№1, 2006 г.
№1, 2006 г.
© Трубников Б.А.
Месяц в Поленово
Б.А.Трубников,
д. ф.-м. н., Институт ядерного синтеза РНЦ “Курчатовский институт”, МоскваЭтот рассказ записан Борисом Андреевичем Трубниковым по воспоминаниям Дмитрия Васильевича Сивухина (1914-1988), выдающегося советского физика. Он так же, как и Трубников, работал в Курчатовском институте. Но знаменит Сивухин не только своими научными результатами в теории плазмы – он автор уникального 5-томного “Курса общей физики”. В начале прошлого века подобный курс физики был создан О.Д.Хвольсоном (1852-1934), но к середине столетия он безнадежно устарел, квантовая механика и теория относительности изменили подход к основам физики. Курс Сивухина переиздается с дополнениями, отражающими физические результаты, полученные после его кончины. Но создается впечатление, что написать заново всеобъемлющий курс физики сегодня не под силу уже никому.Дмитрий Васильевич читал лекции на трех первых курсах Московского физико-технического института. Говорил он неспешно, размеренно, а голос его звучал немного необычно (возможно, оттого, что был он глуховат), но очень отчетливо. На экзаменах он был строг, несколько педантичен, но оценки его были непререкаемы.
Памяти поколения, защитившего страну в Отечественную войну и затем защищавшую ее созданием атомного оружия, посвящаем мы эту публикацию.
Стояла середина июня, когда вся земля в здешних краях зеленеет всеми оттенками молодой листвы леса и трав. Автобус бежал мимо нарядных кирпичных домиков, потом, скатившись с горки, переехал мост через речку с названием Скнижка и, пробравшись через лес, остановился на небольшой площади.
Дмитрий Васильевич помог жене сойти с автобуса и вместе с остальными пассажирами, уставшими за три часа дороги, не спеша направился к усадьбе вдоль аллеи с высокими соснами. Девушка в темных очках - молодой экскурсовод - сказала, что они приехали несколько рано и могут чaca два побродить по окрестностям. Молодежь отправилась на пляж, а Дмитрий Васильевич и другие решили пройти в деревню Бёхово, которая в живописном беспорядке разбросала свои избы на прибрежных холмах у Оки. Заборов здесь не было, и лишь заросли акаций и сирени вокруг изб указывали границы домовладений.
Троицкая церковь в Бёхове. 1985 г.
Столичных зрителей заинтересовал большой толстый петух, окруженный стайкой коричневых хохлаток, которые деловито копались в куче гнилых поленьев под старой ветвистой ивой. Возле развалившихся саней с оглоблями, брошенных с какой-то зимы, бродил теленок. За лесистым овражком на пригорке стояла церковь из красного кирпича, в которой странно сочетались и православный, и католический и отчасти даже мавританский стили.
В некоторых местах стены церкви обрушились, но кое-где была видна свежая кладка, а у входа не спеша работали, замешивая цемент, какие-то молодые люди - студенты-реставраторы *.
* Ими руководил студент МИФИ, а ныне доктор физико-математических наук А.С.Савелов.Один из них - высокий, голубоглазый и рыжебородый - попросил закурить.- Я не курю, - ответил Дмитрий Васильевич. - А вы что же, восстанавливаете ее? - спросил он.
- Да. Эту церковь построил сам Поленов, и ее решили реставрировать, - ответил рыжебородый и отошел.
Рядом с церковью было полузаброшенное деревенское кладбище, и с высокого обрыва открывался вид на Оку и заливные луга и пашни за ней, и утопающий в сине-зеленом мареве далекий городок Тарусу, где когда-то жили и А.Толстой, и К.Бальмонт, и М.Цветаева, а недавно К.Паустовский.
- В этой церкви, - сказал Дмитрий Васильевич жене, - и был тогда наблюдательный пункт нашей батареи, а в Тарусе и вон там в деревне Кузьмищево стояли немцы…
Потом они вернулись обратно к музею, перед которым на зеленом пятачке стоял грубо отесанный камень с выбитой на нем надписью: “Здесь в октябре-ноябре 1941 года был остановлен враг”.
- Митя, давай я тебя сфотографирую, - сказала жена, и он, согласившись, с виноватой улыбкой подошел к камню.
- Гражданин, нельзя по газону ходить, отойдите, - строго сказала девушка в темных очках, хотя он и не заметил газона - трава, яркая, как и везде.
Опять виновато улыбнувшись, он отошел и пристроился в конец группы экскурсантов.
“Василий Дмитриевич Поленов выкупил этот участок земли у крестьян деревни Бёхово в 1892 году - после того, как царь Александр III купил его картину “Христос и грешница”, подлинник которой находится в Эрмитаже”, - говорила девушка-экскурсовод.
“Поленов очень любил эти места и считал их сердцем русской природы. Этот дом-музей он построил по своим чертежам и написал здесь большинство своих пейзажей, например известную “Золотую осень””, - продолжала девушка.
“А Поленова-то почти как меня зовут - только наоборот,” - подумал Дмитрий Васильевич. И еще он вспоминал ту осень. Она тоже была золотая…
В ту осень он - младший и совсем еще молодой лейтенант Дмитрий Сивухин - командовал артиллерийским взводом.
Учась до войны на физическом факультете МГУ, он прошел и курс артиллерийской науки, умел пользоваться таблицами стрельбы и рассчитывать угол возвышения орудия при наводке. Но оказалось, что это еще не вся наука. На фронт Сивухин попал в августе, под Смоленском, когда перегруппировка танковой армии Гудериана для удара на юг дала нашим войскам двухнедельную передышку. Потом его перебросили под Ленинград, потом - под Старую Руссу, где он был ранен и две недели провалялся в госпитале.
С конца сентября грохочущий вал фронта покатился дальше - к сердцу земли русской. Третьего октября немцы неожиданным ударом взяли Орел, когда там еще ходили трамваи по улицам. После госпиталя Сивухин попал в Калугу, под которой немцы несколько задержались - их главные силы были заняты под Вязьмой, где наши армии, будучи в окружении, вели тяжелые бои.
Д.В.Сивухин В Калуге Дмитрий Сивухин со своим взводом, солдаты которого были из Кузьминок, что под Москвой, получил пушки. Орудия были старые - образца 1902 года, 76-го калибра с резиновыми, а не пневматическими, как у современных пушек, противооткатными механизмами. Каждую пушку, а их у Сивухина было две, тащила шестерка лошадей, и вот лошадиную-то науку Сивухин не проходил в университете. Впрочем, на каждую лошадь полагался по уставу солдат-ездовой, а орудийный расчет из семи человек шел пешком или ехал на двух снарядных ящиках и лафете, если лошади шли рысью.
Налетов на Калугу не было, и жителей не звакуировали, но тревожное ожидание висело в воздухе - где-то далеко разворачивалась битва за Москву. В городе кое-где горели здания, дымились склады ликеро-водочного завода, витрины магазинов были разбиты, а улицы усеяны битым стеклом, ящиками с бумагой. На вокзальной площади толпились солдаты. Дня через три взвод Сивухина направили южнее к Перемышлю на позиции у деревни Плетнево, которую командование решило вернуть контратакой. Его пушки с “ятями” на фирменных знаках, изготовленные еще до революции на Обуховском заводе и отбитые, как говорил комендант склада, еще в Гражданскую войну у генерала Деникина, были вполне добротные, но из-за укороченного ствола для имевшихся снарядов не годились таблицы наводки, позволяющие определять дальность стрельбы. Деревня находилась где-то за лесом, и прицельный огонь было нельзя вести, поэтому Сивухин, прикинув по карте “на глазок”, вел огонь шрапнельными зарядами, взрывавшимися высоко над деревней. Однако поднявшаяся в атаку рота наших бойцов не смогла дойти до деревни - немцев в ней оказалось не меньше батальона, и атака успеха не имела.
Батарею Сивухина отвели назад, a 15 октября немецкие танки ворвались в Калугу, и начались дороги отступления.
Другие пушки высвечивали по ночам небо на горизонте сполохами грозных зарниц. А кругом была золотая осень, и паутина блестела по утрам каплями росы в погожие дни, и нескошенные хлеба желтели, раскачиваясь волнами на ветру, и с высоких мест были видны маковки церквей всех окрестных деревень. А потом погода испортилась, и в хмуром небе уже не кружили нудно завывающие рамы-разведчики, а дороги размокли. Под моросящим дождем Сивухин молча ехал верхом, укрываясь плащ-палаткой, если колонна двигалась, а если останавливалась, слезал и шел ругаться с лошадьми и солдатами у пушек, увязающих в грязи. У деревни Жуковка усталые лошади часа три тащились в гору по грязи под тявкающие звуки немецких пушек за лесом и хлопающие взрывы, сопровождаемые шмелиным жужжаньем шрапнели.
Их 5-я дивизия, получившая наименование Гвардейской за героическую оборону под Ельней, с боями отходила к Алексину-на-Оке, однако связь со штабом 24-го Гвардейского артполка, которым командовал майор Ланский и в который входил взвод Сивухина, была потеряна.
Пехотные части, состоящие из усталых, обросших щетиной солдат в шинелях, перепачканных грязью, шли без дорог по лесам и опушкам. И все же чувствовалось, что главный удар враг наносит где-то в другом месте, и на их участке фронта, который обороняла 49-я армия под командованием генерал-лейтенанта Захаркина, у немцев уже не хватало сил. 20 октября Государственный комитет обороны постановил ввести в Москве и окружающих районах осадное положение - там решалась судьба Родины. А на Оке выпал снег, но дня через два растаял.
Как-то в лесу под Алексиным к ним подошел капитан-пехотинец и сказал, что не знает, где их часть, и попросил Сивухина взять его к себе, хотя был по званию старше. Потом они ехали на юг, потому что грохотало на севере, а потом и с юга поплыли бухающие низкие звуки, и настало время, когда уже нельзя было сказать, где фронт и где немцы. Выехав как-то на опушку, они увидели в километре слева бегающие фигурки людей - то были немцы с минометами. Взрыв третьей мины Сивухин уже не слышал - его оглушило, и через какое-то время он очнулся, придавленный разбитой повозкой, которую они подобрали накануне. Вокруг метались и бились лошади. Рядом лежали еще два бойца с его повозки - видать, уже мертвые. Взрывов больше не было. Дмитрий отполз в сторону и, держась за ствол молодой березки, поднялся и понял, что не ранен - только оглушен. У другого орудия уже суетился расчет, потом он увидел выстрелы, но не слышал их. Немцев не было видно. У Сивухина на спине в клочья изорвало шинель и телогрейку, но осколки не задели тело. Оставшиеся лошади все же смогли на следующий день, 22 октября, дотащить его пушки до Алексина, который, как оказалось, еще не занят немцами. Здесь скопилось много отступающих частей, и Дмитрий смог разыскать свое начальство - комиссара их артполка Добродушева, который сказал, чтобы Сивухин с пушками присоединился к другой батарее, стоявшей на окраине Алексина у Оки.
По Оке плыли трупы лошадей и горелые бревна, из-под Тулы доносилась далекая канонада.
Батарея лейтенанта Зинина, к которой присоединился взвод Сивухина, отрыла блиндажи для орудий, и Сивухин понял, что приказов об отступлении больше не будет. “Пружина сжалась до предела”, - подумал он, вспомнив занятия по физике в университете и чувствуя, что отступать дальше некуда.
По лесам средней России гуляла осень, заметая мокрыми палыми листьями тропинки у блиндажей с орудиями. По утрам над Окой висели туманы с запахом гари. Холодными зябкими вечерами уходило лето. Природа замирала в ожидании…
Сивухин сидел возле землянки и вслушивался в близкие шорохи леса и далекую канонаду. Чувствовалось, что враг замедлил свой бег по русской земле и тоже, наверное, с тревогой вслушивается в звуки России - грозные звуки…
Через несколько дней, однако, их батарею направили к Серпухову, оттуда кружным путем опять на запад - в деревню Страхово, что совсем рядом с Поленово. Прибыв на место 27 октября и расположив орудия у опушки леса, они попали почти в мирную обстановку и даже спали в избе на охапке сена.
Потом, намечая как-то будущие позиции для своих пушек, Сивухин с политруком их батареи по фамилии Пушкарев попали в близлежащую деревню Кошкино, где им пришлось заночевать в одной избе у радушных хозяев, к которым только что приехала из Москвы дочь. Она училась на 5-м курсе филологического факультета Московского университета, но в тот год студентов распустили в октябре, выдав дипломы.
Дмитрий разговорился с ней про студенческую жизнь, которую оборвала война, а потом хозяева уложили его и политрука в настоящие постели, и впервые за два с половиной месяца фронтовой жизни Сивухин мирно храпел под скрип сверчка, согретый деревенским уютом.
После двух недель передышки 15 ноября началось последнее - судорожное, отчаянное наступление немцев, которые вдруг увидели, что любой их успех лишь увеличивает силу сопротивления, и не звон победных фанфар послышался им из сердца России, а колокольный, погребальный для них звон…
Они захотели очернить тот светлый край, где древнерусские богомазы писали портреты суровых витязей с поля Куликова, где И.Репин, братья А. и В.Васнецовы, И.Шишкин, И.Левитан и В.Поленов воспевали в картинах ширь полей, могучие стволы сосен и белые платья берез…
К концу ноября фашистские захватчики дошли по левому берегу Оки до речки Протвы - то был предел. А на правом берегу - в деревне Страхово, за музеем Поленова - стояла батарея Сивухина, которая смертельным огнем встретила немцев, вливая гул своих орудий в яростную битву обороняющейся Москвы, где враги были остановлены и отброшены назад.
Истощив силы под Москвой, немцы на Оке уже не могли предпринять активных действий и занялись мародерством - хватали кур и стреляли в коров и собак.
Лейтенант Сивухин оборудовал наблюдательный пункт своей батареи в Бёховской церкви, на высоком правом берегу Оки, в километре-двух от музея.
В свое время иконы для этой церкви писали И.Репин, А.Головин, Е.Татевосян, но иконы не сохранились.
На склонах холма есть небольшое деревенское кладбище, где и похоронен Василий Поленов, удостоенный вскоре после революции звания первого народного художника СССР. Фашистские варвары не смогли осквернить его могилу и музей, как они это сделали с усадьбой Льва Толстого под Тулой. Батарея лейтенанта Сивухина не подпустила их к святыням памяти народной. Лишь однажды фашисты, переправившись ночью через Оку, украли у крестьян Бёхова кур и убили пасечника. Ряд изб в деревне был разрушен немецкими снарядами, пострадала и церковь. А потом фашистских захватчиков погнали и от Москвы-реки, и от Оки.
Вот так и провел в 1941 году лейтенант Дмитрий Васильевич Сивухин месяц в Поленово.
