VIVOS VOCO: М.А. Юсим, "МАКИАВЕЛЛИ: КАРЬЕРА ЧИНОВНИКА И СУДЬБА МЫСЛИТЕЛЯ"

В мире современной культуры Макиавелли является, как принято говорить, знаковой фигурой. К насчитывающей тысячи томов литературе о Макиавелли ежегодно прибавляются десятки, а философы, филологи и представители новой профессии -политологи предлагают бесконечные перетолкования до конца не понятого "основателя политической науки Нового времени", родоначальника такого общеупотребительного словечка, как "макиавеллизм", в широком смысле синонима всякой хитроумной политики.

У каждой из европейских стран свое отношение к флорентийскому мыслителю: в Англии ведутся споры со времен Шекспира и Марлоу, недобрым словом поминавших "кровавого Макиавелли"; в Германии с эпохи Реформации, иногда прощавшей ему экстравагантность мысли за то, что его сочинения включили в католический Индекс запрещенных книг (а в нашем веке - за предполагаемое в них воспевание "воли к власти"); для итальянцев Макиавелли великий патриот, провозвестник объединения Италии и выразитель национальной мудрости.

Наконец, свои счеты с Макиавелли и у французов, которым он чуть не более всего обязан рождением "макиавеллиевской легенды" о нечестивом флорентийце, советнике тиранов, среди которых вдохновительница Варфоломеевской ночи Екатерина Медичи, якобы сделавшая трактат "Государь" своей настольной книгой. Иезуит Антонио Поссевино, преследовавший гугенотов в Авиньоне и в Лионе, поставил Макиавелли (не удосужившись прочитать его) на первое место среди врагов церкви вместе с французами Боденом, Лану и Жантийе в своей книжечке 1592 г., до сих пор не забытой историками Контрреформации.

С тех пор много воды утекло, и если при имени Макиавелли молва заставляет вспомнить прежде всего лозунг "цель оправдывает средства" и сентенцию о несовместимости политики и морали, то вторая мысль, которая приходит на ум современному образованному читателю, - что Макиавелли вовсе не был изобретателем и даже поклонником этих принципов. За прошедшие века, особенно за последние десятилетия ученые постарались, хотя и не до конца успешно, внедрить в общественное сознание эту истину.

В России за последние десять лет многое переменилось и в отношении Макиавелли. Если раньше его определяли как прогрессивного раннебуржуазного мыслителя, малопригодного для социализма, то в конце 90-х премьер-министры (бывшие) говорят о готовности "применять его постулаты" на практике. Кроме научных трудов, о флорентийском политике можно почитать и популярные книги, от "Загадки Макиавелли" Ф.М. Бурлацкого до "Советов начинающему Макиавелли" П. Карри и О. Зарате, написанных в виде комикса, или повести С. Моэма "Тогда и теперь".

Сравнительно недавно к этим книгам прибавилось сочинение Кристиан Жиль о Макиавелли - "флорентийском чиновнике" [1]. Хотя оно выходит под грифом серии "Жизнь замечательных людей" [2], парадокс в том, что французская писательница поставила своей задачей развенчать флорентийца как "великого человека".

Вообще с чтением Макиавелли связан любопытный феномен: написанное на вышедших из-под его пера страницах так расходится с общепринятыми представлениями о "макиавеллизме", что у читателей часто возникает желание поделиться этим открытием с окружающими и предложить свою разгадку этой так называемой "загадки" флорентийского секретаря. В таком случае новый исследователь Макиавелли чаще всего невольно впадает в апологетический тон, защищая флорентийца от привычных нападок. Я думаю, что и книге К. Жиль этот тон не чужд, хотя автор, вслед за Макиавелли, старается "избежать излишней похвалы и излишней хулы", т.е. рассчитывает быть объективным. Просто способ защиты Макиавелли в данном случае довольно своеобразен и идет как бы от противного - от доказательства, что флорентийский секретарь - "обыкновенный человек".

Задаваясь вопросом, насколько нов, оригинален, справедлив и состоятелен этот тезис, нужно посмотреть, какими средствами К. Жиль его отстаивает. Жанр ее книги можно определить как развернутый беллетризованный комментарий к биографии и лишь в малой степени к творчеству Макиавелли, преимущественно в виде описания его внутри и внешнеполитического контекста. Разобраться в хитросплетениях интересов многочисленных участников политической жизни Италии первой четверти XVI в., эпохи Итальянских войн, непросто, поэтому знакомство с этой книгой навряд ли будет для кого-то легким чтением.

Задача понять Макиавелли в контексте его времени и присущих этому времени нравов ставилась историками очень давно, как минимум в начале XIX в. (Томас Маколей), особенно популярной она была к его концу, в пору расцвета позитивистской историографии, когда были созданы многотомные сочинения в этом жанре, принадлежащие перу Ф. Нитти, О. Томмазини, П. Виллари - последнему автор нашей книги обязана, по всей видимости, очень многим. Впрочем, обычай рассматривать знаменитых деятелей через призму эпохи и сегодня не устарел. Однако достаточно ли ограничиться знанием этих и других классических работ о Макиавелли, достаточно ли черпать свои сведения о фактах его биографии из уважаемых, но принадлежащих своему времени книг, тем более используя их переводы на французский, что относится и к сочинениям и письмам самого флорентийского секретаря, судя по приводимой К. Жиль библиографии?

Автор книги, опубликованной в 1993 г., игнорирует издания источников 70-80-х годов, таких, как многотомное собрание служебных бумаг Макиавелли, осуществленное по архивным материалам группой швейцарских историков под руководством Ф. Кьяппелли и Ж.-Ж. Маршана [3] (это при том, что три четверти книги Жиль занимает рассказ о годах службы флорентийского секретаря, до 1512 г.). Другой пример: новая датировка письма к Содерини, не Пьеро, как думали ранее, а Джованбаттисте, его племяннику, с 1513 на 1506 г., которая показывает, что основной комплекс идей Макиавелли сложился очень рано. Знакомство со статьями Р. Ридольфи и П. Гильери, посвященными этому открытию [4], сняло бы некоторые недоуменные вопросы автора книги, например, всерьез ли говорит Макиавелли о "доброте и человечности" отцеубийцы Бальони, хотя, чтобы не увидеть здесь неприкрытой иронии, нужно очень и очень постараться. Заодно был бы уточнен и перевод цитаты, смысл которой во французском тексте стал противоположным, хотя правда, более удобным с точки зрения концепции автора: по ее мнению, Макиавелли признается, что ничего не смыслит в поступках людей (с. 163), хотя в оригинале он утверждает как раз обратное - "я бы удивился" (сослагательное наклонение), если бы ничего не смыслил в людях [5].

Но в тех случаях, когда К. Жиль отрывается от своих пусть и неполных, но все же источников и дает волю своему воображению и вкусу, ее суждения принимают очень пристрастный, а иногда и фантастический характер.

К первым принадлежит утверждение о том, что Макиавелли "страстно желал забвения", ничем не аргументированное и противоречащее словам флорентийца о всеобщем стремлении к славе, которой и сам он пытался достигнуть с помощью своих сочинений. Если не все они были опубликованы при жизни, это не значит, что они и не предназначались для публикации. В начале XVI в. не обязательно было прибегать к услугам типографии, и распространение "Государя" в списках, которым занимался, в частности, Бьяджо Буонаккорси, нельзя считать вполне устаревшим для этого времени способом публикации [6].

Заявление, что Макиавелли не стремился к литературной карьере, предпочитая "наемный труд", звучит наивно: когда и кому литература приносила много денег (если не брать рыночную современность)? В XVI в. разве придворным поэтам и историкам - кстати, Макиавелли все-таки выступил почти в качестве такового, написав по заказу "Историю Флоренции". При этом К. Жиль возмущается его готовностью (которую она приписывает ему непонятно на каком основании) стать шутом Джулиано Медичи, первого адресата трактата "Государь". Автору важно показать человеческие слабости Никколо, подчеркнуть присущие ему недостатки, действительные или мнимые, поэтому все сомнения истолковываются ею обычно не в его пользу. Так, неудачи под Пизой с отведением русла Арно записаны на его счет за отсутствием доказательств противного; гротескный анекдот в духе Боккаччо из письма к приятелю (Луиджи Гвиччардини, из Вероны в сентябре 1509 г.) стыдливо опускается, хотя в нем масса аллегорического смысла и трудно сыскать грубое слово; нечего говорить и о наклеенном на Никколо ярлыке "повесы", хотя в письмах он выглядит куда скромнее, чем окружающие, тот же Веттори.

Но чем объяснить отсутствие в книге популярной цитаты из "Государя" (гл. III), где Макиавелли вспоминает о своей беседе с кардиналом д'Амбуазом, занимающим в рассказе К. Жиль заметное место? Кардинал сказал, что "итальянцы ничего не смыслят в военном деле, а я ответил ему, что французы зато ничего не смыслят в политике (non si intendevano dello stato), ибо в противном случае не допустили бы такого возвышения Церкви". Чем не угодил автору этот удачный ответ, которым флорентиец, наверное, гордился - то ли затронул ее национальную гордость, то ли поставил под сомнение замысел всей книги, которая на 90% посвящена итальянской политике начала XVI в.?

Свое право домысливать скрытое в тексте К. Жиль обосновывает ссылкой на "самодовольное" выражение самого Макиавелли: "я скрываю истину под ворохом лжи" - но не с большим ли основанием другие (Р. Ридольфи) видят здесь горечь, а не самодовольство? Точно так же мало оснований говорить, что Макиавелли обманывался относительно намерений и возможностей пап Льва X и Климента VII Медичи создать национальное итальянское государство - он открыто писал о том, что папство как институт препятствует объединению Италии.

В рассуждениях Макиавелли, обращенных к Веттори, о том, что за серьезностью собеседников скрываются и пристрастия к суетным вещам, К. Жиль видит оправдание притворства (с. 229), хотя здесь явно присутствует более глубокая мысль, проводимая и в "Государе" - нужно стремиться сочетать в себе разные качества, подражая природе, чтобы следовать за причудами судьбы и применяться к обстоятельствам.

Как многие из пишущих о Макиавелли, К. Жиль не скрывает определенных симпатий к своему герою, в данном случае, своего рода материнского чувства к "бедному милому" Никколо, которого злая судьба заставила играть несвойственную и ненужную ему роль "великого человека", правда, посмертно.

Чуть ли не единственное место в книге, где дается оценка творчества Макиавелли (с. 230), сводится к замечанию о том, что уже в XVII в. несовместимость морали и политики стала очевидной и общепризнанной для всех, а Макиавелли, который "описывал, что видел", лишь несколько опередил свое время.

Но мне кажется, что вопрос о политике и морали не выглядит таким уж простым и сегодня, когда политики на телеэкране и на страницах газет убеждают нас, что нравственность в их деле должна быть всегда на первом месте. Вступать здесь в полемику с автором книги о "флорентийском чиновнике" по поводу оценки его творчества невозможно, прежде всего потому, что такой оценки в книге нет. К. Жиль касается произведений Макиавелли очень бегло и лишь постольку, поскольку это необходимо для иллюстрации отдельных моментов его биографии.

Единственное, что следует сказать - Макиавелли все-таки не был бесцветным обывателем, случайно превращенным Фортуной в демонический символ: посмертную славу, отнюдь не только дурную, он заслужил своими трудами и своими талантами. Его взгляд на вещи не просто отличался от общепринятого, что приносило, как отмечает К. Жиль, неудобства в жизни и могло составить (и составило) Макиавелли репутацию выскочки. Но Макиавелли чувствовал свою силу, его обобщения, его "политическая философия" были предназначены вовсе не для того - или не только для того, чтобы помочь делать ставки на политической рулетке и предсказывать исход событий. Не зря они будоражат умы и вызывают споры уже пять веков.

Макиавелли сделал шаг вперед в понимании человеческой природы, ее противоречий, ее парадоксов и непредсказуемости в таких важнейших ее проявлениях, как политическая жизнь и социальное поведение. А ведь эти сферы нашего бытия до сих пор, при необыкновенном прогрессе технологий и возможностей человечества, остаются самыми темными и непредсказуемыми; остаются уделом эмпирии, невзирая на богатое предложение со стороны "пиаровских" услуг и политической рекламы.

Тезис о том, что Макиавелли - "обыкновенный человек", с которого начинается и которым заканчивается книга К. Жиль, и от которого только шаг до определений "ограниченный человек" и "посредственность", более чем спорен. Средства подтверждения этого тезиса также спорны и местами тоже более чем. Во всяком случае, после прочтения книги остаются вопросы: что же такое выдающийся человек? Чем он отличается от обыкновенного? Если тем, что о нем пишут книги, тогда в данном случае перед нами исключение - книга об "обыкновенном человеке". Существует ли "политическая наука" вообще и кого можно считать в ней великим? Цезаря, Наполеона, Льва X? И отличие от них Макиавелли в том, что он пользовался "рубашками, чулками и носовыми платками", а они не пользовались? Нужно ли писать книгу, чтобы доказать, что ее герой - обыкновенный человек, т.е. не инопланетянин и не сын Божий (не Антихрист) - как все-таки любой, самый выдающийся человек?

Литература

1. Gil Ch. Machiavel. Fonctionnaire florentin. Paris, 1993.

2. Жиль К. Никколо Макиавелли. М.: Молодая гвардия, 2005. В данном отзыве не ставится задача оценить работу, проделанную издательством при подготовке русского перевода книги. Не могу только не выразить недоумение по поводу указания В.Д. Балакина как ее научного редактора. Разве что редактирование свелось к появлению опечаток в итальянских словах и именах? (Лука дельи Альбицци вместо Лука на с. 40, 46; Ардинелли вместо Ардингелли на с. 153, Пинно вместо Пиппо (илл.), seronissima вместо serenissima на с. 232, Томмадо вместо Томмазо на с. 233, Амбраджо вместо Амброджо на с. 235. Наконец, на с. 126 Маниовелли вместо Макиавелли!).

3. Machiavelli N. Legazioni, commissarie e scritti di governo. A cura di F. Chiappelli, con la collaborazione di J. -J. Marchand, v. 4. Bari, Laterza, 1971-1985.

4. Ridolfi R., Ghiglieri P. I Ghiribizzi al Soderini. - La Bibliofilia. Firenze, 1970, LXXII, p. 53-74.

5. "Ваше мнение удивило бы меня, если бы судьба не дала мне понятия о многообразии и изменчивости вещей, так что я вынужден почти ничему не удивляться, а не то признать, что ни чтение, ни опыт ничего мне не поведали о поступках и образе действия людей" (Фантазии, адресованные Содерини). "Di che io mi maraviglierei, se la mia sorte non mi havesse mostre tante cose et si' varie, che io sono constrecto a maravigliarmi poco о confessare non havere gustato ne' leggendo ne' praticando le actioni delli uomini et i modi del procedere loro".

6. Dionisotti C. Machiavelleria ulitma. - Rivista Storica Italiana, 1995, anno CVII, fasc. I, p. 21.