VIVOS VOCO: Л.Ф. Писарькова,"К истории взяток в России"

История государственного управления России неразрывно связана с таким явлением, как взяточничество. Эта "примета" русской жизни получила широкое освещение не только в художественной литературе, публицистике и воспоминаниях современников, но и в работах историков, писавших как о бюрократии, так и об организации государственного управления [1]. Самостоятельный интерес вызывало и само понятие "взятка". Его характеристике уделил большое внимание П. Каблуков в статье "Несколько слов об учреждениях, способливовавших развитию взяточничества в разных государствах", рукописный вариант которой относится к концу 1850-х гг. Автор приходит к выводу, что для обозначения злоупотреблений должностных лиц такое емкое слово, как "взятка" есть только в русском языке. "То, что у нас подразумевается под словом «взятка», у других европейских народов <...> буквально значит: лихоимство, подкуп, совращение, вымогательство, корыстолюбие и <...> означает преступление, постыдное действие..." Но в России взятка далеко не всегда является преступлением, так как она "освящена обычаем и терпима правительством" [2].

Действительно, в России корни взяточничества уходят к истокам государственности и на ранней стадии ее развития смыкаются с другим, не менее характерным для русской жизни явлением - "кормлением" администрации за счет посадского и уездного населения. Ежедневные записи земских старост в "издержечных" книгах дают представление о мирских расходах на содержание воеводского двора и канцелярии. В книгах аккуратно подсчитывалось, сколько денег, пирогов, мяса, рыбы, свечей, бумаги и прочих припасов "несено" воеводе, членам его семьи и подьячим; к концу года эти подношения составляли довольно значительные суммы. "Мирские расходы на воеводу и подьячих, - замечает С.М. Соловьев, - были делом обыкновенным, не возбуждали ропота и жалоб". Исключение представляли отдельные случаи, когда "иной воевода хотел кормиться уже слишком сытно" [3]. В таких условиях грань между законными требованиями и злоупотреблениями администрации была трудноуловимой и очень зыбкой.

В московских приказах, несмотря на выплату казенного жалованья большей части служащих, "кормление от дел" также было важным и вполне легальным источником доходов. По подсчетам Н.Ф. Демидовой, эти доходы в три и более раза превышали размеры денежных окладов приказных. В представлении людей XVII в. существовало четкое деление доходов "от дел" на законные и незаконные, хотя с позиций правовых норм более позднего времени отличия между "почестями", "поминками" и "посулами" были едва различимы. "Почесть" ("почестье") как форма добровольного приношения была известна уже во времена Киевской Руси [4]. Из этих трех видов "корыстных" доходов правительство признавало законными денежные и натуральные приношения должностным лицам до начала дела ("почести") и приношения после окончания дела ("поминки"), но преследовало "посулы" (собственно взятки), которые всегда были связаны с нарушением закона, поэтому расценивались как вымогательство и "скверные пpибытки" [5]. Именно за "посулы" были биты кнутом кн. Алексей Кропоткин и дьяк Разрядного приказа Иван Семенов. Как следует из указа 1654 г., раскрывающего их вину, царь Алексей Михайлович велел перевести в московскую гостиную сотню торговых людей Гороховца, но после случившегося там пожара отказался от своего решения. Следует заметить, что тогда переселение в Москву радости у торговых людей не вызывало, так как было связано с исполнением разорительных "служб государевых". Воспользовавшись неведением жителей Гороховца о новом решении царя, кн. Кропоткин взял с них за это 150 руб., а дьяк - бочку вина и просил 30 руб. денег. Алексей Михайлович обвинил взяточников в нарушении "милостивого приказа ко всем, чтобы жити в правде и в целомудрии бескорыстно и беспосульно", и, наказав их кнутом, велел записать в разрядной книге, что кн. Кропоткин "вор и посульник" и перевести его семью в Новгород [6].

В XVIII в. отношение правительства к получению гражданскими служащими "корыстных" доходов стало менее терпимым. Каждый том Полного собрания законов наполнен указами и постановлениями, грозящими "за мздоимство" самыми суровыми карами или взывающими к совести и гражданскому долгу служащих. Вместе с тем обилие таких законов красноречиво свидетельствует как о распространенности должностных преступлений, так и безуспешности борьбы правительства с этим злом.

Введение в 1715 г. фиксированного жалованья всем гражданским служащим не привело к искоренению злоупотреблений. Тем более что в условиях военного времени жалованье выплачивалось нерегулярно и далеко не в полном объеме (в 1723 г. четвертую его часть вычли на нужды государства), а если и выдавали все сполна, то брали подписки о возвращении денег в казну по первому требованию; иногда в связи с отсутствием денег их заменяли пушным товаром. Исследуя этот вопрос, историк М.М. Богословский пришел к выводу, что "государство, заведя сложную канцелярскую машину управления, не имело достаточных средств содержать ее... " [7]. Не получая жалованья, многие чиновники, особенно низших классов, откровенно бедствовали, поэтому взятки были нередко единственным способом выживания [8].

Как любую преобразовательную эпоху, петровское время отличали повсеместное взяточничество и беспримерное казнокрадство, которые в первой четверти XVIII в. достигли небывалых размеров и поразили даже тех, кто по своему служебному положению должен был бороться с этими пороками администрации. Ситуацию не могли исправить ни доносы фискалов, ни плети, ни даже казнь сибирского губернатора кн. М.П. Гагарина. Как известно, Петр I намеревался даже издать указ, по которому каждый, "кто украдет у казны лишь столько, чтобы купить веревку, будет на ней повешен". Его остановило откровенное признание генерал-прокурора гр. П.И. Ягужинского, что они все воруют, "только один больше и приметнее, чем другой", и поэтому новый указ может оставить императора без подданных [9].

По наблюдению историка С.А. Князькова, население, со своей стороны, "по памяти глубокой старины" безропотно воспринимало многочисленные поборы должностных лиц как обязанность "кормить" начальство. В жалобах на злоупотребления администрации "корм" всегда противопоставлялся взятке: "корм" давали добровольно, а взятку вымогали чиновники [10]. Поэтому, как и в XVII в., основная часть мирских сборов посадского и уездного населения расходовалась на чиновников разных присутственных мест. В качестве примера приведем бюджетную ведомость одной из московских слобод за 1723 г., помещенную в книге А.А. Кизеветтера. Из 116 руб. мирских средств, собранных старостой с жителей Барашевской слободы, 109 руб. (94%) были израсходованы на разных чинов канцелярий Московского магистрата, Бергколлегии, Соляной конторы и других присутственных мест в виде денежных и натуральных платежей ("скляниц ренского да церковного" вина, водки, калачей, "кур и рябчиков к празднику", рыбы, сахара и пр.) [11].

Отмена в 1727 г. наследниками Петра I жалованья для большей части служащих и возврат к допетровскому "кормлению от дел" при помощи "акциденций" (поборов, приносов), величина которых не была определена законом, окончательно решили этот вопрос не в пользу честного чиновника. Как отмечал Ю.В. Готье, характеризуя российскую бюрократию до реформ Екатерины II, злоупотребления, за небольшим исключением, "совершали все, начиная от высшего чина областной канцелярии, губернского секретаря, до последнего копииста воеводской канцелярии глухого пригороду; совершали как привычное дело по примеру служащих в канцелярии Сената, коллегий и других высших столичных учреждений". Этими рассказами, по словам историка, "можно наполнить книги, но это были бы книги с очень монотонным содержанием, одинаково относящимся и к XVII, и к XIX столетиям..." [12].

Екатерина II приняла решительные меры против злоупотреблений администрации. В 1763 г. государственный аппарат был вновь переведен на казенное содержание, и все служащие, от канцлера до копииста, были обеспечены приличным жалованьем. Как отмечалось в указе 1764 г., правительство, стремясь избавить подданных от взяток судьям и канцелярским служителям, ввело им "довольное жалованье, которое бы они получая не имели уже причины, сверх того, к богоненавистной корысти" [13].

По штатам 1763 г. годовой оклад канцелярского служителя (копииста) составлял: 30 руб. в уездных и 60 руб. в губернских учреждениях, 100-150 руб. в центральных и высших учреждениях [14]. При низких ценах на продукты питания и прежде всего на хлеб, стоивший 10-15 коп. за пуд [15], такое жалованье не было нищенским. О том, что новые оклады действительно обеспечивали скромное, но честное существование, неоднократно упоминали современники в своих мемуарах. Высшие чины, возглавлявшие центральное и местное управления, были приближены к трону и, помимо денежных окладов, щедро награждались землей и крепостными крестьянами, что в какой-то мере предотвращало крупные злоупотребления. По оценке Ю.В. Готье, нужно "отдать справедливость стараниям Екатерины II": в начале царствования ее сотрудники "старались возвысить моральный уровень администрации не только приманкой повышенных окладов или угрозой тяжелых наказаний ослушникам законов; они стремились вселить в них более возвышенное представление о самих себе, об их задачах и обязанностях" [16].

Действительно, в 1770-е гг. злоупотреблений стало меньше, но этот относительно благополучный период был непродолжительным. Заметное к концу XVIII в. падение курса ассигнационного рубля по отношению к серебряному, которое с начала XIX в. приняло угрожающие размеры, не могло не сказаться на материальном положении чиновников, получавших жалованье в ассигнациях. В 1768-1786 гг. ассигнационный рубль практически равнялся серебряному, но с увеличением выпуска ассигнаций его курс менялся. В 1795-1807 гг. он колебался в пределах 65-80 коп. серебром, а с 1807 г. началось его резкое падение. Ухудшение материального положения чиновников способствовало росту злоупотреблений. "Взятка по-прежнему делается необходимой, - писал бытописатель жизни русского общества второй половины XVIII в. историк Н.Д. Чечулин, - честный секретарь, когда таковой встречается, кажется редким явлением, чуть не чудом". А.Т. Болотов и Г.Р. Державин, известные деятели XVIII в., признаются в своих мемуарах, что давали взятки, а служивший помощником губернского прокурора Г.И. Добрынин "не скрывает, что сам взял дважды взятку <...> не из жадности, а от стыда, что <...> живет хуже всякого секретаря" [17].

В XIX в. мемуарная литература становится "массовым" источником по истории взяток в России. Она содержит обильный материал, позволяющий заключить, что с развитием системы государственного управления совершенствовались и способы получения неправедных доходов, которые к середине века приобрели характер четко отлаженной системы коллективных злоупотреблений. Многие дневники и воспоминания освещают потаенные стороны жизни местной администрации, включая многочисленные злоупотребления, раскрыть которые тщетно пытались столичные ревизоры.

Обилие таких свидетельств вызывает вполне обоснованный вопрос: как при коррумпированном и абсолютно несостоятельном суде вообще могло существовать общество и государство в течение нескольких столетий? В поисках ответа историк Б.Н. Миронов приходит, например, к выводу, что представления о злоупотреблениях администрации сильно преувеличены благодаря как мемуарной литературе, наполненной голословными утверждениями, так и "историографии, которая некритически пошла за беллетристикой и журналистикой 1850-1860-х гг., осуждавшими дореформенный суд с благородной целью утвердить в России более совершенный и справедливый суд" [18]. В этом утверждении есть доля истины, но вряд ли справедливо ставить под сомнение масштабы явления, которое, помимо материалов сенаторских ревизий, нашло широкое отражение в воспоминаниях чиновников и их современников, знавших о коррупции администрации не понаслышке.

Свидетельства мемуаристов о повсеместном взяточничестве должностных лиц получили в последнее время и документальное подтверждение. Без преувеличения редкой находкой можно назвать "ведомости" о подкупе чиновников Пермской губ., обнаруженные мною в Отделе письменных источников Государственного Исторического музея. Комплекс документов, сохранившихся в одном из дел архивного фонда кн. Голицыных [19], хронологически охватывает всю первую половину XIX в. и не только подтверждает существование отлаженной системы коррупции, поразившей к середине века все звенья государственного управления, но и позволяет раскрыть механизм ее действия.

Помимо "ведомостей" и относящихся к ним записок, это архивное дело включает еще тетрадь старосты села Яйвенского (пермской вотчины кн. Голицыных) "Для записки для почтения разного звания и чина людей употребленных на покупки мирских денег с 1-го мая 1801 по май же месяц 1802 года", где по месяцам расписаны мирские расходы "для почтения" чиновников.

"Тетрадь" позволяет взглянуть на проблему взяточничества с позиций исторической традиции "кормления" должностных лиц за счет мирских обществ, имевшей свое продолжение и в первой половине XIX в. Как в названии "тетради", так и в ее содержании прослеживается определенная связь с таким понятием XVII в., как "почести". Большинство записей включает формулировку: "С общего мирского согласия несено в почтение..." И было "несено в почтение": приказчику 5 руб.; поверенному, явившемуся из главного правления при межевании дачи села Яйвенского, 5 руб., ему же "вина брано" на 25 коп.; землемеру "в приезд в господский дом" при межевании за рыбу и прочие припасы плачено 5 руб.; начальнику главных промыслов 50 руб. и 13 рыб линей по 6 коп. за штуку и т.д. Мирской расход за год составил в общей сложности 144 руб. и 1 коп. [20].

С полным основанием можно предположить, что казенным крестьянам или крепостным крестьянам небогатых помещиков "почтение" должностных лиц обходилось дороже.

Несоизмеримо большие суммы по сравнению со своими крепостными расходовали на содержание администрации кн. Голицыны - владельцы села Яйвенского и многих других имений и предприятий, расположенных в разных губерниях России. Судить о величине и характере этих расходов по одной из губерний - Пермской - дают возможность 13 годовых "ведомостей", охватывающих период с мая 1804 г. до мая 1853 г. (для удобства будем приводить только начальную дату отчетного года). "Ведомости" составлялись в Главном правлении пермских заводов, промыслов и вотчин кн. Голицыных, куда в течение года со всех имений и предприятий губернии поступали сведения о денежных и натуральных выдачах местной администрации. За 50 лет название этих документов неоднократно изменялось. В 1804 г. это "Ведомость о презентах чиновникам (здесь и далее выделено автором. - Л.П.), с показанием кому именно деньгами, провизией, хлебными и прочими припасами, вещами и фуражом". К 1814 г. появилась формулировка, которая сохранялась на протяжении свыше 30 лет: "Ведомость <...> какое количество с мая 1814 по май же 1815 года губернского города Перми и уездов оного господам присутствующим и прочим чиновникам для снискания благосклонности по делам ваших сиятельств в выдачу наличными деньгами, хлебными припасами, провизией и прочим..." Только в 1844 г. составители ведомостей, стремясь несколько "облагородить" назначение этих выплат и придать им благотворительный характер, ввели новое название: "Ведомость <...> о расходах в пособие господам чиновникам губернского города Перми и уездов по делам Пермского имения вашего сиятельства" [21]. Название, а главное содержание этих документов дают основание назвать их сводными годовыми отчетами о подкупе администрации Пермской губ.

Эти своеобразные отчеты адресовались представителям древнего княжеского рода, богатейшим людям России, "их сиятельствам, милостивейшим государям князь Александру Михайловичу и князь Сергею Михайловичу" Голицыным. На Урале братьям принадлежали многочисленные заводы, соляные варницы и земельные дачи, полученные в наследство от матери, урожденной Строгановой. После смерти Александра Михайловича (1772-1821) единственным наследником этих богатств стал С.М. Голицын (1779-1859). Известный московский вельможа, благотворитель, он пользовался особым расположением императора Николая I. С.М. Голицын был членом Государственного совета (с 1837 г.), имел все высшие российские ордена, включая Св. Апостола Андрея Первозванного, и редкий среди сановников чин действительного тайного советника 1-го класса, равный чину генерал-фельдмаршала. С 1807 г. он почетный опекун Московского опекунского совета, с 1818 г. президент Московского попечительного комитета Императорского человеколюбивого общества. С.М. Голицын возглавлял Московский попечительный комитет о бедных, жертвуя на его нужды до 6 тыс. руб. в год, принимал участие в деятельности Московского воспитательного дома и учреждений Ведомства императрицы Марии; в 1830-1835 гг. был попечителем Московского учебного округа.

Современники, отдавая должное щедрости "последнего московского барина" и его заслугам в деле благотворительности, не были высокого мнения о деловых качествах и уме кн. Голицына [22]. Как писал С.М. Соловьев, "это был человек ограниченный, самолюбивый, привыкший с ранней молодости играть первенствующую роль по своим связям и богатству, но вместе с тем очень добрый, набожный нелицемерно, имевший в себе истинно аристократические свойства" [23]. Характеристика выдающегося историка заставляет задуматься над побудительными мотивами, вынудившими государственного деятеля, знатного и богатого человека, создать вокруг себя всеобъемлющую систему подкупа государственного аппарата и поставить себя над законом: вытекали ли они из личных качеств кн. С.М. Голицына или из обыденных норм, определяющих жизнь дореформенной России?

Обратимся к "ведомостям", которые кн. Голицын получал в начале каждого лета из Главного правления его заводов, промыслов и вотчин, расположенных в Пермской губ. Составленные по единой схеме, они воспроизводят структуру губернского административного аппарата и, помимо фамилии, имени и отчества чиновника (от губернатора или даже генерал-губернатора до столоначальников уездных учреждений), содержат сведения о месте его службы и должности. Против каждой фамилии указано, сколько денег, муки, сена, овса, разных припасов и железных поделок получено этим должностным лицом в течение года. При этом приведена денежная стоимость натуральных выплат, что позволяло подсчитать общую сумму расходов "для снискания благосклонности" администрации Пермской губ. Чтобы составить более полное представление об этих документах, сравним первые листы "ведомостей" за 1804 и 1852 отчетные годы (см. с. 38, 39).

См. приложения 1 и 2.

Этот список можно продолжить, но тенденция в характере выплат служащим губернии уже ясна: в начале XIX в. чиновники, занимавшие высшие должности в губернской администрации, получали исключительно натуральные "презенты". И хотя их стоимость скрупулезно подсчитывалась, но общие суммы были невелики и в редких случаях превышали 150 руб. в год. Секретарям и прочим канцелярским чиновникам платили как мукой, овсом, сеном, так и деньгами, а канцелярским служителям (приказным) - только деньгами. С мая 1804 по май 1805 г. на "презенты" чиновникам было израсходовано 3180 руб. 87 коп., причем свыше 60% этой суммы составили натуральные выплаты: хлебными припасами, вареньем, сахаром, лимонами, фуражом и пр. Иная картина рисуется по "ведомости" за 1852 отчетный год.

Очевидно, что к середине XIX в. главным средством "для снискания благосклонности" местной администрации стали деньги. Их платили как чиновникам, так и выборным лицам, как высшим, так и низшим служащим. В 1852 г. (до мая 1853 г.) на "помощь чиновникам по делам" кн. Голицыными было израсходовано в общей сложности 29506 руб., из них 1406 руб. припасами, что составило только 5% от всей суммы. Следует заметить, что по сравнению с предыдущими годами расходы 1852 г. были не самыми большими.

Судя по сведениям, помещенным в таблице 1, расходы кн. Голицыных по этой статье из года в год росли, причем за счет денежных, а не натуральных выплат. Своего пика - около 73 тыс. руб. - они достигли в 1840 г., но уже в следующем году сократились до 38,5 тыс., а к 1844 г. вновь возросли и приблизились к 48 тыс. руб. Годовые суммы слагались из двух составляющих: из выплат конкретным чиновникам или группам служащих (приказным, счетчикам, смотрителям и др.) и расходов по отдельным делам или учреждениям, которые не всегда находились в пределах Пермской губ. Например, в 1820 г. по делам пермских владений через Московскую контору кн. Голицыных было израсходовано 3300 руб., в 1829 г. эти траты составили 1766 руб., кроме того 450 руб. было отправлено в Петербург начальнику отделения Горного департамента.

Особенно значительных расходов требовали дела по межеванию пермских имений. Так, в 1840 г., помимо "пособий" местным чиновникам Межевой конторы, получившим 2157 руб. "за полезное решение по Верх Яйвенской даче", было израсходовано 5150 руб. на служащих Московской межевой канцелярии и выплачено 17469 руб., "потребленных с 1812 г. по разным делам дачею разным лицам" со счетов домовых контор. Расход на чиновников московских учреждений, прежде всего Межевой канцелярии, производился также в 1837 г. (4535 руб.) и в 1844 г. (6021 руб.) [24].

Дорого обходились кн. Голицыну дела по межеванию земель и возникавшим при этом спорам с соседями о границах владений, которые нередко превращались в многолетние судебные процессы. Практически не прекращались судебные разбирательства по различным вопросам с горнозаводчиком Всеволожским (о приисках, содержащих свинец и серебро, о постройках на спорных участках и др.), гр. С.В. Строгановой (урожденной Голицыной) о незаконной добыче ее людьми жернового (мельничного) камня, о земельных дачах и др.

Платили землемерам, платили чиновникам, щедро угощали и тех и других во время межевания земельных дач и поездок на Нытвенский и другие заводы с проверками и с другими целями, отправляли значительные суммы столичным чиновникам.

Платили не только по спорным делам с крупными землевладельцами, но и при межевании земель с удельными и государственными крестьянами, с татарскими волостями и даже с городом Пермью. Например, при проводившемся в 1829 г. межевании Верхомулинской дачи кн. Голицына и нарезку из нее земли к Перми, землемеру с его командой было заплачено 2140 руб. Судя по значительным суммам, которые расходовались по этим делам, очень часто они решались в пользу кн. Голицына. На это указывают и встречающиеся в отдельных случаях объяснения причин, по которым производились выплаты чиновникам: "за расположение при разыскании межи", "за полезное решение по нашей апелляционной жалобе", "за расположение по делам нашим", "за содействие", "за полезное составление справки" и др. [25].

Дополнительный свет на механизм формирования "ведомостей", характер дел и услуг, оказываемых чиновниками, проливают письменные распоряжения кн. С.М. Голицына и "записки" его служащих. Судя по этим документам, кн. Голицын был в курсе всех дел и хорошо знал, когда, кому и за что выплачена та или иная сумма, а в отдельных случаях сам выступал в качестве инициатора новых выплат. Так, в 1824 г. он назначил ежегодные платежи из Московской конторы полицейским его квартала: квартальному надзирателю 80 руб. и 30 пудов ржаной муки, а квартальному поручику - 25 руб. и 27 пудов муки в год. Хорошая осведомленность кн. Голицына в делах "секретной канцелярии" позволяла служащим обращаться к нему с предложениями откровенно противоправного характера. В "записке", полученной 13 июня 1830 г., у него спрашивают разрешения на выдачу взятки по одному из дел, рассматриваемому тогда в палате уголовного суда: "Дабы избавиться совершенно от суда и следствий благоволите. Ваше сиятельство, произвести расход до 50 рублей секретарю этой палаты" [26].

"Записки" служащих Главного правления раскрывают приемы, с помощью которых одерживались победы над противоположной стороной даже в канцеляриях департаментов Сената. В 1830 г. благоприятное решение в Сенате судебного дела с Всеволожским "о даче села Яйвенского" стоило кн. Голицыну почти 6 тыс. руб. Эта сумма распределилась между чиновниками следующим образом:

"Обер-секретарю 3000 руб., секретарю - 2000 руб., повытчику - 600 руб., да ему же особо за копии, одну с поданного к сему делу прошения г. Всеволжского, а другую со сделки его Всеволожского с г. Лазаревым, учиненную в 1804 году, 50 руб., регистратору также за услуги по сему делу - 200 руб., и на угощение последних троих употреблено в разное время 75 рублей. Итого - 5925 руб."

Отдельно было уплачено 10 руб. за снятие копии с письма другого судебного противника кн. С.М. Голицына - гр. С.В. Строгановой, в котором она сообщает министру финансов о проблемах, возникших у нее в связи с поставками соли казне [27]. Это далеко не единственный пример, свидетельствующий, что приемы, используемые служащими кн. Голицына, нередко попадали под действие Уголовного кодекса. Подтверждением тому служит и упоминание о специальной поездке одного из чиновников в уездный город Оханск "для извлечения" из дел земского суда справки о деньгах, которые по судебным решениям должны были поступить в казну от кн. Голицына за порубки его крестьянами леса на спорных участках [28].

Следует обратить внимание еще на "записку" от 11 августа 1837 г. Она составлена на основе "записок", поступивших из разных хозяйств губернии, и представляет собой сводный отчет о выплатах должностным лицам Пермской губ., произведенных в июне 1837 г. Таким образом, существовала строгая и четко действовавшая система контроля за расходованием этих средств: каждый месяц с мест поступали финансовые отчеты в "Главное правление заводов, промыслов и вотчин", где они сводились в общий месячный отчет, на основе которого и составлялись годовые "ведомости". Вся деятельность этой "секретной канцелярии" находилась под непосредственным контролем кн. С.М. Голицына.

Возникает закономерный вопрос: насколько широким был круг лиц, "кормившихся" за счет этих сумм? В связи с существовавшей практикой общих выплат приказным и техническим служителям (счетчикам, сторожам, смотрителям и пр.) сведения об индивидуальных их выплатах встречаются крайне редко, и точно установить их число невозможно. Поэтому таблица 2 включает в основном сведения о классных чинах.

Итак, несмотря на неполноту приведенных данных, число лиц, получавших выплаты по "ведомостям" кн. С.М. Голицына, было довольно значительным. В эти списки вошли практически все чиновники губернских и уездных учреждений Перми; был неплохо представлен состав учреждений, прежде всего уездных и земских судов, городов Осы, Оханска, Сарапула, Соликамска, Чердыни и Екатеринбурга; очень редко получали скромные суммы чиновники уездных учреждений Камышлова, Красноуфимска, Кунгура, и совсем не входили в круг интересов кн. Голицына города Верхотурье, Ирбит, Шадринск, Далматов и Алапаевск. При этом наиболее обласканы были чиновники и заседатели судебных учреждений: палат уголовного и гражданского судов, уездных и земских судов, а также землемеры и служащие Пермского (с 1830 г. Уральского) горного правления. Это учреждение, в 1806-1830 гг. находившееся в Перми, затем в Екатеринбурге, управляло всей горной промышленностью на территории горного округа Уральских заводов [29] и оказывало большое влияние на все сферы жизни края. Власть горного правления распространялась как на казенные, так и на частные горные заводы, а его начальник исполнял обязанности пермского и вятского генерал-губернатора по горной части [30]. Стараясь охватить своим влиянием служащих всех "полезных" учреждений, составители "ведомостей" внимательно следили за кадровыми изменениями. Новый чиновник или заседатель сразу же вносился в списки и получал денежные или натуральные выплаты без ущерба для своего предшественника, которому они начислялись в последний раз уже как "бывшему" служащему.

Обратимся к таблице 3 (часть 1 и часть 2) и посмотрим, какие суммы выплачивались чиновникам судебных и ведомственных учреждений "для снискания благосклонности" по делам пермского имения.

Судя по выплатам, для дел пермских имений кн. Голицына более полезными были судебные учреждения; именно на их служащих уходило в отдельные годы 37-38% всех средств, расходуемых на эти цели. Из ведомственных учреждений особый интерес представляло горное правление. В 1830-1840-е гг. его чиновники и заводские исправники получали достаточно крупные суммы, но они не могли в этом отношении конкурировать с судебными чиновниками. Необходимо иметь в виду, что в эти суммы не входили расходы по отдельным судебным делам, большая часть которых в конечном итоге приходилась на долю местных чиновников, а также средства, и немалые, выделяемые на угощение и содержание чиновников во время их поездок по делам пермского имения.

Сравним эти платежи с казенным жалованьем. С введением бумажных денег его стали выдавать ассигнациями, что было удобно, пока новая валюта не отличалась от серебра. Но уже в 1808 г. ассигнационный рубль составлял только 53,75 коп. серебром, а в 1811 г. упал до 25.67. В течение последующих лет его курс не превышал 27 коп., пока в 1839 г. не был зафиксирован на уровне 28,57 коп. серебром или 3,5 ассигнационных рубля за серебряный рубль [31]. Это соотношение сохранялось до 1849 г., когда ассигнации были полностью изъяты из денежного обращения [32].

Падение курса бумажных денег по отношению к серебряному рублю привело к реальному сокращению окладов и падению жизненного уровня служащих. Если в 1806 г. столоначальник Пермского горного правления в год получал 600 руб. ассигнациями, что соответствовало 438 серебряным руб., то в 1829 г. его оклад, возросший до 1200 руб., равнялся только 320 руб. серебром, а в 1847 г. составлял 343 серебряных руб. [33].

В общих губернских учреждениях оклады служащих были ниже, чем в горном ведомстве. В 1812 г. губернский прокурор, губернский казначей, советники палат уголовного и гражданского судов (чиновники 6 класса) получали по 600 руб. ассигнациями в год; уездный судья (чиновник 8 класса) - 300 руб., исправник, возглавлявший земский суд (чиновник 9 класса), - 250 руб., секретарь (чиновник 10-14 классов) - 350 руб. в губернских и 200 руб. в уездных учреждениях; дворянский заседатель (9-10 классов) - 250 руб. в уездном суде и 200 руб. в земском [34].

По воспоминаниям поэта М.А. Дмитриева, служившего в конце 1820-х гг. советником московской уголовной палаты, где оклады были выше, чем в других губерниях, его годовой доход состоял из 800 руб. жалованья и 5-6 тыс. руб. ассигнациями, которые приносило плохо управляемое имение в 300 душ крестьян. При условии, что наем дома стоил не меньше 2 тыс. ассигнациями, он с семьей еле сводил концы с концами [35]. В 1840-е гг. жалованье было несколько увеличено. В 1841 г. оклад уездного казначея составлял 800 руб. ассигнациями или 228 руб. 68 коп. серебром; с учетом 2% вычета в государственное казначейство этот чиновник получал на руки 224 руб. 10 коп. в год [36]. Но повышение окладов явно отставало от роста цен. Так, в 1804 г. пуд ржаной муки в Пермской губ. можно было купить за 38-40 коп., в 1825 г. - за 60-80 коп.; в 1841 г. ее цена доходила до 1 руб. 70 коп., но уже в 1844-1852 гг. не превышала 70 коп. [37].

По сравнению с казенным жалованьем, "пособия" кн. Голицына пермским чиновникам, особенно в годы правления Николая I (см. табл. 1), выглядели солидно, а у некоторых классных чиновников превышали их должностные оклады в 2-4 и даже в 6 аз. Так, к окладу в 300 руб. уездный судья получал из Главного правления пермских заводов, промыслов и вотчин кн. Голицыных денежных и натуральных выплат в общей сложности на 600-1600 руб. в год, а 250-рублевое годовое жалованье земского исправника весомо дополняли 1000-1800 руб., поступавшие из того же источника. Не гнушались этих "пособий" и дворянские заседатели, включая представителей аристократии. Например, кн. Кугушев, будучи дворянским заседателем Пермского земского суда, в 1837 г. получил 450 руб. деньгами и 53 пуда ржаной муки.

Прожить тогда на одно жалованье было практически невозможно. По мнению современников, именно материальная необеспеченность гражданских служащих была главной причиной беззакония и беспримерного взяточничества. "Правительство искушает честность, оставляя ее в бедности" [38]., - писал в 1803 г. публицист, а затем директор Царскосельского лицея В.Ф. Малиновский. Почти 20 лет спустя ту же мысль высказал член Государственного совета адмирал Н.С. Мордвинов: "Доколе правосудие в России не будет достаточно вознаграждаемо удовлетворением всех необходимых нужд исполнителей оного, то правда не воссядет на суде, ибо правду водворить не можно там, где скудость обитает! Она несовместима с нищетой. .." [39]. Связь между злоупотреблениями и материальной необеспеченностью российских чиновников отмечали и иностранцы. "Отнимите у наших немецких должностных людей три части их оклада, <...> не дав им никакого рода вознаграждения, и увидите, что они будут делать", - писал один из немецких чиновников, долго живший в Петербурге. По его мнению, результат будет тот же, что и в России [40].

В правительственных кругах взятки признавались злом, но при низком жалованьи служащих - злом неизбежным и неискоренимым. Как отмечалось в "Записке" созданного в 1827 г. Комитета для соображения законов о лихоимстве, "близкое к нищете положение большей части посвящающих себя гражданской службе часто самого благорасположенного и лучшей нравственности чиновника невольным образом превращает во врага правительству..." [41].

Необеспеченность чиновников необходимым жалованьем заставляла правительство достаточно терпимо относиться к должностным преступлениям. По подсчетам П.А. Зайончковского, за 19 лет, с 1841 по 1859 гг., за должностные преступления были судимы 78496 чиновников 9-14 классов [42]. Иными словами, в течение года под суд попадало в среднем 4131 человек, что составляло, например, в 1847 г. 8% всех чиновников этих классов, насчитывавших 50877 человек.

Однако около половины этих служащих вновь поступали на гражданскую службу. Так, в том же 1847 г. среди чиновников 9-14 классов число бывших под судом составляло около 3,5% (1754 из 50877 человек), а чиновников первых 8-ми классов - 3,7% (400 из 10771 человек) [43].

Следует заметить, что в случае недоказанной вины чиновника, суд оставлял его "в подозрении"; при такой формулировке пребывание под судом не сказывалось на карьере чиновника. Например, статский советник М.Е. Марков дважды был председателем уголовной палаты (до 1821 г. в Курской, затем в Тамбовской губерниях) и дважды попадал под суд, что не помешало ему в 1832 г., благодаря протекции, получить место председателя 1-го департамента Московской палаты уголовного суда. Эти факты из служебного формуляра нового стража правосудия вдохновили поэта М.А. Дмитриева (советника этой палаты) на несколько эпиграмм. Приведем две из них:

"Кто раз был под судом и вышел в подозренье,
Тот, может быть, еще по случаю попал;
Кто два раза, тот плут, без всякого сомненья,
Хотя бы суд и оправдал!
Но в утешение для честных остается,
Что он и в третий попадется!";

"Как должен быть ему весь кодекс наш знаком!
Он то судья, то под судом !" [44].

В 1832 г. эпиграммы были опубликованы и получили широкую известность среди москвичей. Тем не менее их герой возглавлял департамент Московской палаты уголовного суда в течение 6 лет.

Главной формой должностных преступлений губернской администрации были взятки. По воспоминаниям горного инженера, на Урале недостаток мизерного жалованья чиновники компенсировали побочными доходами, которые приносили частные заводоуправления, купечество, промышленники и откупщики. Из этих источников, подразделявшихся на постоянные и временные, они "черпали такие суммы, которые были необходимы для удовлетворения потребностей приличной известному чину и положению жизни" [45].

Одним из главных источников неправедных доходов чиновников служила торговля вином. По мнению А.А. Корнилова, замена в 1817 г. винных откупов государственной монополией привела "к развитию необыкновенного воровства" среди чиновников [46]. Но тот же историк считал большим злом восстановление в 1826 г. системы винных откупов, так как откупщики "поработили" местную администрацию. "Губернское чиновничество, - писал Корнилов, - получало от откупщиков второе содержание, не меньшее нежели казенное. Немудрено, что когда интересы откупщиков сталкивались с чьими-либо интересами, то всегда - как в административных, так и в судебных местах - дело решалось в их пользу" [47].

По свидетельству М.А. Дмитриева, именно так кормилась администрация Симбирской губ. В конце 1830-х гг. откупщик ежегодно платил губернатору 10 тыс. руб. ассигнациями, вице-губернатору 20 тыс., прокурору "как человеку слабому и безгласному" только 3 тыс. руб., каждому советнику по 2 тыс. руб. "Сверх того всем им отпускалось даром из питейной конторы мед, пиво, вино и ерофеич (водка на травах. - Л.П.)" [48].

Аналогичная ситуация была и в Нижегородской губ. Как отмечал сенатор М.П. Веселовский, начинавший службу в Нижнем Новгороде, в 1840-е гг. "откупщик вернее, чем табель о рангах или штатные положения, определял удельный вес каждого должностного лица. Тот, кому откупщик платил много, высоко стоял в служебной иерархии, кому он платил мало - стоял низко; кому он вовсе не платил представлялся не более как мелкой сошкой" [49].

Другой свидетель существования взаимовыгодных отношений местной администрации с откупщиками, продолжая эту тему, задается вопросом: "За что же откуп жертвует ежегодно такою суммой? Для того, - отвечает он на свой вопрос, - чтобы те, на которых возложен надзор за соблюдением откупщиками контракта, не обращали бы внимания на их злоупотребления. Пусть <...> кто-либо из лиц, внесенных откупщиками в свой список, отверг бы ему ассигнованное и вздумал бы по долгу службы и присяги <...> защищать букву контракта, тогда ревностный или лучше сказать опрометчивый чиновник-простяк, как бы он высоко не стоял, не долго бы оставался на своем месте" [50].

В атмосфере сформировавшейся в первой половине XIX в. системы коллективных злоупотреблений оставаться честным чиновником было практически невозможно. Представление о положении чиновника, не бравшего взятки, дает письмо к нижегородскому военному губернатору кн. А.М. Урусову от товарища председателя Самарской палаты гражданского суда. Отказавшись от взятки в 500 руб. серебром и добившись возвращения в казну 1500 руб. серебром, списанных уже в безвозвратный расход, он с двумя маленькими детьми и больной женой больше недели сидел на хлебе и воде [51].

Картина, которая, по воспоминаниям современников, рисуется в разных губерниях России, очень напоминает ту, что сложилась в Пермской губ., с той только разницей, что роль откупщика в ней играл кн. С.М. Голицын. В этой связи необходимо заметить, что отношения, установившиеся между кн. Голицыным и местной администрацией, имели в то время широкое распространение. Например, помещики всех губерний Правобережной Украины, включая Киевскую, платили чиновникам полиции годовые натуральные и денежные оклады. Не был исключением в этом отношении и киевский губернатор (в 1839-1852 гг.) И.И. Фундуклей, который, будучи очень богатым и безукоризненно честным человеком, считал, что если богатые помещики не будут выделять средства на содержание чиновников полиции, "то средства эти они будут получать от воров" [52]. Можно было бы предположить, что тем же руководствовался и кн. С.М. Голицын при выплате "пособий" чиновникам Пермской губ., если бы не материалы его "секретной канцелярии", проливающие дополнительный свет на последствия такой "помощи". Наивно также полагать, что чиновник, находясь на содержании у богатого и тем более знатного человека, осмелился бы требовать от него неукоснительного исполнения закона и сам не нарушил этот закон в знак признательности своему благодетелю.

Это обстоятельство играло далеко не последнюю роль в широком распространении злоупотреблений, вызывало неуважение к закону и, в конечном итоге, оказывало развращающее влияние на общество. Писатель И.С. Аксаков, служивший в 1845-1848 гг. товарищем председателя Калужской уголовной палаты и обер-секретарем Сената, видел в этом повсеместном нарушении закона опасную болезнь своего времени.

"Вопиющие злоупотребления и потрясающие душу злодейства, - писал он в 1853 г., - носят на себе характер исключительности, который яркостью своей резко отделяется от общего быта, к тому же они не всегда избегают и наказания по закону. Гораздо опаснее для общества те грехи, которые чествуются «грешками»; те пороки, которые извиняются легко, уживаются со снисходительной совестью, живут рядом с хорошими свойствами души <.. .> Эта сеть малых грешков и пороков опутывает в сильной степени наше общество <...> Но особенно опасной оказывается эта болезнь в быту судебном, где она в союзе с властью, где каждое ее проявление передается непосредственно тяжкими гибельными ударами действительной жизни... " [53].

К концу 1850 гг., когда стало очевидным, что страна стоит на пороге серьезных преобразований во всех сферах жизни, возникла возможность для осуществления действенных мер по пресечению злоупотреблений. В ходе ревизий губернских учреждений открылись столь многочисленные нарушения законности, что при отстранении от службы только "наиболее виноватых и вредных должностных лиц" большинство мест оставались вакантными [54].

В 1859 г. была проведена ревизия управления государственных имуществ Пермской губ., после которой произошла замена почти всего состава служащих "по доказанной неисправности, негодности и взяточничеству" [55]. Еще печальней для чиновников кончались ревизии палат государственных имуществ, которые проводил М.Н. Муравьев, назначенный в 1857 г. министром государственных имуществ. "...Были такие палаты, в которых министр весь состав присутствия изгонял вон и, заперев двери присутствия и положивши ключ в свой карман, объявлял, что палата закрыта до сформирования нового для нее состава" [56]. Проведение кардинальных реформ во всех сферах жизни, и прежде всего судебной, вселяло надежды, что взятки и злоупотребления, отличавшие администрацию первой половины XIX в., остались в прошлом. Но это прошлое вскоре напомнило о себе громкими скандалами и судебными процессами, связанными с финансовыми аферами, казнокрадством и крупными злоупотреблениями при железнодорожном строительстве, нити которых тянулись в кабинеты столичных чиновников.

* * *

Причины взяточничества, определившего в глазах современников характер правления Николая I, нельзя сводить только к низким окладам чиновников или элементарной человеческой жадности. Сформировавшаяся к середине XIX в. система злоупотреблений была результатом многих составляющих русской жизни, нередко берущих свое начало в глубинах истории. Выделим, как представляется, главные из них.

1. Состав гражданских служащих, формировавшийся преимущественно из малообеспеченных и малообразованных слоев населения, которые стремились нередко любой ценой "выбиться в люди".
2. Необеспеченность государством необходимого уровня оплаты труда чиновников и вытекавшее отсюда попустительство по отношению к нарушителям закона.
3. Вседозволенность и правовой нигилизм богатых и знатных людей, характерные для жестко регламентированного сословного общества.
4. Использование для формирования системы коллективных злоупотреблений вертикали власти, созданной министерской формой управления.
5. Традиция "кормления" должностных лиц, в видоизмененной форме сохранявшаяся на протяжении всей истории и развращавшая администрацию.
6. Терпимость общества по отношению к взяточникам, вытекавшая из этой традиции.

Таким образом, в России формирование такого сложного понятия, как "взятка", было результатом "совместных усилий" государства, администрации и общества и хорошо укладывалось в рамки исторической традиции.

Примечания

1. Чичерин Б.Н. Областные учреждения России в XVII в. М., 1856; Мрочек-Дроздовский П. Областное управление России XVIII века до учреждения о губерниях 7 ноября 1775 года. Ч. 1. М., 1876; Богословский М.М. Областная реформа Петра Великого. Провинция 1719-1727. М., 1902; Готье Ю.В. История областного управления в России от Петра I до Екатерины II. Т. 1-2. М., 1913-1914; Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978; Демидова Н.Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. и ее роль в формировании абсолютизма. М., 1987; Писарькова Л.Ф. Российский чиновник на службе в конце XVIII - первой половине XIX века // Человек. 1995. № 3 и № 4: Ремнев А.В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика в первой половине XIX в. Омск, 1995; Морякова О.В. Система местного управления при Николае I. М., 1998; Матханова Н.П. Генерал-губернаторы Восточной Сибири середины XIX в. Новосибирск, 1998; и др.

2. ОПИ ГИМ, ф. 7, ф. 495, л. 25-26, 42 об. (рукопись П. Каблукова).

3. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. VII. М., 1991. С. 89.

4. Седов П.В. Подношения в московских приказах XVII века // Отечественная история. 1996. № 1. С. 142.

5. Демидова Н.Ф. Указ. соч. С. 142-145.

6. ПСЗ-I. T. 1. №123. 1654. Апрель.

7. Богословский М.М. Указ. соч. С. 266.

8. Медушевский А.Н. Утверждение абсолютизма в России. Сравнительное историческое исследование. М., 1994. С. 274- 277; Князьков С.А. Очерки из истории Петра Великого и его времени. СПб., 1914. С. 230-231.

9. Ключевский В.О. Русская история: полный курс лекций. Кн. 2. Минск; М., 2000. С. 498 (лекция 57).

10. Князьков С.А. Указ. соч. С. 234.

11. Кизеветтер А.А. Посадская община в России в XVIII в. М., 1903. С. 393-395.

12. Готье Ю.В. Указ. соч. Т. 1. М., 1913. С. 308-309.

13. ПСЗ-1. Т. 16. № 12259. 1764. 11 октября.

14. Там же. Т. 44. Штаты. Ч. 2. Отд. IV. С. 59-69.

15. Действия Нижегородской губернской ученой архивной комиссии. Н. Новгород, 1903. С. 45.

16. Готье Ю.В. Указ. соч. Т. 2. М., 1941. С. 185.

17. Чечулин Н.Д. Русское провинциальное общество во второй половине XVIII века. Исторический очерк. СПб., 1889. С. 86, 105.

18. Миронов Б.Н. Социальная история России. Т. 2. СПб., 2000. С. 56, 65, 103.

19. ОПИ ГИМ, ф. 14, д. 540.

20. Там же, л. 2, 3, 4, 9.

21. ОПИ ГИМ.ф. 14, д. 540, л. 1, 10,30, 133.

22. История Москвы с древнейших времен до наших дней: в 3 т. Т. 2. М., 1997. С. 60; Галахов А.Д. Записки человека. М., 1999. С. 1 13-1 14; Федорченко В.И. Императорский дом. Выдающиеся сановники: Энциклопедия биографий: В 2 т. Т. 1. М., 2000. С. 318-319.

23. Соловьев С.М. Мои записки для детей моих, а если можно и для других // Соловьев С.М. Сочинения. Кн. XVIII. М., 1995. С. 545.

24. ОПИ ГИМ.ф. 14, д. 540, л. 92, 95 об., 115,118,13506.

25. Там же, л. 87, 98-99, 115 и др.

26. Там же, д. 3, л. 216, 218.

27. Там же, д. 540, л. 97-99.

28. Там же, л. 144-144об.

29. В 1806 г. вся территория России была разделена на 5 горных округов, 1-й из них включал горные заводы Уральского хребта, расположенные на территории Пермской, Екатеринбургской, Оренбургской, Вятской, Казанской и Вологодской губерний. (См.: Государственность России: Словарь-справочник. Кн. 1 (А-Г). М., 1996. С. 245-247).

30. Государственность России: Словарь-справочник. Кн. 4 (Р-Я). М., 2001. С. 351-356.

31. Бумажные денежные знаки России и СССР. СПб., 1993. С. 7-12.

32. ПСЗ-2. Т. 19. Отд. 1. № 17658. Февраль. 1844.

33. ОПИ ГИМ, ф. 281, оп. 1, д. 37, л. 2-2 об., 10.

34. ПСЗ-1. Т. 44. Ч. 2. Отд. Ill и IV. Разд. паг. 1812 г. С. 220-223.

35. Дмитриев М.А. Главы из воспоминаний моей жизни. М., 1998. С. 305, 313.

36. ПСЗ-2. Т. 15. Отд. III. С. 1040.

37. ОПИ ГИМ, ф. 14, д. 540.

38. Малиновский В.Ф. Размышления В.Ф. Малиновского о преобразовании России, 1803 г. // Голос минувшего. 1915. №10. С. 250.

39. ОПИ ГИМ, ф. 281, оп. 1, д. 76, л. 33.

40. Там же, ф. 60, оп. 3, д. 2653, л. 15.

41. РГИА.ф. 1409, оп. 2, д. 4671, ч. 1, л. 36 об. -37.

42.Зайончковский П.А. Указ. соч. С. 176-178.

43. РГИА, ф. 1409, оп. 2, д. 6829, ч. 86 (1848 г.), л. 22-24.

44. Дмитриев М.А. Указ. соч. С. 328-330, 663.

45. Корельский А. Горнозаводская служба и общественная жизнь на Урале // Русская старина. 1905. № 11. С. 319, 322.

46. Корнилов А.А. Курс истории России XIX в. 4.2. М., 1918. С. 68; 4.1. М., 1918. С. 218.

47. Там же. Ч. 2. С. 68.

48. Дмитриев М.А., Указ соч. С. 377.

49. ОР РНБ, ф. F. IV, д. 861, л. 287 об.

50. ОПИ ГИМ, ф. 7, д. 495, л. 42 об. -43 (рукопись П. Каблукова).

51. Там же, ф. 170, оп. 1, д. 73, л. 39 об.

52. Лучинский Ф.Я. Провинциальные нравы за последние полвека (воспоминания) // Русская старина. 1897. № 9. С. 647.

53. Аксаков И.С. Присутственный день Уголовной палаты. Судебные сцены // Аксаков И.С. И слово правды отзовется... Стихи, пьеса, статьи, очерки. Уфа, 1986. С. 114.

54. Казначеев А.Г. Между строками одного формулярного списка: 1823-1881 // Русская старина, 1881.№ 12. С. 826.

55. Записки Александра Андреевича Половцева // Русская старина. 1913. № 12. С. 640.

56. Глориантов В.И. Потомственные дворяне канцелярского происхождения // Русский архив. 1905. Кн. 1. №4. С. 671.