VIVOS VOCO: А.М. Блох, "«Нобелиана» Петра Лебедева и Владимира Ипатьева"

«Нобелиана»
Петра Лебедева и
Владимира Ипатьева

А.М. Блох,
доктор геолого-минералогических наук
Москва

В 1945 г. на волне эйфории в связи с разгромом нацистской Германии в Управлении пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) был подготовлен проект учреждения в Советском Союзе международных премий по науке и литературе, которые должны были бы служить противовесом «буржуазным» нобелевским премиям. Как пояснял автор документа, «такая сравнительно скромная по своему научному уровню страна, как Швеция, выступает в качестве арбитра и ценителя уровня научных работ во всех странах», да к тому же «шведские нобелевские комитеты <…> проводят прогерманскую и антирусскую политику <…> при присуждении премий в области естественных наук» [1].

Иллюстрируя свою мысль, автор привел несколько конкретных, на его взгляд, примеров злонамеренных поползновений нобелевских комитетов. В частности, им сделан акцент на том, что «Нобелевским комитетом были oбoйдены изумившие весь научный мир искусные экспериментальные работы П.Н.Лебедева по обнаружению давления света». Ныне, когда стали доступны ранее закрытые архивы Королевской академии наук, появилась возможность проверить справедливость этих обвинений.

Выдающийся русский физик Петр Николаевич Лебедев (1866-1912) действительно с помощью тонкого эксперимента первым доказал реальное существование давления света. В 1900 г. он продемонстрировал это на примере твердого тела и в 1910-м - на газе. Последнее достижение получило в мировых научных сферах особенно большой резонанс благодаря фундаментальному его значению для проблем астрофизики. На близкие рубежи познания помимо нашего соотечественника вышел английский физик Джон Генри Пойнтинг, который связывал с изучавшимся им световым давлением особенности гелиоцентрического движения кометных тел.

Лебедев попал в число номинантов Нобелевского комитета по физике в 1905 г. Выдвинул его и английского физика Джеймса Дьюара профессор Петербургского университета О.Д.Хвольсон. Его номинация была предельно лапидарна, без необходимой мотивации. В ней сообщалось о выдвижении Лебедева «за экспериментальное доказательство давления световой энергии» и Дьюара - «за превращение водорода в твердое тело». Венчалось представление лаконичной фразой, что «эпохальное значение этих работ не требует доказательств» [2, материалы комитетов за 1905 г., л.145].

Более аргументированный характер имела номинация немецкого ученого, лауреата Нобелевской премии 1911 г. Вильгельма Вина, направленная в Стокгольм уже после обнаружения Лебедевым давления света на газах - в 1912 г. Волею судеб новых представлений нашего соотечественника на нобелевскую награду в комитет не поступало; 14 марта, через полтора месяца после завершения регистрации массива номинаций на премию 1912 г., Лебедев скончался от болезни сердца.

В своем представлении Вин констатировал, что Лебедеву удалось преодолеть те трудности, которые не позволили достичь аналогичного результата его предшественникам Фреснелю, Бертоли и Круксу. «В своих тщательно проведенных, многократно модифицировавшихся наблюдениях, - писал он, - Лебедев продемонстрировал, каким образом можно избежать мешающего воздействия посторонних сил и провести количественные измерения давления света <…>. Эти наблюдения имеют огромное значение для теории излучения, поскольку термодинамическая составляющая последнего зависит прежде всего от величины давления света» [2, материалы комитетов за 1912 г., л.277].

В том же 1912 г. в числе номинантов Нобелевского комитета по физике оказался заочный коллега Лебедева по экспериментам с измерением давления света, упомянутый выше англичанин Пойнтинг. Выдвигался он не впервые; его представляли дважды - в 1909 и 1911 гг. - маститые номинаторы, в том числе нобелевские лауреаты Э.Резерфорд, Дж.Дж.Томсон. Но ни его кандидатура, ни кандидатура русского экспериментатора не привлекли тогда внимания Нобелевского комитета.

В 1912 г. премию по физике получил Нильс Дален, шведский инженер, «за изобретение автоматических регуляторов, использующихся в сочетании с газовыми аккумуляторами для источников света на маяках и буях». Поддержки в том году помимо Лебедева не нашли и такие именитые претенденты, как Хейке Камерлинг-Оннес с его шестью номинациями, Макс Планк с семью и т.д.* Однако не приходится сомневаться, что среди всех возможных предположений наиболее абсурдным стало сформулированное в разгар антизападной риторики конца 40-х годов заместителем начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Д.Т.Шепиловым, что «шведы демонстративно не признавали достижений наших отечественных ученых» и потому «были обойдены изумившие весь научный мир искусные экспериментальные работы Лебедева…» [3].

* В решении шведских академиков о присуждении Нобелевской премии по физике Далену, по всей вероятности, имелась немалая доля гуманитарной составляющей. В начале 1912 г., при испытании устройства, гарантирующего безопасность работы с газовым ацетиленом, произошел взрыв баллона. Изобретатель был серьезно ранен и в итоге полностью ослеп, лишившись в 42-летнем возрасте средств к существованию.

К сказанному нелишне добавить, что Петр Николаевич как выдающийся экспериментатор пользовался в Швеции достойным его таланта вниманием. Свидетельством того может послужить полученное им письмо от знаменитого академика Сванте Аррениуса, директора Нобелевского института при Королевской академии наук. Письмо датировано 2 марта 1911 г. и направлено в Москву после того, как Аррениус узнал о демонстративном уходе Лебедева с группой других либерально настроенных профессоров из Московского университета в знак протеста против реакционной политики министра народного просвещения Л.А.Кассо.

Адресат ставился в известность, что «для Нобелевского института, естественно, было бы большой честью, если бы Вы захотели посетить его и работать там <…>. Можете не сомневаться, что Ваше положение будет совершенно свободным, соответствуя Вашему научному рангу, а не просто как сотруднику» [4, ф.293, оп.1, ед.хр.5, л.171-172]. Однако к этому времени Лебедев уже дал согласие работать в Университете А.Л.Шанявского, где ему была предоставлена физическая лаборатория **, о чем он и сообщил Аррениусу 29 июля 1911 г. В ответном письме от 2 августа последний еще раз подтвердил, что, если потребуется, Лебедев всегда сможет «воспользоваться возможностью работать здесь» и что «в нашем распоряжении достаточно времени для того, чтобы сделать необходимые приготовления и в экономическом вопросе» [4, ф.293, оп.1, ед.хр.5, л.174-175].

** Тогда же создается Общество московского научного института, которым были собраны средства на строительство института для Лебедева по его проекту. В этом здании на Миусской площади позднее размещался ФИАН. - Примеч. ред.

Этому письму в адрес Лебедева суждено было стать последним. 14 марта 1912 г. Петр Николаевич скончался в расцвете творческих сил, 46 лет от роду. Не намного его пережил возможный спарринг-партнер Джон Генри Пойнтинг, ушедший из жизни на 62-м году, почти ровно два года спустя, 30 марта 1914 г. А замечательное достижение - открытие давления света, - которое пришлось на рубеж 20-го столетия, так и не удостоилось Нобелевской премии.

Как уже отмечалось, единственным из коллег на родине, кто рекомендовал Нобелевскому комитету кандидатуру Лебедева, был профессор О.Д.Хвольсон. Другие российские номинаторы выдвигали только иностранных ученых. Можно назвать по крайней мере трех профессоров, которые в те годы участвовали в выдвижении претендентов на Нобелевскую премию и одновременно хорошо были осведомлены о научных успехах Лебедева.

Это В.А.Ульянин из Казанского университета, знавший Петра Николаевича со студенческих лет, но выдвинувший в 1909 г. Макса Планка. Это коллега Ульянина по университету Д.А.Гольдгаммер, еще в 1901 г. пытавшийся теоретически объяснить феномен давления света и тоже в 1909 г. выдвинувший того же Планка и еще Йоханнеса Ван-дер-Ваальса. И наконец, Б.Б.Голицын, близкий друг Лебедева, вместе с ним развивавший представление о значении давления света на газы при попытке разгадать условия формирования кометных хвостов. В 1911 г. он направил в Нобелевский комитет номинацию на французского физика-теоретика Анри Пуанкаре.

Объяснение напрашивается только одно. Коллеги Лебедева по научным интересам в основной своей массе не считали его экспериментальные результаты достойными нобелевской награды - традиционная слепота отечественных номинаторов, когда речь заходила об открытиях, сделанных за соседним столом. С этим феноменом нам придется столкнуться еще не единожды на многих других примерах. В частности - в ситуации с В.Н.Ипатьевым, которую целесообразно рассмотреть здесь в сопоставлении с историей Лебедева.

Объединяет обоих выдающихся русских естествоиспытателей и их возраст (разница в полтора года), и вполне реальная возможность почти одновременно оказаться первыми российскими нобелевскими лауреатами: один - по физике и другой - по химии. Но было и еще одно объединяющее обстоятельство, уже упомянутое, - это, увы, безразличие отечественных номинаторов к выдвижению российских коллег. Картина такого отчуждения в среде физиков и химиков особенно рельефно выглядит, если сравнивать ее с корпоративной солидарностью, характерной для представителей отечественной медицинской науки. Примером тому стала дружная поддержка, оказанная в 1901-1904 гг. сообществом русских медиков в продвижении на нобелевскую награду своего духовного лидера И.П.Павлова [5].

П.Н. Лебедев

Дж. Г. Пойнтинг

В.Н. Ипатьев -
член Президиума ВСНХ РСФСР

Владимир Николаевич Ипатьев (1867-1952) в начале XX в. добился сенсационных успехов, связанных с применением высоких давлений в органической химии. В 1903 г. он сконструировал новый аппарат - прообраз будущих автоклавов, - с помощью которого начал изучать каталитические реакции, происходящие при высоких температурах и давлениях. В 1908 г. полученные результаты были обобщены, что принесло Ипатьеву широкую известность в научном мире [6]. Академики П.И.Вальден, Б.Б.Голицын и Н.С.Курнаков, выдвигая его в 1915 г. в члены Императорской Академии наук, подчеркнуто сопоставляли достижения Ипатьева с работами французского химика Поля Сабатье и в заключение констатировали, что исследования русского ученого «отличаются большим разнообразием, нежели работы Сабатье, удостоившегося в 1912 году Нобелевской премии» [7].

Вот что конкретно писал один из авторов представления Ипатьева профессор Рижского политехникума П.И.Вальден, видный специалист по теории растворов. «Если Сабатье, - писал он, - получил Нобелевскую премию только за одну каталитическую реакцию, <…> то работы Ипатьева несомненно заслуживают этой же премии, так как он гораздо шире применил катализаторы для различных реакций <…> и ввел совершенно новый метод высоких давлений, что позволило вести гидрогенизацию с такими веществами, работать с которыми по методу Сабатье было невозможно» [8].

Отдавая должное убедительной аргументации Вальдена, Голицына и Курнакова, невольно задаешься вопросом, а отчего же никто из них не воспользовался имевшимся у них правом послать в Стокгольм представление Ипатьева на высшую мировую награду? В архиве Королевской академии наук не нашлось свидетельств участия Курнакова в представлении кого бы то ни было на Нобелевскую премию, но Вальден и Голицын выступали в этой роли не раз. Первый из них направлял в Нобелевский комитет по химии свои предложения дважды, в 1904 и 1911 гг., а второй - трижды, причем впервые его представление появилось в Стокгольме в 1911 г., т.е. за год до присуждения награды Сабатье. И ни в одной из номинаций не упоминались фамилии соотечественников, предлагались лишь иностранные претенденты.

Совершенно иная картина вырисовывается с Сабатье. Его кандидатура, как и Виктора Гриньяра, разделившего с ним Нобелевскую премию, неоднократно номинировалась коллегами, причем среди них явно преобладали сограждане. В течение шести лет Сабатье выдвигался четыре раза, Гриньяр - три. При этом число номинаций в каждом из циклов не превышало двух, т.е. массированного выдвижения не было и в помине.

Но и этого скромного числа представлений хватило Нобелевскому комитету и Королевской академии наук для того, чтобы присудить Сабатье премию «за предложенный им метод гидрогенизации органических соединений в присутствии мелкодисперсных металлов, который резко стимулировал развитие органической химии». Хотя в 1912 г. будущие нобелевские лауреаты Альфред Вернер (1913), Теодор Уильям Ричардс (1914), Рихард Мартин Вильштеттер (1915) и Вальтер Нернст (1920) имели по четыре-пять представлений из общего числа 37-ми, полученных в том году комитетом.

Насколько же убедительными показались для шведских экспертов и голосующих академиков достижения Сабатье и Гриньяра, если их предпочли в Стокгольме ученым с более толстыми пачками номинаций? И разве трудно предположить, что наш соотечественник, получив представления от таких уважаемых в научном мире номинаторов, как Вальден, Голицын, Курнаков, не стал бы третьим в списке лауреатов Нобелевской премии 1912 года?..

Еще один шанс получить заслуженную награду был упущен Ипатьевым два десятилетия спустя, когда Нобелевскую премию по химии 1931 г. присудили немецким ученым Карлу Бошу и Фридриху Бергиусу «за заслуги по введению и развитию методов высокого давления в химии». Боша представляли с 1915 г. семь раз, общее число поступивших на него номинаций, включая представление от Альберта Эйнштейна, достигало 20. Два раза, по одному номинатору в цикл, предлагали Бергиуса. И ни единого представления, в котором упоминался бы русский первопроходец.

Нельзя не отметить в этой связи собственную промашку ученого. В своих воспоминаниях он рассказывал о проходившем в Страсбурге в июле 1928 г., за три с лишним года до присуждения Нобелевской премии Бошу и Бергиусу, Международном конгрессе по промышленной химии. В докладе Ипатьев подробно остановился на собственных ранних исследованиях по гидрогенизации под давлением и в заключение заметил: «Патенты Бергиуса (1911 г.) всецело основаны на моих работах, сделанных еще в 1903-1904 годах, и мой метод, разработанный для различных органических соединений, был целиком применен для гидрогенизации смол и углей» [9]. Проводившее конгресс Общество промышленной химии достойно оценило выдающийся научный вклад Ипатьева. В торжественной обстановке представитель французского правительства в ранге министра вручил советскому делегату высшую награду Общества - медаль Пьера Бертло.

Что же могло помешать Королевской академии наук отметить неоспоримые заслуги Ипатьева? Только одно - отсутствие должным образом оформленного патента. Здесь ученый повторил многократные ошибки русских изобретателей, не заботившихся о своевременном патентовании своих открытий. Имелся бы патент, вряд ли шведские эксперты прошли мимо него, а члены Нобелевского комитета, даже при отсутствии номинации, могли бы воспользоваться имеющимся у них правом на выдвижение своего кандидата в последний день перед завершением приема номинаций на текущий год, т.е. 31 января.

Такая возможность мудро предусмотрена статусом нобелевских учреждений. Приведем два примера использования «права последнего дня».

В 1909 г. Нобелевскую премию по физике «за беспроволочную телеграфию» вместе с Гульельмо Маркони получил Карл Фридрих Браун из Страсбургского университета, внесший своими изобретениями фундаментальный вклад в развитие беспроволочной связи. В том году, как и в предыдущие циклы, номинации на Брауна в комитет не поступали. Член комитета профессор Уппсальского университета Густаф Гранквист, убежденный, что премию за это открытие следует разделить между двумя учеными, выдвинул от себя их обоих.

И еще… В 1945 г. за открытие пенициллина премия по физиологии и медицине была разделена между англичанами Александром Флемингом, Эрнстом Борисом Чейном (отец которого, кстати, выходец из России по фамилии Хаин) и Говардом Вальтером Флори. В предыдущие годы кандидатура Чейна выдвигалась наряду с двумя другими претендентами, но в 1945 г. ее в массиве номинаций не оказалось. Справедливость восстановил секретарь Нобелевского комитета, пробывший на этой должности более сорока лет, Гёран Лильестранд, предоставив за своей подписью номинацию на всех троих…

30 июня 1930 г. два члена АН СССР, В.Н.Ипатьев и А.В.Чичибабин, специалист по органической химии, были командированы Академией на 2-й Международный энергетический конгресс в Берлине. Вместе с Владимиром Николаевичем за рубеж поехала жена, страдавшая онкологическим заболеванием, взрослые же дети остались в Союзе. После завершения конгресса Ипатьев, в надежде на успешную операцию жены, по рекомендации врачей и с согласия Академии выехал в Соединенные Штаты. Там он написал фундаментальную монографию о катализе при высоких параметрах и опубликовал на английском языке в Чикаго. В апреле 1936 г. по издательскому плану АН СССР она вышла на русском языке [10]. В октябре того же года, в обстановке начавшихся репрессий, Президиум Академии потребовал немедленного возвращения Ипатьева на родину, где его судьбу нетрудно было предугадать. После отказа подчиниться этому требованию он 5 января 1937 года был лишен советского гражданства, а перед тем, 29 декабря 1936 г., исключен из Академии наук [6].

Имя Ипатьева продолжало вызывать идиосинкразию в высших партийных сферах даже после восстановления его (посмертно) в гражданстве и возвращения ему звания академика АН СССР. В письме из Отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС в секретариат ЦК, датированном 23 апреля 1959 г., отмечались идеологические ошибки при подготовке дополнительного, 51-го, тома ко 2-му изданию БСЭ. Упомянув, что «отдельные биографические справки составлены аполитично», авторы письма к числу таковых отнесли и статью об Ипатьеве - «химике-органике, который <…> не вернулся в СССР, работал в США и выступал против Советского Союза» [11].

А в наши дни была обнародована более чем странная версия неприсуждения Ипатьеву Нобелевской премии.

Ее автор, известный историк химии Ю.И.Соловьев, посчитав нужным убедить современного читателя в наличии «политических пристрастий» в нобелевских комитетах по разделам науки, высказал мысль, что в Стокгольме Ипатьеву не присудили награды только потому, что, будучи членом ВСНХ, он активно способствовал восстановлению разрушенного войной народного хозяйства СССР…

В последние полтора десятка лет своей жизни Владимир Николаевич, наконец, оказался зафиксированным в списках номинантов Нобелевского комитета по химии. Впервые это произошло в 1938 г. Ипатьев состоял профессором Северо-Западного университета в Чикаго. Его представил специалист по катализу из Университета г.Дельфзейля Х.И.Ватерман (Нидерланды). В 1941 г. его номинатором стал Г.Дюпон из Парижа, а в 1942-м - профессор Кембриджского университета Э.К.Ридли. В 1948 г. маститого ученого, к тому времени профессора Эванстонского универститета (пригород Чикаго), выдвигают трое коллег из Эванстона, а на следующий год о нем вновь вспоминает Дюпон. Он же повторяет свое предложение в 1950 г., вместе с другим парижанином - химиком Хекспиллом.

Однако время Ипатьева уже безвозвратно ушло. И в этой печальной констатации, пожалуй, фундаментальное отличие нобелевской судьбы Владимира Николаевича от судьбы первого героя нашего повествования - Петра Николаевича Лебедева, чей полет к нобелевскому признанию был прерван его безвременной кончиной. А не проявившихся отечественных номинаторов великого экспериментатора, надо думать, с успехом заменили бы иностранные поклонники его блестящего таланта. Возможно - тот же Сванте Аррениус, высочайший научный авторитет которого в Королевской академии наук, учреждении-наделителе нобелевских наград по физики и химии, был неоспорим…

Литература

1. Российский государственный архив социально-политических исследований (РГАСПИ). Ф.17. Оп.125. Ед.хр.497. Л.8-12.

2. Архив Королевской академии наук (АКАН). Фонд нобелевских комитетов по физике и химии.

3. РГАСПИ. Ф.17. Оп.125. Ед.хр.588. Л.20-21.

4. Петербургский филиал архива РАН (ПФА РАН).

5. Блох А.М. Архивы Нобелевского фонда приоткрываются: Иван Павлов и Илья Мечников // Природа. 2001. №7. С.4.

6. Кузнецов В.И. Сквозь тернии к торжеству таланта // Рос. науч. эмиграция: Двадцать портретов. М., 2001.

7. Соловьев Ю.И. Почему академик Ипатьев не стал нобелевским лауреатом? // Вестн. PAH. 1997. №7. C.627.

8. ПФА РАН. Ф.788. Оп.4. Ед.хр.34. Л.33-34.

9. Ипатьев В.Н. Жизнь одного химика: Воспоминания. Нью-Йорк, 1945. Т.2. С.509.

10. Ипатьев В.Н. Каталитические реакции при высоких температурах и давлениях 1900-1933 (с предисловием профессора Р.М.Вильштеттера). М.; Л., 1936.

11. Российский государственный архив новейшей истории. Ф.11. Оп.1. Ед.хр.367. Л.47-48.

Март 2002