VIVOS VOCO: А.П. Василевич, Т.А. Михайлова, "Лазурь и пурпур"

Лазурь и пурпур
Чему учит история терминов цвета

А.П. Василевич, Т.А. Михайлова

Александр Петрович Василевич, кандидат филологических наук,
старший научный сотрудник Института языкознания РАН.
Руководитель проекта РФФИ 01-06-7007

Татьяна Андреевна Михайлова, доктор филологических наук,
старший научный сотрудник МГУ им. Ломоносова.

Есть цвета, которые принадлежат определенным странам и определенным людям.

Марк Шагал

Цветонаименования - наиболее популярная у исследователей лексическая группа. Лингвисты, в особенности типологи и этимологи, исследовали десятки языков и выявили ряд универсальных черт в развитии систем цветообозначения. Установлено, что все нынешние языки на первоначальных этапах своего развития включали всего два слова, отражавших все многообразие цвета: одним обозначались все темные цвета, другим - светлые [1]. На следующей стадии к двум понятиям присоединилось третье - "красный", т.е. появилось слово, выражающее разнообразные оттенки красного цвета. Первые же два термина закрепляются за понятиями "черный" и "белый". На третьей стадии язык обретает слово, которое означает одновременно "синий" и "зеленый", и лишь со временем за ним закрепляется одно из этих двух значений, а для второго находится новое слово. Заметим, что долгий период сосуществования в одном слове двух и даже более значений представляет большую трудность для исследователей древних рукописей. Ведь никто никогда не фиксировал, в какой именно момент в многозначном термине начинался процесс вычленения разных значений. Приведем пример.

Известно, что прилагательное glas в кельтских языках в качестве цветообозначения может в равной степени описывать синие, зеленые и серые тона. В оригинальной рукописи средневековой Ирландии "Книга Бурой коровы" в одном из четверостиший "Fil suil nglais..." принято переводить "Есть синий глаз". Но ведь с равным основанием можно считать, что автор текста "видел" глаз серым или зеленым. Более того, учитывая стадию развития языка к моменту создания текста (рукопись датируется 1100 г.), мы вообще склонны считать, что glas могло еще не обрести конкретного цветового тона и оставаться в своем изначальном значении - "сверкать, сиять". Получаем перевод "Есть сияющий глаз", что уже существенно изменяет глубинное понимание всего четверостишия.

Как бы то ни было, с переходом от стадии к стадии на смену слов, обозначающих широкий цветовой спектр, приходили новые термины, которые выражали более тонкие оттенки. Последней объявляется седьмая стадия, когда набор основных цветонаименований становится полным с подключением к нему слов коричневый, оранжевый, фиолетовый, серый (именно так характеризуют языки с наиболее развитой системой цветообозначений).
Однако наряду с универсалиями, исследователи обнаруживают в области цветонаименований и национально-культурные особенности. О двух таких особенностях русского языка мы и поговорим. Речь пойдет о словах голубой и пурпурный.

Синий, синий, голубой

По Берлину и Кею, “полный набор” основных цветонаименований для европейских языков включает 11 слов: кроме семи цветов радуги, это еще черный, белый, серый и коричневый. И только в русском и некоторых других языках для области синего цвета существует два основных названия — синий и голубой. Соответственно для них набор основных терминов увеличивается до 12. С точки зрения смысла голубой можно рассматривать как вариант синего (голубой = светло-синий), точно так же, как, например, розовый принято считать вариантом красного (розовый = светло-красный). Однако при том, что слово розовый достаточно употребительно (как и аналоги в других языках), никто не включает его в число основных наименований цвета. Почему же “оказана честь” термину “голубой”? Мы постараемся ответить на этот вопрос.

Начнем с этимологических сведений. Прежде всего следует отметить, что лингвисты единодушно признают значительно более древнее происхождение слова синий по сравнению с голубой. На ранней стадии развития языка понятия “черный” и “синий” не различались. В литературе XI в. во многих случаях синий еще передает значение просто темного цвета и уж во всяком случае имеет довольно узкую сочетаемость (водные источники и некоторые природные явления). Примерно в том же значении употреблялись слова зекрый (применительно к цвету глаз и камня) и сизый (оперение птиц, особенно голубя), но впоследствии основным все же оказалось слово синий, которое стало означать “вообще синий” и сочетаться с любыми предметами. Зекрый в конце концов исчезло, а сизый приняло более конкретный, частный оттенок, хотя и расширило область применения.

И вот здесь уместно обратиться к памятникам фольклорной культуры России. Их анализ показывает, что синий цвет обычно наделялся магическими свойствами. Прежде всего он был связан с водой, которая в свою очередь считалась в древности местом, где таятся злые, враждебные человеку силы. Вода издревле осознавалась как стихия, связанная со смертью и с загробным миром. Так же понималось и синее. Не случайно одним из центральных обрядов в христианстве является крещение водой, символизирующее смерть и воскресение в истинную веру.

С синим цветом связано множество обрядов и суеверий. Известно, например, что Иван Грозный панически боялся людей с синими глазами, считая, что человек с таким цветом глаз обладает большой магической силой и поэтому может сглазить. Черт в русском языке табуистически обозначался как синец. У южных славян синеглазый человек обладал способностью лечить некоторые болезни.

Говоря о синем цвете, нельзя не учесть и характер красителя, используемого для его получения. В России его получали из растения синиль. В Европе использовались различные местные красители, но уже в средние века на рынки в значительном количестве стал поступать новый дорогой, но качественный индиго. Но если пурпур, не менее дорогой краситель, имел в общем-то счастливую судьбу, то с индиго все было не так просто. Античные авторы имели о нем смутное представление, и может быть, поэтому вокруг него возник ореол мистики. По легенде индиго извлекалось из рыбы алузен. Это мифическое существо, вобравшее в себя все краски моря, выходит из его глубин раз в 70 лет (иначе говоря, его изначальный источник не совсем ясен). Защищая интересы традиционного местного синего красителя, власти в Германии в 1777 г. издают указ, объявляющий импортное индиго “дьявольской краской”. А поскольку Германия исторически была основным поставщиком в Россию новых технологий и товаров с Запада, конкурентная борьба между индиго и своими традиционными красителями, осложненная еще и церковным проклятием, могла только добавить отрицательных эмоций в отношении русских к синему цвету.

Итак, по самым разным причинам синий у русских в течение долгого времени сохранял в целом отрицательную коннотацию. Однако сказанное относится именно к синему, точнее, темно-синему цвету. Светлый оттенок синего, напротив, был весьма распространен, в том числе составляя основу праздничной простонародной одежды (наряду с красным).

Как бы то ни было, потребность в назывании светло-синего оттенка словом, не связанным напрямую с термином “синий”, становилась очевидной. Ответом на этот вызов реальности и стали слова, выражающие голубые оттенки. Если синий цвет ассоциативно связывался с водой и имел, как мы говорили, отрицательную коннотацию, то с голубым цветом — цветом неба — коннотация могла быть только положительной. Соответственно положительную окраску имели и слова, обозначающие голубой оттенок. Характерно, что частота слов “темно-синего ряда” (синий, таусинный) была всегда существенно меньше, чем частота слов “светло-синего ряда” (лазоревый, голубой). Даже сейчас, когда изначальный символизм цветов в сознании носителей языка существенно стерся и синий стал играть роль основного термина для данной части спектра, частота употребления слова голубой лишь немногим уступает синему.

Первоначально функцию обозначения голубого цвета в русском языке выполняли слова лазоревый, лазурный. Характерно, что при описании синего цвета в предметах, имеющих явно “положительный заряд”, использовалось именно слово лазоревый *. Однако примерно в XV-XVI вв. у этих слов появляется сильный “конкурент” — слово голубой. С XIX в. лазоревый постепенно переходит в разряд поэтических, стилистически окрашенных эпитетов и практически перестает появляться в обыкновеннной речи, полностью уступив место голубому**.

* Флаг времен Алексея Михайловича — предшественник нынешнего российского триколора — описывался как “белый, червчатый и лазоревый”.
** В произведениях А.С.Пушкина голубой встречается в два раза чаще, чем лазурный, лазоревый (лазуревый). В современном языке это отношение составляет примерно 10:1.

С этимологией самого слова ситуация совсем не так ясна, как со словом синий. По одним данным, оно образовано от голубь. Причем речь идет не об основном фоне оперения обыкновенного голубя (он, как известно, серовато-сизый), а о специфическом отливе шейных перьев. Более точным был бы термин “голубиное горло”, который, кстати, одно время, действительно, употреблялся в языке. Впоследствии, как это часто бывает, термин был усечен. По другим данным, наоборот, цвет был вначале, а название птицы — производное от него. Между прочим, в первых письменных источниках голубой употреблялось только в качестве названия конской масти. Значение его, однако, не совсем ясно. Под мастью голубая подразумевалась лошадь либо “светло- или темно-серая с синевой”, либо “серовато-голубая”, либо даже “серовато-желтая, серовато-бурая”. В XIV-XV вв. слово голубой еще сохраняло прежнее значение. Впоследствии оно постепенно обрело новое (“цвет ясного неба”, “светло-синий”). По непонятным причинам именно в этом значении слово стало очень употребительным и закрепило за собой вполне определенный участок спектра. Более того, оно вошло в состав основных слов-цветообозначений русского языка.

Различие в отношении к синему и голубому отразилось в русских идиомах и поговорках: синий чулок, но голубая мечта, голубое свечение в конце тоннеля (у переживших клиническую смерть), блюдечко с голубой каемочкой. Правда, есть еще синяя птица из сказки Метерлинка, и нам кажется, что blau в этом контексте было бы уместнее переводить как голубой.

В европейских языках тоже можно найти свидетельства отрицательного отношения к синему цвету (например, англ. to be in the blue — “грустить, быть в подавленном состоянии”; came out of the blue — “как гром среди ясного неба”). Тем не менее на отношении европейцев к синему цвету (англ. blue, фр. bleu, нем. blau и т.д., восходящими к лат. blavus и т.д.), вполне возможно, сказалось то обстоятельство, что изначальный смысл этого слова — “светлый”. Было оно и в старо-славянском — плавь. Но дальше судьба этого слова в славянских языках сложилась по-разному. В болгарском (плав), сербском (плав), словенском (plav) слово обрело значение “голубой”, как и во многих индоевропейских языках. Им альтернатива в виде слова голубой была совсем не нужна. А вот церковно-славянское плавый в русском языке стало функционировать почему-то в значении “светлый, светло-желтый”. По тому же пути пошли, например, чешский и словацкий (plavy), польский (plowy), литовский (palva), где наряду со значением “блеклый, светло-желтый” слово получило еще “буланый”, т.е. стало названием масти животных. В русском языке употребление слова плавый также постепенно сузилось до масти лошадей, но уже в форме половый.

Итак, соотношение синий : голубой — итог сложнейшего процесса языкового развития, тесно связанного с культурным и религиозным мышлением русского народа. Призывая “бережно относиться к культурному наследию”, отдаем ли мы себе отчет в том, что слово голубой — тоже наше наследие? Всего один пример. Российский торговый флаг, положенный в основу нынешнего государственного флага, включал в себя изначально именно голубой цвет. И за этим стояла глубокая культурная традиция. Только пренебрежением можно объяснить тот факт, что нынешние флаги можно встретить в “синем” и “голубом” исполнении с примерно равной частотой.

Пурпур королей

Выше мы уже говорили о том, что красный цвет играет в жизни человека важнейшую роль, и не случайно слово красный появляется во всех языках сразу за словами черный и белый. Соответственно возникала потребность в назывании большого числа оттенков красного. Перечислим хотя бы русские цветонаименования — багровый и алый, вишневый и кровавый, томатный и клюквенный, рубиновый и гранатовый, малиновый и карминный. В общем, группа слов, обозначающих оттенки красного, является самой многочисленной. При этом оттенок, выражаемый в русском языке словом пурпурный, занимает особое место. О причинах этого явления мы и хотели бы поговорить.

Начнем с происхождения этого термина. Слово присутствует в целом ряде индоевропейских языков. Исходные источники доподлинно не известны. По данным этимологического словаря, слово из греческого попало в латынь, а уж затем перешло в “варварские” языки (основные языки современной Европы). При этом изначально оно служило совсем не для обозначения цвета. Так назывались улитки, водившиеся в Средиземном море. Именно им и соответствовали греч. porjira и позднее лат. purpura.

Легенда рассказывает, что первыми пурпур в качестве красителя стали использовать финикийцы. У царя Фонникса (который правил городом Тиром в середине 2-го тысячелетия до н.э.) был пастух. Его собака разгрызла валявшуюся на берегу засохшую раковину, и ее морда тут же стала пурпурно-кровавой. Так и выяснилось, что данные моллюски после высушивания дают яркий цвет. Ловля и соответствующая их обработка, собственно, и положили начало производству Получаемый таким образом пурпур был очень дорогим: для изготовления одного грамма красителя необходимо было добыть и обработать десять тысяч моллюсков. Трудоемкость работы оказалась такой, что пурпур смело можно было ставить в один ряд с золотом. Не удивительно, что окрашивать одежду в этот цвет могли себе позволить только высокие сановники и, конечно же, императоры. Они строго следили за тем, чтобы “императорский” (а позднее “кардинальский”) пурпур не появлялся на одеждах простолюдинов.

Дальнейшая судьба производства пурпурного красителя тесно связана с ассоциативным полем самого красного цвета. Для человека — это, прежде всего, цвет крови, очень значимый и в определенном смысле символизирующий саму жизнь.

В христианстве ярко-алый цвет символизирует жертвенность, искупительную кровь Христа, и не случайно кагор стал церковным напитком; пурпурный же — цвет империи, это плащ жестокого прокуратора Иудеи Понтия Пилата и знак гонения, насилия и жестокости. Вообще красный цвет и империя, в силу какого-то рокового стечения обстоятельств, оказались вдруг в странном диалектическом тандеме: как империя не может обойтись без красной символики, так и красный неизбежно порождает имперские устремления. Кстати, известный в области архитектуры и дизайна имперский стиль обязательно включает предметы с пурпурной обивкой и позолотой.

Конечно, с течением времени производители красителей нашли рецепт растительного пурпура, который был значительно дешевле. И все же плащ пурпурного цвета еще долго оставался символом высокого сана. Этот цвет уже обрел в народном сознании устойчивую ассоциативную связь с властью, чаще всего жестокой.

Параллельно с развитием производства пурпурного красителя шел и процесс возникновения соответствующих терминов цвета. Поначалу словом пурпур обозначали только самих улиток, затем так стали называть выделяемую ими жидкость, а потом и краситель, получаемый в результате применения соответствующей технологии, и, наконец, цвет этого красителя.

В настоящее время слово входит в подавляющее большинство современных индоевропейских языков, однако “напрямую” латинское purpura вошло лишь в некоторые германские и романские языки. Английское purple за свое многовековое существование обрело самое широкое значение и входит в группу основных цветонаименований языка — наряду с такими словами, как black, white, red и т.д. В настоящее время оно утратило свой первоначальный смысл и по преимуществу означает “фиолетовый”. Это кардинальное изменение в значении слова почему-то ускользает от внимания переводчиков. В большинстве современных двуязычных словарей слово purple почему-то рекомендуется переводить как “пурпурный”. Этимология здесь играет роль “ложного друга переводчика”. Своеобразный отголосок былого особого значения пурпурного цвета можно обнаружить, например, в английской идиоме to be born in the purple (буквально “родиться в пурпурном”), имеющей значение “принадлежать к королевскому роду”.

Древнеирландское прилагательное corcair, corcra (имело значение “пурпурный” только при описании плаща короля. Аналогичные “рудименты” наблюдались и в немецком языке. Слово Purpur означало “лицо высокого происхождения или звания, которое носит пурпурное одеяние”.

На Руси для получения различных оттенков красного цвета существовал свой краситель, тоже добываемый из червей особого вида. Недаром в языке существовало несколько слов, образованных от корня “червь” и обозначающих оттенки красного (червленый, червчатый, чермный, червонный).

Говоря о терминах, нельзя упускать из вида вопрос значимости самого цвета. В русской культурно-исторической традиции красный всегда был крайне популярным. Одежду с элементами красного носили практически все — от простолюдинов до служителей церкви. Своеобразным отголоском этого у нас стала распространенность слова красный (наряду с золотой) в современных торговых брендах [2].

До того как слово красный стало выполнять функцию основного термина соответствующей категории и оттеснило многие другие слова на периферию, для выражения оттенков красного цвета в русском языке использовались три группы слов:

1) общеиндоевропейского происхождения типа рудой, рдяный (восходят к корню “руда”);
2) уже упоминавшиеся синонимы от корня “червь” (червленый, червчатый, чермный, червонный)-,
3) слова со старославянским корнем “багръ” (багор, багрец, багрецовый, позднее — багряный, багровый и т.д.).

По-видимому, слова первой группы обозначали огненно-красные, огненно-рыжие оттенки; второй — применялись к более темным оттенкам, а слова третьей в первую очередь служили как раз для оттенков цвета, сходных с пурпурным (чаще всего в него окрашивались ткани). Кстати, те самые моллюски, из которых добывался пурпур в Европе, назывались на Руси багрянками.

Что касается слова пурпурный, то оно пришло от немецкого Purpur относительно поздно — в эпоху Петра I, когда русский язык вообще активно обогащался немецкими заимствованиями. И вот тут следует констатировать, что наряду с прямым значением цвета purpur привнес в русский язык и тот ореол, который окружал данное слово и был связан с его первоначальным значением.

С другой стороны, независимо от процесса освоения языком заимствованного purpur, непосредственно из греческого языка к нам пришло слово порфира, преимущественно в значении “пурпурная мантия монарха” (порфироносный как синоним венценосный). Позднее слово приобрело и значение цвета, но в этом значении употреблялось крайне редко.

Вот как описывал в первой половине XVIII в. семь основных цветов спектра А.Кантемир в своей “Оде в похвалу наук”:

“Один фиалковый, другой пурпуровый, третий голубой, четвертый зеленый, пятый желтый, шестой рудо-желтый, седьмой красный”.

Как видим, в этом списке отсутствовал синий, а также не были еще заимствованы фиолетовый и оранжевый, которые сейчас входят в набор 12 основных цветонаименований, вытеснив соответствующие фиалковый и рудо-желтый. А пурпуровый занимал место, которое сейчас в системе основных цветов пустует.

Анализ поэтического языка XVIII в. позволяет оценить относительную употребительность различных слов красной гаммы. Всего в исследованных текстах объемом около 300 тыс. слов названия цвета встретились 157 раз. Из них слово красный — всего 15 раз (менее 10%). Для сравнения: уже в первой половине XIX в. на его долю приходилось около 40%, а в XX в. — 73% всех случаев называния красного цвета.

Рассмотрим более подробно слова, отображающие рассматриваемую нами группу оттенков (т.е. исключим слово красный и выражающие светлые яркие тона — алый, кровавый и т.п.). К перечисленным выше группам названий добавим еще группу из четырех относительно новых слов, т.е. пришедших в русский язык под влиянием европейских языков в XVII-XVIII вв. (малиновый, вишневый, бордовый, пунцовый и т.п.), причем слово пурпурный рассмотрим, так сказать, отдельной строкой. Данные об употребительности выделенных групп приведены в таблице. Поскольку разные периоды сильно отличаются по общему числу примеров (см. последнюю строку), нагляднее провести сопоставление групп в процентах от общего числа примеров [3].

Из таблицы видно, что все слова древнего происхождения постепенно уходят из языка и заменяются новыми. Эта тенденция на современном этапе особенно хорошо видна из данных опроса живых носителей языка (последний столбец). Что касается слова пурпурный, то здесь ситуация совсем иная. Вначале оно ведет себя, как все новые слова (ср. XVIII и XIX вв.), причем среди новых слов оно самое популярное. Однако в дальнейшем его употребительность перестает расти и даже несколько снижается. Это связано, на наш взгляд, с той особой ролью, которая отводится данному слову. Именно она “мешает” слову стать банальным термином, выражающим конкретный оттенок красного цвета. Для этого существует много других слов.

Слова, обозначающие красный цвет, настоящую революцию пережили в советское время. Как мы только что показали, группа 4 в целом заняла почти всю “нишу” красного. Однако внутри нее слова вели себя по-разному. В начале XX в. весьма употребительным было пунцовый (пунцовый ковер, пунцовый закат). Характерно, что в одном из недавних телеинтервью, вспоминая о начале своей карьеры, Алла Баянова упомянула о преподнесенном ей букете пунцовых роз. После революции это слово резко сузило сферу употребления (сейчас оно применяется в редких случаях, по преимуществу при описании цвета лица, да и то в поэтической речи). Самыми же популярными словами для обозначения “модного” революционного красного становятся кумачовый и алый — именно так назывались цвета многочисленных атрибутов той эпохи — знамен, галстуков, косынок и т.п. Однако в отношении пурпурного определенный пиетет сохранялся и в то время. В пурпурный цвет красились занавесы ведущих театров и скатерти, покрывающие огромные столы на разнообразных “торжественных заседаниях”. Этот цвет присутствовал и в официальных мундирах дипломатов. А кто не помнит литературный штамп “склоненный пурпур знамен”, традиционно включаемый в описание похорон?

В постсоветские 90-е годы функционирование терминов цвета испытывало влияние двух мощных явлений общественной жизни. С одной стороны, отторжение всяческих атрибутов коммунистической идеологии, включая и господствующий красный цвет. С другой — массовое проникновение к нам западных товаров и рекламы, отражающих, в частности, совершенно новые и иногда чуждые цветовые предпочтения и традиции. Если раньше типично “российской” цветовой гаммой в одежде считались серо-коричневые тона (известны соответствующие исследования по программе ЮНЕСКО), то сейчас происходит своего рода “взрыв”, буйство разнообразных цветов и оттенков. И все же в каком-то смысле россияне сохраняют приверженность своему традиционному культурно-историческиму сознанию, определенным привычкам и своему видению мира. Парадокс состоит в том, что они вынуждены пользоваться по большей части импортными товарами.

Специфической особенностью западного рынка конца XX в. стало наличие богатого словаря названий цвета различных изделий. Среди них все чаще появляются слова, выполняющие своеобразную функцию рекламы соответствующего товара. В русском языке процесс словотворчества в области наименования цвета сейчас тоже идет полным ходом. Однако сплошь и рядом приходится наблюдать, как наряду с изделиями импортируются и названия их цветов, иногда без всякого перевода. Чего стоят такие “находки”, как санрайз (в оригинале — sunrise — “восход солнца”), бернинг роуз (burning rose — “пылающая роза”); паризианроуз (parisian rose — “парижская роза”) и т.д.

Впрочем, как оказалось, русский язык вполне готов к созданию собственных адекватных лексических средств. В Каталоге названий цвета современного русского языка опубликовано несколько тысяч цветонаименований, большинство из которых появилось в последние пять-шесть лет [4].

Как ведет себя в этом смысле пурпурный? Судя по всему, на Западе изначальный ореол слова уже практически исчез. Возможно, это связано с традиционным отношением к личности, когда разрыв между королями и поддаными никогда не был большим. Если для русского власть царя вызывает слепое преклонение, то в Европе монарх скорее объект почитания и любви. Конечно, внеязыковая коннотация самого цвета там в какой-то мере сохраняется (современные мантии епископов и почетных докторов Оксфордского университета), однако статус слова пурпурный сильно снизился. Сейчас это обычный термин цвета наряду с целым рядом других и поэтому, в частности, он не несет никакой особой функции в языке западной рекламы. В российской среде особый статус этого слова сохраняется. Язык упорно не допускает его низведения до уровня обыкновенного цветонаименования. Оно никогда не употребляется “всуе”. Характерный пример — название известной вокальной группы Deep Purple, которое не переводится на русский язык и потому фактически теряет изначальный “цветовой” смысл.

В этой связи уместно обратиться к одному факту современной жизни. В середине 90-х только ленивый не иронизировал по поводу “малиновых пиджаков” новых русских. А ведь этот цвет — своеобразный отголосок “имперского сознания”. Стремление надеть на себя одежду такого цвета подсознательно есть не что иное, как выявленное желание приобщиться к власти, если не по существу, то хотя бы по форме. Характерно, что для называния этого цвета из группы близких по смыслу синонимов (малиновый, бордовый и т.д.) никогда не назывался пурпурный, - язык как бы “отказал” новым русским в приобщении к королевскому рангу. Тем не менее значимость этого цвета в обществе была столь велика, что появился даже специальный термин “новорусский цвет”, который нашел себе место в упомянутом выше Каталоге.

Литература

1. Berlin В., Кау P. Basic Color Terms. Berkeley, 1969. Василевич А.П., Мищенко С.С. Цвет в рекламе. Как расположить к себе российского потребителя. М., 1999.

2. Василевич A П. Исследование лексики в психолингвистическом эксперименте: На материале цветообозначения в языках разных систем. М., 1987.

3. Василевич А.Л., Кузнецова С.Н., Мищенко С.С. Каталог названий цвета в русском языке. М., 2002.