VIVOS VOCO: А.И. Уёмов, "Я был аспирантом Асмуса"

Подобно герою "Трех мушкетеров" я был молод, честолюбив и спешил из отдаленной провинции в столицу. Мне пришлось преодолеть значительно большее расстояние, чем д'Артаньяну, правда, от Владивостока до Москвы меня вез поезд. И привез 3 сентября 1945 года. Москва встретила орудийными залпами и грандиозным фейерверком. Праздновалась победа над Японией, но при желании в этом можно было усмотреть и нечто символическое.

За плечами - два курса Дальневосточного политехнического института. Учился я хорошо, но один опытный человек, наблюдая за мной во время производственной практики, сказал: "Инженер из вас не выйдет". И был прав. На втором курсе, прочитав случайно работу Гельвеция "О человеке", я увлекся философией и стал мечтать о философском факультете. В МГУ поступать было уже поздно, и по совету декана механико-математического факультета МГУ я попал в Институт геодезии, аэросъемки и картографии (МИИГАиК). Однако вместо посещения лекций пропадал в библиотеках. Книг было столько, что глаза разбегались. Можно было читать даже самого Эразма Роттердамского. Во Владивостоке меня особенно тянуло к логике, но там мне удалось найти о ней лишь одну статью в энциклопедии, где говорилось, что формальная логика - это орудие классового врага, кулака и подкулачника.

Вдруг вижу объявление: "Предмет и значение логики". Публичная лекция в МГУ, читает профессор В.Ф. Асмус. Прихожу. Аудитория полна, но нахожу удобное место и с трепетом жду. Входит немолодой, энергичный человек, не спеша подходит к кафедре. Я слушал, как зачарованный. Оказалось, логика - вовсе не орудие классового врага, а наука о законах и формах правильного мышления, то есть мышления определенного, последовательного и доказательного.

После этой лекции желание поступить на философский факультет резко возросло. Я стал сдавать экзамены экстерном за первый семестр. Для экзамена по логике, который принимал заведующий кафедрой логики профессор П.С. Попов, я написал критическую заметку на статью из энциклопедии. Профессор был в восторге и поставил мне пятерку, хотя кое-что я перепутал.

Тем временем за пропуски лекций меня отчислили из МИИГАиКа, и мое место в общежитии оказалось занятым. Но все экзамены за первый семестр философского факультета сданы! И я попросил декана факультета, доцента Д.А. Кутасова, зачислить меня на первый курс очного отделения. Он ответил, что на первом курсе свободных мест нет, но они есть на втором, и если я сдам экзамены за второй и третий семестр, меня примут. По латыни, как выяснилось, я перезанимался, и сдать за два семестра вперед не составило труда. Физику, математику и даже историю партии мне перезачли по зачетной книжке Политехнического института. Чисто философские дисциплины не были препятствием. Так что в феврале 1946 года я был зачислен на второй курс философского факультета МГУ.

Конечно же, сначала я ходил на все лекции. Но быстро понял, что лекция лекции рознь. Часто, чтобы не заснуть, приходилось играть в морской бой. Кстати, это не помешало многим участникам сражений впоследствии стать выдающимися философами.

К величайшему огорчению лекции профессора Асмуса мне, в качестве студента философского факультета, слушать не довелось. Руководство факультета ему не доверяло, боялось дурного влияния на незрелые умы юных философов. Другое дело - юные филологи. Их умы такой ценности не представляли, поэтому читать лекции филологам Асмусу разрешалось.

В 1947 году вышел первый в Советском Союзе вузовский учебник по логике - профессора В.Ф. Асмуса. До того существовал лишь дореволюционный учебник Г.И. Челпанова для гимназий, переизданный в 1946 году. При всех своих достоинствах учебник Челпанова отображал прошлое логики. Асмус же хотел идти вперед и наряду с изложением основ традиционной логики вводил элементы логики отношений. В 1948 году в переводе и с комментариями Асмуса вышла книга французского философа Ш. Серрюса "Опыт исследования значения логики". Особое значение для меня имела его большая вступительная статья к книге "Шарль Серрюс и логика отношений". Это была первая теоретическая работа по логике, которую я изучил, и она оказала большое влияние на мою дальнейшую творческую жизнь.

Надо сказать, что защита и развитие логики отношений в те годы были отнюдь не безопасным занятием. Понятие "отношения" ассоциировалось с релятивизмом, а релятивизм, как всем известно, враждебен марксистско-ленинскому учению. Говорилось, что это понятие "лишено всякой определенности" (Строгович М.С. Логика. М., 1949. С. 269.) что логика отношений "безусловно есть идеализм, и идеализм действительно релятивистский".

Последняя цитата принадлежит молодому в те годы логику Е.К. Войшвилло (Критика логики отношений как релятивистского направления в логике//Философские записки. М., 1953. T.VI. С. 153). Справедливости ради надо отметить, что впоследствии он стал одним из крупнейших логиков в СССР и много сделал для развития этой науки. И мне не хотелось бы бросать в него камень. Но из истории, как из песни, слов не выкинешь, и значение работы В.Ф.Асмуса было бы непонятно, если не упомянуть приведенный выше факт.

Книга Серрюса и относящиеся к ней работы Асмуса резко критиковались. И хотя многие были согласны с Асмусом, ни одной публикации в защиту логики отношений так и не появилось. Понятно, почему. Люди боялись. Но опасности подстерегали логиков не только тогда, когда они занимались логикой отношений. Любое развитие логики было опасно.

После войны Сталин допустил преподавание логики в школах и ВУЗах. Но лишь такой, какую он учил в семинарии. Главенствовала так называемая диалектическая логика - гремучая смесь цитат из Гегеля и откровенного шарлатанства, способная оправдать любой бред партийного диктатора. Поэтому особенно ценны в тех условиях были попытки отстоять формальную логику и даже развивать ее. Наряду с Асмусом и Поповым я вспоминаю доцента А.С. Ахманова, который однажды публично заявил, что формальная логика, в отличие от диалектической - это логика честного человека (выделено нами - V.V.). Подобное заявление казалось тогда провокацией или безумием. Но дело было в том, что Александр Сергеевич уже ничего не боялся - ему оставалось недолго жить, и он знал об этом.

Закончив университет, я собрался поступать в аспирантуру Института философии в отдел философских вопросов естествознания, которым руководил И.В. Кузнецов. На последних курсах я увлекся философскими проблемами физики и успешно защитил дипломную работу на тему "Пространство и время в теории относительности". Работу даже рекомендовали к публикации в "Вестнике университета". Но не опубликовали и в аспирантуру Института философии не приняли.

Причиной этого, во всяком случае одной из причин, послужило событие, на первый взгляд крайне малозначительное. Комсомольское бюро курса, сплошь состоявшее из девочек, которые, как правило, политически были гораздо активнее мальчиков, решило провести мероприятие - коллективный поход в театр. Меня же в Ленинской библиотеке ждали книги, и я пошел не в театр, а в библиотеку. Девочки обиделись и решили перевоспитать меня, примерно наказав. И вынесли выговор: "за отрыв от группы, учебную и комсомольскую недисциплинированность".

В райкоме выговор не утвердили, я успешно защитил дипломную работу и представил в Институт философии положительную характеристику. Но, заполняя анкету, весьма легкомысленно - политически незрело ответил на такие вопросы, как: был ли я членом Временного правительства или белых правительств, были ли колебания в проведении линии партии и т.п. Это вызвало подозрение со стороны бдительного отдела кадров. На факультет были отправлены люди с целью уточнения моего политического облика. Выяснилось, что у меня был выговор по комсомольской линии. И от тех же людей, которые дали положительную официальную характеристику, была получена неофициальная отрицательная характеристика.

В отрицательной характеристике говорилось, что я оторвался от коллектива и ушел в науку. Не помогли ни красный диплом, ни отлично сданные вступительные экзамены, ни хлопоты заведующего отделом, ни заступничество директора института академика Г.Ф. Александрова. Заведующий отделом аспирантуры, возвращая мне папку с документами, где были обе характеристики, проявил явное головотяпство. Я изъял отрицательную характеристику и подал документы на кафедру логики философского факультета МГУ. И хотя прием уже был окончен, заведующий кафедрой П.С. Попов "выбил" для меня 13-е место и задним числом оформил сдачу вступительных экзаменов. Так я стал аспирантом кафедры логики, о чем никогда потом не пожалел.

Будучи чрезвычайно признательным профессору Попову, я тем не менее ответил ему черной неблагодарностью. Когда встал вопрос о научном руководителе, я попросился не к нему, а к профессору Асмусу.

Тему диссертации выбрал по совету старшего коллеги - аспиранта Н.М. Годера. Есть в логике совершенно неразработанный вопрос - выводы по аналогии. Несмотря на то, что в науке и технике они играют зачастую решающую роль, логика почти ничего не говорит о таких выводах, давая им лишь негативную оценку. Эта тема привлекла меня еще и тем, что давала возможность использовать знания, полученные в Политехническом институте.

Итак, тема: "Аналогия в современной технике". Но как к ней отнесется научный руководитель? Утвердит ли кафедра? Темы аспирантских работ не отличались большим разнообразием. Обычно это была "логика в трудах": Ломоносова, Белинского, Чернышевского, Герцена и т.д. Другие темы, скажем, как у Натана Годера "Проблема определения в логике", были редкостью.

Моя тема Асмусу понравилась. На кафедре ее утвердили. Я приобрел учителя, с которым стал регулярно встречаться. Хотелось бы написать, что хорошо помню все эти встречи. Увы, это не так. Тем не менее, многое осталось в памяти.

Для всех своих аспирантов, а их было довольно много, Валентин Фердинандович организовал занятия по логике, последовательность которых в основном соответствовала структуре его учебника. Но сам он был учебником недоволен и все время стремился уточнять, совершенствовать изложенное в нем. На аспирантском семинаре мы могли ставить вопросы и всегда получали развернутые четкие ответы, так, как будто Асмус предварительно к ним готовился. Иногда возникала дискуссия, но это было скорее исключением, чем правилом.

Но гораздо важнее коллективных занятий были для нас индивидуальные консультации. Они проводились регулярно в одно и то же время, и не в университете на Моховой, а дома у Асмуса, на Хорошевском шоссе, на окраине Москвы. В кабинете профессора, сплошь заставленном книгами, царила невероятная тишина, странная для нас, привыкших к постоянному шуму - в университете, в городе, в общежитии. Меня сначала поразило то, что книги, во всяком случае их значительная часть, были в одинаковых переплетах. Такая немецкая любовь к порядку показалась мне излишней. Но за одинаковой формой скрывалось удивительно многообразное содержание. Книги были и по логике, и по эстетике, и по астрономии. И на самых разных языках - немецком, французском, английском, латинском, греческом. О русском я уже не говорю. Известно, что Валентин Фердинандович увлекался астрономией. Он показал мне свой знаменитый телескоп фирмы Цейса, который возбуждал зависть многих астрономов.

На первой встрече Асмус спросил меня, что я читал по логике. Список был не очень длинный, но в нем были дореволюционные труды и работы, прочитанные мною на английском языке. Учитель остался удовлетворен. После первой же беседы мне была предоставлена полнейшая самостоятельность в работе над диссертацией. Создавалось впечатление, что он вообще моей работой не интересовался, что было, конечно, не так. Просто он хорошо разбирался в людях и понял, что мне можно довериться. Впоследствии я пытался применить тот же подход к своим аспирантам, но в отличие от учителя плохо разбирался в людях, и чаще всего меня ждала неудача.

Несмотря на доверие учитель требовал регулярного появления у него каждую неделю и беседовал со мной все положенное время. О чем же? Обо всем. Иногда отвечал на мои вопросы, иногда рассказывал о своей работе. Я никак не мог понять "Науку логики" Гегеля. Кое в чем разобрался с помощью шотландского философа Дж. Мак-Таггарта, но никак не мог достичь уровня своих коллег-аспиранток, которые уверяли, что им все понятно. С жалобой на свою бестолковость пришел к учителю. Он внимательно посмотрел на меня и сказал: "Гегеля понять вообще невозможно. Можно его прочитать и изложить. Можно написать книгу о нем, но не понять". Так я избавился от комплекса неполноценности, за что благодарен учителю до сих пор.

Характерной чертой ответов Асмуса на любые вопросы была скрупулезность. Прежде чем изложить свое мнение, он давал историко-философский очерк проблемы, начиная с античности, которая была его "коньком". Бывало и так, что его собственное мнение оставалось неясным, но взамен мы получали представление о всей сложности проблемы. Это предохраняло нас от верхоглядства. Впоследствии с такой же манерой отвечать на вопросы я встретился у Бертрана Рассела, который в то время был для нас совершенно недоступен, так как считался ярым антикоммунистом.

Воспоминания Валентина Фердинандовича о событиях своей жизни вызывали желание следовать его примеру. Однажды он с восторгом рассказал, как одну из лучших своих книг - о диалектике Канта - написал в Киеве летом в саду дома на улице со странным названием - Круглоуниверситетская. И мне тоже почему-то очень захотелось написать книгу в саду. И удалось - правда не книгу, но одну из статей - тоже летом в парке Сокольники. Быть может, не следует отрицать влияния деревьев на творческий процесс!

Были истории и совсем иного рода. Например, такая: у подъезда дома останавливается автомобиль.

- Вы Асмус Валентин Фердинандович?

- Да.

- Собирайтесь!

Он берет зубную щетку, пасту, мыло, прощается с женой. Автомобиль приближается к центру Москвы. Наверное, на Лубянку. Но остановливается перед зданием Совета Министров. Поднимаются наверх, его вводят в зал. Во главе стола сидит Молотов, он встает, идет навстречу.

- Асмус Валентин Фердинандович? Как мило, что вы так быстро откликнулись на нашу просьбу. Дело в том, что товарищ Сталин сказал, что мы совсем не знаем логики. И мы бы хотели узнать, что это такое.

Асмус стал читать лекцию по логике для министров. И был счастлив, что все так обернулось и ГУЛАГ его миновал, по крайней мере на этот раз.

Кстати, лекция в Совете Министров впоследствии не раз помогала. Когда не в меру ретивые партийные деятели хотели "съесть" Асмуса, их останавливали его "связи" с самим Молотовым. Это, однако, не помешало партийному бюро навести порядок на кафедре логики. Нельзя было более терпеть вопиющую аномалию - ее заведующий, профессор П.С. Попов был беспартийным! Чтобы улучшить работу кафедры, возглавить ее было поручено доценту кафедры истории русской философии В.И. Черкесову. Не беда, что тот никогда не занимался логикой - зато был членом партии, а это важнее всего.

Естественно, что профессора П.С. Попов и В.Ф. Асмус, преподаватели и даже аспиранты были в глухой оппозиции к этим переменам. Нового главу кафедры поддержал, не без выгоды для себя, лишь аспирант М.Н. Алексеев. Спустя какое-то время вышла совместная работа М.Н. Алексеева и В.И. Черкесова "Труды И.В. Сталина по языковедению и вопросы логики", в которой опять подчеркивалось, что формальная логика имеет дело лишь с неизменными вещами и какие бы поправки мы в нее не вносили, она никогда не превратится в логику высшую, диалектическую. Статья заканчивалась призывом: "Надо развернуть острую критику старых и особенно новых идеалистических теорий логики, проповедующих алогизм, иррационализм и прочую мистику, типичную для современной идеологии американо-английских поджигателей войны" . Поскольку все современные логические теории объявлялись идеалистическими, речь шла о борьбе с логическими теориями вообще.

Cм.: Философские записки. М., 1953.

Преимущество диалектической логики над формальной сам Черкесов пояснял следующим примером. Революция 1905-1907 годов была буржуазно-демократической. По формальной логике, как у Плеханова, получается, что ее гегемоном должна быть буржуазия, но по диалектической логике — как у Ленина, ее гегемоном должен был стать пролетариат. Заведующий кафедрой логики не мог понять, что этот пример вообще никакого отношения к логике не имеет. В такой обстановке приходилось работать Асмусу в начале 50-х годов.

Приближалось время сдачи кандидатского минимума по специальности. Никогда я не готовился к экзамену столь тщательно. Законспектировал все рекомендуемые источники. И еще многое сверх того. Экзамен принимала тройка: научный руководитель, заведующий кафедрой и представитель партийного бюро. Экзамен закончился, но оценки не объявлялись в течение двух часов. Оказывается, спорили о том, ставить ли мне "отлично", как предлагал Асмус, или "хорошо", на чем настаивали Черкесов и член партбюро. В конце концов победило мнение большинства. Валентин Фердинандович очень расстроился. На следующий день на заседании кафедры я получил от него записку, которую сохранил: "Я вчера не нашел Вас после экзамена. Не огорчайтесь. В. Асмус". Никогда еще я не получал столь высокой оценки!

Потом мой научный руководитель рассказал, как проходило обсуждение. Опять свою роль сыграли мои воспитательницы - девочки из комсомольского бюро. "Он не может получить "отлично", так как у него был выговор по комсомольской линии. - Но он снят, - возразил Асмус. - Да, но он был!" Тут уж нечего было возразить.

С тех пор я отношусь со священным трепетом к приглашениям в театр. И иногда хожу только потому, что боюсь оторваться от коллектива.

Однако с кандидатским минимумом все еще получилось хорошо. Настоящие тучи нависли над кандидатской диссертацией, и у меня и у Годера. Мы составили, о ужас! группу: "Уёмов, Годер". А случилось вот что. Аспирантка Пантелеева, агитируя школьников поступать на философский факультет, порекомендовала одному книгу "Откровения фашистских людоедов" с цитатами из Гитлера и других "людоедов". Этот мальчик, поступив на факультет, рассказал, что читал Гитлера по рекомендации Пантелеевой. В то же время около американского посольства она увидела плакат на английском языке, извещавший о дне Организации Объединенных Наций. Проходивший мимо мужчина попросил ее перевести текст. Она рассказала об этом случае на факультете. Две половинки "атомной бомбы" соединились - произошел взрыв. Пантелееву надо было исключать из комсомола. Созвали комсомольское собрание аспирантской организации. Я решил голосовать против, но Пантелеева так разносила и себя и тех, кто оправдывал ее, что я воздержался. Оглянувшись, увидел еще только одну воздержавшуюся руку - Натана. Так возникла "группа".

Нас начали прорабатывать, но, к счастью, этим дело и кончилось. Исключать или делать выговоры на общем собрании было опасно - а вдруг еще кто-то воздержится - тогда понадобится новое взыскание. Налицо явная угроза регресса в бесконечность! Логики, руководившие процессом, поняли опасность и спустили дело на тормозах. Однако не совсем. Комиссия Московского комитета комсомола, обследовавшая факультет, заявила, что на кафедре логики дела обстоят плохо: аспиранты Годер и Уёмов в срок диссертации не защитят. Это был самооправдывающийся прогноз. Тем не менее, на факультете только мы и защитили диссертации в срок. Но решение факультетского Ученого совета должно было утверждаться общеуниверситетским советом. И общеуниверситетский совет диссертацию Н.М. Годера отклоняет. Почему? Н.М. Годер неправильно решает проблему определения в логике? Нет, да и не разбирался в этом совет, хотя и состоял из выдающихся ученых со всех факультетов. Началось "дело врачей-убийц". Натан не был врачом-убийцей. Он вообще не был врачом, но пострадал, так как принадлежал к той же национальности, что и врачи-убийцы.

После смерти Сталина совет не отменил свое решение, но дал возможность Натану снова защищать диссертацию. Теперь она называлась не "Проблема определения в логике", а "Определение как проблема логики". На этот раз не только малый, но и большой совет высоко оценил работу. Так что прогноз Московского комитета комсомола в отношении Натана оправдался лишь наполовину.

В отношении меня он вообще не оправдался, поскольку мое этническое происхождение было безупречным. Однако и моя диссертация встретила немало трудностей. Асмус был возмущен прогнозом МК комсомола и делал все возможное, чтобы нас поддержать. Он ободрял и вдохновлял, не давал пасть духом. Было очевидно, что он доволен нашим поведением на собрании. Работа над диссертацией продвигалась успешно. Я проанализировал метод моделирования в технике.

Выяснил, что в его основе лежат выводы по аналогии, но иного типа, чем те, которые до сих пор изучались в логике. Для оценок приемлемости той или иной модели в технике используется математическая теория подобия, начало которой было положено еще И. Ньютоном. Эта теория, по сути, решает логическую задачу, но лишь для случаев, когда модель и ее прототип описаны дифференциальными уравнениями. В результате моей работы было выявлено логическое содержание теории подобия, определены условия достоверности выводов по аналогии, в том числе и при отсутствии математического описания сопоставляемых объектов.

Валентин Фердинандович остался доволен диссертацией и сделал лишь одно замечание, уточнив приведенный мною пример астрономического характера. Затем работа должна была обсуждаться на кафедре. Мне повезло - начался бум вокруг великих строек коммунизма. Функционирование многих из них проверялось на моделях. И кафедра логики, выявляя логические основы метода моделирования, якобы участвовала в великом преобразовании природы. И именно тогда, когда ее возглавил член КПСС доцент В.И. Черкесов. Поэтому он поддержал меня. Однако М.Н. Алексеев заявил, что диссертация, возможно, и хороша, но ее нельзя принять к защите, так как она написана совсем не по тому плану, который утвержден кафедрой ранее! Все же диссертацию рекомендовали к защите и назначили официальными оппонентами профессора П.С. Попова и доцента А.С. Ах-манова. Асмус торжествовал. Мне даже разрешили отпуск. На моем заявлении Асмус написал:

"Т.к. тов. А.И. Уёмов закончил свою диссертацию до срока и выполнил ее хорошо, то не возражаю против предоставления ему отпуска, больше того - считаю отпуск для него необходимым.

13/V - 1952. В. Асмус".

Казалось бы, все хорошо, и поскольку оба оппонента высказались в своих предварительных отзывах положительно, процедура защиты обещала быть чисто формальной. И вдруг профессор Попов резко меняет свою позицию и отказывается быть официальным оппонентом! Почему? Этого я до сих пор не знаю. Но Попов аргументировал это тем, что в моей диссертации недостаточно исследованы труды русских логиков XIX века.

Положение весьма осложнилось. На кафедре было всего два профессора по логике, и один был моим научным руководителем. В Москве не было других профессоров по логике, так же как, по-видимому, и за ее пределами. Спасло меня то, что в диссертации речь шла не только о логике, но и о технике. Посоветовавшись с научным руководителем, я решил сыграть ва-банк. Пошел в Энергетический институт имени Кржижановского, директор которого академик М.В. Кирпичев был признанным специалистом по теории подобия. Он перелистал диссертацию, удивился, что философ пишет математические формулы, и выделил оппонента - доктора технических наук В.А. Баума.

Наконец, в декабре 1952 года защита состоялась. Чем-то она была похожа на средневековый рыцарский турнир. Официальные оппоненты дали блестящие отзывы. Неофициальный оппонент П.С. Попов заявил: "У автора не связаны концы с концами. Проблемы логики не связаны с тем, что дало изучение техники. Нужно было использовать учение Рутковского о продукции".

Тут не выдержал Асмус и бросился в полемику, нарушая запрет, существовавший для научного руководителя: "Но ведь это же не аналогия!"

П.С. Попов: "Но тут же умозаключение от отдельного к отдельному!"

В.Ф. Асмус: "Но это же не аналогия - какое отношение это имеет к диссертации?"

Председательствующий утихомиривает профессоров. Профессор Ф.И. Георгиев задает коварный вопрос: "Сколько раз диссертант ссылается на первоисточники - на основоположников марксизма-ленинизма? Скажем, на Ленина автор ссылается только два раза. Меня интересует, в какой степени диссертант использовал работы основоположников марксизма-ленинизма?"

Председатель ставит вопрос иного плана: "По выступлению П.С. Попова чувствуется, что тов. Уёмов не использовал научной логической литературы, что он ограничился школьной литературой. Я просил бы дать ответ, допустимо ли такое явление при написании диссертации?"

И все же диссертация не была провалена. Мнение В.Ф. Асмуса и официальных оппонентов возобладало. Один - против, один - воздержался, остальные - за.

Так закончилась моя аспирантура у профессора Асмуса. Официально. Неофициально он продолжал быть моим Учителем всю жизнь. Когда я приезжал из Иванова в Москву, то, как правило, посещал его. Особенно запомнилась одна встреча в Переделкино. Здесь, на своей даче, он вел жизнь отшельника. И работал, работал. Умер Сталин. Стало легче дышать сразу же, еще до XX съезда и знаменитой речи Хрущева. А потом наступила оттепель. Асмус стал выпускать книгу за книгой: "Учение логики о доказательстве и опровержении", "Декарт", "Демокрит", "Проблема интуиции в философии и математике", "Иммануил Кант", "Платон", "Античная философия".

Возраст, но никакого склероза. Однажды по секрету он выдал мне одну тайну. Оказывается, перед каждым обедом он старался выпить сто грамм водки. Не всегда это получалось, но он старался. Так он растворял холестерин в. сосудах. Не знаю, откуда он узнал то, к чему пришли медики только сейчас.

В другой раз, встретив меня в университете, он воскликнул как начинающий преподаватель: "Знаете, я наконец научился читать лекции!" и пригласил меня на одну из них. Послушав, я понял, что он имел в виду. Он так излагал учение Аристотеля о государстве, что каждый, слушая его, понимал пороки того государства, в котором мы жили.

Но логикой он занимался все меньше. Как-то на кафедре логики ее преподаватели выразили желание, чтобы Асмус стал заведующим кафедрой. Я передал это Валентину Фердинандовичу и горячо убеждал его принять предложение. Но у него было иное, твердое мнение. Он - не специалист по математической логике, и уже не тот возраст, чтобы им стать. Логикой должны заниматься молодые люди, а в его годы более подходит история философии. Я не мог согласиться с ним и думаю, что логике нужны люди всех возрастов. Главное, чтобы они не становились догматиками.

Не все в наших отношениях было гладким. Однажды Асмус очень на меня рассердился, хотя я не знал об этом, пока мне не рассказали. А причина была вот в чем. Задумали создать десталинизированный, "оттепельный" учебник философии. Наряду с маститыми философами, такими как Т.И. Ойзерман и А.Ф. Шишкин, в авторский коллектив был приглашен и я в качестве специалиста по логике и философским вопросам естествознания. Главным редактором был академик М.Б. Митин. Я не придал этому особого значения, считая вопрос о редакторе несущественным. Но он был очень существен для Асмуса, которого Митин в свое время преследовал.

Правда, я читал в учебнике 1933 года, редактором которого также был Митин, что идеалист Асмус является адвокатом формальной логики. Но то было начало 30-х годов. Теперь же линия партии изменилась, и Митин изменился вместе с ней. А.А. Зиновьев, работавший в редакции "Вопросов философии" вместе с М.Б. Митиным и Б.М. Кедровым, говорил мне, что Митин гораздо легче воспринимает новое, чем Кедров. Идя на поводу у молодых философов, он даже семиотику готов пропустить в журнал. А задуманный учебник так и не вышел. В конце концов Валентин Фердинандович простил меня и больше не сердился.

Издав в 1961 году сборник задач по логике, я принес его Асмусу, мнение которого для меня оставалось решающим. Он сказал, что это лучший задачник за всю историю русской логики. Замечу, что подобных задачников вообще было немного.

В 1964 году я закончил работу над докторской диссертацией "Вещи, свойства, отношения и теория выводов по аналогии", но не очень спешил с защитой. Однако профессор П.С. Попов торопил меня, организовал обсуждение на кафедре логики МГУ и написал отзыв от кафедры как внешней организации, который был прямой противоположностью отзыву на мою кандидатскую диссертацию. Можно лишь догадываться, почему Попов спешил. По-видимому, он знал, что скоро умрет, и хотел успеть. Я уже работал в Одессе, поэтому защита планировалась в Институте философии АН УССР в Киеве, директором которого был П.В. Копнин. Я обратился к Асмусу с просьбой выступить официальным оппонентом, и он охотно согласился. Другими оппонентами стали П.В. Копнин и А.А. Зиновьев.

Эта защита, в противоположность кандидатской, была лишена драматизма. Все хвалили, указывая лишь на несущественные недостатки. Потом был товарищеский ужин в доме моей мамы, которая тогда жила в Киеве. С тех пор она с гордостью вспоминала, как сам Валентин Фердинандович поцеловал ее руку.

После моего переезда в Одессу связь с Асмусом ослабела, так как я стал редко бывать в Москве. Хорошо помню последнюю встречу у него на даче, куда мы приехали с моим другом Н.Ф. Овчинниковым. Шло какое-то строительство, Валентин Фердинандович чувствовал себя неважно, плохо передвигался. К моему великому сожалению, мне не удалось попасть на его похороны. Он прожил более 80 лет и до самой смерти жил напряженной творческой жизнью.

Не могу придумать лучшего конца для этих кратких заметок, чем слова в сборнике "Философы России XIX - XX столетий": "Как человека, педагога и ученого его характеризовали безупречная интеллигентность, личная честность и бескомпромиссность, высокий профессионализм, преданность творчеству" (Философы России XIX - XX столетий. Издание третье. М., 1999, с. 66.). Это написал редактор сборника А.П. Алексеев, и написал совершенно правильно.