А кто же образец государя, введшего "правду" в своем царстве? Мусульманин Магмет-салтан турецкий. Конечно, печально, что он не христианин; Пересветов даже замечает: "...да естьли бы к той правде да вера християнская, ино бы с ним ангели беседовали". Но ведь общеизвестно, что человек - не ангел, а потому выходит, что сочетание турецкой правды с христианской верой - недостижимый идеал. Поскольку же "бог не веру любит, - правду", мусульманин "безбожный царь" Магмет-салтан более угоден богу, чем православный и "благоверный" царь Константин.

Резко выступал Пересветов и против холопства. "Которая земля порабощена, - говорит Пересветов устами Петра воеводы, - в той земле все зло сотворяется: татба, и разбой, и обида, и всему царьству великое оскужение".

Еще дальше в вольнодумстве пошел Матвей Семенович Башкин. Дворянин высокого ранга, прихожанин придворного Благовещенского собора, он однажды пришел к своему "отцу духовному" попу Семену и принес книгу "Апостол", всю "навощенную": то, что сейчас отмечают карандашом, тогда отмечали на полях капельками воска.

Разговор с Башкиным напугал и удивил попа Семена, и он кинулся с докладом к всесильному Сильвестру. Что за странный "сын духовный" пришел ко мне, недоумевал Семен: "... от мене поучения требует, а иное мене и сам учит". Кое-что священнику показалось неплохим, а кое-что - "развратным" (то есть опасным для веры, идеологически невыдержанным). Сильвестр коротко заметил, что о Башкине "слава недобрая носится", и поручил Семену продолжать беседы.

С тех пор каждое слово, сказанное Башкиным, становилось частью его следственного дела. А говорил он вещи, с точки зрения ортодоксов, ужасные. Матвей Семенович недоумевал: как так, называемся христианами, а своих братьев держим у себя в рабстве. Сам он все кабалы-документы на холопов порвал и отпустил холопов на волю. Отрицал Башкин обряды, иконы, творения "отцов церкви"... В конце концов Башкин предстал перед церковным судом. Измученный пытками, он долго не мог прийти в себя: "...язык извеся, непотребная и нестройная глаголаша на многи часы". Вчерашний придворный был заточен в монастырскую тюрьму - в Иосифо-Волоколамский монастырь, где заправляли наиболее жестокие и рьяные преследователи всякого религиозного разномыслия.

Появление таких вольнодумцев, как Пересветов и Башкин,- свидетельство не только культурного роста, но и того, что общество было как бы разбужено реформами.

Большие успехи были достигнуты и во внешней политике. В 1552 году закончился победой очередной поход на Казань - многие предыдущие кончались неудачами. Казанское ханство, мощное государство, перестало существовать и вошло в состав России. Это было первое ордынское государство (а ханство было одним из осколков бывшей Золотой Орды), которое оказалось под суверенитетом русского государя. К присоединению Казанского ханства стремились феодалы. Выразитель их настроений Пересветов писал, что Петр-воевода советовал "послати войско на Казань" и недоумевал, "что таковая землица не велика, вельми угодна, у таковаго великаго царя под пазухою, а в недружбе" и не без цинизма добавлял, что "хотя бы таковая землица и в дружбе была, ино бы ея не мочно терпети за такое угодие" (полезность, высокое качество. - В. К.). Ведь эту "землицу" можно было бы раздать "воинникам". Именно они, феодалы, рассчитывали на земельные раздачи в Казанском крае. О торговом пути по Волге мечтали купцы.

Было бы ошибкой, помня о прогрессивном в целом значении присоединения Казанского ханства, закрывать глаза на национально-колониальную политику царизма, которая проявила себя и во времена Ивана Грозного. Да, казанская знать в своем большинстве перешла на русскую службу. Нельзя сказать, чтобы ее дискриминировали. Татарская конница, возглавлявшаяся перешедшим в православие последним казанским ханом, стала важной составной частью русских вооруженных сил. Но вот из самого города Казани татар, коренных жителей, старались выселять, чтобы сделать город русским. Стали проводить и насильственную христианизацию татар и других народов Поволжья. Казанское ханство было многонациональным государством, включавшим в свой состав также мордву, башкир, марийцев, удмуртов, чувашей. Эти народы стали платить тяжелую дань, а их земли раздавали русским помещикам. Поэтому если вначале часть этих народов помогала русским войскам, стремясь освободиться от власти казанских ханов, то вскоре после 1552 года начались восстания, которые жестоко подавляли царские воеводы.

Вслед за Казанью в 1556 году удалось бескровно присоединить Астраханское ханство, владетель которого не решился вступить в бой с русскими войсками и капитулировал. Все течение Волги - от верховьев до устья - оказалось в русских руках.

После присоединения Казани и Астрахани Иван IV принял титулы царя казанского и астраханского. Если до того были возможны сомнения в законности царского титула Ивана IV, то теперь они должны были исчезнуть: за казанскими и астраханскими ханами на Руси прочно утвердился царский титул, а Иван Васильевич выступал как их правопреемник.

Ь  Предисловие. Спор, которому четыре века

Глава II. Путь террора  Ю

Оглавление