VIVOS VOCO: А.Л. Юрганов, "Владимир Борисович Кобрин (1930-1990)"

Имя этого историка уже прочно вошло в анналы исторической науки, Тому свидетельство - посвященная памяти профессора В.Б. Кобрина конференция, проведенная в Историко-архивном институте в январе 1992 г., научные статьи о его творчестве, новые публикации трудов и живой интерес современников к еще не опубликованному наследию ученого...

Серьезная увлеченность русской историей проявилась у Владимира Борисовича рано - тринадцатилетним школьником он написал конкурсное сочинение на тему о судьбе опричного двора в Москве. В юношеском дневнике находим генеалогические схемы родословий опричников, заметки об историках и истории XVI в. под общим заголовком "Социальный состав опричнины". Путь к профессиональным занятиям по русской истории не был прямым и легким, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что, будучи учеником М.Н. Тихомирова (на первых курсах), он на последних курсах "уходит" в современность и защищает в 1951 г. дипломную работу по истории современной Италии. Желание активно участвовать в общественной жизни страны увлекло его и переориентировало исследовательский интерес. Лишь через несколько лет молодой историк вернется из Сталина (Донецка), куда он был распределен по окончании университета, и вновь займется русской историей XVI в. Это было связано с тем, что после "дела врачей" В.Б. Кобрин изменил свою точку зрения на природу партийной власти и советского общества. Скептицизм станет с этого момента характерной чертой личности ученого. До полного разочарования в юношеских идеалах было еще далеко, но стало очевидным, что наука "указаний" уже не увлекает творчески одаренного человека. Возвращение к прежним средневековым сюжетам осмысливалось им как возвращение к подлинной науке, где не властвуют идеологические догмы.

Удачей всей его жизни можно считать знакомство с А.А. Зиминым. Он и рекомендовал в 1957 г. молодого аспиранта (руководил которым В.Н. Бочкарев) на работу в Государственную библиотеку им. В.И. Ленина. Общение с А.А. Зиминым многое изменило во взглядах Кобрина на науку - то была настоящая, полноценная "школа", столь необходимая каждому, кто входит в "храм науки".

Стремление уйти от концептуального прессинга к анализу источников видно из его рецензии на книгу И.И. Смирнова "Очерки политической истории Русского государства 30-50-х годов XVI века" (М.; Л., 1958). Он писал:

"Вряд ли во всех политических действиях в XVI в. нужно обязательно искать направленность, укладывающуюся в схему: либо на пользу дворянству, либо на пользу боярству, ведь и дворяне и бояре были представителями одного и того же класса феодалов".

Этим "классом", его интересами, пристрастиями, темными и светлыми сторонами собирался заниматься историк, считая принципом своей деятельности интеллектуальную честность:

"Доказанную Д.Н. Альшицем тенденциозность этого источника (Царственной книги - А.Ю.) И.И. Смирнов не отрицает, но использует его несколько субъективно. Те сведения, которые не укладываются в его концепцию, он объявляет вымышленными... Это, по нашему мнению, неверно".

Принцип "честности" историка манифестирован им и в рецензии на монографию А.А. Зимина "Реформы Ивана Грозного": "Актор проявляет обычно максимум осторожности, не стремится подчинить схеме сложную историческую действительность". В этих утверждениях обозначился собственный путь историка - сначала доказательства, потом выводы, концепция. "Жизнь" - то, что предшествует осмысленной схеме. Для Кобрина источниковедение стало чем-то большим, чем научной методикой, в том смысле, что оно определяло уровень его исторической образованности и даже стиль мышления в условиях советской тоталитарной действительности. Тезисам "от идеологии" он всегда умел противопоставить живую мысль "от факта". Уникальная память и громадная эрудиция в области так называемых вспомогательных исторических дисциплин делали его порой заложником собственного знания: ему, например, нелегко было воспринимать искусство, безразличное к тем деталям, от которых, как он считал, и зависело ощущение подлинности.

Защищенная в 1961 г. кандидатская диссертация была посвящена изучению состава опричного двора Ивана Грозного. Составленный им список 277 "несомненных опричников" основывался на опубликованных источниках и многочисленных архивных материалах. Впервые в науке было фронтально изучено феодальное землевладение опричников. В капитальном труде об опричнине А.А. Зимин ссылался на работы молодого историка почти столь же часто, как и на труды С.Б. Веселовского. В диссертации проявилась «научная осторожность» самого Кобрина - его нежелание декларировать то, что еще не проверено исследованием. Отсюда источниковедческие оговорки в общих выводах, косвенно свидетельствовавшие о высокой степени зрелости историка:

"...состав Опричного двора был несколько "худороднее" доопричного и главное - современного ему земского... разницу между опричниной и земщиной не следует преувеличивать, она не была настолько велика, чтобы мы были вправе резко противопоставлять их друг другу...".

В очерке "Государевы опричники" (1972) он писал:

"Современная наука все дальше отходит от классического представления об опричнине как о политике, направленной против боярства и крупного землевладения. Жизнь оказалась гораздо сложнее этой схемы. Водораздел между сторонниками и противниками центральной власти далеко не всегда проходил по этой, казалось бы, такой ясной линии...".

Деятельность "честного историка" Кобрин понимал как неподчинение сложной действительности прошлого заранее придуманной схеме.

Собственная ориентация на максимально полное изучение источников, предшествующее концептуальному осмыслению, была для него рефлексией (и внутренним протестом) против той легкости, с которой официальные историки подгоняли "факты" под тезисы". Проверкой научности, честности и гражданского мужества для многих историков была известная дискуссия 1964 г. о времени создания "Слова о полку Игореве". А.А. Зимин отстаивал не только свое мнение, но и право на него. В.Б. Кобрин поддержал учителя идейно и научно. В отзыве на эту монографию он излагал не только научные, но и гражданские позиции:

"Заслугой А.А. Зимина является большая научная честность, щепетильность, добросовестность. Он приводит не отдельные факты, вырванные из окружения, а все факты, а том числе и такие, которые, на первый взгляд, говорят не в его пользу. Именно поэтому так убеждает его аргументация, именно поэтому самый придирчивый взгляд (даже человека, не разделяющего его основных положений) не найдет в работе А.А. Зимина, следовательно, вольной или невольной подтасовки, подгонки фактов под концепцию"... *
* Личный архив В.Б. Кобрина.

В последующие годы основным предметом изучения В.Б. Кобрина стал правящий слой России XV-XVI вв. Он принялся изучать взаимоотношения власти и собственности, государства и экономического положения русской аристократии и дворянства, для чего потребовалось провести фундаментальное исследование персонального состава тех, кто проводил определенную политическую линию - был сторонником или противником правительственных мероприятий, "выигрывал от их осуществления или оказывался жертвой, раздавленной колесницей нового государственного порядка". Путь к пониманию синтеза власти и собственности лежал через анализ феодального землевладения: важно было восстановить не только картину размеров владений, но и их характер, географическое размещение, объем владельческих прав. Результатом такого многолетнего исследования явилась докторская диссертация "Землевладение светских феодалов и социально-политический строй России XV-XVI веков" (1983).

Кобрин был убежден: выводы должны соответствовать содержанию всей совокупности источников, относившихся к теме. Им были исследованы фонды РГАДА, Отдела рукописей Российской государственной библиотеки, Отделов рукописей и старопечатных книг и письменных источников Государственного исторического музея (Москва), РГИА, Архива санкт-петербургского филиала Института российской истории. Отдела рукописей Российской национальной библиотеки, государственных архивов Владимирской, Тверской, Костромской и Ярославской областей. Костромского и Ярославского музеев-заповедников.

С каждым видом источников Кобрин умел обращаться как мастер, знающий свое дело до тонкостей и обладающий "ювелирной техникой". Характерный пример: опубликованная еще в прошлом веке грамота Василия Темного (от 9 октября 1461 г.) Ларе Бунаку княж Михайлову сыну Хотетовского на два села в Вяземском уезде не вызвала подозрений в подложности у второго публикатора (и крупнейшего знатока актов) И.А. Голубцова. Как на подлинную ссылался на нее Б.Н. Флоря (указывая, правда, на уникальность одной из формулировок грамоты). Кобрин доказал подложность акта, увидев в нем несоответствия: Вяземский уезд в 1461 г. находился еще в составе Великого княжества Литовского (т. е. вне юрисдикции Василия Темного); запрет же в грамоте принимать в села людей из земель великого князя и разрешение перезывать "инокняжцев" из Можайска - вообще вне реалий: с 1454 г. Можайск входил во владение Василия Темного, и люди из Можайска не были в 1461 г. "инокняжцами". Историк определил мотивы подделки -

"в конце XVII в. подложную грамоту представили в Разрядный приказ вяземские дворяне Бунаковы, тем самым пытаясь вывести свой род от князей Хотетовских".

Как источниковед Кобрин обладал редким даром - тонким ощущением живого русского языка разных эпох. Он безошибочно утадывал стилизацию или подделку уже по языку документа. И в спорах с историками о подложности того или иного акта ученый находил в тончайших семантических и фонетических оттенках слов аргументы, решавшие спор.

Историком было изучено более 4 тыс. актов феодального землевладения XVI в. - почти весь сохранившийся корпус источников. На основе такого фронтального исследования он создал картотеку по персональному составу правящей элиты России XVI в. Нужно было вжиться в эпоху, понять поступки людей, их психологию, ментальность, генеалогические связи, чтобы реконструировать судьбы феодальной собственности, переходившей из рук в руки по наследству. Следуя правилу, которое сформулировал знаменитый арабист И.Ю. Крачковский, - "за минуты синтеза надо платить годами анализа" - Кобрин, лишь убедившись в полноте изученного материала, осознал на новом теоретическом уровне смысл политической истории XV-XVI вв.

На XI сессии симпозиума по аграрной истории Восточной Европы (Одесса, ноябрь 1969 г.) В.Б. Кобрин сделал сообщение "К вопросу о репрезентативности источников по истории русского феодального землевладения XV-XVI веков". Оно стало событием в науке. Как монастырские архивы отражают землевладение светских феодалов? Имеем ли мы право по сохранившимся актам судить о характере самого землевладения? Репрезентативность определялась им в зависимости от цели исследования:

"...если для составления полной карты феодального землевладения в том или ином уезде необходима (при отсутствии писцовых книг) сохранность всех без исключения актов феодального землевладения на данной территории, то для изучения истории формуляра той или иной разновидности акта достаточно сохранности лишь части документов, лишь бы причины гибели одних из них и наличия в архивохранилищах других были случайными и не связанными с содержанием и формуляром актов".

В ходе исследования выяснилось:

"До нас дошло не менее половины актов из архивов всех духовных феодалов XVI в. Следует подчеркнуть, - писал В.Б. Кобрин, - что па цифра получена при помощи заведомо заниженных данных (при подсчете не учитывались монастыри в районах поместного землевладения, принят намеренно минимальный процент сохранности... а потому возможно, что в действительности до нас дошло больше - до двух третей реально существовавших актов".

Насколько же естественна выборка, которая дошла до нас? Что можно на основании этой выборки изучать в истории феодального землевладения? Кобрин со свойственным ему остроумием писал:

"Гибель каждого документа в отдельности была обусловлена какими-то определенными причинами, на первый взгляд случайными: сырое помещение для хранения архива, небрежность хранителя, пожар и т. п. Закономерно, однако, что на протяжении веков многим документам приходилось испытывать действие этих факторов... Мышь не делала выбора между купчей и данной, плесневый грибок равно съедал меновую и очищальную... Именно поэтому мы вправе рассматривать эту естественную выборку как приближающуюся большей частью к случайной".

Итак, фронтальное изучение актов феодального землевладения XVI в. привело Кобрина к таким выводам в его докторской диссертации, которые значительно разошлись с традиционными представлениями в историографии. Политическая история XV-XVI вв. рассматривалась обычно через призму борьбы боярства и дворянства. Чтобы решить важнейший вопрос -"миф это или реальность" - потребовалось изучить, как феодальное землевладение определяло социально-политический строй России. В.Б. Кобрин пришел к выводу, что нет

"оснований для разделения феодалов на помещиков и вотчинников, ибо одновременное владение вотчинами и поместьями было характерно для многих служилых людей XVI в.".

Не противопоставляется поместье вотчине и как ненаследственное владение наследственному: новгородское поместье было наследственным в первой половине XVI в. (это выяснили Г.В. Абрамович и A.Я. Дегтярев). По остроумному предположению историка, термин "помещик" возник раньше, чем термин "поместье", и первоначально обозначал феодала, помещенного на новом месте. Поместье - это "вторичный термин, обозначающий владение помещика". Черная земля, пущенная в поместную раздачу, не меняла своего верховного титульного собственника - государя - "и продолжала юридически и психологически осознаваться как волостная". Поместье и вотчина в первой половине XVI в. были еще схожи: различие состояло в запрете продажи, заклада, дарения для поместья. Только в ходе дальнейшего развития поместье стало резко противопоставляться вотчине. Для первой половины XVI в. характерна близость состава помещиков и вотчинников - "они нетолько были выходцами из одних и тех же социальных групп господствующего класса, но зачастую совмещались в одном лице".

Изучение серии приговоров 1551 и 1562 г. по княжескому землевладению показало, что

"правительственная политика по земельному вопросу в середине - третьей четверти XVI в. не имела в течение всего этого периода какого-то одного общего направления. То она способствовала консолидации господствующего класса и консервации основных прав местных феодальных корпораций (Приговор 1551 г.), то она шла в наступление на княжеское землевладение под видом его защиты (Приговор 1562 г.), то возвращалась к политике 1551 г. (Приговор 1572 г.). В результате так называемая антибоярская политика правительства оказывалась скорее историографической легендой, закрепленной в сознании многократным повторением, чем исторической реалией".

В.Б. Кобрин считают, что светское феодальное землевладение утвердилось на основной территории будущего единого государства на рубеже XIII-XIV вв., главным образом путем княжеского пожалования, что повлекло за собой большую степень зависимости русского феодала от своего сюзерена и меньшую его связь с земельными владениями, чем в ряде друтих европейских стран. Создание единого государства отвечало интересам всего "класса феодалов" - как "верхов", так и "низов". Анализ жалованных грамот показал, что княжеская формула "пожаловал есмь" сменяется формулой вотчинного типа - "дал есмь". Наиболее раннее ограничение княжеских прав испытали суздальско-нижегородские князья.

Истоки концепции борьбы боярства и дворянства Кобрин усмотрел в XVI в., - в публицистике самого царя Ивана, который страстно любил тему "боярской измены". Эти размышления привели его к рассуждениям об исторических путях России и Западной Европы. Попытку объяснить политическую историю России с точки зрения противоборства реакционного боярства и прогрессивного дворянства он связывал со стремлением историков "найти в России явления, стадиально близкие западноевропейскому средневековью". В концепции С.М. Соловьева и К.Д. Кавелина о борьбе родовых и государственных начал важное место занимало представление о борьбе боярства против самодержавия, хотя историки "государственной школы" и не искали корней оппозиции знати царям и великим князьям в землевладельческих интересах боярства, а говорили лишь о "привычке русской аристократии к старому порядку вещей и традиции родового быта".

Особенно четко стремление отождествить пути развития России и Западной Европы проявилось в трудах Н.П. Павлова-Сильванского, который "с поразительной находчивостью сумел окрестить почти каждое явление русского средневековья". В.Б. Кобрин так характеризовал самые существенные особенности национального развития: Восточная Европа в отличие от Западной не знала синтеза "разлагавшегося рабовладельческого общества и разлагавшегося первобытного строя"; на Руси не было воинственных, самоуправных и независимых феодалов по образцу западноевропейских баронов; самое же существенное отличие русского боярина от западноевропейского собрата состояло, по мнению ученого, в том, что на Руси не было боярских замков.

Выступая на последнем в своей жизни Всесоюзном симпозиуме по изучению проблем аграрной истории (Минск, октябрь 1989 г.), В.Б. Кобрин говорил о городе как о "центре феодального властвования": "ремесленно-торговое население естественно концентрировалось вокруг князей и их дружинников, а впоследствии вокруг феодалов-землевладельцев как наиболее платежеспособных потребителей"; "нет ни города без князя, ни князя без города"; именно "тесная связь с землевладением всей городской верхушки воспрепятствовала созданию в русских городах бюргерского городского патрициата"; "с княжеским характером русского города связано отсутствие специфического городского права и собственно «городских вольностей»".

Таким образом, анализ обширного актового материала по истории феодального землевладения позволил В.Б. Кобрину высказать суждения, которые противостояли традиции, берущей свое начало от "государственной школы", рассматривать политическую историю с точки зрения прогрессивного самодержавия и борющегося с ним боярства: "реальная жизнь слишком сложна и противоречива, чтобы во всех своих проявлениях подчиняться логической схеме". По мнению ученого, "создание в России единого государства и его централизации отвечало коренным интересам господствующего класса в целом, а не какой-то его, пусть и многочисленной части". Сравнивая средневековую Россию с Западной Европой, В.Б. Кобрин увидел "неклассичность" русского феодализма в том, что возникшее в конце XV в. (в силу комплекса причин) деспотическое самодержавие превратило даже высшего сановника в холопа государя, тогда как в западноевропейской государственности, основанной на традициях вассалитета, за феодалами закреплялись значительные права и привилегии.

Такова основная "биография идей" замечательного историка. О многом, конечно, не сказано в силу разных причин. Историк жил и творил в определенное время, отпечаток которого как "отблеск костра", освещает любой жизненный путь. Те мирские страсти, коими был попющен ученый в своей жизни, теперь улеглись, многое видится в ином свете, возникают иные ощущения и мысли, и естественным образом они создают новую связь между живым человеком и его временем...

Еще предстоит, конечно, глубоко и всесторонне осмыслить тот историографический этап развития исторической науки, в котором навсегда остались не только В.Б. Кобрин, но и его учитель, А.А. Зимин. Уже очевидно, что важную роль в нем сыграла борьба ученых с тоталитарной системой за отстаивание права исторической науки на собственное понимание исторического процесса. В такой борьбе - и в условиях несвободы - возникла методология выживания исторической науки. Она выразилась в позитивистском источниковедении, для которого характерно было стремление, основываясь на источниках, а не на априорных идеях, обнаружить то, что было "на самом деле".

Позитивизм в нашей стране сыграл роль самозащиты исторической науки от монопольных посягательств на истину. Право говорить "от источника" о том, какой была "подлинная" история, внушало мысль, что самое существенное о настоящем можно сказать, прибегнув к прошлому. В нем, считал В.Б. Кобрин, как бы повторяются те сюжеты, с которыми приходится сталкиваться в настоящем, потому что неизменна сама психофизическая природа человека. Кроме того, "поток жизни" не всегда поддается глубокому осмыслению, тогда как поток "остановившийся" дает возможность через опыт "подлинного" прошлого увидеть смысл драмы настоящего. В последней написанной им статье "Смутное время - упущенные возможности" особенно ощущается, как неотрешенно от событий своего времени думал историк над тем, "где и какую бабочку мы раздавили". А потому он говорил о "продолжении русской истории в советское время", в котором не случайно "начинается возрождение имперского сознания, опричнины, чинопочитания и прочих традиций, уходящих корнями в далекое прошлое".

Благодаря таким историком, как В.В. Кобрин, защищавший права исторической науки на собственное понимание прошлого, мы сегодня можем позволить себе многое - думать о разных путях изучения исторического опыта, сомневаться в том, что психическая природа человека неизменна, допускать разные методы изучения источников. А главное - ничего не бояться.

А.Л. Юрганов