Эрнст Кренкель
К ПЕРЕКРЕСТКУ МЕРИДИАНОВ
Глава из книги "RAEM - мои позывные"
.
Притягательная точка. Прошу считать меня кандидатом.
Готовится экспедиция. Ленинградцы проектируют радиоаппаратуру. Опять Стромилов.
Шмидт докладывает Политбюро. Генеральная репетиция. Путь к далекому острову.
Разведчик над полюсом. Посадка на полюсе. Мы без связи. Первые телеграммы.
"Интернационал" под аккомпанемент самолетных моторов. Мы остаемся вчетвером. |
Вероятно, немногие точки земного шара могли бы соперничать в притягательности
с Северным и Южным полюсами. На кораблях и собаках, на лыжах, воздушных
шарах, дирижаблях и самолетах люди стремились к ним, рискуя жизнью за право
первооткрывательства и погибая подчас при осуществлении заветного желания.
Имена смельчаков, отправлявшихся в ледяную пустыню, широко известны. Об их подвигах написано множество книг. Это были в высшей степени достойные люди, и к тому времени, когда после гибели "Челюскина" мы дрейфовали на льдине в 1934 году, человечество уже смогло отметить первое двадцатипятилетие достижения Северного полюса. Честь свершения этого подвига принадлежала американцу Роберту Пири. Но даже после того как прошло четверть века, такое завоевание выглядело весьма иллюзорным. Люди отлично понимали: достичь полюса и повернуть обратно - это еще далеко не все, что нужно человеку, во имя чего следует рисковать жизнью. Белое пятно по-прежнему оставалось белым пятном. Чтобы стереть его, предстояло поселиться на полюсе, прожить там какое-то время, достаточное для проведения надлежащих научных изысканий. Задача, веками казавшаяся неразрешимой, к концу первой четверти XX века выглядела совсем иначе. Успехи воздухоплавания сделали свое дело. Идея завоевания полюса приобрела конструктивный характер. Первым мысль о высадке ученых на полюс высказал примерно в 1925 году знаменитый полярник Фритьоф Нансен, глава международного общества "Аэроарктика". Он не сомневался, что дирижабль сможет доставить туда научную экспедицию. И хотя замысел Нансена казался многим ученым фантастичным, его поддерживали советский исследователь В. Ю. Визе, норвежец Свердруп, швед Мальмгрен, трагически погибший вскоре при катастрофе дирижабля "Италия". Однако практика полетов дирижаблей и самолетов в последующие годы показала, что идея Нансена на самом деле сложнее, нежели это казалось на первый взгляд. "Аэроарктика" то ли не смогла, то ли не захотела реализовать его замысел. Затем сыграл свою недобрую роль разрешившийся в 1929 году жесточайший экономический кризис, а в 1930 Нансен умер, так и не реализовав свою идею. О возможности экспедиции на Северный полюс я впервые услыхал, как уже упоминал, в 1930 году от Владимира Юльевича Визе. Выслушав его рассказ, я немедленно попросил Визе считать меня первым кандидатом на возможную вакансию радиста на Северный полюс. К моему великому огорчению, дело оказалось не очень реальным. Когда в 1931 году В. Ю. Визе на конференции "Аэроарктики" поставил вопрос о создании дрейфующей станции и все участники конференции поддержали его, то немецкая фирма "Строительство цеппелинов" не выразила ни малейшего желания предоставить для этой цели воздушный корабль. А "контрольный пакет" в виде реально существующих дирижаблей был в руках этой фирмы. Нетрудно догадаться, что дело было отложено на неопределенный срок. Все это выглядело неутешительно, и поэтому Советский Союз, ни на кого не рассчитывая, стал самостоятельно продвигаться к осуществлению великой цели. Спустя некоторое время на борту "Сибирякова", когда мы проходили по Северному морскому пути, я услыхал о планах покорения полюса. На этот раз уже не международных, а советских. Отто Юльевич Шмидт, рассказывая о планах освоения Арктики, сообщил, что экспедиция на Северный полюс, с высадкой там небольшой группы научных работников, запланирована на последний год второй пятилетки. Это уже деловой разговор! Конечно, я не преминул заявить о своем желании стать участником экспедиции, отлично понимал, что замыслы, записанные в пятилетних планах, когда приходит их время, становятся конкретными делами. Третий раз вернулись к той же теме после гибели "Челюскина", во время дрейфа ледового лагеря. Времени там было достаточно, и мы с Отто Юльевичем Шмидтом и Петром Петровичем Ширшовым не раз беседовали на волновавшую нас тему. Двухмесячное пребывание в палатках на льду казалось нам вполне приличной практикой, обогатившей опытом, который в других условиях накопить было бы трудно. Иными словами говоря, мы рассматривали ледовой лагерь челюскинцев как своеобразную практику и модель будущей дрейфующей станции "Северный полюс". Добраться до Северного полюса для настоящего полярника - мечта жизни. Неудивительно, что энтузиастов, готовых реализовать эту идею, сыскалось много. Решающую роль сыграл не энтузиазм отдельных личностей, а система, научный подход к решению проблемы. По инициативе О. Ю. Шмидта, С. С. Каменева и других руководителей советских арктических исследований острова и побережье советской части Северного Ледовитого океана были покрыты сетью полярных станций. Станции регулярно передавали информацию о погоде, состоянии льда, физике и химии моря. Не хватало только сведений из центра полярного бассейна - с полюса. Штурм полюса начал О. Ю. Шмидт. К этому обязывали и положение руководителя, и душа романтика. Через год после челюскинского дрейфа Шмидт перешел к делам практическим. Он понимал: задача настолько серьезна и необычна, что решить ее в лучшем случае можно за два года, не быстрее. К тому времени вопрос: лететь ли к полюсу на самолете или на дирижабле - уже не стоял. И слабые стороны дирижаблей, и сильные черты самолетов определились с достаточной очевидностью. Вопрос заключался в другом - как использовать самолет, ибо десанты, а такая экспедиция была десантной операцией, бывают и парашютными и посадочными. Одним словом, нужен был специалист по авиационным делам. Вскоре Шмидта вызвал Сталин. 13 февраля 1936 года, ровно через два года после гибели "Челюскина" Отто Юльевич и несколько знаменитых летчиков, в том числе Леваневский и Громов, отправились в Кремль. Сталина интересовала проблема трансполярных полетов. Основвые вопросы, которые он задавал, касались безопасности этих полетов. В такой ситуации, как говорится, сам бог велел Шмидту доложить о проектах организации станции "Северный полюс". Сообщение было встречено с интересом. Сталин принес глобус, предложив конкретно продемонстрировать, где и что предполагается сделать. Советская авиация находилась на подъеме. Авиационная промышленность, созданная позже, чем в других странах, словно торопилась наверстать упущенное. Летчики и конструкторы стремились реализовать популярный лозунг тех дней: "Летать быстрее всех, выше всех и дальше всех". К тому времени, когда Сталин вызвал на доклад Шмидта, быстрее и выше всех мы уже летали - существовал самый быстроходный в мире истребитель. Поликарпова И-16, и совершили свои первые полеты советские стратостаты. Сталину хотелось как можно эффективнее и убедительнее продемонстрировать миру дальность советских самолетов. Возможности для этого были. Коллектив А. Н. Туполева дал "РД", двадцать пятый по счету АНТ. Оставалось вывести его на надлежащую трассу. Генеральная репетиция была уже проведена полетом на остров Удд, для которого, как знает читатель, я, находясь на Северной Земле, давал нужную информацию. Но теперь хотелось большего. Установление мирового рекорда дальности в сочетании с пролетом над полюсом было для этой цели делом весьма подходящим, а возможность гарантировать летчикам метеорологические сведения, от которых во многом зависел успех экспедиции, делало будущую станцию "Северный полюс" на редкость своевременной и нужной. После подробного доклада Шмидта было принято решение поручить Главному управлению Северного морского пути организовать в 1937 году экспедицию на Северный полюс, а Наркомтяжпрому - изготовить необходимые для этого самолеты. Именно с этого момента я и оказался вовлеченным в орбиту дел экспедиции, развернувшихся незамедлительно... Первым в работу по подготовке экспедиции включился Михаил Васильевич Водопьянов. По приказу О. Ю. Шмидта вместе с летчиком В. М. Махоткиным он 29 марта 1936 года вылетел на север. Задача летного отряда - найти место для будущей базы. Ею стал один из островов, откуда до полюса - рукой подать, девятьсот километров. Для самолета пустяк. Но именно эти девятьсот километров оказались в 1914 году непреодолимым барьером для Георгия Яковлевича Седова. Здесь, на этом острове, покоится прах отважного исследователя. |
Близость к полюсу привлекла внимание организаторов экспедиции. В их
глазах это было большое достоинство. Ведь чем ближе к полюсу опорная база,
тем больше грузов могла взять наша экспедиция.
Найти базу - только половина дела. Гораздо трудное ее освоить, доставив туда грузы, необходимые будущей экспедиции. Вскоре после возвращения Водопьянова - а вернулся он 21 мая 1936 года - ледокольный пароход "Русанов" и пароход "Герцен" повезли грузы, необходимые для постройки на острове станции. Это была очень сложная работа. Лед тем летом оказался тяжелее обычного. Приходилось искать кружные пути. Дважды подходил "Русанов" к острову и оба раза отступал. Выгрузку удалось организовать лишь с третьей попытки. И не самую удобную - грузы пришлось тащить на руках два с половиной километра, взрывая большие торосы, сбивая мелкие и наводя через трещины мосты. Когда кончилась эта адова работа, "Русанов" вернулся в бухту Тихую, где взял грузы с "Герцена". "Герцен" не мог совладать со льдами. Перегрузив все, что надо, с "Герцена" и пополнив запасы угля, "Русанов" снова пошел к острову, и все началось сначала. Теперь на безлюдном дотоле острове закипела жизнь. Быстро строились жилые дома, радиостанция, мастерские, технические, продовольственные и хозяйственные склады, машинное отделение, баня, скотный двор... Большая группа полярников была оставлена на зимовку. Вершину купола ледника, возвышавшегося над островом, предстояло превратить в посадочную площадку. Доставкой всего сложного хозяйства и строительством руководил И. Д. Папанин, а затем, закончив эту огромную работу, он отбыл на материк, оставив начальником зимовки Яшу Либина. После совместной работы на мысе Челюскин, где, к слову сказать, с ними зимовал и Евгений Константинович Федоров, Либин в глазах Папанина был стропроцентно проверенным человеком. Отличный товарищ, смелый полярник, он вместе с Федоровым совершил поход с мыса Челюскина на реку Таймыр по местам, которые в то время на карте выглядели белыми пятнами. Поход был трудный. Эти районы и сегодня не очень-то населены, тогда же это были совершенно нехоженые земли. От мыса Челюскин до реки Таймыр далеко. Добираться туда пришлось сначала на собаках по тундре зимним путем, а потом идти по реке против течения на маленьком клипперботе и еще пешком. Чтобы не пользоваться пышными словами о героизме, которые я не люблю, скажу, что это был сильный номер, с большой долей риска. Папанин знал, что оставляет на острове не только смелого человека и опытного полярника, но и отличного организатора. И действительно, Яша Либин и другие воспитанники и выученики Ивана Дмитриевича, оставшиеся готовить наш плацдарм для овладения полюсом, показали себя лучшим образом. К тому времени, когда Папанин, организовав базу, вернулся на материк, стало ясно, что врачи не разрешат Владимиру Юльевичу Визе трудную зимовку, которой он ждал так много лет. Медицина возражала категорически, наотрез, и было решено, что станцию "Северный полюс" возглавит И. Д. Папанин. Весной 1936 года, когда происходили эти важные события, я, как уже известно читателю, зимовал на Домашнем. Именно туда и пришел запрос Папанина: можно ли шить полярное обмундирование по размерам моей одежды, оставшейся в Москве? Конечно, можно! Я немедленно отправил жене телеграмму, чтобы в качестве эталона был передан мой лиловый костюм, тот самый, который я сшил в Японии после прихода туда "Сибирякова", не доглядев, что из такого же материала заказал себе костюм и Ширшов. Эталон оказался удачным. Вернувшись с острова Домашнего, я обнаружил, что сшитые по нему полярные туалеты сидят на мне отлично. Но мало того - я не обнаружил самого эталона. Костюм исчез. Впрочем, нет худа без добра: это избавило меня от необходимости опасаться, что вдруг мы с Ширшовым появимся где-нибудь, одетые как близнецы. Следующая радиограмма, предлагавшая прислать пожелания по поводу создания специальной радиоаппаратуры, окончательно убедила: в своих предположениях я не ошибся и на полюс обязательно попаду. Первомайское поздравление Папанина, Ширшова, Федорова не оставляло ни малейших сомнений по поводу того, кто мой будущий начальник и кто мои спутники. Конечно, сразу же захотелось вернуться на материк, чтобы принять участие в подготовке радиохозяйства для предстоящей экспедиции. В условиях Северного полюса уверенная связь с землей - вопрос жизни и смерти участников дрейфа. Если допустить мысль, что мы не сможем передать по радио координаты, определенные Е. К. Федоровым, то это практически значит, что нашу группу просто невозможно будет разыскать, ибо найти ее в полярном бассейне труднее, нежели пресловутую иголку в стоге сена. Как я ни торопился на материк, пришлось в очередной раз запастись терпением и сидеть на острове Домашнем. Пока мои будущие товарищи занимались делом, я ждал, поглядывая на календарь. Только 27 октября 1936 года в 5 утра на "Сибирякове" мы пришли в Архангельск. К восьми утра я уже попал в город. Немедля нырнул в парикмахерскую. Там было тепло и светло (горели лампы) и пахло так, как пахнет во всех парикмахерских мира. Ножницы парикмахера ласково щебетали, приводя меня в христианский вид. Блаженствуя в удобном кресле, я поймал себя на мысли, что ничего похожего не ждет меня на Северном полюсе. Будет холодно, грязно, темно, неуютно и сыро... Рассчитавшись с мастером, я заторопился на московский поезд. Добирался я до дома спокойно, зато дела, нахлынувшие сразу, без каких-либо промедлений принесли великую кучу волнений и беспокойств. Прибыв в Москву, я сразу же включился в подготовительные работы, которыми уже давно занимались мои товарищи. И не нужно доказывать, что прежде всего я стал готовить аппаратуру. Требования к радиоаппаратуре были установлены на редкость жесткими. Прежде всего вес. С учетом грузоподъемности самолетов на все радиохозяйство отводилось лишь 500 килограммов. Боже мой, сколько вещей надо было взять: мачты, оттяжки, ветряк для зарядки аккумуляторов, аккумуляторы, трехсильный бензиновый движок, основная аппаратура, запасная аппаратура, запасные части для ремонта... В эти дни, дни больших забот и волнений, судьба снова столкнула меня с человеком, которого я хорошо узнал во время подготовки к экспедиции "Челюскина". Моим партнером по радиоделам опять стал Николай Николаевич Стромилов. Мы встретились с ним в Ленинграде, когда уже полным ходом большой группой специалистов создавалась наша уникальная радиоаппаратура. Это дело было поручено радиолаборатории НКВД Ленинградской области. Начальником лаборатории был известный любитель-коротковолновик Л. А. Гаухман, начальником исследовательской части и главным инженером проекта радиоаппаратуры "Дрейф" - В. Л. Доброжанский, основными руководителями работ - старшие радиотехники Н. Н. Стромилов и А. И. Ковалев. Разумеется, там был большой коллектив, работавший с огромным энтузиазмом,- разработчики Теодор Гаухман и Николай Иванович Аухтун, конструкторы Маша Забелина и Тоня Шеремет, технолог Женя Иванов, механики Толя Киселев, Алеша Кирсанов, Саша Захаров, монтажник Виктор Дзервановский.... Одним словом множество народа - молоденьких симпатичных девиц и юношей, что-то непрерывно мотавших, ковырявших, паявших... Всем этим работникам - и большим, и малым, удивительно милым, добросовестным, скромным, создавшим "Дрейф", которому предстояло обслуживать первую в истории человечества дрейфующую станцию "Северный полюс", - мой земной поклон. Не раз, находясь на полюсе, мы теплыми словами поминали их работу. Аппаратура работала безупречно. Теперь подлинная палатка стоит в Ленинграде, в музее Арктики, и если войти, то направо, на столе, можно увидеть и наше радиохозяйство. Готовую аппаратуру надо было проверить. Это сделали дважды. Один раз неподалеку от Ленинграда, второй раз - под Москвой в Теплом Стане. Я выходил в эфир с позывными RАЕМ, и никто из моих корреспондентов в Москве, Киеве, Ярославле, Саратове, Могилеве, в Англии, Чехословакии, Швеции, Дании, Польше, Германия, Японии, Центральной Африке и США не подозревал, что участвует в испытании аппаратуры, предназначенной для Северного полюса. |
Долго и упорно мы собирались в дорогу. На третьем этаже старого Гостиного
двора в Рыбном переулке в маленькой комнате помещался штаб экспедиции.
В соседних комнатах стучат машинки, щелкают арифмометры, снуют посетители.
Обычная жизнь обычного учреждения, каких в Москве немало. Однако эта привычная
канцелярская жизнь иногда нарушается. На узкой лестнице со стертыми от
времени каменными ступенями нет да нет создаются пробки. Лестничное движение
обычно нарушаем мы, когда тащим нашу меховую одежду. Одежда добротная.
Она производит впечатление. Посетители, встречающиеся на нашем пути, единодушно
одобряют ее качество:
- В таких одежках не замерзнешь и на Северном полюсе! Сами того не ведая, они попадают в цель. Но мы помалкиваем. Об экспедиции на Северный полюс пока знают немногие, и нам не велено особенно распространяться. А одежда и впрямь хороша. Весь опыт предыдущих арктических экспедиций, как отечественных, так и иностранных, использован для того, чтобы одеть нас наилучшим образом. В нашем гардеробе егерское и шелковое белье, шерстяные и меховые чулки, огромные валенки, высокие горные ботинки со шнуровкой, сапоги, меховые рубашки, шерстяные свитера, легкие шапки из пыжикового меха, по пять пар самых разных рукавиц на брата. По мере выполнения заказов на одежду, приборам и экспедиционному снаряжению в маленькой комнатке становится все теснее и теснее. Груды меховой одежды, образцы тары, бинокли, ножи, табак, керосиновые печи, посуда, обувь, белье, фотоаппараты, оружие придают комнате вид не то филиала Мосторга, не то военного лагеря. Старая истина гласит, что тщательная подготовка - это три четверти успеха. На дрейфующем льду надо не только жить, хотя бы с минимальными удобствами, но и работать. Трудно сказать, на что следует больше всего обратить внимание. Для того чтобы работать, надо быть сытым и одетым. Для того чтобы дать о себе знать, должны безупречно работать астрономические приборы и радиостанция... В таком деле, как экспедиция на полюс, со стороны видна лишь героика. На самом деле - это настойчивая работа. Продумать надо все мельчайшие детали жизни. Нужно знать, где и что можно заказать. Книжка экспедиции с перечнем телефонов содержит номера от Госплана СССР до мастерской валенок. Все снаряжение должно отвечать самым строгим требованиям. Наше обиталище - палатка - просто шедевр. Даже палаткой это чудо называть не хочется. К нему больше подошло бы название домик. Основа этого домика - легкий каркас из дюралюминиевых труб. На каркас надевались три чехла. Первый - из легкой прорезиненной ткани. Второй - неповторимой красоты, по существу это было голубое, шелковое, стеганое одеяло. На изготовление его и наших, также шелковых, спальных пижам, которыми мы, кстати говоря, и не очень-то пользовались, ушло 17 (!!) килограммов гагачьего пуха. Старушки монахини в артели, где все это шилось, умилялись: точь-в-точь такие одеяла шили когда-то купеческим дочкам в приданое. И, наконец, третий чехол - черный брезент, пропитанный водоотталкивающим составом, и надпись: "СССР. Дрейфующая экспедиция Главсевморпути 1937 года". С торцовой части домика - серп, молот и звезда. Три метра семьдесят сантиметров длины, два семьдесят ширины и два метра высоты - таковы были габариты нашего домика, любовно и продуманно изготовленного в одном из цехов завода "Каучук". В окнах - стекла из небьющейся пластмассы. Мы должны были быть готовыми к трещинам и торошению. Создатели нашего домика гордились тем, что вес домика не превышал 160 килограммов, и утверждали, что мы просто можем на руках унести свое жилье на другое место. Как жаль, что ученые еще не выдумали питательных пилюль. Почти треть всего нашего груза составляло продовольствие. Бессмысленно было бы везти его в обычной таре. Мы получили запаянные жестяные банки весом 44 килограмма каждая. Такая банка - на четверых на десять дней. В институте инженеров общественного питания ничуть не удивились, когда Папанин, придя к директору института М. Белякову, сказал: - Обеспечьте нас обедом на два года! Так был принят заказ на наши банки. Содержимое было достаточно разнообразным. Желтая, твердая как камень плитка - порция горохового супа. Такая же плитка, но красная,- кисель. Специальные конфеты из шиповника содержат большое количество витамина "С". В виде брикетов представлены кофе, чай, какао. Яйца и молоко - в порошке. Сухари с тридцатипроцентным содержанием мясного порошка. Куда ни ткнись, повсюду калории и витамины. Пять тысяч кур прекратили свое земное существование, чтобы в сушеном порошкообразном виде лететь на полюс. Но куда сложнее, нежели технику, одежду и питание, было подготовить людей. Нам нужно было быть мастерами на все руки. У каждого из нас должна была быть вторая профессия, умение в нужный момент помочь товарищу или заменить его, если почему-либо он выйдет из строя. Федоров должен был стать моим дублером. Нам с Папаниным выпали обязанности и метеоролога и механика. Всем четверым предстояло крутить лебедку при подъеме с глубины проб воды и всякой живности для Ширшова. Подготовка шла полным ходом, а один вопрос, немаловажный для нас, так и оставался нерешенным: как будет представлена в нашем ледовом лагере медицина? Полтора года (экспедиция была запланирована именно на этот срок) без доктора... Стали обсуждать: что же делать? Первая мысль - взять пятого человека. Конечно, можно было бы подобрать легонького врача, килограмм на пятьдесят живого веса. Но тогда палатка должна быть больше, одежда, продовольствие тяжелее и так далее... Мы не укладывались в жесткий лимит: десять тонн и ни килограмма больше. Арифметика не получалась. Что же делать? Выход один - врачом должен стать кто-то из нас. Добровольцев не нашлось. Прикинули и решили: больше всего к лицу это Ширшову. Он гидробиолог, а гидробиология и медицина - почти одно и то же. Петра Петровича откомандировали в Государственный институт усовершенствования врачей. Началась работа по программе, которую составил для Ширшова его наставник - доктор А. Чечулин: изучить болезни, наиболее распространенные в Арктике, освоить диагностику, так как, прежде чем лечить, надо хотя бы как-нибудь разобраться, от чего лечишь. Сначала обучение фельдшерскому искусству - практика по уходу за ранами, умение делать инъекции и, наконец, хирургия. Петру Петровичу давали куски мяса, кривую хирургическую иглу, кетгут, и он сшивал эти куски, затем вскрывал фурункулы, останавливал кровотечения. А хирурги заставили его еще и попрактиковаться на трупах, где ученик ампутировал пальцы, кисти рук, ноги. И все же воспринимали мы Петра Петровича как медика с известным подозрением. Серьезность его занятий стала нам известна позднее. Тогда же, возвращаясь из клиник, Ширшов больше рассказывал нам о безмерных достоинствах одной из сестер, удивительно красивой блондинки. Что же касается его хирургической практики, то речь Петра Петровича была впечатляющей: - Ребята, я теперь запросто могу оттяпать вам и руки и ноги. Но не хотел бы, чтобы моя первая помощь стала для кого-нибудь из вас и последней! Мы оценили самокритичность нашего доктора и понимали, что лучше обходиться без его помощи. Эта убежденность помогла нам продержаться. |
13 февраля, ровно через год (день в день) Шмидта опять вызвали в Кремль.
Его сообщение слушали Сталин и другие члены Политбюро. Я обращаю внимание
на этот факт, так как десятилетие, начавшееся в 1930 году, свидетельствовало
о том, что та буйная Арктика, похожая на Запорожскую Сечь, с которой я
столкнулся в дни моей юности, уже осталась далеко позади. Поход "Сибирякова",
поход "Челюскина", экспедиция на полюс и другие полярные предприятия тех
лет свидетельствовали, что случайность, неорганизованность, надежда на
случай - это уже история. Сегодняшний день - точные расчеты, сделанные
во всеоружии науки, тщательно отобранные люди, сложные задачи, поставленные
перед нами.
Как вспоминал впоследствии Шмидт, доклад в Кремле пришлось делать обстоятельно, решая по ходу совещания ряд немаловажных вопросов. Большое внимание уделялось личностям - начиная от начальника экспедиции до младших специалистов. Только здесь, на этом совещании, Шмидту было разрешено личное участие в экспедиции. Поначалу Отто Юльевича не хотели пускать на полюс. Конечно, руководить экспедицией будет Шмидт. Но зачем же лететь самому? Как доказывал на этом совещании Ворошилов, уровень связи позволяет руководить экспедицией из Москвы. Разумеется, Шмидт сопротивлялся такому решению, как мог. В ход пошла самая различная аргументация, и Отто Юльевич сумел отстоять свои желания. Он полетел. Затем Шмидт подробно охарактеризовал всех членов летного отряда экспедиции. Сталин спросил: почему среди летчиков нет Леваневского? Шмидт разъяснил, что Леваневский в Америке и просто не успеет принять участие в экспедиции. - Ну, хорошо, - согласился Сталин. - Зато он первый воспользуется новой станцией при своем транспортном перелете... Чубарь лестно охарактеризовал Папанина, отметив его жизнерадостность и организаторский талант. Ворошилов дал согласие на включение в состав экспедиции в качество флаг-штурмана одного из лучших аэронавигаторов советских военно-воздушных сил Ивана Тимофеевича Спирина. Это ему предстояло найти в ледяной пустыне заветную точку полюса. Проблема кадров была завершена. Сталин первый подписал постановление и передал его на подпись другим. Вылет назначили на середину марта... Не прошло и недели после этого совещания, как началась генеральная репетиция. По улицам Москвы проехал грузовик, ощерившийся дюралевыми трубами, радиомачтами, различными тюками и ящиками. Вряд ли москвичи, встречавшие эту машину, выделяли ее как-то из других автомобилей. Вряд ли кому-либо приходило в голову, что это едет имущество экспедиции на Северный полюс. Отъехав на несколько километров от Москвы, грузовик остановился. На территории радиоприемного пункта Севморпути, вдали от любопытных взоров, мы разбили палатку, установили ветряк и мачты. Дребезжащая груда дюралевых труб поначалу повергла нас в тихое уныние, но разобрались мы довольно быстро, и через два часа палатка уже стояла. Койки в два яруса, откидной столик и, в общем, небольшие размеры делали палатку более всего похожей на купе железнодорожного вагона. В общем, не так уж плохо. Направо от входа - стол радиостанции. Наверху - радиоаппаратура, внизу - аккумуляторы. Налево - кухня, которую тут же оккупировал Папанин, спеша продемонстрировать нам свои кулинарные таланты. Накормил нас Иван Дмитриевич хорошо. После обеда, который он стряпал в высшей степени вдохновенно, есть не хотелось около суток. Такова сила калорий, брошенных в обеденную кастрюлю. Каждый из нас опробовал свое хозяйство. Все вместе мы сделали первые выводы по организации быта. Первый из них (его подсказал приехавший к нам в гости Шмидт) был таков; на ночь, залезая в спальный мешок, обязательно раздеваться до белья и не спать в верхней одежде. Правда, одевание и раздевание не могут быть причислены к самым приятным процедурам, но зато раздетому в теплом мешке гораздо лучше спится. Итак, генеральная репетиция, или, если прибегать к театральному языку,
черновой прогон, окончилась. Настала пора действовать. Остановка теперь
за малым - за погодой. Погода была нелетная. И февраль кончился, а мы еще
никак не могли покинуть Москву. В 11 часов утра 21 марта на очередном совещании
К пяти часам вечера принято решение: вылетать завтра, 22 марта, в семь часов утра. И хотя экспедиция снаряжается целый год, и хотя решения ждали не то что со дня на день, а с часа на час, оно всколыхнуло, взволновало. Это "завтра" было одновременно желанным и немного страшным. Не теряя ни минуты, наша четверка немедленно направилась на склад. Едва успели доехать, как прибыли грузовики. Адрес на ящиках, как в романе Жюля Верна: "Москва - Северный полюс". Точно отмечаются номера каждого ящика в списке. Грузовики мчатся на вокзал. К десяти часам вечера доверху загружен отдельный товарный вагон. Прицепили его к архангельскому пассажирскому поезду в полночь. Закончив погрузку, поехал домой. Добрался уже к часу ночи, но спать не хотелось. И есть не хотелось, хотя ничего не ел с утра. Последняя ночь в Москве была бессонной. Телефонные звонки - надо хоть так попрощаться с друзьями, - укладка личных вещей, дорожного обмундирования. Последний домашний салат из свежих огурцов, который приготовила жена, понимая, что этот салат я буду не раз вспоминать в Арктике. Последняя ванна... В пятом часу утра позвонил Папанин. Он тоже не спал всю ночь. Затем звонок из гаража: машина вышла. Пора приниматься за шнуровку высоких ботинок, обладающих, по заверениям специалистов, какой-то неслыханной прочностью. Пришла машина. Вещи вынесены. Зашел попрощаться с детьми. Девочки просыпаются: - Папа, ты куда? - Да вот поедем с мамой на аэродром посмотреть самолеты. Несколько поцелуев, и, к счастью не вникнув в происходящее, дети быстро засыпают. Последний напутственный поцелуй. По традиции получаю его дома. Всякий раз, когда я уезжал, у нас с женой действует одно неписаное правило: сдерживаться при расставании, щадить друг друга. Заехав в гостиницу "Москва", где нас ожидали Петя Ширшов и Женя Федоров, помчались на аэродром. Улицы Москвы пустынны, зато на летном поле изрядное оживление. Отчасти оно ощущалось потому, что уже работали моторы на самолете командира отряда Водопьянова, но в большей степени его создавали фоторепортеры и кинооператоры, снимавшие всех участников экспедиции бессчетное число раз. Наконец объявляют: через десять минут начинается посадка. Такое дело требует порядка. Везде появились часовые. Пока шла вся эта кутерьма, я несколько раз подходил к самолету. А когда пора лететь - не пускают. Часовой требует пропуска. Дежурный пропуска не дает за отсутствием документов. А их-то я, конечно, не взял. Паспорт не требуется: на полюсе можно пока жить без прописки, партийные документы, как положено, сдал в политическое управление. В таких условиях доказать, что я - это я, дело не простое. И пока я решал задачу, дядя Вася (а вылетал я на самолете Молокова) уже запустил моторы, и бежать мне пришлось через лужи и проталины, не разбирая дороги. |
Не буду описывать всех перипетий нашего перелета, продолжавшегося,
как говорят, по не зависящим от нас обстоятельствам без малого месяц. Это
сложное путешествие происходило под знаком острой и непрерывной борьбы
с погодой. Весна буквально наступала на пятки. Изо всех сил мы старались
удрать от нее на север, однако Борис Львович Дзердзеевский, главный синоптик
экспедиции, красивый мужчина с мефистофельской бородкой, не очень-то торопился
нас пустить. Мы долго сидели в Нарьян-Маре. Каждое утро командиры кораблей
с глазами, полными надежды, смотрели на Дзердзеевского, а он произносил
одну и ту же фразу, не боясь превратить ее в литературный штамп: - Лететь
не рекомендую! Запретить вылет Дзердзеевский не мог. Но без его рекомендации
никто не мог этот вылет и разрешить, а он не рекомендовал. Трасса до полюса
была длинная, и единственное, что могли делать наши летчики, - продвигаться
по ней поэтапно. Добрались мы до острова лишь 18 апреля.
Последний промежуточный аэродром встретил нас веселым морозцем в 23о и ярким солнцем, светившим все двадцать четыре часа в сутки. Однако и тут на протяжении месяца Дзердзеевский продолжал повторять свою неизменную фразу: - Лететь не рекомендую! На острове у входа в жилой дом - огромный белый медведь, повязанный красным галстуком. Он держал в лапах полотенце с хлебом-солью и большой жестяной ключ с надписью: "Ключ от полюса". Медведя подстрелили за два дня до нашего прилета и заморозили в сидячем положении. 5 мая в разведку улетел на самолете СССР-Н-36 Павел Головин. С Головиным полетел Стромилов. Поначалу радио самолета-разведчика стрекотало так благоприятно, что Водопьянов приказал было греть моторы. Головин лихо отсчитывал параллели, которые пересекал его самолет. Погода была ясной, лед хорошим. Но в последний момент прогремела команда: отставить! Полюс закрыт сплошной стеной облаков, а это нас не устраивало.. Обнаружил Головин сплошную облачность на 88° широты. Но тут, вместо того чтобы повернуть обратно, как это планировалось при его вылете, Головин решил "рвануть до полюса". И рванул.. Головин, штурман Волков, механики Кекушев и Терентьев, радист Стромилов стали первыми советскими людьми, пролетевшими над самой северной точкой мира. Николай Николаевич рассказывал потом, как произошла эта первая встреча советских людей с полюсом. Добравшись до заветной точки, экипаж увидел под крылом клубящееся море облаков. Только информация штурмана свидетельствовала о том, что цель достигнута. Соседи Стромилова, бортмеханики самолета, немедленно решили отметить достижение цели. Терентьев дал расписаться Стромилову в блокноте и выбросил блокнот за борт. Второй механик сбросил иной сувенир. Сначала вниз полетели три куколки - белая, желтая и черная, символизировавшие три расы людей, населяющих земной шар. Вслед за ними, разбрызгивая содержимое, полетел бидон с маслом. - Для смазки подшипника земной оси! Нетрудно было догадаться, что так мог поступить лишь один человек в экипаже Головина - бортмеханик Кекушев. Этот коренастый, широкоплечий человек производил впечатление личности в высшей степени солидной. Мастером своего дела он был великолепным. Но не только это принесло ему славу в полярной авиации. Был Кекушев еще и редчайшим мастером розыгрыша. Особенно нашумела история с часами Шмидта. Сценарий этой истории был разработан Кекушевым заранее и осуществлен во время одного из перелетов, когда им пришлось облететь все наиболее крупные станции Арктики. На каждой происходило примерно одно и то же. Сидят полярники за столом, а Кекушев спрашивает: - Ребята, а вы заказали часы со Шмидтом? - Какие часы? - Эх, ребята, вы все прохлопаете. В Амдерме уже давно список послали... - А что это за часы? - О, это прекрасные часы... Они с гирями, а когда начинается бой, то открывается окошечко и оттуда выскакивает не кукушка, а голова Шмидта. Сходство портретное. Борода, как в натуре. Он и отсчитывает бой часов вместо кукушки. - Ох, как здорово, а где их купить? - В Москве, в Центральном универмаге. Телеграфируйте директору, сколько часов вам. Директор магазина с пачкой телеграмм пришел в Политуправление Главсевморпути. О беседе Кекушева с начальством можно было только догадываться. После того как экипаж поприветствовал Северный полюс, самолет СССР-Н-166 стал возвращаться. Полет Головина заставил нас пережить несколько острых минут. Когда самолет прошел уже "большую часть пути от полюса до острова, наш аэродром стало закрывать надвигающимся туманом. То ли аппаратура у Головина подвирала, то ли он сам немного просчитался, не знаю, но во всяком случае летчик промахнулся и вышел западнее острова. Мы волнуемся. Большая часть нашего коллектива - представители пятого океана. Что такое контрольный срок полета и каков он у самолета Головина, известно всем досконально. Пилот плутает. Туман все гуще и гуще, а бензин, по подсчетам специалистов, уже кончился. Нас всех колотила мелкая дрожь.. Шутка ли - экспедиция на полюс еще не началась, а над нами нависло такое страшное ЧП, как гибель самолета и потеря людей. И вот, когда по всем расчетам специалистов самолет Головина уже просто не мог лететь, послышался шум мотора и машина ворвалась чуть ли не на бреющем полете. Площадка, как уже говорилось, была на куполе ледника на высоте четырехсот метров. Но купол - в тумане, и Головин стал садиться прямо около жилых домов. Никто этого "аэродрома" не мерял. Взлетел с него только маленький У-2, но Головин решительно плюхнулся на этот пятачок. Деваться ему было больше некуда. Самолет еще катился, когда замолкли моторы. Начались объятия. Головин целуется со Шмидтом, затем подходит к машине, открывает контрольный кран главного бака и оттуда, на глазах всей собравшейся публики, вытекает - я видел это собственными глазами - одна-единственная столовая ложка бензина. Прошло еще две недели, прежде чем погода нам наконец улыбнулась. На нашем маленьком У-2 Яков Мошковский вывез Дзердзеевского на высоту трех тысяч метров, и главный синоптик благословил вылет. У дверей жилого дома появился трактор "Сталинец". Во всеоружии своих шестидесяти сил он готов был тащить к летному полю сани, скорее похожие на плот. 'Полозьями служили толстенные бревна, зашитые сверху не менее внушительными трехдюймовыми досками. На этих санях перебрасывались на купол бочки с горючим и маслом. Казалось бы, брать с собой нечего - личные вещи уже в самолете. Засовывай в карман. зубную щетку, вешай фотоаппарат - и в дорогу. Однако и тут набралось много разного скарба. Штурманы везут приборы, радисты - аккумуляторы, бесчисленными кулечками и пакетиками обросла и наша четверка. Добавочная поклажа - чистая контрабанда. Стараемся побольше напихать в карманы. Там можно обнаружить и пачки папирос, и питьевую соду, и горсть гвоздей. Борьба идет за каждые сто граммов. В наволочке везем селедки, возмущая соседей вытекающим из этой не самой надежной тары рассолом. Мы успокаиваем их: если рассол вытечет, самолету будет легче. Трактор пыхтит. Мы потихоньку ползем в гору, со скоростью пешехода преодолевая четырехкилометровый путь. И, когда достигаем цели, перед нами открывается панорама бухты. Отсюда многие экспедиции пытались достичь полюса. На площадке нас ждет работа. Несколько дней назад прошел снег. Его пригрело солнышко, он подтаял и примерз. Вооружившись лопатами, мы счищаем снег. Шум стоит страшнейший. На нашем воздушном такси У-2 со станции прилетели Шмидт и Дзердзеевский. На купол наползал туман. Погода явно портилась. И мы и летчики не скрывали своего огорчения. Но "бог погоды" Дзердзеевский успокаивает: - Туман не надолго, скоро можно будет лететь! Еще до того как купол закрыло туманом, У-2 привез со станции термосы с ужином из двух блюд. Бедный Жюль Верн, даже его гениальному воображению не под силу было нарисовать картину, которую мы видели воочию. На далеком севере, на куполе ледника, поднявшегося на 400 метров над уровнем моря, ревут четыре тысячи лошадиных сил моторов первого самолета, отбывающего к полюсу, а пока ревут моторы, повар в белом фартуке кормит из термосов ужином улетающих. Вот и придумай что-либо более будничное и более фантастичное! Никто не произнес слова "вылетаем", но в одно мгновенье это стало ясно. Вылетаем одни - первым идет к полюсу флагманский самолет Н-170 Михаила Васильевича Водопьянова, второй пилот Бабушкин. На нем летим мы четверо, Шмидт, флаг-штурман экспедиции И. Т. Спирин. Ему и Жене Федорову, с их астрономическими инструментами, предстоит отыскать среди снега и льда полюс и привести машину к этой заветной точке. Погода отличная. Пятый час утра по московскому времени. Сняты чехлы. Механики дают полные обороты, проверяя моторы. За самолетом мириадами алмазов вздымается снежная пыль. Именно в этот момент - ни раньше, ни позже - милейший местный доктор, встретивший нас, надев трогательную нарукавную повязку с красным крестом, пожелал сделать снимок на память. Отказываться неудобно - хозяева были так гостеприимны... Глядя на доктора, ловлю себя на мысли, что он одновременно похож и на Чехова и на его героев. Доктор очень мил, но аппарата его мы боимся. Наверное, последним воплем техники он был вскоре после изобретения Дагерра и Ньепса. Во всяком случае светосила этой камеры такова, что даже при ярком солнце надо крепко держаться друг за друга, чтобы изображение не получилось смазанным. Воздавая должное доктору, держимся. Водопьянов и Бабушкин уже на своих местах. В "моссельпроме" - так называют носовую часть самолета - хозяйничает Спирин. Рысью обегаем провожающих, тычась друг в друга мокрыми носами для последнего поцелуя. Для облегчения из самолета выкинуто все, что только можно выкинуть. Сняты крепления, подставки для приборов, откидные сидения. Папанин, Ширшов и я размещаемся в центроплане. Женя ушел к Спирину в "моссельпром". Итак, поехали! Легкий рывок. Моторы дают максимальные обороты. В люк каскадом летит снежная пыль. Второй механик П. П. Петенин уже на ходу влезает в самолет и захлопывает люк. Самолет убыстряет бег. Толчки учащаются. Внутри все гудит и резонирует. Поднимемся ли? Сколько по этому поводу было споров и разговоров... Начав свой путь с самой высшей точки ледника, самолет катится под горку, разгоняется. Сейчас или-или. Или, разогнавшись, взлетим, или, если не успеем взлететь, соскочим с двадцатиметровой высоты ледника на морской лед. Пилот жмет на всю железку. Моторы ревут. Четыре тысячи лошадиных сил все же оторвали от земли нашу донельзя перегруженную машину. Взлет произведен мастерски. Мы дружно выражаем наши чувства поднятыми вверх большими пальцами. Водопьянов делает вираж. Под нами проплывают домики. Прощай, остров. Ты был гостеприимен. И хотя мы жили тут, как шпроты в банке, долгие месяцы будем вспоминать такие достижения человеческой культуры, как печку, рукомойники и баню. |
Маяк нудно бубнит две буквы "Н" и "А". Между ними и лежит наш курс.
А в Москве волнуются синоптики. Шквалистые ветры - не лучший союзник перегруженного
самолета. Мы успокаиваем - все в порядке. Наши радиограммы доходят до Москвы
в течение нескольких минут.
Для облегчения работы пилота нам предложили перебраться поближе к центру тяжести самолета. Стоим около механиков. На пультах огромное количество приборов. У каждого мотора приборы свои, а моторов у нашего АНТ четыре. На каждом пульте одна из стрелок ровно и неуклонно маячит против цифры "1600". Это число оборотов в минуту. Однако нам, людям авиационно необразованным, куда приятнее наблюдать за величинами конкретными - более близок сердцу мерцающий круг трехлопастного винта. Иногда солнце освещает винт, и тогда вспыхивает неугасимое пламя. Через окошко Ширшов время от времени фотографирует льды. Пока ничего радостного - крупных полей нет, под нами широкие трещины. Невольно примеряемся: если и дальше будет так, то плохо, на такое поле садиться было бы очень скучно. Монотонная размеренность полета внезапно нарушается. Механики проявляют какую-то не очень понятную активность. Они поочередно исчезают в левом крыле самолета. Потом Флегонт Бассейн, первый бортмеханик, идет к Водопьянову и что-то кричит ему в ухо. Разговор кончается быстро. Бассейн с бесстрастным лицом становится у пульта управления. Остальных механиков не видно. Потом появляются и они, а вместе с ними возникает неурочный спрос на марлю и йод. Заливаются бесконечные порезы на руках. О том, что все это означало, мы, пассажиры, узнали только после посадки. Потек радиатор одного из двигателей. Это грозило большими неприятностями. Перегретый мотор обязательно вышел бы из строя. К счастью, наши механики не растерялись. До самой посадки, в невероятной тесноте, лежа вниз головой, они голыми руками собирали при помощи тряпок вытекавший антифриз, выжимали его в ведро и вновь доливали в радиатор. Не прошло и часа после вылета, как впереди по курсу показались легкие редкие облака. Затем, по мере продвижения к северу, облака стали уплотняться. Самолет набрал высоту, и вскоре мы уже шли над почти сплошной облачностью. Очень редко в облаках открывались маленькие оконца, и тогда видны были трещины во льдах. Они гораздо уже тех, которые мы наблюдали в районе острова. Нет да нет, самолет проходит через легкие облака. Тускнеет солнце, меняется окраска нашего ярко-оранжевого крыла. Новые опасения - не возникнет ли обледенение? Это было бы скверно, но нет, обледенения не происходит. С каждым часом опасность становится меньше. Бензин расходуется - самолет облегчается. Мимо нас часто проходят Федоров и Спирин. У обоих в руках астрономические приборы. Открывается верхний кормовой люк самолета. Спирин высовывает полголовы наружу, крепко прижимается затылком к самолету, смотрит в прибор. Однако струя воздуха настолько сильна, что прибор невозможно удержать. Спирин явно недоволен. Он пробирается в самый хвост самолета: из более защищенного люка легче наблюдать за солнцем. Истекает шестой час полета. Спирин и Федоров вдруг забегали и оживились. С сияющим лицом Женя кричит мне в ухо: - Полюс! Инстинктивное движение к оконцу. Надо обязательно посмотреть, как выглядит полюс сверху. Не видно. Под нами все та же бесконечная поверхность облаков. По самолету забегали солнечные зайчики. Водопьянов разворачивается. Скоро посадка. Сердобольные люди учили, как вести себя при посадке на неподготовленные аэродромы: - Упритесь ногами и руками в стойки, но так, чтобы перед физиономией не оказалось никаких предметов! Действовали по этой инструкции. Трем можно было упираться, четвертому - Жене Федорову - сделать это было труднее. Руки у Жени были заняты ящиком с хронометрами, а уж если выбирать, то он безусловно предпочел бы разбивать лицо, а не приборы. В такой обстановке не позаботиться о Жене было бы грех. Усадили его среди мягких баулов, как в гнездышко. Механики разматывают через весь самолет, от хвоста к пилотскому креслу, трос. Это особый трос. Конец его - в распоряжении Бабушкина... Спускаемся ниже. Ныряем в облака. Меркнет солнце, Освещение становится серым, скучным. Посадка уже близка. И в эти минуты, когда, как известно пассажирам современных воздушных лайнеров, в салонах зажигается обычно табло: "Не курить", вдруг едкий запах горелой резины. Очевидно, замыкание - и, судя по запаху, не малое. Ох, какой это был неприятный запах... А самолет все ниже и ниже. На высоте 500 метров выходим из облаков. Отчетливо видны большие поля, гряды торосов и неширокие трещины. Водопьянов осмотрительно выбирает наиболее благоприятное место, делает несколько кругов. Круги заканчиваются виражом, от которого дух захватывает. Круто вертанул Водопьянов! Моторы сбавляют обороты. Бабушкин дергает за трос, протянувшийся к хвосту. С хлопком раскрывается тормозной парашют. Теперь этим никого не удивишь. Такие парашюты давно приняты в реактивной авиации. Тогда же применение парашюта при торможении для сокращения послепосадочного пробега было стопроцентной новинкой. Пробежав 240 шагов, самолет стал. Мы на полюсе. У люка оживление. Скорее на лед! Скорее посмотреть, как выглядит полюс. Поздравляем друг друга, восхищаемся деталями полета и посадки. Не верится, что мы на полюсе, не верится, что в такой прозаической обстановке осуществилась давняя мечта человечества. Ну, а коль мечта осуществлена, ее надо вспрыснуть. Из самолета извлекается бутылка коньяка и несколько алюминиевых кружек. Кружки выставляются на снегу, я в роли виночерпия. Пробку прячу в нагрудный карман, Сувенир! Когда-нибудь буду показывать внукам. Тост краткий: - За нашу Родину! Дружно гремит троекратное "ура". И кружка холодная, и густой от мороза коньяк обжигает. Но за такой тост что угодно выпьешь! На этом торжественная часть и заканчивается. Начинаются будни. Экзамен, в котором переэкзаменовки не дано и не будет. Механики закрыли моторы чехлами. Началась разгрузка, а я поспешил на помощь к Симе Иванову, который потрошил свою радиостанцию. Запахом горелой резины в самолете угостил нас именно он. Сима торопится, и его легко понять. Последнее радио ушло с самолета в то время, когда мы кружили над полюсом, и сообщили, что идем на посадку. И вот в самый неподходящий момент передача оборвалась на полуслове. Легко понять, какие умозаключения делались на острове. - Что у тебя, Сима? - Плохо дело, сгорел умформер? - Отремонтировать можно? - Нет... Вопрос излишний: где уж тут ремонтировать обмотку, которая состоит из сотен метров провода, втиснутого заводом в пазы якоря. К сожалению, не удалось из-за веса полностью захватить мою радиостанцию. С нами прибыла только аппаратура, необходимая для пуска станции и минимальной ее работы. Привезли всего лишь один комплект аккумуляторов да небольшой бензиновый двигатель. Ни ветряного двигателя, ни велосипеда с динамо-машиной для аварийного питания у нас нет. Рассчитывали, что сразу после посадки связь с островом установит значительно
более мощная самолетная
Аппаратура уже выгружена. Крепкие серые фанерные ящики, обшитые парусиной. В ящике № 1 - основная радиостанция, в ящике № 2 - запасная, затем две мачты и ящики с набором инструмента. Все помогают мне. Папанин и Ширшов ставят небольшую темно-зеленую палатку. Спирин и Бабушкин укрепляют мачты, оснащают их такелажем. Работать трудно. Температура минус пятнадцать, свежий ветерок студит руки. Особенно внимательно следим при выгрузке за аккумуляторами. Один - двенадцативольтовый, питающий машину радиопередатчика, накал передатчика и накал приемника. Другой аккумулятор - анодный. Вес двенадцативольтового - сорок килограммов. Сейчас некогда заниматься удобным размещением приборов, некогда думать об удобствах. Все ставится на снег в палатке. Меховая куртка служит и полом и стулом. Соединять провода, налаживать хозяйство приходится стоя на коленях. Эх, не люблю стоять на коленях! Наконец в четвертом часу дня 21 марта 1937 года включаю машинку передатчика. Аппаратура проверена на острове. Осечек быть не должно. Заглушенное гудение машинки, спрятанной в ящике, показывает, что все в порядке. Но это только кажется. Не успел я заняться настройкой передатчика, как услышал изменение оборотов машинки. Обороты падали. Гудение приобретало все более низкий тон. Вольтметр подтвердил то, о чем нетрудно было догадаться: аккумуляторы сели! Моя ошибка! Переоценил их качества. Две недели они простояли в самолете и частично саморазрядились. Вот неприятность! Срочно притащили двигатель с динамо-машиной. Распаковали и тут же, на снегу, приступили к зарядке аккумуляторов. После часа работы двигателя аккумуляторы чуть-чуть ожили. Можно было немного послушать эфир, В эфире царство радиомаяков - ритмичные, монотонные сигналы. Надо пускать передатчик и звать, звать, звать... Палатка вся занята аппаратурой. Над головой висят провода. Работать приходится лежа на боку. Ноги не помещаются в палатке и высовываются наружу. Тут же рядом на ящике неотлучно и молча сидит Отто Юльевич Шмидт. Завидуешь его внешнему спокойствию. Ни одного резкого нервного замечания, которое было бы столь понятным в этой напряженной обстановке. Проходит час за часом. Попеременно слушаю, затем пускаю передатчик. Опять вынужденная задержка, опять надо подзаряжать аккумулятор. Напряжение огромное. Сейчас дело исключительно за связью. Если не будет связи, последствия могут сказаться неотвратимыми. А остров все бубнит и бубнит. Сквозь мощные сигналы ему не услышать наш слабенький передатчик. Остальным еще хуже, они находятся дальше, южнее, и слышимость у них еще меньше. Поскольку материковым станциям услышать нас не удается, они в 17 часов получают распоряжение прекратить работу. Эфир очищается от лишних сигналов. Прекращает работу и остров. Все слушают нас. Слушают на всех волнах... И все же наши вызовы остаются гласом вопиющего в снежной пустыне. Опять приходится делать перерыв в работе и подзаряжать аккумуляторы. И снова зову. И снова безрезультатно... Наконец в 21 час 30 минут вдруг совершенно ясное ощущение: сейчас нас услышат, будет ответ. Уверенность так велика, что хочется сказать об этом сидящему рядом Шмидту. Но вызовов были десятки. Неудобно как-то на полюсе в такой момент заниматься черной и белой магией. Лучше помолчать. Приемник включен... Быстро, как пуля, появляется в эфире наш остров. С бешеной скоростью несутся точки, тире нашего позывного. Вот ошибка, вот срыв буквы. В такие минуты даже видавшие виды опытные радисты нервничают и ошибаются. По всему видно, что нас услышали. У меня по лицу расплывается улыбка. Отворачиваюсь, чтобы Шмидт не видел ее, - ведь пока даются только позывные. Надо подождать, что скажет остров. Но вот слова: "Ну и радость тут... Где вы? Давай сюда сообщение". Шмидт и я жмем друг другу руки. -- Они подождут, пока я напишу телеграмму? - спрашивает Отто Юльевич. - Конечно, - отвечаю. Кто говорит, что небесной музыки нет? В полном сознании и твердой памяти утверждаю, что есть еще более прекрасные вещи. Например, установление связи группы людей, находящихся на дрейфующем льду Северного полюса, с родной землей, да еще после двенадцатичасового перерыва. Пока Шмидт пишет подробную телеграмму, говорю с островом. Ну, конечно, нас услышал Коля Стромилов. Сообщаю самое главное: "Все живы, самолет цел... У Симы перегорела его основная машинка. У меня садится аккумулятор. Пишем радиограмму: лед - мировой... Волнуясь и спеша, отвечает Стромилов. Узнаю подробности тревожных часов, которые провели наши товарищи. Уже наступила ночь. День закончился мрачно, тоскливо. Умолкли обычные шутки. Москва шлет запрос за запросом. Густым туманом заволокло купол, на котором, наши друзья уже готовили самолеты, чтобы лететь на поиски. И вдруг совершенно неистовый вопль Стромилова: - Слышу?.. В соседних комнатах люди соскакивали с коек, хлопали двери, из ближайших домов бежали в нижнем белье, босиком по снегу. В мгновение ока небольшая радиорубка наполнилась до отказа, как московский трамвайный вагон в часы пик. Стромилов пишет. Мошковский, изогнувшись, из-под его локтя шепчет вслух каждое записанное Стромиловым слово. Этот шепот слышат все... Идет телеграмма номер один с Северного полюса. Полюс заговорил. Телеграмма адресована: Москва - Главсевморпуть. "В 11 часов 10 минут самолет СССР-Н-170 под управлением
Водопьянова, Бабушкина, Спирина, старшего механика Бассейна пролетел над
Северным полюсом.
Для страховки прошли еще несколько дальше. Затем
Водопьянов снизился с 1750 метров до 200. Пробив сплошную облачность, стали
искать льдину для посадки п устройства научной станции.
В 11 часов 35 минут Водопьянов блестяще совершил
посадку. К сожалению, при отправке телеграммы о достижении полюса внезапно
произошло короткое замыкание. Выбыл умформер рации, прекратилась радиосвязь,
возобновившаяся только сейчас, после установки рации на новой полярной
станции.
Льдина, на которой мы остановились, расположена
примерно в 20 километрах за полюсом по ту сторону и несколько на запад
от меридиана Рудольфа. Положение уточним. Льдина вполне годится для научной
станции, остающейся в дрейфе в центре полярного бассейна. Здесь можно сделать
прекрасный аэродром для приемки остальных самолетов с грузом станции.
Чувствуем, что перерывом связи невольно причинили
вам много беспокойства. Очень жалеем. Сердечный привет.
Прошу доложить партии и правительству о выполнении
первой части задания.
Начальник экспедиции Шмидт". Тут же принимаю ответ с острова: "Северный полюс. Шмидту, Водопьянову, Папанину,
всему экипажу и зимовщикам.
Поздравляем, обнимаем, целуем. Гордимся вами. Счастливы
успехом нашей Родины. В рубке собрался весь коллектив. С замиранием сердца
следим за каждой буквой, выходящей из-под карандаша Стромилова. Ждем от
вас путевку на вылет.
По поручению коллектива Шевелев, Молоков". |
И тут же начинаются деловые будни.
- Кренкель, давай метео! - Приборы еще не установлены, могу только дать погоду описательно. - Надо скорее, сейчас! - Подождете. Тысяча девятьсот тридцать семь лет после рождества Христова никто не знал погоды полюса, потерпите еще полчаса. - Ну ладно, пока. - Пока. На этом закончился первый обмен телеграммами Северного полюса с островом. Договариваемся о порядке и сроках последующей работы. Долго и трудно устанавливалась первая связь. Теперь все пойдет как по маслу. Уже прошла полночь. Следующий срок связи назначен в шесть часов утра. Надо еще воспользоваться свободным временем и зарядить аккумуляторы. Все спят. Пасмурное небо сеет мелким снежком. Метет порывистый ветер. Холодно от долгого неподвижного лежания на боку в палатке у радиоприборов. Честно заработанный в Арктике ревматизм сильно дает себя знать. Трудно привыкнуть к мысли, что погреться негде. Все кажется, что вот куда-нибудь забежишь и отогреешься. Но, увы, забежать некуда. Согреться можно либо чаем, либо напялив на себя побольше теплой одежды. Кончена зарядка. Очень хочется спать. Но утром надо дать первую метеосводку. Вместе с Папаниным устанавливаем нашу метеобудку, укрепляем в ней приборы. Даже чаю не пьем - нет терпенья возиться с примусом и ждать. Забираемся в жилую палатку. Рядышком, в спальных мешках, давно уже спят Ширшов, Федоров и неразлучный наш общий друг кинооператор Марк Трояновский. Места маловато, но зато от тесноты быстро разливается по телу блаженное тепло. Хозяйственные мысли и планы на следующий день путаются с сознанием, что мы на полюсе и все в порядке. Да, денечек был горячий. Наступает сон. Вспоминая все треволнения в эти напряженные часы, когда не клеилось со связью, я думал о своих друзьях-радистах - и уже умершем Симе Иванове, и ныне здравствующем Николае Николаевиче Стромилове. Я хочу, чтобы читатель поверил, что высокие оценки их профессионального мастерства - не только мое мнение, но и мнение всех, кто работал с этими превосходными знатоками своего дела. Мне хочется привести здесь отзыв о Стромилове и Иванове Отто Юльевича Шмидта. "Стромилов поехал, чтобы остаться на острове и держать связь со своим другом Кренкелем и, если нужно, разъяснять ему недоразумения, которые могли бы возникнуть с новой станцией. Но на деле Н. Н. Стромилов сделал гораздо больше. Он летал радистом в разведках Головина, флаг-радистом на самолете Молокова. Это артист своего дела. Любо, весело смотреть, как этот длинный и худой человек с горящими глазами, Дон-Кихот по фигуре, уверенно колдует среди тонких деталей современной большой радиопередаточной аппаратуры. Его тонкие нервно-подвижные пальцы, какие бывают у скрипача, казалось, непосредственно излучают таинственные волны. А наш радист флагманского корабля С. А. Иванов, по фигуре - скорее
Санчо Панса, в свою очередь не менее
Уже через три часа меня извлекают из мешка. Пора передавать первое метео. Трем самолетам, оставшимся на острове, идти к полюсу теперь будет легче, чем нам. Они пойдут с открытыми глазами, опираясь на наши сведения о погоде и о посадочной площадке. Хотя радиостанция еще полностью не развернута, хочется вознаградить за труды первых обитателей полюса; Решено каждому из чертовой дюжины (нас высадилось на полюсе тринадцать!) дать по 25 слов. Пиши кому хочешь и что хочешь. Оригинальностью никто не блеснул. Телеграммы удивительно похожи. Весь вопрос в том, кому повезло, а кому не повезло с адресом. Самая невыгодная знакомая оказалась у нашего оператора Марка Трояновского. На адрес ушло одиннадцать слов из двадцати пяти. Вечером 23 мая остров передал радиограмму: "Правительственная № 2768. 106 сл. 23.V. 20 ч. 12
м.
Начальнику экспедиции на Северный полюс товарищу
О. Ю. Шмидту.
Командиру летного отряда товарищу М. В. Водопьянову.
Всем участникам экспедиции на Северный полюс.
Партия и правительство горячо приветствуют славных участников полярной экспедиции
на Северный полюс и поздравляют их с выполнением намеченной задачи - завоевания
Северного полюса.
Эта победа советской авиации и науки подводит итог
блестящему периоду работы по освоению Арктики и северных путей, столь необходимых
для Советского Союза.
Первый этап пройден, преодолены величайшие трудности.
Мы уверены, что героические зимовщики, остающиеся на Северном полюсе, с
честью выполнят порученную им задачу по изучению Северного полюса.
Большевистский привет отважным завоевателям Советского
полюса!
И. Сталин, В. Молотов, К. Ворошилов, Л. Каганович,
М. Калинин, А. Микоян, А. Андреев, А. Жданов". На четвереньках из палаток вылезали их обитатели, от самолета бежали люди. Шмидт читал ровным громким голосом. Абсолютный штиль, мягко падает снег. Такие минуты незабываемы... А затем начались будни. Тяжелыми пешнями Папанин, Федоров и Ширшов, при помощнике Марке Трояновском, продолбили прорубь. Лед оказался толщиной три метра десять сантиметров. Постепенно прибывают самолеты. Мы посещаем их как гости. Пилоты смотрят на нас косо. Гости стараются что-то прихватить, не гнушаясь ничем.- Инструмент, всякие проволочки, алюминиевые трубы, провода, электрические лампочки - нам понадобится здесь все. Когда нас стали гонять от самолетов, Папанин, который поначалу щедро угощал всех замечательной украинской колбасой, свою щедрость убавил. А так как колбаса была действительно вкусной, то летчики потянулись в гости к нам. Иван Дмитриевич выработал жесткую таксу и начал товарообменные операции: одна колбаса - метр дюралевой трубы. Все довольны, все смеются. Наконец 28 мая установили основную жилую палатку. Управляться с маленькими гайками голыми руками на морозе довольно скучно, но собрали палатку быстро. Собрали, обтянули чехлом, устлали пол шкурами. В палатке тепло и уютно. Затем начали пристраивать к ней снежный тамбур и кухню. В связи с окончанием первой очереди строительства состоялось новоселье. Переехали из легких временных палаток в жилой дом. После маленьких экспедиционных палаток в нем чудо как хорошо. Жилой дом снискал всеобщую зависть участников экспедиции. Еще бы, ведь
в нем были сделаны настоящий стол и настоящие койки. За солидность . по
сравнению с остальными холодными палатками его прозвали "Домом Советов".
 Сначала кухню и радиостанцию думали поместить в жилой палатке, но потом решили временно вынести их в снежную пристройку. От этого в доме стало просторнее и чище. Заработал наш ветряк. Обдуваемый полярным ветром, он весело машет крыльями, оживляя пейзаж. Станция полностью введена в строй. Аккумуляторы полностью заряжены. Теперь в наших руках неисчерпаемый источник тока для связи. Работы шли строго по плану. Мы были одновременно строителями, товароведами и грузчиками. Сортируя грузы, распределяли их по трем базам в разных концах льдины. Две недели жизни большой компанией пролетели быстро. Но хотя мы знали, что останемся вчетвером, последний день пришел, как всегда, как-то неожиданно и внезапно. Надо было написать домой, но получалось плохо. В последний момент что-то нацарапали на бумажках. В пять часов вечера 6 июня - митинг в честь подъема флага и торжественного открытия дрейфующей станции "Северный полюс". Вместо трибуны - нарты. Бамбуковые шесты в роли флагштоков. Короткая речь Шмидта. Затем речь Папанина. Поднять флаг было поручено мне. - Флаг поднять! - Есть флаг поднять! Трехкратный залп из винтовок и револьверов. Мы стоим с обнаженными головами и поем "Интернационал". Нам аккомпанируют 16 тысяч лошадиных сил - механики прогревают моторы. Наступают последние минуты. Со всеми целуемся, обнимаемся. Пилоты суют нам в руки подарки, провезенные на полюс контрабандой, сверх груза, который был записан в соответствующих документах. Василий Сергеевич Молоков подарил примус, Бабушкин - колоду карт, Мазурук - патефон с пластинками... Одним словом, у каждого нашелся для нас какой-то милый, приятный сюрприз, свидетельствующий о том, что паши строгие пилоты, нет да нет покрикивавшие на нас, когда мы занимались на их кораблях мелкими кражами, все знают, все понимают и питают к нам самые нежные чувства. Сереньким днем, обдавая нас вихрями снега, один за другим уходили на материк самолеты. Описав круг над льдиной, они ныряли в облака. Стих звук моторов. Наступила тишина... В первые минуты, хотя мы и готовились к ним, было как-то не по себе. Все-таки не привыкли мы с малых лет оставаться вчетвером на полюсе. Но человек на то и человек, чтобы привыкнуть к самым невообразимым ситуациям. Вот мы и начали привыкать к нашей жизни на перекрестке меридианов. |
Воспроизведено по изданию
Э.Т. Кренкель, "RAEM - мои позывные", М., "Советская Россия", 1973 г.
с любезного разрешения Т.Э. Кренкеля
| Оглавление |
|