VIVOS VOCO: Е.Л. Капица, "Вспоминая Павла Евгеньевича Рубинина"

Имя Павла Евгеньевича Рубинина (1925-2006) хорошо знакомо постоянным читателям “Природы”. Много лет подряд подготовленные им материалы появлялись на страницах журнала. В основном он писал о Петре Леонидовиче Капице, но так как жизнь Капицы была тесно связана с другими людьми, то и другие судьбы попадали в круг интересов Рубинина. И вот Павла Евгеньевича не стало, со времени его кончины прошел ровно год. Теперь нам, хорошо его знавшим и любившим, настал черед писать о нем самом.

Биография Павла Евгеньевича была драматичной. Он иногда рассказывал о своей жизни, но когда я заводила речь о том, что он обязательно должен написать свои воспоминания, отмахивался, говорил: “потом, потом…” и продолжал изучать и в каком-то смысле проживать жизнь П.Л.Капицы.

После смерти Павла Евгеньевича, разбирая, как сказали бы раньше, “его бумаги”, а теперь - “файлы в компьютере”, я наткнулась на документ с многообещающим, как мне показалось, названием “PRmem” - “П[авел]Р[убинин]восп[оминания]”, но это оказалась лишь страничка, оборванная на полуслове и озаглавленная “Что я помню и что мне рассказали”. Вот она:

“Помню, как я мучился каждый раз, когда приходилось писать свою анкету для кадровиков. Никак начало не мог придумать. В конце концов “отчеканил” первые две фразы, которые и повторял потом без малейших изменений. Поэтому и запомнил их на всю жизнь, хотя не пишу уже анкеты лет сорок, по крайней мере. Вот эти фразы:

“Родился 30 июня 1925 г. в г.Копенгагене, Дания, в семье советского дипломата. Через полгода выехал (!) в Турцию, а затем в Италию. В 1928 г. вернулся в Москву…”
Меня очень забавлял оборот “вернулся в Москву”, и было забавно, что никто из кадровиков нелепости этого оборота не замечал. Лишь майор из отдела кадров “почтового ящика”, в котором я работал переводчиком после окончания Военного института иностранных языков, был поражен смыслом двух первых фраз. “Если бы я тебя не знал, - говорил он мне не раз, когда мы с ним сражались в шахматы на первенство нашего “ящика”, - то я бы тебя никогда не взял в наш институт с такой анкетой!..”
Данию, Турцию и Италию я не помню, и никогда больше в этих странах не бывал.
Мой младший брат Алексей родился в Риме в 1927 г. После “возвращения” в Москву из Италии мы с мамой и братом отправились в Нижегородскую область, в деревню Огнев-Майдан, где мамин отец, мой дед, Павел Иванович Кудрявцев, заведовал домом отдыха Наркоминдела в бывшей помещичьей усадьбе.
По-русски мы с Алексеем не говорили. В Риме у нас была няня-итальянка, Анна, и наши родители, чтобы мы не путали языки, тоже говорили с нами по-итальянски. Мой дальний родственник Эрик Сулимов любит вспоминать, как Леша нежно склонялся над лягушкой в какой-нибудь луже и ласково говорил: “Signorina!”
Представляю себе, с каким изумлением смотрели на нас с Лешей, лопочущих что-то на непонятном языке, деревенские жители.
За нами приглядывала девушка лет четырнадцати, Тоня, которая поехала потом с нами в Москву, а лет через пять или шесть - в Бельгию, в Брюссель…”

Детские годы Павел Евгеньевич провел в основном за границей, ведь его отец был заведующим 3-м Западным отделом НКИД СССР, а с 1935 г. полпредом СССР в Бельгии. Семья Рубининых вернулась в Россию из оккупированной Бельгии в 1940-м.

Во время войны дети с мамой жили в той самой деревне Огнев-Майдан в Нижегородской области, у деда. Павел Евгеньевич рассказывал, что его мать немедленно завела корову и другое хозяйство. Жена дипломата прекрасно со всем управлялась, ведь надо было кормить трех сыновей - к тому времени появился еще один брат.

А потом случилась трагедия - загорелся деревенский дом, в котором они жили. Все успели выскочить на улицу, но тут мать вспомнила, что забыла в доме что-то ей очень нужное, и кинулась обратно в пылающую избу. В этот момент обвалилась крыша. У пожарища остались стоять два мальчика с годовалым ребенком на руках. “Я никогда не мог забыть, - рассказывал мне Павел Евгеньевич, - как мы с Алешей руками разгребали пожарище в поисках останков мамы….”

После школы Павел Евгеньевич поступил в Институт военных переводчиков. Из времени обучения ему запомнился на всю жизнь такой эпизод:

“1946 год. Я учусь в Военном институте иностранных языков. В газетах опубликовано постановление ЦК партии “О журналах “Звезда” и “Ленинград”” с уничтожающей критикой Зощенко и Ахматовой, моих любимых писателей. На следующий день я принес в институт однотомник Зощенко, и на большой перемене, с тремя-четырьмя приятелями, мы устроились на бревнышке посреди плаца, на котором обычно проводились занятия по строевой подготовке. Я вынул из портфеля книгу Зощенко и стал вслух читать мои любимые рассказы. Мы буквально рыдали от смеха…
На следующий день меня вызвал заместитель начальника института по политчасти. Полковник или подполковник. Меня обвиняли - именно так! - в том, что я выступил публично против постановления партии. По тем временам это ничего хорошего не обещало. Как ни глуп я был, но это понял. И наивно пытался убедить невозмутимого замполита, будто, читая рассказы Зощенко, я старался лишь “проиллюстрировать” постановление партии. В какой-то степени так оно и было. Оставался вопрос: как и что я “иллюстрировал” в том гнусном постановлении (я так его и воспринимал). Боюсь, что, спасая свою шкуру, я предавал тогда Зощенко. Сейчас, во всяком случае, мне стыдно за то, как я тогда “выкручивался”. Но ведь были у меня братья и отец, которого тоже тогда замполит вызвал в институт. А через три года отца арестовали. И я долго мучился, считая себя виновным в его аресте. К счастью, я ошибся…
Вернемся к разговору с полковником. Глядя на лежащую перед ним бумажку, он стал задавать мне вопросы: “У меня есть сведения, что такого-то числа вы в своей группе, в институте, рассказали следующий анекдот…” И он, слово в слово повторил ходивший по Москве анекдот “не для печати”, который я действительно рассказал в указанный им день. Он рассказал еще пару “моих” анекдотов… Я все отрицал. Он не напирал, не нажимал. Ему было важно мне показать, что им все известно и что мои друзья - доносчики. Ему не нужны были “признательные” показания. Сейчас я думаю, что представитель “Смерша” (Смерть шпионам!) в институте не считал нужным раздувать это дело, поэтому и попросил замполита провести со мной нечто вроде неформального допроса. Без протокола…” *
* Рубинин П. Слишком много сломанных судеб // Известия. 2003. 15 марта. №45. С.11.

Павел Евгеньевич закончил Институт, его ждало прекрасное будущее. Но тут арестовали отца, и незамедлительно последовала реакция: люди, которых он считал своими друзьями, перестали с ним общаться и узнавать его на улицах, только очень немногие отваживались сохранить с ним дружеские отношения. Он был уволен с работы и долго никуда не мог устроиться, а ведь на его руках оставался младший из братьев. В конце концов он устроился библиотекарем в профтехучилище.

“Библиотекарем я стал волею судьбы. По образованию я был военным переводчиком, работал в одном “закрытом” военном НИИ. В январе 50-го арестовали моего отца, одного из старейших советских дипломатов, бывшего полпреда в Бельгии, заведующего отделом в Совинформбюро. Арестовали, судя по обыску, по 58-й статье: оперативники не могли скрыть свою радость, обнаружив книгу с портретами Троцкого, Муссолини и Гитлера! И они отложили ее в сторону, как улику… Через полгода, по распоряжению так называемого СМЕРШа (Смерть шпионам!), меня уволили сначала из “почтового ящика”, а потом и из армии. Я год никуда не мог устроиться и жил на заработки от случайных переводов. Когда кадровики узнавали, с кем имеют дело (сын “врага народа”!), все вакансии вдруг исчезали, их неожиданно “снимали”. Не испугался лишь директор ремесленного училища Александр Давидович Кокин. (Позже я узнал, что его брат погиб в 37-м году.) Он выслушал мою историю (соврать, сказать, например, что отец мой умер, было невозможно: уж слишком долго я был без работы), минуту помолчал, а потом произнес слова, которые я никогда не забуду: “Не знаю, как мы - вам, но вы нам - подходите”. Он имел в виду, конечно, мизерный оклад заведующего библиотекой.
А я был счастлив, что попал в это училище. Будучи с детских лет книголюбом и читателем, все на свете забывающим ради книги, я был рад, что в тяжелое для меня время буду работать в библиотеке, фантастически, как оказалось, богатой. Во время войны и в первые послевоенные годы она пополнилась очень ценными и редкими изданиями по искусству. Причем не только русскими, но и иностранными - французскими, немецкими, английскими и итальянскими. Тогда училище имело возможность покупать книги в букинистических магазинах по баснословно высоким ценам” *.
* Рубинин П.Е. Мой друг - Роза Марковна // Памяти Розы Марковны Куниной-Гевенман. М., 2001. С.52-65.

Павел Евгеньевич часто рассказывал о своей работе в училище, о том, как ему удалось подружиться с ребятами, заинтересовать их чтением книг. Но, видимо, на душе было очень тяжело. Он говорил, что начал сильно пить. В это время Павел Евгеньевич полюбил удивительную женщину - Людмилу Владиславовну Орлову. Ее твердый и непреклонный характер буквально спас его от надвигающегося алкоголизма. Они поженились и прожили вместе более 50 лет.

С 1955 г. Павел Евгеньевич работает в Институте физических проблем.

“Впервые в Институт физических проблем я пришел в марте или апреле 1955 года. Пришел наниматься на работу к Петру Леонидовичу Капице. Слегка трепетал, конечно, хотя и был знаком с П.Л. еще с 1940 года. В мае того года наша семья вернулась в Москву из оккупированной немцами Бельгии. Вскоре после приезда в Москву отец познакомился с Петром Леонидовичем, они подружились, и мы стали бывать у Капиц на Воробьевых горах и на Николиной Горе. А Петр Леонидович и Анна Алексеевна бывали у нас, в Хоромном тупике, у Красных ворот…
В феврале 54-го вернулся домой мой отец - после четырех лет тюрьмы и лагерей… В январе 55-го снова стал директором созданного им института П.Л.Капица. Ему нужен был секретарь, помощник, владеющий иностранными языками. И мой отец, который часто встречался тогда с Петром Леонидовичем, сказал мне однажды, что в семье Капиц вспомнили обо мне, и П.Л. просил меня зайти к нему в институт, если меня эта работа интересует… Я зашел, мы обо всем договорились. Месяца два спустя я сдал библиотеку в художественно-ремесленном училище, в котором проработал четыре года. В июне 1955-го я приступил к работе в ИФП…” *.
* Архив П.Е.Рубинина.

Более 50 лет работал Павел Евгеньевич в Институте - 29 лет с Петром Леонидовичем и 22 года директором Мемориального музея П.Л.Капицы и ответственным секретарем Архива Капицы.

Петр Леонидович его высоко ценил, очень доверял ему, но, кроме того, Павел Евгеньевич стал близким, родным человеком в семье Капиц, его воспринимали как еще одного сына.

Капица и Рубинин у дома, где теперь находится музей. 1960-е годы.
Фото В. Генде-Роте

Павел Евгеньевич не ограничивал свою деятельность обязанностями референта. Он отвечал за “культурную жизнь” Института. Многочисленные художественные выставки, на которые в 1960-1970-е годы в Институт приходило огромное количество людей, - прямая заслуга Рубинина. Многие запрещенные в те годы художники впервые показывали свои работы публике именно в Институте физических проблем.

“Я был… большим любителем живописи. Но в своих вкусах я не был столь радикален, как П.Л., я, скорее всего, “всеяден” - люблю и Шишкина, и Кустодиева; Пикассо, Перова и Модильяни… Но я переживал за молодых художников, которым не давали дорогу зубры соцреализма, и на общественных началах (я был членом месткома) стал устраивать в Институте физических проблем художественные выставки. Из художественно одаренных мастеров* и физиков я подобрал художественный совет и назначил себя его председателем. Пользуясь “широкой спиной” Капицы, мы стали устраивать в институте выставки тех “нетрадиционных” художников, за которыми зорко присматривали “искусствоведы в штатском”. Для этих художников “официальные” выставочные залы были закрыты…” **.
* В Институте работало несколько одаренных художников - стеклодувов и инженеров.
** Архив П.Е.Рубинина.

Павел Евгеньевич говорил, что его положение человека, приближенного к директору, имело и свои сложности. Только благодаря кристальной порядочности и тактичности он всегда обходил острые углы, и у него сложились прекрасные отношения с сотрудниками института. Он никогда не использовал свое положение в личных целях, но часто выступал просителем за других. И Петр Леонидович знал, что если Рубинин просит за кого-то, то это действительно важно.

Еще при жизни Капицы Рубинин придумал и осуществил издание замечательной книги Петра Леонидовича “Эксперимент. Теория. Практика”.

После кончины Капицы остался очень большой архив. И Павел Евгеньевич приступил к работе над ним. С этого момента начинается совершенно новый период его жизни - период архивиста и публикатора. Он становится одним из самых известных и авторитетных историков науки.

Хочется привести в связи с этим слова Сергея Петровича Капицы:

“В полной мере раскрылись его способности и талант исследователя советской и мировой науки в последние десятилетия, когда он всецело погрузился в изучение и публикацию материалов, связанных с жизнью Петра Леонидовича Капицы, как яркого представителя мировой физики и ученого с активной гражданской позицией.
Основываясь на документах прошлого, Павел Рубинин помог раскрыть все величие и трудности развития науки в XX веке, ее роль в обществе и не всегда простые взаимоотношения с властями. В то время физика занимала ведущее место в познании природы и давала основу для множества практических применений. И сегодня, когда происходит смена вех в науке, исследовательская и публикаторская деятельность Павла Евгеньевича помогает лучше понять уроки прошлого, чтобы не сбиться с пути в настоящем” *.
* Российская газета. 2006, №137.

В общей сложности за двадцать с небольшим лет он опубликовал около 100 статей, выпустил 11 книг. Последняя его работа (в соавторстве с В.Д.Есаковым) - второй том книги “Капица. Кремль. Наука”, была им в основном закончена и, мы надеемся, скоро выйдет в свет.

Всегда бывает бесконечно грустно, когда уходят такие люди, как Павел Евгеньевич Рубинин. Согревает лишь сознание, что он успел сделать очень много и что память о нем действительно будет жить в его трудах, его книгах.

Мы предлагаем вашему вниманию материал, который был подготовлен Рубининым за несколько лет до кончины.