VIVOS VOCO: Л.Г. Лойцянский, "Воспоминания о Я.И. Френкеле"

С приближением к старости ячейки нашей памяти переполняются до отказа и практически перестают фиксировать новую информацию. Хорошо, по крайней мере, что они бережно сохраняют некоторые воспоминания далеких времен, казалось бы, безнадежно стертые в хаосе событий последующих лет. Однако, приступая к написанию очерка о выдающемся ученом Якове Ильиче Френкеле, моем учителе и наставнике, в дальнейшем ставшем для меня старшим товарищем и другом, я с грустью понимаю, что мои воспоминания о нем, особенно относящиеся к начальному, симферопольскому периоду нашего знакомства, очень фрагментарны. К сожалению, по обстоятельствам военного времени все имевшиеся у меня документальные материалы, связанные с жизнью и деятельностью Якова Ильича в эти годы (и в первую очередь его письма), утрачены, и я вынужден полагаться паевою память, сохранившую отчетливый образ атого замечательного человека и более или менее разрозненные конкретные факты и обстоятельства.

Я не физик, и поэтому не мне говорить о научных достижениях Якова Ильича в области физики. Однако в мою пользу говорит то, что я, как механик, старательно штудировал все учебные руководства Якова Ильича по теоретической механике, куда он включал и механику сплошных сред (гидродинамику и теорию упругости), полностью воспринял от него и широко и последовательно применял в своем преподавании векторное и тензорное изложение механики, которое он всегда с большим искусством пропагандировал. Кроме того, как это станет ясным из последующего, я, особенно на первых этапах своей научной и педагогической деятельности, неизменно пользовался особым вниманием Якова Ильича, который всегда уделял много времени для обсуждения наиболее сложных для меня вопросов науки и практики. Все это дает мне право считать Я. И. Френкеля своим первым учителем и наставником. При этом я ни в коей мере не умаляю роль других своих учителей, и прежде всего А. А. Фридмана, Н. М. Крылова, Л. А. Вишневского, - о них будет речь в дальнейшем. Но Яков Ильич теплотой своего сердца как-то особенно привязывал меня к себе и стал для меня навсегда идеалом учителя и человека. Никогда мне не забыть, как при всей своей предельной занятости Яков Ильич находил время даже для редактирования моих первых научных работ, заботился об их опубликовании, а иногда и переводил их на иностранный язык.

Вот почему я с радостью откликнулся на предложение поделиться своими воспоминаниями о Я. И. Френкеле.

Сейчас, когда с момента первого моего знакомства с Яковом Ильичем прошло почти пятьдесят пять лет, а со дня его безвременной кончины (он умер 58 лет, в полном расцвете творческих сил) - более двадцати лет, передо мною, как живой, стоит Яков Ильич, с его полным ума и искрящегося юмора, доброты н ласковости взглядом, с широко открытым для окружающих сердцем, готовый всегда не на словах, а на деле прийти на помощь, оказать моральную, а если понадобится, то и материальную помощь.

Редко в жизни мне приходилось встречать человека, который бы так охотно и полно отдавал свое время и внимание людям, как это делал Яков Ильич. Сколько раз в дальнейшем я сталкивался с совершенно другим отношением со стороны подчас и неплохих людей, которые не могли, а может быть, и не умели сосредоточиться на поставленном вопросе. Сколько раз мне приходилось наблюдать невидящие глаза и неслышащие уши, понимать, что важный для меня разговор идет впустую. Не таков был Яков Ильич. В нем чувствовалось искреннее желание как можно глубже вникнуть в сущность задаваемых вопросов, полнее ответить на них, так что каждый случай такого рода общения с ним доставлял не только удовлетворение, но и просто радость. Надо ли добавлять, что в этих беседах Яков Ильич щедро делился с собеседниками своими собственными мыслями и идеями, иногда тут же намечая пути их дальнейшего развития. Думаю, что это было одной из причин, почему его так высоко ценили и любили ученики и товарищи по работе.

Чтобы дать правильное представление о моем первом знакомстве с Яковом Ильичем в тот далекий симферопольский период (1918-1920 гг.), когда я, студент физико-математического факультета Таврического университета в Симферополе, впервые увидел уже обратившего на себя внимание высокоодаренного физика-теоретика, молодого приват-доцента университета Я. И. Френкеля, следует хотя бы вкратце описать ту весьма своеобразную обстановку, в которой приходилось тогда жить и работать.

Осенью 1918 г. мне, студенту 2-го курса математического отделения физико-математического факультета Петроградского университета, еще не достигшему восемнадцати лет от роду, пришлось совершить очень сложное по тому времени путешествие с севера на юг, через всю зону немецкой оккупации. Непосредственной целью моего путешествия являлся Симферополь, где жил мой тяжело больной брат, скончавшийся вскоре после моего приезда. В Симферополе тогда находился Таврический университет, только недавно переехавший из Ялты, где он был организован по инициативе проживавших на Южном берегу Крыма крупнейших ученых, профессоров высших учебных заведений центральной России, как филиал Киевского университета св. Владимира.

Забегая несколько вперед, отмечу, что Таврический университет после восстановления в Крыму Советской власти получил самостоятельность и стал называться Крымским университетом им. М. В. Фрунзе, а впоследствии, после возвращения основной профессуры в свои университеты, стал педагогическим институтом. В настоящее время он снова преобразован в университет.

В Таврическом университете я получил возможность продолжить свое образование на имевшемся там математическом отделении физико-математического факультета. Поступив на 2-й курс, я стал единственным студентом на этом отделении; только позже появилось несколько студентов младших курсов. В университете преподавали великолепные математики, которым я обязан своей дальнейшей научной и педагогической деятельностью. В блестящей плеяде моих учителей объединились: петербургская математическая школа в составе двух будущих академиков - Н. М. Крылова и В. И. Смирнова - и члена-корреспондента АН СССР Н. С. Кошлякова, московская школа академика Н. Н. Лузина. представленная талантливыми математиками Л. А. Вишневским и А. С. Кованько, харьковская школа в лице М. А. Тихомандрицкого. Прикладную математику преподавал крупный специалист, автор многих новых математических приборов и демонстрационных макетов, профессор Петроградского политехнического института М. Л. Франк. Он же был главным помощником Н. М. Крылова в организации математического кабинета, послужившего центром, объединившим всех математиков университета.

Специалистов по теоретической механике в университете не было. Лишь проездом побывали в Симферополе два крупнейших русских механика: Г. К. Суслов и П. В. Воронец. Последний блестяще прочел курс лекций по вариационному исчислению, использовав для этого собственноручные записи лекций знаменитого немецкого математика и одного из основоположников вариационного исчисления К. Вейерштрасса. Единственным лектором по физике был Я. И. Френкель. Он читал лекции по сильно сокращенной программе для медицинского факультета. Однако во всех известных в то время курсах полностью отсутствовало изложение новых, тогда только зарождавшихся идей теории относительности и строения атома. Глубокое, творческое изложение этих и некоторых других вопросов физики того времени я впервые услышал от Якова Ильича, в его замечательных докладах, которые он делал в Симферополе.

Общее положение в Крыму представляло собой калейдоскопическую смену властей.

Я прибыл в Симферополь, когда город был в руках армии Деникина. Мне бросились в глаза уже непривычные для петроградца остатки старого режима. В Симферополе существовал базар, где за призрачные деньги, пресловутые "керенки", ходившие в обращении целыми "простынями", можно было приобрести продукты питания. Однако предпочтение отдавалось обменным операциям. За большие деньги можно было пользоваться шашлычными и чебуречными, до поры до времени торговали греческие булочные, белые офицеры и спекулянты заполняли малочисленные кафе. Деникинская армия часто находилась в трогательном альянсе с батькой Махно. В эти дни улицы Симферополя заполнялись красочно разодетыми бандитами, разъезжавшими в извозчичьих пролетках и безнаказанно грабившими население.

Неустойчивая политическая обстановка, тяжелые материальные условия жизни, разгул террора мало располагали к серьезным занятиям. В этих трудных условиях учебная и научная жизнь в университете все же не прекращалась - читались лекции, работали лаборатории, происходили собрания научных обществ. Студентов, правда, было мало - подавляющее большинство их было мобилизовано.

В связи с этим мне хочется привести отрывок из письма Якова Ильича родителям от 2 февраля 1920 г., в котором он писал: "На первых двух курсах они (студенты, - Л.Л.) имеются в приличном количестве. На третьем слабее, в особенности по части математиков, представленных ныне одной персоной, самоотверженно отдавшей себя на растерзание Тихомандрицкому".

На лекциях Якова Ильича на медицинском факультете слушателей было достаточно, но подготовленность их к восприятию лекций оставляла желать лучшего. Особенно огорчали Якова Ильича результаты экзаменов, на которых обнаруживался низкий уровень знаний студентов-медиков. Доброта и большая внутренняя скромность заставляли Якова Ильича относить часть вины за плохие успехи студентов на свой счет как лектора, который не достаточно соизмерял содержание лекций с возможностями аудитории. На экзамен он смотрел как на продолжение своих лекций. Во время экзамена Яков Ильич разъяснял то, что студенту было непонятным. Такой педагогический подход я перенял от Я. И. Френкеля и стараюсь передать его своим ученикам. Когда они жалуются на плохую подготовку студентов и непонимание ими, казалось бы, самых простых вещей, я всегда рекомендую своим товарищам не скупиться на повторные объяснения, напоминая им, что и они когда-то в этих вопросах пе разбирались. Для меня в этом заключается выполнение одного из заветов Я. И. Френкеля.

Яков Ильич обладал исключительно располагавшей к себе внешностью. Его взгляд был всегда полон искреннего доброжелательства. В те далекие годы одет он был по-профессорски, что означало неизменное наличие пиджачной пары, белого крахмального воротничка и галстука. К чести супруги Якова Ильича, он всегда производил впечатление, что называется, ухоженного человека. Это в то время особенно бросалось в глаза, так как мы, студенты, да и большинство горожан, ходили в поношенных военного образца защитных рубашках, а на ногах носили деревянные дощечки с ремешками, что-то вроде сандалий, стук от которых раздавался по всему городу. Только зимой появлялись купленные на базаре у солдат шинели и стоптанные башмаки.

Яков Ильич был прекрасно математически образован и, естественно, тяготел к ученым, группировавшимся вокруг Н. М. Крылова и организованного им Математического общества Таврического университета. Он был завсегдатаем математического кабинета, где постоянно собирались математики. Здесь и произошло мое первое знакомство с Яковом Ильичем. Надо сказать, что, благодаря хорошему почерку и отсутствию пишущих машинок, я стал, конечно, на общественных началах чем-то вроде технического секретаря общества и вместе с тем личного секретаря Н. М. Крылова.

Это обстоятельство, естественно, приблизило меня к моим учителям, которые привыкли видеть меня, единственного студента, в своем кругу и очень хорошо ко мне относились. В одно из многочисленных посещений Яковом Ильичем нашего кабинета я был представлен ему, и между нами сразу же установились простые, почти товарищеские отношения. Это объяснялось не только мягкостью Якова Ильича в отношениях с людьми. Тому была еще одна причина, о которой мне впоследствии сообщила Сарра Исааковна, - я напоминал Якову Ильичу трагически погибшего в Ялте младшего брата Сергея, и это вызывало в нем очень теплое ко мне отношение.

Якову Ильичу вообще импонировала простота взаимоотношений студентов и преподавателей, которая тогда была далеко не общепринятой. В связи с этим я вспоминаю, как впоследствии, уже в Ленинграде, Яков Ильич, только что вернувшийся из Англии, восторгался обращением преподавателей Оксфорда и Кембриджа к студентам по именам, совместным их участием в спортивных играх и т.п. В коллективе, группировавшемся вокруг Н. М. Крылова, Яков Ильич был самым молодым его членом. Однако поразительная живость восприятия, научная эрудиция, яркость таланта и высокая принципиальность снискали ему глубокое уважение товарищей. Особая дружба, впоследствии сохранившаяся на многие годы, связывала его с Н. М. Крыловым, Л. А. Вишневским, В. И. Смирновым и М. Л. Франком.

Я. И. Френкель был активным членом Математического общества, часто выступал на его собраниях с докладами, в которых всегда пропагандировал новые идеи теоретической физики. Как уже упоминалось, это были главным образом вопросы строения материи и теории относительности. На его доклады собирались профессора и преподаватели других факультетов и отделений университета. Среди них мне особенно запомнился выдающийся биолог А. Г. Гурвич, открывший лучи, названные им митогенетическими, источником которых в его опытах служил свежий срез луковицы. Существование этих лучей вызывало большие споры. Я. И. Френкель интересовался биологией вообще, а вопрос о сущности митогенетических лучей его особенно волновал, и это сближало его с А. Г. Гурвичем.

Долгое время я был единственным представителем студенчества на собраниях Математического общества. Но могу не заметить, что темы докладов были по преимуществу узкоспециальными, так что даже Яков Ильич откровенно говорил, что они иногда вызывают в нем скуку. К этому можно еще добавить, что мои дорогие учителя забавлялись тем, что для практики читали свои доклады на различных иностранных языках. Мне сейчас доставляет удовольствие вспомнить, с какой радостью я посещал все собрания Общества и как много, несмотря на большие трудности усвоения содержания докладов, они мне дали для будущей научной работы.

Доклады Якова Ильича представляли для меня также большую трудность, она была связана главным образом с необычным для моих классических физических представлений содержанием. Особенно это, конечно, относилось к тем докладам, которые касались идей специального и общего принципа относительности. Выступления Якова Ильича, носившие характер пропаганды новых физических теорий в кругах математиков, были захватывающе интересны. Его доклады редко отличались особой методичностью. Они плохо мирились с заранее подготовленным планом, а иногда просто выходили за рамки намеченной темы. При обдумывании предстоящего доклада он попадал в плен новых мыслей и идей и, что называется, на ходу менял содержание доклада. То же можно было сказать и о лекциях, которые я слушал впоследствии. В изложении Я. И. Френкеля всегда присутствовал элемент импровизации. Идей всегда было много, одни из них получали на лекции свое завершение, другие отвергались, но все это вместе взятое придавало его лекциям тот особый колорит, который, естественно, привлекал лишь часть аудитории. Если, по известному выражению, искусство должно волновать, то хочется сказать, что лекции Якова Ильича полностью отвечали этому требованию, - они глубоко волновали слушателей, вызывали в них стремление к дальнейшему познанию. В этом заключался особый талант Якова Ильича как лектора, и в этом была его творческая сила как учителя. По принятому условному разделению ученых на классиков и романтиков, Я. И. Френкель, несомненно, принадлежал ко второму типу, что, само собою разумеется, не помешало ему стать классиком науки.

К концу 1920 г. политическая обстановка в Симферополе стала особенно напряженной. Яков Ильич был убежденным красным и не скрывал этого ни в речах, ни в делах. Еще в 1918 г. он занимал руководящую должность в системе народного образования. С приходом белых он подвергся аресту, продолжительное время ему приходилось скрываться от белой разведки. Нас, молодежь, это еще более привлекало к Якову Ильичу. Не мешало это и

той искренней дружбе, которая связывала его с лучшими представителями ученых Таврического университета. Вместе с тем мне врезались в память некоторые факты, говорившие о том, что в среде профессоров существовала - правда, незначительная - реакционно настроенная группировка. Вспоминается такой случай. Известный своей жестокостью белогвардейский генерал Слащев - как мне представляется, прототип генерала Хлудова из известной пьесы М. Булгакова "Бег" - расстрелял прибывшую к нему в Джанкой делегацию Таврических профсоюзов. Негодование, вызванное этим событием, вылилось в объявление профсоюзами всеобщей трехдневной забастовки и траура. Город замер, жизнь в нем остановилась. По требованию профессуры и студенчества прекратились и лекции в университете. Каково же было общее возмущение, когда один из профессоров заявил, что он не примыкает к забастовке, завтра утром придет на лекцию и покинет аудиторию только после того, как убедится, что она пуста. Были и такие.

После блестяще проведенного под руководством М. В. Фрунзе перекопского наступления белая армия, оставив в наследство разруху и голод, откатилась к Южному берегу Крыма и оттуда в панике погрузилась на предоставленные западными союзниками военные транспорты. Так окончилась контрреволюционная эпопея в Крыму, и в середине ноября 1920 г. отряды Красной Армии вошли в Симферополь.

Никогда не забуду той радостной встречи, которую устроило население Симферополя вошедшей на рысях буденновской кавалерии. Весь день до позднего вечера по главным улицам города мчался нескончаемый поток всадников и тачанок с пулеметами. Начиналась, и на этот раз уже окончательно, новая жизнь. Сразу же после установления Советской власти в Симферополе Яков Ильич был назначен заведующим отделом высшего и профтехнического образования Крымнаркомпроса и принес на этом посту большую пользу, особенно Таврическому университету.

Советская власть делала все для восстановления в Крыму нормальной жизни и, прежде всего, начала борьбу с голодом. По инициативе и при непосредственной помощи Якова Ильича, как заведующего отделом высшего образования Наркомпроса, была организована специальная столовая для студентов. Паек, правда, был невелик. Он состоял из кусочка хлеба, плоской тарелочки с кашей из крупной перловой крупы, называвшейся тогда "шрапнелью", и лежащего сверху кусочка селедки или нескольких мелких рыбешек - хамсы. Но все же этот паек для нас, голодающих, играл, вероятно, очень большую роль, если я о нем так долго помню. Яков Ильич тоже голодал, но никогда не хлопотал о персональном для себя пайке, как это делали в то время некоторые из его коллег. Он больше думал об окружающих, чем о себе, и это проявлялось во всем.

В этот период я особенно сблизился с Я. И. Френкелем. Мы с увлечением отдавались работе в советских учреждениях. Несмотря на свою молодость (мне не исполнилось тогда еще двадцати лет), я стал начальником подразделения Политотдела Крым-инспекции военно-учебных заведений, сотрудничал в журнале "Курсант Крыма" (первый номер этого журнала, содержащий две мои статьи, я бережно храню до сих пор), вел обширную политико-просветительскую работу на командных курсах Крыма. По характеру своей деятельности я часто обращался за помощью к Якову Ильичу и всегда ее получал. Сближало нас и общее желание как можно скорее возвратиться в Петроград.

С приходом Советской власти университет ожил. Началось регулярное чтение лекций, развернулась научная работа, но, конечно, это не могло идти ни в какое сравнение с тем, что в то время происходило в Петрограде и в Москве.

В августе 1919 г. начались занятия на вновь открытом по инициативе группы выдающихся ученых, возглавляемой А. Ф. Иоффе, физико-механическом факультете при Петроградском политехническом институте; начал свою научно-техническую деятельность созданный почти одновременно Физико-технический институт, ныне носящий имя своего организатора.

Яков Ильич уже ездил однажды из Симферополя в Петроград, укрепив имевшиеся научные связи, и оттуда с оказией к нему шли письма, книги и журналы. Теперь настало время его окончательного возвращения к большой науке, в Физико-технический институт, где его уже ждали. Открывалась также широкая возможность и воспитания талантливой молодежи, которая со всех уголков страны устремилась в Петроград.

На фоне этого важного этапа в жизни Якова Ильича в моей памяти всплывает факт, сравнительно мелкий, но характеризующий педагогические взгляды Якова Ильича. Расставаясь с симферопольскими друзьями, он, не сомневаюсь, нашел для каждого из них теплые, душевные слова. Для меня же это прощание обернулось "роковыми последствиями". Понадеявшись на мою сознательность, Яков Ильич предложил мне вперед проставить зачет по оставшимся к тому моменту не сданным разделам физики. Я легко дал себя уговорить и охотно принял этот дар из рук Я. И. Френкеля, так как опасался, что после его отъезда некому будет принимать от меня этот входивший в учебный план зачет. Должен теперь сознаться, что по своему крайнему легкомыслию я в то время так и не проработал курсов электродинамики и статистической механики, и это не могло не отразиться на всей моей последующей научной и педагогической деятельности. Значительно позже эти знания стали для меня совершенно необходимыми. Мне кажется, что самостоятельное освоение их в уже немолодом возрасте происходило значительно трудное и было менее эффективным, чем проработка тех же предметов в студенческие годы.

Мы, симферопольские Друзья и товарищи Якова Ильича, с грустью провожали его в Петроград. Беспокоились мы о том, как он преодолеет тяготы такого сложного пути, как он освоится с жизнью в Петрограде.

Первые же письма от Я. И. Френкеля пас успокоили и обрадовали. Они были восторженными, и в каждой строчке сквозил тот общий подъем, который делал изобилующую трудностями жизнь в молодой Советской Республике столь привлекательной, особенно для тех, кто смело смотрел в будущее. Можно себе представить, как стосковался Яков Ильич по большой научной и педагогической деятельности и как он был счастлив, обретя сразу и то и другое в двух детищах А. Ф. Иоффе - в Физико-техническом институте и физико-механическом факультете Политехнического института. И, конечно, в каждом письме Яков Ильич звал всех нас в Петроград, где потребность в ученых и преподавательских кадрах была столь велика.

Весной 1921 г. я закончил математическое отделение физико-математического факультета Крымского (Таврического) университета им. М. В. Фрунзе. Однако у меня не было внутреннего убеждения в законченности образования. Перед окончанием университета я по собственной инициативе и при помощи Н. М. Крылова поступил на работу в конструкторское бюро авиационного завода фирмы "Анатра" в Симферополе. Руководил конструкторским бюро талантливый инженер, который, несмотря на тяжелую обстановку, энергично работал над постройкой самолета по своему проекту. Много дней я провел с ним в конструкторском бюро и в ангаре, где собирался его самолет, и до сих пор с благодарностью вспоминаю этого интересного человека, благодаря которому за короткое время моей, по нынешней терминологии, преддипломной практики у меня появился глубокий интерес к инженерным, в частности авиационным, расчетам.

Работа на заводе зародила во мне стремление приложить полученные в университете математические знания к технике - и в первую очередь, конечно, к аэромеханике. По дружескому совету Якова Ильича, следившего за ходом моего образования, я решил окончить физико-механический факультет Петроградского политехнического института, который, по идее А. Ф. Иоффе, как раз и должен был готовить специалистов, имеющих хорошее теоретическое, в том числе и математическое образование и к тому же умеющих применять полученные знания в различных областях техники. При этом меня особенно привлекала мысль - и ею я также был обязан Якову Ильичу - поступить на механическую специальность физико-механического факультета по разделу аэромеханики. Руководителем этой специальности и ее создателем был проф. А. А. Фридман, замечательный ученый, математик, механик и физик, основоположник современной динамической метеорологии, в дальнейшем ставший директором Главной геофизической обсерватории, организатор первого в Советском Союзе завода авиаприборов и вместе с тем летчик-бомбометатель, стяжавший себе славу в войне 1914-1917 гг. Перед своей безвременной кончиной в 1925 г. А. А. Фридман, один из первых в то время, совершил полет на воздушном шаре в высшие слои атмосферы.

Не могу не вспомнить о последовавшей позднее трагической гибели группы ученых, в том числе и ученика Я. И. Френкеля, выпускника физико-механического факультета, физика И. Усыскина, пытавшихся подняться на воздушном шаре в стратосферу. Здесь следует сказать, что Яков Ильич проявлял особый интерес к изучению физических явлений в атмосфере (проблеме атмосферных осадков, влиянию электризации на капли и струи, распространению ультразвуковых волн в атмосфере и др.). В этой области Яков Ильич не только вел интенсивную научную работу, но и был консультантом в Главной геофизической обсерватории им. Воейкова в Ленинграде.

В апреле 1922 г. я наконец возвратился в Петроград, снабженный рекомендательным письмом своего руководителя Н. М. Крылова к А. А. Фридману. Но, сознаюсь, больше всего я надеялся на поддержку Якова Ильича и в этом отношении, конечно, не ошибся. По его рекомендации я был принят в институт на четвертый курс физико-механического факультета.

Мне посчастливилось - я вскоре стал ассистентом кафедры тeopeтичecкoй механики, занял в передовом техническом заведении определенное общественное положение, получал заработную плату, а после присуждения мне, по ходатайству А. А. Фридмана, так называемого "золотого обеспечения" в размере трех червонцев в месяц - деньги, которые служили в те годы большим материальным подспорьем, - и "ученого пайка" смог вполне удовлетворительно жить, работать и учиться.

В эти тяжелые годы, а также и в дальнейшем я неизменно чувствовал к себе участие со стороны Якова Ильича и его супруги, Сарры Исааковны. Мне никогда не забыть того радостного утра, когда я имел случай еще раз убедиться в этом исключительно душевном и дружеском к себе расположении со стороны супругов Френкель.

Сосновка, где и поныне находится Политехнический институт, неподалеку от которого жили Френкели, в то время была далекой окраиной Петрограда, лесистым оазисом среди используемых под огороды пустырей. Политехнический институт по замыслу его организаторов был вынесен далеко за пределы города, чтобы отвлечь студентов от городских соблазнов и заставить их всецело отдать себя учебным занятиям. Трамваи - единственный вид транспорта, благодаря которому было возможно общение с городом, - в первые послереволюционные годы ходили очень медленно, да и то только в определенные часы. Давка в них была неописуемая, пассажиры висели на поручнях, заполняли межвагонные промежутки. Жители Сосновки были редкими гостями города. Поэтому нетрудно себе представить, как я был тронут,

когда на следующее утро после моего избрания в ассистенты в нашей квартире на Литейном, возле Невского, раздался звонок, и я открыл дверь Сарре Исааковне и Якову Ильичу, которые специально приехали из Сосновки, чтобы принести мне радостную весть о моем избрании и поздравить меня с новым и почетным для меня званием. Я бережно храню проподпесонный мне тогда томик стихов Анны Ахматовой "Четки" с надписью: "Нашему милому Таврическому „вундеркинду" в день перехода в Политехнический институт. Сарра Френкель, Лесное, 7 августа 1922 г.".

Мое знакомство с Саррой Исааковной состоялось только в Петрограде, так как она редко приезжала в Симферополь, оставаясь, кажется, по нездоровью в Ялте, где климат был мягче, чем в Симферополе. Сразу же после моего приезда в Петроград Яков Ильич ввел меня в свою семью, и для меня было болыпим счастьем попасть в атмосферу радушного гостеприимства и благожелательности, которая царила в небольшой, по поражавшей своим уютом квартире Френкелей в деревянном доме на Яшумовом переулке (ныне улице Курчатова), напротив Физико-технического института и вблизи Политехнического института.

Сарра Исааковна пользовалась всеобщей любовью и привязанностью друзей и учеников Якова Ильича. Молодая, сразу же располагавшая к себе привлекательной внешностью и большой внутренней культурой, добротой и ласковостью обращения, хозяйка дома всегда была центром внимания и душой собиравшегося у Френкелей общества. Она была большим знатоком изящной литературы, следила за всеми ее новинками у нас и за рубежом, любила и понимала поэзию, сама писала хорошие, полные лиризма стихи, но, кажется, никогда их не публиковала в печати. Обладая прекрасным литературным слогом и знанием иностранных языков, Сарра Исааковна была незаменимым помощником Якова Ильича в его научно-литературной деятельности. Но, быть может, самое главное ее достоинство - это умение создать тот семейный уют и хорошо налаженный быт, которые давали Якову Ильичу заслуженный отдых в его предельно напряженной деятельности.

Яков Ильич сохранил надо мной шефство и па первых порах моей преподавательской деятельности. С большой благодарностью вспоминаю помощь, оказанную мне Яковом Ильичем при моей подготовке к первому занятию по механике. А. А. Фридман предложил мне рассмотреть на этом занятии далеко но простой (во всяком случае для меня в то время) вопрос о движении материальной точки под действием притяжения к двум неподвижным центрам. Для этого мне следовало составить канонические уравнения задачи, разъяснить студентам метод Якоби интегрирования этих уравнений и, кроме того, проанализировать наиболее интересные случаи и подслучаи такого движения в зависимости от выбранных начальных условий. На лекции вопрос этот не был изложен. А. А, Фридман рекомендовал мпо использовать курс небесной механики Шарлие. Моему руководителю было невдомек, что полученные мною в университете знания по механике далеко не отвечали уровню данного мне поручения, что мой педагогический опыт был крайне незначителен и, наконец, даже то, что мое владение немецким языком, на котором был написан курс Шарлие, не позволяло мне свободно пользоваться этой книгой. А упражнения, которые мне предстояло проводить, должны были начаться через несколько дней. Я очутился на грани позора, но об отступлении не могло быть и речи. К кому мне было бежать за помощью как не к Якову Ильичу, и, как всегда, он нашел и время, и силы, чтобы помочь мне. Благодаря ему я справился с поставленной передо мной задачей. Потом дело пошло легче, хотя стоит подчеркнуть, что дальнейшие проводимые мною упражнения редко отличались по сложности от этих первых.

Мое положение облегчалось только тем, что моими студентами в этот первый год преподавания на физико-механическом факультете были прекрасно образованные, талантливые молодые люди, будущие академики Ю. Б. Харитон, В. И. Кондратьев, А. Ф. Вальтер и другие, сразу же ставшие моими друзьями и, по-видимому, простившие мне по доброте душевной все недостатки моего преподавания. Злые языки впоследствии говорили, что мы с ними часто вместо занятий всей компанией ходили в кино; вряд ли это было так. Однако я не уверен, что мои слушатели много чему научились от меня, являвшегося блестящим примером преподавателя, который знает на одну лекцию больше, чем его студенты; по для меня занятия с ними имели большое учебное и воспитательное значение.

В 20-х годах шел довольно острый спор о том, следует ли излагать курс теоретической механики на внутренне свойственном ей языке векторного исчисления или, в отличие от такого синтетического подхода, продолжать применять классические, аналитические представления (в проекциях на оси координат). Спор этот давно уже закончен, и в настоящее время все учебники теоретической механики используют векторный метод изложения. Однако в то время такие крупнейшие механики, как А. Н. Крылов, И. В. Мещерский, Е. Л. Николаи и многие другие отрицательно относились к этому нововведению, считая, что векторы в лучшем случае только служат для более краткого написания формул, но зато будто бы отвлекают студентов от понимания сути излагаемого вопроса.

У физиков такого спора не было. Они уже давно стали применять векторное, а также тензорное исчисление во всех областях физики и, конечно, пропагандировали этот метод в преподавании. Естественно, что мои руководители, Я. И. Френкель и А. А. Фридман, как физики, в своих лекциях демонстрировали совершенную необходимость использования векторного метода и подтверждали это убеждепис прекрасными иллюстрациями.

О моих взглядах на этот счет нечего было говорить. Воспитанный Яковом Ильичем, а затем и Н. В. 0глоблины.м, я свободно применял векторные операции на упражнениях, а затем, после безвременной кончины А. А. Фридмана, и в своих лекциях по теоретической механике и гидроаэродинамике. Яков Ильич уже более полувека тому назад широко использовал в своих лекциях векторное и тензорное исчисления, а в 1925 г. даже выпустил специальное руководство "Курс векторного и тензорного анализа с приложениями к механике", которое имело большое научное и учебное значение.

Хочу отметить, что в одном из своих ранних симферопольских докладов Яков Ильич заинтересовал меня трактовкой комплексных величин как векторов в плоскости и соответствующим их применением в механике, что я в дальнейшем широко использовал. Уместно будет также вспомнить, что мои первые научные работы относились как раз к применениям комплексных переменных в кинематике плоских механизмов с двумя степенями свободы и их использованию для конформных отображений. Редактирование этих первых моих заметок и перевод их на французский язык взял на себя Яков Ильич.

Другим немаловажным программным вопросом в преподавании курса теоретической механики, в котором Яков Ильич смело следовал наиболее передовым тенденциям тех лет, являлся вопрос о включении в этот курс, наряду с понятиями материальной точки, системы материальных точек и абсолютно твердого тела, также и основных представлений о деформируемой сплошной среде - упругом, жидком и газообразном теле. Сейчас уже многие соглашаются на такое введение элементов механики сплошной среды в вузовские и втузовские курсы теоретической механики. Однако имеется и оппозиция. В моем докладе на заседании 1-го Пленума научно-методического совета по теоретической механике Министерства высшего и среднего специального образования СССР, происходившего 18-20 мая 1972 г. в Таллине, я ратовал за этот шаг в деле преподавания теоретической механики, * показав, насколько при этом обогащается и оживляется изложение курса теоретической механики. Реакция на мой доклад со стороны основной части профессуры могла бы быть оценена выражением: "с одной стороны, нельзя не признать, с другой - нельзя и согласиться". Между тем, мне хочется это подчеркнуть, идея введения в курсы механики элементов механики сплошных сред уже давно была осуществлена Яковом Ильичем как в ранее цитированном руководстве 1925 г., так, особенно, и в переработанном и расширенном курсе, ** в котором вопросы механики сплошных сред составляли около 20% всего объема.

* Лойцянский Л. Г. Курс теоретической механики в свете требований современной практики. - Сб.: Теоретическая механика, № 4, М., "Высшая школа", 1974.
* * Френкель Я. И. Курс теоретической механики. М.-Л., 1940.

Наконец, стоит упомянуть еще об одном до поры до времени оставшемся нерешенном споре о введении во втузовский курс теоретической механики элементов специальной теории относительности и некоторых основных положений (в первую очередь принципа эквивалентности сил инерции и тяготения) общей теории относительности. В этом вопросе, так же как и вообще в направлении максимального "офизичивания" курса теоретической механики, Я. И. Френкель и А. А. Фридман всегда занимали передовые позиции. В настоящее время мы, несомненно, уже подошли к такому этану развития техники, когда только что перечисленные разделы должны занять и в ближайшее время, по-видимому, займут свое место в преподавании теоретической механики. Я. И. Френкель учил, да это было и девизом всего физико-механического факультета, стремиться к проникновению физики в технику. Это целиком и полностью относится и к теоретической механике, которая, в свое время повернутая сильными руками А. Н. Крылова, Н. Е. Жуковского и некоторых других механиков первой четверти XX в. к технике, сейчас нуждается в сближении с физикой.

Вернусь к 20-м годам. После переезда в Петроград Яков Ильич погружается в атмосферу кипучей научной деятельности. С ним работают его многочисленные увлеченные наукой, талантливые ученики. В этот период Якова Ильича направляют за границу, где он сближается с физиками, имеющими мировую известность, подолгу у них работает. Вернувшись домой, он делится с товарищами по работе и учениками последними достижениями физики и своими оригинальными результатами. В кругу друзей Яков Ильич красочно рассказывает о завязавшихся знакомствах с зарубежными физиками, делится своими впечатлениями о постановке высшего, в частности физического, образования. Его особенно поражает постановка преподавания в двух английских учебных заведениях: Оксфорде и Кембридже. Ему очень нравится система наставников, живущих в одном общежитии со студентами, обедающих с ними за одним столом, принимающих участие в совместных спортивных играх и, что самое главное, следящих за учебными занятиями студентов, проводящих репетиции по отдельным предметам и готовящих студентов к экзаменам. Якова Ильича привлекает в этой или в другой, подобной ей, но более приспособленной к нашей действительности системе возможность ознакомления со способностями отдельных студентов с целью отбора наиболее талантливых для научной работы.

Рассказы Якова Ильича о его первых командировках за границу сопровождались меткими характеристиками ученых, с которыми он там встречался, живым описанием культуры страны, где он побывал, будь то живопись или архитектура, театр или кино или, наконец, просто народный быт и его красочные особенности. Многое уже забылось, но общее впечатление от этих рассказов осталось. Нас всегда поражала удивительная наблюдательность Якова Ильича, его склонность к глубокому анализу увиденного и, конечно, тонкий юмор, который делал его рассказы особенно привлекательными.

Я. И. Френкель много, очень много пишет. Это оригинальные научные статьи, которые он отсылает для публикации в отечественные и зарубежные журналы, монографии и курсы, которые издаются в Советском Союзе, переводятся на иностранные языки и печатаются за рубежом. И, наконец, это большое число научно-популярных статей для журналов и газет. В них Яков Ильич продолжает начатую еще в Таврическом университете пропаганду в широких массах читателей последних достижений физики. Он становится выдающимся ученым у себя на родине, а вскоре завоевывает и мировое признание. Не мне говорить о научных заслугах Якова Ильича, но я с гордостью за своего учителя и с большой радостью следил за его успехами в науке. Слава известного ученого ни на йоту не изменила Якова Ильича. Он оставался тем же простым, душевным, отзывчивым и легко доступным человеком, как и раньше.

Дом Френкелей - и в этом, конечно, была большая заслуга Сарры Исааковны - всегда был открыт для друзей. Мы все понимали, как мало у Якова Ильича свободного времени, и не злоупотребляли его обществом, но трудно было устоять, когда он со своей обычной улыбкой приглашал нас то по отдельности, то всех вместе к себе, где, кроме увлекательных бесед и приятного общения с супругами Френкель, нас ожидал еще и хлебосольный дом. В семье очарование Якова Ильича еще более раскрывалось. Изумительная широта научных интересов и своеобразие чисто френкелевского интеллекта делали эти встречи позабываемыми. Возникали дискуссии по злободневным вопросам в различных областях наук. В дискуссии Яков Ильич был особенно силен. Он отличался недюжинной способностью сразу же схватывать суть и с поразительной быстротой выдвигать теории, служащие для разъяснения дела. Что греха таить, иногда эти теории бывали слишком скороспелы и тут же отвергались, причем он сам принимал участие в их низвержении я делал это с тонким юмором, без малейшей примеси досады.

Впоследствии Френкели заняли квартиру сначала в первом, а потом во втором профессорском доме. Обстановка изменилась, появилась изящная мебель, предметы искусства, столовая значительно увеличилась, гостей стало больше, приезжали и коллеги из-за рубежа, но дух простоты и радушия сохранился прежним.

Вечера в доме Я. И. Френкеля всегда были очень интересны, на них собирались не только крупные ученые, но и представители искусства. В памяти сохранились воспоминания о вечере, на который был приглашен Ираклий Андроников, широкоизвестный мастер устного рассказа. После его выступления в Доме ученых в Лесном (Яков Ильич тогда был председателем его Совета, н под руководством Френкеля научно-пропагандистская, культурная и общественная работа в Доме ученых процветали) Яков Ильич пригласил Андроникова с женой и некоторых присутствовавших на вечере друзей к себе домой. Здесь, в привычной обстановке радушия и дружбы, Ираклий Андроников раскрыл перед нами весь блеск своего таланта. Мы от всей души наслаждались юмором этого замечательного артиста и литератора. Брат Ираклия Андроникова, талантливый физик) Элевтер Андроникашвили, директор Физического института в Тбилиси и действительный член Грузинской Академии наук, был учеником Якова Ильича. До сих пор, встречаясь, мы всегда с большой любовью вспоминаем о нашем общем учителе.

Я уже упоминал, что Яков Ильич был очень ярок в дискуссиях. Как известно, наука не может развиваться без дискуссий; все же нас не балуют крупными по теме и широкими по охвату участников диспутами. Видно, среди наших ученых сейчас нет таких людей, которые смогли бы или хотели бы заняться трудным делом организации диспутов.

Я только один раз присутствовал на действительно большом и интересном диспуте. Это был диспут о природе электрического тока, организованный, как мне помнится, по инициативе Якова Ильича, привлекшего к этому диспуту крупного электротехника, профессора Политехнического института, впоследствии академика В. Ф. Миткевича.

В одной из самых больших аудиторий Политехнического института, как говорится, яблоку было некуда упасть. Предмет спора - какой теории электрического тока, фарадеево-максвелловской или новой электронной, следует отдать предпочтение - был в то время достаточно острым. Всех привлекала авторитетность участников диспута, да и тема дискуссии была близка как физикам, так и инженерам. Были и просто любители зрелища, в данном случае необычной формы общения между учеными. Зная остроту восприятия и прямодушие Якова Ильича, его полемическую запальчивость, кое-кто ожидал скандала. Их расчеты не оправдались. На диспуте присутствовали и выступали известные советские физики во главе с А. Ф. Иоффе, хорошо была представлена и инженерная группа, возглавляемая В. Ф. Миткевичем. Присутствовал и выступал в дискуссии находившийся в то время в Петрограде замечательный голландский физик Пауль Эренфест, сразу же завоевавший любовь аудитории своим блестящим красноречием (он говорил по-русски, но с сильным акцентом, путая иногда ударения, что совершенно не мешало восприятию его мыслей), большой эрудицией и каким-то особенным, я бы сказал, благородством речи. Он отдал должное обеим сторонам участников диспута и показал, что, собственно говоря, нет оснований для предпочтения одной теории другой, так как каждая из них успешно служит для описания процесса распространения электрического тока, а взятые вместе они делают это описание всесторонним.

На этом диспуте во всем блеске проявилась поразительная острота ума и быстрота восприятия и реакции Я. И. Френкеля, который искусно и молниеносно парировал возражения противника, нанося ему сразу же новые удары. Мы, физико-механики, конечно, горой стояли за Якова Ильича и были весьма воинственно настроены по отношению к другой стороне фронта, где расположились электромеханики. Диспут имел громадный успех. Думаю, что и для тех и для других он был очень полезен. Результаты диспута были в дальнейшем опубликованы и еще долго обсуждались в широких кругах студентов, инженеров и научных работников.

Мои воспоминания не будут полными, если в заключение я не остановлюсь еще на одной, представляющейся мне важной, черте дорогого мне образа Якова Ильича. Я хочу рассказать о яркой артистичности его натуры, проявлявшейся не только в его мощной научной фантазии - одной из важных основ научного творчества, но и в его любви к музыке и глубоком ее понимании - Яков Ильич увлеченно играл на скрипке, в его владении кистью - в свободное время он писал маслом портреты друзей, родных и знакомых. У меня сохранился мой портрет, написанный рукой Якова Ильича.

Чрезвычайно перегруженный работой, Яков Ильич умел - и это было большим счастьем - полностью отключаться от напряженных размышлений и обращался к области искусства, а то и просто предавался отдыху в веселой компании. Я часто наблюдал его на дружеских встречах, когда все мы, отрываясь от своих повседневных занятий, отдавались беззаботному веселью, забавляясь разнообразными играми и шарадами, которые в компании взрослых интеллигентных людей приобретали, скорее, форму любительских спектаклей. Вот где с поразительной яркостью проявлялись артистические, режиссерские и исполнительские таланты Якова Ильича.

В те годы деятели науки и культуры всех возрастов объединялись вокруг Дома ученых в специально организованном для отдыха санатории, в обиходе называемом "Сандомуч". Я на всю жизнь сохранил благодарность к тем представителям старшего поколения, уже приобретшим славу в науке и искусствах, которые не чурались нас, молодежи, а наоборот, вместе с нами гуляли, веселились и попутно так много давали для нашего развития. Это были такие замечательные представители старой русской интеллигенции, как сподвижник В. Г. Короленко, сотрудник журнала "Русское богатство", видный журналист (кстати, инженер по образованию) А. М. Редько; крупный уже в то время экономист и ставший в дальнейшем выдающимся ученым в области экономики, добавлю, блестящий скрипач и коллекционер скрипок В. В. Новожилов; известный литератор и юморист

Д. О. Гликман, скрывавшийся, что мне запомнилось, под загадочным псевдонямом "Дух Банко"; знаменитый органист И. А. Браудо; профессор консерватории А. Н. Кобылянский; молодой, вскоре трагически погибший талантливый литературовед-пушкинист С. Гессен и многие другие, столь же замечательные по своей большой культуре люди. Мы часто встречались, собираясь по вечерам друг у друга. В то время не было такого противопоставления молодежи людям зрелого возраста, как это иногда наблюдается сейчас.

На одной из таких встреч у меня дома я ввел в этот круг супругов Френкель и нашего общего друга Г. А. Гринберга. Надо сказать, что мои друзья, благодаря своей простоте и непринужденности, легко вошли в новую компанию, а Яков Ильич сразу же стал, что называется, душой общества. Его глубокие и разносторонние знания, блестящий талант собеседника, тонкий юмор и, особенно, столь характерная для него общительность и благожелательность сделали его центральной фигурой нашего круга.

Яков Ильич стал главным заводилой в воскресших тогда старинных играх, будь то постановка шарад или другие забавы того же рода. Как-то на вечере в моем доме Якову Ильичу пришлось представить входивший в шараду слог "хан". Он быстро опустошил бельевой комод, и вмиг в его руках появилась незатейливая бутафория в виде халата и чалмы для хана и пышных одеяний для его жен. Конечно, тут же им был сочинен соответствующий диалог. Успех шарады был неописуемым.

Таков был - в большом и в малом - мой учитель и друг, Яков Ильич Френкель, поразительный человек, оставивший после себя громадное наследие в современной физике, а о себе светлую память в сердцах своих друзей и учеников.