Эрнст Кренкель

ЛАГЕРЬ  ШМИДТА

Глава из книги "RAEM - мои позывные"

.

Первый день. Правительственная комиссия. Для нашего спасения мобилизовано все. На собаках к лагерю Шмидта. Дисциплина, дисциплина, дисциплина! Газета "Не сдадимся". Заседание партийной ячейки. Штабная палатка. Как мы жили на льду. Правительственная радиограмма. Наши аэродромы. Рассказы Шмидта. Ляпидевский спасает женщин и детей. Лед ломает наш лагерь. Вместе с самолетами готовы в путь дирижабли. Болезнь Шмидта.

.

Не знаю, был ли удовлетворен господь бог в первый день творения, но лица челюскинцев, вылезавших утром 14 февраля из спальных мешков, я видел собственными глазами. Оглядывая построенный за ночь палаточный город, мы не испытывали особого восторга. После уютных кают холодные палатки, где люди лежали друг на друге, никак не радовали. Однако никто не жаловался. Все прекрасно понимали - прошли только самые первые, самые трудные часы. Дальше должно быть легче. Наша судьба во многом зависела теперь от нас самих. Конечно, еще находясь в дрейфе, мы знали, что угроза гибели висит над кораблем, как дамоклов меч. Понимая свое положение, мы готовились к самому неприятному. Теперь нужно было приспособиться к сложившейся ситуации, а это было совсем не просто... Десяток кособоких палаток, шест, гордо именуемый радиомачтой, унылый самолетик и разбросанные там и сям грузы... Не очень весело. Житейская мудрость гласит: что нельзя изменить, то надо терпеть. Даже в трагических условиях было место для шутки и смеха. Наш старший помощник капитана Сергей Васильевич Гудин - подтянутый моряк, из своих сорока лет проплававший двадцать два года, отвечал за порядок на корабле. Эту обязанность Гудин выполнял с завидным педантизмом. Стоял хохот, когда Петр Ширшов рассказал о том, какими страшными глазами посмотрел на него Гудин, когда Петя, вместо того чтобы бежать кругом за какими-то очень нужными ему приборами, недолго думая, разбил окно в каюте и достал все через выбитое стекле* - И подумать только! Сознательно, преднамеренно разбить стекло каюты! Не нужно было напрягаться, чтобы вообразить себе осуждающее выражение лица нашего строгого и непоколебимого в вопросах порядка Сергея Васильевича. А кто-то уже травил другую историю: - Ребята, слыхали, как наш стармех начудил? "Челюскин" тонет, а он вошел к себе в каюту, открыл шкаф, а там новенький заграничный костюм. Посмотрел он на него и закрыл шкаф: ну куда его брать на лед, помнется, запачкается. Спокойнее надеть старый! Наше место даже в Арктике считалось глухим медвежьим углом. Надеяться на быстрое вызволение не приходилось. Отсюда вывод: сделать все возможное, чтобы не дать стихии прихлопнуть нас, как муху. На месте гибели корабля беспрерывно копошились люди, старательно извлекая все то, что возвратил океан. Среди нас были и плотники, и печники, и инженеры, но строительство оказалось нелегким. Мы имели опыт плавания, опыт дрейфа, опыт зимовок, но у нас не было опыта кораблекрушений. За отсутствием такового мы руководствовались, правда, по памяти, литературными источниками. Героям этих книг было легче. Робинзон Крузо, как известно, попал не на ледяное поле, а на тропический остров, где по воле Даниэля Дефо нашел много разной разности... Оглядев утром результаты ночной стройки-молнии, мы поняли, что годились наши сооружения очень не надолго. Не откладывая в долгий ящик, приступили к реконструкции. Ох, эти реконструкции! Их пришлось производить несколько раз. В результате палатки, в которых поначалу не только стоять нельзя было, но и сидеть-то едва удавалось, стали превращаться в своего рода каркасные домики с брезентовыми стенами, утепленные снаружи снегом. Льдина произвела известную переоценку и моей работы. Связь стала для нас еще более важным делом, чем на корабле. Вот почему радистов освободили от других обязанностей. У нас была одна задача: не выпускать из рук незримую нить связи с материком. Москва, а за ней и весь мир знали о гибели нашего корабля. Сообщение о катастрофе с "Челюскиным" было опубликовано молниеносно. 13 февраля мы затонули, 14-го передали первую телеграмму Шмидта, 15-го полный текст этой телеграммы появился на газетных страницах. С подкупающей откровенностью Советское правительство опубликовало это сообщение, особенно грустное еще и потому, что пришло оно всего лишь недели через полторы после тяжкого известия о гибели на стратостате "Осоавиахим" товарищей Федосеенко, Васенко, Усыскина. Не успела утихнуть боль от одной трагедии, как надвинулась другая... Борьба за сотню человеческих жизней началась без минуты промедления. Через несколько часов после сообщения Шмидта Валериан Владимирович Куйбышев поручил Сергею Сергеевичу Каменеву созвать совещание, чтобы срочно наметить планы организации помощи. Выбор Куйбышева был не случайным. С. С. Каменев, председатель Реввоенсовета СССР и заместитель Народного комиссара по военным и морским делам, на протяжении многих лет занимался Арктикой и был большим ее знатоком. Еще весной 1928 года С. С. Каменев возглавия инициативную группу, создавшую комитет Осоавиахима по спасению экспедиции Нобиле, а затем - по поискам пропавшего без вести Амундсена. Через год Каменев - председатель комиссии по составлению пятилетнего плана освоения Арктики. Эта комиссия, в состав которой вошли крупнейшие ученые и полярники О. Ю. Шмидт, А. Е. Ферсман, В. Ю. Визе, Р. Л. Самойлович, Н. М. Книпович, Г. Д. Красинский, Н: Н. Зубов и другие, стала центром всех арктических дел, таких, как создание Арктического института в Ленинграде, составление пятилетнего плана освоения Арктики, координация деятельности разных учреждений, занимавшихся вопросами севера... С. С. Каменев был неизменным участником всех больших дел, происходивших в Арктике. Если к этому добавить, что под руководством С. С. Каменева были организованы экспедиции Г. А. Ушакова на Северную Землю и походы "Сибирякова", что С. С. Каменев был большим другом О. Ю. Шмидта, то станет ясно - лучшего помощника В. В. Куйбышев просто выбрать не мог. По указанию Каменева первые наметки плана спасательных работ составил Георгий Алексеевич Ушаков. Совнарком СССР постановил организовать Правительственную комиссию. Ее возглавил заместитель председателя Совнаркома В. В. Куйбышев. В состав комиссии вошли Наркомвод Н. М. Янсон, заместитель Наркомвоенмора С. С. Каменев, начальник Главвоздухфлота И. С. Уншлихт и заместитель начальника Главного .управления Севморпути С. С. Иоффе. Имена этих людей, занимавших весьма ответственные посты, свидетельствовали, сколь велики были полномочия комиссии. Еще несколько часов - и комиссия начала действовать. Однако даже для самой авторитетной комиссии десять тысяч километров, разделявшие Москву и лагерь Шмидта, были серьезным препятствием. Медлить было нельзя, было решено прежде всего использовать местные средства, сформировав на Чукотке Чрезвычайную тройку под председательством начальника станции на мысе Северном Г. Г. Петрова. Радиограмма из Чукотского моря взволновала миллионы людей. Она появилась на первых полосах "Правды" и "Известий". Рядом с первой радиограммой Шмидта газеты опубликовали Постановление Совета Народных Комиссаров СССР "Об организации помощи участникам экспедиции тов. Шмидта О. Ю. и команде погибшего судна "Челюскин". , Быть может, найдутся скептики, которые скажут, что я взялся не за свое дело, что вместо того, чтобы подробно излагать то, что видел своими собственными глазами, я уделяю неоправданно большое место тому, чего, находясь па льдине, разумеется, видеть никак не мог. Разрешите не согласиться. Конечно, я видел далеко не все, но моя профессия радиста делала меня свидетелем (точнее, слушателем) очень многого.

.

Мы часто говорим: забота партии, забота правительства, внимание народа... Число таких выражений может быть увеличено без малейшего труда, больше того, от неумеренного употребления слова стираются и, воспринимаясь слухом и зрением, не всегда доходят до ума, до сердца. Для меня лично история нашего спасения наполнила все эти привычные выражения большим содержанием, но, как ни странно, эта история по-настоящему, во всей полноте, еще не написана. Записанная на газетных листах, она так и не перекочевала в книги. Даже превосходный толстый том "Как мы спасали челюскинцев", созданный прямо по горячим следам событий и содержащий множество волнующих подробностей, не в силах претендовать на полноту изложения, так как рассказывает главным образом о подвиге семи летчиков, семи первых Героев Советского Союза. Подвиг этих людей огромен, и я постараюсь написать о них все, что помню, тем более что с некоторыми из летчиков я очень подружился. Но, отдавая должное этим замечательным людям, оказавшимся на острие атаки, нельзя умолчать об огромной работе многих других, о стремительных и точных мероприятиях государства, сделавшего все, чтобы этот подвиг совершился. Перечитывая старые документы, я хочу, чтобы теперь, почти четыре десятилетия спустя, люди среднего поколения - те, что тогда только бегали в школу или только родились, люди младшего поколения, тогда еще даже не родившиеся, знали об этом бессмертном подвиге, подвиге не одного человека, не десятка людей, а всего народа, всей страны, пославшей сотню людей на трудную работу и мобилизовавшей тысячи, чтобы выручить эту сотню из беды. Я был в числе тех, кого спасали. Мой долг рассказать о тех, кто нас спасал. Я был бы неоплатным должником своего народа, если бы не описал всю эту историю, если бы не опубликовал большую часть забытых и неизвестных подробностей, связанных с нашим спасением. В Правительственную комиссию и в редакции газет приходило множество писем. Добровольцы отдавали себя в распоряжение комиссии. Молодые, сильные, тренированные, они готовы были на любой риск, на любые лишения ради нашего спасения. Затем заработал неслыханный фонтан изобретательской фантазии. Рождалось множество разнообразных проектов, и хотя большинство этих проектов было в высшей степени утопично, не могу не вспомнить теплыми словами их авторов. Один советовал сделать около лагеря огромную прорубь, чтобы в нее могла вынырнуть подводная лодка. Другой предлагал оснастить самолеты воздушными шарами диаметром 4-5 метров. По его мнению, такое комбинированное устройство должно было оказаться гораздо безопаснее обычного самолета при посадке на неровный лед. Третий рекомендовал использовать изобретенную им катапульту для облегчевия взлета самолетов со .льдины. Поток проектов был воистину неиссякаемым. Конвейерный канат с корзинами для подъема людей на движущийся самолет. Танк-амфибия. Шары-прыгуны. Спасибо вам всем, дорогие друзья. Время сделало свое дело. Из пылких юношей мы превратились в людей почтенного возраста, но и сегодня, вспоминая об этих, подчас наивных идеях, не надо их стыдиться. Все эти проекты, в том числе и самые невероятные, были порождены лучшими чувствами, а потому заслуживают уважения... Итак, первые практические шаги предстояло сделать Чрезвычайной тройке. Это была одновременно большая честь и не меньшая ответственность. Положение Чрезвычайной тройки оказалось совсем не простым. Только два вида транспорта - собаки или самолеты могли стать реальным спасательным средством. Однако в краю, равном по площади двум Франциям, в краю, где жило всего лишь 15000 человек, и самый древний транспорт этих мест, и самый молодой были представлены весьма скромно. Чукотка располагала всего лишь несколькими самолетами. Н-4 летчика Ф. К. Куканова, закончив большую работу по вывозке пассажиров с зазимовавших судов, находился на мысе Северном с поврежденным шасси. Другие самолеты стояли в районе Уэллена. На одном из них экипаж А. В. Ляпидевского (второй пилот Е. М. Конкин, летнаб Л. В. Петров) первым добрался до лагеря Шмидта. По предложению С. С. Каменева решено было приблизить самолеты к нашему лагерю. На собаках горючее с мыса Северного и из Уэллена повезли в Ванкарем. Темпы спасательных работ иначе, как удивительными, не назовешь. Правительственная комиссия не успела довести до местных работников свои решения, а районные партийные и советские организации в Уэллене уже начали действовать. Организовывалась спасательная экспедиция: по льду на нартах с собачьими упряжками до лагеря Шмидта. Экспедицию возглавил метеоролог Н. Н. Хворостанский, начальник полярной станции Уэллен. Все это стало известно, когда была получена следующая радиограмма: "Организовали чрезвычайную комиссию, мобилизуем весь собачий транспорт. По предписанию районного комитета партии полагаю завтра выехать во главе организованной экспедиции на собаках навстречу вам. В Лаврентии пурга. С прекращением пурги вылетят самолеты. Жду ваших распоряжений, дальнейших указаний. Хворостанский". По льду от материка до лагеря около 150 километров, но краткость расстояния была относительной, расстояние небольшое, но очень трудно преодолимое. Вызволять нас на собаках или по воздуху? По этому поводу мнения расходились, и даже осторожный Шмидт, отвечая на радиограмму Хворостанского, поначалу считал его вариант вполне реальным. "Так как самолетов еще нет, - передавал я Хворостанскому ответ Шмидта, - и наш аэродром может поломать, то, по-видимому, наиболее реальна помощь собачьими нартами, что вы начали готовить. Напоминаю только: необходимо взять с собой навигатора или геодезиста с секстантом, хронометром для определения пути, ибо ваши операции будут очень трудными. Надо сразу мобилизовать возможно больше нарт, в том числе в Наукане, Яндагае и других местах. Лучше выступить позже, но 60-ю нартами, чтобы закончить дело разом..." Продиктовав ответ, Шмидт созвал нас на общее собрание, одно из самых незабываемых собраний моей жизни. Собралась сотня людей, закутанных с головы до пог и потому подчас просто неузнаваемых. Трибуна - льдина. Главный докладчик - начальник экспедиции Отто Юльевич рассказывает обо всем: и о том, что установлена связь с берегом, что готовится санная экспедиция и при первой же возможности к нам полетят самолеты. Шмидт сообщает о мерах помощи, готовящейся в большом, далеком от нас мире, и формулирует то, что предстоит делать нам. Он говорит об организованности, дисциплине, любви и уважении друг к другу. Главная идея речи ясна - в выпавших на нашу долю условиях мы обязаны прежде всего остаться настоящими советскими людьми. Арктика знает немало трагедий, в которых смерть победила в результате разброда и разлада между людьми. Это самое страшное, когда расходятся мнения, образуются партии приверженцев того или иного варианта спасения. Грустная участь постигла американскую экспедицию на "Жанетте", погибшей в районе Новосибирских островов. Незадолго до революции произошла трагедия с экипажем затертой во льдах "Святой Анны", когда штурман Альбанов покинул корабль и отправился в тяжелейший двухсоткилометровый поход на юг, к Земле Франца-Иосифа. Спокойно, без аффектации, Шмидт говорил нам обо всем этом. Такая огромная вера была у нас в этого человека, что чувство оторванности от всего мира отступило, мы оставались коллективом, который крепко спаялся за месяцы плавания и авралов. Положение Отто Юльевича на этом собрании было нелегкое. Состав экспедиции выглядел пестро. Среди нао были ученые, не раз побывавшие в Арктике, опытные матросы, люди бывалые, неоднократно попадавшие в передряги, но были и люди сугубо сухопутные. Многие из них выросли и сформировались еще до революции. Отто Юльевич произнес внезапно фразу, совершенно на него не похожую. Заканчивая свои размышления о железной дисциплине, он вдруг неожиданно жестко сказал: - Если кто-либо самовольно покинет лагерь, учтите, я лично буду стрелять! Мы прекрасно знали Отто Юльевича как человека, который не то чтобы стрелять, но и приказания свои отдавал как просьбы. И все же, наверное, эти слова были точны и своевременны. Они предельно точно сформулировали самое важное для всех нас: дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина! Что же касается стрельбы, то она была лишь один раз, когда Погосов убил медведицу с медвежонком, обеспечив нас мясом. Единственный человек, кто ушел с собрания огорченным, был кинооператор Аркадий Шафран. Пасмурная погода и недостаток света не позволили ему снять это событие. Верный своему профессиональному долгу, Шафран занудливо внушал Шмидту, что собрание надо обязательно повторить, только когда погода будет ясной. Чтобы не огорчать энтузиаста, Шмидт согласно кивал головой, хотя о повторении не могло быть и речи. Слишком много дел набегало каждый час, чтобы приносить такие жертвы па алтарь киноискусства. Первым из этих неотложных дел стало сооружение барака. Конечно, лучше было бы не тонуть, но когда это все же произошло, нельзя было не порадоваться, что с нами бригада строителей, так и не попавшая на остров Врангеля. Это были профессиональные плотники, здоровые и крепкие, в руках которых топор так и играл. Мастерами своего дела они были отменными, но врать не стану - Шекспира они не читали. На фоне этой бригады ее руководитель, инженер-путеец Виктор Александрович Ремов, резко контрастировал. Очень аккуратный, предельно вежливый, он уверенно командовал своими мастерами. Еще задолго до гибели корабля Ремову пришлось проявить себя, когда при первой же встрече со льдами наш корабль получил повреждения. Пока я передавал и принимал радиограммы, в которых Шмидт советовался с Москвой, как поступить: идти дальше или же вернуться, Ремов со своими плотниками укреплял корабль изнутри. Таким образом, на классический вопрос "быть или не быть" в известной степени ответил положительно своими действиями наш Виктор Александрович Ремов. При погружении корабля были перерублены канаты, державшие строительный материал. Когда "Челюскин", встав дыбом, ушел под лед, большая часть строительных материалов всплыла и досталась нам в наследство. Правда, чтобы получить это наследство, потребовалась каторжная работа. Торошение продолжалось и после гибели корабля. Доски и бревна в хаотическом беспорядке перемежались с кусками льда. Вытаскивать их из этой каши было делом нелегким. Приходилось колоть лед, который зажимал всю эту вермишель. Расчистили место, и строители приступили к сооружению барака. Никаких проектов, чертежей, утвержденных в соответствующих инстанциях, конечно, не было. Бревна, поелику возможно, не пилили. Длина бревен и брусов во многом определила размеры барака. Такая стройка требовала изобретательности и находчивости. Отдел технического снабжения нашей льдины не всегда мог предоставить строителям полную номенклатуру необходимых материалов. Никого не смутило отсутствие оконного стекла. Когда дело дошло до остекления, в ход были пущены смытые фотопластинки и бутыли, которые выстраивали, прижимая друг к другу в оконных проемах, а зазоры между бутылями и бревнами конопатили всяким тряпьем, какое только подворачивалось под руку. Одновременно с сооружением барака, чуть в стороне, плотники строили камбуз. Другой, не менее важной работой, выпавшей на нашу долю, стало строительство аэродромов. Забота об их изыскании и оборудовании началась задолго до гибели корабля, после того как группа Ляпидевского была нацелена на снятие людей с дрейфующего корабля. Пожалуй, слово "аэродром" звучит чересчур громко для пятачка размерами сто пятьдесят метров на шестьсот, но сил на изыскание и поддержание в надлежащем виде эти пятачки требовали много. .. Изыскать аэродром мог человек авиационно грамотный. Эту работу поручили Бабушкину. Каждая новая передвижка льдов, а они возникали здесь часто, превращала гладкие поля в ледяной хаос, меньше всего пригодный для посадки такого тонкого аппарата, как самолет. Найденные площадки держались недолго. Лед буйствовал и ломал их. Число изыскателей аэродромов нужно было увеличить. Бабушкин подготовил группу людей, которые, разойдясь в разных направлениях, смогли бы в кратчайший срок выполнить поставленную перед ними задачу. Один из аэродромов, найденный за день-два до гибели "Челюскина", и стал первым аэродромом ледового лагеря. Этот чертов пятачок находился довольно далеко от лагеря. По утрам туда отправлялась первая рабочая партия, в середине дня выходила вторая смена. Работа была адская. Если лед сжимался и его торосило, то образовавшиеся валы приходилось срубать, а затем на фанерных листах - волокушах растаскивать в стороны. Если же возникали трещины, то на тех же волокушах нужно было срочно тащить лед, чтобы законопатить трещины. Поскольку все время стояли сильные морозы, то на протяжении считанных часов все опять схватывало, и наш пятачок, гордо именуемый аэродромом, снова был готов принимать самолеты. Никто не знал, когда эти самолеты прилетят, но готовым к их приему нужно было быть каждый день, каждый час.

.

Наши аэропорты были недолговечны. Пришлось создать специальную аэродромную команду. Она состояла из механиков Погосова, Гуревича и Валавина. Жили наши аэродромщики на своем хуторе. На случай, если бы внезапно возникшие трещины отрезали их от лагеря, они имели аварийный запас питания и сами готовили себе пищу. С первых же дней делалось все необходимое, чтобы принять помощь Большой земли. Все, что происходило на льдине, интересовало не только наших родных и близких. После гибели "Челюскина" жизнь лагеря на льдине интересовала весь мир. Вот почему после тяжелой работы вели свои записи журналисты, делал рисунки художник Решетников, продолжали вести съемку кинооператор Шафран и фотограф Новицкий. Пресса и кино не обижали нас своим вниманием, но мы обижали прессу. С первых дней нашего пребывания на льдине пришлось очень экономить аккумуляторы - настолько, что ни одной частной радиограммы не было передано ни в лагерь, ни из лагеря. Исключений не делалось. Как мы ни уговаривали Шмидта послать хотя бы пять слов привета сыну в день его рождения, Отто Юль-евич категорически отказался. Журналисты, оказавшиеся среди нас, скрипели зубами от злости. Шутка ли, сидеть на информации, которую жаждал получить весь мир, и не иметь возможности эту информацию передать! Но иного выхода просто не было. Порвать ниточку связи ради газетчиков? Такой роскоши мы не могли себе позволить. А там, в Москве, далеко от нас, газетный мир продолжал жить своей привычной жизнью. Во всех редакциях готовились к выезду в Арктику журналисты - и не те наивные молодые люди, с головы до ног обвешанные оружием и фотоаппаратами, какие подчас отправлялись на Север. В редакторские кабинеты вызывали самых опытных, самых умелых, чтобы отправить их поближе к нам, поближе к информации, которую так трудно было заполучить в Москве. Опыт бывалых редакторов подсказывал - надо пустить вперед асов журналистики. Их ждет большая и очень важная работа. Такой вывод был логичен и точен. Пока журналисты точили перья, не имея еще возможности размахнуться во всю ширь, начала свои информации Правительственная комиссия. Она регулярно публиковала коммюнике, появлявшиеся в печати за подписью Куйбышева. Комиссия стала центром, куда стекалось все, что делалось для нашего спасения. В первом же сообщении Правительственной комиссии было сказано, что весь обширный арктический аппарат включился в спасательные работы. "Всем полярным станциям, - заканчивал сообщение товарищ Куйбышев, - предложено вести беспрерывное дежурство по приему радиограмм т. Шмидта и передавать их вне всякой очереди. Полярным станциям восточного сектора предложено четыре раза в сутки давать сводки о состоянии погоды, положении льда и подготовке как транспорта, так и организации промежуточных продовольственных и кормовых баз в направлении от станции к месту нахождения лагеря. Радиосвязь с т. Шмидтом поддерживается непрерывно". Был введен специальный разряд радиограмм под кодовым названием "Экватор". "Экватор" шел вне всякой очереди, пробивая всевозможные заторы. Это был большой аврал, в котором принимала участие вся Арктика. Несмотря на широкий размах, и этот аврал был только началом, причем началом с немалыми трудностями... Старая поговорка "первый блин комом" довольно быстро получила еще одно подтверждение при организации нашего спасения. Сторонники и противники похода к лагерю на собаках не долго спорили. Уже на следующий день после гибели корабля увлеченный идеей санного броска Хворостанский мобилизовал 21 упряжку и двинулся в путь, с расчетом мобилизовать остальные 39 упряжек по дороге. Против этого похода очень возражал пограничник Небольсин, большой знаток собак и опытный в использовании этого транспорта человек. Он считал поход Хворостанского делом опрометчивым. Мобилизация 60 упряжек грозила оставить чукчей без охоты, а это означало голод. Хворостанский двигался четыре дня. На пятый день Небольсин догнал собачий караван и передал распоряжение председателя Чрезвычайной тройки Петрова прекратить экспедицию. Одним словом, санный вариант (сидя на льдине, мы об этом ничего не знали) отодвинулся на второй план. На первое место вышла авиация. Тем временем, пока нащупывалась генеральная линия нашего спасения, жизнь в лагере Шмидта шла своим чередом. Постепенно все становилось на свои места. После общего собрания родилась лагерная газета с гордым названием "Не сдадимся". Мы действительно не хотели сдаваться, что сразу же почувствовалось в величайшей творческой активности всех корреспондентов нашей газеты с адресом "Чукотское море, на дрейфующем льду". Хлопотало у газеты много народа, и первый номер (а всего их было выпущено три) вышел на славу. "Эта газета, выпускаемая в такой необычной обстановке - в палатке на дрейфующем льду на четвертый день после гибели "Челюскина", является ярким свидетельством бодрости нашего духа. В истории полярных катастроф мы мало знаем примеров, чтобы столь большой и разнохарактерный коллектив, как "челюскинцы", встретил момент смертельной опасности с такой величайшей организованностью", - писал в передовой нашей стенгазеты один из ее редакторов Сергей Семенов. "Мы на льду. Но и здесь мы - граждане великого Советского Союза. Мы и здесь будем высоко держать знамя Республики Советов, а наше государство о нас позаботится". Это из статьи Шмидта, опубликованной в том же самом первом номере "Не сдадимся". Самые разные авторы, самые разные корреспонденции. Если Федя Решетников нарисовал для газеты картинки, на которых морж, медведь и тюлень требовали от Шмидта предъявления паспорта с пропиской на льдине, а на другом рисунке, не умещаясь по габаритам в палатке, был изображен лежащим на снегу я с радиопередатчиком, то другие авторы опубликовали в той же газете корреспонденции весьма серьезные. "Отдел информации" сообщал об организации Чрезвычайной тройки под председательством Петрова, а "отдел науки" в лице Гаккеля предлагал выжигать и вырезать на всех поддающихся тому предметах надпись "Челюскин, 1934", Гаккель подходил к своему предложению как ученый, считая, что при дальнейшем дрейфе эти деревянные предметы дадут исследователям еще одну порцию информации. Что же касается другого ученого - Хмызникова, то он разразился обстоятельным сочинением о судьбах полярных экспедиций, попадавших в положение, сходное с нашим. Я не случайно описываю нашу стенную газету с такими подробностями. Мне хочется, чтобы читатель почувствовал сыгранную ею роль. Вопросам морального состояния обитателей льдины руководство экспедицией и партийная организация уделяли огромное внимание. Сохранить твердость духа в наших условиях было не менее, а скорее более важно, чем физические силы, которых в условиях полярной робинзониады требуется немало. 18 февраля собралось на свое первое заседание партийное бюро. Сохранился протокол, равно как и рисунок Федора Решетникова, изобразившего это заседание в одной из палаток, при свете фонаря "летучая мышь". Вопрос стоял один - "Сообщение О. Ю. Шмидта". "О. Ю. Шмидт, - написано в протоколе, - начинает с того, что с большой гордостью отмечает организованность, дисциплину, выдержку и мужество, проявленные всем коллективом челюскинцев в момент катастрофы. Очень разнообразный по своему составу коллектив тем не менее показал себя сплоченным в ответственнейший момент экспедиции". Шмидт квалифицировал такое поведение коллектива как акт высокой сознательности, объяснив его в значительной степени той работой, которую проводила партийная организация экспедиции. Еще до выхода "Челюскина" в море Шмидт обратился в Ленинградский транспортный институт с просьбой выделить группу студентов старших курсов, толковых, честных и инициативных коммунистов, которые стали бы партийным ядром экспедиции. Пожелание Шмидта было удовлетворено, и в состав нашей экспедиции попал ряд хороших, умных и энергичных людей, для которых поход стал не только отличной производственной практикой, но и серьезным жизненным экзаменом. После гибели корабля коммунисты были распределены по всем палаткам лагеря и во многом способствовали поддержанию бодрости духа и дисциплины. Не следует думать, что все с первого до последнего дня дрейфа было безупречно гладким. Случались и у нас срывы, умолчать о которых было бы нечестно, хотя были они так ничтожно малы и случались так редко, что иной начальник просто предпочел бы закрыть на них глаза, чтобы "не портить общего впечатления", но не таков был Шмидт, не так смотрели на дело члены партийного бюро. Вот почему заседание партийного бюро, происшедшее 18 февраля, оказалось бурным и страстным. Факты, ставшие предметом оживленных споров наших коммунистов, действительно были не из крупных: один-два человека при разгрузке тонущего "Челюскина" отдали предпочтение личным вещам по сравнению с экспедиционным имуществом, которое для блага дела надо было спасать прежде всего. Другие два человека при погрузке продуктов прихватили по паре банок консервов, которые, впрочем, без звука возвратили в общий котел по первому же требованию. Ну, и наконец, последнее ЧП случилось в день самого собрания. В ожидании самолета Ляпидевского, который, к слову сказать, в тот день так и не сумел прорваться в лагерь, один из участников похода пытался переправить на аэродром свой заграничный, патефон, которым очень дорожил, чтобы вывезти его на Большую землю. Каждый факт сам по себе невелик, но тенденция выглядела до крайности опасной. Вот почему, не сговариваясь друг с другом, члены партийного бюро требовали суровых мер, и, когда Шмидт предложил организовать .над провинившимися "суд палатки", его предложение, несмотря на высокий авторитет нашего начальника, большинством было отвергнуто. Наказали их иначе. В здании барака, где происходил товарищеский суд, собрались все члены экспедиции. .Провинившимся было стыдно. Самый суровый приговор вынесли владельцу патефона: "При первой же возможности выслать самолетом в числе первых". Ничего похожего за трудные два месяца существования ледового лагеря в нашей жизни больше не было. Палатки были поставлены так, что вскоре пришлось заниматься их реконструкцией. Штабная палатка, в которой размещалась радиостанция, не стала исключением. Конечно, в таком виде, в каком ее воздвигли с ходу после катастрофы, она была в высшей степени не комфортабельной. Облик палатки с низко провисшим потолком прочно врезался в память. По ночам мы не топили. К утру иней, в который превращалось дыхание, белоснежной лапшой украшал палатку и делал наше жилище особенно впечатляющим. Шмидт поначалу поселился отдельно в крохотной палаточке, путешествовавшей с ним еще в альпинистских походах по Памиру, но его одиночество было недолгим. Начальнику экспедиции удобнее жить рядом с той ниточкой связи, которую держали в руках мы, радисты, да к тому же у нас было теплее, и Отто Юльевич переехал в штабную палатку. Написав о маленькой палаточке Шмидта, я не хочу, чтобы читатель подумал, что штабная палатка была эдаким палаццо. Большой и комфортабельной она была лишь относительно. На полу набросаны брезенты, какие-то тряпки, на них положена фанера. О том, чтобы встать в полный рост, и думать не приходилось. Посетители (а их в связи с переездом начальника экспедиции стало много) вползали в палатку согнувшись, разогнуться уже не могли. Так на коленях они приползали к Шмидту для докладов. Зрелище было неповторимым. Бородатый Отто Юльевич сидел по-турецки и слушал коленопреклоненных визитеров, словно восточный владыка, по какому-то недоразумению разместившийся не в роскошном дворце, а в скверненькой холодной палатке. Поскольку на льдине предстояло провести явно не один день, проблема комфорта сразу же стала жизненно важной. Каждая палатка - а сбились в палаточные коллективы люди, главным образом, по профессиональным признакам, образовав сообщества научных работников, кочегаров, машинистов, матросов, - старалась обогнать соседей в удобстве быта. Чем удобнее жить, тем легче работать. Отсюда стремление к усовершенствованию. Палатки стали ставиться на деревянных каркасах и несколько вкапывались в лед, чтобы уменьшить выдувание самого драгоценного для нас на льдине - тепла. В этом отношении многие наши палаточные коллективы весьма преуспели. Кое-где появилась даже возможность стоять в полный рост, а у некоторых были устроены даже две "комнаты". И, наконец, - это было нашей гордостью - удалось построить самое монументальное здание - наш знаменитый барак, куда немедленно переселили слабых, больных, женщин и детей. Строители воздвигали для камбуза крытое помещение. Самое интересное заключалось в кухонном оборудовании, которое изготовили наши механики. Из двух бочек и медного котла удалось скомбинировать устройство, которое один из челюскинцев назвал союзом суповарки и водогрейки. Экономичность этого союза оказалась выдающейся. После того как топливо отдавало тепло суповарке, продукты сгорания уходили в дымоход, растапливая по пути лед, приготавливая необходимую пресную воду. Так постепенно накапливался опыт, заметно облегчивший наше существование. Возникла угроза - недостаток топлива. Двадцать мешков с углем не могло хватить надолго. Решили и эту проблему. Отопление на самом высоком уровне устроил Леонид Мартисов - человек, про которого хочется говорить с огромным уважением, и хотя слова "золотые руки" звучат банальным затрепанным штампом, других для определения его мастерства не подберешь. Наверное, я, как старый "кастрюльщик", перепаявший и перечинивший много всякой рухляди в годы военного коммунизма, более чем кто бы то ни было оценил уровень профессионального мастерства этого человека и его товарищей. Первая проблема, с которой столкнулся Леонид Мар-тисов и его помощники,- инструмент. Вернее, отсутствие "инструмента, так как, подобрав все, что можно было подобрать, бригада Мартисова располагала молотком, коловоротом, двумя обломками сверла, швейными ножницами и большим ножом. Согласитесь, что для серьезной работы этого было маловато, а почти полное отсутствие надлежащих материалов существенно снижало и без того невысокие шансы на успех. Если плотники еще могли в какой-то степени рассчитывать на то, что их материал всплыл или всплывет, то металл, с которым предстояло работать Мартисову, начисто исключал такого рода возможность. Несовпадение желаний и возможностей грозило бригаде Мартисова катастрофой. Пока наши механики размышляли, где добыть инструмент и материал, лагерь требовал продукции - нужно было срочно изготовить дымовые трубы, необходимые и для строящегося барака и для камбуза. Времени для поисков и размышлений практически не оставалось. Артистическое владение профессией позволило Мартисову, быстро приспособившись к обстановке, выполнить н это и многие другие задания. Мартисов обладал редкостным талантом. Он делал все из ничего. Воспользовавшись частями раздавленных шлюпок, неработающих моторов, он сделал множество полезнейших и нужнейших вещей, в том числе и великолепное отопление в нашей палатке. Мастер брал медную трубку, иголкой (другого инструмента у него просто не было) пробивал несколько дырочек. Получалась самодельная форсунка. Снаружи ставил бочку с горючим. Через эту самодельную форсунку топливо текло в камелек, маленький чугунный камелек, какие обычно ставят в товарных вагонах при перевозке людей.

.

Появление отопительной системы меня очень обрадовало, и не потому, что я боялся холода. Холода боялась радиоаппаратура. Аппаратура находилась в плохих условиях. У задней стенки палатки был сделан узенький столик, сколоченный из неструганных досок. Под столом аккумуляторы, на столе передатчик и приемник. Сверху спускался на проволоке керосиновый фонарь. Стол был священным местом, и я свирепо огрызался, если кто-нибудь осмеливался ставить на него кружки с чаем или консервные банки. Радиоаппаратуре досталось значительно больше того, что предусматривали ее проектные возможности. Ночью температура падала ниже нуля. Утром, когда загорался камелек, аппаратура потела. Неудивительно, что она пыталась бастовать. Приходилось осторожненько разбирать приемник и сушить его потроха подле камелька. В такие минуты разговаривать со мной не рекомендовалось. Я походил на бочку с порохом. Ковыряясь в приемнике и передатчике, я бурчал себе под нос всякое. Сознавая опасность остаться без связи, Шмидт наблюдал за моими деяниями молча, ни единым словом не прерывая сердитых монологов. Конечно, я очень ценил эту чуткость Отто Юльевича. Даже спал я рядом с аппаратурой, прикрывая телом бесчисленные провода и проводочки. С не меньшим старанием берег я и радиоаппаратный журнал, куда записывались все исходящие и входящие радиограммы. Журнал хранился у меня под головой, как документ секретный, требующий круглосуточной охраны. Некоторые новости, поступавшие извне, не подлежали широкому опубликованию, ведь многочисленные предприятия по нашему спасению не всегда проходили гладко, а если приятные вещи тотчас же шли в широкое обращение, то о временных неудачах Шмидт иногда предпочитал умалчивать. Все это было обычным делом. Как существует врачебная тайна, так и для нас, радистов, существовала тайна корреспонденции, особенно такой острой, как переписка по организации нашего спасения. День начинался рано. По установленному порядку вставать надо было к шести часам утра. Это был час первого разговора с Уэлленом. В половине шестого, ежась от холода, поднимался Сима Иванов. За ночь температура в палатке обычно падала и к утру мало отличалась от наружной. Иванов разжигал камелек, ставил на огонь самодельное ведро со льдом, чтобы приготовить воду. Вторым, за три-четыре минуты до шести часов, вскакивал я. Сразу же садился за передатчик. Уэллен всегда был точен, так что вызовов повторять не приходилось. Затем пробуждались все остальные, и в палатку начинали врываться последние известия лагерной жизни. Воронин докладывал Шмидту о видимости, состоянии льда, трещинах и торосах. Комов представлял сводку погоды. Бабушкин сообщал аэродромные новости. Хмызников приносил новые координаты. Одним словом, поток информации разрастался и, достигнув максимума, сникал. В полдень повара кормили обедом. Ожирение не грозило нам. Обед обычно состоял из одного блюда. В ход главным образом шли консервы и крупы. В три часа дня завхоз начинал выдавать сухой паек на следующий день - сгущенное молоко, консервы, чай, сахар и 150 граммов галет, - таков был наш рацион. В 4 часа 30 минут палатка наполнялась народом. Сюда подтягивался весь штаб экспедиции. С материка шли тассовские сводки, передававшиеся специально для нас. Из них мы узнавали все новости - международные, общесоюзные и новости по организации нашего спасения. 18 февраля во втором сообщении Правительственной комиссии сообщалось: "Принимаются меры по отправке в бухту Провидения дополнительно двух самолетов из Камчатки и трех из Владивостока, что обычно связано в это время года с очень большими трудносгями". Вечерами - неизменное домино. Шмидт, Бобров, Бабушкин, Иванов занимали всю палатку, и мне оставалось лишь одно - уходить в гости. "Иду в гости" означало, что я отправляюсь спать. Я забирался в одну из палаток, выискивал свободное место и засыпал. Иногда заходил в палатку научных сотрудников. Там играл патефон. Занятно было в скудно освещенной палатке, среди заросших дикими бородами чумазых жителей лагеря слушать голос Жозефины Беккер. Все это происходило в тихие, нелетные дни. В летные дни "ходить в гости" не приходилось. Я и обедал урывками между двумя переговорами, часто не снимая наушников. Связь требовалась каждые четверть часа, до позднего вечера или до того, когда с берега сообщали, что вылет откладывается. Случалось, что нам сообщали о вылете самолета. Женщины и дети одевались и шли к аэродрому, но тут же поступал отбой: самолет вернулся. Кто-кто, а мы-то уж эти трудности понимали. В Петропавловск-на-Камчатке полным ходом шел пароход "Сталинград", чтобы, погрузив на борт самолеты, продвинуть их предельно далеко на север. Во Владивостоке грузился углем, продовольствием, арктическим имуществом и самолетами другой пароход - "Смоленск", на котором отправлялись в путь Каманин и Молоков. В Америку для закупки самолетов "Консолидейтед Флейстер", которым также предстояло включиться в спасательные работы, выехал полномочный представитель Правительственной комиссии Г. А. Ушаков с летчиками С. А. Леваневским и М. Т. Слепнёвым. Одновременно нашему полпреду, как называли тогда послов, в Соединенных Штатах Трояновскому было послано указание: приложить все усилия для быстрых и эффективных переговоров, которые предстояло провести Ушакову. Размах спасательных операций привлек к себе большое внимание зарубежной прессы. "Дело спасения, - писала английская газета "Дейли Телеграф", - будет находиться в прямой зависимости от выносливости пострадавших и той быстроты, с какой спасательная экспедиция сможет до них добраться. Пока обе стороны сносятся по радио". Немецкая газета "Берлинер Тагеблат" была куда категоричнее: "У них хватит пищи, чтобы прожить, но долго ли они будут жить?" Ей вторила другая фашистская газета "Фольксштимме": "Кажется, следует ожидать новой арктической трагедии. Несмотря на радио, на самолет п другие достижения цивилизации, в данное время никто не может помочь этой сотне людей в течение всей арктической ночи; если природа не придет к ним на помощь - они погибли". Нет, природа не спешила прийти на помощь. Скорее - наоборот. За счет ветров, морских течений, положение наше оказалось слишком неустойчивым, чтобы жить без опаски за завтрашний день. Первые дни природа была сравнительно милостива, но мы понимали - благодушия хватит ненадолго, а потому готовились к худшему. Уже через неделю, 21 февраля, выяснилось, сколь зыбок фундамент лагеря. Неприятности начались с утра. Первыми заметили их те, кто пришел разбирать лес, всплывший на месте гибели. Трещина шириной 15-20 сантиметров, открывшаяся глазам собравшихся, выглядела безобидной, но безобидность была кажущейся. Примерно часов в 10 утра раздался треск. Океан пошел в атаку, и черная полоска побежала туда, где ее меньше всего ждали - прямехонько к лагерю. Первым подвергся нападению лес, с таким трудом выловленный из ледяной воды. Бревна начали снова падать в воду. Пришлось срочно оттаскивать их от краев, но это было только начало. Создалась угроза складу продовольствия. Его защита была организована мгновенно и в жарком аврале мы быстро перебросили продукты подальше от опасного места. Впрочем, и этого трещине словно показалось мало. Она оторвала стенку камбуза, прошла под одной из мачт антенны. За время существования лагеря трещина смыкалась и размыкалась более двадцати раз. Легко догадаться, что большого удовольствия никому из нас это не доставляло. Появились первые сообщения о подготовке к походу ледореза "Литке" и ледокола "Красин". Надо заметить, что это был сложный шаг. Оба корабля, изрядно истрепанные полярной навигацией, требовали серьезнейшего ремонта. К тому же "Красин" находился в доках Кронштадта, и для того, чтобы оказать нам помощь, должен был совершить кругосветное путешествие. Тогда мы этого не знали, но позднее стало известно, что Валериан Владимирович Куйбышев обратился за помощью к Сергею Мироновичу Кирову, возглавившему ленинградскую партийную организацию, со следующей телеграммой: ; "В Ленинграде стоят на ремонте ледоколы "Ермак" и "Красин". Положение экспедиции Шмидта таково, что окончательное спасение всего состава экспедиции может растянуться в связи с дрейфом льдов до июня и дольше. Если принять меры к срочному ремонту "Ермака" и "Красина", то они смогли бы сыграть решающую роль в деле спасения Шмидта и ста человек его экспедиции... Прошу детально ознакомиться с этим делом и поднять на ноги всю партийную организацию и массы рабочих для срочного ремонта "Красина", имея в виду, что, быть может, от этого будет зависеть спасение героев Арктики". Этот шаг Правительственной комиссии одобрил и президент Академии наук СССР, председатель Полярной комиссии А. П. Карпинский. "Если до наступления тепла, - сказал он, - не все челюскинцы будут доставлены на берег, "Красин" заберет тех, кто останется на льду. Посылка "Красина" - мудрая страховка на этот случай". Коммунисты и беспартийные рабочие поняли, сколь ответствен труд, который им предстоит. Закипела жаркая работа, ставшая еще одной гранью того великого подвига, который совершала страна. 27 февраля Шмидт получил радиограмму. Все собрались вечером в бараке. Со всех сторон вопросы: - Эрнст, что случилось, почему нас собрали? - Есть кое-какие новости. ТАСС приготовил специальный обзор "Сводка ТАСС для челюскинцев"... Отвечал как можно равнодушнее, чтобы усилить эффект сюрприза, но наши проницательные Пинкертоны догадываются: - Старик, ты что-то темнишь! Развожу руками, пытаюсь перевести разговор на другие темы - не отступают. В этот момент в барак входит Отто Юльевич, и разговоры прекращаются. Уф! можно, наконец, вздохнуть спокойно. Шмидт зачитывает несколько телеграмм о подготовке авиационных дел, затем о ходе ремонта "Красина" и, наконец, самое главное, из-за чего был собран коллектив. "Лагерь челюскинцев, Полярное море, начальнику экспедиции Шмидту. Шлем героям-челюскинцам горячий большевистский привет. С восхищением следим за вашей героической борьбой со стихией и принимаем все меры к оказанию вам помощи. Уверены в благополучном окончании вашей славной экспедиции и в том, что в историю борьбы за Арктику вы впишете новые славные страницы. Сталин, Молотов, Ворошилов, Куйбышев, Орджоникидзе, Каганович". Раздается такой взрыв аплодисментов, такое дружное "ура", что, кажется, закачались даже стены барака. Затем полетел в эфир наш ответ: "Полярное море, 28 февраля. С непередаваемым восторгом экспедиционный состав и экипаж "Челюскина" заслушали приветствие руководящих членов ЦК ВКП(б) и правительства... В лагере челюскинцев, на льду, не ослабла энергия. Мы знаем, что наше спасение организуется с истинно большевистскими энергией и размахом, мы спокойны за свою судьбу, но не сидим без дела. Насколько возможно, продолжаются научные работы, упорно строим и улучшаем наш лагерь, чтобы пребывание на льду было достойно советской экспедиции..." Строительство аэродромов было главной нашей работой. Требовала эта работа бездну сил. Все прекрасно понимали: в любой час надо быть готовыми к приему самолетов. Работа была тяжкой. Усилий аэродромной команды явно не хватало. Расчистка аэродрома входила в обязательное трудовое расписание всего личного состава. Океан играл с нашей льдиной, то сжимая, то отпуская ее. Отсюда - трещины и торосы. Трещины надо было срочно конопатить снегом и льдом, чтобы они поскорее смерзлись, торосы - срубать. Прибавилась еще бурлацкая работа. В связи с опасностями, порожденными трещинами, мы решили перевезти на аэродром наш самолет. Всеобщий любимец механик Жора Валавин трогательно, мобилизовав на подмогу наших плотников, починил свою "шаврушку". Заклеивали ее столярным клеем, а когда не хватило ремонтных материалов, реквизировали у женщин английские булавки. Четыре километра потребовали прежде всего строительства дороги. Чтобы открыть путь огромным саням, на которые погрузили "шаврушку", челюскинцы срубили ропаки, а затем, впрягшись в бурлацкие лямки, потащили амфибию к летному полю. Два с половиной часа тяжелейшей работы открыли возможность двум людям - Валавину и Бабушкину покинуть наш лагерь. Они благополучно долетели до мыса Ванкарем на английских булавках и могли гордо сказать, что были единственными челюскинцами, которых никто не спасал. Погосов застрелил медведицу с медвежонком, обеспечив нас свежим мясом - продуктом, которого явно не хватало. К слову сказать, для одного из челюскинцев это событие обернулось большой неприятностью. Полярники знают, как опасна печень белого медведя, и лучше ее но есть. Иногда люди заболевали, а иногда, как говорят медики, наступал летальный исход. Белопольский слушал эти рассказы и посмеивался. Наш юный самоуверенный биолог считал их сказками, и, когда Погосов подстрелил медведицу, Белопольский, чтобы доказать, как побеждаются предрассудки, съел печень. Последствия оказались пренеприятнейшими. Белопольский пожелтел. Все тело стало у него ярко-желтого цвета. С лица, рук, спины лохмотьями стала слезать кожа. Сильнейшее отравление было бесспорным.

.

Больных, равно как женщин и детей, надо было вывозить в первую очередь. Однако составление списка очередности на посадку оказалось делом хитрым и деликатным. С большой обидой пришли наши женщины к Шмидту. "Отто Юльевич, почему намечено нас всех отправить в первую очередь? А где конституция, где равноправие?" "Дорогие женщины, все же разумнее будет переправить вас на материк в первую очередь. Не, обижайтесь, возьму уж этот грех на свою душу". Во вторую очередь попали больные и пожилые люди, затем все остальные. Теперь лагерь жил уже более или менее устоявшейся жизнью. Рассказ был бы неполным, если не обрисовать роли Шмидта как одной из главнейших фигур в жизни лагеря. О чем только не беседовал с нами наш начальник! Он читал лекции о диалектическом материализме, о германском империализме, о возникновении итальянского фашизма; политические и философские доклады чередовались с рассказами о скандинавской мифологии, творчестве Гейне, истории монашества в России... Одним словом, всего не перечтешь. Когда мой сосед по штабной палатке Володя Стаханов составил список тем, которых касался в своих сообщениях Отто Юльевич, то в этом списке . оказалось около сорока названий. Отто Юльевич любил играть в домино и преферанс. Единомышленники набивались в нашу малюсенькую палатку. Все сидят по-турецки - вместо стола фанерный лист. Игроки зверски мешали моей работе по связи, и я их ненавидел тихой ненавистью. На всю жизнь я остался непримиримым врагом козлогонов и преферансистов. Зато рассказы доставляли нам неизменное удовольствие. Библиотека наша не могла похвалиться изобилием. Удалось спасти всего несколько книг, и они были нарасхват. Одна из них, кочуя по палаткам, читалась вслух и к тому же по многу раз, неизменно доставляя аудитории огромное удовольствие. Это был томик Пушкина. Особым успехом пользовался "Медный всадник". Описание наводнения, вероятно, ассоциировалось с горестями и невзгодами, выпавшими на нашу долю. Заканчивался очередной день. Мы расползались по своим мешкам, и каждый надеялся: быть может, завтра в лагерь прилетит самолет. Эти ожидания скрашивались передачами из Уэллена, которые вела наша славная милая Людочка. Из окна ее радиостанции был хорошо виден аэродром. И вот с утра начиналось... В семь часов Люда сообщает: "Один мотор запущен". Через полчаса: "Запущен второй мотор..." Еще через несколько минут: "Один мотор как будто работает плохо". Еще через четверть часа: "Один мотор стал давать перебои и остановился. Второй летчики остановили сами. Слушайте нас через час..." Через час все начинается сначала. Люда радостно сообщает: "Опять пущены моторы. Самолет рулит по аэродрому, делает пробежку..." Затем Людочка неожиданно скисает: "Ах, нет, подождите! Почему-то он остановился..." Почему остановился, Люда не знает. Аэродром далеко. На радиостанцию никто не приходит. Люда может радировать только о том, что видит. Неожиданно ее известие звучит как выстрел: "Самолет пошел в воздух... Скрылся из вида..." В лагере радость. Очередная партия собирается на аэродром. Назначаем еще один разговор с Уэлленом, еще одну проверку - не вернулся ли самолет. Мы проверяли положение дел до тех пор, пока не получали известия, что самолет возвратился обратно. Так происходило двадцать восемь раз. Двадцать восемь безуспешных попыток сделал Ляпидевский, пытаясь пробиться к нам. Такие дни выматывали. Ждешь, волнуешься, напрягаешься - и никакого результата. Что говорить, неприятно. На фоне этого неприятного особенно приятным выглядела постоянная готовность Люды помочь нам, насколько у нее только хватало сил. Людочка Шрадер отличалась тем, что всегда, даже без особой просьбы, сообщала все новейшие сведения. Ей, бедняжке, приходилось на своих плечах выносить всю тяжесть бешеной работы. У Люды были дни, когда она работала с двенадцатью радиостанциями. Жилой дом в Уэллене располагался далеко от радиостанции. Времени, чтобы ходить на ночлег, просто не оставалось. Люда урывками спала, втиснувшись на тощем матрасике между печкой и радиопередатчиком. Наконец наступил день, которого мы так долго ждали. 5 марта было холодно. Термометр показывал около сорока, когда вскоре после обычной информации - о сборах и вылете, которую передавала Люда, на сигнальной вышке появился флаг, означавший: к нам летит самолет. Это семи с половиной метровое сооружение было воздвигнуто на шестиметровом торосе. Вышка использовалась для наблюдений и сигнализации о положении на аэродроме. Процессия женщин и детей двинулась к аэродрому. В воздухе показался самолет - большая тяжелая машина АНТ-4. Радостный крик. Самолет пошел на посадку. Все заспешили вперед к аэродрому и... Огромная полынья, длиной в несколько километров и шириной метров в 20-25, преградила дорогу. Спихнули в воду большую глыбу льда, чтобы перепра^ виться на ней, как на плоту, но попытка оказалась неудачной - смельчак принял ледяную ванну. Легко представить огорчение лучшей части рода человеческого! Для меня известие о неожиданной трещине тоже было не радостным. Как манну небесную я ждал самолета. Мне позарез нужы были аккумуляторы. Конечно, нежданная водная преграда была преодолена - на рысях была доставлена шлюпка-ледянка. Дорогих женщин с детьми привезли к самолету, а я получил мои не менее дорогие аккумуляторы. В тот день к нам наконец пробился молодой летчик комсомолец Анатолий Ляпидевский. Это был трудный полет. В хаосе ледяных глыб и ропаков искать лагерь с воздуха было не легче, чем иголку в стоге сена. От мороза запотевали, летные очки, и Ляпидевский прилетел в пыжиковой маске, защищавшей лицо, но ухудшавщей видимость. По его признанию, такой маленькой площадки, 450 Х 150 метров, он в своей летной жизни не видел. Машина у Ляпидевского была тяжелая, и посадить ее на наш ледовый аэродром, наверное, не удалось бы, если бы не упорная тренировка пилота. Взлетая со своего аэродрома, он, возвращаясь на него, приземлялся на немыслимо крохотный пятачок, специально отмеченный сигнальными флажками. Появление Ляпидевского в лагере Шмидта сразу же ввело этого замечательного молодого человека в число лучших полярных летчиков мира. Мир требовал подробностей, но... у журналистов было слишком мало информации о том, что же представляет собой Ляпидевский, не говоря уж о невозможности взять у него интервью. Привожу рассказ репортера "Правды" Льва Хвата, как он добывал нужную информацию: - Вскочил в газик, спешу в Аэрофлот. Занятия давно кончились, но где-то на четвертом этаже застаю сотрудника отдела кадров. И вот у меня в руках тоненькая папка: "Краткая автобиография пилота А. В. Ляпидевского". Заглядывая в листок, диктую по телефону редакционной стенографистке: "Летчику Анатолию Васильевичу Ляпидевскому двадцать пять лет... Да, да, только двадцать пять... Абзац. Он родился в 1908 году, в семье учителя. Двенадцати лет ушел на заработки в станицу Старощербинскую на Кубани, почти четыре года батрачил. Осенью 1924 года переехал в город Ейск, там вступил в комсомол. Больше года работал на маслобойном заводе. Районным комитетом комсомола был направлен в авиационную школу... Записали? Продолжаю. Абзац. В 1929 году Анатолий Ляпидевский успешно окончил школу морских летчиков. Был оставлен инструктором в авиашколе. Опять абзац. В марте 1933 года перешел на службу в гражданский воздушный флот. Работал на авиалиниях Дальнего Востока, затем переведен в полярную авиацию. Записали? У меня пока все... С Ляпидевским в дальнейшем у нас сложились отличные отношения. Толя - милый, душевный и на редкость доброжелательный человек. Вот к кому подходит сравнение человека с математической дробью, числитель которой - мнение о нем окружающих, а знаменатель - мнение о самом себе. Хорошо помню, как через пять лет после нашего спасения, в 1939 году, мы получали с Ляпидевским Золотые Звезды Героев Советского Союза. Дело в том, что звание Героя Советского Союза было учреждено 16 апреля 1934 года, а знак отличия - Золотая Звезда - появился в 1939 году. Судьба свела нас в один и тот же день в Кремле. На обороте каждой Золотой Звезды имеется очередной номер. Когда мы вышли из ворот Спасской башни на Красную площадь, я сказал: - Толя, ты только подумай, Звезды будут получать еще тысячи людей. Все они, разглядывая номер на оборотной стороне, будут вспоминать тебя, потому что на твоей Звезде номер первый. Ляпидевский улыбнулся и промолчал. Моя возвышенная тирада его явно смутила. Когда мы возвращались из Арктики, Толю прозвали "дамским летчиком". Прозвали его так потому, что оп вывез из лагеря десять взрослых женщин и двух маленьких девочек, а прозвище пристало плотно еще и потому, что был Ляпидевский холост и любое красноречие бессильно описать то внимание, которым одаряла Героя номер один прекрасная половина рода человеческого. По непроверенным слухам, письма и нежные записки носили нашему Толе чуть ли не бельевыми корзинами. Меня обуревала черная зависть. Однажды в одном из подмосковных городов группа челюскинцев, в том числе и Ляпидевский, чудным летним вечером выступала в зеленом театре. Все челюскинцы и местные власти - за столом на сцене. Напротив нас, на скамейках - зрители, в том числе и моя жена. Стол президиума был длинным, и на противоположном от меня конце сидела красивая молодая женщина, секретарь городского комитета комсомола. Кто-то произносил очередную речь, и вдруг я вижу, как эта симпатичная молодая особа что-то пишет, а затем из рук в руки по столу президиума пошла записка, и странное дело - записка оказалась адресованной не Толе Ляпидевскому, а мне. Не разворачивая записки, я с торжествующим лицом показал ее жене: вот, мол, не одному Толе получать записки от интересных женщин! Однако, прочитав записку, я свернул ее, положил в карман и постарался, чтобы по моему лицу жена не поняла, что в ней написано. На обратном пути жена учинила допрос: - Что за записку прислала тебе эта красивая дамочка? - Ай, ничего интересного... Но жены остаются женами. Записку пришлось показать. Она была лаконична и впечатляюща: "Товарищ Кренкель, пришлите мне, пожалуйста, папиросу!" Да, соперничать с Толей Ляпидевским было не просто... На следующий день после приземления Ляпидевского "Правда" сообщила об этом скромно и коротко: положение дел по спасению обстояло так, что кричать "ура" было еще рано. Одновременно появилось сообщение Правительственной комиссии: "Комиссия решила дополнительно отправить в Уэллея через Владивосток известного летчика Болотова с самолетом Т-4, имеющим небольшую посадочную скорость. До Владивостока Болотов проследует поездом, а дальше на пароходе". Летчик Ф. Е. Болотов имел редкий по тому времени опыт, опыт трансатлантического перелета в Америку через Тихий океан. Этот нашумевший перелет произошел еще в 1929 году на самолете АНТ-4 "Страна Советов". Первый пилот С. А. Шестаков, второй Ф. Е. Болотов, штурман Б. В. Стерлигов и бортмеханик Д. В. Фуфаев пролетели над всей страной, затем над Тихим океаном. Последнюю часть пути на одном моторе, так как второй вышел из строя. Вот этот драгоценный опыт Болотов и должен был использовать для спасения челюскинцев. 8 марта в "Правде" появилось сообщение о том, что на Аляске Гарри Блюнт, арктический летчик общества воздушных сообщений "Пасифик Аляска Эйруэйс", намерен вылететь на помощь челюскинцам. Я не случайно упоминаю об этом сообщении. В те времена советские полярные летчики не раз оказывали помощь американским коллегам. Когда начался поход "Челюскина", в попытке совершить кругосветное путешествие потерпел аварию американский пилот Маттерн. На помощь ему немедленно вылетел С. А. Леваневский, доставивший американца на Аляску. Погибшего Эйльсона разыскал другой наш полярный пилот - М. Т. Слепнев. Неудивительно, что американцы, не принимавшие, как известно, участия в спасении экспедиции Нобиле, были полны желания оказать помощь челюскинцам. Кое-что даже было сделано, о чем речь впереди. Эвакуация женщин и детей оказалась на редкость своевременной. Спустя сутки новая трещина, словно по злому расчету, прошла точно под жилым бараком и разорвала его пополам. Произошло это ночью. Тревога... Сжатие объявило о себе скрипом. В кромешной темноте этот скрип производил угнетающее впечатление. Сначала казалось, что где-то визжит щенок, потом, что лает собака. Шумы нарастали. И обиженный щенок, и взрослый пес подавали голоса все громче. Иногда эти звуки перемежались ударами. Удары становились все ближе и ближе... Это означало, что надвигающийся вал выжимает дьдины и они, оказавшись на гребне вала, не удерживаясь, падают вниз, ломая двухметровый лед... Со скоростью медленно идущего человека, тупо и неодолимо, двигался этот разрушающий, не знающий пощады вал. Ледяная мясорубка, работавшая, как слепая, беспощадно страшная машина, способна была стереть в порошок все живое и мертвое. Вал рос. Его гребень достигал пяти-шести метров. Падающие льдины, ломая лед, заставляли дрожать наше поле. Внезапно сплошная темень осветилась каким-то таинственным сине-зеленым светом. Гигантский вал вдруг осветился изнутри, став похожим на исполинский бриллиант. Это случилось вопреки законам природы, и мы сообразили, что не без нашего участия. Горели спички. Спички, как и положено в полярных экспедициях, имели морскую упаковку - деревянный ящик, обшитый белой жестью с тщательно пропаянными швами. В эту тревожную ночь ящик со спичками попал в ледяную мясорубку и загорелся где-то глубоко в самой подошве ледяного вала. Минут пять-десять в глухую ночь мы слышали разноголосый хор льдин и видели освещенный вал, не суливший нам ничего доброго. Пиротехническими эффектами дело не ограничилось. Трещина под бараком начала расходиться, что явно не располагало к промедлению. Не теряя драгоценных секунд, жители барака начали, как говорится в милицейских протоколах, "освобождать помещение". Освобождали в бодром темпе. Расходясь, трещина превратила бы барак в груду обломков и сделала бы его совершенно непригодным для жилья, если бы не сметливость плотников. Наши строители не растерялись и успели перепилить стены. Барак разъехался на две половины, как театральная декорация. Разделение барака на две половины выглядело не очень весело, но группа жителей барака, не пожелав переселиться в палатки, решила сделать одну из этих половин жилой. Поскольку трудно было предположить, что лед завершит разрушение, плотники зашили плоскость разлома досками. Аэролог Шпаковский, доктор Никитин и некоторые другие челюскинцы поселились в этом явно укороченном доме, на берегу трещины, через которую тут же был воздвигнут мост в виде пары досок. В один из дней меня неожиданно вызвала Люда: - Кренкель, ты давал сейчас SOS? -Нет, а в чем дело? - Сейчас какой-то американец давал твоими позывными SOS и знак вопроса. Я вызвала его, он ждет, а я решила немедленно запросить тебя. - В лагере все спокойна. Никаких сигналов бедствия никто не давал. Поблагодари американца за внимание, но скажи ему, что чрезмерная услужливость опасна! Карта, опубликованная 9 марта на страницах "Правды", свидетельствовала о напряженности работы Правительственной комиссии. Карта выглядела оперативной сводкой с холодного, морозного ледового фронта. Со всех сторон нацеливались на лагерь Шмидта самолеты. С парохода "Смоленск" Каманин, Молоков, Пивенштейн, Бастанжиев, Фарих, с парохода "Сталинград" - Шостов и Шурыгин, из Хабаровска - Водопьянов, Голышев и Доронин, с мыса Северный - Куканов, с Уэллена - Ляпидевский, Чернявский, Конкин, с Аляски - Леваневский и Слепнев. Это было наступление, и если даже предположить, что при нем неизбежны потери, то все равно такое массовое применение авиации было многообещающим. Москва стремилась действовать наверняка. Еще сообщалось, что Правительственной комиссии дано распоряжение направить во Владивосток для погрузки на подготавливаемый к походу на север третий пароход "Совет" несколько аэросаней. Через неделю новая карта выглядела куда внушительнее. Далеко на север продвинулись пароходы "Смоленск" и "Сталинград". Готовился к выходу из Владивостока "Совет". Заканчивался ремонт ледореза "Литке" и ледокола "Красин". От Москвы на восток спешили аэросани и самолеты. На побережье уже около сотни собак деловито везли грузы и бензин. И за каждым изменением этой карты-сводки скрывался напряженный труд сотен людей. - Срочный ремонт "Красина", - заявил журналистам директор Балтийского завода тов. Попов, - небывалый факт в истории судостроения. Рабочие завода выполнили все работы но встречному плану в 18 дней вместо нормального срока в четыре месяца. За работу в такой же срок одна английская судостроительная компания запросила миллион рублей золотом. По мере того как самолеты приближались, нужно было готовиться к встрече. Эта подготовка была определена одним словом: аэродром! Делать ставку на один аэродром было опасно. Наконец отыскался Ляпидевский, пропавший несколько дней назад и не подававший о себе вестей. Чего только не было передумано за эти дни, но теперь стало известно: самолет - на льду у острова Колючина, сломано шасси, но люди целы и невредимы. Ляпидевский и его товарищи успели занять почетное место в наших сердцах.

 

.