VIVOS VOCO: Е.А. Вишленкова,"Ревизор, или случай университетской проверки 1819 года"

Прибыв в Казань, Магницкий первым делом изгнал из университета по подозрению в "неблагонадежности" 11 лучших профессоров. [1]
С.В. Мироненко

Ревизия эта являлась неизбежным фактом вследствие изменившегося взгляда и направления в действиях власти. Никакими особенными, вопиющими злоупотреблениями и якобы полным расстройством университета не вызывалась эта ревизия [2]
Н.Н. Булич

Очевидно, заключение Магницкого исходило не из свидетельств, добытых в Казани, а из "инструкции" Стурдзы [3].
Дж. Флинн

Ревизия Казанского университета 1819 г. давно стала хрестоматийным фактом в политической истории России времен Александра I как поворотный пункт в правительственной политике в области просвещения и образования. Но почему именно эта проверка оказалась стержнем, ключевым событием в построении концепции политической истории России александровской эпохи? Ведь ревизиям Казанский университет подвергался и до М.Л. Магницкого. Однако основанный в Казани университет не находился в ведении губернской власти, и поэтому прибывавшие с проверкой сенаторы либо вообще не заглядывали сюда, либо осматривали его лишь в качестве почетных гостей.

Одним из первых 21 сентября 1808 г. посетил высшую школу Казани сенатор и действительный тайный советник М.И. Донауров. Директор университета И.Ф. Яковкин боялся ревизии. Еще накануне он стал просить попечителя об отставке и о выделении ему пенсиона, считая, что сенатор заранее настроен против него и губернатором, и бывшим профессором университета И.П. Каменским. Но Донауров проверкой остался весьма доволен и приветливо обошелся с директором. Об этом он сообщил Яковкину и министру народного просвещения. То, чего директор боялся более всего - проверки финансовых счетов, - не произошло. Отставка не понадобилась.

В декабре 1809 г. Казанский университет почтил своим присутствием сенатор П.А. Обрезков. На это у него ушло полдня. Все прошло на редкость гладко. Правда, бывший в свите сенатора магистр Московского университета Алексей Перовский, сын будущего министра народного просвещения А.К. Разумовского, вынес негативное впечатление от посещения университета, о чем и сообщил отцу. Еще один ревизор, сенатор П.Я. Аршеневский, побывал в Казанском университете в августе 1811 г., но он не имел намерения подробно изучать внутреннюю жизнь университета. Сенатор нашел все увиденное в порядке и обещал донести о том императору. Поэтому историк Н.Н. Булич, приводя документы об этих посещениях, справедливо писал:

"Все эти обозрения университета разными сенаторами-ревизорами были, конечно, совершенно случайны, поверхностны; обращали внимание ревизоры, да и могли обратить только на наружную сторону. Правильного понятия о жизни университета, о том значении, какое университет имеет для умственного развития страны, дает ли он ей за податные деньги с народа хороших учителей, честных и деловых чиновников, знающих врачей, а обществу вообще людей образованных... - вот существенные вопросы, на которые не в состоянии была ответить тогда ни одна ревизия" [4].

Казалось бы, такой упрек к Магницкому отнести нельзя. В его отчете были затронуты именно те вопросы, которые сформулировал историк Казанского университета. Ревизор получил права попечителя (следовательно, мог затребовать и получить любые документы), и сам хорошо знал университетскую жизнь (Магницкий закончил Благородный пансион при Московском университете и, кроме того, в 1805 г. проверял Виленский университет). Изучение дел Казанского университета длилось почти две недели. К тому же ревизор оказался человеком неподкупным. Но если это так, то остается одно - проверяющий был пристрастен и несправедлив (в исторической литературе об этом открыто не говорится, но подразумевается).

Впрочем, при ближайшем рассмотрении эта версия тоже не выдерживает испытания. На основании поступающих из Казани частных писем и официальных сообщений у министерских чиновников давно складывалось впечатление, что не имеющий ученых традиций, без четкого руководства и поддержки местного общества Казанский университет не соответствует своему статусу. Ревизия была вызвана двумя обстоятельствами: состоянием дел в Казанском университете и студенческими волнениями в университетах Пруссии. Беспорядки в прусских университетах (по образцу которых были учреждены российские школы) сильно тревожили императора. В связи с ними чиновник МИД А.С. Стурдза заверял Александра I, что зыбкая политическая ситуация в Германии порождена именно деятельностью университетов. Критике подверглись их автономия, универсализм получаемых там студентами знаний, рационализм познания.

"В университетах позволено все, что угодно, - возмущался Стурдза. - Юношество, избавленное от власти законов, предается всем бесчинствам - плодам вольнодумства и испорченной нравственности. Молодые люди вступают на жизненное поприще не из школы послушания, которая одна только учит повелевать, - нет, они стремятся все испробовать, все себе позволить (в том возрасте, когда сами еще должны подчиняться старшим), чтобы в зрелых летах ничего не уважать и не беречь!" [5].

Эта ситуация спровоцировала террористические акты против правительственных чиновников, участниками которых стали немецкие студенты [6], что, в свою очередь, породило репрессивные меры правительств немецких государств против университетов - так называемое Карлсбадское соглашение 1819 г. Российское правительство очень настороженно отнеслось к этим событиям. По поручению кн. А.Н. Голицына тот же Стурдза составил "Записку" для Главного правления училищ, обосновывавшую необходимость новой концепции университетской политики в империи. Он настаивал на важности "спасительного согласия между верой, ведением и властью, то есть между христианским благочестием, просвещением умов и существованием гражданским" [7].

Казанский же университет вызывал тревогу министерских чиновников в связи с участившимися сообщениями о конфликтах внутри университетского Совета, о беспримерно малом числе студентов, о растратах сумм, выделяемых на строительство, содержание университетских зданий и учебный процесс. Поэтому министр А.Н. Голицын наставлял направляемого в Казань чиновника:

"По прибытии Вашем в Казань нужно будет Вам обратить особенное внимание на состояние Казанскою университета как по учебной, так и по хозяйственной части. Первая, сколько но делам оказывается, не представляет желаемых успехов, и даже число студентов по сему университету не соответствует вовсе цели сего обширного учреждения и употребляемым на оное суммам; вторая, то есть хозяйственная, состоит в совершенной расстрой ке. и при всей продолжительной о том переписке не могла быть приведена в ясность, а требует ближайшего на месте освидетельствования" [8].

Магницкий должен был выявить причины расстройства финансово-хозяйственной и учебной деятельности университета и представить предложения по улучшению сложившейся ситуации, причем министра интересовало прежде всего, "может ли сей университет с пользою существовать и впредь". В случае, если проверяющий сочтет, что наладить работу университета невозможно, министр желал знать "предположение, на каком основании должны быть управляемы заведения, по округу Казанскому причисленные" [9]. К письму была приложена "Записка о предметах, какие при обозрении Казанского университета и подведомых ему учебных заведений заслуживают особенного уважения" [10]. Ревизору предстояло выяснить реальное число студентов, осмотреть помещения и указать суммы, необходимые на их ремонт и переделку, проверить бюджет университета. Министра интересовала оправданность имевшихся перерасходов. Под наблюдением Магницкого университетскому Совету надлежало избрать на вакантное место нового ректора. "Желательно, - писал А.Н. Голицын. - чтобы выбор сей пал на способнейшего из профессоров к исправлению сей важной должности при затруднительности состояния, в каком университет находится" [11].

Прямого указания о закрытии университета в Казани не было. Была тревога за его состояние и намек на то, что такое решение допустимо. Теперь все зависело от результатов ревизии. 19 апреля Магницкий представил отчет, состоявший из четырех томов общим объемом в 5 тыс. листов. В нем срез жизни университета и Казани на 1819 г. Магницкий лично присутствовал на заседаниях университетского Совета, беседовал с лекторами, посещал занятия, спальные и столовые комнаты, учебно-вспомогательные кабинеты, проверял счета, сравнивал их с существующими ценами.

В результате выяснилось, что настоящим бедствием для университета стало директорство И.Ф. Яковкина *. Это был личный выбор первого попечителя Казанского округа С.Я. Румовского. Впрочем, по чисто формальным показателям Яковкин вполне подходил для этой должности. Окончив Вятскую гимназию, он неплохо знал немецкий и французский языки (ему принадлежал изданный впоследствии перевод с французского истории Роберта, герцога Нормандского). В годы обучения в учительской семинарии, организованной в Петербурге масонскими просветителями, Яковкин слушал лекции прославленных ученых - историка И.Ф. Гакмана, естествоиспытателя В.Ф. Зуева, математика М.Е. Головина. Он составил один из первых учебников и хронологические таблицы по русской истории. В конце 1780-х гг. Яковкин преподавал историю, географию, русский и латинский языки в придворном Певческом корпусе, затем в Пажеском корпусе и, наконец, с 1799 г. в Казанской гимназии. Он имел звание "учителя высших разрядов по историческим и географическим предметам". Румовский знал Яковкина как человека энергичного и преданного. Несмотря на наличие университетской автономии, опытный вельможа не без оснований полагал, что о службе попечителя в министерстве будут судить прежде всего по порядку и спокойствию во вверенных ему школах. А молодежь, как он прекрасно себе представлял, есть "самое беспокойное сословие".

* Университетский устав 1804 г. начал действовать в Казанском университете с момента его официального открытия в 1814 г. До этого выборы ректора там не проводились, и во главе университета стоял директор-профессор.

И.Ф. Яковкин вовсе не склонен был рассматривать университетский Совет как коллектив единомышленников и считаться с его мнением. Для него профессора были подчиненными ему чиновниками. В традициях российской бюрократии Яковкин в качестве директора считал себя хозяином университета и стремился к неограниченной свободе в принятии решений. Эта позиция директора стала источником многолетней напряженности и конфликтов в университетской среде. Бесконтрольность толкнула Яковкина на растрату средств из университетского и гимназического бюджетов. Преподаватели жаловались на него попечителю, использовали казанского губернатора как канал связи с министром внутренних дел, добивались директорской отставки через Совет [12]. Но тщетно. Попечитель верил своему ставленнику безоговорочно, а тот умело пользовался его доверчивостью и личными связями в "высших кругах".

Даже после смерти Румовского в 1812 г. и конфликта с новым попечителем М.А. Салтыковым [13] Яковкин посредством интриг взял верх над противниками. И хотя к 1819 г. он вынужденно поступился частью своих привилегий, но, по словам Магницкого, "посреди Совета старый и пронырливый профессор Яковкин господствовал своим влиянием... Запутанность его счетов проходила без замечания" [14].

На момент ревизии штат преподавателей состоял из 40 человек. Между тем фактически, а не на бумаге, студентов приема 1816 г. училось всего трое, приема 1817 г. - тоже трое, 1818 г. - 13 человек. Срок обучения в университете на всех факультетах, кроме врачебного, составлял 3 года и, следовательно, одновременно учились студенты трех-четырех наборов. Таким образом, соотношение преподавателей и студентов было в пользу первых. Плюс к этому университет содержал довольно большой штат чиновников и младших служащих - от директора университета до сторожа - примерно 78 человек. Затраты университета шли на содержание помещений, отопление, освещение, питание сотрудников и студентов, проживание тех и других, стипендии для казеннокоштных студентов, приобретение бумаги, перьев, учебников, книг и т.д. Университет поставлял государству трех подготовленных чиновников в год. Всего же за 14 лет существования из его стен вышли 43 выпускника, каждый из которых обошелся государству примерно в 40 тыс. руб.

Источником злоупотреблений стала также работа комитета для экзаменов гражданских чиновников. В 1809 г. император по предложению М.М. Сперанского подписал указ о "званиях". Согласно ему, чиновник не мог получить чин коллежского асессора (8-й класс), дававший право на потомственное дворянство, если не имел аттестата о сдаче экзамена по установленной в указе программе [15]. Для желающих получить аттестат создавались специальные экзаменационные комитеты при университетах. В Казани такой комитет возглавил сам Яковкин, который ввел в него своего зятя, профессора Е.В. Врангеля и не владеющего русским языком математика М.Ф. Бартельса. Экзамены проводил сам председатель комитета у себя на дому. Сохранившиеся листы ответов свидетельствовали о безграмотности кандидатов. Тем не менее все 16 претендентов получили дипломы. Благодаря этому Яковкин заручился покровительством местной бюрократии.

По уставу 1804 г. университет должен был содержать учебно-вспомогательные учреждения. Среди них были библиотека, институты, клиники, кабинеты. Научная библиотека к 1818 г. насчитывала 17 500 томов. Основу ее составляли личные коллекции кн. Г.А. Потемкина и доктора И.П. Франка. Но книжное собрание не охватывало всех отраслей знания, которые преподавались в университете. Учрежденная в 1806 г. химическая лаборатория имела неплохое оснащение: электрические машины с приборами, гальванический снаряд, воздушный насос, фарфоровые, серебряные и платиновые сосуды для опытов, однако в штате отсутствовал квалифицированный профессор химии и почти не было литературы по химии.

Физический кабинет хранил приобретенные и полученные в дар гидравлические, аэростатические, оптические приборы. Они были систематизированы профессором Ф.К. Броннером, но после пожара 1815 г. и отъезда из Казани заведующего кабинетом экспозиция оказалась бесхозной. Кабинет естественной истории содержал коллекцию штуфов и чучел из Казанской гимназии, собрание раковин и минералов. Неописанные и плохо сохраняемые экспонаты разрушались. Ботанический сад, в котором были выстроены 2 теплицы, не процветал, возможно, из-за неудачно выбранного для него места, неплодородных почв и климата. В Казанскую обсерваторию по указанию Румовского были приобретены дорогостоящие приборы, по они были разрознены.

Формально врачебный факультет курировал 4 медицинских заведения при университете - анатомический театр, хирургический институт, институт повивального искусства и институт клинико-терапевтический. Но получить в анатомический театр экспонаты было крайне трудно. По словам Магницкого, в 1819 г. он представлял собой избу с печью. Здесь хранились обглоданные крысами человеческие кости, скелеты четвероногого петуха и двух уток. В загородном помещении, приобретенном университетом, 3 года "размачивались" три мужских и два женских тела, медведь и лошадь. Хирургический институт и институт повивального искусства так и остались лишь в отчетах. А вот институт клинико-терапевтический стараниями профессора К.Ф. Фукса содержался в образцовом порядке: чистое белье, медикаменты, расписание процедур. В нем лечились сотрудники и студенты.

Уставы предписывали учредить при всех университетах педагогические институты. Стараниями попечителя С.С. Уварова в Петербурге такое учреждение стало центром педагогических исканий апробирования новейших методик преподавания. В Казани же педагогический институт был открыт только в 1812 г. Его первым директором стал профессор Ф.К. Броннер [16]. Он много делал для его устройства и организации в нем занятий, но желающих получить учительскую должность среди студентов почти не было. После отъезда директора институт и вовсе захирел. К 1819 г. в нем числилось два студента, окончивших академический курс, директор и два магистра. Занятий здесь не проводилось.

Университет владел двумя типографиями - русской и азиатской. Русская издавала рукописи местных авторов, переводы, а также первую губернскую газету "Казанские известия". Она сыграла значительную роль в популяризации идеи важности университетского образования, но дохода не приносила.

Самым же уязвимым местом в жизни Казанского университета первых двух десятилетий его существования были студенты, ради воспитания и обучения которых он собственно и учреждался. На первых порах студентами в университет решено было записывать способных к учебе воспитанников старших классов гимназии. Исполняя волю монарха, попечитель отобрал наиболее успевающих учеников. 14 июня 1805 г. он сообщил в Главное правление училищ, что записал в университет 26 выпускников гимназии [17]. Вскоре проблема набора студентов в Казанский университет стала для него одной из самых насущных. Устав предписывал иметь не менее 40 казеннокоштных (содержащихся за государственный счет) студентов и неограниченное число своекоштных (обучающихся за свой счет). Казанская гимназия выпускала воспитанников меньше, чем требовалось университету. К тому же многие гимназисты поступали сразу на службу или шли в кадетские корпуса, ускорявшие прохождение лестницы военных чинов. Отпрыски тех дворянских семей, где ценилось образование, уезжали учиться за границу или в столичные учебные заведения.

В феврале 1805 г. отобранных из старших учеников Казанской гимназии и способных слушать лекции в университете было 33 человека (26 казеннокоштных, 6 своекоштных и 1 пансионер), летом того же года были зачислены еще 8 человек, а 1 пансионер отчислился. В январе 1807 г. в университете обучались 52 студента, в 1808 - 40, в 1809 - 33, в 1810 - 33, в 1811 - 34, в 1812 - 44 студента [18]. Недалеко не все записанные в студенты становились его выпускниками. Родителей привлекало в университете казенное содержание, но отпугивала перспектива для сына 6-летней службы учителем в гимназии или училище. Поэтому, проучившись год или два, студенты отчислялись по здоровью или семейным обстоятельствам, а в 1807 г. в связи с началом войны России с Францией 24 человека из Казанского университета ушли на военную службу.

В целом казанское дворянство относилось к местному университетскому образованию с недоверием. Каждый родитель стремился поскорее пристроить сына "к делу" - записать на службу в канцелярию или в полк. Те немногие, кто изъявил желание учиться в университете, имели, как правило, весьма низкую подготовку, сильно различались по возрасту (от 12 до 23 лет), объему и уровню полученных знаний.

При такой ситуации профессора рисковали остаться без места, а университет - без финансирования. Судя по материалам ревизии 1819 г., в Казани выходили из положения за счет гимназистов. На студенческую скамью сажали не закончивших гимназию воспитанников и отчитывались о них как о казеннокоштных студентах. Поэтому официальные списки содержат сведения о большем количестве студентов, чем реально проживало и училось в стенах университета.

Форменная одежда казанских студентов включала башмаки или сапоги, синий костюм и белую рубашку. Но то не хватало для всех студентов сукна нужного цвета, то денег на его приобретение. В результате форма шилась из того, что было под рукой, и из сукна того цвета, что дешевле [19]. К тому же студенты вряд ли носили эту форму, скорее ее надевали в дни особых торжеств. Запись в инспекторском журнале за 9 мая 1816 г. гласит: "Ректор, - писал инспектор студентов Броннер, - передал мне предложение попечителя от 14 апреля с.г., что в виду ожидаемого приезда в Казань великого князя Николая Павловича все студенты должны быть одеты в форму" [20]. Те, кто прослушал обязательный курс приготовительных наук, получали к форме еще и шпагу - рудимент средневековых европейских университетов [21].

Поскольку определенной по уставу 1804 г. суммы на содержание казеннокоштных студентов не хватало, то по разрешению Румовского вместо "казенного платья" и письменных принадлежностей им выдавалась денежная стипендия. По докладам помощников инспектора, эти деньги предоставленные сами себе юноши тратили "во зло" [22]. В результате участились конфликты между преподавателями и студентами [23]. В 1808 г. Совет утвердил правила поведения для студентов и перечень наказаний за проступки. За первое нарушение полагалось написать имя провинившегося на черной доске и выставить на 3 дня в спальнях, за второе - черная доска вывешивалась на неделю, далее - студент попадал на разные сроки в карцер [24]. Исключение из университета за поведение не допускалось.

Конфликты инспекторов со студентами и кандидатами происходили постоянно. Основными пороками студентов той поры считались пропуск занятий (опоздание из отпуска, участие в охоте и без причины), беспорядок в спальнях, взрыв хлопушек и поджиг фейерверков, пьянство, конфликты с ночной городской стражей и лекторами. Более серьезными прегрешениями были покушения на преподавателей, случаи сожительства студентов друг с другом, привод в спальные комнаты женщин. Противостоящий студенческой вольнице инспектор оказывался самым ненавистным лицом. В связи с этим на инспекторов устраивались покушения, писались жалобы ректору и попечителю, дело доходило и до суда.

Впрочем, шалостями, пороками, конфликтами не исчерпывалась вся гамма отношений студентов и педагогов. Те же юноши, рискуя жизнью, помогали преподавателям спасать их и университетское имущество во время страшного пожара в сентябре 1815 г. Уезжавших из Казани профессоров трогательно провожали всей университетской корпорацией. Преподаватели были знакомы с семьей и личной жизнью каждого воспитанника, знали его слабости и достоинства, общались с учащимися не только в аудиториях. давали консультации на дому. кормили обедами, делились деньгами. На торжественные акты в университете собирались преподаватели, воспитанники и их многочисленные родственники и знакомые.

Изучив счета, условия жизни и учебы, посетив лекции, просмотрев конспекты студентов и поироСював пищу в университетской столовой, Магницкий заключил: "Казанский университет, пользовавшийся всеми правами и преимуществами ему присвоенными,... злоупотребивший сумму 2 млн рублей, причинивший очевидный вред не токмо от себя непосредственно, но и в обширном округе; по непреложной справедливости, подлежит уничтожению" [25]. Причин для этого, по мнению ревизора, было предостаточно - и подбор слабых преподавателей, и непопулярность университета в местном обществе, и финансовые злоупотребления.

Ревизор явно сгущал краски. Да, Казанский университет был на тот момент наиболее слабым в России. Но пик своего кризиса к 1819 г. он уже прошел. После полного открытия университета в 1814 г., избрания ректора и деканов отделений жизнь в нем стала медленно налаживаться. Профессорской корпорации удалось переломить негативно-недоверчивое отношение местного общества, и число поступающих в университет юношей значительно выросло. Так, в 1818 г. было зачислено 169 человек. Действительно, заканчивали университетский курс обучения единицы, однако те, кто учился, но не получил диплома, успевали вдохнуть университетского воздуха, впитать его дух.

Хотя устав не требовал от университетских преподавателей разработки оригинальных учебных курсов, казанские педагоги создали ряд учебных пособий и руководства. Некоторые из них стали существенным вкладом в соответствующие научные дисциплины и педагогику [26]. В университете развивалась экспериментальная наука.

Если бы ревизор ограничился разоблачением неустройства в административной и хозяйственной жизни университета, он, вероятно, оставил бы по себе добрую память у современников. Но с точки зрения карьеры для Магницкого важно было другое. Он знал о недовольстве императора студенческими волнениями в Германии. Поговаривали, что Александр I примет решение о репрессиях Священного союза в отношении университетов. Магницкий увязывал свое назначение ревизором с этими настроениями "на верху". "Акт об уничтожении Казанского университета тем естественнее покажется ныне, - заверял он, - что без всякого сомнения, все правительства обратят особенное внимание на общую систему их учебного просвещения, которое, отбросив скромное покрывало философии, стоит уже посреди Европы с поднятым кинжалом" [27]. Такая трактовка роли просвещения в государственной жизни сильно отличалась от той, что воплотилась в университетских уставах 1804 г.

Проверяющий улавливал ветер перемен. Умный и хорошо образованный человек, накануне войны 1812 г. пострадавший за близость и сотрудничество с М.М. Сперанским и большими усилиями вернувший себе служебное место в Петербурге, Магницкий желал вписаться в новый поворот политики, хотел оказаться в авангарде ее проводников. Казанский университет из-за своей запущенности мог сослужить хорошую службу в показательном процессе над университетской системой. Обширное досье было готово и представлено на обсуждение в главное правление училищ.

Против позиции Магницкого выступил попечитель Петербургского учебного округа С.С. Уваров. Он одобрил основательность разбора Магницким финансовых и административных нарушений. Об увольнении Яковкина, "с давних пор угнетавшего университет и в конец разорившего гимназию", высказался как о давно ожидаемой благодетельной мере. Но Уварова очень насторожило и удручило проявившееся негативное отношение правительственных чиновников к просвещению в целом. Он призывал: "Успокоимся!... Университет не что иное, как многочисленное сословие, составленное из людей друг от друга независящих, различествующих между собой мнениями, правилами, верою и отчизною. Надобно доказать умышленный заговор между всеми членами онаго, чтоб запечатлеть его клеймом бесчестия" [28].

Выслушав мнения сторон, император не поддержал заключения казанского ревизора. Возможно, Александр I не доверял Магницкому и не собирался поощрять его рвения. Возможно, было жаль детища первых лет правления. Университет был сохранен. Сам же ревизор получил назначение попечителем Казанского учебного округа. Как чиновник, столь хорошо знавший нужды и язвы университета, он должен был исправить и излечить их. Дальше начинается эра попечительства Магницкого, наполненная инструкциями, обличениями, протестами, тотальным контролем.

Вновь назначенный попечитель решил доказать свое усердие и благонамеренность. Начал он с кадров. Среди уволенных были преподаватели, которые либо по состоянию здоровья (престарелые М.И. Герман и И. Эрих, парализованный С.С. Петровский), либо из-за низкой профессиональной подготовки (И.Г. Томас, студент Ф.М. Отсолич, Ф.Л. Брейтенбах), либо по своим нравственным качествам (И.Ф. Яковкин, А.И. Ангольдт. Е.В. Врангель), либо замеченные в пристрастии к алкоголю (П.А. Цеплин), не соответствовали статусу университетского педагога. По "идеологическим" соображениям было произведено лишь одно увольнение - профессора философии И.Е. Срезневского. Именно его лекции и торжественная речь стали основанием для политических обвинений в адрес Казанского университета.

Впрочем, Магницкий впоследствии заботился об участии уволенных профессоров. Он выхлопотал для престарелого Германа проездные для отъезда из Казани, рекомендовал Срезневского для поступления на службу по Министерству юстиции. Вообще далеко не все действия попечителя можно однозначно квалифицировать как "мракобесие", "реакция" и т.п. Например, его усилиями была значительно увеличена сумма, выделяемая на приобретение научной отечественной и зарубежной литературы для библиотеки. Учитывая желания местного дворянства о раздельном проживании их детей с детьми разночинцев (sic! - V.V.), в 1819 г. при университете был учрежден дворянский пансион . Тогда же для поощрения лучших выпускников были введены золотая (за нравственность) и 4 серебряных (за успеваемость) медали [29].

Магницкий поддерживал молодых ученых университетов. Особенно тех, чьи изыскания соответствовали видам правительства. Так, получил возможность стажировки в Императорской Академии наук магистр восточных языков А.О. Ярцев. Адъюнкт технологии А.И. Лобачевский был отправлен в длительную командировку по Сибири для изучения горных заводов и исследования природных богатств этой территории. Экстраординарный профессор астрономии И.М. Симонов получил орден Св. Владимира 4-й степени, а 30 июля 1819 г. отправился в составе экспедиции в кругосветное морское плавание.

Для наведения хозяйственного порядка Магницкий разделил научно-педагогические и административно-хозяйственные функции главы университета. Первые остались в полномочии ректора, вторые были переданы новому должностному лицу - директору. Были перераспределены имеющиеся помещения в пользу учебных аудиторий, предприняты противопожарные меры, была наведена чистота в помещениях, спальнях, кухне, столовой, закуплены постельные принадлежности, посуда, проведено расследование о разворованном имуществе, в учебном корпусе появился привратник, среди студентов было установлено дежурство. Дежурные следили за порядком и дисциплиной, а в конце дня сообщали о происшествиях инспекторам. Для ведения бухгалтерии была введена должность эконома. Обнаруженные в анатомическом театре "размоченные" трупы были захоронены. В попечительство Магницкого был построен главный корпус университета.

Но энергия попечителя не ограничивалась административно-хозяйственной сферой. Он реализовывал в Казани ставшую популярной в петербургских политических кругах идею единства "ведения и религии". Магницкий способствовал созданию и активной деятельности казанского отделения Библейского и Благотворительного обществ, введению религиозных курсов в образование, лично провел чистку университетской библиотеки на предмет изъятия деистических изданий. Преподаватели вынужденно участвовали в инициативах попечителя.

Жизнь Казанского университета изменилась. С одной стороны, в ней был наведен порядок, с другой - все и вся контролировалось и направлялось рукой попечителя. Инструкции, разработанные Магницким для управления Казанским университетом, по сути отменяли многие положения устава 1804 г. Но они были приняты императором. А их действие распространено на Петербургский университет, хотя формально они и не стали законом.

Попечителя интересовали стратегические вопросы управления образованием, а не внутренняя жизнь конкретного университета. Тем не менее он был заинтересован сделать из "своего" университета образцовый. В его понимании "образцовый" значило благополучный в плане дисциплины, отношений, уровня подготовки чиновников. Он был не прочь похвастаться и научными достижениями во вверенном ему заведении. Правда, подход Магницкого к науке был достаточно утилитарный, он ориентировался на сегодняшние практические нужды правительства. Поощрялись географические экспедиции, медицинские изыскания, астрономические наблюдения, химические опыты.

Со временем Магницкого "заносило" все больше. Проведя ревизию и оставив в Казани доверенное лицо, попечитель вернулся в столицу и осуществлял руководство округом, посылая письма, инструкции, произнося речи и отдавая распоряжения. Год от года дух этих посланий становился все более обскурантским. Каждая бумага выносилась на предварительное обсуждение в Главное правление училищ. И в этом был свой смысл.

В Петербурге готовился идеологический переворот. Оппозиция против христианско-мистического курса правительства и лично министра духовных дел и народного просвещения кн. А.Н. Голицына уже сложилась, и Магницкий играл в ней далеко не последнюю роль [30]. При благоприятном исходе он рассчитывал занять кресло министра. Его документы обращенные к Казанскому университету, по замыслу автора, должны были содержать принципы будущей идеологии Министерства народного просвещения. Отсюда их пространный стиль, обобщения. Новая идеология выстраивалась на разоблачении предшествующей и выдвигала национальную идею как основу российского образования.

В таком контексте беды Казанского университета стали приписываться не халатности и казнокрадству, а "проискам немецкой партии". Вот где истоки историографического мифа [31]. Забыв о высоких оценках, данных им немецким ученым в отчете 1819 г., в 1822 г. Магницкий заявил: "Отброшенные в собственном отечестве пришельцы, принеся к нам разврат, а не просвещение ума из провинций германских, едва по имени известных, сидели вокруг сего стола. Голос благочестия и совести заглушался воплями их партии" [32].

Эти рассуждения порождены отнюдь не ксенофобскими или шовинистическими взглядами казанского попечителя. Ни ксенофобом, ни шовинистом Магницкий не был. Зато он был политическим конъюнктурщиком, причем не очень гибким. Его отношение к западной культуре и вообще к Западу раскрывает письмо от 1822 г. к министру. В нем содержалось ходатайство открыть кафедру французской литературы и повысить жалованье учителям французского языка. Показательна при этом аргументация попечителя: "Весь вред, в университетах наших замеченный, произнесен от образований книг и идей, от германских университетов заимствованных. Там зараза неверий и начал возмутительных... поддерживается самым вероисповеданием и ныне зреет во всей силе" [33]. Франция же, по его мнению, от безверия и революционных настроений уже очистилась, вернулась к церкви и монархии. Французские школы ныне соединяют "веру с ведением" и, следовательно, французские школы и научные сочинения не так опасны для России, как немецкие. Усилить изучение в университете французского языка попечитель считал не только безвредным, но и нужным, поскольку "у нас язык французский вышел уже столь общим, что странно было бы не знать его, а во многих родах службы и необходимым" [34]. Министр и император согласились с доводами попечителя, и ходатайство было утверждено.

Ежегодно университет получал очередное инструктивное письмо от попечителя. Сначала он добивался, чтобы каждый студент имел Библию, Евангелие и псалтырь на русском языке [35]; затем требовал преподавать русскую словесность в соответствии с книгой А.С. Шишкова "Рассуждение о красноречии Священного писания"; потом пожелал исключить философию из курса университетского преподавания.

Обличительными выступлениями в министерстве Магницкий нажил себе немало врагов среди коллег. В Казани же ему не перечили и радовались тому, что попечитель не спешит навестить вверенный ему округ. Магницкому регулярно отсылались отчеты о процветании университета под его руководством, о благочестии студентов, направлялись программы и конспекты учебных курсов, составленные согласно его инструкциям в "христианском духе" [36]. Насколько преподаватели им следовали в своей педагогической практике, оставалось на их совести.

Время попечительства Магницкого в истории Казанского университета не было однозначно мрачной эпохой стагнации и запустения. Трудно согласиться с утверждением А.И. Авруса, что "результатом деятельности Магницкого явилось резкое ухудшение положения университета: лучшие профессора были изгнаны или ушли, кадров не хватало, некому было преподавать; за время Магницкого не было опубликовано ни одного научного труда, половина студентов признана неблагонадежной, а новых родители отказывались посылать учиться в Казань" [37]. Труды издавались. Более того, попечитель отдал распоряжение, чтобы университетские преподаватели создавали оригинальные курсы лекций. Студентов стало больше, а место приглашенных немецких профессоров постепенно занимали их русские ученики, среди них И.М. Симонов и Н.И. Лобачевский.

Министром Магницкий не стал. После отставки Голицына этот пост был отдан 70-летнему А.С. Шишкову, и тот оказался не прочь избавиться от бывшего союзника. Он неоднократно высказывал Магницкому недовольство тем, что казанский попечитель живет безвыездно в Петербурге и не знает реального положения дел во вверенном округе. В связи с этим в начале августа 1825 г. Магницкий был вынужден отправиться в Казань. В его отсутствие на заседании Главного правления училищ был рассмотрен и признан неудовлетворительным ежегодный отчет по казанскому округу. А Шишков объявил членам правления, что Магницкий истратил 400 руб. государственных денег, выделяемых на ежегодную визитацию округа, а сам в Казань не ездил.

1 декабря 1825 г. Магницкий был арестован. Почти в то же время в Петербурге произошла смена верховной власти, и это отразилось на жизни российских университетов. Планы и инициативы политиков, определявших правительственный курс в области образования последних лет правления Александра I, оборвала неожиданная смерть императора. Новый монарх Николай I не относил себя к сторонникам "церковного заговора" и вообще не сочувствовал каким-либо оппозиционным группам. Вскоре после суда над декабристами наиболее одиозные сановники были отправлены в отставку. Среди них были А.А. Аракчеев, Д.П. Рунич, М.Л. Магницкий.

Отставка Магницкого с поста попечителя сопровождалась ревизией. Проводивший ее сенатор П.Ф. Желтухин признал деятельность попечителя неудовлетворительной, обнаружил финансовые нарушения [38]. Магницкий в сопровождении жандармских чинов был отправлен в ссылку в Ревель. Почти год обязанности попечителя исполнял ректор К.Ф. Фукс, пока в 1827 г. новым попечителем округа не был назначен казанский помещик, полковник в отставке М.Н. Мусин-Пушкин [39]. В том же году состоялось избрание на пост ректора Казанского университета профессора Н.И. Лобачевского []. Многолетнее сотрудничество этих людей, их дружба открыли новую страницу в истории Казанского университета - эпоху его расцвета. Расцвета организационного, педагогического и научного. Причем основы последнего были заложены в описываемое тяжелое для Казанского университета время.

Итак, ревизия 1819 г. вряд ли имела такое кардинальное значение для судеб российского просвещения, которое ей приписывается. Очевидно, в данном случае сработал механизм массового сознания: важно не что сделано, а кем и как. Проверка Казанского университета устойчиво маркируется не местом и не годом ее проведения, а личностью проверяющего - "ревизия Магницкого". Процесс и личность слились воедино, стали символом реакции и обскурантизма.

Но тогда возникает следующий вопрос: почему Магницкий в исторической памяти остался столь негативной фигурой? Ведь не столь уж он необычен. Вот строки из его формулярного списка: унтер-офицер лейб-гвардии Преображенского полка (1781), сержант (1792), ординарец майора лейб-гвардии Преображенского полка кн. Голицына (1795). капитан ( 1796), титулярный советник Коллегии иностранных дел (1798), коллежский асессор ( 1798), канцелярский служащий Венского посольства (1799), надворный советник в Парижской миссии (1801), служащий канцелярии государственного канцлера (1802), коллежский советник (1803), начальник экспедиции в МВД (1803), статский советник ( 1807), статс-секретарь по департаменту законов в Государственном Совете (1810), директор комиссии составления военных уставов и уложений (1811) [41]. Из воспоминаний и писем современников тех лет образ Магницкого рисуется в ярких и доброжелательных тонах. Он отличался поэтическим даром, остроумием, бы прекрасно образован, имел приятную внешность и элегантные манеры. Это был типичный представитель дворянской культуры александровской эпохи.

Но его назначению ревизором в Казань предшествовали трагические события. В 1812 г. по подозрению в шпионаже, а скорее всего за его дружбу и сотрудничество со Сперанским, Магницкий был лишен всех должностей в Петербурге и отправлен в Вологду. Видимо, в ссылке произошел его нравственный надлом. Сперанский сообщал друзьям, что Магницкий ведет себя неразумно и нервно.

После формального оправдания он получил должность сначала Воронежского вице-губернатора, а затем гражданского губернатора Симбирска. Следуя буквально приписке высочайшего указа - "желая сим (назначением. - Е.В.) способ усердною службою очистить себя в полной мере" [42]., Магницкий испортил отношения с местным дворянством. Н.И. Тургенев, посетивший летом 1818 г. свои симбирские деревни, записал: "Магницкий делает здесь некоторую эпоху своим управлением. По всей губернии беспрестанные следствия против дворян, употребляющих во зло власть свою, ...начинаю уважать его как защитника крестьян, хотя и вижу в действиях его неосторожность и неопытность его, а может быть, и желание выслужиться..." [43]. Когда противоречия накалились до предела, Магницкий умолял влиятельного кн. А.Н. Голицына способствовать его возвращению в Санкт-Петербург. Князь сдержал обещание. В январе 1819 г. Магницкий был принят на службу в Министерство народного просвещения, а в феврале отправился с ревизией в Казань.

Теперь это был совсем другой человек - не тот которого некогда знали и любили Н.И. Тургенев и М.М. Сперанский. Он стал меркантильным и циничным чиновником. Пределы допустимого для достижения карьеры расширились, Магницкий писал доносы на нижестоящих, сослуживцев, бывших друзей и даже на вел. кн. Николая Павловича. Правда, письма-доносы не были для того времени делом чрезвычайным, их писали многие, но чаще писали, обличая политику, чем людей.

Магницкий стал общественным изгоем еще при жизни. Дело в том, что, с точки зрения культурной нормы эпохи, он - фигура пограничная. Можно сказать, что казанский ревизор и попечитель опередил свое время. Обычно эта фраза произносится в отношении ученых, чьи замыслы оказались не поняты современниками, но оценены потомками, или в отношении государственных деятелей, чьи предложения были реализованы спустя многие годы после их смерти. Магницкий опередил свое время, с точки зрения доминировавшего тогда типа личности. Его поступки, почти обычные для чиновника нашего времени и в общем-то приемлемые для бюрократической России второй половины XIX в., казались его современникам низменными, гнусными, мелочными.

Александровская эпоха культивировала личность просвещенную, возвышенную, романтическую [44]. Нормой было патерналистское отношение вельмож к росткам российского образования. И.И. Шувалов, М.Н. Муравьев, М.М. Херасков, К.X. Ливен, С.С. Уваров - это не просто чиновники на ниве образования. Все они - просветители по своим ценностным установкам, покровители наук и ученого сословия. Магницкий же вошел в историю Казанского университета как контролер, разоблачитель, представитель власти. Смысл его многочисленных инструкций и предисловий университетскому совету - в институализации данной ему власти.

В отличие от многих современников Магницкий-попечитель не обольщался в отношении самоценности науки и просвещения, но подорвать развитие, разрушить вверенный ему университет он намерения не имел. Проведенная им ревизия была оправданной, и сама по себе стала благом для развития Казанского университета. После нее он освободился от балласта слабых преподавателей, был наведен порядок в финансах, началось строительство основного корпуса. Другое дело, что казанский попечитель стремился в духе времени сделать из Казанского университета образцовое по благонадежности, религиозным устоям, дисциплине заведение. И в этом стремлении превзошел самые охранительные намерения монарха в отношении университетского образования, что и послужило главной причиной его отставки в 1826 г.

Магницкому не прощали меркантильности и цинизма. Он был антипатичен и тем, против кого действовал, и тем, с кем действовал заодно. Недаром А.С. Шишков, ставший министром не без помощи Магницкого, постарался от него избавиться. Казанский ревизор был антипатичен императору Александру. Уж слишком не вязался его образ с представлениями о благородстве, хотя Магницкий был, безусловно, верноподданным. Один из сотрудников кн. А.Н. Голицына, П. фон Гетце в своих воспоминаниях записал услышанный им от князя диалог последнего с императором Александром I. Монарх предупреждал друга о том, что Магницкий станет первым, кто его предаст [45]. Возможно, данный диалог - проекция случившегося на прошлое, но такого рода свидетельства формировали историческую память. И факт ревизии Казанского университета прочно увязался с отношением к личности проверяющего. Между тем хотя Магницкий и не был положительным героем в истории, но не был он и законченным злодеем.

Свой имидж реакционера и обскуранта Магницкий приобрел, став попечителем и пытаясь навязать созданную им систему управления Казанским университетом всем университетам России. Негативное восприятие современниками его действий порождала моральная нечистоплотность Магницкого - интриганство, склонность к доносам, предательству. Сквозь призму этих оценок все действия попечителя обретали в глазах современников скрытый злодейский смысл.

Кроме того, сам ревизор в сознании российских образованных людей - фигура нарицательная. Образ Хлестакова уже давно перешел в разряд метафор. В этой связи историки не раз сравнивали Магницкого с гоголевским героем. Так, Н.Н. Булич писал: "Без сомнения, неожиданное появление ревизора, имевшего большие полномочия, могло походить на заключительную немую сцену гоголевского «Ревизора»... Это был не действительный ревизор... С большими данными ему полномочиями и властью, с громадным самомнением, с хвастовством и познаниями, напоминающими гоголевского героя, но без его простодушия и доброты, Магницкий только мог вредить" [46].

Был и еще ряд факторов, предопределивших формирование именно такой версии событий. Дело в том, что университеты в сознании либеральной интеллигенции России XIX в. олицетворяли прогресс, просвещение и как таковые противопоставлялись верховной власти как некие островки свободомыслия в океане лжи и притворства карьеристов-приспособленцев [47]. В связи с этим ревизии воспринимались как форма наказания университета верховной властью, попытка ограничить университетскую свободу, а то и подорвать его существование. Постепенно в массовом сознании сложилось противопоставление власти просвещению. Складывается парадоксальное впечатление: правительство делало все, чтобы заглушить науку, а она вопреки этим титаническим усилиям процветала.

Итак, историографический миф о проверке Казанского университета 1819 г. покоится на трех презумпциях: университет - оплот прогресса; ревизия - средство властного подавления просвещения: Магницкий - реакционер и обскурант. Соединение этих позиций в одной точке придало мифу статус неприкосновенности. И сегодня попытка осмыслить события, произошедшие в Казанском университете почти 200 лет назад, воспринимаются как низвержение основ, переворачиванис истории "с ног на голову". Почему?

Вероятно, срабатывает подсознательное нежелание увидеть в отрицательном заклейменном герое типичные черты, признать в нем одну из возможных для университария альтернатив жизненного пути. Ведь в конце концов Магницкий - университетский человек, взращенный в тех же гуманистических и либеральных традициях, что и братья Тургеневы. С точки зрения университетских друзей, Магницкий - предатель их идеалов. Независимо от результатов ревизии 1819 г., он - отщепенец. Это то, чего мы все боимся и не хотим. Пусть лучше Магниций останется чиновником министерства. Университет и сегодня живет романтизмом, семейным характером внутренних отношений. Меркантилизм и цинизм смертельно опасны для духа и идеи университета. И он чувствует это и клеймит, пусть задним числом, такие прецеденты.

Примечания

1. Мироненко С.В. Самодержавие и реформы: Политическая борьба в России в начале XIX века. М., 1989. С. 210-211.

2. Булич Н.Н. Из первых лет Казанского университета (1805-1819): Рассказы по архивным документам. Ч. 1. Изд. 2. СПб.. 1904. С. 727.

3. Flynn J.T. The University reform of tsar Alexander I (1802-1835). Washington. D.C., 1988. P. 96.

4. Булич Н.Н. Указ. соч. С. 386-387.

5. Стурдза А.С. Записка о нынешнем положении Германии / Пер, с фр. Е. Ляминой // Россия: Культурные практики в идеологической перспективе. Вып. 3(1 1). М.; Венеция, 1999. С. 153.

6. Подробнее об этом см.: Вишленкова Е.А. Религиозно-мировоззренческие аспекты университетской политики в России первой четверти XIX века // Ученые записки Казанского университета. Т. 134. Казань, 1998. С. 116-128.

7. Стурдза А.С. Вера и ведение, или рассуждение о необходимом согласии в преподавании религии и наук питомцам учебных заведений. Одесса, 1833. С. 42.

8. РГИА, ф. 733, оп. 39, д. 259 ("Дела о ревизии Казанского университета М.Л. Магницким и проведенных им реакционных мероприятиях, увольнении профессоров и назначении на их место новых, насаждении начал церковности и мракобесия", февраль 1819-1822). л. 1-1 об. Подробнее о ревизии Казанского университета в 1819 г. Магницким см.: Минаков А.Ю. М.Л. Магницкий: к вопросу о биографии и мировоззрении предтечи русских православных консерваторов XIX века // Консерватизм в России и мире. Воронеж, 2001.

9. РГИА, ф. 733, oп. 39, д. 259, л. 1 об.

10. Там же, л. 3.

11. Там же, л. 4 об.

12. Там же, д. 40 ("Дело об увольнении профессоров Казанского университета И.П. Каменского, П.А. Цеплина и адъюнкта г.И. Карташевского. обвиненных в нарушении дисциплины". 1 1 октября 1806 г. -20 октября 1807 г.), л. 73.

13. Там же. д. 130 ("Дело о службе попечителя КУО М.А. Салтыкова" 16 сентября 1812 г.)

14. Там же. д. 259, л. 15.

15. Цит. по: Андреев А.Ю. Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века. М., 2000. С. 120.

16. Булич Н.Н. Указ. соч. С. 233-235.

17. РГИА, ф. 733, оп. 39, д. 22 ("Дела об ассигновании штатной суммы на содержание Казанского университета", 14 июня 1805-30 августа 1833 г.), л. 1.

18. Б улич Н.Н. Указ. соч. С. 387-389.

19. РГИА, ф. 733, on. 39, д. 84 ("Дело об изменении цвета мундира для воспитанников Казанского университета и гимназии" 1809-1812), л. 12.

20. Нагуевский Д.И. Профессор Франц Ксаверий Броннер. его Дневник и Переписка (1758-1850). Ч. 2. Казань. 1902. С. 141.

21. Национальный архив Республики Татарстан (далее: НА РТ), ф. 977, оп. "Училищный комитет", д. 49 ("Документы о покупке 11 шпаг для студентов за 1811"). л. 121.

22. Нагуевский Д.И. Указ. соч.; НА РТ. ф. 977, оп. "Совет", д. 51 ("Документы о конфликте студента университета Замятина с казанской полицией", 1813 г.)

23. НА РТ, ф. 977, оп. "Совет", д. 75 ("Переписка с попечителем Казанского учебного округа, инспектором студентов о конфликтах профессоров со студентами", 1813).

24. Б улич Н.Н. Указ. соч. С. 404-405.

25. РГИА, ф. 733. оп. 39, д. 259, л. 48.

26. Отдел рукописей и редких книг Научной библиотеки Казанского государственного университета (далее: ОРРК НБ КГУ), № VI/4, с. 75; Начальные основания народного богатства и государственное хозяйство, следуя теории А. Смита. Соч. г. Сарториуса / Пер. с нем. адъюнкт Казанского университета Петр Кондырев. Казань. 1812; Беспалов М.Н. К вопросу о возникновении библиографии политической экономии и статистики в России // Советская библиография. 1975. № 6(154). С. 37-45; Марков И.Г. Первый библиографический указатель но политической экономии в России // Ученые записки Московского государственного библиографического института. Вып. 6. 1960. С. 72-83.

27. РГИА, ф. 733, on. 39, д. 259, л. 49 об.

28. Там же, л. 190 об.

29.Там же, д. 280 ("Дело об утверждении рисунка медали для награждения студентов Казанского университета", 1819-1822).

30. Кондаков Ю.Е. Духовно-религиозная политика Александра I и русская православная оппозиция (1801-1825). СПб.,1998.

31. Загоскин Н.П. История императорского Казанского университета. Т. 1. Казань, 1902. С. 212.

32. РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 2 ("Записка М.Л. Магницкого о мероприятиях, проведенных им в Казанском университете и план мероприятий, намеченных к проведению", 1822), л. 2-2 об.

33. НА РТ, ф. 92, оп. 1, д. 1547 ("Об усилении преподавания французского языка", 30 июня 1822 г.), л. 1.

34. Там же.

35. ОРРК НБ КГУ. № 6791 ("Материалы о необходимости иметь каждому студенту Библию, Новый Завет и Псалтырь". 1822).

36. ОРРК НБ КГУ, № 4045 ("Речи. программы и конспекты профессоров Казанского университета", 1824), л. 29-149.

37. Аврус А.И. История российских университетов. М., 2001. С. 39.

38. Галиуллина Р.Х. Михаил Николаевич Мусин-Пушкин - попечитель Казанского учебного округа (1827-1845 гг.). Дис. ... канд. ист. наук. Казань, 1997; РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 204 ("О ревизии Казанского университета и гимназии", 1826-1835), л. 439.

39. РГИА, ф. 733. оп. 40, д. 203 ("Об увольнении попечителя Казанского учебного округа М.Л. Магницкого и назначении ректора университета К.Ф. Фукса и.о. попечителя", 1826), л. 6.

40. Там же, д. 271 ("Об утверждении Н.И. Лобачевского ректором Казанского университета" 1827), л. 17.

41. Там же, д. 203, л. 12.

42. Корф М.А. Жизнь графа М.М.Сперанского. Т. 2. СПб.. 1861. С. 118-119.

43. Архив братьев Тургеневых. Вып. 5: Дневники и письма Н.И. Тургенева за 1816-1824 годы. Пг., 1921. С. 132.

44. Прекрасную, тонкую, полную психологических наблюдений характеристику человека александровской эпохи дали В.В. Пономарева и Л.Б. Хорошилова в книге "Университет для России" (Т. 2. Московский университет в александровскую эпоху. М., 2001).

45. Goetze P.O. Von Furst Alexander Nikolajewitsch Galitsin und seine Zeit. Leipzig, 1882. S. 81 .

46. Булич Н.Н. Указ. соч. С. 728.

47. Мысль утопичная. По природе своей университет кровно заинтересован в сильной политической власти, зависит от нее. Политическая нестабильность и первую очередь бьет по школе.