НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТООРИЯ № 5, 1997

© А.Б. Давидсон

В ПОИСКАХ ТУМАННОГО АЛЬБИОНА...
Из воспоминаний о Николае Александровиче Ерофееве (1907-1996)

А.Б. Давидсон

 

Как путник, препоясав чресла,
Идет к неведомой стране,
Так ты, усевшись глубже в кресло,
Поправишь на носу пенсне.

Н. Гумилев

Конец 1953 года. На Волхонке в секторе новой истории Института истории АН СССР идет обсуждение доклада Альберта Захаровича Манфреда. Это был один из ряда докладов для готовившегося тогда сборника о влиянии революции 1905 - 1907 гг. на другие страны. Обсуждение шло спокойно, как сказали бы теперь, рутинно.

Оживление наступило после выступления медиевиста Виктора Федоровича Семенова. Не особенно критикуя статью по существу, он назвал ее язык недостаточно академичным, слишком популярным. Замечание это он сделал без нажима и без какого-либо оттенка недоброжелательства. Но Альберта Захаровича оно задело за живое. Это было за много-много лет до выхода его наиболее ярко написанных книг: "Наполеона Бонапарта" и "Трех портретов". Но, очевидно, в нем что-то уже давно протестовало против той сухой манеры исторических работ, которая многим казалась единственно научной, "академической". И реагировал он бурно. Говорил о праве историка на свой собственный, а не какой-то безликий, широко утвердившийся тогда стиль. А если к тому же пишешь об истории Франции, то как избежать влияния великих французских писателей - Гюстава Флобера, Оноре Бальзака, Анатоля Франса. "Я, - сказал он, - учусь языку у Анатоля Франса".

Существо статьи Манфреда, наверно, интересовало не всех. Но манера и стиль исторических работ - это было близко каждому. И дискуссия повернулась в это русло. Историки Франции - Борис Федорович Поршнев, Федор Васильевич Потемкин, Александр Иванович Молок, Энна Адольфовна Желубовская, приехавший из Одессы Вадим Сергеевич Алексеев-Попов - все высказались не только о проблемах стиля вообще, но и о языке Анатоля Франса. И почти у каждого, меня это поразило тогда, нашлось, что сказать. В дискуссию включились Владимир Михайлович Лавровский, Евгения Ильинична Рубенштейн, Михаил Иванович Михайлов, Владимир Михайлович Турок, пришедший из сектора новейшей истории, Зинаида Карловна Эггерт, заместитель директора "фундаменталки" - Фундаментальной библиотеки общественных наук. Не помню выступления Алексея Леонтьевича Нарочницкого, он тоже присутствовал, работал в этом секторе на полставки. Не помню, был ли Аркадий Самсонович Ерусалимский - его тогда временно перевели в сектор всемирной истории. Но помню, что поддержали Манфреда все, даже те, кто не очень умел писать сколько-нибудь самостоятельно. Отмолчался, кажется, только выпускник Академии общественных наук Павел Васильевич Жогов, хотя проблема стиля как раз его должна была бы тогда занимать: он готовил статью для журнала "Преподавание истории в школе" на модную тогда тему: "О широком размахе бактериологической войны американцев в Корее".

Это было одно из первых таких искренних и оживленных обсуждений в Институте истории АН СССР. Можно ли было всего лишь несколькими месяцами раньше, при жизни Сталина, в годы борьбы против "низкопоклонства перед Западом", публично сказать такое: "Я учусь стилю у Анатоля Франса"? А тут почувствовалась оттепель -после многих лет дежурных слов или осторожного молчания.

Обсуждение приобрело такой страстный характер, наверно, и потому, что участники были тогда далеко еще не старыми людьми. Манфред, Поршнев, Нарочницкий, да и большинство остальных еще не приблизились к своему 50-летнему рубежу. Почему я пишу об этом здесь, в связи с Николаем Александровичем Ерофеевым? Хотя и обсуждалась не его статья, но ведь это был сектор, в котором он работал, люди, которые его окружали, обстановка, в которой он находился. И то заседание завершилось как раз его выступлением. Он сказал, что историкам хорошо бы всегда помнить слова Анатоля Франса: "Ласкайте вашу фразу, и она будет улыбаться вам". Начал я с того памятного мне дня еще и потому, что именно на том заседании я впервые услышал выступление Николая Александровича. Встречались мы еще раньше, в сентябре 1953 г., он был членом экзаменационной комиссии по приему в аспирантуру. Потом, из приказа по Институту истории АН СССР, присланного мне в Ленинград, узнал, что он будет моим научным руководителем. В Москве увидел его как раз на том заседании.

Конечно, я был наслышан о нем еще в Ленинграде - надо же было узнать, что собой представляет твой будущий научный руководитель. Мне говорили, что он всегда подтянут, по-английски сдержан, ежедневно бывает в библиотеках, тщательно следит за поступлениями новой литературы. Очень дорожит своим временем. Заботится о здоровье, и во время тогдашних бесконечных заседаний, не стесняясь, вытаскивает из портфеля приготовленный женой бутерброд. И еще: его жена, Ольга Васильевна Беликова, заведует спецхраном в Фундаментальной библиотеке общественных наук.

О его научной работе я слышал, что он знаток истории Великобритании, но в последние годы ничего не публиковал. Почему? Он оказался одним из первых специалистов по всеобщей истории, попавших под паровой каток послевоенного витка "идеологической борьбы". Писателей, начиная с Ахматовой и Зощенко, с журнала "Звезда" и "Ленинград", громили еще в 1946-м, затем удар пришелся по киноискусству, музыке, репертуару театров, а среди историков первыми оказались под огнем специалисты по отечественному прошлому. Но вскоре дошла очередь и до остальных. Сперва отдельные книги и статьи, а в 1948-м - уже в целом историческая наука и ее головное учреждение, Институт истории AH СССР. В "Литературной газете", которая очень усердствовала в этих погромах, появилась статья об институте, В ней досталось многим историкам. Было даже такое обвинение: "Пропагандирует антинаучные взгляды буржуазных, в том числе и фашистских историков". Вскоре вышла вторая статья, еще более грозная (Кротов А. Примиренчество и самоуспокоенность. - Литературная газета, 8.IX.1948. Эрдэ Д. Академия наук не занимается историей СССР. - Литературная газета, 2.Х.1948).

Николай Александрович в 1948-м опубликовал статью "Соединенные Штаты Америки и Англия в период войны 1914 - 1917 гг." Она была добротной, базировалась на кандидатской диссертации "Американский нейтралитет и союзная блокада в 1914 -1917 гг.", которую Ерофеев защитил в 1946 г. Появилась статья в сборнике "Труды по новой и новейшей истории". Институт истории AH СССР собирался издавать сборники под этим названием более или менее регулярно, поэтому на переплете стояло: "Том 1". Но не тут-то было. На этот том немедленно набросилось самое страшное тогда издание - газета "Культура и жизнь". Она была создана специально для разгромов, и в просторечии ее называли "братская могила". Упоминание на ее страницах считали уже приговором. Называли эту газету и "александровским централом": редактором ее был академик Г.Ф. Александров.

21 сентября 1948 г. там появилась статья "Объективистские экскурсы в историю" с подзаголовком: "О первом томе "Трудов по новой и новейшей истории". Знакомые с этой газетой читатели могли сразу понять, что второго тома "Трудов" уже не будет, а авторам первого надо готовиться к серьезным неприятностям. Из авторов первым принял удар Николай Александрович - разнос начинался с его статьи. "Н. Ерофеев пространно рассказывает о миролюбивом и посредническом характере политики Вильсона... Такая концепция автора совпадает с известной легендой о Вильсоне-миротворце, легендой, прикрывающей откровенно экспансионистские устремления американского империализма в годы первой мировой войны". Ф.И. Нотовичу, Л.И. Зубоку, С.И. Ленчнер досталось не меньше, а о статье З.К. Эггерт говорилось, что она стала "венцом столь далеко зашедшей теоретической путаницы авторов "Трудов". В целом же сборник проникнут "духом аполитичности и буржуазного объективизма" (Павлов С. Объективистские экскурсы в историю. О первом томе "Трудов по новой и новейшей истории". - Культура и жизнь, 21.1X.1948).

Даже многим из нас, тогдашних зеленых первокурсников, было ясно, что статьи "Культуры и жизни" и "Литературной газеты" состояли из передержек и прямой клеветы. И от старших мы слыхали печальную шутку, родившуюся в 1948 г.,после лысенковского разгрома генетики: "Кто ничего не пишет, тот навсегда останется мичуринцем". Но такие разговоры велись только между друзьями, сугубо доверительно. В официальной обстановке это было немыслимо.

"В институте проведены заседания секторов и расширенное заседание Ученого совета с активом, на которых обсуждались поставленные газетами "Культура и жизнь" и "Литературная газета" вопросы. Коллективы секторов и Ученый совет института единодушно признали справедливость и своевременность критических указаний". Так писал директор Института академик Б.Д. Греков, отвечая на критику "Литературной газеты". Среди изданных институтом работ, "являющихся порочными в методологическом отношении и содержащих грубые политические ошибки", он назвал и ряд статей в "Трудах по новой и новейшей истории".

"Труды" больше не выходили. Первый том так и остался единственным. Ерофеева из института не изгнали, но он замолк. Годами ничего не мог публиковать: в редакциях на его имя смотрели с опаской. В 1948 г. он закончил рукопись: "Англо-американские империалистические противоречия в 1914 - 1917 rr." (300 страниц). Она так и не увидела свет, как и его кандидатская диссертация.

В ту пору его выручила жизненная мудрость, умение сравнительно спокойно относиться к неприятностям. Ведь он переносил и куда худшие невзгоды. В 1941 r., когда он, несмотря на плохое зрение, пошел в ополчение, в боях на Западном фронте его сильно контузило. Но он выжил, только зрение ухудшилось еще больше. А еще до войны его исключили из партии. Он работал в "Известиях", и, когда решил поступить в аспирантуру, рекомендацию ему подписали Бухарин, тогдашний редактор "Известий", и Радек.

О самой процедуре исключения Николай Александрович рассказывал так. В райком в тот день вызвали множество, как говорили тогда, партийцев. В кабинете секретаря у каждого отнимали партбилет. Выходили они в другую дверь и, выйдя, каждый считал, что ночью за ним придут. Николай Александрович думал, на что же потратить эти последние оставшиеся часы. Семьи у него тогда не было, родители давно умерли, друзей-известинцев уже "взяли". Вспомнил, что на этот день у него абонемент в плавательный бассейн. Туда и пошел.

Ему повезло. За ним не пришли. Из "Известий", конечно, уволили. Работал школьным учителем, затем библиотекарем. В 1940 г. восстановили в партии, но с прерванным стажем. Потом - фронт, контузия. Тогда-то, после госпиталя и демобилизации, и исполнилось давнее желание: стал наконец аспирантом Института истории АН СССР.

То ли характер, то ли приобретенный опыт привели к тому, что он был очень организованным человеком. Умел не только работать, но и отдыхать, а это, кажется, считается у нас еще более редким даром. Главное в жизненных передрягах - сберечь здоровье, считал он. До войны увлекался долгими загородными прогулками и плаваньем. С конца 40-х к этому прибавилась яхта, а с начала 50-х - и байдарка.

Вряд ли в институте кто-либо знал, что Николай Александрович - яхт-капитан. Да и я узнал случайно, когда, увлекшись яхтой, в 1955 г. пошел в клуб "Водники" на Клязьминском водохранилище. Спина человека, который энергично циклевал днище большой краснодеревой яхты перед спуском ее на воду, показалась мне знакомой. Присмотрелся - он. Он и был командиром этой яхты. А сдать экзамены на яхт-капитана было непросто.

С 1950 по 1954 г. он не опубликовал ни одной статьи (кроме статей для Большой советской энциклопедии). Но трудился упорно. Добирал те знания, которые не удалось приобрести прежде. В молодости он долгие годы работал переплетчиком, рабочим типографии. Высшее образование получил заочно: за первые четыре курса истфака МГУ экзамены сдал экстерном, учился лишь на последнем курсе. Научную жизнь начал поздно, в аспирантуру поступил в 36 лет. Да и занимался темой, которая не вызывала восторга у начальства, Готовил книгу об эмиграции из Великобритании во второй четверти прошлого столетия, когда миллионы англичан, шотландцев, ирландцев вынуждены были покинуть родные очаги и навсегда эмигрировать. Это переселение дало мощный стимул развитию ряда стран Британской империи, прежде всего Канады, Австралии, Новой Зеландии, Южной Африки. Ерофеев считал тему важной, но ему нелегко было отстаивать ее перед руководством института. Она не вписывалась в проблему классовой борьбы, которая считалась тогда главенствующей. И хотя он всячески подчеркивал, что эмиграция - форма социального протеста, это звучало в те годы не очень убедительно. Социальный протест виделся обычно в других, более активных формах: в политической борьбе, революциях, стачках. Так что даже в конце 50-х годов на Бюро Отделения истории об этой теме говорили, как о неактуальной.

Он смотрел на это без нервозности, работал скрупулезно и надеялся, что в конце концов тему признают. Тщеславием и честолюбием он не страдал, с защитой докторской диссертации не торопился.

С 1959 по 1967 г. одна за другой выходят книги, которые он подготовил за годы молчания: "Очерки по истории Англии, 1815 - 1917", "Чартистское движение в Англии", "Народная эмиграция и классовая борьба в Англии в 1825 - 1850 rr.", "Промышленная революция в Англии", "Империя создавалась так...", "Закат Британской империи" . К тому же он опубликовал много статей. Некоторые из них он в дальнейшем объединил в книгу "Английский колониализм в середине XIX в."

Лучшей из этих книг, несомненно, была "Народная эмиграция". Он защитил ее как докторскую диссертацию в 1963 г., когда ему было 56 лет. Его первый оппонент, академик Иван Михайлович Майский, свой отзыв на защите начал со слов: "Я поразился, узнав, что Николай Александрович еще не доктор".

Академик Евгений Михайлович Жуков когда-то выразил сомнение в актуальности темы "Народная змиграция". Наверное сейчас, через три с лишним десятилетия после выхода книги, вряд ли кто-нибудь бы так сказал. Ее актуальность теперь должна быть совершенно очевидной даже для тех, кого не интересует история Великобритании и ее владений. В последнее десятилетие скачок эмиграции из СССР, а затем из России и СНГ делает особо важным изучение причин и характера крупных эмиграций, а, значит, и изученного Ерофеевым массового переселения с Британских островов в Северную Америку, Австралию, Новую Зеландию и Южную Африку.

Промышленный переворот, происходящий сейчас во многих странах "третьего мира", заставляет обратиться к книге Ерофеева "Промышленная революция в Англии".

С концом Российской империи и Советского Союза новое звучание приобрели работы Николая Александровича по истории Британской империи, ее возвышения и распада. Это были две крупнейшие империи в истории человечества и, несмотря на очевидные различия, в их становлении и распаде есть черты сходства. В этом убеждаешься, читая книги "Империя создавалась так...", "Закат Британской империи" и Английский колониализм в середине XIX в. История России как империи нашими отечественными авторами изучена мало, поэтому так важно знание опыта Британской империи и выросшего на ее месте британского Содружества.

Как удалось все же сохранить это Содружество, какую роль сыграли при этом возникшие во времена Британской империи экономические, культурные и языковые связи, как удалось смягчить процессы отторжения различных частей империи и метрополии? Знание этого опыта, во всяком случае многих его элементов, было бы полезно сей нас для нас. Николай Александрович задумывался об этом еще в 1960-x годах. Он не решился поставить эту проблему в полном объеме - очень уж всеобщей была тогда эйфория в связи с распадом зарубежных империй. Но все же некоторые непривычные для того времени мысли о британском Содружестве высказал в печати: "Расплывчатость этого объединения, неопределенность его юридического статуса, неясность отношений между его участниками порождают у многих наблюдателей тенденцию вообще игнорировать его, как некую фикцию.

Подобный взгляд на Содружество сильно преувеличивает действительные процессы внутри этой организации. Несмотря на непрерывное ослабление уз, которые связывают его участников, Содружество представляет собой вполне реальную систему взаимных связей. Эта система, строившаяся на протяжении многих десятилетий, охватывает широкий круг различных вопросов...

В ходе длительных зкономических связей, облегченных общностью языка, торговых обычаев и юридических правил, между различными участниками Содружества возникла разветвленная система предпринимательских, торговых, банковских, страховых и прочих объединений и союзов...

Эти связи непрерывно поддерживаются и обновляются. Для их укрепления время от времени собираются специальные совещания, как региональные, так и носящие общеимперский характер. Сохранению связей способствует общность мер, делопроизводства и пр. В рамках Содружества постоянно действуют единое бюро стандартов, различные статистические комиссии и агентства, а также многочисленные институты и учреждения научного характера. Как известно, недавно в Содружество вернулась Южно-Африканская Республика. Мозамбик, который никогда не был английским владением, также попросил о приеме в Содружество и был принят.

Две последних книги Николая Александровича стоят особняком. Они - не об истории Англии. В основу первой - "Что такое история" - положен курс лекций, которые он несколько лет читал на истфаке МГУ - не только студентам, но и аспирантам и преподавателям. К сожалению, издание этой книги повергло его в глубокое разочарование. Он стремился показать в ней свой многолетний опыт историка - сложный, многообразный, хотел познакомить читателей с наиболее интересным из опыта зарубежных ученых, с различной методикой работы. Но в ходе редактирования в издательстве самое интересное, самое новое, было, как считал Николай Александрович, выхолощено, сведено к прописным истинам тех лет. Он воспринимал это как личную трагедию. Мне он подарил экземпляр рукописи. Сличая ее с изданной книгой, приходится, к сожалению, согласиться с его сетованиями.

Зато вторая - "Туманный Альбион. Англия и англичане глазами русских. 1825 -1853", стала, наверно, одной из лучших книг, выпущенных отечественными историками за последнюю четверть века. Его лебединая песня. Он издал ее, когда ему было уже 75 лет. В нее-то и вложил опыт историка, накопленный за всю жизнь. Англию того времени он знал досконально. Именно тому времени была посвящена его докторская диссертация, книги, множество статей. Теперь предстояло изучить отношение русского общества к Англии. Это была для англоведа новая сфера: отечественная история.

Он провел титаническую работу. Досконально изучил как отношение официальных кругов России к Англии, так и взгляды различных общественных групп и оценки печати. Просмотрел 34 русских журнала того времени, вплоть до "Дамского журнала" и газеты "мод и новостей", которая называлась "Молва". Большинство из них - за многие годы. При работе над периодикой использовал метод контент--анализа. А уж изученным им запискам, дневникам и мемуарам того времени - несть числа. Он стремился понять взгляды официальных лиц и оппозиционеров, представителей разных социальных слоев и общественных течений, путешественников. А также тex, кто никогда не видел Англию своими глазами, но все же имел свое твердое мнение и с жаром его отстаивал. Рассматривая эти разноречивые и противоречивые мнения, он вывел главную тенденцию: убедительно показал, как в течение этой четверти века в России усиливалось негативное отношение к Великобритании. Как понятие "туманный Альбион" постепенно вытеснялось "дряхлым Альбионом" и "коварным Альбионом". Причины он видел в росте англо-русских политических противоречий и английской русофобии.

Правда, и то, и другое еще не достигло того уровня, что в последнюю четверть XIX столетия. В 1878 г., во время русско-турецкой войны, с подмостков лондонского мюзик-холла гремела песенка, от слов которой "русским не видать Константинополя" публика приходила в неистовство, а особенно от припева:

Во второй четверти столетия русофобия в Англии была еще далека от такого накала. Но Ерофеев показал, как постепенно шел рост этих настроений. Однако цель книги - не отношение Англии к России, а, напротив, отношение России к Англии. И внимание уделено тому непониманию Англии, ее традиций, ее общественно-политических институтов, которое бытовало и в официальных кругах России и во взглядах общественности. Как известно, в 1844 г. Николай I решил взяться за устранение англо-русских разногласий и сам поехал в Англию с официальным визитом. Он вел переговоры с супругом королевы Виктории принцем Альбертом и с виднейшими политическими деятелями Англии: Пилем, Эбердином, Пальмерстоном. "Впрочем, - писал Ерофеев, - переговорами назвать их можно лишь условно: в сущности, говорил один Николай I. Он вообще не умел слушать собеседника: атмосфера полного единовластия и придворного подобострастия приучила его только приказывать. Мнение собеседника его интересовало меньше всего. Поэтому его разговоры с английскими политиками обычно выливались в пространные монологи. Его задачей было как можно полнее изложить свои взгляды. В том, что собеседники их примут, он, видимо, не сомневался".

В конце октября 1853 г., уже накануне Крымской войны, царь отправил письмо королеве Виктории с просьбой рассудить его спор с английскими министрами. "В этом акте, - писал Ерофеев, - проявилось полное непонимание английской политической системы".

Накануне Крымской войны в России высказывались мнения, что война окажется для Англии "гибельной". Этому заблуждению способствовала позиция официальных кругов России. Ерофеев писал: "Николай I разделял мысль о безусловном превосходстве Россиинад Западом". Он привел слова Николая: "Посмотришь, порассудишь и убедишься, что если там что и лучше, то оно у нас выкупается другим словом, что такое несовершенство во многом лучше их совершенства". Естественно, что императору вторили высшие сановники. Бенкендорф, начальник третьего отделения и шеф жандармов, правая рука царя, утверждал: "Прошлое России удивительно, настоящее великолепно, а будущее замечательно".

Разумеется, образ Англии и англичан был в России неоднозначным. Многое виделось объективно. Существовала и уродливая англомания, высмеянная Пушкиным (помещик Муромский). И все же очень многое в английской жизни понималось превратно. "Ошибочными и искаженными были представления о самых элементарных вещах. Так, богатство Англии видели не в том, в чем оно действительно заключалось, т.е. не в фабриках и заводах, не в могучих производительных силах, а в обилии золота и звонкой монеты, которых в Англии было как раз мало. Бурное развитие английского капитализма воспринимали как назревание кризиса, предвещавшего близкую катастрофу. Неверны были и некоторые оценки политической системы. За властью аристократии не замечали новую реальную силу - буржуазию, которая на деле диктовала свою волю аристократии. Отдельные черты политического строя вызывали недоумение, например, как верховная твердая власть мирится с волнениями масс и постоянными "смутами", почему не решается применить силу'?".

В книге приводятся многочисленные высказывания тех десятилетий. В.Ф. Одоевский считал, что Англия - урок народам, "продающим свою душу за деньги". М.П. Погодин назвал Английский банк золотым сердцем Англии, " а другое едва ли есть у нее". По мнению С.П. Шевырева, Англия за все это "когда-нибудь" даст ответ npaвосудию небесному"

В Англии и англичанах многие видели средоточие всего худшего, что приписывалось Западу. "Англичане, французы и немцы, - утверждал славянофил А.С. Хомяков, - не имеют ничего xopoшегоза собой". В. Сологуб в повести "Лев" обвинял англичан в "горделивом эгоизме", а в "Тарантасе" призывал "остерегаться надменности германской, английского эгоизма, французского разврата и итальянской лени".

Почему-то Николай Александрович обошел вниманием наблюдения И.А. Гончарова. А ведь Гончаров на фрегате "Паллада" побывал в Англии за считанные месяцы до Крымской войны. И его рассуждения явно подытоживают как раз ту тенденцию тогдашнего российского отношения к англичанам, которую Ерофеев считал преобладающей.

Готовя свою книгу, Николай Александрович не мог читать мемуары писателя Василия Янковского о жизни русской эмиграции на Западе после Октябрьской революции: эти мемуары были изданы эмигрантским издательством "Серебряный век" уже после выхода книги Ерофеева. Но мысли Янковского поразительно перекликаются с его выводами.

"Прискорбно, что даже Герцен, проживший всю зрелую жизнь на Западе, все же ругал европейцев за мещанскую скупость, узкую методичность, за умеренность и расчетливость. В самом Герцене было много ямщичьего удальства, как, впрочем, и в жандармах, увозивших его на тройке в Пермь или Вятку...

Несомненно, что лучшие русские западники во главе с Герценом единодушно отталкивались от мнимой европейской скупости. И это доказывает, что они не поняли многого на чужой стороне, проживая там знатными иностранцами, "Широта и размах" в аграрной, нищей, крепостной России вселяли радость в сердца изгнанников; даже противники славянофилов начинали уверять, что православный Восток еще скажет этим "лавочникам" последнее спасительное, христианское слово, которое прозвучит убедительно, несмотря или вопреки свисту вдохновенных отечественных кнутов и шпицрутенов".

Янковский подчеркнул живучесть таких настроений: "Когда в Англии я впервые услышал от джентльмена, покупавшего в лавке трубку: "Нет, это слишком дорого для меня. I can't afford it..." - я вздрогнул и покраснел от стыда: подумайте, при даме сознался в своей неполноценности! Нам с детства внушали, что порядочный кавалер может себе позволить все! Деньги не помеха, если нужно - украдет, убьет" (Янковский В.С. Поля Елисейские. Книга памяти. Нью-Йорк, 1983).

...Если магистральной темой творческой жизни Ерофеева было стремление понять Великобританию XIX в., пробиться через все британские туманы к Альбиону королевы Виктории и Пальмерстона. то этот последний труд привел его и к обобщениям, выходящим за рамки британской истории. И, прежде всего, к истории России. В "Туманном Альбионе" он пробивался уже не через лондонский, а через петербургский туман. Эта книга - о России, о ее духовной жизни. Такой тщательный и неприкрашенный разбор взглядов русских на чужую страну помогает что-то лучше понять и в самой России.

Наверно, какими бы странами и народами ни занимался историк, его работы всегда будут, прямо или косвенно, выходить на историю его родины. Николай Александрович к концу жизни все больше занимался историей России - даже не косвенно, а напрямую. Выйдя на пенсию, он работал над книгой "Диккенс в России". Это была бы тоже книга о России. Увы, ей не суждено было состояться.

Но "Туманный Альбион" - это книга и не только о России. Ее значение далеко выходит за рамки заголовка и подзаголовка: "Англия и англичане глазами русских". Он писал: "Ведь русский образ англичанина - это частный случай этнических представлений, и, следовательно, изучая процесс его возникновения, мы приближаемся к пониманию того, как вообще формируются этнические представления. Этот процесс мы попытались отобразить в данной книге... Изучением этнических представлений занимается ряд наук, в том числе этнография, социальная и общая психология, социология и др. Специфика данной работы состоит в попытке конкретно-исторического подхода к этому явлению". Николай Александрович в этой книге сделал очень много для разработки методики конкретно-исторического подхода к изучению этнических представлений, образа другого народа. В этом, я уверен, и состоит главное значение книги.

Как идет становление таких образов? Из чего они складываются? Что на это влияет? Ответам на эти вопросы он посвятил немало статей. Одна из лучших была опубликована в коллективной монографии "Источниковедение африканской истории" и была озаглавлена: "Африка в королевстве кривых зеркал (свидетельства английских путешественников)" (Источниковедение африканской истории. М., 1977). В "Туманном Альбионе" он обобщил результаты этого направления своих исследований. Первая глава книги - вообще не об Англии и не о России. Называется она "Этнические представления". Он дал тут выношенные им подходы к изучению этнических представлений.

Да простит мне читатель обилие цитат из этой книги, Очень хотелось бы привлечь к ней внимание тех, кто с ней еще не знаком. Уверен, для каждого, кто решит изучать взаимные представления народов друг о друге, эта книга принесет неоценимую пользу.

Моим официальным руководителем он был три года. Старшим другом - еще 40 лет. Разве можно коротко, в небольшом очерке передать впечатления о человеке, с которым ты был связан почти полстолетия? Эти впечатления многообразны, противоречивы. Очень трудно видеть, что в них самое-самое главное.

Мне кажется, что за все это время характер Николая Александровича не претерпел серьезных изменений. И как человека и как ученого его всегда отличало отсутствие суетливости. Он не принимал скороспелых решений. В науке его интересовали фундаментальные темы, и он всячески избегал конъюнктурных - тех, на которых многие как раз и строили свою карьеру.

С недоумением, а то и с раздражением он говорил и об авторах, нередко наших коллегах, которые старались писать нарочито-усложненно, заумно, считая, вероятно, что это и есть подлинный академизм. В своих книгах стремился к ясности. С возрастом это стремление усиливалось. Любил повторять слова Пастернака:

Но другим, в частности и подопечным, он своих взглядов не навязывал. Лишь давал советы - и только тогда, когда их просили. Очень берег свое время. Когда я жаловался, что ничего не успеваю, он говорил: "А вы запишите по часам и минутам, на что потратили время сегодня или вчера, и сразу поймете, что резервы у вас есть".

Требовал от других, чтобы они с уважением относились к его времени. Когда я, в бытность его аспирантом, давал ему разделы своей диссертации, он всегда спрашивал: "А вы сами уже сделали все, что могли?". Эту требовательность он облекал в шутку, говоря: "Никогда не давай дураку половину работы".

Но когда было действительно нужно, помогал, не считаясь со временем. И даже не только в тех формах, которые привычно ждать от научного руководителя. Как-то, уже много лет позднее, я пожаловался, что никак не могу перевести несколько маленьких стихотворных отрывков, а они были необходимы для одной из моих книг. Он улыбнулся: "Дайте мне, я ведь когда-то баловался стихами". Назавтра он дал мне переводы. Включив их в книгу, я попросил разрешения назвать его имя. Он засмеялся: "Не хватало мне еще только амплуа поэта-переводчика". Так они и пошли безымянными.

Избегал административных постов. В конце 60-X годов в Институте всеобщей истории AH CCCP были созданы страноведческие секторы, в том числе и сектор Beликобритании. Николай Александрович согласился заведовать им. Но это его тяготило, и в 1974 г. он подал в дирекцию просьбу освободить его от заведования. Это послужило одним из поводов для новой реорганизации института. Страновeдческие секторы прекратили существование.

Старался не участвовать в официальных идеологических и пропагандистских кампаниях, а это было нелегко, особенно в 40 - 50-х годах, да подчас и позднее. В 1966 г., когда многим казалось, что руководство СССР склоняется к реабилитации Сталина, и когда симптомы эти становились явными, он вместе с еще несколькими историками послал письмо протеста в ЦК КПСС. В 1967 г., вместе с еще 17 историками, написал письмо протеста против травли Александра Моисеевича Некрича. Оно было направлено в редакцию журнала "Вопросы истории КПСС", где появилась разгромная рецензия на книгу "1941. 22 июня", а также в Президиум Академии наук СССР, в издательство "Наука", в Институт истории АН СССР и в Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (письмо воспроизведено в книге: Отрешившийся от страха. Памяти А.М. Некрича. М., Институт всеобщей истории, 1996, с. 184 - 198).

Позднее, в бытность заведующим сектором Великобритании, его дважды вызывали "наверх" и, то обиняками, а то и прямо настаивали, чтобы он представил материал на увольнение Некрича, который был сотрудником этого сектора. Избавиться от него хотели руками Николая Александровича. Но он категорически отказался. Больше того, сказал, что даже не понимает, как можно так ставить вопрос о квалифицированном специалисте. Начальство, наверно, решило, что он придуривается, делает вид будто не понимает, в чем дело. А Николай Александрович сделал свой вывод. Он всегда избегал близости с начальством, говорил, что до добра это не доводит. И тут, в этих встречах, неприятных для обеих сторон, чисто формальный характер отношений с начальством дал возможность ему занять позицию глухого непонимания. Во всяком случае так считал он сам.

Многие на его месте были бы озлоблены на жизнь и на всех окружающих и находили бы оправдание этому. Ведь в довершение к невзгодам, о которых уже говорилось выше, на его долю выпало немало и других. Они с женой не имели своего угла и скитались, снимая комнаты. Долгие годы жили мечтой о своей квартире, о собственной крыше над головой. Добились этого только в 1959 г., когда Ерофееву было уже 52 года, купив кооперативную квартиру. Да и в сфере научной работы путь не был усыпан розами. Всю жизнь занимаясь историей Великобритании, он так и не получил возможности работать там в архивах и библиотеках. Не смог даже толком повидать эту страну. Был там 12 дней в 1965 г. с туристической группой и еще 7 дней в 1969 г. на научной конференции.

Казалось, есть основания быть недовольным, сетовать на жизнь, брюзжать, завидовать. А главной чертой его характера было жизнелюбие. Редко встретишь человека, который бы так умел радоваться жизни. Он считал это куда более важным, чем успехи в карьере. О его квартире можно было сказать словами Гумилева:

В его доме встречались люди самых разных профессий: географ и писатель Яков Михайлович Свет, физик Яков Борисович Фридман, историк Владимир Михайлович Турок, математик Нинель Тихоновна Пащенко, химик Феликс Закирович Сабиров, металлург Борис Иванович Береснев.

Бывал у него и Евгений Александрович Гнедин, видный работник довоенного Наркоминдела, который прошел все круги ГУЛАГа, а, выйдя, опубликовал прекрасные статьи у Твардовского в том "безумном" "Новом мире" и книгу "Катастрофа и второе рождение". Гнедин был сыном Парвуса, что, конечно, немало портило ему жизнь.

Праздником для Николая Александровича были походы на байдарках. Обычно его избирали "начальником" или "командором" и он издавал шуточные приказы. Вот один из них:

"Приказ N 1, от 3 августа 1958 г.

1. Научную экспедицию на р. Псел в связи с проведением международного географического года считать начавшейся. Ее задачей является изучение водно-воздушного режима в районе р. Псел и состояния прилегающих садов, огородов и бахчей.

2. Командовать парадом буду я.

3. Утвердить личный состав экспедиции: Ерофеев Н.А. - начальник, Давидсон А.Б. - замполит; Маслова Т.Н. - зам. по научной части, Сабирова Р.Д. - культуртрегер, Береснев Б.И. - адм.хоз., Пащенко Н.Т. - штурман-навигатор, Сабиров Ф.З. - главный механик и старший бомбардир, Береснева Н.И. - медсанчасть. Указанных лиц приказываю зачислить на довольствие и приобщить к котлу.

4. Всему составу экспедиции приказываю 3 августа погрузиться на поезд и направиться в г. Сумы через Конотоп на предмет получения дальнейших руководящих указаний.

Начальник экспедиции".

Шутки, розыгрыши, эпиграммы - и в походах и дома. Помню стихи историка Льва Никитовича Пушкарева на 60-летие Николая Александровича:

Как-то я прочитал ему стародавнее четверостишие, которое тоже услышал от Пушкарева:

"Таким и должен быть жизненный девиз, - сказал он. - Ну, не смолоду, конечно. Но главное, и это в любом возрасте - не живи уныло". И, улыбнувшись, добавил: "Если ты еще можешь, как старый кот, жмуриться на солнышке, это уже радость".

Увы, в конце жизни он совсем ослеп и не мог видеть солнце. И все же сколько надо было жизненных сил, чтобы уже ослепшим еще несколько лет ухаживать за тяжело больной, умирающей женой.

Его не стало на 90-м году жизни, 30 апреля 1996 г. 18 апреля 1997 г. ему бы исполнилось 90.

Как много интересного и важного он мог бы рассказать! Он знал почти всех наиболее интересных московских историков. А в 30-х годах - редакцию "Известий", самой интересной тогда газеты.

Сколько я его уговаривал написать книгу воспоминаний "Волхонка, 14" о гуманитарных академических институтах: истории, философии, экономики, которые поселились в советское время в старинном голицынском дворце. Ведь он там, на Волхонке, был с января 1943 г. Отнекиваясь, он вместе со мной уговаривал нашего общего друга Владимира Михайловича Турока. Турок после долгих уговоров наконец сказал: "Нет, о Волхонке писать не буду. Не так уж много лет прошло. Многие живы, напишут и без меня. А я, пожалуй, напишу книгу "Улица Коминтерна", о 20 - 30-х годах. Теперь ведь мало кто вообще помнит, что была такая улица. Знают ее как Калининский проспект, а совсем уж по-старому - Воздвиженка. И не помнят, что там находился Коминтерн - как к нему ни относись, это ведь часть нашей истории. А в здании, где теперь аппарат Дома дружбы, был Международный аграрный институт. Там Имре Надь работал. Да кто там только ни работал!". Но Турок не сделал и такой книги. Начал, написал несколько маленьких очерков, и все.

Увы, это характерно для поколения Ерофеева и Турока. Вкус к мемуаристике был в сталинские времена отбит. Боялись даже записи для памяти делать. А теперь нет тех людей, пропало то бесценное, что хранила их память.

Возможно, в этом очерке я несколько идеализировал Николая Александровича. Совершил ту ошибку, против которой недавно предупреждал Николай Николаевич Болховитинов, говоря о воспоминаниях, публикуемых в последнее время о наших историках. Но, еще раз оценив трудности, которые вставали на пути моего научного руководителя, и его достижения, я все же думаю, что идеализация, если она и есть, все же невелика.

 

VIVOS VOCO!
Март 1998