№11, 2005 г.
© Ширшова М.П
По страницам “Полюсного дневника” П.П. Ширшова
К 100-летию со дня рождения
Петр Петрович Ширшов (12(25).12.1905-17.02.1953) - человек в нашей стране известный - ученый, государственный деятель, организатор науки. Участник знаменитых полярных экспедиций 30-х годов на судах “Сибиряков”, “Челюскин”, “Красин”, героического дрейфа на станции “Северный полюс-1” (“СП-1”), Герой Советского Союза, академик, во время войны - нарком, а позже министр Морского флота, основатель и первый директор Института океанологии АН СССР, который ныне носит имя П.П.Ширшова.Не приветствуют гордые лотосыПетр Петрович, или, как его называли дома, ПэПэ, родом из рабочего предместья Екатеринославля. Учился на биофаке Днепропетровского института народного образования и впоследствии стал гидробиологом, работая на Украине, а затем в Ленинграде, где защитил кандидатскую диссертацию. В ранние годы специализировался на пресноводном фитопланктоне. Попав на Новую Землю почти случайно, буквально заболел Севером. Арктика перевернула всю его жизнь, а экспедиция на “СП-1” сделала народным героем.
Читатели “Природы” не так давно познакомились с книгой дочери П.П.Ширшова М.П.Ширшовой “Забытый дневник полярного биолога” (2004. №5. С.89-91). В ее основу легли записи ПэПэ, относящиеся к малоизвестному трагическому периоду его жизни (40-е годы), во время которого была арестована и погибла его жена, актриса театра и кино Е.А.Гаркуша-Ширшова.
Сегодня появилась возможность представить его дневник времени знаменитой экспедиции “СП-1”. Она была организована в мае 1937 г. высокоширотной воздушной экспедицией, руководимой О.Ю.Шмидтом. На дрейфующую льдину у точки пересечения меридианов “СП-1” доставил тяжелый четырехмоторный самолет “СССР-Н-170”, пилотируемый летчиком М.В.Водопьяновым. Один за другим в ледовый лагерь прилетали самолеты, доставлявшие грузы. 6 июня
1937 г. станция была официально открыта. В то время высадка советских полярников на полюс была ничуть не меньшим событием, чем полет Гагарина в космос в 1961 г. Имена четверки папанинцев знал весь мир. За девять месяцев дрейфа на юг льдина, разбитая трещинами и в конце концов разрушенная, была вынесена в Гренландское море.
В 1937-1938 гг. П.П.Ширшов вел записи, как и другие основные участники экспедиции “СП-1” - И.Д.Папанин (в тексте И.Д), Е.К.Федоров (Женя), Э.Т.Кренкель (Эрнст). Но, в отличие от трех других дневников, дневник Ширшова не был опубликован и после его смерти хранился в Центральном архиве РАН. Он представляет собой три серебристые общие тетради с карандашными записями, часто сделанными неразборчивым почерком. Первые две заполнены практически полностью, в третьей текста немного. Некоторые записи относятся к определенным числам. Так, 23 сентября 1937 г. Ширшов отмечает: “Теперь можно, наконец, “начинать” дневник - никто нас снимать не собирается. Все наши страхи были напрасны. Будем спокойно зимовать. Летняя горячка с работой сейчас поулеглась, все как-то вошло в норму. Можно и пописать. Может быть пригодится”. Иногда на страницах дневника попадаются вставки - наброски будущей книги, записанные на память мысли, часто не относящиеся к основному повествованию.
Дневник Ширшова, который планируется опубликовать к столетию ученого, был расшифрован и переведен в электронную форму его дочерью М.П.Ширшовой. С ее согласия мы отобрали некоторые однотемные отрывки (иногда “склеенные” из разных частей дневника), свидетельствующие о многогранности личности автора и широкой профессиональной подготовке (во время экспедиции Ширшов был и биологом, и гидрологом, и врачом), о его романтичной натуре (в ту пору Ширшову было 32 года), а также о явных литературных способностях. Названия “рассказов” взяты из авторского текста.
Примечания к тексту дневника, использованные в этой публикации, подготовлены доктором географических наук, полярником В.С.Корякиным. Фотографии и подписи к ним - М.П.Ширшовой.
Женя бормотал, роясь в пачке тетрадей, нагнувшись над ней в углу:
- Уж не шепчут над Нилом папирусы, не приветствуют гордые лотосы…
- Женя, да оставь ты свои лотосы. А то ведь я чем-нибудь тяжелым буду приветствовать! - не удержался я, когда он в десятый раз начал декламировать одно и то же стихотворение Бальмонта.
- Пешню принести, Петрович? - засмеялся И.Д. - Пешня у нас универсальный инструмент. Ей можно не только колоть лед. Она годится абсолютно для всего, “вплоть до чистки зубов”, - как уверяет Эрнст.
- Вот, братки! Распелся сегодня, - смеется И.Д., поправляя над головой зеленую занавеску, свесившуюся с Жениной койки. - Я уж в дневник записал, что Константиныч, наверное, сегодня телеграмму получил от Анечки [жена Е.К.Федорова - геофизик А.Гнедич. - В.К.]! - показал он на толстую тетрадь на коленях.
Женя вытащил из вороха тетрадей то, что искал. Театральным жестом поднял руку. Дальше должны были идти стихи <…>.
- Константиныч! Когда ты кончишь свои магнитики? Обедать скоро, - крикнул ему вдогонку И.Д. - Через полчаса, - донесся из тамбура его веселый голос.
“Не приветствуют гордые лотосы…”, - звучали в ушах стихи, мешая сосредоточиться на работе. На минуту яркие образы, навеянные звучными строфами, заслонили сложную путаницу течений, над которыми сидел все утро.
Древний Египет… Смуглые лица давно ушедших народов… Ярким праздником, зноем солнца далекой неведомой страны, цепляясь друг за друга, вспыхивали в мозгу картины седой истории человечества. Три тысячи лет до нашей эры на узких полосках долин древних рек возникали и развивались древние цивилизации: Месопотамия, Египет.
Большие города, сложная машина социальных отношений. Зачатки наук, бесконечные поколения фараонов, сотни тысяч людей. Но узок был тогда мир. Грозной стеной неведомого окружали человечество страшные пески Ливии. Туманная даль Средиземного моря. Шли века. На арене истории Древний Египет сменился веселой Элладой. Раздвинулись рамки мира. Уже за грозным Понтом (так в те времена называли милое Черное море) раскинулись беспредельные степи дикой Скифии. Смелые финикийцы открыли взорам ворота таинственного Гелеспонта… Тяжелая поступь римских легионов раздвинула мир до выжженных солнцем гор Афганистана, до холодных берегов Альбиона. На открытых судах смелые викинги ворвались во фиорды Гренландии. Хищные пальцы испанцев и пиратов вытащили из тупика океанов сказочные страны Нового Света. Все шире становится мир. Пестрым ковром народов покрылась Европа. Ледяной ветер налетал с полуночи из царства льда и мрака. Смелые тропы первых путешественников. Наконец, удалось пройти туда - 23 года шел к заветной точке Пири [Р.Пири - американский полярник, на собачьих упряжках в 1908 г. достиг района Северного полюса. - В.К.]. Метеорами пронеслись воздушные экспедиции.
Новая цивилизация. Новая строка. Станция, будни работы.
Прилетели на полюс.
Разбор гидрологической аппаратуры.
Строительство снегового тамбура к жилой палатке.
Брезент палатки густо покрылся инеем. Под ударами ветра крупные иглы инея сыпались на лебедку. На ящик с пробами, на батометры. “Летучая мышь” скупо освещает покрытый сажей блок счетчика, серые, перепачканные маслом детали лебедки. Тонкий, туго натянутой струной трос уходит в черный просвет лунки.
<…> Вчера Эрнст радиофицировал палатку. Под потолком провел провод, засунув его под тесьму. Присоединил наушники. Теперь каждый из нас слушает последние новости, сидя на своем месте, на нижних койках. А Женя, который ложится в 9-9.5 ч вечера, просыпается и, засунув наушники в мешок, слушает.
В химлабораторию, прочно обосновавшуюся на столе, Эрнст провел свет. Получилось очень удобно, “а главное, научно!”, как говорит Женя.
Ширшов в палатке.
О чем поет ветер?
Нас быстро несет на юг по Гринвичскому меридиану. Дрейф усилился начиная с первой половины августа. Когда из Москвы вылетели ТБ [тяжелые бомбардировщики ТБ-3 со снятым вооружением, использовавшиеся в полюсной экспедиции. - В.К.] на Рудольф [о.Рудольфа, самый северный в архипелаге Земля Франца-Иосифа. - В.К.], мы забеспокоились, не вздумает ли начальство в связи с быстрым дрейфом снять нас сейчас. Но О.Ю. [Шмидт. - В.К.] <…> даже в случае быстрого дрейфа снимать собирается лишь в феврале-марте, комбинированным путем, т.е. послав ледокол и самолеты. Ледокол всем нам очень подходит. Может быть, удастся сохранить все наше хозяйство. Поэтому сейчас мы даже приветствуем быстрый дрейф - к весне подойдем в район, доступный для ледокола.
1 ч ночи по московскому времени. 9 ч вечера по местному, гринвичскому времени. Но последнее у нас существует только на Жениных хронометрах. Живем мы одним временем с далекой Москвой. Я один в палатке. И.Д. и Эрнст возятся с ветряком. Начался норд-вест, ветряк нужно пустить, но засорились шестеренки на мачте, нет контакта. Эрнст сейчас взгромождается на ветхую, поломанную стремянку. <…> Спрятав голову в капюшон рубахи, он чистит нагар на медных концах контактов. Как всегда, немного горячась, И.Д. стоит внизу, нетерпеливо спрашивает Эрнста: “Поворачивать? Теодорыч!” Длинной трубой, выкрашенной в зеленый цвет, тоже память, как и стремянка, о раскулаченном самолете, он время от времени поворачивает хвост ветряка, чтобы Эрнст мог прочистить все части. Жени тоже нет в палатке. Еще в 6 утра он начал свои вариации и закончит только завтра к обеду. В ледяном домике он сидит, согнувшись у своих приборов, каждые две минуты отсчитывая то в одном, то в другом.
Страничка из дневника.
План ненаписанной книги.
Ветер слегка хлопает по наружному брезенту, шуршит мягкими лапами по крыше палатки. Норд-вест… Снова дрейф на юг. Снова пять-семь шариков в коробке вертушки, поднятой мною час назад. Мы все уже привыкли к своеобразному языку гидрологической вертушки Экмана-Мерца. “Сколько шариков, ПэПэ?” - спрашивает И.Д., когда я возвращаюсь с очередного вертушечного срока. “Шесть шариков за 10 минут!” - “Ого! Опять поехали. А куда несет?” - “На зюйд-ост”.
Шесть шариков - это у нас средняя “скорость”. Это значит, что вертушка за 10 мин сбросила в магнитную коробку шесть шариков.
Ветер шумит над палаткой. На меня всегда действует ветер. Не то что беспокоит или мешает, но, когда сидишь один, когда слушаешь его звуки, то “несмелые”, заглушенные, то вдруг бесшабашно буйно веселые, сам куда-то уносишься далеко. Там, далеко отсюда, на далекой твердой земле, ветер поет о каких-то бескрайних просторах, о чем-то необъятно широком. Но здесь о чем ему петь? Мне обидно, что здесь он уже не поет о диком раздолье пустыни, о том, как несутся, кружатся потоки снега в пурге среди торосов. Как леденеет бескрайний простор океана. Здесь все заслонили лебедка, измазанная маслом, закопченная сажей, горячка гидрологических станций, уютное тепло палатки, бидон №37 - “Табак, вес 22.4”, сера в керосине, “Последние известия” в 11 ч вечера. Одним словом, бесчисленные мелочи наших будней, будней, полных интересной работой, будней, полных дыхания того большого дела, в котором мы участвуем.
Схема течений в районе полюса.
О чем же здесь петь ветру! О том, что мы вчера с Женей прошли 30 км по этим самым ледяным просторам, определяя толщину льда, их образующего? Или о том, что я сегодня оттитровал пробы прошлой станции и собираюсь завтра брать следущую. Пусть об этом он лучше не поет - обложу его матом: боюсь, что он слишком быстро гонит лед и дрейф мне помешает завтра работать. А станцию взять уже пора. Вот через полчаса Эрнст наладит ветряк, и пусть тогда он крутит ветряк, заряжая аккумуляторы. Но пока он бродит без дела, он все-таки о чем-то поет.
Так и не понял, о чем поет ветер! Ветряк пошел, грохочет, завывая шестеренками. Довольные возвращаются Эрнст и И.Д.
Гидрологическая станция
24-го дрейф замедлился. Воспользовавшись очередной остановкой (вернее, “малым ходом” - мы теперь дрейфуем на зюйд-ост, даже при южных ветрах), начал гидрологическую станцию (26.09) [дата из дневника Ширшова. - В.К.]. В палатке уже темно, даже циферблат счетчика без фонаря не виден, особенно если его коптить четыре раза в сутки “хвостиком” из асбеста, смоченного бензином. У меня в палатке сейчас, я бы сказал, даже уютно, несмотря на обилие сажи, масла, обрывков просаленных тряпок и прочих атрибутов гидрологической работы, производящейся в зимних условиях. Справа, на забрызганном маслом чемодане, горит примус. На нем греется вода, без которой нельзя ничего сделать при температуре до –25°С.
Начинаю серии по четыре батометра. К 12 ч ночи кончил до 1000 м. Взял вертушку. Поспал до 6 ч утра и начал готовить промер.
Прошлый раз было 3767 м. Сейчас я ожидал от 3500 до 3800. С 3300 пошел самым малым ходом, 10 м за 3 мин. Сотня за сотней уходит трос в глубину океана. Утомительно медленно тянется время, а дна все еще нет.
Приходит 12 ч дня, а лебедка все вертится и вертится, подходя к 4000 м. И.Д. уже несколько раз просовывался в застегнутую “дверь” палатки, осведомляясь, достиг дна или нет. Наконец, в 13 ч добрались до дна - 4025 м.
Проверил несколько раз, после чего начал поднимать. Подъем был значительно тяжелее, чем обычно. Очевидно, сказывалось дополнительное трение троса о воду благодаря усилившемуся дрейфу.
Эх, лебедка, ты, лебедушка!
Крутим попарно: я с Эрнстом, И.Д. с Женей. У И.Д. болела голова весь день, да и сердце у него вообще неважное. Но он никак не хочет отставать от нас. Поэтому Эрнст придумал способ его “надуть”. Мы крутим по 300 м каждая пара. Как только И.Д. с Женей сдали нам “вахту” и ушли отдыхать, Эрнст подмигнул мне: “Передвинем стрелку на сотню”. В результате, когда мы ушли со своей вахты, счетчик показывал столько, сколько нам положено было открутить, но, помимо счетчика, мы вели вдвоем счет “блатным” сотням сверх его показаний. Каждый раз откручиваем 100-200 лишних метров и с невинным видом сочиняем всякие истории о том, что нас задержало.
Но подъем подходит к концу. На счетчике 1100 м, а в самом деле 500. Нужно сплавить И.Д., чтобы он не заметил нашего надувательства. Мы прикидываемся бедными овцами, умирающими с голода, и в результате уговариваем его, что крутить осталось пустяки, сами, мол, справимся, а он лучше пусть нам обед приготовит. Крутим дальше втроем. И, к удивлению Жени, который не знал нашего “фокуса”, быстро вытаскиваем тяжелый груз.
<…> Не всегда гидрологические станции проходят гладко. Иногда дрейф замедлялся, и мы немедленно воспользовались этим, чтобы сделать последний промер за 85°, взять 18-ю гидрологическую станцию. С семи утра начал привычную возню в закопченной гидрологической палатке. На шелковой веревке прикрепил к концу троса груз весом 27 кг. Над ним батометр для взятия пробы воды из придонного слоя. Как всегда, пришлось повозиться с тормозом лебедки, плохо работавшим на морозе. По циферблату счетчика поползла стрелка, отсчитывая десятки, сотни метров. На прошлой станции глубина океана снова увеличилась до 4025 м. Мы продолжали удаляться от Гренландии, поэтому не было никаких оснований ожидать значительного уменьшения глубины. Я быстро травил трос, предполагая с 3600 м перейти на малый ход. 3500 м показал счетчик, когда барабан лебедки неожиданно замедлил ход, но не остановился. С полного хода тяжелый груз впился в грунт, метров 20 троса успело сбежать с барабана, образовав петли на конце, прежде чем я остановил лебедку. <…> Одна из них оборвалась при вытаскивании тяжелого груза из грунта. К счастью, превосходный тросик, изготовления Ленинградского завода Красной Гвардии, остался цел. Толщина его только немного больше миллиметра.
После короткого отдыха начали глубоководную станцию. Батометры ушли на глубину океана до 3500 м. Чтобы закрыть батометры на той глубине, куда они прошли, пускаю по тросу посыльный грузик, так сказать, почтальона. Два километра предстоит пролететь ему до верхнего батометра. Но с глухим стуком почтальон останавливается на глубине 3 м. Трос, слегка отклонившийся благодаря дрейфу, крепко врезался в нижний край лунки.
Пресная вода, заполнившая лунку во время таяния, замерзает на границе с холодной морской водой. Образовавшийся лед частично всплывает в виде шуги, частично намерзает по нижнему краю лунки. В результате на глубине 2 м образовался карниз молодого льда, постепенно закрывающий просвет лунки.
Вооружившись четырехметровой алюминиевой трубой, четыре часа выбивал лед в глубине лунки. Толщина его достигала 10-15 см. Только после этого удалось продолжить гидрологическую станцию.
Нельзя сказать, что работа на морозе с холодной водой доставляла мне много удовольствия. Металлические части быстро стынут на морозе, и мокрые пальцы то и дело прилипают к ним. Стараясь сохранить тонкий трос, я придерживаюсь мысли, что маслом троса не испортишь. В результате как лебедка, так и гидрологические приборы обильно покрываются вязким машинным маслом, приправленным к тому же копотью от бензинового факела, применяемого нами для обогревания блока счетчика.
Вдвоем с И.Д. два с половиной часа вертим барабан лебедки, выбирая трос с глубины трех с половиной километров. Первая серия взята.
После обеда продолжаю станцию. В течение 8 ч работы беру пять серий. Казалось, все. 24 банки наполнены пробами. Вода в банках заботливо уложена в ящик, выложенный внутри мехом. В записной книжечке новые колонки цифр температуры воды. Все отчетливее чувствуем приближение к Атлантическому океану. Толщина слоя атлантической воды положительной температуры возросла почти до 100 м. Температура воды увеличилась до +1.02°С на глубине 400 м. В связи с этим Женя Федоров, любитель смелых решений, предложил опускать на 400 м резиновый бидончик со льдом, чтобы готовить воду для чая.
Главврач полюса
Сегодня (14.10) весь день 31-32° ниже 0. В палатке +9°С. Несмотря на толстый слой снега на крыше палатки, трубы каркаса по стенам палатки покрылись толстым слоем инея.
И.Д. продолжает возиться с коробкой для вертушки. Но, как всегда, он слишком увлекся и в результате простудил голову. Он как-то посерел, когда, не выдержав боли в затылке, сбежал из кухни.
- Не бережешься, И.Д., - укоризненно сказал Женя.
- Да хочется скорее кончить. А то Петя пальцы мне отрубит, - болезненно скорчив подобие улыбки, ответил он. - Я сказал ему, пусть пальцы мне отрубит, если не сделаю, - объяснил он. - Вот погреюсь немного и пойду, часок поработаю.
- Ну брось ты, И.Д.! Куда тебе сейчас работать. Ложись в мешок лучше! Простудился совсем, - возмутился я.
- Да нет! Ничего! - не соглашался И.Д.
- Брось, Дмитрич! - продолжал я. - Я как главврач “Полюса” категорически запрещаю Вам сегодня работать, уважаемый больной.
- Видал, Теодорыч! - обратился И.Д. к Эрнсту, разбуженному нашими голосами. - Доктор наш запрещает работать.
- Ну, доктора приходится слушать! - пробурчал сонным голосом Эрнст. - Не то он на тот свет загонит! Он у нас такой!
Вечером, за чаем, я вытащил из ящика резиновый баллон. Разлив чай по кружкам, налил в резиновую подушку. И.Д. положил ее на голову. Сверху - чепец. Полегчало. <…>
Вчера (28.10) вечером Женя пожаловался на боль в боку. Пришлось заняться своими врачебными обязанностями. Из аптеки достаю коробочку с горчицей. В своей суповой миске развел ее горячей водой. Платков у нас нет, зато есть остатки тормозного парашюта. Приготовил салфетку. Выслушал Женю. У него хрипы в левом легком. Потом он залез в мешок, а я положил ему горчичник, велев потерпеть, когда начнет щипать. Женя терпел, терпел, но горчичник начал действовать, и Женя потихонечку засвистел носом.
Сегодня я ставил ему банки. Женя, как и все остальные, явно избегает пользоваться моими медицинскими познаниями. И всячески бережет себя от простуды и прочих неприятностей. Иногда я просто в отчаянье. Столько времени потрачено на мою медицинскую подготовку. И все впустую. Вот уже семь месяцев прошло, а я еще не выступил в роли врача. А тут как раз Женя промерз в своем ледяном доме и слегка кашлял. Я сразу насторожился. Затаив профессиональную радость, заставил залезть его в мешок и раздеться. Вооружившись стетоскопом, стал выслушивать. Сердце стучит там, где ему полагается стучать. Легкие тоже на месте. Однако выпускать жертву из своих рук не хотелось. Запугав Женю кучей специальных терминов, уговорил его поставить банки. Банки у меня с большой резиновой грушей. Эрнст уверяет, что они только для того, чтобы отсасывать молоко. Четыре штуки поставил хорошо, но для остальных у Жени не хватило кожи. Поставил пятую, одна из первых уже валится. Мучил я его, мучил, потом решил ставить с огнем. Эрнст предложил мне эфир. Спирта у нас нет (спирт был забыт на о.Рудольфа. - В.К.). И.Д. предложил себя в качестве ассистента.
Намотав на карандаш бинт, обмакнул его в баночку с эфиром.
- Пожалуйста, профессор, Вам спичку? - шутливо засуетился И.Д., зажигая спичку. <…> Я храбро сунул горящий бинт в банку и сейчас же прижал ее к голому боку.
- Ой, ты! Сожжешь совсем! - засмеялся Женя.
- Ничего, Женя, потерпи! Крепче пристанет! - утешал я его, любуясь своей работой. <…>
- Ого, тянет вовсю, - обрадовался И.Д., поднявшийся на цыпочки рядом со мной. <…> Вторая банка также прочно прилипла рядом с первой.
Эрнст из своего мешка что-то сострил по моему адресу, но я был настолько поглощен трудной процедурой, что даже не отреагировал на его остроту. Но третья банка упорно не хотела приклеиваться. Один раз, другой, пытался я посадить ее рядом с двумя уже сидевшими. Причмокнув, <…> сваливалась обратно. <…>
- А ты побольше огня подержи, не стесняйся! - поддразнивал Эрнст, высунувшись до половины из мешка.
- На эфир! Обмокни побольше! - протягивал банку с эфиром И.Д. Я обильно смочил эфиром бинт, вспыхнувший большим голубым пламенем от спички, зажженной И.Д.
- Ой, караул! Сожжет! - воскликнул Женя, когда я слишком близко поднес огонь к его боку.
- Да ну тебя! Не вертись! - крикнул я Жене, когда он завертелся под моими неумелыми руками. <…>
- Вот доктор! Больного, как поросенка, смолит! - захлебывался от смеха И.Д. Я огрызнулся, сам смеясь, и снова попытался посадить банку. Банка впилась в бок, уже покрывшийся большими розовыми кольцами от предыдущих пыток.
- ПэПэ! Палатку сожжешь! - новым взрывом смеха разразился И.Д. В борьбе со злополучной банкой я не заметил, что поднес слишком близко горящий “квачик” к брезенту палатки над Женей. <…> Запахло горелым волосом. Снова взрыв смеха. <…>
- Это мой мешок горит, - объяснил Женя.
Действительно, длинная шерсть мешка порядком пострадала от моего “квачика”. Еще несколько попыток, и вот все семь банок посажены.
- Ну, теперь лежи, - с облегчением сказал я Жене, закутывая его в мешок.
А через несколько дней я узнал от встревоженной жены, что банки ставили мне. Очередная шалость телеграфа, жертвой которой стали “Известия”.
Так закончилась моя первая и, надеюсь, единственная попытка оказать медицинскую помощь жителям “Северного полюса”.
Петлистый дрейф с генеральным направлением
Первые 20 дней пребывания на льду дрейф, казалось, имеет чисто ветровой характер. При преобладавших в мае - начале июня северных - северо-западных ветрах дрейф направлялся по ветру к юго-западу, несколько уклоняясь вправо вследствие вращения Земли. Но в течение июня-июля ветры были разных направлений, преобладающего не было. Несмотря на это, петлистый дрейф сохранял все-таки генеральное направление к юго-востоку, со скоростью, однако, меньшей, чем мог.
Параллельно карте дрейфа Федоров составил схему пути ветра за летнее время. В случае чистого ветрового характера дрейфа обе кривые должны быть геометрически подобными. Однако этого не оказалось.
Очевидно, на лед, кроме ветра, действует постоянное течение. Выделить его удалось по способу Сведруппа. Направление течения - юго-восток. Скорость - полторы мили в сутки.
Постоянны ли эти направления и скорость, или же течения носят также сезонный характер, выяснится в дальнейшем.
Выделив постоянные течения, удалось установить коэффициент зависимости скорости дрейфа от скорости ветра. Скорость дрейфа находится в прямой зависимости от скорости ветра, величина коэффициента связи 0.013. <…>
Благодаря влиянию вращения Земли, действительно так, из-за силы Кориолиса, направление дрейфа отклоняется примерно на 40° вправо от направления ветра.
Астрономические наблюдения дают несколько суммарную картину дрейфа. Для составления детальной карты дрейфа, для выяснения подробностей зависимости между дрейфом и ветром ведутся регулярные вертушечные наблюдения. Скорость ветра, кроме метеосроков, регистрируется анемографом.
Первоначально скорость дрейфа определялась вертушкой, самописцем Кузнецова. Направление определялось по отклонению троса в гидробиологической лунке с точностью до 10°. Но, к сожалению, остроумно задуманный прибор был изготовлен недостаточно хорошо. Одна вертушка, с плохо закрепленной крышкой, не выдержала давления, пропустила воду, испортившую часовую механику. У второй также отказали часы. Пришлось наблюдения производить обычными вертушками Экмана-Мерца. Наблюдения производятся пять раз в сутки. В случае быстрых наблюдений производятся и чаще.
Чтобы получить скорость дрейфа льда, вертушку нужно опустить на глубину, на которой отсутствуют заметные течения. Первоначально вертушки опускались на глубину 750 м, т.е. ниже слоя Атлантической воды.
В августе-сентябре было выполнено большое количество вертушечных наблюдений над течениями, возникающими в верхних слоях моря под действием дрейфа льда. Наблюдения производились одновременным опусканием на разные горизонты двух вертушек Экмана-Мерца. Каждый раз наблюдения производились сериями последовательно в шести-восьми горизонтах. Таких серий выполнено 25. Кроме регулярных наблюдений над скоростью и направлением дрейфа, производились наблюдения четыре-пять раз в сутки.
В результате выяснена следующая картина течений, вызванных дрейфом льда. Ветер, действуя на поверхность льда, приводит его в движение. Как мы уже сообщили, направление дрейфа льда уклоняется от направления ветра вправо примерно на 40° благодаря действию так называемой силы Кориолиса, возникающей вследствие вращения Земли.
Движение льда, в свою очередь, вызывает движение поверхностного слоя воды. Глубины, на которые проникает действие дрейфа льда, зависят от скорости последнего и продолжительности движения. Так, например, при установившемся дрейфе льда со скоростью 0.10-0.15 м/с дрейфовое движение отчетливо выражено на глубине до 25-30 м. Только в редких случаях оно захватывает при этой скорости дрейфующие воды до 50 м.
Скорость течения весьма быстро убывает с глубиной. Если на глубине 5 м скорость течения колеблется от 65 до 100% от скорости дрейфа, то на глубине 25 м скорость течения воды не превышает 20-30%.
Любопытно, что под действием той же силы Кориолиса течение, возникающее в верхних слоях, также уклоняется вправо от направления дрейфа. Примерно на 20-40°. Это значит, что при ветре, дующем на юг, на глубине 15-25 м возникает течение, идущее на запад-юго-запад, т.е. течение направлено почти перпендикулярно к ветру.
Дрейфовые течения возникают сравнительно скоро после начала дрейфа. Но также быстро прекращаются с его остановкой.
Удалось проследить также следующее интересное явление. Продолжительный дрейф увлекает воды поверхностного слоя толщиной примерно 20-25 м. Под этим слоем на некоторой глубине возникает обратное течение, компенсирующее сгон воды, вызванный дрейфующим льдом. На ее место поступает вода из прилегающих районов. Возникают течения, компенсирующие сгон воды, вызванный дрейфом льда.
Обратное течение наблюдалось каждый раз во время продолжительных дрейфов. Максимальная скорость течения и максимальная его продолжительность наблюдались обычно на глубине 50-75 м. Однако во время продолжительных и быстрых дрейфов обратное течение захватывает значительно более мощный слой от 35 до 125 м.
Обратное течение начинается через некоторое время после начала дрейфа: от 12 ч до полутора суток. Несколько позже оно достигает своей максимальной величины, нередко уже после замедления или даже полной остановки дрейфа.
Это значит, что при устойчивом дрейфе, например на юг, вода поверхностного слоя сгоняется дрейфом…
После остановки дрейфа обратное течение еще долго не прекращалось, продолжаясь нередко в течение еще нескольких суток. Так, например, после быстрого дрейфа на юго-восток 10-13 августа обратное течение наблюдалось на глубине 75 м до 19 августа.
Максимальная скорость обратного течения наблюдалась на глубине 50 м после упомянутого дрейфа 10-12 августа и достигала 0.28 м/с.
Обычно скорость обратного течения не превышает 0.10 м/с.
Родной приют
Хорошо в лунную ночь побродить вокруг нашей станции. Рваными клочками облака несутся быстро по светлому небу, обещая на завтра пургу. Временами прорывается луна, и тогда таинственными памятниками кажутся торосы, сгрудившиеся в стороне <…> Приземистый силуэт нашей палатки едва чернеет, будто зарывшись в глубокий снег… Ребрами каких-то неведомых чудовищ кажутся лыжи, нарты, поставленные хозяйской рукой И.Д.
Сквозь занесенное поле уютно светится наше жилье.
<…> Вечером в палатке тихо. Ветер улегся, не шумит больше пургой, не поет в оттяжках радиомачты. Посредине палатки, на бидоне, дружно горят спаренные лампы, тихо посвистывая в горелках. Всюду тикают часы. Их у нас много, самых разнообразных. Солидно, размеренно отбивают полусекунды три хронометра. Торопливо, словно захлебываясь от спешки, наперебой тикают в разных углах часы И.Д., Эрнста, мои, Женины. На дворе –25, у нас же +0.15. И.Д. пишет в толстой, потрепанной тетради. Он регулярно ведет дневник, добросовестно регистрируя все мелочи, все события нашей жизни. Эрнст, положив на колени фанерку, покрывает странички записной книжки колонками цифр. На ушах у него телефоны. Женя снова ловит звездочки и снова доносится его заглушенный голос: “Четвертый отсчет… 302° 51 мин 06 с”…
<…> “О мой Ратмир! Любовь и мир в родной приют тебя зовут!” - чистым полнозвучным сопрано звучит голос далекой Москвы. Коминтерн транслирует “Руслана и Людмилу” из Большого театра. Я на минуту оставляю в покое дрейфовые течения, частыми стрелками покрывающие страницы тетради.
Вот и сбылось! Давно ли сидел в удобном кресле в Большом зале, залитом светом двух огромных люстр, искрящихся всеми цветами радуги своих хрустальных подвесок. Нежной аркадской свирелью, искрящимся каскадом карнавального веселья, грозным громом бури неслись звуки Большого оркестра Филармонии. Но из всех звуков, из всех образов, возникавших в мозгу, все настойчивее звучала музыка беспредельного простора, скрип снега под лыжами, холодная звенящая тишина полярной ночи. До боли хотелось быть там, на далеком Севере.
Веселый с тоской смотрит на продовольственный склад, мечтает о мясе.
Трио с Веселым.
<…> Несколько слов о нашей льдине, о трещине. Боюсь, что у большинства москвичей с этими словами связаны несколько иные представления, чем у нас.
Громадным треугольником, почти на 4 км, вытянулась наша льдина. Небольшой город мог бы свободно разместиться на ней со всеми своими скверами, бульварами, парками. Здесь есть ровные площадки, годные для посадки целой эскадры тяжелых самолетов. Есть живописные холмы до 3 м, а летом здесь были озера, достаточные для размещения небольшой эскадры байдарок. Метели еще не успели занести их снегом. По краям
льдины тянутся гряды старых торосов - следы мощных ударов соседних полей. За этими грядами - полосы битого льда шириной до 50-100 м. Ровные куски молодого льда беспорядочно набросаны в невероятные гряды. Чернеет полоса едва замерзшей воды. Это и есть наша трещина.
Мы любим нашу льдину. Любим весь этот своеобразный мир, только издали кажущийся мертвой пустыней. Но любим его не бесплодной любовью отшельников, а полнокровной любовью людей, для которых этот далекий уголок является уголком великой Родины.
Откапывание осевшей палатки.
Скоро лагерю конец.
Последняя съемка: прощай, папанинская льдина!
“Таймыр” и “Мурман” пришли на помощь.
Как много захватывающе интересного рассказывает этот мир внимательному глазу исследователя. О скольких замечательных вещах рассказывает ветер, лед, океан.
<…> Сейчас полгода нашей жизни на льду (ноябрь. - В.К.). Поздний вечер в палатке. Ярко горят лампы, освещая привычную тесноту, равную, пожалуй, тесноте подводной лодки. Алмазными блестками сверкают белые пятна инея на стенах. Мы все бритые, праздничные. На полу четыре больших листа, покрытые географической сеткой. Это Женя Федоров разложил карту нашего дрейфа. Причудливыми зигзагами - петлями - вытянулся 1000-километровый путь нашей льдины. Дрейф полярного льда является, по-видимому, одним из самых грандиозных явлений природы. В беспредельных просторах Ледовитого океана громоздится этот гигантский ледоход, неумолимо уносящий миллионы кубометров льда через Полюс на юг. И вот здесь, в этих тетрадках с блестящим непромокаемым переплетом, за 6 месяцев моей работы накопились данные, дающие разгадку дрейфа льда через Полюс в Арктику.
<…> На карте Федорова много цветных кружков, густо унизавших линию дрейфа. 13 синих кружков - это 13 гравитационных измерений, в которых была определена сила тяжести. 12 больших красных кружков - это 12 промеров глубин океана: 4.295 м, 4354, 3600… - все это глубины, добытые нашими руками в самом буквальном смысле слова. Эти кружочки с пометкой - 24 гидрологические станции. Это разрезы всей толщины океана от Полюса до Гренландии… (Они дали возможность показать, как до самого Полюса пробираются струи атлантической воды.) Вот треугольники, они позволили нам покончить с устойчивой сказкой о безжизненности вод Ледовитого океана. Женя рассыпает по линии дрейфа зеленые кружки. Это магнитные наблюдения.
Однако довольно разглядывать карту. Этим мы займемся подробнее, когда вернемся. А сейчас 23.30. Мы надеваем наушники, в которых звучит уже знакомое: “Говорит Москва!”. Здесь, на далекой льдине, особенно жадно ловишь слова дома, Родины. Слушаешь, как бьется ее сердце, ее жизнь.
Материал подготовила М.Ю.Зубрева
Встреча в Москве. Путь в Кремль.
