VIVOS VOCO: Рене Валлери-Радо, "Жизнь Пастера"

Взволнованный, с бьющимся сердцем, он не отрывал глаз от поляризационного аппарата и вдруг воскликнул "Теперь все ясно!" Его первое ощущение было настолько острым, что он не мог заставить себя продолжать наблюдения и быстро выбежал из лаборатории. Встретив в коридоре "Эколь Нормаль" одного препаратора-физика,он обнял его так, как обнял бы Шапюи, и увлек за собой в Люксембургский сад, чтобы там рассказать ему о своем открытии.

Пастер смутно предвидел все значение этого открытия. Таинственный состав рацемической кислоты стал известен: он может разделить ее на "правую" соль, во всех отношениях сходную с естественной винной кислотой из винограда, и на "левую" соль. Обе эти соли обладают равной способностью к вращению плоскости поляризации, которая совершается, однако, в противоположных направлениях, благодаря чему они уравновешиваются, если в растворе находятся равные количества этих двух тел.

"Сколько раз, - пишет он 5 мая Шапюи, которого ему так недоставало, - я сожалел о том, что мы с тобой не работаем в одной и той же области науки, а именно в области физики. Мы, которые когда-то так много беседовали о нашем будущем, ничего в нем не понимая. Какие великолепные работы мы бы уже провели и продолжали бы проводить сейчас, каких бы проблем мы ни разрешили, объединенные общими идеями и любовью к науке. Я бы хотел, чтобы нам снова было по 20 лет и чтобы мы, учтя все это, снова прошли наш трехлетний курс в «Эколь Нормаль»".

Всегда считая, что он мог бы сделать больше, он постоянно мучил себя такого рода тщетными сожалениями. Он уже собирался приступить к новым исследованиям, когда его постигло большое горе. Внезапно умерла от апоплексического удара его мать. "Она жила после удара всего несколько часов, - пишет он Шапюи 28 мая, - и когда я приехал, ее уже не было. Я хочу просить отпуск". Он не мог работать. Горе его было всепоглощающим. На много недель его интеллектуальная жизнь была прервана.

Внимание научных кругов Парижа было привлечено исследованиями Пастера. Балар своим резким голосом рассказывал о них в библиотеке института, которая была как бы уголком салона для любящих поговорить академиков. С большим вниманием прислушивался к его словам Дюма. Старый Био, которому было уже 74 года, настойчиво расспрашивал Балара об отдельных подробностях. Склонив голову, он медленно и несколько хитро спрашивал: "А вы вполне в этом уверены?" Ему трудно было поверить, что молодому доктору, только что окончившему учение, удалось преодолеть те трудности, которые оказались неразрешимыми для Митчерлиха. И так как Балар не замедлил рассыпаться в похвалах Пастеру, Био сказал: "Надо будет поближе познакомиться с результатами, полученными этим молодым человеком".

К чувству почтения, которое испытывал Пастер к тем, кого он считал своими учителями, примешивалось еще и чувство благодарности за оказанные ему услуги. Движимый, с одной стороны, чувством глубочайшего уважения к Био, а с другой - горячим желанием убедить его, Пастер по возвращении в Парник пишет ему письмо, в котором просит принять его. Био отвечает:

"Я с удовольствием займусь проверкой полученных Вамп результатов, когда они будут Вами вполне сформулированы и если Вы захотите доверить их мне. Прошу Вас верить, что я с громадным интересом отношусь ко всем тем молодым людям, которые работают настойчиво, упорно и точно".

Свидание состоялось в "Коллеж де Франс", где жил Био. Малейшие детали этого свидания навеки запечатлелись в памяти Пастера. Прежде всего Био отправился отыскивать виноградную кислоту.

"Я изучал ее, - сказал он Пастеру, - особенно тщательно: она совершенно нейтральна к поляризованному свету".

Чувство недоверия проскальзывало в его жестах, слышалось в его голосе. "Я вам сейчас принесу все необходимое", - продолжал старик, отправляясь на поиски соответствующих количеств натрия и аммиака. Он хотел, чтобы соль была получена в его присутствии.

После того как Пастер вылил в сосуд для кристаллизации полученную им жидкость, Бно сейчас же унес его и поставил в уголок своей комнаты, чтобы никто до него не дотронулся. "Я вам сообщу, когда вам зайти в следующий раз", - сказал он Пастеру, прощаясь с ним. Через 48 часов начали появляться кристаллы, сначала очень мелкие. Когда их образовалось достаточное количество, Био пригласил Пастера. Опять-таки в присутствии Био Пастер вынул лучшие из кристаллов, вытер их, чтобы удалить оставшийся маточный раствор, продемонстрировал Био их противоположно направленную гемиэдричность и подразделил их на две группы: правую и левую.

- Вы утверждаете, - сказал Био, - что кристаллы справа от вас отклонят поляризованный свет вправо, а кристаллы слева отклонят его влево?

- Да, - отвечал Пастер.

- Хорошо, все остальное я сделаю сам.

Био приготовил растворы и снова позвал Пастера. Сначала Био поместил в поляризатор раствор, который должен был отклонить поляризованный свет влево. Убедившись, что такое отклонение действительно произошло, он взял Пастера за руку и произнес:

- Мое дорогое дитя, я всю мою жизнь так любил науку, что при виде этого мое сердце трепещет.

"Действительно, - рассказывал Пастер, вспоминая об этом свидании, - было совершенно очевидно, что вопрос о причинах явлений вращения плоскости поляризации и гемиэдрии в кристаллах разрешен, что был открыт новый вид изомерных веществ, что был вскрыт неожиданный и до того времени беспримерный состав рацемической, или виноградной, кислоты; одним словом, был открыт неожиданный, совершенно новый, широкий путь для науки".

Став с этих пор как бы научным воспреемником того, кто впоследствии стал его молодым другом, Био сам взялся опубликовать доклад Академии наук о работе Пастера: "Исследования о зависимостях между формой кристаллов, их химическим составом и направлением их вращательной способности".

Био не только отдавал должное Пастеру, он относился к нему с уважением. Говоря от своего имени и одновременно от имени своих трех коллег - Реньо, Балара и Дюма, он предложил Академии полностью одобрить статью Пастера. "Мы считаем, - говорил он, - что эта работа вполне достойна занять место в сборнике работ ученых, не являющихся членами Академии".

Пастер считал за высшее счастье работу в лаборатории. Однако лаборатории того времени совсем не походили на современные. Самый маленький коллеж в какой-нибудь субпрефектуре не согласился бы принять сейчас для своих учеников такой лаборатории, какую государство тогда предоставляло своим ученым, если оно вообще предоставляло им что-нибудь. Клод Бернар, препаратор Мажанди, работал в "Коллеж де Франс" в настоящем погребе. Вюрц имел в своем распоряжении только одну комнатку, бывшую кладовую. Анри Сен-Клер-Девиль перед своим отъездом на должность декана Безансонского университета не имел даже и этого: он был загнан в самый нищенский уголок улицы Де-ла-Гарп. Только Дюма, который и не думал переходить во вредное для здоровья помещение, предоставленное ему Сорбонной, был хорошо устроен в этом отношении. Его тесть Александр Броньяр подарил ему маленький домик; оборудовав его под лабораторию, Дюма в течение десяти лет содержал его на свои личные средства. Ему это благосклонно разрешали. Ученые же, не располагавшие средствами и вынужденные жить только на свое жалованье, буквально не знали, что им делать. Подвалы или конуры - ничего лучшего государство предложить не могло. И все же, разве это не было более заманчивым, чем кафедра в лицее или даже на факультете? Здесь, во всяком случае, можно было полностью отдаться своей работе.

Казалось самым естественным было бы предоставить Пастеру возможность продолжать свои исследования. Однако добиться вторичной отсрочки назначения не удалось, несмотря на бурное вмешательство Балара. Освободилась кафедра, и момент назначения был близок. Пастер был назначен профессором физики в Дижонский лицей. Министр разрешил ему остаться в Париже до начала ноября, чтобы закончить работы, начатые под руководством Био, который только и думал об этих новых исследованиях.

В течение тридцати лет Био изучал явления поляризации. Он непрестанно обращал внимание химиков на необходимость изучения этих явлений. К его словам не прислушивались. Продолжая в полном одиночестве свои исследования, он наблюдал на простых и сложных примерах, которые ему удавалось воспроизвести путем эксперимента, способность тел к молекулярному вращению и не подозревал, что асимметрическая гемиэдрия зависит от этой способности к вращению. И как раз в тот момент, когда этот старец, свидетель блестящего продолжения своих работ, радовался предстоящей совместной работе с молодым человеком, полным энтузиазма и обладающим трезвым умом, когда на закате его жизни блеснул луч надежды на почти ежедневное сотрудничество с молодым ученым, отъезд Пастера в Дижон был для него настоящим ударом. "Куда ни шло, - говорил он, - если бы вас назначали в университет". Затем он начинал бранить руководителей министерства. "Они, кажется, совершенно не сознают, - ворчал он, - что подобные работы выше всего остального. Они не понимают, что достаточно двух-трех подобных статей, чтобы попасть прямо в Институт!"

Но пока что Французская академия становилась далеким призраком будущего. Пастер уехал в Дижон. У него было с собой письмо физика Пуйэ, адресованное г-ну Парандье, уроженцу Юры, бывшему ученику "Эколь Политехник", а ныне инженеру.

"Г-н Пастер, - писал Пуйэ, - один из наиболее выдающихся молодых химиков. Он только что закончил замечательную работу, и я уверен, что очень скоро его назначат в один из лучших наших университетов. Мне не надо чересчур распространяться на его счет, ибо я не знаю более способного молодого человека. Помогите ему, чем можете, в Дшконе, и Вы сделаете доброе дело".

Трудно было Пастеру, оторванному от своих работ, от своих учителей, пережить эти первые недели в Дижоне. Но он поставил себе задачей доказать, что он хороший преподаватель. Он ясно представлял себе благородство и ответственность преподавательской деятельности. Далекий от самоуверенности, он с большим уважением относился к своей аудитории. Это видно из его письма к Шапюи 20 ноября 1848 года:

"Подготовка к лекциям отнимает у меня много времени. Только если я тщательнейшим образом подготовлю свою лекцию, мне удается сделать ее ясной и возбудить внимание слушателей. Стоит допустить малейшую небрежность в подготовке, и я читаю плохо, недостаточно ясно выражая свою мысль".

Пастер читал на первом и на втором курсах. Эти два курса поглощали все его силы, все его время. Ему нравился второй курс, так как он был немногочислен. "Все ученики работают, - писал он своему другу, - и некоторые работают разумно". Но на первом курсе? Что мог он сделать с 80 учениками? "Не думаешь ли ты, - пишет он, - что было бы гораздо правильнее ограничивать число учеников, скажем, пятьюдесятью? С трудом мне удается добиться, чтобы внимание не ослаблялось до конца лекции. Единственным средством добиться этого является проведение всех опытов в конце занятий".

В то время как он горячо и со свойственной ему добросовестностью отдавался своей новой деятельности, все его учителя и друзья продолжали волноваться, так как, с одной стороны, он имел полное право на назначение в университет, а с другой, - был лишен возможности, как он выражался, "работать над своей любимой темой", Балар не переставал просить о назначении Пастера внештатным профессором в "Эколь Нормаль". Био обратился за поддержкой к барону Тенару, который был в то время председателем большого совета университета.

К концу 1848 года Пастер ходатайствовал, чтобы ему разрешили быть заместителем уходившего в отставку г-на Делесса. Это значило перейти в университет, быть ближе к Арбуа, - большего он и не желал. Тенар взялся лично передать министру эту законную скромную просьбу, но столкнулся с совершенно неожиданным возражением: право выставлять кандидатуры заместителей принадлежит университетам. Пастер этого не знал. Тенар не смог преодолеть такой формальности. "Неужели, - говорил Пастер, - обоснованная рекомендация Тенара, Био и Пуйэ не выше всего остального?"-"Я физически не могу здесь ничего делать, - пишет он 6 декабря, имея в виду свои прерванные работы. - Если меня не назначат в Безансон, я уеду в Париж препаратором".

Отец, которого он посетил 1 января, убедил его спокойнее смотреть на вещи. "Часто более благоразумными, - говорил он, - оказываются те, кто меньше торопится", Сын подчинялся ему до такой степени, что 2 января 1849 года написал письмо министру народного образования с просьбой считать его ходатайство недействительным. Но члены Института, вмешавшиеся в эту борьбу, твердо решили взять верх. Едва успел Пастер отправить свое письмо с отказом от ходатайства, как он был назначен заместителем, но не в Безансон, а в Страсбургский университет. Он должен был заменить профессора химии г-на Перзоса, который стремился уехать в Париж.

15 января 1849 года Пастер прибыл в Страсбург, где был встречен Бертеном, профессором физики, своим старым товарищем по школе и земляком. "Прежде всего, ты должен поселиться в одном доме со мной, - весело сказал ему Бертен. - Ничего лучшего ты не найдешь, это в двух шагах от университета". Жить с Бертеном - это значило иметь своим товарищем человека, сочетающего в себе два редких качества: тонкий ум и нежное сердце.

Все нравилось Пастеру в Страсбурге, кроме отдаленности от Арбуа. Он, умевший в течение недель и месяцев упорно сосредоточивать ум на одной и той же теме, испытывал тем не менее настойчивую потребность в семейной жизни. Если он считал что помещение в доме Бертена ему подходит, как никакое другое, то только потому, что его холостая квартира была достаточно обширной, чтобы он мог поселить в ней кого-нибудь из своих близких.

"Ты говоришь нам, - писал ему однажды отец, - что ты еще долго не женишься и возьмешь к себе одну из своих сестер. Я этого очень бы хотел как для тебя, так, главным образом, для них, так как они не представляют себе большего счастья, чем ухаживать за тобой и заботиться о твоем здоровье. Ты для них все, абсолютно все. Можно иметь таких же хороших сестер, но не думаю, чтобы можно было найти лучших"

Вскоре круг друзей Пастера расширился. Новым ректором Академии в Страсбурге был назначен Лоран. Он не имел никаких родственных связей с химиком, носившим ту же фамилию, но занял значительно большее место в жизни Пастера, чем Огюст Лоран в период их совместной работы в лаборатории Балара.

Лоран начал свою преподавательскую деятельность в Париже в качестве репетитора в лицее Людовика Великого, который в то время назывался Императорским лицеем. В 1826 году он был директором коллежа в Риоме. Там он нашел значительно больше профессоров, чем учащихся. Учеников было всего трое. Благодаря Лорану эта цифра быстро выросла до 134-х. Из Риома он был назначен в Гере, затем в Сент, чтобы улучшить работу в одном коллеже, который не сегодня - завтра должен был закрыться. Причиной развала была борьба между мэром и бывшим директором и отказ в субсидии со стороны города. Появился Лоран - и водворился мир. Везде, куда бы его ни направляли - в Орлеане, в Ангулеме, в Дуэ, в Тулузе в Кагоре он достигал своей цели личным обаянием и добротой. В Страсбурге он превратил Академию в настоящий родной дом для работников университета, простой и гостеприимный. Г-жа Лоран была умной и скромной женщиной, старшая из ее дочерей была замужем, две другие, воспитанные в условиях трудовой жизни и имевшие всегда перед своими глазами пример преданности, казавшейся им самым естественным чувством на свете, оживляли дом своим весельем.

Когда Пастер пришел к ректору с первым визитом, он почувствовал, что в этом доме царит счастье. В Арбуа он был свидетелем, как, несмотря на тяжелый физический труд, его родители жили, руководствуясь самыми высокими принципами, постоянно стремясь к моральному совершенству, которое одно только и может придать достоинство и величие даже самому скромному существованию. В семье Лорана, более зажиточной, чем его собственная, он нашел то же отношение к жизни и, несмотря на громадную разницу в образовании, ту же душевную простоту.

Войти в незнакомую семью и после первого же взгляда, с первых же слов почувствовать, что между тобой и ею существует какая-то таинственная связь, сразу же почувствовать себя своим человеком - как мог Пастер противостоять этому очарованию? В тот же вечер в ресторане, где всегда собирались молодые профессора, он услышал, как превозносили справедливость и доброжелательность ректора; все с большим уважением отзывались об этом так тесно спаянном семействе.

На одном вечере, устроенном Лораном для своих близких друзей, Бертен сказал о Пастере: "Это труженик, каких мало, ничто не может отвлечь его от работы". Но оказалось, что и он может отвлечься от работы и даже настолько, что 10 февраля, всего через 15 дней после своего приезда в Страсбург, Пастер обратился к г-ну Лорану со следующим официальным письмом.

"Месье,
в один из ближайших дней к Вам обратятся с просьбой, имеющей громадное значение как для меня, так и для Вашего семейства. Я считаю своим долгом сообщить Вам следующие сведения, которые могут помочь Вам решить, следует ли ответить мне согласием, или отказом.
Отец мой - кожевник в Арбуа, маленьком городке в горах Юры. Мои сестры как в хозяйстве, так и в коммерческих делах помогают отцу, заменяя мать, которую мы. имели несчастье потерять в мае этого года.
Семейство мое живет в достатке, но мы не богаты. Я думаю, что все наше состояние не превышает пятидесяти тысяч франков. Что касается лично меня, то я уже давно решил полностью оставить моим сестрам все, что полагалось бы мне по разделу. Следовательно, у меня нет никакого состояния. Все, что у меня есть, - это хорошее здоровье, доброе сердце и мое положение в университете.
Два года назад я окончил «Эколь Нормаль» и получил право преподавания физических наук. Спустя полгода я получил звание доктора и представил в Академию наук несколько работ, которые были очень хорошо приняты, особенно последняя. Эта работа получила очень благоприятный отзыв, который я Вам и пересылаю одновременно с этим письмом.
Вот, месье, все, что я могу сказать о моем настоящем положении. Единственное, что я могу сказать о будущем, - это, что я решил посвятить себя исследованиям в области химии, если только мои вкусы не изменятся коренным образом. У меня есть большое желание возвратиться в Париж после того, как я сумею составить себе некоторую известность своими научными работами. Г-н Био несколько раз советовал мне более серьезно подумать о кандидатуре в Институт. Через 10 или 15 лет я смогу мечтать об этом, если буду продолжать трудиться так же прилежно. Эти мечты легко могут рассеяться по ветру, и не ради них я люблю науку.
Мой отец лично приедет в Страсбург, чтобы просить для меня руки Вашей дочери.
Примите, месье, мои уверения в глубочайшем уважении и преданности.
Мне исполнилось 26 лет 27 декабря прошлого года".

Г-же Лоран он пишет:

"Боюсь, что мадемуазель Мари придает чересчур большое значение своим первым впечатлениям, которые не могут не быть неблагоприятными для меня. Я не обладаю ничем, - добавляет он, - что могло бы понравиться молодой девушке. Но, вспоминая прошлое, я вижу, что в те времена, когда мне приходилось общаться с большим числом людей, все они любили меня".

Из этих свято сохраняемых писем было позволено выписать еще следующие отрывки:

"Все, о чем я Вас прошу, мадемуазель, - писал он после того, как получил от ректора позволение вступить в переписку с его дочерью, - это не судить обо мне чересчур быстро. Вы можете ошибиться. Время покажет, что под этой холодной и застенчивой внешностью скрывается сердце, полное любви к Вам".

Позднее, упрекая себя в том, что он чересчур забросил лабораторию, он писал:

"Я, который так любил свои кристаллы!"

Он их продолжал любить и сейчас. Об этом свидетельствует ответ Био на одно предложение Пастера. Для того чтобы не утомлять этого старца, зрение которого ослабело из-за чрезмерного увлечения микроскопическими исследованиями, Пастеру пришла в голову гениальная мысль - вырезать из древесной коры модели кристаллов в увеличенном виде. Он раскрасил ребра и грани. Теперь распознавание характерных признаков гемиэдрии не представляло никаких трудностей. "Я принимаю с большой благодарностью, - пишет ему Био 7 апреля, - Ваше предложение прислать мне небольшое количество обеих Ваших кислот вместе с моделями их кристаллических типов". Речь шла о правой и левой винных кислотах, которые Пастер, не желая преждевременно настаивать на их идентичности обычной виннокаменной кислоте, назвал в то время право-пара-винной и лево-пара-винной.

Пастер,продолжая своп исследования, начинает изучать кристаллы муравьинокислого стронция, их отличия при сравнении их с кристаллами пара-виннокислых солей натрия и аммиака. Различия поразили, взволновали и встревожили его: "Ах.муравьинокислый стронций, если бы я смог ухватить тебя!" - сказал он к большому удовольствию Бертена, который долго повторял эту фразу с выражением иронического энтузиазма. Кристаллы Пастер послал Био.

Эти маленькие подарки дали возможность Био продолжать свои опыты. Он пригласил Реньо и Сенармона, чтобы изучить ценные образцы, полученные из Страсбурга, - правые и левые соли пара-винной кислоты.

"Мы вполне можем решиться, - писал ему Био, - пожертвовать небольшими количествами обеих солей, чтобы восстановить пара-виннокислую - рацемическую - соль, но неизвестно, хватит ли у нас умения с уверенностью распознать эти кристаллы, когда они образуются. Лучше Вы нам это покажете, когда приедете сюда, в Париж, во время ближайших каникул. Разбирая свои химические богатства, я нашел небольшое количество виноградной кислоты, которую я уже считал потерянной. Ее хватит для микроскопических исследований, которые я и проведу при случае. Итак, если тот небольшой флакон кислоты, который Вы видели у меня, может быть Вам полезен, я его Вам охотно пришлю. В этом, как и во всех других отношениях, Вы всегда найдете меня готовым помочь Вам в Ваших исследованиях".

Глава III

1850-1854

Г-жа Пастер с первых же дней не только согласилась с тем, что лаборатории принадлежит, безусловно, первое место в жизни мужа, но и одобрила это положение. Она охотно усвоила себе привычку, подобно типографии докладов Академии наук, писать слово "наука" с большой буквы. Да и как можно было жить около Пастера и не принимать участия в его волнениях, радостях, беспокойстве, вспышках возрождающихся надежд - во всем том, что каждый день, каждый час отражалось в блестящем взгляде его зеленовато-серых глаз? Какое пламя энтузиазма загоралось в его глубоком взоре, каким внутренним светом освещалось его серьезное лицо, когда ему предстояло свидание с каким-нибудь ученым! У него было все - планы будущих научных работ, счастье семейного очага. Но над этой семьей, так сплотившейся за эти полтора года, навис удар, косвенной причиной которого явился закон о свободе преподавания.

Этот закон был предложен в 1850 году одной парламентской партией с целью восстановить связь между государством и церковью и возбудил у приверженцев церкви большие надежды на возможность конкуренции с государственным обучением, так как открывал доступ в Верховный совет народного образования четырем архиепископам или епископам, избранным своими коллегами. В каждом департаменте учреждался свой академический совет, епископу или его заместителю давалось право председательствования и надзора.

Работники Института ощущали на себе тяжесть этого ярма префектов. "Эти высокие политические деятели умеют только одно: увольнять... Ректоры превратятся в лакеев префектов..." - писал Пастер со смешанным чувством раздражения и грусти в письме, датированном июлем 1850 года. Университет упрекали в том, что он занимается только латинскими стихами, греческими переводами и совершенно не заботится о нравственном воспитании детей.

В Страсбург в качестве чрезвычайного посла, которому государство поручило провести обследование университета, был направлен некий Ромье. Он сразу же решил, что г-н Лоран не соответствует тому представлению о должностном лице, которое составилось у определенной группы людей. Человек, столь сильно заботящийся о справедливости, относящийся с недоверием ко всем, кто громко хвастается своими добродетелями и своими нравственными правилами, приобретенными только вчера, человек, который никогда не примет решения, затрагивающего судьбу его подчиненного, без предварительного тщательного расследования, который не склонен рассматривать временную ошибку как действие, заслуживающее пожизненного наказания, - такой человек, несомненно, внушал Ромье подозрения. "Действия ректора, - писал Ромье в своем официальном донесении, - неразумны или, во всяком случае, мало разумны. Следует заменить его более надежным человеком".

Министру народного образования де Парье оставалось только согласиться с категорическим пожеланием министра внутренних дел, подкрепленным не допускающими возражений аргументами. Г-н Лоран был назначен ректором в Шатору. Это было понижением; он отказался. Без громких фраз, без шума покинул он Страсбург и вышел в отставку; ему было в то время 55 лет.

Только что была объявлена помолвка младшей дочери г-на Лорана с бывшим учеником "Эколь Нормаль" профессором фармацевтической школы в Страсбурге г-ном Луаром, ставшим впоследствии деканом Лионского университета, В то время он, пользуясь советами Пастера, работал над своей докторской диссертацией, в которой сообщал о некоторых новых фактах относительно одновременного существования гемиэдрии кристаллов и вращательной способности. "Я счастлив, что могу добавить новые факты, подтверждающие закон, установленный г-ном Пастером", - писал г-н Луар.

"Почему ты не стал профессором физики или химии? - снова пишет Пастер Шапюи, - мы бы работали вместе и через десять лет перевернули бы все основы химии. Кристаллизация таит в себе чудеса и благодаря ей в один прекрасный день удастся сорвать покровы, скрывающие внутреннее строение тел. Если ты приедешь в Страсбург. ты поневоле станешь химиком. Я не буду говорить с тобой пп о чем, кроме кристаллов".

Каникулы были для Пастера периодом, которого он ожидал с нетерпением: он мог больше работать, проверить результаты своих исследований и написать краткое изложение их для Академии наук. 2 октября его друг получил от него следующие строки:

"В прошлый понедельник я докладывал Институту о своих работах этого года. Я прочитал длинный реферат и затем устно изложил некоторые детали кристаллографии. Эти дополнительные разъяснения, которых у меня попросили после окончания доклада и которые совсем не так обычны в Академии, я сделал с большим увлечением, как и всегда, когда я говорю об этих вещах, и был выслушан с большим вниманием. На мое счастье, на заседании присутствовали самые влиятельные члены Академии. Г-н Дюма, сидевший прямо передо мной, одобрительно кивнул мне головой в знак того, что все понимает и очень заинтересован. Он пригласил меня зайти к нему на другой день и очень хвалил. Он сказал мне, между прочим, что если я буду так же упорно продолжать свою работу, в чем он совершенно уверен, то я создам свою школу. Г-н Био, который относится ко мне с большой доброжелательностью, разыскал меня после окончания доклада и сказал мне: «Это так хорошо, как только может быть!» 14 октября он пошлет свое сообщение о моей работе. Он утверждает, что я напал на калифорнийские золотые россыпи. Не переоценивай, однако, значения моих работ этого года: это только продолжение предыдущих".

В своем сообщении от 28 октября Био с большой похвалой отозвался о многочисленных и непредвиденных достижениях, которых добился Пастер за последние два года, "Он вносит ясность во все, чего касается", - сказал он. Заслужить похвалу Био было не так просто, и эти похвалы ценились очень высоко. Био больше был склонен к насмешкам.

Во время каникул 1851 года Пастер приехал в Париж, чтобы передать Био результаты своих новых исследований по аспарагиновой и яблочной кислотам. Он пожелал, чтобы его отец тоже приехал в Париж. Био и его жена приняли отца и сына так, как они принимали лишь очень немногих из своих друзей. Тронутый этим приемом, отец Пастера по возвращении в Юру обратился к Био с письмом, полным выражений признательности, и послал ему единственный возможный для него подарок - фрукты из своего сада.

"Месье, - отвечал ему Био, - мы с женой тронуты теми выражениями признательности, которые мы прочли в Вашем письме. Прием, который мы Вам оказали, был с нашей стороны столь же сердечным, сколь и искренним. Поверьте, мы не могли без волнения видеть за нашим скромным столом такого доброго, уважаемого отца и такого хорошего, выдающегося сына. Никогда я не испытывал к этому молодому человеку иных чувств, кроме уважения к его заслугам и любви, внушенной мне его характером. В моем преклонном возрасте я не знаю большей радости, чем наблюдать таких талантливых молодых людей, энергичных и трудолюбивых, старающихся продвинуться в науке при помощи своих основательных, потребовавших больших затрат времени работ, а не при помощи низких интриг. Вот что привязывает меня к Вашему сыну. Его дружеское отношение ко мне и его заслуги в науке внушили мне то чувство дружбы, которое я к нему питаю. Таким образом, мы с ним квиты; счет сбалансирован.
Что касается любезности, с которой Вы настаиваете, чтобы я попробовал плодов из Вашего сада, я Вам за нее весьма признателен и принимаю Ваш дар так же сердечно, как Вы мне его делаете".

Плоды другого рода находились в этот момент в распоряжении Био. Пастер доверил ему коробку с новыми кристаллами. Начав с внешней конфигурации кристаллов; Пастер вскрыл индивидуальный состав их молекулярных групп и, использовав это первое указание для направления своих исследований, с редкой проницательностью вновь прибег к химии и оптике - вот почему Био не переставал восхищаться им. Прозорливость молодого исследователя превратила то, что было некогда только характерной чертой кристаллов, в предмет химических исследований.

Сенармон, зная о громадном значении этих тонких и точных исследований, пожелал, в свою очередь, исследовать эти кристаллы. Никто, как Сенармон, с большей готовностью не подписался бы под словами, которыми Био, этот старый ученый, заканчивал свое сообщение 1851 года: "Если г-н Пастер пойдет дальше по своему пути, можно заранее предсказать, что уже сделанные им открытия - только начало того, что он откроет впоследствии".

"План моих работ на будущий год уже намечен, - пишет Пастер Шапюи в конце декабря, - я надеюсь, что в ближайшее время он будет расширен самым приятным для меня образом... Я тебе, кажется, уже говорил, что я коснулся тайны и что скрывающий ее покров понемногу делается все более прозрачным. Ночи кажутся мне бесконечными. Однако я не жалуюсь. Я быстро справляюсь с подготовкой своих лекций и у меня остается полных пять дней в неделю, которые я могу посвящать своим лабораторным работам. Г-жа Пастер бранит меня, но я утешаю ее, говоря, что она заслужит благодарность потомства".

Пастер уже предчувствовал величие своего труда, но еще не осмеливался говорить об этом и хранил свой секрет от всех, за исключением своей постоянной поверенной, ставшей его сотрудницей, всегда охотно выполнявшей обязанности секретаря, всегда заботившейся о его здоровье, которое он совершенно не берег, - своей прекрасной жены.

Теперь уже не только Био и Сенармон признавали все возрастающее значение работ Пастера. В начале 1852 года у физика Рено появилась мысль назначить Пастера членом-корреспондентом Института. Пастеру было в то время всего 30 лет. Освободилась вакансия в секции общей физики.

"Почему не предложить ее Пастеру?"- говорил Рено с обычным своим доброжелательством.

Био недовольно покачал головой: "Он должен принадлежать к секции химии", - возразил он.

И с искренностью, на которую дает право только истинная привязанность, он пишет Пастеру:

"Ваши работы определяют Ваше место скорее в химии, чем в физике, так как в химии Вы являетесь оригинальным и одним из лучших наших исследователей, тогда как в физике Вы скорее пользовались уже известными методами и не открыли ничего нового. Не слушайте советов людей, которые, не понимая сущности дела, заставят Вас пожелать, а возможно, и получить отличие, которое не будет соответствовать Вашим истинным и всеми признанным заслугам. Вы сами знаете, насколько Ваши работы последних четырех лет возвысили Вас в мнении всего света. Это положение, которое Вы сами себе создали, и всеобщее признание, которое Вы завоевали, имеют то преимущество, что они не подвержены капризам голосования. Прощайте, мой дорогой друг, пишите мне, как только у Вас будет время, и помните, что мой интерес к Вашим работам - это почти единственное, что еще заставляет меня желать продолжения этой жизни.
Ваш друг".

Пастер с признательностью принял этот мудрый совет, Он пошел даже дальше. С избыточной скромностью он пишет Дюма, что не выставит своей кандидатуры даже в том случае, если окажется свободное место в секции химии.

"Вы, значит, считаете, - отвечал ему Дюма с горячностью, совершенно не свойственной его спокойному характеру, - что мы не чувствуем той славы, которой озаряют Ваши работы французскую химию и ту школу у из которой Вы вышли? В первый же день моего вступления в министерство я потребую для Вас крест Почетного легиона. Вы можете себе представить, с каким удовлетворением я бы вручил Вам его сам, своими собственными руками. Не понимаю, что было причиной замедления, какие возникли препятствия. Одно только я твердо знаю: я возмущаюсь, когда Вы в Вашем письме говорите о необходимости предоставить это место по химии тем, кого Вы мне называете, исключая одного или двух из них... Вы очень. низкого мнения о нашем суждении. Когда будет свободное место, Вы будете представлены, поддержаны и назначены... Здесь дело идет о справедливости, об интересах науки, и мы сумеем добиться того, чтобы они восторжествовали... В нужный момент мы найдем средства сделать то, чего требуют интересы науки, одной из твердых опор и одной из наиболее блестящих надежд которой являетесь Вы.
Всем сердцем Ваш".

"Мой дорогой отец, - пишет Пастер, посылая отцу копию этого письма, - я уверен, что ты будешь гордиться этим письмом г-на Дюма. Оно меня очень удивило. Я никогда не думал, что мои работы заслуживают такого свидетельства уважения, хотя я хорошо сознаю их значение". Так переплетались в Пастере совершенно отчетливое сознание мощности своего ума и чрезвычайная наивность сердца.

Рено предложил другой проект: он примет предложение стать директором Севрских фабрик и уступит Пастеру свою кафедру в "Эколь Политехник". Пастеру больше подошло бы, говорили другие, место консультанта в "Эколь Нормаль". Отголоски этих разговоров достигли Страсбурга. Но Пастер был в то время всецело поглощен стремлением добиться изменения кристаллической формы некоторых оптически недеятельных веществ, которые на первый взгляд не обладали характерными чертами гемиэдрии. Его интересовало, нельзя ли путем замены одного растворителя другим вызвать образование характерных граней.

Био, старавшийся создать Пастеру возможность всецело посвятить себя своим гениальным исследованиям, советовал ему остаться в Страсбурге:

"Продолжайте неустанно работать над своими трудами. Награда ждет Вас в конце этого пути, н тем более определенная и бесспорная, что она будет вполне заслужена блестящими достижениями. Недалеко то время, когда люди, действительно имеющие возможность помочь Вам, будут считать за честь оказать Вам услугу".

Когда Пастер в августе приехал в Париж, совершая свое ежегодное "паломничество", как он выражался, Био приготовил ему приятнейший сюрприз. Митчерлих приехал в Париж, чтобы лично поблагодарить Академию, избравшую его своим почетным членом. Его сопровождал другой немецкий кристаллограф - Розе. Оба выразили желание видеть Пастера. Он остановился в гостинице на улице Турнон. Био, совершая свою неизменную прогулку в Люксембургский сад, оставил ему следующую записку: "Я прошу Вас прийти ко мне завтра утром в восемь часов. Если можно, захватите Ваши кристаллы. Г-н Митчерлих н г-н Розе приедут в девять часов, чтобы познакомиться с ними". Свидание носило сердечный характер и было очень продолжительным.

В письме к отцу, который уже начал несколько разбираться в кристаллах и их формах, имеются следующие строки:

"В прошлое воскресенье я провел с ними два с половиной часа в «Коллеж де Франс», показывая им свои кристаллы. Они остались очень довольны н очень хвалили мои работы. Во вторник я обедал вместе с ними у г-на Тенара и думаю, что тебе доставит удовольствие узнать имена приглашенных: гг. Митчерлих, Розе, Дюма, Шеврель, Рено, Пелуз, Пелиго, Прево, Бюсси. Ты видишь, что я был несколько не на своем месте, так как все эти господа - академики... Но самое интересное и самое полезное, что я там узнал, - это сообщение, что в Германии есть один фабрикант, который добывает рацемическую кислоту. Я решил поехать туда, чтобы увидеть его и его продукцию и основательно исследовать происхождение этого своеобразного вещества".

Для того чтобы до известной степени понять волнение, охватившее Пастера, когда он узнал, что один саксонский фабрикант обладает этой таинственной кислотой, необходимо вспомнить, что рацемическая кислота была впервые получена в Танне у Кестнера в 1820 г. совершенно случайно, в процессе производства винной кислоты. После этого рацемическую кислоту получить больше не удавалось, несмотря на все попытки. Каково же ее происхождение?

Митчерлих полагал, что винные камни, которые использует этот саксонский фабрикант, поступают к нему иэ Триеста. "Я доеду до Триеста, - говорил Пастер, - я доеду до края света. Я должен выяснить происхождение рацемической кислоты, я должен проследить винные камни до самого начала их образования". Не следует ли допустить, что эта кислота содержалась в необработанных винных камнях, которые Кестнер получал в 1820 году из Неаполя, Сицилии и Опорто? Это было тем более вероятно, что с того дня как Кестнер стал применять полурафинированные винные камни, он ни разу не обнаружил рацемической кислоты. Можно ли на этом основании считать, что она скопляется в маточном растворе?

С горячностью и стремительностью, которых ничто не могло сдержать и успокоить, Пастер просит Дюма выхлопотать ему командировку от министерства или от Академии. Он даже решил, во избежание возможных бюрократических проволочек, самому обратиться непосредственно к президенту республики. "Это такой вопрос, - говорил он, - что Франция должна считать за честь, если он будет разрешен в ближайшем будущем одним из ее подданных". Био пытался несколько обуздать это нетерпение: "Нет никакой необходимости поднимать на ноги все правительство. Академия, после того как вы доложите ей свои мотивы, несомненно ассигнует две-три тысячи франков на оплату расходов по изучению рацемической кислоты". Но когда Митчерлих вручил Пастеру рекомендательное письмо к саксонскому фабриканту по имени Фикентшер,проживавшему в окрестностях Лейпцига, уже ничто не могло его удержать, и в первой половине сентября 1852 года он выехал из Парижа. Его впечатления от путешествия были чрезвычайно своеобразны. О них можно судить по выдержкам из своего рода дневника, который он посылал г-же Пастер. В письме от 12 сентября он пишет:

"Не останавливаясь в Лейпциге, я проехал в Цвишау и оттуда к г-ну Фикентшеру. Вчера я ушел от него поздно вечером, а сегодня рано утром снова пошел к нему и провел у него весь этот воскресный день. Г-н Фикентшер - человек очень образованный; он показал мне свою фабрику во всех ее деталях... Что касается главного вопроса, то сообщу тебе некоторые сведения, которые ты должна хранить в глубокой тайне. Г-н Фикентшер в первый раз получил рацемическую кислоту 22 года назад. В то время он изготовлял ее в довольно больших количествах. Впоследствии она составляла лишь очень незначительную часть его продукции, и он не заботился о том, чтобы восстановить ее производство. В тот период, когда он добывал ее больше всего, винный камень поступал к нему из Триеста. Эти сведения совпадают в некотором отношении с тем, что мне говорил г-н Митчерлих. Как бы то ни было, вот мой план исследований.
Так как в Цвишау лаборатории нет, то я возвращаюсь в Лейпциг с двумя образцами винного камня, который применяется в настоящее время на фабрике г-на Фикентшера. Один из них поступает из Австрии, другой - из Италии. Г-н Фикентшер уверяет меня, что я буду хорошо принят несколькими профессорами, которые, как он мне сказал, очень хорошо меня знают. Завтра я с утра пойду в университет и устроюсь в какой-нибудь лаборатории. Думаю, что через пять-шесть дней я уже закончу исследование этих винных камней. Затем я поеду в Вену, где задержусь на два-три дня, чтобы изучить винные камни Венгрии.., Наконец я проеду в Триест, куда стекаются винные камни изо всех стран, особенно с Ближнего Востока.
Во время посещения фабрики г-на Фикентшера я столкнулся с одним очень неприятным обстоятельством. Те винные камни, которыми он пользуется, к сожалению, уже прошли первоначальную обработку в странах, откуда их доставляют, причем эта обработка, очевидно, такова, что в результате нее удаляется и теряется большая часть рацемической кислоты. Во всяком случае, я так предполагаю. Следовательно, необходимо поехать в те места, откуда экспортируется винный камень. Если бы у меня были деньги, я поехал бы в Италию. Но это невозможно. Это я сделаю в будущем году.
Я готов потратить на это десять лет, но думаю, что этого не потребуется. Я рассчитываю в первом же письме сообщить тебе, что я получил хорошие результаты. Я почти уверен, например, что мне удастся найти быстрый способ исследования винных камней на содержание в них рацемической кислоты. А это очень важно для моей работы. Мне необходимо быстро исследовать все эти виды винного камня. Это будет моим первым заданием... Г-н Фикентшер не хочет ничего брать за свою продукцию. Я дал ему несколько советов и передал добрую часть своего энтузиазма. Он решил изготовлять для продажи левую винную кислоту, и я дал ему для этого все необходимые кристаллографические указания. Не сомневаюсь, что он добьется успеха".

"Лейпциг, среда, 15 сентября 1852 года.
Моя дорогая Мари, я решил не ждать результатов моих исследований и снова написать тебе. Однако пока мне нечего тебе сообщить: уже три дня я не выхожу из лаборатории, а в Лейпциге знаю только ту улицу, что ведет из гостиницы «Бавария» к университету. Возвращаюсь я уже ночью, обедаю и ложусь спать. В кабинете г-на Эрдмана у меня было свидание с Ханкелем, профессором физики Лейпцигского университета. Он также изучал гемиэдрические кристаллы, н разговор с ним доставил мне громадное наслаждение. В ближайшем будущем я должен повидаться с профессором минералогии г-ном Науманом.
Только завтра я получу первые результаты относительно рацемической кислоты. Я рассчитываю пробыть в Лейпциге еще дней десять. Это дольше, чем я тебе говорил. Причиной этому является довольно удачное для меня обстоятельство. Г-н Фикентшер был так любезен, что написал обо мне одной торговой фирме в Лейпциге. Вчера глава этой фирмы сообщил мне, что завтра он, вероятно, достанет для меня необработанные винные камни того же происхождения, как те, которыми пользуется г-н Фикентшер. Он же сообщил мне некоторые сведения об одной фабрике в Венеции, а также в Триесте. Таким образом, моя предполагаемая поездка в Венецию будет не просто приятным путешествием... Как только получу интересные результаты, я сообщу о них г-ну Био. День этот прошел очень хорошо, и через два-три дня ты, несомненно, получишь от меня письмо, которое вполне удовлетворит тебя".

"Лейпциг, 18 сентября 1852 года.
Моя дорогая Мари, вопрос, который привел меня сюда, изобилует большими трудностями... До настоящего времени мне удалось исследовать только винный камень, доставляемый из Неаполя и уже один раз рафинированный. Он содержит рацемическую кислоту, но в таком ничтожном количестве, что выявить ее удается лишь с помощью самых чувствительных методов. Только при очень крупном производстве можно получить ее в относительно большом количестве, но следует заметить, что первая обработка, через которую прошел винный камень, почти полностью извлекает из него рацемическую кислоту. К счастью, г-н Фикентшер, очень просвещенный человек, вполне уяснивший себе значение этой кислоты, согласился точно выполнять те указания, которые я ему сообщу, для того чтобы получать это своеобразное вещество в таком количестве, что оно снова приобретет коммерческое значение. Я уже предвижу судьбу этого продукта. Г-н Кестнер в 1820 году пользовался винным камнем из Неаполя, как он это и сообщил, причем, вероятно, необработанным винным камнем. Вот в чем секрет...
Можно ли на основании всего этого с уверенностью сказать, что почти вся кислота пропадает при первой же обработке винного камня? Я так полагаю, но это надо доказать. В Триесте и в Венеции имеются две фабрики для обработки винного камня, и у меня есть адреса фабрикантов. Мне дадут к ним также и рекомендательные письма. Там я хочу исследовать (если только я найду лабораторию) отходы производства и постараюсь точно разузнать, откуда получают винный камень эти два города. Наконец, я добуду себе несколько килограммов каждого сорта и уже во Франции тщательно изучу их..."

"Фрейбург, 23 сентября 1852 года.
Прибыв 21-го вечером в Дрезден, мне пришлось ждать до 11 часов следующего утра, чтобы получить паспорт. Во Фрейбург я уехал только в 7 часов вечера.
Итак, я уехал во Фрейбург в 7 часов... Моя любовь к кристаллам заставила меня прежде всего пойти к профессору минералогии Брейхгаупту, который принял меня совсем не так, как это делается во Франции. После краткого разговора он вышел в соседнюю комнату, откуда вернулся одетый в черный сюртук с тремя орденами в петлице. Он сказал мне, что прежде всего он должен представить меня барону Бейсту, управляющему фабрикой, чтобы получить у него разрешение на посещение ее.. Затем он повел меня на прогулку, не переставая говорить о кристаллах...
P.S. Расскажи г-ну Био, как я был принят. Это доставит ему большое удовольствие".

"Вена, 27 сентября 1852 года.
Вчера утром я отправился сделать несколько визитов. К сожалению, я узнал, что профессор Шроттер находится на конгрессе в Висбадене, так же как и г-н Зейбель, владелец фабрики винной кислоты. Г-н Миллер, коммерсант, к которому у меня было рекомендательное письмо, оказал мне любезность и попросил управляющего делами г-на Зейбеля разрешить мне посетить фабрику в отсутствие хозяина. Управляющий отказал под предлогом, что он не имеет таких полномочий. Но я еще не считаю себя побежденным. Я просмотрел адреса разных профессоров Вены и напал на хорошо известное в науке имя г-на Редтенбахера, который всегда был бесконечно любезен со мной. В шесть часов утра он был уже в гостинице, а в семь мы отправились по железной дороге на фабрику Зейбеля, находящуюся в нескольких километрах от Вены. Мы были приняты химиком фабрики, который охотно ввел нас в святая святых. После ряда вопросов мы окончательно убедились, что зимой прошлого года здесь видели знаменитую кислоту...
Я не останавливаюсь на многих сведениях, представляющих особый интерес, так как на этой фабрике вот уже несколько лет работают с неочищенным винным камнем. Я вышел из ворот фабрики совершенно счастливым...
В Вене есть еще одна фабрика винной кислоты. Здесь я, опять-таки при посредничестве г-на Редтенбахера, повторил весь свой список вопросов. Они ничего подобного не видели. Я попросил показать мне их продукцию; мне показали бочку с кристаллами винной кислоты, и мне показалось, что я увидел на поверхности этих кристаллов замечательную кислоту. Первый же анализ, проведенный вужасно грязных сосудах, взятых на фабрике, подтвердил мои предположения. Это предположение через несколько часов перешло в уверенность. Мы обедали в тесном семейном кругу... затем вернулись на фабрику, где узнали совершенно удивительную вещь: именно сегодня на фабрике должны разрешить вопрос о том, что собой представляет то вещество, которое серьезно вредит производству, хотя и встречается в крайне незначительных количествах. Я был заранее уверен, что это вещество, которое они считают сернокислым калием, есть не что иное, как рацемическая кислота. Я хотел бы детально рассказать тебе о всех перипетиях этого дня...
Я должен был выехать из Вены сегодня вечером, но, понятно, решил остаться до тех пор, пока не выясню этого вопроса окончательно. Я уже имею в лаборатории три образца фабричной продукции. Завтра вечером, самое позднее послезавтра, я уже буду знать, чего держаться...
Ты помнишь, я говорил тебе, а также и г-ну Дюма, что я почти уверен в том, что первая обработка, которой подвергается винный камень, удаляет из него всю или почти всю рацемическую кислоту. Ну так вот! На обеих фабриках в Вене с необработанным винным камнем работают всего несколько лет, и только последние два года стали замечать появление предполагаемого сернокислого калия или предполагаемого сернокислого магния, так как химики на фабрике Зейбеля считают мелкие кристаллы рацемической кислоты сернокислым магнием...
Я не хочу обременять тебя деталями, а потому кратко резюмирую все, что мне удалось установить:
1. Винный камень из Неаполя содержит рацемическую кислоту.
2. Винный камень из Австрии (окрестности Вены) содержит рацемическую кислоту.
3. Винный камень из Венгрии, Кроации и Каринтии содержит рацемическую кислоту.
4. Содержание рацемической кислоты выше всего в винном камне из Неаполя, так как в нем она присутствует и после очистки, а в австрийском и венгерском имеется только в том случае, если винный камень применяется в неочищенном виде...
Я в настоящее время считаю более чем вероятным, что мне удастся найти рацемическую кислоту и в винном камне из Франции, но в очень незначительном количестве.
Если ее не замечают, то только потому, что либо не знакомы с ней, либо недостаточно учитывают все условия изготовления винной кислоты, либо, наконец, не соблюдают при обработке тех мелких предосторожностей, которые способствуют ее выявлению или сохранению.
Видишь, дорогая Мари, каким полезным оказалось мое путешествие..."

"Вена, 30 сентября 1852 года.
Я не еду в Триест. Сегодня вечером я уезжаю в Прагу".

"Прага, 1 октября.
Вот ещб одна новость. Приехав в Прагу, я устроился в гостинице «Англия». Позавтракав, я пошел к г-ну Рохледеру, профессору химии, который должен был познакомить меня с фабрикантом. Я обратился к химику фабрики, г-ну доктору Рассману, к которому у меня было письмо от г-на Редтенбахера, его бывшего учителя. В этом письме были перечислены все те вопросы, которые я обычно задавал фабрикантам винной кислоты.
Г-н доктор Рассман бегло прочитал письмо. Он сразу понял, о чем идет речь, и сказал мне: «Я уже давно получаю рацемическую кислоту. Фармакологическое общество в Париже предложило премию тому, кто найдет способ ее получения. Это отход производства. Я получаю ее с помощью винной кислоты...»
- «Вы сделали одно из величайших открытий, какое можно сделать в области химии, - сказал я. - Вы, может быть, сами не сознаете его значения так, как сознаю его я. Однако позвольте сказать вам, что я на основании своих исследований считаю такое открытие невозможным. Я не хочу выпытывать у вас вашего секрета. Я с большим нетерпением буду ждать, пока вы его опубликуете. Значит, это действительно так: вы берете килограмм чистой винной кислоты и из нее получаете рацемическую кислоту».
«Да, - ответил он мне, - но знаете...» - так как он затруднялся в подборе слов, я подсказал: «преодолены еще не все трудности».
«Да, месье!»
...Мой бог! Какое открытие, если он действительно сделал то, что утверждает. Но, нет... Это невозможно. Здесь мы стоим перед таким препятствием, которого такая молодая наука, как химия, еще .не может преодолеть".

Второе письмо, помеченное той же датой:

"...Г-н Рассман ошибается... Он никогда не получал рацемической кислоты при помощи винной. Он делал то же, что делает г-н Фикентшер и другие фабриканты винной кислоты в Вене, но только с небольшими изменениями, которые вполне подтверждают общие положения, изложенные в моем последнем письме к г-ну Дюма".

В этом письме, так же как и в другом, адресованном Био, Пастер утверждал, что рацемическая кислота образуется в большем или меньшем количестве в маточном растворе при обработке неочищенных винных камней.

"Наконец-то, - писал он из Лейпцига г-же Пастер, - я могу возвратиться во Францию. Это мне крайне необходимо. Я очень устал..."

В опубликованном отчете об этом путешествии была одна фраза, которая позабавила всех и больше всего самого Пастера: "Никогда ни за каким сокровищем, ни за какой обожаемой красоткой не гонялись с такой горячностью по всему свету". Но герой этих научных приключений не был удовлетворен. Он предугадал, изучая формы кристаллов, взаимную зависимость между неналожимой гемиэдрией и способностью к вращению плоскости поляризации, что с его точки зрения было счастливой догадкой; вслед за этим ему удалось расщепить недеятельную в поляризованном свете рацемическую кислоту на две кислоты, правую и левую, обладающие теми же свойствами, но действующие в обратном направлении. По определению высоких экспертов, это было открытие, заслуживающее быть названным незабываемым. Наконец, он смог указать источник получения рацемической кислоты. Кестнер, особо заинтересованный в этом вопросе, подтвердил его в своем письме, полученном Академией наук в конце декабря 1852 г. Одновременно с письмом Кестнер послал три больших флакона рацемической кислоты, один из которых, сделанный из чрезвычайно тонкого стекла, сломался в руках Био. Однако оставалось сделать еще один очень важный шаг, который казался почти неосуществимым: необходимо было попытаться получить рацемическую кислоту с помощью винной.

Сам Пастер, как он и сказал оптимистически настроенному Рассману, считал такое превращение невозможным.

Однако его громадное терпение и бесчисленные самые разнообразные опыты, казалось, приблизили его к цели. Он пишет своему отцу:

"Я сейчас могу думать только об одном. Я мечтаю об одном открытии, и мне кажется, что я недалек от него. Но ожидаемые мною результаты таковы, что я не смею им верить".

Он делится своими надеждами с Био и Сенармоном. Оба сомневаются.

"Я прошу Вас, - пишет ему Сенармон, - не говорить ничего до тех пор, пока Вы не сможете сказать: «Я получил искусственным путем при помощи винной кислоты рацемическую кислоту, чистоту которой я проверил сам. Эта искусственная кислота, подобно натуральной, расщепляется на две винные кислоты, правую и левую, и обе эти кислоты имеют форму, оптические свойства и все химические качества, характерные для тех кислот, которые получаются из натуральной рацемической кислоты». Не думайте, что это придирка. Я не более требователен к Вам, чем был бы к самому себе. Когда соприкасаешься с фактами подобного рода, надо быть трижды уверенным в них".

Био со свойственной ему осторожностью и осмотрительностью решил еще раз предостеречь Пастера от возможных ошибок и в письме от 27 мая 1853 года пишет:

"Уважение, которое Сенармон питает к Вашим работам, к Вашему трудолюбию и к Вашим нравственным качествам, заставляет его желать для Вас чудес, возможно и неосуществимых. Моя дружба к Вам не позволяет мне так быстро воспламеняться надеждами и не так легко идет на всевозможные уступки. Однако я советую Вам полностью использовать его дружбу и не скрывать от него ничего, так же как Вы ничего не скрываете от меня. Вы вполне можете ему довериться, так как я не встречал человека с более твердым, надежным характером, чем у него. Я не раз выражал ему свое удовлетворение по поводу его дружбы с Вами. В нем Вы найдете человека, который Вас будет любить и вполне понимать, когда меня уже не будет. Прощайте, на сегодня достаточно назиданий. Лишь когда перевалит за восемьдесят, как мне, появляется пристрастие к столь длинным проповедям. К счастью, Вы уже привыкли к моим поучениям и не обижаетесь на них".

Наконец, 1 июня Пастер пишет отцу:

"Мой дорогой отец, я только что отправил телеграмму такого содержания: «Г-ну Био, "Коллеж де Франс", Париж. Я превратил винную кислоту в рацемическую. Сообщите пожалуйста об этом гг. Дюма и Сенармону».
Вот она, наконец, эта знаменитая рацемическая кислота (в поисках за которой я доехал до Вены), полученная искусственным путем из винной кислоты. Я долгое время считал такое преобразование невозможным. Это открытие влечет за собой неисчислимые следствия".

Био отвечает ему 2 июня:

"Поздравляю Вас, теперь Ваше открытие завершено. Г-н де Сенармон будет в таком же восторге, как и я. Передайте г-же Пастер половину тех поздравлений, которые я адресую Вам: она должна быть довольна не меньше Вас".

Пастеру удалось превратить винную кислоту в рацемическую воздействием высокой температуры в течение нескольких часов на виннокислый цинхонин. За изготовление искусственной рацемической кислоты фармацевтическое общество в Париже в 1853 году присудило Пастеру премию. Не вдаваясь в технические подробности, следует лишь добавить, что ему удалось также получить нейтральную винную кислоту (так называемую мезовинную), т.е. кислоту, недеятельную в поляризованном свете. В химии с этого момента стали известны четыре винные кислоты: правая, левая, комбинация правой и левой, или рацемическая кислота, и недеятельная кислота (мезовинная).

Изучение аспарагиновой кислоты явилось причиной не менее внезапного путешествия Пастера из Страсбурга в Вандом. По поводу этой кислоты один химик, по имени Десейнь, выступил с сообщением, которое Пастер пожелал проверить и нашел не соответствующим действительности.

Заседание Академии наук 3 января 1853 года было всецело посвящено Пастеру и его трудам, которые постепенно приобретали все большее и большее значение и за которые Пастера вскоре наградили орденом Почетного легиона. Хотя он и получил звание кавалера иным путем, чем его отец, он полностью заслужил его. Старый Био, принявший немалое участие в этом акте справедливости, писал отцу Пастера:

"Месье,
Ваше доброе сердце заставляет Вас преувеличивать мое участие в этом деле. Великие открытия, сделанные Вашим достойным и прекрасным сыном, его приверженность науке, его неутомимое упорство в труде, добросовестность, с которой он относится к своим обязанностям, - все это поставило его в такое положение, что не пришлось хлопотать, чтобы он получил то, что он уже давно заслужил. Надо было только указать, что Институт окажется в нелепом положении если будет продолжать упорствовать в непонимании своих обязанностей. Это я и сделал, и я был очень счастлив, что о Вашем сыне наконец вспомнили и исправили свою недопустимую забывчивость. Я тем более рад, что зная Вашу любовь к сыну, уверен, что исполнилось и Ваше горячее желание. Позвольте мне добавить, чтобы окончательно успокоить Ваши отцовские чувства, что в нашей профессии истинная награда зависит, к счастью, только от нас самих, а не от расположения или безразличия министра.
В том положении, которого уже достиг Ваш сын, его известность будет расти вместе с его работами, и он не нуждается ни в какой другой поддержке. Уважение, которое он уже заслужил и которое с каждым днем будет все более и более возрастать, обеспечено ему без всяких ходатайств. Разрешите к моим поздравлениям присоединить и выражение тех чувств уважения и сердечной преданности, которые я питаю к Вам лично".

По возвращении в Страсбург Пастер поселился на улице Купль, в доме, который, как он писал, подходил ему лучше всех других. Дом этот находился неподалеку от академии, т.е. от лаборатории, а это было первым условием счастья; при доме были двор и сад, где могли играть его дети. Полный планов новых исследований, он переживал то волшебное время, когда, по его словам, "дух изобретений" каждый день подсказывал ему какие-нибудь новые работы. Но нехватало материальных средств. Когда Пастер получил премию в 1500 франков, присужденную ему Фармацевтическим обществом, он половину этих денег отдал на покупку лабораторного оборудования, так как лаборатория в Страсбурге была слишком бедна, чтобы самой приобрести его. Те денежные средства, которые предоставляло государство на все оборудование, необходимое для курса химии, составляли всего 1200 франков. Из этой же суммы приходилось выплачивать жалованье мальчику, работавшему в лаборатории. Получив за счет своей премии лучшее оборудование, он снова вернулся к изучению кристаллов.

Взяв кристалл октаэдрической формы, он отламывал от него часть и помещал его в маточный раствор. Кристалл увеличивался во всех направлениях путем отложения частиц растворенного кристалла; особенно усиленно шло это отложение в поврежденной его части. Через несколько часов кристалл вновь принимал свою первоначальную форму.

С каким энтузиазмом он говорит о молекулярной асимметрии! Он видел ее всюду, во всей вселенной. Из его исследований по асимметрии через 20 лет родилась новая наука - стереохимия, или химия, исследующая пространственное расположение атомов в молекуле. Усматривая в молекулярной асимметрии влияние причин космического порядка, он однажды сказал:

"Вселенная - это асимметрическое целое. Я склонен думать, что жизнь, какой она представляется нам, должна быть не чем иным, как функцией асимметрии вселенной или тех последствий, которые она обусловливает. Структура вселенной асимметрична; если бы поместить перед зеркалом всю совокупность тел, составляющих солнечную систему, со свойственным каждому из них движением то мы получили бы в зеркале отражение, неналожимое на действительное. Луч света никогда не падает на лист растения или на какое-либо живое существо под определенным углом. Земной магнетизм, противоположность, существующая между северным и южным полюсами магнита, дающая нам положительные и отрицательные электрические токи, - все это не что иное, как результат дисимметрических действий и движений".

"Луи всегда несколько чересчур увлекается своими опытами, - пишет г-жа Пастер своему свекру. - Вы знаете, что опыты, которые он задумал в этом году, должны дать нам, если они будут удачными, нового Ньютона или Галилея".

Но успеха не последовало. "Мои исследования идут довольно плохо, - пишет в свою очередь Пастер 30 декабря. - Я боюсь потерпеть неудачу с моими опытами этого года... Правда, надо быть кемного сумасшедшим, чтобы заниматься тем, чем я занимаюсь".

В процессе этой серьезнейшей работы одно явление, которое другие сочли бы только лабораторным курьезом, сильно заинтересовало его. Вспоминая, каким образом, эти первые исследования привели его к изучению ферментов, он говорил:

"Если я ставлю одну из солей винной кислоты, пара-виннокислый или виннокислый аммоний в обычные условия брожения, то сбраживается только правая винная кислота, а левая остается в жидкости. Замечу мимоходом, что это, пожалуй, лучший способ приготовления левой винной кислоты. Почему, однако, только правая винная кислота переходит в состояние брожения? Потому что правые молекулы легче .используются ферментом данного вида брожения, чем левые".
"Я сделал еще больше, - говорит он значительно позднее, - я выращивал споры плесневого гриба на золе и на солях рацемической кислоты и наблюдал появление левой винной кислоты..."

Особенно интересным в обоих этих опытах ему казалось наблюдать за проявлением молекулярной асимметрии, свойственной органическим веществам и обусловливающей изменения химического сродства в явлениях физиологического порядка.

Интересно отметить, что именно в тот момент, когда опыты Пастера заставили его обратить особое внимание на процессы брожения, он был направлен на работу в область, местная промышленность которой неизбежно должна была сыграть огромную роль в дальнейшем развитии его новых исследований.

Страница Пастера