VIVOS VOCO: Д. Холлоуэй, «Его отличало интеллектуальное благородство» (О В.Я. Френкеле)

Его отличало
интеллектуальное
благородство

Д. Холлоуэй
Профессор Станфордский университета

От своих высокообразованных родителей Виктор Яковлевич Френкель унаследовал любовь к музыке, искусству, литературе и, конечно, любовь к науке. Его отец, Яков Ильич Френкель, выдающийся физик-теоретик, знал лично многих знаменитых физиков Европы и Америки. Его биография, опубликованная Виктором Яковлевичем в 1966 г., - удивительный портрет человека, в не меньшей степени чем ученого, на социальном и политическом фоне, окружавшем его жизнь и работу.

Виктор Яковлевич был весьма энергичным исследователем и умелым и плодовитым автором. Именно его творчество способствовало нашему пониманию развития физики 20-го столетия и, в частности, освещению одного из самых значительных и влиятельных научных сообществ - физиков Советского Союза. Возможно, находясь под влиянием семейных традиций, он воспринял широкий взгляд на историю физики. Он писал о физике не только как о науке, но о физиках как сообществе, их взаимовлиянии и их отношениях с обществом и государством, в котором они жили. Кроме того, он проявлял глубокий интерес к тем связям, которые существовали между русскими физиками и их коллегами из остального мира.

В конце 70-х годов я начал знакомиться со статьями Виктора Яковлевича и его книгами. Я интересовался развитием ядерной физики и созданием ядерного оружия в Советском Союзе, и он стал для меня наиболее интересным историком советской физики как раз того времени и тех тем, которые имели отношение к моим исследованиям. Особенно ценными я считал его работы о Физико-техническом институте, из которого вышли многие ведущие физики, создававшие ядерное оружие. Вообще его работы отличались тщательностью, детальностью и информативностью и, по самому строгому счету, описывали тот исторический контекст, в котором существовала физическая наука. Поэтому я мечтал встретиться с ним.

Наша первая встреча состоялась в марте 1985 г. С коллегами из Станфордского университета я был в Институте востоковедения в Москве, а перед поездкой из Станфорда написал Виктору Яковлевичу о своей заинтересованности во встрече с ним. Институт востоковедения организовал мое путешествие в Ленинград. Я и сейчас четко помню наш первый разговор, состоявшийся в Физико-техническом институте. Виктор был тепло и дружески расположен и очень помог мне. Он показал мне комнату в институте, где ранее была лаборатория Курчатова, подарил несколько книг и препринтов, а также рекомендовал другие книги, изданные в Советском Союзе. Мы договорились о следующей встрече в тот же день, чтобы продолжить беседу, но эта вторая встреча оказалась очень короткой, поскольку Виктор Яковлевич должен был участвовать в траурном митинге. Мы встретились уже в тот день, когда Горбачев стал Генеральным секретарем ЦК КПСС, и наше дальнейшее сотрудничество и дружба развивались в контексте гласности и событий, происходивших в постсоветской России.

Двумя днями позже мы снова встретились в отеле, где я остановился, и беседовали в течение двух часов. При первой нашей встрече я передал ему оттиск своей статьи о решении советского руководства создать атомную бомбу, и теперь он прокомментировал ее. Он советовал мне продолжить начатую работу и в течение длительного времени оказывал огромную помощь. Он был благородным человеком и охотно предоставлял возможность пользоваться своими энциклопедическими знаниями о советской физике. Он сам был колоссальным источником для тех, кто изучал историю физики в Советском Союзе. Нужно еще сказать о нем как о превосходном собеседнике - живом рассказчике, переполненном информацией, с огромным запасом занимательных историй.

Мы встречались в Москве в декабре 1985 г. и потом в июне 1987 г. в Ленинграде. Один случай я вспоминаю с огромным удовольствием. Мы встретились в 10 часов вечера и гуляли по Ленинграду в течение трех часов, разговаривая на множество тем, включая историю города и политическую ситуацию в Советском Союзе. Ленинград был прекрасен этой июньской ночью, а Виктор Яковлевич был превосходным гидом, влюбленным в свой город. Он сжился с его историей, особенно интеллектуальной и художественной, и показал мне, среди многого другого, дома Набокова и Ахматовой. Он всю свою жизнь прожил фактически в одном районе Ленинграда и не мог понять, как это люди стремятся переезжать из города в город и в другие страны.

Он предложил мне пообедать у него дома, где я впервые встретился с его супругой, Ольгой Владимировной, и его детьми. Жорес Алферов, только что назначенный директором Физико-технического института, также присутствовал на этом вечере. Я помню, что мы говорили о фильмах, книгах и политике. Это был удивительный вечер, а Виктор Яковлевич и его семья - гостеприимны и теплы.

Я вспоминаю о подобной же встрече в марте следующего года. В Ленинграде происходила конференция, посвященная Вернадскому, в которой мы оба принимали участие. (Виктор Яковлевич любезно перевел короткий доклад, в котором я рассказал об интересе Вернадского к атомной энергии, и устроил его публикацию.) И снова он пригласил меня к себе домой. Я вспоминаю, что за столом мы много говорили о политике, Горбачеве и его значении в российской истории. К этому времени уже стало ясно, что в стране происходят глубокие перемены, но еще неясно было, куда эти перемены приведут. Это было время надежды на свободное общество, но также и опасений относительно направления политического развития.

В марте 1988 г. Виктор Яковлевич сказал мне об открывшихся возможностях выезжать за границу. Вместе с Питером Галлисоном, возглавлявшим курс истории науки в Станфорде, я пригласил его приехать к нам в декабре 1988 г. Он провел два семинара по истории советской физики и встретился со многими станфордскими учеными. Мы интересно побеседовали с историком Александром Даллиным и физиками Сиднеем Дреллом и Вольфгангом Панофски. Френкель работал в архиве Гуверовского института и Станфордской библиотеке, отбирая материал для своих проектов. Он также собрал коллекцию материалов, которые были недоступны в Советском Союзе. Я помню, что предоставил ему копию книги Александра Вайссберга «Обвиняемый», в которой детально описывались чистки в Украинском физико-техническом институте в Харькове в 30-е годы. Он не видел прежде этой книги и провел ночь, читая ее. Мы также побывали в различных местах на побережье Сан-Францисской бухты. Однажды вечером Виктор Яковлевич отправился с моим семейством в Сан-Франциско, и мы проехали через город на трамвае, распевая рождественские песни. Мы были чрезвычайно довольны. Надеюсь, и он тоже, хотя для него происходящее было весьма необычным.

Новая политическая обстановка оказалась чрезвычайно важной для исследований Виктора Яковлевича и его литературной деятельности. В Советском Союзе до эпохи гласности было невозможно свободно писать о социальном и политическом контексте науки. Положение начало меняться в конце 80-х. Многие стороны советской истории - включая историю советской физики - до этого были под запретом, а теперь их стало возможно изучать. Начали открываться российские архивы, стало легче выезжать за границу для научной работы. Виктор Яковлевич стремился как можно полнее использовать открывающиеся возможности и вел энергичные поиски новых источников в России, Европе и Соединенных Штатах.

Большая часть того, что Виктор опубликовал после конца 80-х, относилась к темам и людям, о которых он не мог писать раньше. Ярким примером может служить его книга о Матвее Бронштейне (написанная в соавторстве с Геннадием Гореликом); другой такой пример - книга о Хоутермансе. Важной чертой его работ было то, что они всегда базировались на свидетельствах очевидцев в форме писем, официальных документов и мемуаров. На этой богатой документальной базе создавались его полные жизни и интересные для чтения сочинения, а он непрерывно пополнял их новым материалом.

Одним из примеров, свидетельствующих о доступности к новым материалам, был прекрасный очерк об отце, который опубликован Виктором Яковлевичем в «Звезде» в 1991 г. В нем он рассказал о тех сторонах жизни отца, которых он не мог раньше касаться - а в каком-то смысле и не знал об их существовании в то время, когда писал упомянутую выше книгу об отце. Очерк имеет подзаголовок «Портрет гражданина» и хронологически описывает осложнения, возникшие у его отца с советской властью. В конце Виктор Яковлевич пишет о доброжелательности своего отца и о его роли в создании такого морального климата, который способствовал процветанию физики в Советском Союзе в 40-50-х - несмотря на многочисленные препятствия. Он восхищался добротой отца, его цельностью и мужеством и видел в нем образец, которому надо следовать. Моральные установки отца сильно повлияли на его собственный взгляд на науку. Он считал физику не только полем профессиональной деятельности, но и общностью людей, которые могли работать только в благоприятном для них моральном климате. И неудивительно, что Виктор Яковлевич держался именно такой точки зрения. Он сам был личностью, человеком чести, и эти качества проявлялись в его работах - и в том, как он использовал источники, которые он выбирал, и в его суждениях о людях. Его работы отражают убеждение, что для понимания физики необходимо изучать сообщество физиков, его нормы и образцы для подражания.

Любопытный факт, который повторяется в биографиях отца, - это неучастие Я.И.Френкеля в советском атомном проекте, хотя он был выдающимся теоретиком и написал одну из первых фундаментальных работ по теории деления ядра. Мы несколько раз обсуждали, почему так случилось. У него не нашлось достоверного объяснения. Он раньше сожалел, как рассказывал мне, что его отец не участвовал в проекте, но теперь рад этой его непричастности к созданию ядерного оружия.

В своем творчестве Виктор Яковлевич уделил много внимания отношениям между российскими физиками и их западными коллегами. Этот интерес отразился, например, в его работах об Иоффе и Эренфесте, о контактах Нильса Бора с советскими физиками, о Георгии Гамове и Фридрихе Хоутермансе. Тесные связи, существовавшие между российскими и иностранными физиками в первой трети 20-го столетия, были нарушены нацизмом и сталинизмом, второй мировой войной и холодной войной. Кое-какие связи сохранились посредством физических журналов и писем, но личные контакты были весьма не частыми в период с середины 30-х до середины 50-х. Изучая связи, существовавшие в начале столетия, Виктор Яковлевич подчеркивал роль, которую советские физики играли как часть интернационального сообщества, несмотря на то, что на какое-то время это сообщество оказалось разделенным.

После поездки Виктора Яковлевича в Станфорд в 1988 г. наши встречи продолжились в Москве и Ленинграде. Он устроил мне приглашение от Физико-технического института в октябре 1990 г. Вместе мы посетили Радиевый институт и, как всегда, продолжили наши интересные беседы об истории физики и о политической ситуации в Советском Союзе. Оптимизм 1988 г. угас, популярность Горбачева резко падала. Люди испытывали боязнь, что политические игры повернут вспять курс реформ. Оказавшись в США в октябре 1992 г., Виктор снова дней на десять приехал в Станфорд. Он сделал доклад на нашей небольшой конференции по ядерной физике и ядерному вооружению. Мы съездили в Монтерей вместе с Игорем Яковлевичем Головиным, который тоже принимал участие в конференции. Посетили Эдварда Теллера в его доме при Станфордском университете. Я помню озабоченность Виктора Яковлевича тем холодным приемом, который оказал Теллер Головину во время этого визита.

Мы провели вместе неделю в Дубне в мае 1996 г. на конференции по истории советского атомного проекта. Это была примечательная встреча, на которой были представлены доклады тех людей, которые непосредственно участвовали в проекте. Позднее, летом того же года, мы с женой приехали в Санкт-Петербург и были тепло встречены Виктором Яковлевичем и Ольгой Владимировной. Вскоре после этого я снова приехал в Санкт-Петербург и несколько дней был их гостем. Виктор Яковлевич и Борис Дьяков переводили мою книгу «Сталин и Бомба» на русский язык, и мы обсудили различные моменты перевода. Я помню день, когда мы приехали на семейную дачу, где хорошо потрудились над переводом, пока Ольга Владимировна работала в саду. Я сохранил огромную благодарность Виктору Яковлевичу за то, что моя работа пришла к русскому читателю. Он оказал мне большую помощь в написании книги. Это касается не только источников и специальной информации. Наши многочисленные беседы позволили мне найти путь к пониманию советской физики и физиков в более широком интернациональном контексте. После лета 1996 г. я его больше не видел.

В течение многих лет мы переписывались и обменивались книгами и статьями, но он был лучшим корреспондентом, чем я. Меня всегда удивляло, как быстро он писал - и письма, и статьи, и книги. У него была замечательная память и широчайший кругозор. Он собирал множество материалов и представлял их анализ в очень легкой и хорошо воспринимаемой форме. Он проделал огромную работу в освещении истории физики в Советском Союзе и, следовательно, внес значительный вклад в наше понимание физики XX в. Я очень счастлив, что знал его и работал с ним, чему много способствовали его доброта и благородство. Я счастлив, что имел огромное удовольствие быть его собеседником.