VIVOS VOCO: М.А. Садовский, "Научные восторги" (Об И.В. Курчатове)

В моем сознании невольно ассоциируются два имени, казалось бы, мало связанные друг с другом: Маршал Советского Союза Г.К.Жуков и академик И.В.Курчатов. Однако есть много общего в роли, сыгранной ими в жизни и истории нашей Родины. Оба они выдвинулись во времена, когда над нашей страной нависла смертельная опасность, связанная с нападением фашистской Германии, и угроза ядерного уничтожения.

О роли и действиях Георгия Константиновича Жукова, сумевшего возродить военную мощь нашего Союза, подорванную преступными действиями сталинской своры, сказано так много, что ничего нового неспециалист к этому добавить не сможет.

О жизни и подвиге Игоря Васильевича Курчатова известно явно недостаточно. Перед будущими исследователями (не только физиками) стоит благородная задача восполнить существующий пробел в истории нашего Союза. Работа эта потребует не только времени и большого труда, но и специальных знаний в области истории и философии науки, сбора многих данных, характеризующих Курчатова как крупного ученого и организатора.

Для полного представления о нем как о человеке могут оказаться полезными даже малосущественные на первый взгляд факты из его жизни, из общения с окружающими. Поэтому я счел возможным поделиться с читателями некоторыми своими впечатлениями, которые могут в какой-то степени характеризовать величественную фигуру Курчатова.

Будучи студентом физико-механиком, учеником А.Ф.Иоффе, Н.Н. Семенова и других ученых, работавших в Физико-техническом институте, я знал о существовании Игоря Васильевича и был знаком с ним с давних пор. Однако относился к нему хотя и с симпатией, но и с известным равнодушием. Прямых контактов у меня с ним не было.

Впервые мое равнодушие было поколеблено высказываниями почитаемого мной Иоффе во время эвакуации в Казани. Абрам Федорович в тот период сунул меня в отдел специальных работ Президиума Академии наук, назначение которого состояло в обеспечении связи армии с наукой. Не видя особенного энтузиазма с моей стороны, Абрам Федорович утешал меня тем, что я всегда могу отвести душу в поздних и ночных разговорах с ним о физике. Во время одного из таких разговоров Абрам Федорович и сказал мне, что принял чрезвычайно важное решение о своем преемнике на посту директора Физико-технического института, любимого своего детища. Он говорил, что для него это было одним из важнейших решений в жизни. И лишь сейчас он спокоен за будущее. Признаться, когда я услышал, что его выбор пал на Игоря Васильевича, я несколько удивился. Заметив это, Абрам Федорович задумался, а потом сказал, что в Игоре Васильевиче собран весь комплекс качеств, необходимых руководителю такого нового научного учреждения, как Физико-технический: он широко понимает задачи науки, отлично разбирается в технических проблемах и как никто умеет вовлечь, заинтересовать участников своего дела. Кроме того, он понимает возможности каждого и умеет правильно выбрать для них наиболее подходящую роль.

Игорь Васильевич Курчатов (1903-1960).

Поэтому, когда стало известно, что наша страна включилась в работу по созданию ядерного оружия, я уже не удивился, узнав о назначении Курчатова главой науки в этой сверхсложной проблеме.

Вернувшись из эвакуации вместе с Институтом химической физики в Москву в качестве заместителя Семенова, я полагал, что связал свою судьбу с химической кинетикой, с ее использованием во взрывных процессах. Однако, будучи страстным патриотом, Николай Николаевич не мог остаться в стороне от проблемы ядерного оружия и, жертвуя своими научными интересами, взялся за сумасшедшую задачу обеспечения полевых испытаний этого оружия.

В Институте химической физики был образован Спецсектор *, руководство которым было поручено мне. Много лет спустя мы с Николаем Николаевичем признались друг другу, что взялись за это дело потому, что не понимали всей его сложности и трудности.

* Позднее, когда М.А.Садовский стал директором Института физики Земли (ИФЗ) АН СССР, этот Специальный сектор, занимавшийся изучением ядерных взрывов в ходе полигонных испытаний, был включен в состав ИФЗ. Примеч. Ю.Н.Смирнова.

Действительно, помимо теоретического и экспериментального изучения самого процесса ядерного взрыва, нам пришлось создать конструкторское бюро и приборостроительные цехи, приспособленные к разработке и изготовлению приборов, о которых в СССР никто до этого и не думал. Многошлейфовые и катодные осциллографы с рекордными по тем временам разрешениями, лупа времени с частотой съемки в миллион и более кадров в секунду… И десятки, если не сотни типов других измерителей механических, оптических, тепловых и радиационных характеристик взрыва были разработаны и изготовлены в сериях за фантастически короткое время - менее чем за два года.

С этого времени мне и пришлось войти в близкие контакты с Игорем Васильевичем. Он никогда не вмешивался в мои дела, никогда не пытался чему-либо учить. Иногда мне казалось, что он просто не интересуется тем, что делали мы в своем Спецсекторе. Но, как оказывалось, он отлично знал, как у нас идет дело. И всегда успевал оказать содействие в решении непосильных для нас вопросов.

Как только более или менее наладилось дело с подготовкой аппаратуры, он заслал меня в Ленинград - сначала в институт, разрабатывавший проект Семипалатинского полигона, а затем и на сам полигон для авторского надзора за строительством. Однако постоянные контакты и наиболее близкие отношения с Игорем Васильевичем возникли у меня во время многолетних испытаний на полигоне под Семипалатинском.

Целый день мы все находились на опытном поле полигона. А вечером после обеда все собирались в гостинице, где жил не только Игорь Васильевич, но и многочисленное начальство, прибывавшее на особо ответственные испытания. Часто там бывал А.П.Завенягин, а также Б.Л.Ванников, академики, генералитет и, конечно, наш брат - научные руководители подразделений полигона.

После напряженного рабочего дня вся эта публика с удовольствием отдыхала, разговоры велись на разные вольные темы, и вдруг… бодрый голос Игоря Васильевича: “Мукасий, собирай рукребят!” Мукосеев был порученцем Игоря Васильевича, осуществлявшим связь со всеми участниками испытаний. Проходило минут пять-десять, и “руководящие ребята” - министры, генералы и академики - собирались в комнате Игоря Васильевича, и начиналось обсуждение выполненного и наметок будущих работ. Команд не было - исполнители заданий сами рассказывали о том, что и как они собираются делать, договаривались друг с другом. Все это на глазах Игоря Васильевича, который в своей памяти собирал и систематизировал не отдельные детали, а создавал синтетическую картину состояния подготовки к испытаниям на данный момент. Нередко после окончания такого совещания он мог позвонить домой часиков так около двух-трех ночи и спросить: “Миша, ты что делаешь? Спишь? Ну спи, спи… А впрочем, зайди ко мне, я тебя озадачу!” И озадачивал или соглашался, что все в порядке.

Как-то я спросил, долго ли он будет пить нашу кровь и не давать нам покоя. Он очень удивился: “Так у вас же в распоряжении целый день!” Когда же я заметил, что его вечерние и ночные “озадачивания” днем заменяются подобными же, но исходящими от Завенягина, он с удовольствием заметил, что, значит, Генерал (так он называл Авраамия Павловича) активно включился в работу. И это его, Курчатова, радует, как должно радовать и меня. И продолжалось: “Миша, ты чего здесь сидишь? Ну, сиди, сиди… А впрочем, зайди ко мне, я тебя озадачу”. Слышалось это часто и в большинстве случаев - по делу.

Бывали, правда, и ложные тревоги. Одна из них запомнилась мне особенно ярко потому, что с ней был связан И.К.Кикоин, изредка также бывавший у нас на полигоне. Сидели мы с Исааком и спокойно беседовали. И вдруг: “Вы чего это сидите? Ты же знаешь, Миша, Исаак хорошо разбирается в оптике. Поезжайте немедленно на опытное поле и подумайте, как осуществить такой-то эксперимент”. Об эксперименте не говорю, так как и на старуху бывает проруха: предложение Игоря Васильевича было явным недоразумением. Я, конечно, не выдержал и стал протестовать, ожидая поддержки Исаака. Однако этот мудрец не только не протестовал, но согласился ехать немедленно. Я был возмущен. Но деваться было некуда, и мы отправились. По пути я стал ругать Исаака. Он невозмутимо разъяснил, что сейчас мы спокойно едем и спокойно вернемся, вместо того чтобы тратить время и нервы на преодоление Игорева упрямства. “Да ведь он же спросит, что мы сделали!” “Вот уж никогда этого не будет: он уже сам все сообразил и забыл”. Исаак оказался прав: никаких вопросов не было. Вообще же Игорь Васильевич всегда помнил свои поручения и требовал ответа на них в достаточно настойчивой форме.

В нашей работе на полигоне иногда возникали длительные паузы, связанные либо с задержками в подготовке объектов испытания, либо с неподходящим направлением ветра, либо еще с чем-то непредвиденным. Основной состав работников не очень страдал от этого. Зато Игорь Васильевич не переносил безделья и всегда находил какие-нибудь занятия для заполнения свободного времени. Одним из наиболее удачных его изобретений в этом плане были “Научные восторги”. Так назвал он еженедельные семинары по оперативным научным задачам, возникающим в процессе подготовки к испытаниям.

Вспоминается такой случай на одном из первых испытаний. Мы тогда еще не знали и тем более не понимали причин образования полей огненной “шляпы”, образующихся при взрывах на малой высоте. Впоследствии выяснилось, что эффект этот, связанный с аномально быстрым распространением ударной воздушной волны в приземном слое воздуха, раскаленного до тысяч и более градусов световым излучением, деформирует волну. В результате один из основных методов оценки мощности взрыва, основанный на измерении давления ударной волны или скорости ее распространения, отпадает и вся огромная сеть наших измерителей ударной волны оказывается бесполезной. Тогда мне пришло в голову попытаться измерять не пиковое давление волны, а ее импульс. Проведя соответствующие контрольные опыты, я предложил использовать этот метод, вызвав возмущение теоретиков, работавших на полигоне. А теоретики были серьезные - сам Я.Б.Зельдович заявил, что метод не годится, и привел тому свои доказательства, казалось бы, неопровержимые.

Игорь Васильевич познакомился со всеми материалами и вынес решение: “Считать, что жираф существует. Метод принять”. Что и было сделано с полным успехом. Впоследствии было найдено и теоретическое обоснование импульсному методу.

Второй случай был связан с совершенно неожиданным и необъяснимым происшествием в ходе эксперимента, который грозил бедой, но, к счастью, закончился благополучно. Игорь Васильевич вызвал меня, выругал, потребовал объяснение “безобразию” и на все мои попытки оправдаться сказал только: “Во вторник, Миша, ты должен на “Научных восторгах” дать не только предложения, исключающие возможность таких случаев, но и объяснение их причин”. До вторника оставалось пять дней. Не буду описывать свои и моего товарища - Ю.В.Кондратьева - переживания. Скажу только, что догадка пришла внезапно. Мы были горды и, по правде говоря, ждали если не восхищения нашей работой, то хотя бы похвалы. Однако Игорь Васильевич сказал только: “Вот видишь, как просто. А ты шумел и говорил о трудностях решения этой задачи. Дайте соображения на будущее”.

Игорь Васильевич редко был категоричен и, даже “озадачивая”, не командовал, а скорее советовал или советовался с собеседником о том, как наилучшим образом осуществить задание. Мне помнится только один случай, когда Игорь Васильевич в разговоре со мной отказался слушать какие-либо возражения. Дело было в 1958 году, когда обсуждался вопрос о запрещении ядерных испытаний. Политика Запада основывалась на отрицании возможности гарантированного обнаружения ядерных взрывов. Мы утверждали, что в любых случаях ядерный взрыв может быть обнаружен. Решено было созвать международное совещание экспертов для решения вопроса, кто же прав.

Главой советских экспертов был назначен Е.К.Федоров *, его заместителем Игорь Васильевич рекомендовал меня.

* Е.К.Федоров - полярный исследователь, входивший в состав отважной папанинской четверки, дрейфовавшей на льдине в 30-е годы в районе Северного полюса. Примеч. Ю.Н.Смирнова.

Обстоятельства мои сложились так, что ехать мне было крайне неудобно, попросту невозможно, о чем я и сказал ему. Он на меня буквально завопил: “Ты что же, не понимаешь, что это безобразие надо немедленно прекращать! Уж кому, как не тебе, должно быть понятно, к чему может привести то, что сейчас творится с испытаниями! Никаких разговоров, поедешь и все”. И поехал, и более 30 лет занимался этим нудным делом, уверовав в конце концов, что оно действительно необходимо для сохранения жизни на Земле.

Кстати, раз уж вспомнилось имя Евгения Константиновича Федорова - моего дорогого и незабвенного друга, - хочу рассказать о том, как произошло его включение в работу по ядерным испытаниям.

У нас на полигоне не раз бывали случаи, когда некоторая доля радиоактивных продуктов взрыва попадала в атмосферу и разносилась ветром на довольно значительные расстояния. Естественно, это всех беспокоило, и Игорь Васильевич потребовал организовать специальное научное подразделение для изучения этой стороны дела. Когда я сказал, что у меня имеется конкретное предложение поручить изучение процесса радиоактивного следа Институту прикладной геофизики, руководимому Е.К.Федоровым, Игорь Васильевич выразил сомнение, не окажется ли Евгений Константинович во время очередных испытаний на Северном или Южном полюсе Земли*. А может быть, где-нибудь еще дальше.

Надо сказать, что, несмотря на сомнения, Игорь Васильевич принял предложение, и Институт прикладной геофизики очень удачно включился в наши работы.

Всегда приветливый, благожелательный, бесконечно терпеливый, Игорь Васильевич производил впечатление человека полного и сил, и несокрушимого здоровья. Одно его появление среди работающих давало заряд бодрости и уверенности в успехе. Не могу не вспомнить одну из встреч с Игорем Васильевичем. Вызвал он меня к себе в институт (было это в 1952 г.) и заявил, что он видит меня последний раз, если в течение месяца я не защищу докторскую диссертацию. “Ты меня знаешь, - сказал он, - это не шутка. А теперь иди - выполняй”. Не смог я в точности выполнить его желание и защитился не через один, а через два месяца…

Мы, работавшие с Игорем Васильевичем, верили, что с ним мы можем решать любые вопросы, выполнять любые задания. Долгое время я удивлялся его поразительной работоспособности. Мы не задумывались о том, что и его богатырские силы имеют предел. Нечеловеческая нагрузка, постоянное сверхнапряжение не только, а может быть, не столько физических, сколь нервных сил не могли не отражаться на его здоровье.

Встречаясь с ним в Москве после 1957 г., я с беспокойством обнаруживал некоторые изменения в его характере. Он стал значительно мягче, в разговоре с ним чувствовалась большая теплота и благожелательность. Он отлично понимал свое состояние и не скрывал этого. Как-то пригласив к себе домой, Игорь Васильевич, угощая меня коньяком, предупредил, что на этот раз я должен выпить без него, так как до очередного удара он должен еще кое-что сделать. И просил меня выполнить кое-какие поручения на полигоне для обеспечения новой серии работ, не связанных с ядерным оружием. Печальная это была встреча…

После нее я еще раз видел Игоря Васильевича в Барвихе, но уже никаких разговоров о работе мы не вели. Казалось, он был по-прежнему бодр и доброжелателен. Но это не могло обмануть человека, хорошо его знавшего.

Через несколько дней мы потеряли своего Главкома…