VIVOS VOCO: Связь в годы войны. Беседа с маршалом И.Т. Пересыпкиным

Иван Терентьевич Пересыпкин (1904-1978) был известным советским военачальником и одним из членов советского правительства периода Великой Отечественной войны. В 1919 г. он вступил в ряды Красной армии, участвовал в Гражданской войне, был политруком и командиром отдельного эскадрона связи 1-й кавалерийской дивизии, затем военным комиссаром Научно-исследовательского института связи РККА, а с мая 1939 г. по июль 1944 г. - наркомом связи СССР. Одновременно с 1941 г. Пересыпкин являлся заместителем народного комиссара обороны СССР и начальником Главного управления связи Красной армии. В 1944 г. И.Т. Пересыпкину (первому среди воинов-связистов) было присвоено только что учрежденное воинское звание маршала войск связи. После войны он работал начальником связи сухопутных войск Вооруженных сил СССР, а затем инспектором группы генеральных инспекторов Министерства обороны СССР. Интервью было дано Г.А. Куманеву 11 апреля 1978 г.

Как Вы стали народным комиссаром связи СССР?

В мае 1937 г. я окончил командный факультет Военной электротехнической академии и был назначен военным комиссаром Научно-исследовательского института связи Красной армии. Не успел я как следует войти в курс дел, как 7 января 1938 г. получил назначение на должность военного комиссара управления связи РККА. Одновременно приказом наркома обороны СССР Ворошилова мне было присвоено воинское звание полковника. Начальником управления был опытный командир и заслуженный связист комдив Найденов - человек очень скромный и душевный. Но состояние дел оставляло желать лучшего: узлы связи строились медленно, войска не обеспечивались кадрами связистов и испытывали острую нехватку в средствах связи. Словом, нерешенных вопросов было немало.
В феврале того же года меня вызвали к наркому обороны с докладом. В конце встречи Ворошилов вдруг спросил: “А как вы бы посмотрели на предложение занять пост начальника Управления связи Красной армии?” Я сразу же отказался, сославшись на то, что не имею достаточного практического опыта и необходимой подготовки. При этом я заметил, что пришел просить определенной поддержки в работе, а не для того, чтобы был снят с должности нынешний начальник управления, которого мы все уважаем. Ворошилов отнесся к моим словам довольно спокойно и попросил дежурного адъютанта пригласить начальника Генерального штаба Бориса Михайловича Шапошникова. Когда он пришел, Ворошилов спросил его: “Борис Михайлович, если мы назначим товарища Пересыпкина начальником Управления связи, это будет лучше или хуже?” После небольшой паузы Шапошников ответил: “Думаю, что будет лучше, товарищ нарком”. Но я снова повторил свои контрдоводы и, чтобы как-то выйти из положения, предложил назначить меня заместителем начальника управления. После некоторого раздумья Ворошилов согласился, и через несколько дней назначение меня первым заместителем начальника Управления связи состоялось. Однако работать в этой должности мне так и не довелось.
Через несколько дней я был приглашен в Управление кадров ЦК ВКП(б), где прошел собеседование по довольно широкому кругу вопросов. Меня попросили заполнить несколько анкет и написать автобиографию. Я терялся в догадках. В чем дело? Для чего все эти беседы на таком высоком уровне? 9 мая 1939 г. в 10 часов вечера, когда я еще был на работе, раздался звонок правительственного телефона. Человек, не назвавший себя (позднее я узнал, что это помощник Сталина Алексей Николаевич Поскребышев), но спросивший меня, кто у телефона, сказал: “Вам, товарищ Пересыпкин, нужно сейчас же приехать в Кремль к товарищу Сталину”.

Вам приходилось раньше встречаться со Сталиным, видеть его вблизи?

В Москве после окончания академии я работал около двух лет и за это время видел Сталина на заседании Политбюро, когда подводились итоги боевых действий в районе озера Хасан, а также на совещании в ЦК партии с советскими танкистами, вернувшимися из Испании. Кроме того, я видел Сталина на парадах и приемах, но непосредственно встречаться с ним мне еще не приходилось. Поэтому, направляясь в Кремль по личному приглашению Сталина, я, конечно, основательно волновался. На служебной автомашине ЗИС-101 я быстро доехал до Кремля и через Боровицкие ворота попал на Ивановскую площадь. Войдя в указанный подъезд и поднявшись на лифте, я оказался в небольшом вестибюле. В коридоре стояла абсолютная тишина. Я обратил внимание на то, что на всех дверях отсутствовали таблички с именами сотрудников. Постучал в первую попавшуюся дверь. Ее открыл уже немолодой человек с необычно красным лицом. Это и был помощник Сталина Поскребышев. Он предложил мне сесть и, попросив подождать, куда-то вышел. Вскоре Поскребышев вернулся, проводил меня в соседнюю комнату и, указав на большую дверь, медленно и как-то торжественно произнес: “Идите, вас ждет товарищ Сталин”.
Открыв дверь, я оказался в ярко освещенном кабинете. Письменный стол Сталина находился в правом дальнем углу. Слева от входа стоял ничем не покрытый длинный стол, за которым позднее не раз мне приходилось сидеть во время различных заседаний. На Сталине был легкий светло-серый костюм военного покроя. На ногах - мягкие черные сапоги без каблуков, какие обычно носят горцы на Каказе. В его левой руке дымилась знаменитая трубка. В кабинете был также и Молотов, который недавно беседовал со мной. Я представился, со мной поздоровались, а затем Сталин ушел в глубь своего просторного кабинета. Потом, вернувшись, он вплотную подошел ко мне и, пристально глядя в глаза, неожиданно сказал: “Мы решили назначить вас, товарищ Пересыпкин, народным комиссаром связи Союза ССР. Каково ваше мнение на этот счет?”
Я мог ожидать чего угодно, но только не этого. Я просто оторопел и в первый момент даже не нашел слов для ответа. Потом, волнуясь, сказал, что только недавно окончил академию и работаю всего около двух лет, а до этого командовал эскадроном связи одной дивизии. “Очень прошу вас, товарищ Сталин, не назначать меня наркомом связи. Этот пост будет мне не по силам”, - сказал я. Сталин улыбнулся и спросил: “Вы, оказывается, кавалерист? В какой же дивизии служили?” Я ответил, что служил на Украине в первой кавалерийской дивизии. Возвращаясь к основной теме разговора, Сталин заметил: “Пусть вас масштаб предстоящей работы не беспокоит. Мы поможем вам”.
Затем он снял телефонную трубку, набрал номер и кому-то сказал: “Наркомом связи назначаем Пересыпкина. Завтра опубликовать в печати”. Снова повернувшись ко мне, Сталин добавил, чтобы я сейчас же отправлялся в ЦК и там подготовил предложения о составе коллегии Наркомата связи. При этом мне предоставлялось право включить в состав коллегии и компетентных военных. Я высказал сомнение, что нарком обороны охотно отпустит в Наркомат связи своих специалистов. Сталин снова улыбнулся и сказал: “Не волнуйтесь, товарищ Пересыпкин, мы попросили товарища Ворошилова отпустить из Наркомата обороны всех, кого вы назовете”.
Так и произошло. В ЦК партии мы работали всю ночь, подготовив проект решения Политбюро о составе коллегии Наркомата связи СССР. Там я получил и немало дельных советов, и обстоятельную информацию о положении в наркомате. Возвращаясь ранним утром домой, я размышлял, чем же привлекла руководство моя кондидатура. Может быть, не последнюю роль сыграло мое высшее специальное образование и тот факт, что я был военным? Я также вспомнил, что несколько наркомов связи (до 1932 г. наркомов почт и телеграфов) были репрессированы. Это Смирнов, Любович, Антипов, Рыков, из НКВД пришли Ягода, Халепский, Берман. Одно время эту должность занимал и Ярцев, тоже пришедший из органов внутренних дел. Не случайно, когда я стал наркомом, на одном из хозяйственных активов один отчаянный участник заседания сказал, что, мол, наркомы приходят и уходят, а связисты остаются... Утром на страницах “Правды” появилось сообщение о моем назначении наркомом.

Когда Вы приступили к новой работе и каков был круг Ваших основных задач?

К работе я приступил в то же утро, 10 мая 1939 г., прибыв к 9 часам утра на Центральный телеграф по адресу улица Горького, 17, где тогда размещался Наркомат связи СССР. Меня никто не встретил и не представил. Предъявив удостоверение, я прошел в кабинет наркома, пустовавший около 6 месяцев, и начал входить в курс дела. Через несколько дней Совнарком утвердил состав коллегии Наркомата. Туда вошли: Сергейчук - бывший работник железнодорожного транспорта, военные специалисты Павлюченко, Попов. Заместителями наркома назначили Конюхова, Омельченко, Фортушенко, Алешина. Несмотря на молодость, все они были хорошими специалистами, и недостаток опыта руководящей работы возмещали стремлением трудиться инициативно и энергично.
Что было характерно для нашей работы в предвоенные годы? Органы связи в ту тревожную пору (ведь осенью 1939 г. уже разразилась Вторая мировая война) готовились выполнить задачи, диктовавшиеся боевой обстановкой. В СССР исторически сложилось так, что проводная связь имела радиальное построение. Линии связи расходились от Москвы к республиканским и областным центрам, от них - к районным, от районных - к сельсоветам, колхозам и совхозам. При такой системе два сельсовета или колхоза, находившиеся буквально рядом, скажем в 5 км друг от друга, могли практически связаться только через Москву. Это было, конечно, крайне неудобно. Поэтому в предвоенные годы начали усиленно строить соединительные линии между сельсоветами, колхозами, районами, областями и т.п. К сожалению, эта работа не была закончена к началу Великой Отечественной войны. Второй существенный недостаток состоял в полном отсутствии междугородных кабельных линий связи. В нашей стране к началу фашистской агрессии не было ни одного междугородного кабеля. Во время советско-финляндской войны зимой 1939/1940 г. связь о Ленинградом и штабом Северо-Западного фронта поддерживалась по столбовым воздушным линиям. И вот во время разговора Сталина с командующим фронтом С.К. Тимошенко в телефоне стали прослушиваться какие-то посторонние разговоры. Сталин, конечно, устроил нам разнос. Как полагается, было проведено расследование, мы доказали, что все дело в отсутствии подземной кабельной связи, и предложили проложить междугородный кабель между Москвой и Ленинградом - первый в стране магистральный кабель связи.
Конечно, мы не представляли себе тогда, какие нас ожидают трудности, поскольку пришлось бы копать траншеи в сильные морозы. Когда все предложения были представлены Сталину, он заявил, что это очень дорогой проект, требующий много цветного металла. В итоге наши предложения отклонили, и в Великую Отечественную войну мы вступили, не имея магистральных кабелей. Отрицательно сказалось на работе связистов в военное время и отсутствие запасных узлов связи. Правда, в Москве были небольшие укрытые, но довольно примитивные станции, и брать их в расчет не приходилось. Когда я начал работать в Наркомате связи, нам разрешили построить в Москве запасной подземный узел связи. К началу войны он полностью закончен не был, но аппаратуру мы все же туда поставили, так как если бы, не дай Бог, на Центральный телеграф упала какая-нибудь крупная бомба, то Москва сразу же лишилась бы связи (и телеграфной, и телефонной) со всей страной, по всем направлениям. Подземный был единственный узел, который гарантировал, что воздушное нападение противника на средства связи столицы не повлияет на их нормальную работу.

Какой Вы нашли работу отечественной почты после того, как вступили в должность наркома связи? Существует мнение, что накануне войны ее работа во многом оставляла желать лучшего.

Все это сильно преувеличено, хотя, конечно, недостатков здесь, как и в каждом большом деле, было немало. В довоенном 1940 г. наши почтовые работники (а тогда в стране было более 51 тыс. предприятий почтовой связи) перевезли и доставили около 2.5 млрд писем и более 6.5 млрд газет, журналов и других периодических изданий. Я убежден, что труд почтальона вполне соизмерим с трудом рабочих тяжелой промышленности. И если у нас уже кое-где появились памятники людям военной поры - безымянному танкисту, летчику, шахтеру, врачу, учителю, строителю, то обязательно нужно соорудить памятник и почтальону.

Как Вы и Ваши коллеги ощущали приближение фашистского нападения? Ведь, как известно, связисты иной раз первыми узнают о многих событиях.

Мы, безусловно, чувствовали неумолимое приближение войны: за несколько дней до 22 июня 1941 г. дипломаты, находившиеся в Москве, никак не могли связаться по телефону со своими странами. Берлин все время тормозил эти связи, и мы вынуждены были доложить правительству, что берлинская станция саботирует транзитные связи из Москвы с другими государствами, ссылаясь то на неисправность линий, то на какие-то другие неполадки. Это свидетельствовало о том, что немцы хотели изолировать нашу столицу от внешнего мира.

Были, наверное, и еще какие-то трудности накануне войны?

Конечно. Начиная с 1937 г. капиталовложения в развитие связи непрерывно снижались. Тут, возможно, были виноваты и мы, поскольку выделяемые средства полностью не реализовывались, хотя для этого имелись свои причины. Было и еще одно обстоятельство, связанное с неудовлетворительным уровнем материально-технического снабжения. Наша промышленность средств связи была очень маломощной. У нас по сути дела имелся единственный завод “Красная заря”, выпускавший телефонную аппаратуру всех типов. Завод им. Кулакова делал телеграфные аппараты СТ-35 и Бодо, а завод им. Коминтерна - мощную радиоаппаратуру. Все они находились в Ленинграде и не удовлетворяли даже минимальных потребностей в средствах связи. Таким образом, к началу фашистской агрессии нам не удалось осуществить намеченную программу оснащения войск связи всем необходимым. На 1 июня 1941 г. войска связи были обеспечены: телеграфными аппаратами Бодо на 69%, СТ-35 - на 35, Морзе - на 76, индукторными телефонными аппаратами - на 37, полевым телеграфным кабелем - на 30%. Не лучше обстояло дело и с обеспечением радиоаппаратурой.

Где Вы встретили первый день войны?

Накануне фашистского нападения на СССР, 19 июня 1941 г. около 10 часов вечера позвонил Поскребышев и сообщил, что меня приглашает к себе Сталин. По какому вопросу меня вызывают, Поскребышев, как обычно, не сказал. Такие вызовы случались довольно часто, и обычно до встречи со Сталиным было невозможно догадаться, для чего ты должен прибыть в Кремль. В кабинете Сталин был один. Он поздоровался со мной, предложил сесть, а сам несколько минут прохаживался, о чем-то размышляя. Сталин показался мне несколько взволнованным. Подойдя ко мне, он остановился и сказал: “У вас не все благополучно, товарищ Пересыпкин, со связью и расстановкой кадров в Прибалтийских республиках. Поезжайте туда, разберитесь и наведите порядок”. Из Кремля я поехал в Наркомат связи, где вместе со своими заместителями наметил ряд сотрудников, которым следовало отправиться со мной в командировку.
Но наша поездка задержалась. На следующий день, в пятницу 20 июня, состоялось заседание правительства, на котором был и я. Председательствовал глава СНК СССР Сталин. При обсуждении одного из вопросов потребовалось создать комиссию для подготовки проекта решения. В ее состав по предложению Сталина был включен и я. Во второй половине дня 21 июня комиссия закончила работу и документ был подписан. После этого я побывал в наркомате и часа через два уехал на дачу. Однако вскоре мне позвонил Поскребышев и сказал, чтобы я срочно связался по телефону со Сталиным. “Вы все еще не уехали?” - спросил он меня. Я попытался объяснить, что по его же поручению работал в комиссии, но он меня перебил: “Когда же вы выезжаете?” Я вынужден был ответить: “Сегодня вечером”. В 23 часа мы тронулись в путь. В Орше к нашему вагону подошел начальник местной конторы связи, спросил замнаркома Омельченко и вручил ему совершенно непонятную телеграмму: “Связи изменением обстановки не сочтете ли нужным вернуться Москву? Пересыпкин”.
Самое удивительное, что в правительственной телеграмме стояла моя подпись. Мы терялись в догадках и только после возвращения в Москву выяснилось, что телеграмму по собственной инициативе дал мой первый заместитель К.Я. Сергейчук. Оказавшись большим “конспиратором”, он решил не разглашать, что в поезде Москва-Вильнюс едет нарком. “Мне ничего непонятно, - сказал я. - Что случалось? Что это за "изменение обстановки"?” Местный начальник связи удивился еще больше. “А разве вы ничего не знаете? Началась война”. - “Уже?!” - Только это слово я и смог произнести в тот момент. Мы вышли на перрон. В ясном солнечном небе высоко над Оршей кружил, очевидно, германский самолет-разведчик. Связавшись с Москвой, я получил указание Ворошилова немедленно возвращаться в столицу.
Мы выехали в Москву во второй половине дня на потрепанной полуторке. Легковых машин в Орше вообще не оказалось. По пути пересели на ЗИС-11а (автомашина по нашему звонку была выслана из Смоленска). В Смоленске мы ознакомились с работой местных почтовиков, а затем на двух черных наркомовских “бьюиках”, высланных из Москвы, направились к столице. В моей автомашине был радиоприемник (тогда это было редкостью), и, подъезжая к Москве, я включил его, чтобы послушать последние известия. На многих частотах лилась страшная антисоветчина, звучали фашистские бравурные марши, слышались крики “Зиг хайль!” и “Хайль Гитлер!”. Враг хвастливо сообщал, что Красная армия разбита и через несколько дней германские войска будут в Москве. Слушать весь этот бред было невозмоможно, и я выключил радиоприемник.
Рано утром 23 июня мы подъехали к Москве, а днем 24 июня я был вызван к Сталину. Он подробно расспросил меня о состоянии связи с фронтами, республиканскими и областными центрами, поинтересовался неотложными нуждами Наркомата связи. Я откровенно доложил ему об увиденном в Орше и Смоленске, об услышанном в эфире по дороге в Москву и о том, что нас особенно беспокоит работа московского узла связи. В то время и наркомат, и телеграф, и Центральная международная телефонная станция находились в одном здании на улице Горького. И достаточно было вражеской авиации вывести его из строя, как сразу же на многих важных направлениях могла бы одновременно нарушиться и телеграфная, и телефонная связь. “А что требуется? -спросил Сталин и, подвинув ко мне чистые листы бумаги, сказал, - пишите”. Я сел за стол и стал писать, перечисляя все, что требуется в первую очередь. Сталин в это время ходил по кабинету, поглядывая на меня. Когда я закончил, исписав несколько листов бумаги, он быстро их просмотрел и написал резолюцию “Согласен”. Потом сказал, чтобы я отправился к Чадаеву, который должен “выпустить закон”. (Я.Е. Чадаев в течение всей войны работал управляющим делами Совнаркома СССР и не раз оказывал Наркомату связи необходимую помощь и содействие.)

Как проявили себя связисты в первые дни войны?

Требовалось срочно обеспечить устойчивую связь Ставки Главного командования Красной армии, штабов ВВС, войск ПВО и Военно-морского флота со всеми фронтами, флотами и военными округами. Резко повысился контроль за состоянием фронтовой связи. Все средства и прежде всего резервные и запасные узлы были приведены в полную боевую готовность. Кроме того, в первый же месяц войны мы перевели весь руководящий состав Наркомата, предприятий связи Москвы, Ленинграда, областных центров, республиканские и областные управления на казарменное положение. Люди постоянно находились на рабочих местах, обеспечивая устойчивую связь.
В последние дни июня 1941 г. в Наркомат связи позвонила дежурная телефонистка междугородной телефонной станции белорусского г. Пинска. Сквозь сильные помехи срывающимся от волнения голосом она торопливо сообщала: “Товарищи! Наши войска оставили город. На улицах появились немецкие танки с белыми крестами... Вижу их в окно... Никого из наших начальников нет... Что мне делать?...” Мы посоветовали этой мужественной телефонистке, которая до последнего часа не оставила свой пост, поскорее уйти из города и присоединиться к своим. Долгое время ее фамилия оставалась неизвестной, и только в 1967 г. по моей просьбе белорусским связистам удалось разыскать Веру Мисковец. Так звали ту минскую телефонистку.
И это не единичный случай. В управление связи Ленинградского фронта позвонила дежурная телефонистка станции Вьерица, куда уже ворвались вражеские войска. Она успела сообщить некоторые важные сведения и тоже спрашивала, что ей делать. Ей ответили, чтобы она поскорее уходила со станции, по возможности приведя в негодность аппаратуру... Много раз в сутки во время Смоленского оборонительного сражения звонил мне из пылающего города начальник смоленского областного управления связи П.М. Кириленко (я с ним встречался в первый день войны, когда мы через Смоленск возвращались из Орши в Москву). Он сообщал об ожесточенных бомбежках города, о том, как связисты в этих тяжелых условиях с риском для жизни обеспечивают связь, оставаясь до последней возможности на своих постах. Кириленко погиб смертью героя во время одного из налетов гитлеровских стервятников. А в дни битвы под Москвой беспримерный подвиг совершил сержант гвардейского батальона связи 16-й армии комсомолец Николай Новиков. Во время одного из ожесточенных боев прервалась связь, и он получил приказ исправить линию. Когда Новиков обнаружил место разрыва, на него напала группа вражеских солдат. Отстреливаясь из автомата и получив смертельное ранение, отважный связист не смог срастить поврежденный кабель. Тогда он зажал его концы в зубах и таким образом восстановил связь... Только примерно через час наши воины обнаружили окоченевшее тело героя. За этот подвиг он был посмертно награжден орденом Красного Знамени. И таких подвигов наши связисты совершили потом немало.
Среди самых важных событий начала Великой Отечественной войны не могу не назвать выступления Сталина по радио 3 июля 1941 г. Первоначально планировалось, что Сталин выступит в одной из студий Радиокомитета, которые находились тогда в здании Центрального телеграфа. Потом у меня спросили, возможно ли организовать трансляцию речи прямо из Кремля. Я ответил утвердительно. После этого мне было поручено обеспечить трансляцию по радио и по московской радиотрансляционной сети. В ночь на 3 июля в одну из служебных комнат в здании Совнаркома СССР в Кремле подвели кабели, микрофоны и т.п. В полную готовность были приведены все радиовещательные станции страны и радиотрансляционная сеть столицы. Все мы очень беспокоились за качество трансляции. Комната, где должен был выступать Сталин, была с высокими деревянными панелями и не отвечала даже минимальным техническим требованиям в отношении акустики. Но делать было нечего.
В 5 часов утра 3 июля мы вместе с известным диктором Юрием Левитаном были уже в Кремле. В 6 часов туда пришел Сталин. Он с нами поздоровался и спросил: “Ну как, готово?” - “Да, все готово”, - ответили мы. Сталин сел за небольшой столик, на котором стояли микрофоны. Рядом с ними поставили бутылку “Боржоми” и стаканы. Юрий Левитан объявил по радио о предстоящем выступлении председателя ГКО. Заметно волнуясь, Сталин начал свою речь. Слушали мы его с Левитаном, как и весь советский народ, с огромным внимание. Меня особенно поразило то, что в этой речи Сталин достаточно откровенно раскрыл перед народом смертельную опасность, нависшую над страной. Он призвал советских людей отрешиться от беспечности, самоуспокоенности, шапкозакидательства и мобилизовать все силы на отпор врагу.

Как были организованы радиотрансляции торжественного заседания, посвященного XXIV годовщине Великого Октября, и военного парада на Красной площади 7 ноября 1941 г.?

В начале ноября 1941 г. нам стало известно, что 6 ноября, как и прежде, состоится торжественное заседание, посвященное XXIV годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. В кабинете у Сталина несколько раз обсуждался вопрос, где лучше всего его провести. В конце концов выбор остановили на станции метро “Маяковская”. Но перед тем, как принять окончательное решение, туда поздно ночью поехали некоторые члены ГКО, а затем и сам Сталин. Осмотрев платформу станции, где должно было состояться торжественное заседание. Сталин одобрил это предложение. Вместе с тем он обратил внимание на находившихся там маленьких детей, которые, укрываясь от бомбежек, лежали с матерями прямо на холодном полу. Сталин повернулся к сопровождавшему его председателю Моссовета В.П. Пронину и строго сказал: “Куда вы смотрите? Это же безобразие”. И буквально через несколько дней на всех станциях метрополитена, которые использовались в качестве бомбоубежищ, появились раскладные кроватки и даже матрасики для детей.
На торжественном заседании присутствовали члены Политбюро ЦК партии и ГКО, известные военачальники, актив московской парторганизации, воины-фронтовики, ополченцы и др. Вдоль платформы стояли длинные поезда метро, где разместились гардеробы и буфеты. Доклад Сталина по радио слушала вся страна. Он вселил в сердца советских людей надежду и укрепил их веру в неминуемый разгром гитлеровских захватчиков. Потом состоялся большой праздничный концерт. Моя память сохранила прекрасные выступления народных артистов СССР В.В. Барсовой, И.C. Козловского, М.Д. Михайлова и Краснознаменного ансамбля песни и пляски Красной армии.
После концерта под строгим секретом нам сообщили, что завтра состоится традиционный военный парад на Красной площади, куда нам выдали пропуска. Мы были предупреждены о необходимости держать в полной готовности все радиостанции страны, поскольку не исключалась возможность трансляции парада по радио. Во все это верилось с большим трудом, ибо враг стоял буквально у стен столицы. Ночью был сильный снегопад, который продолжался и все утро. О решении обеспечить трансляцию парада мне стало известно перед самым его началом утром 7 ноября. Парад был назначен на 8 часов утра. Вся страна слушала передачу с Красной площади об этом историческом параде. Как она всколыхнула наш народ! Такое забыть невозможно.

Как изменились задачи связистов с началом войны?

В случае фашистского нападения мы должны были сформировать большое количество частей связи и вместе с телеграфными, телефонными каналами и мощными радиостанциями передать их военному командованию. Затем следовало развернуть огромную сеть учреждений военно-полевой почты: для штабов фронтов - военно-сортировочные пункты, для всех армий - военно-почтовые базы, для соединений и отдельных частей, штабов и т.д. - военно-полевые почты. Прежде всего мы призваны были обеспечивать связью Ставку, Генеральный штаб, штабы отдельных родов войск, а также штабы фронтов и частично штабы армий. Первоначально эта задача решалась преимущественно силами и средствами Наркомата связи, а затем в Красной армии началось бурное формирование большого количества специальных частей связи. В итоге численность связистов в войсках за время Великой Отечественной войны увеличилась в 4 раза.
В самом начале войны Совнарком СССР по моей просьбе принял решение сформировать в Москве 3 ремонтно- восстановительных батальона численностью по 750 человек, которые заложили основу военно-восстановительных частей Наркомата связи СССР. 52% их состава приходилось на долю офицеров. 3 таких же батальона было и в Ленинграде, а потом их общее число достигало 30. Вторая наша задача (я ее отношу к числу сложных и важнейших) - это обеспечение связью восточных районов страны, куда перебазировалось большое количество предприятий, учреждений и миллионные массы населения. Третья же состояла в восстановлении хозяйства связи в прифронтовых и освобожденных районах страны. При этом в связи с эвакуацией ряда заводов промышленность средств связи почти год не поставляла аппаратуры ни армии, ни народному хозяйству. Поэтому приходилось снимать телефонные и телеграфные аппараты в гражданских учреждениях и передавать их Красной армии. Одновременно развернулось патриотическое движение среди работников связи по мобилизации внутренних ресурсов за счет неиспользуемого оборудования (такого, правда, было мало), отремонтированного имущества и. наконец, за счет изготовления новых средств связи.
Что касается восстановления средств связи в пострадавших от фашистского нашествия западных районах страны, то девиз связистов, как и в других отраслях народного хозяйства, был един: “Все для фронта, все для победы!”

Известно, что в годы войны Вам довелось выполнять обязанности не только наркома связи СССР, но и начальника Главного управления связи Красной армии. Когда состоялось это второе назначение и насколько оно было оправданным?

Начальником Управления связи Красной армии меня назначили в ночь на 22 июля 1941 г., т.е. ровно через месяц после начала войны. Эта ночь памятна для меня еще и тем, что она была первой ночью, когда немцы бомбили Москву. Вечером 22 июля я неожиданно был вызван к Сталину, который работал тогда в небольшом особняке, недалеко от станции метро “Кировская”. В приемной находился начальник Управления связи Красной армии генерал-майор Н.И. Гапич. Выглядел он очень расстроенным. “Что-то случилось, Николай Иванович?” - обратился я к нему. - “Не знаю, -печально ответил генерал. - Сегодня, наверное, мне здорово влетит. По телефону это уже было”. - “А зачем вас вызвали?” - Но Гапич только покачал головой и ничего не ответил. Я знал его еще в мирное время. Он окончил Академию Генерального штаба и был хорошо подготовленным начальником связи. В первые дни и недели после начала войны мы с ним часто встречались, обсуждали важные дела, старались помочь друг другу. Николай Иванович не раз откровенно делился со мной тем, как трудно ему работать, какие необоснованные претензии предъявляют к нему некоторые работники Генерального штаба. По моему мнению, генерал Гапич вполне справлялся с порученной работой и отнюдь не по его вине проблемы связи с войсками и внутри войск стояли тогда столь остро.
В кабинет Сталина сначала вызвали меня. Там был и начальник Главного политуправления РККА армейский комиссар 1-го ранга Мехлис. Он сидел за столом и под диктовку Сталина что-то писал. Как я понял, готовился какой-то документ о руководстве Западного фронта. Несколько раз упоминалась фамилия командующего войсками этого фронта генерала Павлова... Затем в кабинет был приглашен Гапич, и Сталин не без раздражения спросил его: “Почему так плохо работает наша военная связь?” Гапич довольно сбивчиво стал объяснять сложившуюся ситуацию, ссылаясь при этом на недостаток сил и средств связи в наших войсках, тяжелую военную обстановку и т.п. Сталина доклад не удовлетворил и, завершая этот неприятный разговор, он объявил Гапичу об освобождении от занимаемой должности.
Генерал вышел из кабинета, а со мной состоялся краткий разговор. Сталин сказал, что начальником Управления связи назначаюсь я с сохранением за мной поста наркома связи СССР. Помимо этого, я стал и заместителем наркома обороны. Меня все это опять ошеломило, и я выразил сомнение в том, справлюсь ли я с таким объемом работы. Сталин ответил: “Поможем”, и решение состоялось.
В связи с моим назначением 5 августа 1941 г. было создано Главное управление связи Красной армии. Оно стало мощным органом, имевшим в своем составе 5 управлений и несколько самостоятельных отделов. Назначение меня одновременно и заместителем наркома обороны также открывало очень большие возможности, особенно в плане принятия кадровых решений. Начиная со Сталинградской битвы (там я провел два месяца), мне довелось почти непрерывно находиться на фронте. Лишь иногда приходилось прилетать в Москву на заседания Совнаркома. А работа была организована таким образом: вся правительственная почта, важные директивы и постановления доставлялись мне самолетом ежедневно и после ознакомления и принятия решений в тот же день отправлялись обратно. В Москве же, в Наркомате связи мои опытные заместители и помощники решали все основные проблемы самостоятельно. Исключение составляли лишь оперативные вопросы, требовавшие моего личного участия.

Вы рассказывали о том, что в довоенные годы у нас была преимущественно проводная, “воздушная” связь. А были ли в стране запасы кабеля, чтобы потом развернуть кабельную связь? Как решалась эта проблема в годы войны?

В самом начале войны с кабелем, точнее с полевым кабелем, у нас было очень плохо. В предвоенные годы правительство закупало кабель у англичан, но это не могло решить проблему. Во время войны нам существенно помогли поставки по ленд-лизу. Американцы поставляли нам полевого кабеля в среднем 1 млн км в год. Очень нас выручали также поставки автомобильных радиостанций. По ленд-лизу были получены и сотни тысяч телефонных аппаратов. Они были хорошего качества, и их широко использовало наше командование. Что же касается переносных радиостанций СР-284, то они не выдерживали критики: были громоздкими, действовали лишь на близкие расстояния, и мы их использовали только как приемники на аэродромах в войсках ПВО. Каждую такую переносную радиостанцию весом до 70 кг в трех упаковках с трудом переносили три человека. Но главное заключалось в том, что их тактико-технические данные не отвечали основным требованиям, предъявляемым к такой радиоаппаратуре. В свою очередь, американцы просили у нас дать лицензию на нашу радиостанцию РБ (это была очень хорошая коротковолновая радиостанция), однако получили отказ.

Какое внимание уделяли связи Ставка и Генеральный штаб и как они использовали ее в военные годы?

Ставка Верховного главнокомандования и Генеральный штаб с первых дней войны уделяли этим вопросам очень большое внимание. Они вникали во все детали организации связи и строго требовали ее бесперебойного функционирования. При этом Ставка не имела каких-то особых средств связи, как не имела и своего аппарата. Рабочим органом Ставки являлся Генеральный штаб, и для обеспечения связи с фронтами использовался его узел связи, находившийся в Москве. Через него во время войны ежесуточно проходило в среднем около 1000 телефонных переговоров со штабами фронтов, армий, военных округов и т.д. Часто им пользовался Верховный Главнокомандующий. Например, только в августе-сентябре 1941 г., как я помню, состоялось большое количество прямых переговоров Сталина с командующими Юго-Западным и Брянским фронтами генералами Кирпоносом и Еременко, а также Главкомом Юго-Западного направления маршалом Буденным. Для переговоров в высшем звене управления использовался главным образом телеграфный аппарат Бодо, в который Сталин очень верил, почему-то считая, что перехватить работу этого аппарата противник не сможет.
Но не всегда переговоры по телеграфу проходили гладко. Хорошо запомнился случай, происшедший, кажется, 9 октября 1941 г. Поздно ночью в переговорную, которая находилась в здании на улице Кирова, 33, вошел Шапошников. С присущим ему тактом он попросил связать его с командовавшим тогда войсками Ленинградского фронта генералом армии Жуковым. Это было поручение Сталина. Проводная связь с блокированным Ленинградом работала тогда крайне неустойчиво, а телефонной связи с ним вообще не было. На этот раз связисты довольно быстро связались с Ленинградом по аппарату Морзе, но во время войны вести переговоры по нему категорически запрещалось. Поэтому, установив связь по аппарату Морзе, телеграфисты переходили на Бодо, но она немедленно прерывалась. Так повторялось несколько раз... Маршал Шапошников терпеливо ожидал начала переговоров и уснул прямо за столом телеграфного аппарата. Прошло несколько часов, Шапошников продолжал спать, а связи с Жуковым все еще не было.
Внезапно в комнату быстро вошел бледный и взволнованный начальник узла связи Генштаба генерал Беликов и сообщил, что меня вызывает Верховный по кремлевскому телефону. Сталин сразу спросил: “Переговоры Шапошникова с Ленинградом закончились?” Я доложил, что связь с осажденным городом по Бодо пока установить никак не удается, потому что кабель, проложенный по дну Ладожского озера, не пропускает ток такой силы, который требуется для этого аппарата. В ответ Сталин отругал меня и пригрозил привлечь к строгой ответственности, если переговоры с Жуковым не состоятся. Расстроенный я вернулся в переговорную. Лишь под утро связь с Ленинградом удалось все-таки установить. Переговоры были предельно краткими: “Здравствуйте, Георгий Константинович. У аппарата Шапошников”. - “Здравствуйте, Борис Михайлович, слушаю вас”. - “Ставка предлагает вам завтра прибыть в Москву”. -“Вас понял. Завтра буду в Москве”.
Чтобы не повторилось то, что происходило той ночью, было решено проложить по дну Ладоги новый специальный подводный кабель. Но его нужно было еще найти. После напряженных поисков кабель удалось обнаружить в Ленинградском торговом порту, а через 7 с половиной месяцев, т.е. в ночь на 11 июня 1942 г., второй подводный кабель через Ладожское озеро был проложен. Тем самым мы надежно обеспечили устойчивую связь Москвы с осажденным Ленинградом и его защитниками.
Что еще можно добавить? В августе 1941 г. для создания подвижного резерва средств связи Ставкой был сформирован поезд связи, смонтированный силами работников Наркомата связи и укомплектованный его аппаратурой. Позже был создан и узел связи, аппаратура которого размещалась в автомашинах. В его составе находились телеграфная и телефонная аппаратура, около 10 автомобильных радиостанций, а также машины, предназначенные для электропитания. Автомобильный узел был укомплектован высококвалифицированными специалистами и в течение всей войны успешно выполнял многие важные задания Ставки. Кроме того, в последний год войны в Минске в бункерах, оставшихся после отступления немецко-фашистских войск, был оборудован крупный узел связи для оперативной группы Генерального штаба. С помощью всех перечисленных мною средств и обеспечивалась связь Ставки и Генерального штаба со штабами фронтов, а иногда и армий в течение всей Великой Отечественной войны.

Каким образом в ходе войны устанавливали связь с Москвой и фронтами представители Ставки?

У начальника Генштаба маршала Василевского, сменившего на этом посту Шапошникова, был специальный дивизион связи, который поддерживал связь с Москвой. У маршала Жукова был небольшой поезд связи с радиостанцией, телеграфной аппаратурой, подводили и провода к его поезду. Генерал-полковник артиллерии (позднее маршал и Главный маршал артиллерии) Воронов в качестве представителя Ставки под Сталинградом тоже располагал постоянной связью с фронтами.

Какова была роль Наркомата связи и Главного управления связи Красной армии в оказании помощи Центральному штабу партизанского движения при Ставке?

Эта роль, без преувеличения, была весьма значительной. Прежде всего Наркомат связи СССР передал в распоряжение партизанского Центрального штаба действующий приемный радиоцентр и здание передающего радиоцентра, которые находились в районе Москвы. В их оборудовании деятельное участие приняли руководитель московской дирекции радиосвязи Митителло, начальники радиоцентра Наркомата связи Бешар и Денисов, инженеры Федорович и Буряченко. Главное управление связи Красной армии выделило для радиоузла Центрального штаба необходимую аппаратуру, офицерский состав и специалистов. Начальником отдела связи Центрального штаба партизанского движения был назначен полковник (впоследствии генерал-майор войск связи) Артемьев.
Радиоузел Центрального штаба поддерживал связь со штабами партизанского движения Белоруссии, некоторых областей РСФСР и непосредственно со многими партизанскими соединениями и отрядами. Те, в свою очередь, использовали небольшие коротковолновые радиоволновые станции типа “Север”, обеспечивавшие связь на расстоянии до 500 км, а при тщательно выбранных радиочастотах и при хорошем прохождении этих радиоволн нередко удавалось увеличивать дальность их действия до 600-700 км. Для связи с партизанскими отрядами в тылу врага при штабах ряда фронтов были созданы специальные радиоузлы с мощными передатчиками и высокочувствительными радиоприемниками. Каждый узел поддерживал радиосвязь с партизанскими отрядами по специальному графику по 2-3 раза в сутки.
Сеть радиосвязи Центрального штаба партизанского движения из месяца в месяц расширялась. Если к началу декабря 1942 г. у Центрального штаба было 145 действующих радиостанций, то к началу января 1944 г. - уже 424, поддерживавших связь более чем с 14100 партизанскими отрядами. Широко развитая и устойчиво работавшая радиосвязь позволяла координировать боевые действия партизан и добиваться серьезных успехов в тылу врага.

Где готовили высококвалифицированные кадры связистов?

Во-первых, в системе Наркомата связи СССР было 5 институтов и большое количество техникумов. Если говорить о кадрах военных связистов, то существовали Академия связи, курсы по совершенствованию командного состава связистов и 10 военных училищ связи. Все они с начала войны перешли на сокращенный курс обучения (в Академии связи время подготовки инженеров сократилось с 5 до 2 лет а в училищах обучение велось всего лишь 3 месяца). Кроме того, была создана широкая сеть курсов младших лейтенантов связи. На передовой они находились недолго. Через месяц-другой каждый из них или погибал, или получал ранение. Были также сформировав 10 курсов по подготовке радистов, где их обучали в течение 3 месяцев. В Горьком имелась школа радистов, которых готовили для работы на мощных телеграфных станциях.

Последний вопрос. Доводилось ли Вам бывать на заседаниях Государственного Комитета Обороны и проводились ли во время войны специальные заседания Совнаркома СССР под председательством Сталина?

Да, в военные годы мне приходилось бывать на заседаниях ГКО и правительства СССР. Правда, зачастую трудно было разобраться, какого органа идет заседание. Накануне воины Сталин председательствовал на заседаниях Совнаркома, причем заседания правительства, несмотря на сложную, тревожную обстановку, были регулярными. Позднее заседания Совнаркома СССР вел главным образом Вознесенский - первый заместитель председателя Совнаркома. Были на этих заседаниях и настоящие “схватки боевые”. Шумно вели себя Берия и особенно Каганович, который четками стучал по столу, называя Вознесенского “мальчишкой”. Тот парировал- “Я о вас доложу товарищу Сталину” и т.д.