Эпистолярное наследие энциклопедиста ХХ века Александра Александровича Любищева (Фонд № 1033 в Санкт-Петербургском отделении Архива РАН) поражает не только величиной объема (около 15 тысяч страниц писем к почти 700 корреспондентам), но и значительностью содержания, глубиной мысли, значением обсуждаемых проблем.

Многие работы А. А. Любищева и родились в ходе переписки как ее часть или естественное продолжение. Так, статья "Идеология де Сент-Экзюпери", опубликованная в "Звезде" (1993, № 10), была письмом к Г. А. Велле, а статья "Понятие великого государя", напечатанная в "Звезде" (1995, № 8), появилась в результате переписки А. А. Любищева с Д. А. Никольским, фрагменты из письма к которому от 20.12.60, названного автором "Если бы?" и занимающего 80 страниц, предлагаются сегодня вниманию читателя.

7 марта 1959 года Д. А. Никольский направил А. А. Любищеву письмо со следующими строками: "Позвольте представиться: Дмитрий Александрович Никольский. Профессия - врач. Возраст - 71 год. Родом из славного и недалекого от Вас города Арзамаса. Образование: гимназия в Варшаве, медицинский факультет там же и в Пражском чешском университете. Это должно объяснить Вам побочное пристрастие пишущего к славянской лингвистике (главное его пристрастие к русской истории - политической, военной, быта, языка)". Завязавшаяся энергичная переписка длилась всего два года, так как 12 марта 1961 г. Д. А. Никольский скончался. Они обменивались мнениями о писателях: А. К. Толстом, Л. Н. Толстом, Н. С. Лескове, И. А. Бунине. Но наиболее бурно обсуждались темы исторические.

Д. А. Никольский увлекался "фантазиями", обсуждая, каков был бы ход истории при альтернативных вариантaх событий. Например, если бы Столетняя война закончилась торжеством Англии, если бы отмена крепостного права в России произошла на 50 лет раньше, если бы восстание 14 декабря 1825 года удалось и т.п. В ответ А. А. Любищев писал: "Мне нравится у Вас именно то, что Вы ставите вопрос "если бы?", т.е. не стоите на почве того нелепого исторического детерминизма, который в конечном счете оправдывает всякие гадости в истории", и послал Д. А. Никольскому ряд своих работ, включая "Апологию Марфы Борецкой" (опубликованa в книге "Мысли о многом", Ульяновск, 1997, с. 196-217), где попытался сконструировать речь в защиту последней посадницы Великого Новгорода. Д. А. Никольский, отдавая должное слогу и эрудиции Любищева, тем не менее откликнулся критическими замечаниями. Развернутым ответом на эту критику и явилось письмо "Если бы?".

Предлагаемые фрагменты интересны не только в плане виртуальной истории. Проблемы прогресса, коррупции, альтернативной воинской службы вряд ли кто сочтет потерявшими актуальность.

Что касается сослагательного наклонения, то, как ни открещиваются от него историки, оно упорно не хочет уходить из общественного сознания, озабоченного судьбой человечества. Современная теория самоорганизации (синергетика) все отчетливее приходит к выводу о нелинейности, неоднозначности, неустойчивости путей эволюции. В кризисных ситуациях малые воздействия могут приводить к весьма значительным последствиям. Не случайно социологи просматривают по нескольку сценариев возможного развития событий.

Тема бывшего противостояния Москвы и Новгорода сама по себе тоже не устарела. Так, Вестник РАН совсем недавно (1998, том 68, № 11, с. 970-974) опубликовал статью А. В. Исаченко "Если бы в конце XV века Новгород одержал победу над Москвой". Не считая ход истории абсолютной необходимостью, поскольку во всех исторических процессах были и есть переломные пункты - распутья, автор утверждает, чтo "московский вариант русской истории не оказался наиболее прогрессивным, наиболее удачным и даже не был необходимым". В заключение он пишет: "Если допустить, что руководящей силой на Руси еще в ХV веке мог стать Новгород вместо Москвы, то и пресловутое "окно" оказалось бы излишним: ведь дверь в Европу через Новгород была бы открыта настежь".

Настоящее видится из прошлого как будущее. Чтобы уроки истории не пропадали даром, не только полезно, но и необходимо изучать и оценивать весь спектр возможностей.

Работа выполнена при поддержке РГНФ, грант № 97-03-04042а.

Р. Г. Баранцев

Разгром Новгорода - несчастье не только для Новгорода, но и для всего русского народа и даже отчасти для всего человечества. <<...>>

О программе и идеологии. Вы пишете в письме от 21 июня 1959 г.: "Мог ли Новгород победить Москву? Без иностранной помощи - вряд ли". Кроме устройства (которое Вы охарактеризовали как плуто-охлократия, <<...>> Вы считаете, что у Москвы "была программа и идеология, чего не было у Новгорода. Москва унаследовала идею общерусского единства и никогда не забывала о наследстве Рюрика - Олега - Владимира. У Новгорода такой программы не было. Его экспансия направлялась на северо-восток и преследовала не национальные, а чисто меркантильные цели (рухлядь). В самом Новгороде была многочисленная партия, недовольная своим правительством и умело руководимая московской агентурой" (по современной терминологии - пятая колонна изменников).

Нельзя не согласиться с тем, что московская идеология была проще и доступнее, чем новгородская, и ее эффективность в значительной степени связана с ее простотой и доступностью. Вряд ли новгородцы могли забыть наследство Рюрика: ведь Рюрик сел княжить в Новгороде, а по новейшим исследованиям одного моего приятеля, произведенным в Австралии (!), Рюрик - внук последнего новгородского князя Гостомысла (сын его дочери Ульмилы). Верно, что некоторые простые идеологии чрезвычайно эффективны и долго поддерживаются по принципу: наши отцы спасались этим учением, значит и нам его ревизовать не след. В. Ян (автор романа "Батый") неоднократно слышал в Азии про такую, передаваемую из поколения в поколение, идеологию Бату-хана (Батыя): "Кто смывает с себя грязь, тот смывает свое счастье". Оттого монголы счастливы в боях, что никогда не обливаются водой и не моются. Рассуждение вполне логичное: русские оттого были завоеваны монголами, что парились в банях и окунались в прорубях.

Сходная логика сохранилась в XIX и XX веках. Чему обязаны своим успехом англосаксы, в частности англичане? Своей энергии. А чем вызвана энергия? Потреблением большого количества мяса. А почему англичане могут потреблять много мяса? Потому что у них великолепные породы мясного скота. А чем объясняется прекрасное качество мясных пород? Потреблением клевера. А кто обеспечивает опыление клевера для получения семян? Шмели. А кто главный враг шмелей? Мыши, разоряющие их земляные гнезда. А кто уничтожает мышей? Кошки. А кто особенно любит держать кошек? Старые девы. Следовательно, могущество Англии в конечном счете зависит от количества старых дев. Как это ни странно, но средняя часть этой диковинной цепи (от клевера до кошек) всерьез принималась даже Дарвином. Но в эпоху детства Махатмы Ганди популярной школьной песенкой Индии была: "Посмотри на могущественного англичанина! Он повелевает маленьким индийцем потому, что, употребляя в пищу мясо, имеет рост в пять локтей" (Намбудирипад Е. М. Ш. Махатма Ганди, 1960, стр. 14). Но после недолгих колебаний Ганди остался верным вегетарианству до конца жизни, и это не помешало ему возглавить успешное движение за освобождение Индии.

Но если "азиат" Ганди сумел преодолеть наивное толкование успехов англичан, то в Европе [дело] оказалось хуже. Из идеологических клоак истории были извлечены "идеологии": "Жиды погубят Россию" (Достоевский); "Бей жидов, спасай Россию" (лозунг нашей черной сотни); "Бей жидов, спасай Германию" (Гитлер, пришедший к власти в Германии вполне "демократическим" путем). И нельзя сказать, чтобы идеология Гитлера была неэффективна: был момент, когда Германия стояла на такой высоте, на какой не стояла за всю свою историю. Но ведь нацизм чрезвычайно родственен московской идеологии. Она развивалась долго, но уже во времена Иванов, как известно, защищалась "теория": "Москва - третий Рим", род царей выводился от Августа. В законченном виде, как известно, московская идеология выражалась тремя словами: православие, самодержавие и народность.

Под православием отнюдь не подразумевали верность христианству, а прежде всего антагонизм католичеству, католиков не только не считали христианами, а приравнивали их чуть ли не к чертопоклонникам<<...>>.

Самодержавие - стопроцентный деспотизм, не признающий не только демократических, но и аристократических ограничений. Этот дух силен до сих пор: всякий противник аристократии (по "теории двух лагерей") уже заносится в демократы (кажется, Платонов первый умудрился назвать Ивана Грозного "демократическим царем").

Народность - против интернационализма (который никогда не исчезал в католическом мире) постепенно перерождалась в подлинное черносотенство, нацизм, сдерживаемый лишь до известной степени церковью.

Несомненно, пропаганда этой идеологии оказалась не безуспешной. Колоссальный рост Московского государства ставят на личный счет московской идеологии - этой страшной маcки Чингисxана, который и сейчас пользуется популярностью у народов Азии (смотрите фильм "Потомок Чинхисxана"). Чингисхановская идеология далеко не чужда и Западной Европе. Насколько мне известно, культурная Венгрия гордится основателем Будапешта Аттилой (есть даже, кажется, памятник ему) и В. Гюго готов примириться с деспотизмом Наполеона во имя славы его кровавых побед. Но слава, купленная кровью, только тогда достойна уважения, когда это кровь мучеников, отдавших свою кровь за великое дело, а не кровь, пролитая солдатами и палачами.

Бороться за свободу угнетенного народа против угнетателей - почтенное дело, но как часто освободившийся народ сам становится угнетателем другого народа и под это угнетение подводит ту или иную новую идеологию, заключающую [в себе] идею всемирного господства: "Москва - третий Рим", "бремя белого человека", "борьба высшей расы с низшей" и т.д.

Наряду с этой идеологией давно уже существовала и другая, если и проводившая экспансию, то мирным путем (конечно, сплошь и рядом эти идеологии переплетались). Эта идея заключается в мирном содружестве народов, экономическом и культурном обмене. Для севера России характерен именно этот сорт идеологии. Вам, видите ли, не нравится, что новгородцы при экспансии преследовали не национальные цели, а меркантильные (рухлядь). Вам солдат нравится больше купца, для Вас деятели первого ранга - Ганнибал и Наполеон. Презрительное отношение к купцам, в особенности в России, широко распространено и в значительной степени понятно. Купцы преследуют только собственную наживу, часто применяют обман (старая поговорка "не обманешь - не продашь"), деятельность их проходит в полной безопасности; не только ограждена законом, но даже позволяет производить беззакония, благодаря их экономической мощи ("с богатым не судись"), наконец, их деятельность часто приводит к несправедливым войнам. Два фактора - эгоистичность и безопасность - и приводят к тому, что на купцов смотрят часто с презрением, в то время как воины окружены почетом, так как воинская профессия имеет два противоположных атрибута: альтруистичность (воин преследует национальные, а не личные интересы) и опасность. При этом забывается, что без агентуры обмена (каковую в обществе свободной конкуренции выполняет купец) никакое общество существовать не может, даже коммунистическое, а мыслимо такое общество (к нему мы должны стремиться), где функция солдата совершенно будет не нужна. Забывается и другое обстоятельство: в государстве с всеобщей воинской повинностью главную массу армии составляют непрофессиональные воины, которые в миpное время выполняют самые разнообразные общественно полезные функции, в частности функцию торговли, солдаты же в миpное время никакой общественно полезной функции не выполняют, а иногда выполняют функцию угнетения. <<...>> В старину, при обилии разбойников и пиратов, профессия купца часто была чрезвычайно опасной, более опасной, чем профессия солдата в мирное время. Можно ли сказать, что в своей деятельности купцы руководились только эгоистическими соображениями? Для массы это, конечно, справедливо, как справедливо для большинства людей, что они в своей деятельности руководятся прежде всего личными интересами, что не исключает того, что в тяжелые моменты у большинства людей появляется общественное сознание. Но нет никакого сомнения, что в развитии культуры купцы в целом сыграли большую роль, чем военные, хотя и последние внесли свой вклад. Кто был первым русским путешественником в Индии? Купец Афанасий Никитин. Два следующих по порядку русских дальних путешественника были тоже купцами. Я дyмаю, мы вправе ими больше гордиться, чем если бы первыми ознакомили с Индией и другими странами русские полководцы, а не купцы. В путешествиях большую роль сыграли наряду с купцами, как известно, и миссионеры.

Любопытно бы сравнить роль разных сословий в развитии наук. Мне припоминаются купец Левенгук, купец Шлиман, вспомните, что и Энгельс занимался коммерческой деятельностью. У нас, как известно, основателями художественных галерей были купцы Третьяков и Щукин (последний умер в Париже, где его очень высоко ценили как художественного эксперта). То, что купцы очень часто злоупотребляли своей властью денег, конечно, верно, но решительно всякая власть развращает, а не только власть денег, и там, где закон стоит на должной высоте, там и власть денег очень ограничивается. В Швеции, Германии, Финляндии применение лозунга "не обманешь - не продашь" в начале XX века (как сейчас - не знаю) привело бы к быстрому разорению купца. И у нас в старой России власть денег вовсе не была так велика, как обычно рисуют. <<...>>

Европейцам приходится стыдиться перед Китаем, который уважал (как сейчас - не знаю) мирные профессии выше военных. Мне рассказывали, что в искусстве Китая бог войны изображается как чудовище, а не прекрасным мужем, как принято в Европе.

Совершенно неверно поэтому считать воинственную деспотическую идеологию азиатской, а миролюбивую европейской, так как кроме Китая (современный Китай, кажется, начал забывать свои старые миролюбивые тенденции) мы имеем в Азии страну, пожалуй, рекордно миролюбивую - Индию, а в Западной Европе Испания и Франция времен Людовика ХIV по наглому деспотизму ничуть не уступят азиатским деспотиям. Деспотизм и воинственность проявлялись в большей или меньшей степени во всех странах, но в некоторых они шли на убыль, а в других возрастали. Это я считаю одним из признаков прогрессивного развития. <<...>>

Мы имеем полное право утверждать, что в природе несомненно существует прогресс. Фанатичные или недальновидные дарвинисты и нынешние неодарвинисты потому напускают туману, что подлинно прогрессивная эволюция (градация Ламарка, ароморфозы Северцова и проч.) является величайшей загадкой и пока что совершенно непреодолимым препятствием для "теории" естественного отбора. Дарвинисты считают, что прогрессивная эволюция принципиально не отличается от эволюции вообще и все объясняется естественным отбором.

Если прогресс в природе существует, то тем более он существует в эволюции человеческого общества, но не человека как организма. Человек как общественное существо существует так недолго, что существенного прогресса в его физической и духовной организации как будто не наблюдается. Но в обществе прогресс в смысле "гуманизации" имеется, хотя он идет не прямолинейно, а зигзагообразно. По-видимому, всем племенам было свойственно людоедство, убийство стариков, рабовладение, беспощадное обращение с пленными, периодические голодовки, охотничий образ жизни, требовавший огромной территории для поддержания жалкого существования малочисленного населения. Верно, что XX век по сравнению со второй половиной XIX представляет регресс по пунктам голодовок и беспощадного ведения войн, но нацизм, проповедующий, что и должно обращаться беспощадно с противником, мы справедливо считаем регрессивным направлением. На месте Соединенных Штатов и Канады до пришествия европейцев жило около 5 миллионов индейцев, которым все же было тесно: они вели жестокие войны друг с другом (мучили и скальпировали пленных и время от времени испытывали жестокие голодовки). Сейчас на их месте (индейцев сохранилось около полумиллиона, т.е. число их сократилось в десять раз) живет почти 200 миллионов, голодовок не бывает, жизненный уровень неизмеримо выше и уже прошло сто лет после последней гражданской войны.

Как рассматривать этот процесс? Как прогрессивный или регрессивный или как безразличный? Несмотря на несомненные жестокости, допущенные англосаксами в Северной Америке, я все-таки склонен этот процесс считать прогрессивным, хотя мыслим был бы лучший процесс, который, по-моему, осуществлен в Латинской Америке, где индейцы сохранились в огромном количестве. Сыграла роль в последнем случае католическая религия, лишенная узкого национализма и расизма. И презираемые Вами этапы общественной эволюции: "общинный, рабовладельческий, феодальный, капиталистический" вовсе не так плохи, а как первое приближение для характеристики подлинно прогрессивной эволюции даже хороши. <<...>> Бесспорным, простите за выражение, прогреccом является переход к обработке земли, сразу чрезвычайно расширивший производственные ресурсы человека. Но с этим связано владение землей и необходимость обороны этой земли. Может быть, существовали совершенно мирные земледельцы, но они не выдержали, видимо, конкуренции со своими воинственными соседями. Когда я жил в Самаре в конце двадцатых годов, одна знакомая, очень дельная археологичка, мне говорила, что раскопки в Самарской губернии обнаружили остатки земледельческих племен: нашли много земледельческих орудий и никаких следов оружия. Видимо, эти почтенные мирные земледельцы были сметены ордами хищников - предшественников Чингисхана, Tамерлана, Ивана Грозного и прочей сволочи. <<...>> Необходимость обороны от хищных соседей привела к необходимости создания иерархии, определенной государственной структуры, в конце концов приведшей к феодализму, где власть принадлежала крупным землевладельцам. Живым символом нового строя была лошадь. Если собака вывела человека в люди, то лошадь - в феодалы (рыцарь, всадник, кавалер и проч.). Дальнейший прогресс связан с развитием городов, торговлей и промышленностью, господством денег. От слова город (бург) этот период называют буржуазным, от денег - капиталистическим. Живым символом этого периода может служить овца, так как развитие шерстяной промышленности было очень важным элементом развития капитализма в передовой стране этого периода, Англии. Никто, кажется, не отрицает огромного значения этого периода в истории человечества, но, как всякий общественный строй, он тоже не безупречен. Безупречным строем будет лишь такой, где, как в Царствe Божием, будет обеспеченa "совершенная свобода частей при совершенном единстве целого". Пока что либо преобладает свобода, доходящая до свободы грабить ближнего, либо единство, доходящее до тоталитаризма. Этот совершенный, но пока далеко еще не достигнутый строй и следует, по-моему, называть социализмом в истинном смысле этого слова.

Я лично и полагаю, что прогресс человеческого общества связан с постепенным переходом через стадии: 1) охотничья (в широком смысле слова: использование готовых продуктов; нет никакой культуры в самом широком смысле слова, за исключением изготовления охотничьих орудий, но это уже на заключительной стадии этого периода); 2) скотоводческая; 3) земледельческая и 4) промышленная и торговая. Последнюю, пятую стадию можно было бы назвать гармонической, где уже нет стихийного роста общества, а все основано на подлинно научной организации.

Мирному развитию человеческого общества мешают хищнические и паразитические элементы, что вызывает необходимость общественной организации, уже политической. На первых этапах примитивного общества вожди, потом землевладельцы-феодалы, потом капиталисты. Но руководители общества, выполняющие с самого начала общественно полезные функ-ции: руководство обороной от внешних врагов, судейские функции - от внутренних, наконец, организация общественно полезных сооружений (орошение и проч.), имеют тенденцию использовать во вред обществу вручаемую им власть. Поэтому феодализм (в основе здоровый строй - необходимый этап развития) вырождается в рабовладельческий строй или крепостничество: и то и другое совершенно не нужны для прогресса, капитализм - в крайние формы империализма, фашизм и господство монополий. Подлинно реакционные идеологии стремятся закрепить такие извращения общественного строя. Ограниченную власть монарха стремились превратить в неограниченную, которую монарх получает без обязанности как-либо отвечать перед народом и соблюдать его интересы. Для получения этой "законной" власти претендент имел право, по воззрениям этих лиц, вести кровопролитную войну, навести чужеземцев на свою страну. Не следует думать, что подобная идеология свойственна деспотическому Востоку и отсутствовала на Западе. И в Англии в свое время был распространен этот крайний легитимизм. В пьесе Шекспира "Король Иоанн" австрийский эрцгерцог, участвующий в войне, имеющей целью восстановить молодого Артура на английском троне, занятом узурпатором Иоанном, говорит (акт второй, сцена первая):

"The peace of Heaven is theirs that lift their swords
In such a just and charitable war". (Небесный мир заслужат те, кто подымает меч в этой справедливой и сострадательной войне.) "Сострадательная" война разъяснена в ответе французского короля Филиппа, союзника эрцгерцога: We'll lay before the town our royal bones,
Wade to the market-place in Frenchmen's blood,
But we will make it subject to this boy. (Мы сложим наши королевские кости перед этим городом, пройдем до базарной площади вброд во французской крови, но мы подчиним город этому мальчику.)

"Сострадание" относится к монархам, народ не заслуживает сострадания.

Но может быть, в те времена все так думали? События, описанные у Шекспира, относятся к самому началу ХIII века. Но в ХII веке в России существовал (хотя, может быть, и не был распространен) иной подход к делу. В книге В. Ключевского "Боярская дума" (1902, стр. 65) рассказан такой эпизод из русской истории.

В 1127 году кн. Всеволод выгнал из Чернигова дядю своего Ярослава. Великий князь Мстислав, поклявшийся Ярославу посадить его в Чернигове, стал собираться в поход. Всеволод стал умаливать Мстислава отложить поход, подговаривал и подкупал его бояр. Ярослав явился к Мстиславу и напомнил ему о крестном целовании. Игумен одного киевского монастыря, всеми уважаемый, никому не давал слова молвить в пользу похода, не позволял и Мстиславу идти на Всеволода, говоря: "меньше греха нарушить крестное целование, чем лить кровь христианскую". Он созвал "весь собор иерейский", который сказал князю: "мирись! берем на себя твой грех". Мстислав послушался собора и плакался об этом всю свою жизнь, прибавляет летописец.

Карамзин осуждает Мстислава и считает верность слову даже в таких случаях обязательной. Вина Мстислава бесспорная - дал необдуманную клятву, и за это он действительно должен был каяться. Но если необдуманная клятва требует гораздо более тяжкого преступления, то необходимо разрешение от клятвы каким-то авторитетным лицом или организацией.<<...>>

Абсолютизация почтенного принципа (верности слову, присяге) приводит к абсурду: как всегда решающим фактором должен быть разум или конструкция такой системы, что дилеммы не возникает. При ограниченности власти смена власти производится бескровно (как в Новгороде).

И в отношении власти издавна шла борьба между двумя принципами: 1) прогрессивный: принцип наследования власти только удобный метод для устранения междоусобий, но отнюдь не дает права на абсолютную власть; власть оправдана только пользой, приносимой народу; 2) реакционный, строго легитимистский: какие бы преступления ни совершала власть, она не подлежит суду подданных, которые должны ее поддерживать решительно во всех случаях. До татарского нашествия и в России если не господствовал, то имел значительное влияние первый, прогрессивный принцип. В Новгороде он сохранился до самого конца самостоятельности и был раздавлен только торжествующей, отатарившейся Москвой. <<...>>

Борьба легитимизма и демократизма в широком смысле слова (власть может и не иметь народное происхождение, но обязательно должна преследовать народные интересы) велась и на Западе. В споре Елизаветы с Марией Стюарт последняя целиком стояла на легитимистской почве и лично у меня решительно никакого сочувствия не вызывает (подобно Иеффаю, царю Ироду и прочим "легитимистам"). Против великой Елизаветы был и другой "легитимист" - Иван Грозный, и переписка их ясно выявляет мировоззрение того и другого. Грозный поручал выведать у Елизаветы возможность убежища (спасал свою шкуру), предлагал и ей убежище в случае опасности, но Елизавета снисходительно обещала Ивану прием в Англии, сама же от убежища отказалась, справедливо не желая себя дискредитировать перед подданными такой подозрительностью (см. "Послания Ивана Грозного", 1951 г., стр. 614-616). Грозный считает, что главной задачей истинного государя являются не "торговые прибытки", а "государева честь" (там же, стр. 616). <<...>>

Грозный даже не считает "торговых мужиков" за людей. Вот первое искажение разумного принципа власти: абсолютный легитимизм. Второе - из наличия справедливых войн - оборонительных и освободительных - делается вывод о благодетельности и необходимости войн вообще: идеология Бисмарка, Мольтке, Гитлера и, к великому сожалению, Достоевского.

Регрессивное развитие русской идеологии и прогрессивное - английской, конечно, имеет главное основание в ходе их истории. Англия была ограждена от врагов морем, Россия же непрерывно подвергалась нападениям, и наши цари использовали это обстоятельство для своего личного возвеличения. В одном из прошлых писем я указывал мнение Маколея *, который именно этим обстоятельством объясняет прогрессивную историю Англии: нет большой угрозы, нет надобности в постоянной армии - орудии деспотизма. В письме 18 апреля (стр. 3) Вы оспариваете это мнение, считая, что все объясняется духом английской нации, так как островное положение не помешало многочисленным вторжениям. Да, но только до XI века, с тех же пор удачных вторжений не было. Наполеону не удалось вторжение в Англию, хотя Англия по соседству с Францией, и удалось вторжение в далекую Россию, вплоть до Москвы. Уж если говорить о национальном характере, то большее стремление к независимости оказывали русские, которые ликвидировали все вторжения на свою территорию, а не обитатели британских островов, где завоеватели (римляне, англосаксы, норманны) укреплялись как хозяева на островах и либо укоренялись там, либо добровольно покидали (римляне).

* Томас Бабингтон Маколей (1800-1859)  - английский истоpик, иностpанный член-коpp. Петеpбуpгской АН. Основные тpуды - по истоpии Англии XVII-XVIII вв.

Думаю, поэтому можно определенно сказать, что идеология Новгорода, как и всех стран Северной Европы (Скандинавия и Англия), была несравненно прогрессивнее московской. Мнение, что побеждает всегда прогрессивная идеология, - слишком неумеренный оптимизм. Победа вируса сыпного тифа или желтой лихорадки над индивидуальным человеком не означает прогрессивного характера вирусов. Это временное поражение более совершенного, но еще не достаточно совершенного организма, в конечном счете все-таки побеждающего регрессивный организм: сейчас и сыпняк, и желтая лихорадка почти исчезли. Поэтому прогрессивно мыслящий человек имеет право относиться к московской идеологии с такой же неприязнью, как к вирусу сыпняка, тем более что и "московский вирус" отличается большой заразительностью. Здесь я вполне соглашаюсь с мнениями моего любимого писателя А. К. Толстого: "Моя ненависть к московскому периоду, - говорит гр. Толстой в одном письме, - есть моя идиократия... Моя ненависть к деспотизму - это я сам..." (Полн. собр. соч., изд. А. Ф. Маркса, т. 1, 1907, стр. 520). Прекрасно это же им выражено в речи, произнесенной 14 марта 1869 г. (Полн. собр. соч., т. 4, 1908, стр. 302):

"...все мы, сколько нас ни есть, - от высоких сановников, имеющих под своим попечительством целые области, до скромных писателей, - не можем лучше содействовать начатому нашим государем преобразованию, как стараясь, каждый по мере сил, искоренять остатки поразившего нас некогда монгольского духа, под какой бы личиною они у нас еще ни скрывались. На всех нас лежит обязанность, по мере сил, изглаживать следы этого чуждого элемента, привитого нам насильственно, и способствовать нашей родине вернуться в ее первобытное европейское русло, в русло права и законности, из которого несчастные исторические события вытеснили ее на время... Во имя нашего славного прошедшего и светлого будущего, позвольте мне, мм. гг. [милостивые государи], выпить за благоденствие всей русской земли, за все русское государство во всем его объеме, от края до края, и за всех подданных Государя Императора, к какой бы национальности они ни принадлежали" (последние слова направлены против русификаторов).

Взгляд А. К. Толстого на русскую историю, по-моему, опередил взгляды большинства ему современных историков. Ведь официально считалось, что с призванием варягов началось русское государство (и памятник поставлен в Новгороде тысячелетию России). А Толстой пишет (т. 4, стр. 208):

"Скандинавы не установили, а нашли вече уже совсем установленным. Их заслуга в том, что они его подтвердили, тогда как отвратительная Москва уничтожила его - вечный стыд Москве! Не было надобности уничтожать свободу, чтобы покорить татар. Не стоило уничтожать менее сильный деспотизм, чтобы заместить его более сильным. Собирание русской земли! Собирать - хорошо, но надо знать, что собирать. Горсточка земли лучше огромной кучи..."

Новгородцев же того времени (перед падением Новгорода) А. К. Толстой вовсе не идеализировал. Опять из того же тома (стр. 232-233):

"Падение Новгорода... меня увлекло, но, пошаря в нем, я нашел, что новгородцы того времени были порядочные свиньи, которые ничего лучшего не заслуживали, как упасть в московскую пасть, как Рим в пасть Цезаря".

Значит, правильно, что Новгород был покорен Москвой? Нет, слова Толстого обозначают только, что действительно в Новгороде были признаки коррупции, чрезвычайно облегчившие завоевание. Думаю, что эти болезненные явления не были неизлечимым пороком, и от них наша северная республика могла бы освободиться внутренними силами, если бы ими не воспользовалась хищная свирепая Москва. Ведь и история Скандинавии была полна периодами депрессии: географическое положение и старая военная репутация избавили Скандинавию от покорения внешними врагами, и постепенно эти страны сделались странами, никому не уступающими по культуре, хотя имеющими и недостатки, за которые их же соотечественники (например, Ибсен) их весьма серьезно критикуют. Решающую роль в этой депрессии сыграла, несомненно, слабость новгородской военной организации. К этому и перейдем.

О военной организации Новгорода. Вы достаточно ясно изображаете недостатки военной организации Новгорода (письмо 21. VI. 1959, стр. 3). "Военные силы Новгорода, несмотря на его богатство, оказались несостоятельными. Это, конечно, вина эгоистических и жадных новгородских заправил, больше думавших о своем кармане, чем о хорошей организации государственной обороны. Боеспособность новгородского войска была очень низкой. Причиной надо считать плохую дисциплину; воспитать ее в новгородской милиции не давало порочное государственное устройство. Буслаевых хватало на то, чтобы разбойничать<<...>>. От воина требуются совсем иные психические качества, чем от разбойника. Новгородцам удалось отсидеться от низовых при Боголюбском, но они оказались мало пригодными в полевой, маневренной войне. В результате - Шелонь".

Можно немало возразить по поводу этих слов:

      а) Новгородцы не всегда отличались плохой военной организацией. Вспомним Ледовое побоище, где под руководством Александра Невского было разбито первоклассное по тому времени рыцарское войско. От Боголюбского не "отсиделись", а наголову разбили его войска, причем, как известно, огромное количество пленных привело к резкому падению цены на холопов. Москва не отличалась высокими качествами в полевой маневренной войне, постоянно в этом отношении уступая Польше. Первоклассная военная организация России была создана только Петром. Я глубоко штатский человек, но принужден признать, что хорошая военная организация - необыкновенно трудная вещь, отнюдь не сводимая к одной дисциплине. Некоторые народы в определенные эпохи своего существования создавали такую блестящую военную организацию, которая позволяла им господствовать над соседями, несмотря на огромное численное превосходство последних. Примеров можно привести (даже не заглядывая далеко в глубь веков) достаточно. Норманны вообще, кончая крупными шведскими полководцами, англичане времен Генриха V, из наших ближайших соседей - Литва. Крошечный народ, а какую огромную силу он представлял долгое время. Уже достигнутый высокий уровень военной организации может быть утрачен: возьмем империи Тамерлана и Великого Могола. В обоих последних случаях деспотизм сохранился до самого конца империи, армии были мощными, дисциплина (если судить по наказаниям и обилию случаев смертнoй казни) поддерживалась достаточно, и однако хорошо вооруженные и многочисленные армии были разбиваемы гораздо меньшими армиями противников: вспомним завоевание Индии Клайвом * или русское завоевание Средней Азии.

* Робеpт Клайв (1725-1774) - английский колониальный деятель. В 1757 г. командовал войсками английской Ост-Индской компании в битве пpи Плесси.

      б) Но не всякое снижение военного потенциала государства есть доказательство деградации государственности. Таковым оно является только тогда, когда государство продолжает придерживаться воинственной целенаправленности. Разгром армии Наполеона III во франко-прусской войне, несомненно, свидетельствует о провале французского правительства, так как Наполеон III, как и следовало бонапартисту, видел главной задачей своего правления военную славу и сам искал войны с Пруссией (редкий случай, когда обе стороны желали войны), а, например, разгром итальянских войск французами в период Возрождения отнюдь не компрометирует Италию, так как миролюбивая Италия совсем не обладала воинственным духом и пала жертвой хищной Франции того времени, еще раньше сокрушившей культурный и миролюбивый Лангедок. А у нас до сих пор широко распространена милитаристская идеология, которая всякое военное поражение рассматривает не только как несчастье, но и как позор. А итальянцы вовсе не плохие полководцы. Не говоря уже о Римской Империи и о лангобардах. Вспомним битву при Леньяно, где итальянцы разбили могущественного Барбароссу, вспомним длинную серию выдающихся итальянских полководцев и наконец кумира не только французов, но и многих русских (хотя бы Лермонтова) - Наполеона, который по крови был итальянцем, а не французом.

Исчезновение воинственного духа у боеспособного племени с точки зрения общечеловеческой не регресс, а прогресс. Этот прогресс только сопряжен с опасностью при наличии соседов-дикарей, что и случилось с Новгородом, как пишет Ключевский (т. 2, стр. 101):

"С половины ХIV века во внешних отношениях Новгорода наступило затишье, изредка прерывавшееся столкновениями на западных границах. Но он не воспользовался столетним покоем, чтобы обновить и усилить свое старое военное устройство, напротив, по-видимому, допустил его до упадка в привычной надежде среди соперничавших князей найти себе союзника. Но к половине ХV в. на Руси уже не стало соперников, боровшихся за Новгород: за него боролись только Москва и Литва... Москва грозила Новгороду уничтожением вольности. Чтобы спасти ее, оставалось искать спасение у Литвы; но союз с Литвой казался изменой родной вере и земле в глазах не только остальной Руси, но и значительной части самого новгородского общества. В последние годы независимости новгородцы больно почувствовали свой недосмотр... В 1471 г., начав решительную борьбу с Москвой и потеряв уже две пешие рати, Новгород нaскоро посадил на коней и двинул в поле тысяч 40 всякого сброда, гончаров, плотников и других ремесленников, которые, по выражению летописи, отроду на лошади не бывали. На Шелони 4 1/2 тысяч московской рати было достаточно, чтобы разбить наголову эту толпу, положив тысяч 12 на месте".

Новгородцы были наказаны за свое свободолюбие и миролюбие и недостаточную политическую предусмотрительность. С Западом, шведами, очевидно, у них был полный мир (в отличие от постоянных стычек времен Александра Невского), они достигли действительно "мирного сосуществования" со своими соседями, за исключением Москвы. Но "московский характер" к мирному сосуществованию плохо пригоден.

       в) Разбойники и воины. Если верить Вашим словам, то для новгородцев характерна разбойничья психология (ушкуйники, типичный пример - Буслаев), для москвичей, очевидно, воинская. Никто не отрицает, что было время, когда новгородские ушкуйники доставляли немало хлопот соседям, но в ХV веке их набеги значительно сократились: не мог бы установиться мир сo Швецией у Новгорода, если бы ушкуйники занимались так же интенсивно своей деятельностью, как во времена Александра Невского<<...>>. Pазбои не ослаблялись, а усиливались с утверждением деспотизма. При Иване IV разбойников под Москвой было не меньше, а больше, чем при Иване Калите, не говоря уже о том, что "прогрессивное войско опричников" было сплошь разбойничье.

Но может быть, завоевание Новгорода Иваном III было проведено корректным "воинским" путем (а существует ли такой корректный воинский путь?), без всякого разбоя? И на этот счет Ключевский дает недвусмысленный ответ (т. 2, стр. 100): "В то время как Ивановы полки громили новгородцев в низовых областях, сам народ добровольно собирался большими толпами и ходил на Новгородскую землю за добычей, так что, по замечанию летописцa, весь край был опустошен до самого моря".

Что это - воины или разбойники? По-моему, худшая разновидность бандитов - мародеры. И летописец даже подводит "идеологическое основание" под такой грабеж - отступление к латинству. Массовые разбои нередко прикрываются идеологией: крестовые походы, приведшие к разгрому Византии крестоносцами, разгром альбигойцев. Такой подход не исчез и в двадцатом веке. <<...>>

Осуждение разбойников и возвеличение воинов возникло сравнительно поздно. В старые времена такого различия не делали и разбойничье прошлое определенного индивида не мешало ему сделать блестящую политическую карьеру. <<...>> Гаральд Гардрада вначале был отвергнут Ярославной, а когда вернулся с блестящей пиратской славой (см. А. К. Толстой, т. 4, стр. 205), сделался ее мужем и норвежским королем. <<...>>

И у Пушкина в рассказе Финна из "Руслана и Людмилы" и в "Сказке о мертвой царевне" стопроцентные разбойники рассматриваются как богатыри и герои.

С точки зрения чисто технической, организационной, крупными полководцами оказывались просто наиболее талантливые и энергичные разбойники; это справедливо и до настоящего дня. С чисто же идеологической стороны разница между почтенным воином и презренным разбойником очень велика. Воин в широком смысле слова (включая заслуживающих уважение революционеров) не преследует личных целей, не кровожаден и ограничивается возможным минимумом насилия, поднимает меч только за высокие цели: оборону родины от нашествия варваров, освобождение порабощенных народов, защиту обиженных и угнетенных. (Так оправдывает, например, Вл. Соловьев профессию воина в известных "Трех разговорах"). Но, становясь на эту точку зрения, мы уже отказываемся от абсолютизации патриотизма. Если для оправдания профессии солдата Вл. Соловьев приводит рассказ старого генерала о разгроме турецких банд, совершавших зверства над армянами, то, значит, если мое государство совершает зверства, я не обязан его защищать. Лозунг "право или не право - мое отечество!" в лучшем случае обозначает слабость человека, не отказывающегося защищать отечество даже тогда, когда оно ведет несправедливую войну, но нам нет надобности им восторгаться или следовать ему. Другой лозунг более почтенен: "Несть эллин и иудей, варвар и скиф, раб или свободный". Лозунг "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" также отрицает абсолютный патриотизм (для чужих, но не для своих, заметим вскользь).

Если же воин отказывается от благородных целей, если война для него превращается в любимое занятие, с кем угодно, лишь бы воевать во славу своего содружества (Тарас Бульба), отечества (Суворов) или собственной персоны (Наполеон), то тут примешивается бОльшая или меньшая доза подлинного бандитизма, и в крайних случаях (Гитлер) такие типы вызывают большее омерзение, чем самые кошмарные бандиты, несмотря на огромный размах и внешний успех своих деяний. Но, к сожалению, такие сверхбандиты умеют иногда внушать свою дикую "идеологию" широким массам народа. То же случилось и в России в ХIV-ХV веках. Ключевский пишет о причинах вражды к Новгороду Низовой Руси (т. 2, стр. 100): "Своеобразный политический быт Новгорода, частые походы новгородских "молодцов", разорявших встречные города Низовой Руси по Волге и ее притокам, ранние и тесные торговые и культурные связи Новгорода с немецким католическим Западом, наконец, и более всего, союз с литовским королем папежником... В глазах низового летописца новгородцы хуже неверных". "Неверные, - по его словам, - искони не знают бога; эти же новгородцы так долго были в христианстве, а под конец начали отступать к латинству; великий князь Иван пошел на них не как на христиан, а как на иноплеменников и вероотступников". Мы видим, что католиков не считали за христиан не только в темном народе (см. стихи, стр. 42), некоторые летописцы также придерживались такого "культурного" взгляда. Вполне понятно, что, когда Новгород сближался с Литвой и католической Польшей, это считалось изменой христианству, а когда же Иваны вместе с татарами шли на христианскую Польшу и Ливонию и подвергали последнюю беспощадному разгрому, это, оказывается, разумная патриотическая политика, которой должны подчиняться все русские, оказавшиеся под властью бессмысленного и беспощадного деспота. Не "голос крови" двигал наших самодержцев, а "голос кровожадности", истинный "голос крови" стоял за северную и западную ориентацию. <<...>>

Для меня лично такой национальный герой, как Георг Вашингтон, является гораздо более сомнительной фигурой, чем [Маpфа] Борецкая. Вашингтон был офицером английской армии, принимал личное участие в завоевании Канады, поднял восстание против короля, который мог считаться его законным повелителем не только по рождению, но и по данной им добровольно присяге, воевал он с единоплеменниками и единоверцами и привлек на помощь исконных врагов своего отечества - французов. Наконец, сам повод для восстания Соединенных Штатов против Англии был мало уважителен: англичане не свирепствовали в Америке, они только ввели налоги и пошлины без согласия американских колонистов. Разница только та, что плохо организованная армия американских инсургентов смогла выстоять против англичан, помогло также несовершенство британского военного министерства, удаленность от метрополии и медленность сообщений. У нас гибели Новгорода способствовала черносотенная идеология, не уступавшая по реакционности идеологии народных масс, сбегавшихся смотреть на аутодафе, и за редкими исключениями не препятствовавшая работе инквизиции. Эта черносотенная идеология не исчезла и сейчас. И, к сожалению, на польском престоле сидел не один из славных польских королей, подобных Казимиру Великому, Стефану Баторию или Яну Собесскому, а незначительный Казимир IV.

Ну а если бы все случилось иначе? Ваше мнение (письмо 21.VI.1959, стр. 3-2): "Что произошло бы в случае победы Новгорода, т.е. если бы он устоял в борьбе с Иваном III? Широких объединительных целей он себе не ставил. Самое большее, что он мог бы сделать при удаче, это аннексировать Тверь. Там тоже была литовская партия. Затем последовало бы слияние с Литвой и неизбежная полонизация бояр и житьих людей и нарождение анархической шляхты. Новгород, инкорпорированный Литвой, не устоял бы перед польскими соблазнами, как Полоцк, Минск и Киев. В польском сенате наряду с Радзивиллами, Вишневецкими и Острожскими появились бы Борецкие. Усиленная новгородскими ресурсами Речь Посполитая стала бы твердой ногой на Балтике, ликвидировала крымскую гиену и со временем овладела Москвой. Предвидеть дальше у меня не хватает воображения. Весь этот огромный конгломерат был бы заражен польским сифилисом и погиб от внутренней гангрeны".

Надо сказать, что Вы напрасно жалуетесь на недостаток воображения, но мне думается, Ваш прогноз продиктован не разумом, а распространенным, к сожалению, среди русских полонофобством. Ведь самоволие шляхты и слабость польских королей возникли давно. Каким же образом зараженная "польским сифилисом" страна могла бы ликвидировать не только Крым, но и овладеть Москвой, очевидно, здоровым организмом? Вы же сами пишете, что Новгород как государство не имел агрессивных (объединительных) целей. Как же могла анархическая Польша заставить это не агрессивное государство принять участие в своих завоевательных (тоже весьма сомнительных) планах?

Вы, как и многие, считаете, что гибель Польши есть следствие ее по-литической организации и, в особенности, пресловутого liberum veto. Oдин шляхтич на сейме говорит: nie pozwalam, мудрое решение срывается, прогресс задерживается. Такой результат мыслим в современном международном сейме, Организации Объединенных Наций, где требуется единогласие великих держав, из которых одна своим nie pozwalam может срывать действительно полезное решение и остальные государства бессильны что-либо сделать. В польском сейме, думаю, одинокий шляхтич, сорвавший своим вето полезное решение, сильно рисковал жизнью: вооруженные столкновения в Польше были не редкостью. В Польше были все условия для развития в нормальное свободное государство. Это - не мое оригинальное мнение, в свое время это было мнением прогрессивных русских людей в противовес реакционерам типа Каткова и прочих (сейчас у нас во многом защищают взгляды Каткова, ругая его вместе с тем). Возьмем, например, мнение Чернышевского, к которому в данном случае я совершенно присоединяюсь. Цитирую по статьям Плеханова в Избранных философских произведениях в пяти томах (том IV, 1958, стр. 150), причем Плеханов приводит мнение Чернышевского, его не оспаривая. Чернышевского привлекает старинный быт Польши своей политической свободой.

"В польском отсутствии бюрократической централизации лежит стремление к осуществлению иного порядка общества, чем тот, к которому доходили иные державы (тут, конечно, имеется в виду Московское государство. - А. Л.), - порядка, основанного не на принесении личности в жертву отвлеченной идее государства, воплощаемого волею власти, а на соглашении свободных личностей для взаимного благополучия". Хотя польское общество было совершенно аристократично, но круг привилегированных мог расширяться все более и более и обнять заброшенную, отверженную, лишенную всяких прав массу народа, если бы понятие о гражданственности сделалось шире и возросло бы до общечеловеческих идей, не связуемых временными, ограничивающими их полноту предрассудками".

Чернышевский резко расходится с официальными историками о результатах соединения Великого Княжества Литовского с Польшей:

"Пора перестать быть односторонними, быть несправедливыми к Польше, признаем по крайней мере благотворность ее влияния на Русь, хоть по отношению к просвещению. Возьмем степень умственного образования в тех частях русского мира, который соединился с Польшей, и сравним ее с тем, что в этом отношении было в той части нашего общерусского отечества, которая оставалась самобытной - в форме Московского государства. Не из Малороссии ли пошло просвещение в Москву ХVII века, и не оно ли приготовило все последующее наше образование?

И не под влиянием ли Польши оно возросло в Малороссии?"

Дотатарская Русь обладала высокой культурой, потеря ее во время татарщины - не позор, но несчастье, но то, что Московская Русь из экскрементов татарщины создала новую отвратительную идеологию - это и позор, и несчастье. Польша и Литва от татарщины не пострадали и не только сохранили, но и сильно развили культуру. А почему же тогда погибла (к счастью, временно) Польша? Исключительно из-за своего географического положения.

Бросим взгляд на географическую карту. К западу от России мы имеем целый пояс национальностей, которые или вовсе не имели самостоятельной государственности, или быстро ее потеряли, или теряли на более или менее продолжительное время. С севера на юг: Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Польша, Чехия, Румыния, Венгрия, Сербия, Болгария, Греция - всего одиннадцать. Что же, все они были заражены государственным сифилисом? А ведь все это - самобытные национальности. Большинство из них отличается высокими и своеобразными качествами, а о вкладе Греции в мировую культуру можно не говорить. Причина их временного исчезновения с политической арены - соседство с крупными хищниками, прежде всего Москвой и Турецкой Империей. Если уж говорить медицинскими терминами, то здесь уж не сифилис, а нечто худшее - злокачественная опухоль, поражавшая и соседние государства. Петр Великий в значительной степени удалил эту опухоль, но не полностью, после его смерти пошли рецидивы. Много удалил Александр II, но "своя своих не познаша", царя убили те, кто считал, что нужны хирургические методы воздействия. Появился и выдающийся хирург - Ленин, но тоже не успел, и метастазы сейчас выступают сильнее, чем в царское время. Поставили памятник Юрию Долгорукому (и корабль плавает под его именем), совершенно фальсифицировали Ивана Сусанина (он, оказывается, спасает не Михаила Федоровича, а Минина!) и по старой черносотенной традиции спектаклю придают политическое значение, и каждый оперный сезон начинают этой оперой фальсифицировали Скопин-Шуйского (он, кто въезжал торжественно в Москву рядом с Делагарди, оказывается, боролся с шведской интервенцией!), и уж конечно борьба Марфы Борецкой (в Очерках истории СССР) с Москвой считается изменой. Разумеется, забывается, что Иваны допустили тройную измену: 1) измена славянскому делу, христианству и западной культуре, борьба с татарами против 3апада; 2) измена договору с Новгородом после Шелони, где за Новгородом сохранялась автономия, которoй сочувствовали не только вечевики, но и такой почтенный деятель, как архиепископ Новгородский Иона (см. Ключевский, т. 2, стр. 101); 3) наконец, страшный разгром Новгорода кошмаром нашей истории Иваном Грозным по заведомой фальшивке. Все это - историческая необходимость, оказывается!

Ну, а страшная угроза полонизации и потери православной веры? Конечно, одним из курьезов современности является то, что особенно возмущаются стремлением окатоличить Россию, особенными ревнителями православия оказываются безбожники - большевики, которые закрывают и католические и православные храмы! Конечно, известное количество населения в Польше перешло в католичество, очень значительное распространение приобрела в Западной Украине Уния - превосходное решение проблемы единения церквей. В 1959 году мне пришлось побывать в Западной Латвии - Латгалии, входившей в состав Польского государства. Там было вполне мирное сосуществование четырех религий: протестантской, католической, православной и русских раскольников-беспоповцев.

Ну, а угроза национальности - полонизация? Зададим себе вопрос: является ли сохранение национальности ведущим постулатом государственности? Я думаю, нет. Само собой разумеется, недопустимо насильственное обращение в иную нацию, но, как правильно говорит тот же Чернышевский, высший класс в Западной России имел и права и средства отстоять свою веру и свой язык и спасти от унижения свой народ, впрочем, им же самим порабощенный. Винить нужно саму западно-русскую аристократию, что она совершенно ополячилась. "Сами не сумели себя сохранить - нечего на других взваливать свою вину", - замечает Чернышевский. К словам Чернышевского надо только внести поправку, что не было и речи о "полном ополячении" западно-русских аристократов. Очень многие сохранили свою национальность. Мне лично известна такая семья - Мордухаи-Болтовские. Мне известна другая семья, белорусы католической веры (до Революции даже в официальных кругах склонны были отождествлять понятия поляка и католика).

Добровольно идущая ассимиляция одной национальности другой не представляет собой ни позора, ни несчастия для той или другой стороны. Русские (в широком смысле слова, включая украинцев) ассимилировали колоссальное количество наций: берендеи, половцы, разные финские северные народы, огромная примесь татарской крови. <<...>> Как много лиц немецкого происхождения искренне и честно считает себя русскими. Вспомним туркестанского генерал-губернатора Кауфмана. В своем завещании он писал: "Похороните меня около Ташкента, чтобы знали: что это русская земля, в которой не стыдно лежать русскому человеку". Как известно, станция Кауфманская сохранилась и сейчас, как, впрочем, большинство среднеазиатских "генеральских" станций. Я знал одного Бэра, прекрасно сознававшего свое немецкое происхождение, но бывшего весьма националистически настроенным поляком. Он даже указывал, что много немцев, переехавших в Польшу по магдебургским правам, полностью ополячилось. <<...>>

Но отнюдь не будучи националистом, я не только не возражаю против сохранения национальностей, но очень сочувствую сохранению их. Мы оберегаем даже диких зверей от исчезновения, тем более мы должны стремиться сохранить все то разнообразие языков, которое возникло в человечестве. Но как же быть с культурой? Если все народности, включая такие небольшие, как, скажем, абхазцы, сваны, аварцы и проч., имеют право развивать самостоятельную культуру, то дело кончится вавилонским столпотворением и маленькие народы все время будут в невыгоде, так как нельзя же научную литературу переводить на все языки. Наши марксисты обычно говорят, что со временем наций не будет и будет общий язык. Это, по-моему, и невозможно, и нежелательно, а есть превосходный выход. Каждый человек должен знать минимум два языка: один - международный, другой свой национальный. Вся научная литература - на международном языке, на своих - художественная. И тогда никакого предела дроблению языков ставить не следует. Некоторые дробные диалекты естественно будут отмирать, но не только сохранится такой великолепный язык, как украинский, но и многочисленные диалекты русского (великорусского) языка. Живя в Перми, я с удовольствием слушал разговоры местных жителей с их многими архаизмами: "что имаешь?", "продажны варежки-то?", "басится парень-от" и проч. Кажется, присутствуешь на одной из сцен "Хованщины". Наш общий корреспондент Лев Успенский * борется с "неправильностями": "крайний" вместо "последний", "где" вместо "куда" и проч. Считается, что все провинциализмы должны исчезнуть. Почему? В Италии, кроме общелитературного (тосканского) диалекта, существуют местные: неаполитанский, венецианский и проч., на которых поют песни (конкурс новых песен на летних праздниках в Неаполе проходит, как правило, на неаполитанском диалекте), пишут драмы и проч. Еще в 1909 г., работая на Зоологической Станции в Неаполе, я сидел в одной комнате с двумя молодыми швейцарскими зоологами. Это были швейцарские немцы, но их разговор для нас был совершенно непонятен. И они нам сказали, что швейцарские немцы, даже интеллигентные, научные статьи пишут на общенемецком языке, а между собой говорят на диалекте, на котором пишут и стихотворения, и художественную прозу.

* Лев Васильевич Успенский (1900-1978) - pусский советский писатель, автоp книги "Слово о словах" (Л., 1954 и дp. изд.) и дpугих популяpных книг о pусском языке.

Считая поэтому сохранение нации желательным, спросим себя, была ли хоть малейшая опасность растворения российской национальности в польской? Ни малейшей, конечно. В Литве было много русских и украинцев, после Люблинской унии многие из них отошли к Польше, и они не только сохраняли свою национальность, но и имели громадное влияние на ход государственных дел. Известно, что шли переговоры даже об избрании Ивана Грозного польским королем, а Федор Иоаннович даже был избран королем на польском сейме. Мирное объединение Польши и России могло быть осуществлено по инициативе Польши. Как известно, помешал "московский характер". Не договорились, "где короноваться". Наши требовали, чтобы новый польский король короновался в Москве, рассматривая Польшу просто как новую русскую область. Понятие автономии было абсолютно недоступно московским царям, не исключая даже лучшего, Петра Великого. Имел ли в виду разницу между Польшей и Россией Пушкин или это вышло непреднамеренно, но он вложил в уста Мазепы достаточно ясные слова: Без милой вольности и славы
Склоняли долго мы главы
Под покровительством Варшавы,
Под самовластием Москвы. Думаю, что здесь Пушкин (еще Аристотель говорил, что поэты неясно представляют часто, что они говорят) выразил и бессознательно правильную мысль. Сознательно он целиком придерживался "московской идеологии":

Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? Вот вопрос.

Третьего решения: свободной ассоциации вполне автономных государств он просто не понимал. Но это понимал тот, которого он часто и не без основания величал тираном: Александр I. Обещанную им автономию Финляндии он свято соблюдал, как и Александр II, и доблестные финны не только честно сражались за интересы чуждой им страны (в русско-турецкой войне), но, как можно судить по корреспонденциям из Финляндии, сохранили в Xельсинки и памятник, и площадь (или улицу), посвященную тому, кто честно соблюдал свои обязательства. Они имели бы право, в порядке обиды за более поздние нарушения своих прав, уничтожить всякую память о русском владычестве. <<...>>