Статья Дарвина называется “A Biographical Sketch of an Infant”. Мы перевели это заглавие дословно - “Биографический очерк одного ребенка”. Если же исходить из содержания статьи, то ее правильнее было бы назвать: “Наблюдения над развитием моего ребенка”. Статья эта была опубликована Дарвином в журнале “Mind. Quarterly Review of Psychology and Phylosophy” т. II, июль 1877, стр. 285-294). В том же 1877 г. статья эта появилась на французском языке в журнале “Revue Scientifique” (2-е серия, год 7-й, № 2). До сведения русского читателя статья была доведена в 1878 г. “Московской медицинской газетой”.

Перевод этой статьи сделал московский врач и антрополог В.Н. Бензенгр, сопроводив его следующим предисловием:

“Посылая в прошлом году в редакцию «Московской медицинской газеты» перевод прелестной статьи Тэна (прошу извинения за выражение прелестной, но для меня в научной статье может быть так же много прелести, как в любом художественном произведении) о развитии речи у ребенка (см. № 24 «Московской медицинской газеты», 1876 г.), я не сомневался, что в самом непродолжительном времени весьма многие наблюдатели отзовутся на нее; но, признаюсь, и никак не ожидал, что на нее отзовется так скоро, так сочувственно и так громко гениальнейший наблюдатель нашего времени Чарлз Дарвин. Отзыв Дарвина не нуждается, конечно, ни в каких комментариях; но, помимо знаменитого имени, говорит за себя и самое дело.

Мелочность, тонкость, почти неуловимость наблюдений, эстетика мыслителя поразили наблюдателя-натуралиста и напомнили ему, что и он когда-то, хотя с другой целью, делал подобные же наблюдения; порывшись в портфеле-«сокровищнице», он с радостью поделился своими заметками и - попадись ему удобный случай - он не только не погнушается заняться ими и теперь, В ореоле своей славы, но с любовью и восторгом примется вновь за подобные же наблюдения и проведет за ними месяцы и годы; в результате таких трудов была бы, конечно, не одна уже, как теперь, неизгладимая страница из психологии человека, психологии, основанной не на метафизических элукубрациях [потугах], а на прямых наблюдениях, на опыте психологии научной, естественно-исторической.

Тем-то и отличаются гениальные люди, что они не брезгуют даже малейшей соломинкой, попавшейся им под ноги, зная, какое место может занять и она в созидаемом ими здании. А нам, между тем, пришлось, к прискорбию, здесь, в Москве, слышать свысока и с поднятием плеч высказанное мнение, что это такие мелочи, такие пустяки, какими не стоит заниматься, а еще менее занимать место в серьезном журнале; в ответ этим глупомудрым ученым-знахарям мы с наслаждением посылаем заметку Дарвина, надеясь, что редакция «Московской медицинской газеты» и ее, так же как и тэновскую, с удовольствием приютит у себя”.

Перевод Бензенгра страдает многими неточностями, сделан был небрежно и сейчас нас не может удовлетворить. В 1881 г. эта же статья Дарвина под названием “Наблюдения над жизнью ребенка” вышла на русском языке отдельной брошюрой в несколько лучшем, но тоже далеко не совершенном переводе, на этот раз анонимном (С.-Петербург, типография д-ра М.А. Хана, 1881). В журнале “Слово” в том же 1881 г. (март) появилась краткая рецензия па эту брошюру. Автор рецензии (также анонимный) писал, что брошюра эта не имеет самостоятельного научного значения, а представляет интерес лишь как дополнение к книге “Выражение эмоций у человека и животных”, в которой, по его словам, уже помещена большая часть наблюдений, составляющих содержание брошюры. С тех пор эта статья Дарвина не подвергалась в печати специальному обсуждению и лишь изредка появлялись ссылки на нее в специальной литературе, посвященной психологии детей раннего возраста. В 1900 г. вышла в свет брошюра: Ип. Тэн и Чар. Дарвин, Наблюдения над жизнью ребенка, изд. 2-е, исправленное и дополненное, С.-Пб. изд. В.М. Надуткина, 1900 г. Сличение переводов 1881 и 1900 гг. свидетельствует об их почти полном тождестве. Повидимому, переводчиком был тот же анонимный автор.

Оценивая статью Дарвина с точки зрения современной материалистической пауки о развитии физиологических и психологических особенностей детей раннего возраста, следует признать, что основные факты, сообщенные Дарвином, не утратили своего значения и по сей день. Все, что Дарвин писал о рефлекторных актах ребенка, обнаруживаемых в первую неделю его жизни, с фактической стороны не оспаривается, а его заключение об инстинктивной и рефлекторной природе этих актов подтверждается всеми, кто изучал поведение ребенка с первых дней появления его на свет. Факты, сообщаемые Дарвином относительно начального момента возникновения реакций на зрительные и слуховые раздражители, также в основном не подвергаются сомнению.

Однако в настоящее время на значительном материале установлено, что существуют большие индивидуальные различия в отношении начала возникновения тех или других реакций младенца, что, впрочем, было отмечено вскользь и Дарвином. Наблюдения, сделанные Дарвином относительно сочетания движения глаз и движения рук у четырехмесячного ребенка, согласуются с фактами, добытыми впоследствии и другими исследователями. Что касается эмоций гнева страха, радости, привязанности и первых их проявлений у детей, то с чисто описательной стороны факты, сообщаемые Дарвином, также не потеряли интереса, а от объяснения этих фактов Дарвин в данной статье воздержался. Данные, относящиеся к развитию мышления ребенка и к появлению первых элементов сообразительности, сообщены Дарвином в столь кратком и нераскрытом виде, что они не представляют сейчас научной ценности. Что касается выразительных движений и их развития в раннем детском возрасте, то большая часть фактов, описан ных Дарвином в настоящей статье, действительно содержится в книге “Выражение эмоций”. Следует считать, что статья эта составляет естественное продолжение и развитие некоторых положений, развиваемых в упомянутой книге, которая в свою очередь представляет собой развитие главнейших идей знаменитого труда Ч. Дарвина “Происхождение человека и половой отбор”.

С.Г. Геллерштейн

Весьма интересное сообщение г-на Тэна [1] об умственном развитии ребенка, перевод которого помещен в последнем номере “Mind”, заставило меня пересмотреть дневник наблюдений над одним из моих детей, который я вел 37 лет тому назад. Я располагал исключителым возможностями для непосредственных наблюдений и тут же заносил в дневник все, что замечал. Основной моей целью было изучение выражения эмоций. В своей книге, посвященной этому вопросу [2], я использовал свои записи; но так как я попутно обращал внимание и на некоторые другие стороны поведения ребенка, то мои наблюдения, возможно, представят хотя бы небольшой интерес и смогут послужить дополнением к тому, что уже изложено г-ном Тэном, и к тому, что впоследствии, несомненно, будет сделано в этой области. На основании непосредственных наблюдений над собственными детьми у меня появилась уверенность, что различные способности и навыки развиваются у детей в определенные периоды их жизни.

В течение первых семи дней после рождения ребенка становятся весьма четко выраженными такие рефлекторные действия, как чихание, икание, зевание, потягивание и, конечно, сосание и крик. На седьмой день я прикоснулся кусочком бумаги к обнаженной пятке его ноги; он отдернул ее, сжав при этом пальцы так, как это делают более взрослые дети при щекотании. Усовершенствование этих рефлекторных движений показывает, что крайняя неопределенность произвольных действий не зависит от состояния мышц или координационных центров, а связана с волей. Мне было ясно, что даже в этот очень ранний период прикосновение теплой мягкой руки к лицу ребенка возбуждало у него желание сосать. Это следует рассматривать как рефлекс или инстинктивное действие, потому что невозможно поверить, чтобы опыт и ассоциация, вызванные прикосновением груди матери, могли так скоро возыметь действие. В течение первых двух недель ребенок часто вздрагивал и моргал глазами при возникновении каких-либо внезапных звуков. Такие же явления можно было наблюдать у некоторых других моих детей в том же возрасте. Когда ребенку было 66 дней, я случайно чихнул; он сильно вздрогнул, нахмурился, казался испуганным и громко заплакал; в течение часа после этого он находился в таком состоянии, которое у более взрослых называется нервным, так как каждый малейший шум заставлял его вздрагивать. За несколько дней до этого события он впервые вздрогнул при внезапном появлении зрительного объекта, но в течение продолжительного времени после этого звуки заставляли его вздрагивать и мигать глазами гораздо чаще, чем зрительные раздражения; так, например, когда ему было 114 дней, я потряс около его лица картонной коробкой с конфетами, что заставило его вздрогнуть; между тем, когда я потряс той же пустой коробкой или другим предметом на расстоянии, еще более близком к его лицу, это не вызвало никакого эффекта. На основании этих фактов можно заключить, что мигание глазами, которое служит главным образом для их защиты, не было приобретено путем опыта. Хотя ребенок в общем был очень чувствителен к звукам, все же даже в возрасте 124 дней он еще не был в состоянии определить, откуда возникает звук, и направлять взор к источнику звука.

Что касается зрения, то уже на 9-й день глаза ребенка фиксировали пламя свечи й вплоть до 45-го дня ничто другое, казалось, не могло привлечь его взора; но на 49-й день его внимание было привлечено ярко окрашенной кистью, о чем можно было судить по пристальному взгляду и прекращению движения рук. Удивительно, как медленно он научился следить глазами за слабо раскачивающимся предметом, — даже в семь с половиной месяцев ему это плохо удавалось. В возрасте 32-х дней он ощущал близость груди матери на расстоянии 3-4-х дюймов, о чем свидетельствовали вытянутые вперед губы и внимательный взгляд, но я очень сомневаюсь в том, что это имело какую-либо связь со зрением, а также с осязанием, так как к груди он безусловно не прикасался. Руководило ли им обоняние или ощущение материнской теплоты, или ассоциации, связанные с положением, в котором он находился, я совершенно не знаю.

Движения конечностей и тела в течение долгого времени оставались бесцельными и неопределенными и бывали обычно резкими; можно указать лишь на одно исключение: в очень ранний период, а именно, когда ему еще не было 40 дней, он мог подносить руки ко рту. Когда ему было 77 дней, он брал бутылочку с соской (из которой его частично прикармливали) в правую руку, независимо от того, держала ли няня его на правой или левой руке, и начал брать бутылочку в левую руку лишь неделю спустя, хотя я пытался заставить его это сделать; таким образом, правая рука на неделю опередила левую в своем развитии. Однако впоследствии оказалось, что этот ребенок левша, что, несомненно, следует приписать наследственности: дед, мать и брат были левшами. В возрасте между 80 и 90 днями он совал всякие предметы в рот, и по прошествии двух или трех недель мог это делать уже с некоторым уменьем; но он часто сначала дотрагивался до предмета носом, а затем брал его в рот. Когда он хватал и пытался всунуть мой палец в рот, он сам мешал себе сосать его, загораживая рот своей же рукой; но на 114-й день, после неоднократных упражнений, он быстро начал опускать свою руку с тем, чтобы схватить в рот кончик моего пальца. Это действие повторялось несколько раз и, повидимому, было не случайным, а вполне намеренным. Таким образом, появление произвольных движений рук и кистей опережало движения туловища и ног; хотя эти движения с виду были бесцельными, но они уже с очень раннего периода чередовались, как при акте ходьбы. В возрасте 4-х месяцев ребенок часто внимательно разглядывал свои руки и другие предметы, находящиеся вблизи от него; при этом оба его глаза бывали заметно скошены внутрь, и он часто боязливо косился. Две недели спустя, т.е. когда ему было 132 дня, я заметил, что при приближении предмета к его лицу на расстояние его рук, ребенок пытался схватить его, но часто безуспешно; по отношению к более отдаленным предметам он не пытался этого делать. Я думаю, нет сомнения в том, что конвергенция глаз на предмет являлась причиной возбуждения движений рук. Таким образом, этот ребенок начал двигать руками очень рано, в этих движениях не проявлялось никакой упорядоченности; в возрасте 2-х лет и 4-х месяцев он держал карандаши, перья и другие предметы значительно менее ловко и умело, чем его сестра, которой тогда было 14 месяцев и которая проявляла значительно большую врожденную способность к обращению с предметами.

Гнев. — Трудно решить, в каком возрасте впервые проявился гнев: на 8-й день после рождения перед приступом плача он хмурилил и морщил кожу вокруг глаз, что могло быть приписано боли или страданию,.а не гневу. В возрасте около 10-ти недель, в течение всего периода кормления, когда он сосал относительно холодное молоко, у него был нахмуренный лоб, и он походил на взрослого человека, расстроенного тем, что его заставляют делать то, что ему неприятно. Когда ему было около четырех месяцев, а может быть и значительно раньше, можно было заметить по приливу крови к его лицу и к коже головы, что он начинает сильно сердиться. Достаточно было немногого, чтобы привести его в такое состояние; так, например, когда ему было немного больше семи месяцев, он отчаянно визжал при неудачной попытке схватить руками лимон. В 11-месячном возрасте он отталкивал и бил игрушку, когда ему давали не ту, которую он хотел; я предполагаю, что такое поведение является инстинктивным признаком гнева, и его не следует приписывать тому, что ребенок намеревался причинить игрушке боль. Этот инстинкт ребенка подобен инстинкту молодого крокодила, щелкающего челюстями немедленно после выхода из яйца. В 2 года и 3 месяца у него появилась склонность бросать книги и палки в тех, кто обижал его; так было и с некоторыми другими моими сыновьями; с другой стороны, я никогда не мог заметить и следов такой наклонности в этом возрасте у моих дочерей; это заставляет меня думать, что наклонность бросать предметы наследуется мальчиками.

Страх. — Это чувство, по всей вероятности, является одним из наиболее ранних, испытываемых детьми; это видно по тому, что уже в возрасте нескольких недель они вздрагивают, а затем плачут при любом внезапном звуке. До того как моему ребенку исполнилось 4 1/2 месяца я много раз поблизости от него издавал различные странные и громкие звуки, которые воспринимались им как удачные шутки; но в этом возрасте я однажды произвел громкий храпящий звук, которого он до этого никогда не слышал, и ребенок сразу сделался серьезным, а затем расплакался. Дня два или три спустя я, по забывчивости, вновь произвел этот же звук с тем же результатом. Примерно в это же время (а именно на 137-й день его жизни) однажды, повернувшись спиной, я стал двигаться по направлению к нему, а затем застыл в неподвижности; при этом он был очень серьезен и немало удивлен, и вскоре заплакал бы, если бы я не повернулся к нему; тут его лицо сразу расплылось в улыбку. Всем известно, как сильно дети в старшем возрасте подвержены смутным и неопределенным страхам; так, например, они боятся темноты или темных углов в больших помещениях и т. д. В качестве примера я могу привести случай, когда я взял описываемого мною ребенка в возрасте 2 лет в Зоологический сад. Он с удовольствием смотрел на всех животных, которых он раньше знал - на оленя, антилопу и т.д., а также на всех птиц, даже страусов, но был очень встревожен при виде различных крупных животных в клетках. Он часто после этого говорил, что хочет пойти опять смотреть зверей, но не тех, «которые в домиках», и мы никак не могли объяснить этого страха. Не следует ли предполо-жить что эти смутные, но вполне реальные страхи детей, которые совершенно не зависят от опыта, являются результатом унаследованной боязни реальных  опасностей и старых предрассудков, накопившихся с древних первобытных времен? Наши знания о наследовании некогда хорошо развитых признаков позволяют считать, что они должны про-явиться  в  ранний период жизни, а затем исчезнуть.

Ощущение приятного. — По блуждающему взору детей во время сосания можно предположить, что они при этом испытывают приятное ощущение Ребенок, о котором идет речь, улыбнулся на 45-й день, а другой на 46-й день, и это были настоящие улыбки, свидетельствовавшие об ощущении удовольствия, так как при этом глаза детей ста-новились блестящими, а веки слегка прикрывались. Улыбались они главным образом тогда, когда смотрели на свою мать, что указывает на сознательную природу этих улыбок; но этот ребенок часто улыбался и некоторое время спустя от какого-то внутреннего чувства удовольствия, хотя ничего такого не происходило, что каким-либо образом могло возбудить или раэвлечь его. Когда ему было 110 дней, его очень развлекала игра с передником, который набрасывали на его лицо, а затем быстро снимали; набрасывание и внезапное снимание передника с моего лица, которое я быстро приближал к нему, также развлекало его. При этом он издавал звук напоминавший зарождающийся смех. В данном случае внезапность являлась основной причиной,  развлекавшем его.

Это часто наблюдается и у взрослых в их реакциях на шутку. Мне кажется, что в течение трех или четырех недель, предшествовавших развлечениям с внезапным открыванием лица, он воспринимал легкое пощипывание носа и щек, как хорошую шутку. На первых порах я был крайне удивлен тем, как ребенку в возрасте немногим более трех месяцев доступно восприятие смешного. Но при этом следует вспомнить, что котята и щенки уже в очень раннем возрасте начинают играть В возрасте четырех месяцев он весьма определенно проявлял желание слушать игру на фортепиано; в этом, невидимому, сказалось самое раннее проявление эстетического чувства, если не считать возникшего еще ранее интереса к ярким цветам.

Чувство привязанности. — Если мы вправе судить о чувстве привязанности гребенка по улыбке, обращенной к лицам, которые ухаживали за ним до двухмесячного возраста, то оно, по всей вероятности, возникло в очень ранний период жизни, хотя я не располагаю никакими определенными доказательствами в пользу того, что ребенок может различать и узнавать кого-либо до четырехмесячного возраста. Когда ему исполнилось пять месяцев, он стал выказывать желание идти на руки к cвоей няне Но лишь когда ему было немногим больше года, он стал самопроизвольно проявлять явные признаки привязанности, выражавшиеся в том, что он много раз принимался целовать няню, отсутствовавшую в течение некоторого времени. Чувства симпатии к няне проявлялись также в том, что лицо его принимало меланхолическое выражение и рот слегка сжимался всякий раз, когда няня делала вид что плачет. В возрасте 15 1/2 месяцев, когда я ласкал большую куклу или брала на руки его маленькую сестру, он проявлял признаки ревности. Наблюдая, как сильно выражено чувство ревности у собак, можно было бы ожидать, что у детей оно должно проявится и более раннем возрасте, чем только что описано, если правильно утверждение, что индивидуальное развитие повторяет историческое, и если опыт был сделан надлежащим образом.

Ассоциации идей, разум и т.д. — Насколько я мог наблюдать, первое действие, в котором проявилось своеобразное практическое мышление, состояло, как я уже об этом писал выше, в попытке схватить мой палец с тем, чтобы кончик пальца затащить к себе в рот; это произошло на 114-й день. В возрасте 4 1/2 месяцев он неоднократно улыбался при виде моего и своего изображений в зеркале и, несомненно, принимал их за реальных людей, но он проявил осмысленное удивление, когда услышал мой голос позади себя. Как и всем детям, ему очень нравилось наблюдать себя в зеркале, и когда он еще не достиг двух месяцев, он прекрасно понимал, что это было только изображение, так как если я незаметно для него делал какую-нибудь странную мину, он сейчас же оборачивался и смотрел на меня. Однако, в возрасте семи месяцев он был озадачен, когда, будучи на прогулке, увидел меня по другую сторону большого зеркального оконного стекла и усомнился в том, не мое ли это изображение. Другой мой ребенок, маленькая девочка, в возрасте одного года не проявила такой сообразительности и высказала лишь недоумение, увидев в зеркале изображение человека, идущего из него ей навстречу. Высшие обезьяны, поведение которых я наблюдал, обращались с небольшим зеркалом по-иному: они помещали руки за зеркалом и этим показывали, что понимают, в чем дело; но вместо того, чтобы с интересом разглядывать себя, они сердились и не хотели больше смотреть.

В возрасте пяти месяцев, независимо от какого-либо обучения [3], ребенок начал ассоциировать представления; так, например, как только ему надевали шапку и пальто, он начинал капризничать, если его сразу же не выводили на прогулку. Когда ему исполнилось ровно семь месяцев, он уже безошибочно ассоциировал няню с ее именем и искал ее, когда я произносил это имя. Другой ребенок развлекался раскачиванием головы из стороны в сторону; мы подражали ему и поощряли это действие словами “качай головой”; в возрасте семи месяцев он иногда проделывал это по первой же просьбе без всяких указаний со стороны старших. В течение последующих четырех месяцев ребенок, о котором идет речь, ассоциировал многие предметы и действия со словами; так, например, когда его просили поцеловать кого-нибудь, он затихал и протягивал губы; а при виде ящика с углем или пролитой воды, которые его научили принимать за грязь, он качал головой и недовольным тоном произносил “ах”.

Могу добавить, что за несколько дней до того, как ему исполнилось девять месяцев, он ассоциировал свое имя с собственным изображением в зеркале, и когда его окликали, он поворачивался к зеркалу, даже в том случае, когда находился на некотором расстоянии от него. А через несколько дней после того, как ему исполнилось девять месяцев, он самопроизвольно обучился тому, что руку или какой-нибудь другой предмет, отбрасывающий тень на стену перед ним, нужно искать сзади. Когда ему еще не было года, достаточно было два или три раза с интервалами повторить какое-нибудь краткое предложение, чтобы оно прочно фиксировалось в его уме в виде ассоциированного представления. Легкость возникновения ассоциаций между представлениями у ребенка, описанного г-ном Тэном, можно было наблюдать и у моего ребенка, но в значительно более позднем возрасте; впрочем, возможно, что ранние проявления ассоциаций остались в свое время не замеченными.

Быстрота и легкость, с которой в одних случаях возникали ассоциированные представления благодаря обучению, а в других — приобретались самопроизвольно, казались мне наиболее четко выраженными отличиями, существующими между умом ребенка и умом самой умной взрослой собаки, которую я когда-либо наблюдал. Как резко отличается ум ребенка от ума щуки, видно из сопоставления этих данных с данными, полученными проф. Мёбиусом (Мobius, Die Bewegungen der Thiere etc., 1873, стр. 11), который поместил щуку в аквариум, разделенный стеклянной перегородкой, за которой находилось несколько пескарей; щука в течение целых трех месяцев билась до самооглушеиия об эту перегородку, пока, наконец, не привыкла к тому, что не может безнаказанно ее атаковать; после этого она была помещена с теми же самыми пескарями в аквариум без перегородки и уже не проявляла той бессмысленной настойчивости, с которой атаковала их раньше.

Как замечает г-н Тэн, любопытство появляется у детей в раннем возрасте, и оно крайне важно для развития их ума. Но я не производил никаких специальных наблюдений в этой области. В этот период начинает также проявляться и подражание. Когда нашему ребенку было всего лишь четыре месяца, мне казалось, что он пытается воспроизводить звуки; но, может быть, я ошибался в своих суждениях, так как я был не совсем уверен в том, что он действительно это делал, пока ему не исполнилось десять месяцев. В возрасте 11 1/2 месяцев он без труда подражал всякого рода действиям; качал головой и приговаривал “ах” при виде грязного предмета или медленно и аккуратно прикладывал указательный палец одной руки с середине ладони другой при чтении детского стишка: “Гладь это, гладь это и начерти букву Т”. Забавно было наблюдать за довольным выражением его лица после удачного выполнения подобных действий.

Не знаю, заслуживают ли упоминания факты, указывающие на хорошую память у маленьких детей, но когда моему ребенку было 3 года и 23 дня, ему однажды показали гравюру дедушки, которого он не видел 6 месяцев, и он сразу узнал его и перечислил ряд событий, которые имели место при последнем свидании с дедушкой и о которых окружающие его ни разу не упоминали в этот промежуток времени.

Нравственное чувство. — Первые признаки проявления нравственного чувства были отмечены в возрасте 13 месяцев; однажды я сказал: “Додди (так его называли) не желает поцеловать бедного папу, - плохой Додди”. От этих слов ему, несомненно, стало немного неловко, и когда я вернулся к своему креслу, он вытянул губы в знак того, что он готов поцеловать меня; после этого он сердито тряс рукой до тех пор, пока я не подошел к нему и не дал ему возможности меня поцеловать. Примирение со мной принесло ему, по всей вероятности, чувство удовлетворения, так как та же сцена повторилась несколько дней спустя и часто имела место впоследствии, когда он притворялся сердитым и бил меня по лицу, настаивая на поцелуе. Таким образом, в этом примере обнаруживаются признаки драматической игры, которая так сильно выражена у большинства маленьких детей. В этом возрасте можно было легко воздействовать на чувство и заставлять ребенка делать все, что угодно.

Когда ему исполнилось 2 года и 3 месяца, он отдал последний кусочек имбирного пряника своей младшей сестре и затем с крайним самодовольством воскликнул: “О, добрый, добрый Додди”. Через два месяца он стал чутко реагировать, когда над ним смеялись, причем подозрительность его была настолько велика, что он часто принимал смех и разговор посторонних людей на собственный счет. Когда он стал несколько старше (в 2 года 7 1/2 месяцев), я как-то встретил его выходящим из столовой и обратил внимание на необыкновенный блеск его глаз и странное, неестественное, скорее искусственное поведение; я тут же направился в комнату с целью узнать, кто там, и обнаружил, что ребенок взял толченый сахар, чего ему не разрешали делать. Страшим его поведение нельзя было объяснить боязнью, так как его никогда не наказывали; мне думается, что в данном случае сказалось проявление той борьбы, которая происходила между состоянием приятного возбуждения и голосом совести. Две недели спустя я встретил его в тот момент, когда он выходил из той же комнаты, рассматривая свои передник, который был им аккуратно закатан; и на этот раз его поведение было настолько странным, что я решил заглянуть внутрь свернутого передника, хотя ребенок сказал, что в нем ничего нет, повторял при этом повелительным тоном: “уходи”; я обнаружил, что передник был покрыт пятнами огуречного рассола; таким образом, здесь был налицо хитро обдуманный обман. Так как мальчика воспитывали, воздействуя исключительно на лучшие стороны его характера, он вскоре сделался таким правдивым, откровенным и ласковым, как только можно было желать.

Непосредственность, застенчивость. — При долгом общении с маленькими детьми нельзя не обратить внимания на полное отсутствие смущения, благодаря чему они, не мигая, могут длительное время смотреть на незнакомое им лицо; взрослые же могут смотреть без смущения только лишь на животных или на неодушевленный предмет. По-моему, это происходит в результате того, что маленькие дети нисколько не думают о себе и поэтому не проявляют застенчивости, хотя иногда и боятся посторонних. Первые проявления застенчивости у ребенка в возрасте около двух лет и трех месяцев я наблюдал по отношению к себе после десятидневной отлучки из дома; я заметил, что его глаза вначале избегали моего взгляда, но вскоре он подошел, уселся ко мне на колени, поцеловал меня, и все следы неловкости исчезли.

Способы общения. — Звуки плача или, вернее, пронзительного крика, который в течение долгого времени не сопровождается слезами, издаются, конечно, инстинктивно, но указывают на наличие страдария. Со временем издаваемые звуки начинают отличаться друг от друга в зависимости от породившей их причины - голода или боли. Это было заметно у описываемого ребенка в возрасте одиннадцати месяцев, а у других детей, по-моему, наблюдается и раньше. Кроме того, он вскоре научился сознательно плакать или морщить лицо соответственно обстоятельствам, с тем, чтобы дать понять, что он чего-то хочет. Когда ему было 46 дней, он сначала издавал некоторые развлекавшие его звуки, лишенные всякого смысла, которые вскоре стали отличаться один от другого. На 113-й день у этого ребенка можно было наблюдать начинающийся смех; у другого ребенка смех проявился значительно раньше. Как я уже отметил, мне показалось, что в этом возрасте ребенок сделал попытки подражать звукам, что он действительно и делал в более поздний период. В пять с половиной месяцев он совершенно отчетливо произнес звук “da” [“да”], не вкладывая в это никакого смысла.

Будучи немногим старше года, он прибегал к помощи жестов для выражения своих желаний; в качестве примера можно привести случай, когда он поднимал кусочек бумаги и, давая его мне, указывал на огонь, так как он часто видел сгорающую на огне бумагу и ему нравилось это наблюдать. В возрасте одного года он сделал такие большие успехи, что смог изобрести слово “mam” [“мам”], что на его языке означало еду; но что привело его к этому, мне осталось неизвестным. Впоследствии вместо того, чтобы плакать при чувстве голода, он употреблял это новое слово в повелительном тоне, или как глагол, желая этим сказать: “дайте мне есть”. Это слово, таким образом, совпадает со словом “ham”, которым пользовался ребенок, описанный г-ном Тэном в несколько старшем - 14-месячном возрасте. Но мой ребенок также употреблял слово “мам” как существительное со многими значениями; так, например, сахар (sugar) назывался им “шу-мам”, а позднее, когда он научился слову “черный”, он называл лакричник “черный шу-мам”, т.е. черная сахарная еда.

Я был особенно поражен тем обстоятельством, что при желании есть и употреблении при этом слова “мам” (ниже приводится запись, сделанная мной сразу после наблюдения) окончание слова произносилось с резко выраженной вопросительной интонацией. Звук “ах”, которым он сначала пользовался, главным образом когда узнавал кого-нибудь из окружающих или видел собственное изображение в зеркале, стал сопровождаться восклицательным подъемом в голосе, подобно тому, как это делают взрослые при удивлении. В своих записях я отмечаю, что эти интонации, повидимому, возникли инстинктивно, и сожалею о том, что в этой области мной не было сделано дополнительных наблюдений. Однако я отметил в своих записях, что в относительно поздний период, а именно между 18 и 21 месяцами, при отказе что-нибудь делать, ребенок резко изменял голос и издавал жалобный крик протеста, выражая этим: “я не хочу”; изменения интонаций в голосе даже как бы говорили “именно, не хочу”. Г-н Тэн также придает важное значение выразительности отдельных интонаций в звуках у одной маленькой девочки, находившейся под его наблюдением, до того, как она научилась разговаривать. Вопросительный звук, который издавал мой ребенок при произнесении слова “мам”, когда он просил есть, является особенно любопытным, так как если кто-нибудь произнесет отдельное слово или краткое предложение подобным образом, то он обнаружит, что музыкальный подъем голоса достигает наибольшей высоты к концу слова. В то время я не обратил внимания на то, что это явление соответствует взгляду, который я отстаивал, считая, что до того как человек научился разговаривать членораздельным языком, он издавал отдельные ноты, подобные истинной музыкальной гамме, как это имеет место у антропоидных обезьян Hylobates.

Наконец, следует отметить, что самым ранним средством выражения желаний ребенка является инстинктивный крик, способствующий установлению связи с окружающими; со временем крик этот частью бессознательно, а частью, как мне кажется, и сознательно, видоизменяется. Это осуществляется бессознательным изменением выражения лица, жестами и подчеркнутым своеобразием интонаций и, наконец, словами, изобретенными самим ребенком и имеющими самое общее значение, а также словами более точного содержания, являющимися подражанием тому, что ребенок слышит; и именно эти слова усваиваются с необыкновенной быстротой. Мне думается, что уже в очень ранний период развития ребенок в какой-то степени понимает намерения и чувства людей, ухаживающих за ним, по выражению их лиц. Улыбка ребенка сама по себе уже свидетельствует о том, что в этом не может быть почти ни каких сомнений, и мне казалось, что ребенок, биографию которою я здесь изложил, уже в возрасте немного старше пяти месяцев, понимал выражение сострадания. Когда ему было 6 месяцев и 11 дней, он проявлял несомненные чувства симпатии к своей няне, когда она притворялась плачущей. Когда ему было около года, он внимательно изучал выражение лица наблюдавших за ним людей, довольный удачным выполнением новой для него задачи. Даже в таком раннем возрасте, как шесть месяцев, он, повидимому, симпатизировал отдельным окружающим его людям, не только в зависимости от черт лица, но и от выражений их лиц. Еще до того, как ему минул год, он понимал интонации и жесты так же хорошо, как многие слова и короткие предложения. За пять месяцев до того, как он изобрел свое первое слово “мам”, он понимал только одно слово, а именно, имя своей няни; этого и можно было ожидать, так как мы знаем, что и низшие животные легко научаются понимать отдельные произносимые слова.
 

Комментарий

1. Статья Ипполита Тэна, на которую ссылается Дарвин, была впервые опубликована в журнале “Revue philosophique de la France et de l'etranger” (1876, № 8). В том же году она была переведена В.Н. Бензенгром на русский язык и напечатана в “Московской медицинской газете” (1876, № 24) под заглавием “Этюд Тэна о развитии речи у ребенка”. В 1900 г. статья Тэна снова появилась в русском переводе, объединенная одним названием с публикуемой нами статьей Дарвина.

2. Речь идет о книге Дарвина “Выражение эмоций у человека и животных” (1872), публикуемой в 5-м томе нашего издания сочинений Дарвина.

3. Дарвин пишет о том, что у ребенка ассоциации образуются самопроизвольно, независимо от обучения. Здесь кроется внутреннее противоречие, недостаточная последовательность позиции Дарвина. Ассоциативные связи у ребенка возникают в результате постепенного расширения его жизненного опыта, столкновения со все большим количеством разнообразных внешних объектов, приобретающих характер условных раздражителей. Этот процесс был превосходно проанализирован в свое время И.М. Сеченовым, заложившим подлинно материалистические основы учения об онтогенетическом развитии детей. Дальнейшее развитие и углубление идеи И.М. Сеченова получили в школе И.П. Павлова. Гениальное павловское учение об условных рефлексах было применено и к изучению детского возраста (Красногорский, Иванов-Смоленский, Щелованов и др.). Как ни тщательны были наблюдения Дарвина, они носили в основном чисто описательный характер, а отсутствие во времена Дарвина физиологических методов исследования ребенка ограничивает научное значение этой работы Дарвина.