VIVOS VOCO: А. И. Полетаев, "Военная кибернетика", или Фрагмент истории отечественной "лженауки"

“Военная кибернетика”,
или
Фрагмент истории отечественной “лженауки”

А.И. Полетаев
Институт молекулярной биологии им. В.А. Энгельгардта РАН, Москва

В деятельности, связанной с легализацией кибернетики в СССР, принимали участие многие. Одни работали в чисто академической, профессиональной среде, другие - более публично. Моему отцу - Игорю Андреевичу Полетаеву - выпало совмещать эти два жанра. Его успешная деятельность по популяризации кибернетики в 50-е годы принесла ему в то время известность и определенное признание. Однако кроме популяризации новой науки, он также участвовал и в ее развитии. Сейчас это уже история, а почти любое обращение к истории - это - в большей или меньшей степени - мифотворение. Каждый вспоминает так и то, что он видел со своей точки (иногда и кочки) зрения. Сознавая это, я все же не хочу уходить от тех воспоминаний детских и юношеских лет, которые отпечатались в памяти, но буду придерживаться достоверных фактов и документов, которыми располагает архив Игоря Андреевича. Время и само дело были интересными, хочется верить, что вспомнить или узнать об этом некоторым будет приятно, а другим - может быть, даже полезно.

Игорь Андреевич Полетаев родился в 1915 году, второго февраля, в 1930 году закончил обычную школу (одновременно музыкальную школу - по классу фортепьяно). Обычная школа была семилетней, но интересной - преподавали три языка, кроме русского: немецкий, французский и английский. Устроился работать на завод “Динамо” электриком, в лабораторию, которая испытывала оборудование разрабатываемых электропоездов. Параллельно как волонтер участвовал в испытаниях первых телевизионных систем. Бодрым комсомольским строем шагает на прием в школу пехотных командиров, но... не проходит медкомиссию из-за повышенной температуры (40,5°С) - неожиданный приступ малярии увел его от очевидной военной карьеры того времени. С энтузиазмом участвовал в атеистических комсомольских рейдах по деревням Подмосковья. За что и был бит местными (“но не очень сильно”, по его свидетельству). Участвует в театральном кружке на родном заводе, продолжая традицию родителей - актеров-любителей.

В 1933 году с некоторым трудом (после семилетки) поступил в Московский энергетический институт, который закончил в 1938 г. Закопал свой актерский талант (?!) - как сказал худрук театрального кружка “Динамо”. В МЭИ скоро становится одним из наиболее заметных студентов своего факультета. Как рыба в воде находится в атмосфере студенческой тотальной иронии и сарказма. Стихи, стенгазеты, карикатуры, походы на самодельных байдарках по диким в то время рекам - Чусовой и Свияге. Хочется отметить двух человек, которых неоднократно упоминал в своих рассказах Игорь Андреевич, вспоминая студенческие годы. Это, во-первых, Валентин Александрович Фабрикант, который являлся учителем Игоря Андреевича в области физики, и Ян Николаевич Шпильрайн - математик и декан физико-энергетического факультета МЭИ. Игорь Андреевич считал себя многим ему обязанным в области математического образования.

После окончания Московского энергетического института в 1938 году Игорь Андреевич поступил в аспирантуру Всесоюзного энергетического института (ВЭИ). Аспирантская работа была посвящена исследованию физики электрического разряда в разреженных парах ртути. Его научным руководителем в тот период был Борис Николаевич Клярфельд, тогда кандидат технических наук, впоследствии профессор.

Последний год аспирантуры - 1941, первые за три года каникулы, взятые для написания диссертации и сидения с годовалой дочкой - Ингой. И то, и другое через две недели было прервано войной. С начала июля 1941 по февраль 1945 Игорь Андреевич - в частях противовоздушной обороны, защищавших Москву. Зимовал в лесу под Москвой в 1941-42 гг. В голод трясущимися руками подстрелил лося, который и поддержал всю батарею.

Весной 1942 года Игорь Андреевич получил множественное осколочное ранение под Истрой. За несколько секунд до взрыва атеист И. А. Полетаев слышит голос покойной матери: “Игорь! Стой!” Два шага крещеного атеиста, за ними - взрыв и госпиталь. В весеннем наступлении под Москвой не участвовал. Остался жив. После госпиталя служил в 1-й Гвардейской дивизии войск ПВО, стал инженером дивизии, отвечал за то, что тогда называлось службой радиотехнического обнаружения.

В 1945 году, с февраля по ноябрь, Игорь Андреевич находился за границей, в США, где в составе так называемой “Военно-торговой делегации” он проходил по американской программе курс обучения обращению с той радарной техникой, которая тогда поставлялась по ленд-лизу. Кого попало на такое дело не посылали. В архиве хранится характеристика из политотдела дивизии, в которой беспартийный лейтенант И. А. Полетаев признан верным делу Ленина - Сталина и годным для выполнения возложенных задач.

Вторая официальная задача торговой миссии заключалась в том, что она осуществляла и планировала закупки электронного оборудования, которое было необходимо для организации электронной промышленности и разработки соответствующей техники. Планирование - в условиях резкого дефицита времени и информации.

После окончания войны и после смерти президента США Ф. Рузвельта боевая дружба двух стран стала гаснуть и все члены делегации досрочно возвратились в СССР. Впереди была холодная война. Обученные и воспитанные в США специалисты нужны были на родине для укрепления обороны... уже против нового противника.

Старший инженер-лейтенант И. А. Полетаев работает в НИИ ГАУ. Занимается анализом трофейной технической документации (сработали навыки, полученные в США, и знание языков). Параллельно он заканчивает свою диссертационную работу и защищает ее в 1948 году в ВЭИ. Работа посвящена физике газового разряда. Один из оппонентов его диссертации - известный ученый, Вениамин Львович Грановский.

Затем Игорь Андреевич переключается на разработку радиолокационных систем. Как теперь я знаю, он занимался разработкой систем селекции движущихся целей: перемещающийся самолет надо уметь отличать от неподвижной помехи, которую он сам установил. Взятая сама по себе, такая задача является разновидностью задачи узнавания. Решение ее использует эффект Допплера (либо продольный, либо поперечный) - частотное смещение сигналов, отраженных от движущихся объектов. И. А. Полетаев предложил и реализовал принцип когерентного гетеродинирования, который до сих пор используется как в радиолокации, так и в сонарных системах.

Закрытые свидетельства об изобретениях, премии, предложение докторантуры в ранних 50-х... но Игоря Андреевича занимают уже другие проблемы. Это вопросы более общие - такие, как оптимальное использование имеющихся средств для “обслуживания” многих клиентов в небе, исследование операций, исследование систем автоматического управления, таких, как ПУАЗО (“прибор управления автоматическим зенитным огнем”) или СОН (“станция орудийного наведения”).

В доме стали звучать (мои детские воспоминания) такие имена, как Винер, Шеннон, Котельников, Ляпунов, Колмогоров. Без сомнения - это уже кибернетика, а вокруг 1954 год. В философском словаре уже дано “классовое” определение этой науке.

Биология к этому времени была подвергнута классовой и философской чистке стараниями Т. Д. Лысенко и К°, физику серьезно не тронули, из-за ее стратегической важности, хотя энтузиасты-критики теории относительности и квантовой механики нашлись, в химии волонтеры громили буржуазную теорию резонанса. С очевидностью, кое-кто хотел навести “порядок” и в математике. Априорная абстрактность данной области не обеспечивала очевидных точек приложения для классовой критики, зато уже родившаяся в недрах математики кибернетика была тем полем, где научные опричники могли проявить свою методологическую и философскую доблесть, дабы, если не снискать почет и уважение народа, то поддержку некоторых руководителей точно.

А как же военные задачи? А очень просто. Вопрос решался прагматически. По отдельным каналам поступала специальная литература из-за рубежа, кто был допущен и хотел - были в курсе мировых тенденций. Вопрос был в другом: как вывести эту перспективную область из узкого круга специальных обсуждений?

Здесь необходимо вспомнить роль друга Игоря Андреевича по поездке в Америку - К. Н. Трофимова. Он к этому времени стал помощником академика и адмирала А. И. Берга, отвечавшего за военную электронику. Многократные общения и совещания с А. И. Бергом привели к неписаному решению: кибернетику развивать, не произнося этого слова.

Первым практическим публичным шагом в этом направлении стало издание перевода книги Морза и Кимбелла “Методы исследования операций” (издательство “Советское радио”, 1956 г., перевод А. И. Полетаева и К. Н. Трофимова, главный редактор А. И. Берг). Это была первая книга на русском языке, посвященная кибернетике.

Странное слово “кибернетика” мне тогда было мало понятно. На мои вопросы о том, что такое кибернетика, отец отшучивался. Когда в журнале “Техника - молодежи” появилась статья “Кибернетика, или тоска о механическом солдате”, он сказал: “Тебя интересует, что такое кибернетика, вот - почитай эту статью”. В тексте была какая-то ругань и куча комиксов с глупыми и уродливыми американцами. Вопрос остался на будущее.

Было бы несправедливо представлять отечественную историю кибернетики слишком узко. К тому времени сформировалась довольно сильная группа молодых и ярких ученых, которая практически уже занималась кибернетикой. Они отдавали себе отчет в том, что это, во-первых, крайне важно, а во-вторых - весьма небезопасно. Делить чины и должности им тогда не приходилось, делили только риск и издержки, атмосфера в этом круге отличалась энтузиазмом и подвижничеством. В нашем доме часто и иногда даже с восторгом стало звучать имя Алексея Андреевича Ляпунова, который во многом и был душой этого круга энтузиастов, собиравшихся в МГУ на специальном семинаре.

В кругу общения отца появились многие интересные люди, которые не были ни инженерами, ни математиками. Когда у нас в гостях бывал Александр Александрович Малиновский, происходили обсуждения генетических, биологических и психиатрических проблем. Александр Самуилович Пресман, изучавший воздействие электромагнитных полей на живые организмы, приносил с собой атмосферу энтузиазма своих научных исследова ний. В то время отец много общался с Леонидом Викторовичем Крушинским и Павлом Ивановичем Гуляевым - специалистами по высшей нервной деятельности и электрофизиологии. Дом быстро наполнился различными новыми книгами по математике, биологии и медицине. Игорь Андреевич декларировал, что хочет видеть свою дочь биологом, а сына - математиком. Дочь этот наказ исполнила, а сын уклонился и стал тоже биологом (биофизиком).

Большую часть замечательных знакомых и коллег отца в этот период я, конечно же, не знал, но их было много. Они были представителями наук, куда простирало свое влияние то новое, что называлось кибернетикой. Применения кибернетики были разнообразны, и отец предпочитал получать знания не только из книг, но и из первых рук.

К этому же периоду относится изучение отцом чешского языка - с одной только целью: прочесть в оригинале “R. U. R.” Карела Чапека. Имение в этом произведении в обиход было введено слово “робот”. Отец очень любил эту книгу и считал ее во многом пророческой.

После выхода первой переводной книги по кибернетике Игорь Андрее вич с энтузиазмом занялся популяризацией кибернетических подходов в кругу ученых самых разных направлений: биологов, физиологов, психологов, психиатров, а также, естественно, военных. Живые полемические обсуждения касались внешне различных явлений и процессов, связанных с проблемой управления, с проблемой передачи сигналов, с автоматическим регулированием, одним словом, с той общностью, которая существует в самых разных системах и которая представляла собой предмет науки кибернетики.

Через некоторое время Игорь Андреевич, по инициативе А. И. Берга, начал работу над научно-популярной книгой, которая должна была бы служить введением к основным понятиям кибернетики. В 1958 году книга вышла под названием “Сигнал” (по прежнему, издательство - “Советское радио” и “ни слова о веревке” в названии). Это была первая из отечественных книг, посвященных кибернетике без иносказаний.

По отзывам многих коллег Игоря Андреевича, основное содержание и раскрытие идей книги представляются актуальными и сейчас. Как теперь видно, в книге была дана концентрированная переработка основных положений и приложений этой молодой тогда науки. Недавно еще звучала оценка, что эта книга и в настоящее время не исчерпала себя как методологическое введение в основные проблемы и понятия кибернетики (проф. А. М. Молчанов).

Книгу Игорь Андреевич писал в выходные дни, в отпуске и во время пребывания в Главном военном госпитале: язва желудка, полученная в военные годы регулярно способствовала прогрессу в популяризации кибернетики. Одновременно (в самиздате) появилась на свет и его юмористическая “Инструкция для симулянтов ГВГ”.

Написание книги и усилия, направленные на популяризацию кибернетики, шли параллельно с другой деятельностью Игоря Андреевича, с конкретной работой в рамках военных НИИ, в которых он работал. К середине 50-х надо отнести переключение Игоря Андреевича на задачи, связанные непосредственно с конкретными применениями кибернетики в военном деле. К чему впоследствии это, так сказать, эволюционно привело будет изложено далее.

Одной из первых военных кибернетических задач было использование появившихся тогда ЭВМ для системы ПВО: линейное программирование для обслуживания массы “клиентов” в воздушном пространстве. Затем другие задачи: оптимизации тактики, размещения ресурсов и управления ими...

Конец 50-х связан со всплеском особого энтузиазма среди молодых активных армейских ученых. Они уже стали полковниками, они хотят реализовать потенциал новой науки во благо страны и ее обороны. Они так понимают свой долг граждан и офицеров.

Игорь Андреевич получает заказ на написание книги “Военная кибернетика”. Обдумывает и пишет подробный план книги, подписывает договор с тем же издательством (“Советское радио”). Затем отказывается от договора. Сдержанно говорит: “То, что можно написать - неинтересно, а то что нужно - нельзя”.

Насколько я понимаю, в это время он уже стал отходить от проблем чисто технических и прикладных, его интересы стали перемещаться в область исследования сложных систем большего масштаба, систем экономических, систем управляющих и управляемых, систем гражданских и оборонных. Этот интерес к исследованиям и моделированию сложных систем, он сохранил вплоть до самых последних лет.

Начинается работа по моделированию сложных систем разного характера, но в основном экономических. На достаточно элементарных с точки зрения сегодняшнего дня моделях и маломощных ЭВМ получены интригующие результаты. При некоторых условиях экономические модели впадают в колебательный режим функционирования, а в одном случае, модель начала “блефовать” (по выражению М. Г. Гаазе-Рапопорта). В экономическую модель заложили не только ресурсы и активности по их переработке, но и цену получаемых продуктов, не предусмотрев ограничений и регуляции этого параметра. Модель была запущена в ЭВМ и после нескольких циклов продуктивной деятельности... переключилась на голую перепродажу продуктов внутри себя. Восторг авторов эксперимента был велик, но соответствующий опыт в назидание следующим поколениям остался, как это обычно случается, не востребованным...

Возникало много инициатив, и они были разные. Так, например, Игорь Андреевич внес некоторый вклад в развитие... парапсихологических исследований в СССР. История эта была, я бы сказал, с юмористической подкладкой. Дело в том, что он был лично знаком с многими людьми, которые этим профессионально интересовались и в свое время над этим работали: электрофизиологом, профессором ЛГУ П. И. Гуляевым (тогда заведующим кафедрой физиологической кибернетики ЛГУ), профессором Л. Л. Васильевым (тогда заведующим кафедрой физиологии ЛГУ), А. С. Пресманом (специалистом по действию электромагнитных полей на живые объекты) и Д. Г. Мирза (врачом-психиатром).

В начале шестидесятого года, Игорь Андреевич выступил с определенной письменной инициативой (копия его рапорта министру обороны маршалу Р. Я. Малиновскому от 27.03.60 хранится в архиве). Поводом для этой инициативы послужило журнальное сообщение о том, что американская подводная лодка “Наутилус” была использована как лаборатория для телепатического эксперимента с использованием карт Зенера. Игорь Андреевич к этому времени просматривал доступную ему литературу на разных языках: английском, французском, итальянском, польском и чешском (газеты из ГДР в силу их малой информативности он не читал). В рапорте упоминалось о предыдущем обращении в Минобороны в 1958 году, которое окончилось лишь совещаниями с начальником Главного военно-медицинского управления и в Академии наук (под руководством Г. М. Франка). В рапорте указывалось, что за прошедшие два года реальные работы по исследованию телепатии в интересах военных и военно-медицинских применений так и не начаты.

Во всяком случае, в научных кругах всплеск энтузиазма по поводу французских публикаций был очень велик. Тут же вспомнили, что и в нашем отечестве (как-никак - родина слонов) были экспериментальные работы по парапсихологии - мысленному внушению - еще во времена В. М. Бехтерева. Рапорту предшествовало составление записки на семи страницах, в которой была сформулирована сложившаяся ситуация и предложен план возможных работ. Документ появился на неделю раньше рапорта (21.03.60) и был подписан Л. Л. Васильевым, П. И. Гуляевым и И. А. Полетаевым.

В своем рапорте Игорь Андреевич обратил внимание Министерства обороны на необходимость развития соответствующих исследований в нашей стране, дабы не отстать в развитии этих специальных средств коммуникации с глубоко погруженными в океан объектами, с которыми нормальная радиосвязь невозможна.
Рапорт попал не к адресату, но точно - в аппарат адресата. Игоря Андреевича вызвали в этот аппарат, где с ним вели осторожные беседы разные чины медицинской службы, выясняя, по-видимому, не несет ли он обрез за пазухой и, вообще, не является ли шизофреником в погонах. Только после того, как он прошел эту экспертизу, его допустили к тем людям, которые действительно должны были этим вопросом заниматься.

В конце концов было решено, что такие важные исследования действительно должны вестись. Встал вопрос о конкретной программе исследований. Где и какими силами? Была названа еще раз фамилия Л. Л. Васильева. Пригодился подготовленный коллективный короткий меморандум о предлагаемых основных направлениях исследований. Я хорошо помню вторую половину того дня, когда состоялось заседание, на котором официально было принято решение начать работы - была фантастически интересная встреча и беседы с Л. Л. Васильевым и П. И. Гуляевым у нас дома. Заседание было то ли при Президиуме АН СССР, то ли в Министерстве обороны. Решено было организовать лабораторию для исследования этого круга вопросов на базе Ленинградского университета под руководством Л. Л. Васильева. Был намечен план работ, которыми на первых порах должна была эта лаборатория заниматься. В частности, надо было дать обзор уже имеющихся отечественных исследований. Этот обзор был опубликован в виде книжки Л. Л. Васильева “Экспериментальные исследования мысленного внушения” (издательство ЛГУ, 1962). Из книги можно почерпнуть как историческую информацию о том, какие экспериментальные научные исследования в этой области велись в нашей стране с начала 20-х годов под руководством Владимира Михайловича Бехтерева, так и изложение научных экспериментов самого автора.

Книга Васильева подхлестнула аналогичные исследования в США и процесс принял автокаталитический характер - чего только не сделаешь, чтобы не отстать в важной военной области.

В свое время циркулировала версия, что сообщение о “Наутилусе” было помещено в 4-м номере журнала как нормальная на Западе апрельская “утка”, и что по традиции нашей наивности мы верим тому, что написано в иностранном журнале значительно больше, чем самим себе. Это объяснение не соответствует реальности, вот эти источники: J. Bergier “La transmission dc pensee - arme de guerre”. Constellation, 1959, n° 140, decembre; G. Messadie “Du Nautilus”, Science et vie, 1960, n° 509, fevrier. Зато правда, что Запад побаивался нашего парадоксального превосходства... Вот и получился автокатализ развития ситуации.

Но на самом деле эта деятельность была в русле тех тенденций, которые в то время выдвигала кибернетика. Вспомните маленькое приложение к книге Винера “Новые главы кибернетики”. Там тоже речь идет об аналогичных проблемах, а Игорь Андреевич это знал еще до перевода на русский. Имея в виду, что информация - мать интуиции,- лучше будем считать, что утки утками, а котлеты отдельно.

* * *

Из широкого круга общения Игоря Андреевича некоторые его знакомства и научные контакты особенно существенны. Так, в конце 50-х годов произошло знакомство Игоря Андреевича с Николаем Владимировичем Тимофеевым-Ресовским, личностью яркой и самобытной, знакомство и общение с которым радикально повлияло на, так сказать, биокибернетическую деятельность Игоря Андреевича в 60-е годы.

Где-то году в пятьдесят шестом Алексей Андреевич Ляпунов во время своих геологических прогулок по Ильменскому минералогическому заповеднику случайно набрел на биостанцию Миассово, и к своему удивлению и радости, обнаружил там самого Тимофеева-Ресовского (!), которого считали исчезнувшим после войны. В Миассово лаборатория Николая Владимировича обосновалась на летнее время после нескольких лет пребывания в небытии, в атомной шарашке там же - на Урале.

Знакомство Игоря Андреевича с Николаем Владимировичем произошло через Алексея Андреевича в Москве. Более тесное знакомство началось в пятьдесят девятом году во время летнего визита Игоря Андреевича с детьми в Миассово.

На биостанцию в Миассово съезжался разный народ: биологи (оставшиеся в науке настоящие генетики, цитологи, радиобиологи, геоботаники и др.), физики (из Свердловска - физики твердого тела, из Москвы - будущие первые биофизики физфака МГУ, из Ленинграда - М. В. Волькен-штейн), биохимики, химики, математики, медики и даже художники и спелеологи. Регулярные “коллоквии” проходили напряженно и удивительно приподнято. Чинов и рангов не существовало, и каждому могло достаться за научную несостоятельность. Николай Владимирович объяснял, что такой дух научного равенства он считает правильным и почерпнул его в Копенгагене от своего друга - Нильса Бора. Иногда, в виду жары, “коллоквии” переносили на пляж, и тогда как доклад, так и дискуссия проходили в прозрачной воде озера Большое Миассово.

Семинар лаборатории Н. В. Тимофеева-Ресовского, на котором Игорь Андреевич выступал с обзором основных понятий кибернетики и ее приложений в биологии, прошел бурно и не без литературных последствий. На этом семинаре обсуждались многие вопросы, и технические, и математические, и биологические. Запомнилось эпатировавшее всех утверждение, что в недалеком будущем ЭВМ будут иметь размер папиросной коробки (!). Мало кто из присутствовавших в это серьезно поверил, несмотря на свидетельство Алексея Андреевича Ляпунова (а что теперь?). Семинар возбудил воображение сотрудников лаборатории и приехавший в Миассово ученый люд настолько, что недели через две группа авторов обнародовала первый отечественный научно-фантастический труд на биолого-кибернетическуто тему: “Крур” (“Конвариантно редуплицирующийся универсальный робот”, автор - Агабал Лутит (Агафонов - Баландина - Лучник - Титлянова)). Годом позже магнитофонный римейк этого произведения был обнародован на шестидесятилетнем юбилее Тимофеева-Ресовского. Обе версии достойны внимания и сейчас, но малодоступны из-за минимальной тиражности.

Тимофеев-Ресовский доминировал при обсуждении биологических вопросов, а также резко отрезвлял многих докладчиков из среды физиков и химиков. Николай Владимирович всегда требовал жестко держаться сути вопросов и быть математически строгим в определении понятий. На коллоквиумах речь шла о самых разных проблемах: классической генетики, радиобиологии, накоплении изотопов в природе, будущей молекулярной биологии, молекулярной биофизики, психологии, популяционной генетики и других физико-, химико-, гео-биологических проблемах, одно сообщение, как помнится, было посвящено генетической сексологии.

Производила впечатление и ярко запоминалась та широта, с которой Николай Владимирович рассматривал биологические проблемы как в малых, так и в больших системах. Каждый раз он скрупулезно ссылался на всех “умных” людей, вложивших свой вклад в обсуждаемую задачу или область биологии, так, например, имена Вернадского, Шмальгаузена, Сукачева произносились весьма часто и с большим пиететом.

Когда в 70-е и 80-е годы идеи популяционной генетики, экологии, геобиоценологии стали широко распространяться, я обнаружил, что для меня ничего нового в этих идеях нет. Причина была простой: еще будучи школьником, я впитал эти воззрения как сами собой разумеющиеся, присутствуя на коллоквиумах в Миассово. Можно с уверенностью утверждать, что Николай Владимирович в 50-е - 60-е годы не предрекал, а лепил во многих умах очертания науки будущих десятилетий. Считаю, что в этом - его важнейшая заслуга.

Это знакомство сильнейшим образом определило многие дальнейшие работы Игоря Андреевича. Проявилось это не сразу, а через несколько лет, в 60-е - 70-е годы,- в конкретных работах по моделированию биологических систем, которые, очевидно, появились и развились благодаря общению с Н. В. Тимофеевым-Ресовским.

* * * Наиболее крупная инициатива, в которой активно участвовал в 1959-1961 годах Игорь Андреевич,- это попытка создания сети больших ЭВМ двойного использования: для управления экономикой в мирное время и управления армией на случай войны. В формулировании этого, как теперь принято называть, “проекта” участвовало несколько человек: Н. П. Бусленко, А. И. Китов, Л. А. Люстерник и др. Технология продвижения таких проектов у команды была простая: “от порога - в лоб начальству” (как в случае телепатии). Больших дипломатических проработок и предварительных согласований не проводилось, потому что считали, что очевидная необходимость дела сама за себя говорит. Был написан документ с обоснованием, целями и задачами проекта, кратким планом, предполагаемыми исполнителями на начальных этапах и послан в недра Минобороны.

Встают два вопроса. Во-первых, оценивали ли авторы масштаб своего проекта адекватно? Думаю - да, и надеялись, что в результате его реализации и экономика станет действительно планово-управляемой разумным образом, и вычислительная техника в стране получит правильный импульс развития, и армия со временем будет соответствовать требованиям момента и задачам глобального противостояния. Во-вторых, готовы ли они были преодолеть сопротивление бюрократического муравейника? Думаю - нет. Хотя времена были еще хрущевские, которые теперь считаются “оттепелью”, но гормон застоя надежно циркулировал в крови большинства чиновников и партийных иерархов, а этот гормон диктовал золотое правило - никаких изменений и никаких перестановок кресел (и прочей мебели вокруг).

Проект споткнулся о Главное политуправление армии. Огромный кабинет генерала армии, группа молодых полковников с докладом о проекте. Брезгливая гримаса генерала и небрежно откинутый документ. Вопрос генерала: “А где здесь в вашей машине руководящая роль партии?” Руководящая роль партии в проекте не была алгоритмизирована. Она не алгоритмизирована и до сих пор, хотя автоматические системы управления армией начали создаваться после смены поколений генералов и маршалов, но с задержкой в 15 лет. Проект был отметен. В генштабе появился новый пункт в политработе - борьба с технократами внутри.

Борьба была вполне успешной, после лета 1961 года основные полковники-технократы имели выслугу по 20 лет (все были мобилизованы в армию летом 1941 года) и вскоре очистили стройные ряды своим уходом. Осенью 1961 года Игорь Андреевич получил предложение от Сергея Львовича Соболева и переехал в Новосибирск для работы в Институте математики СО АН. Для него начался новый период жизни и работы, формально не связанный с военными задачами кибернетики.

* * *

Если говорить о “легализации” кибернетики в контексте сопутствующих событий, то было бы неправильно забыть диспут о “физиках и лириках”, который Игорь Андреевич, сам того не слишком желая, спровоцировал в конце 1959 года. Дело это, хоть и давнее, но поучительное (может быть). Диспут на страницах “Комсомольской правды” вспыхнул быстро, частично перебросился и в Европу (точнее, в основном в Италию - в коммунистическую газету “Paesa Sera”), реализовался также в нескольких очных диспутах (в Институте имени Гнесиных и клубе завода им. Войтовича - с участием И. Г. Эренбурга), а затем продолжался достаточно долго на страницах разных изданий, постепенно затихнув через пять-шесть лет. Теперь эту историю лучше вспоминать на основе документального архива, а не воспоминаний - больно уж много свободных толкований и цитирований вынимается каждым из памяти.

К моменту его случайного письма в редакцию “Комсомольской правды” о статье И. Г. Эренбурга И. А. Полетаев сложился как полемист, вполне успешно отстаивавший любимую ему область естественной науки (и техники) и имевший оппонентами нормальных к тому времени догматиков, нормой поведения которых в дискуссии была партийная дисциплина и ссылка на канонические авторитеты, а уровень компетенции соответствовал партийному образованию. Однажды после одной из бесед -то ли в ЦК, то ли в ВПК - он пришел и с изумлением прокоментировал: “А этот парень острый попался, вопросы формулировал под дых”.
В конце своей жизни И. А. Полетаев хотел написать некий сборник правдивых биографических анекдотов под названием: “Инженер Полетаев и другие Великие Люди” (Издательство “Недомыслие”). И хотя труд сей не только не увидел свет, но и не был толком написан, фрагмент о диспуте в архиве присутствует. Однако предоставим слово самому Игорю Андреевичу.

“Итак, не мешайте мне, я для вас сочиню чистую правду. Правдивость моя не подлежит (моему) сомнению, а скромность (немалая, учтите) запрятана под так называемым „юмором", к которому всегда прибегают люди робкие, если приходится демонстрировать нахальство (и правильно делают, я считаю, ибо - куда же еще деваться?).
Всю или почти всю правду я уже рассказал устно, и не раз; теперь просто хочу записать на пластинку, чтобы она сама крутилась.
Интересно ли это? Мне, как старику, впадающему во все, во что старикам впадать положено, это интересно; вам-судите сами...
Прозвище „инженер" прилипло ко мне прочно на всесоюзном и частично на международном уровне с 1959 года, после и по поводу дискуссии с ныне покойным Ильей Григорьевичем Эренбургом о так называемых „физиках и лириках". А было это вот так.
Прозвище „физики" и „лирики" придумал, как известно, Б. Слуцкий: „что-то физики в почете / что-то лирики в загоне. / Дело видно..." - дальше не помню. Зазвучало это позже, в ходе этой самой придурковатой „дискуссии".
...Объективно о дискуссии я знал далеко не все, знал просто мало. Но вот - то, что происходило со мной и вокруг.
В октябре 1959 года, в один из рабочих дней (я служил в звании инженер-подполковника в одном из военных НИИ) ко мне обратился один из моих сотрудников - Толя Толпышкин (если не путаю фамилию после стольких лет) и показал статью в „Комсомольской правде" (числа не помню). В статье какой-то науч-журналист со смаком рассказывал о теперь известном „чуде в Бабьегородском переулке", псевдо-открытии, сделанном на заводе холодильников при испытании нового образца продукции: радиатор холодильника отдавал в виде тепла заметно больше энергии, чем потреблял электрической из сети питания. Журналист - автор заметки - ликовал: к. п. д. больше 100%-и выкрикивал печатные лозунги.
На самом деле никакого чуда не было, и „советская промышленность" не „получит очень скоро сколько угодно даровой энергии", как обещал автор. Дело в том, что термодинамика-для многих трудная и непопулярная глава физики. Случилось так, что ее я знал (но это уже другая история про моего руководителя юных лет проф. Б. Н. Клярфельда) и пытался Толе рассказать о цикле Карно и его обращении. Газету с заметкой я взял с собой, негодуя на очередную журналистскую безответственность.
В троллейбусе по пути домой я еще раз прочел заметку. Все было ясно, и от скуки я стал читать остальной текст газеты (как правило, я не читал „Комсомольскую правду"). Тут я наткнулся на "подвал" с сочинением И. Г. Эренбурга, не помню заголовка, номер у меня впоследствии украли, восстанавливать я не пытался. В этом "подвале" содержался поучительный ответ маститого писателя на письмо некой "Нины X". Нина жаловалась инженеру душ на своего возлюбленного ("мужика", как ныне говорят уважающие себя дамы) за то, что он, будучи деловым инженером, не желает вместе с ней восторгаться шедеврами искусства, отлынивает сопровождать ее в концерты и на выставки и даже посмеивается над ее восторгами.
В своей статье Илья Григорьевич полностью солидаризировался с заявлениями „Нины" супротив „Юрия" (так звали ее „мужика"). Юрий, дескать, „деловой человек", душа его (раз не ходит в концерты и по музеям) не развита, она (душа) - целина, корчевать ее надо, распахивать и засевать. Ивсетакоепрочее. Гос-споди, чушь какая!!!
Сначала я просто удивился. Ну как такое можно печатать? Именно печатать, ибо сначала я ни на секунду не усомнился в том, что И. Г. Эренбург печатает одно, а думает другое (не круглый же он дурак, в самом деле, с этой „душевной целиной"). Потом усомнился. А может, дурак? Потом решил: вряд ли дурак, просто хитрец и пытается поддержать загнивающий авторитет писателей, философов и прочих гуманитариев дурного качества, которые только и делают, что врут да личные счеты друг с другом сводят. На том и остановился.
В этот день вечером я остался дома один: жена, дочь и сын ушли куда-то. Единственная комната, в которой мы вчетвером много лет ютились, осталась в моем распоряжении - редкое везенье. Чувствуя, что я, дескать, исполняю гражданский долг, вытащил свою „Колибри" (немецкую портативную пиш. машинку) и аккуратно отстукал на ней письмо в редакцию „Комсомольской правды", постаравшись объяснить их ошибку по поводу „чуда в Бабьегородском"...
Кончил. Посмотрел на часы - еще рано. Кругом тихо, и дел у меня нет срочных. Вставил еще один листочек под валик и напечатал полстранички „В защиту Юрия" - о статье Эренбурга и письме „Нины". И черновик, и напечатанная заметка хранятся у меня в папке под названием „Герань в космосе". Оба варианта отличаются за счет редакторской правки, хотя немного (ну скажем у меня: „...не исправишь чтением стихов Блока и даже Эренбурга", в печати „и даже Эренбурга" вычеркнуто; вычеркнуто также „...бедного Юрия, которого автор придумал в назидание читателю" и др.). В заключение я написал листок, разъясняющий, что о „чуде" я пишу всерьез, а об Эренбурге так, ни для чего, ибо сие меня не касается, ибо по специальности я - инженер (сам себя обозвал, можно сказать!). И подписался так же: И. Полетаев (инженер).
Письмо в три листка было отправлено и забыто мною. Через неделю, что ли, пришла открытка от какого-то бедняги, сидящего в редакции над чтением писем. Он „благодарил", как положено, и все. Но в конце была фраза, которую я по наивности недооценил: „...высказывания об Эренбурге нас заинтересовали и мы их, возможно, используем в дальнейшем". Или что-то в этом роде. Наплевать и забыть.
Прошла еще одна неделя. В воскресенье в номере „Комсомольской правды" целая страница оказалась посвящена обсуждению читателями статьи И. Г. Эренбурга о „Нине". В северо-восточном углу оказалась моя заметка „[Несколько слов]" - пропущено редакцией -„[в] В защиту Юрия" (оставлено редакцией). Узнал я об этом в понедельник, придя на работу.
Оказалось, что-то вроде грома среди ясного неба! Не вру, два или три дня интеллигенция нашего НИИ (и в форме, и без) ни фига не работала, топталась в коридорах и кабинетах и спорила, спорила, спорила до хрипоты. Мне тоже не давали работать и поминутно „призывали к ответу", вызывая в коридор, влезали в комнату. Для меня все сие было совершенно неожиданно и, сказать по правде,- непонятно. Откуда столько энтузиазма и интереса?

„За меня" было меньше, чем „против". Но не многим меньше. В моей тогдашней оценке счет был 4:6. Но дело не в этом, произошло какое-то закономерное расслоение, которое меня поразило, когда я на третий день стал размышлять и подсчитывать. „За" меня оказались люди, которых я ранее почитал за толковых и эффективных работников, „против" же оказались в основном бездельники, охламоны и неумехи, которых всегда предостаточно и в „научном", и в ненаучном учреждении. И еще: „против" кричали очень громко, агрессивно и, увы, в общем-то бездоказательно: „неужели не ясно?!..", „а как же тогда?..", „но ведь Лев Толстой сказал...", вариант - „Максим Горький писал...". Спокойная логика была у моих „сторонников", и они в крик не вдавались. После первого удивления мне это понравилось. Я оказался в группировке, которую сам бы выбрал по другим поводам.
Толки и споры затухали медленно. Потом включились домашние, друзья и знакомые. Начались телефонные звонки. Формировалось, что называется „общественное мнение", но не в понимании сталинского „единодушия и единства вокруг", а по личной инициативе и в меру собственного понимания. Трещина прошла между „физиками" и „лириками".
Кстати, это был 1959 год, когда Чарльз Перси Сноу, английский писатель (слабоватый, впрочем, и сноб - я с ним встречался впоследствии в Академгородке СО АН), выпустил свою книжку „Две культуры" о взаимном непонимании и недоверии между гуманистами и представителями наук естественных и точных. Об этой книге я узнал уже после основной дискуссии и прочел ее по любезности друзей, еще через год. Она даже в частичном переводе на русский потом, говорят, вышла.
„Комсомольская правда" продолжала печатать материалы обсуждения, но они относились уже не столько к похвалам Эренбургу, сколько к поношению „инженера Полетаева". Боюсь, „Комсомольская правда" печатала не все. Редакция, хоть и не была единодушна в возникшем споре, но публиковала материалы только „в пользу" И. Г. Эренбурга.
Я сказал - „споре". Но о чем, собственно, шел этот самый „спор"? До сих пор ни мне, ни другим его участникам, насколько я знаю, это не известно. Было гораздо больше увлеченности, даже - порой - ярости, чем смысла.
Споры вообще не ведут к открытию или утверждению истины. Это просто способ самовыражения и самоутверждения. Гибрид искусства и спорта, способ прогулять собственную эрудицию и интеллект (if any) или же его эрзац перед глазами восторженной аудитории. Я не хочу сказать, что споры вообще бесполезны. Они полезны, но не для „истины" и ее распространения и утверждения, а ради опробования устойчивости собственной аргументации. В споре на тебя совершенно бесплатно выльют всю грязь, которую сам никогда бы не собрал и не выдумал. Это - большая помощь, хоть она и обходится дорого (я потом скажу - почему). То, что называется „грязью", на самом деле вещь целебная.
Всякий серьезный человек, придумав что-либо (ну хотя бы perpetuum mobile) и не додумав проект до конца, вынужден и обязан переключиться с роли автора на роль жестокого оппонента, стать временно врагом самому себе и своему проекту и тщательно продумать все стороны вопроса: „а почему это работать не будет" (или: „а почему это не нужно и даже вредно").
Этот необходимый этап работы очень труден, но без него человек из автора превращается в „изобретателя" (читай - „реформатора", „пророка" и т. п., словом - жалкого психо-калеку, обивающего пороги учреждений в тщетной надежде, что его „услышат"...). Если же автор сумел себя раскритиковать, убедительно и строго,- очки в его пользу, он честный и умный человек; наградой ему будет то, что он что-то понял. Если не сумел, он имеет право отдать свой проект на посторонний суд, не будучи, впрочем, очень-то уверен, что он непременно прав.
Спор снимает этот трудный этап работы. Критикой занимается ревнивый оппонент, а ты - только на ус мотай да увертывайся.
Я сказал выше, что это обходится дорого. Да, это так. Дорого, потому что в споре бьют ниже пояса, идут на нечестные приемы, с которыми нельзя мириться, и от которых бывает обидно и больно, так сказать, „за род людской". Видишь воочию - какое мы все вместе взятые все-таки, в сущности, простите,- г. ..о! А это - травма...
Из споров „физиков" и „лириков" я вынес убеждение, что никто не играет честно, что никто никого не то что „не принимает", но даже не понимает, и, что хуже,- не тщится понять. Единственное стремление - самоутвердиться и возобладать. Это что - первичная природа живого? Может быть. Но разумом и честью это не пахнет. Впрочем, никто не знает, что такое „разум", а тем более „честь". Эвфемизмы - не более. А я знаю не больше других на эту тему.
Что же я отстаивал (а я-таки „отстаивал" нечто) в этом споре? Я это помню, и я готов „отстаивать" и ныне. Вероятно то, что я отстаивал, кратко можно назвать „свободой выбора". Если я или некто X, будучи взрослым, в здравом уме и твердой памяти, выбрал себе занятие, то - во-первых - пусть он делает как хочет, если он не мешает другим, а тем более приносит пользу; во-вторых, пусть никакая сволочь не смеет ему говорить, что ты, дескать, Х - плохой, потому что ты плотник (инженер, г...очист - нужное дописать), а я - Y - хороший, ибо я поэт (музыкант, вор-домушник - нужное дописать).
Есть охотники „по перу", а есть „по шерсти" (и собаки, и люди), а есть еще и рыболовы. Не беда, если они не будут ходить на ловлю все вместе или не будут все вместе обсуждать успехи, не беда если они не будут не только дружить, но даже встречаться - охотник с рыболовом и v. v. Беда начнется, когда дурак, богемный недоучка, виршеплет, именующий себя, как рак на безрыбье, „поэтом", придет к работяге инженеру и будет нахально надоедать заявлением, что он „некультурен", ибо непричастен к поэзии. Именно это и заявлял Эренбург, да будет ему земля пухом”.

Изложенное Игорем Андреевичем представляет собой срез ситуации с точки зрения участника дискуссии. Естественно, что не лишне взглянуть на это и в других ракурсах. Свой принцип “свободы выбора” Игорь Андреевич словесно сформулировал много позже, чем стал им руководствоваться. Ограничениями этой свободы он считал многое, например, принадлежность к партии и карьеризм. По документам можно проследить, как на протяжении всей жизни он уклонялся от формальных перспектив быстрого повышения, сопряженного, как известно, с ограничениями “свободы выбора”. Он предпочитал оставаться то ли вольной птицей, то ли вольным стрелком, то ли “котом, который ходит сам по себе”. На неоднократные предложения вступить в партию он, как правило, отвечал с серьезной миной: “Я не готов, по той причине, что не уверен пока в материальности электромагнитного поля”. Этого было достаточно, чтобы нормальный агитатор отстал и, выйдя, покрутил пальцем около виска. В домашнем кругу говорил, что готов присоединиться лишь к “партии умеренного прогресса в рамках законности”, да и то-в душе. Как в бюрократизированном, так и агломерированном в группы по интересам социумах он был личностью, вносящей дискомфорт своей прямотой и правдой без умолчаний. За это свойство многие его ценили и уважали, а многие, мягко выражаясь, недолюбливали.

“Свободу выбора” и самого себя Игорь Андреевич старался реализовать в самых разных направлениях. Судьба не обделила его способностями, и он, не экономя, бросал их для того, чтобы попробовать себя в разных областях или в решении новых проблем.

Уважал высоких профессионалов как в искусстве, так и в области наук “правильных”. Со многими старался познакомиться и был знаком.

Имея абсолютный слух и некоторое музыкальное образование, осваивал “для себя” новые музыкальные инструменты, например, скрипку и флейту. Но в то же время, сильно ревновал к музыке пианиста Анатолия Ведерникова, который, хоть не играл на скрипке, но мог, глядя на партитуру концерта, слышать весь оркестр, а не отдельные инструменты, как Игорь Андреевич. Дома собрал огромную коллекцию записей классической музыки, но также очень любил песни Шарля Трене и Ива Монтана.

Завидовал Вере Игнатьевне Мухиной, которая в скульптуре легко делала то, что ему давалось с трудом и ценой больших затрат времени.

Успешные занятия живописью и графикой с детства до последних дней не избавили его от ревности к таким художникам как Р. Фальк и Р. Габриэлян. Ревновал себя к Эрьзя и Коненкову, но не ревновал к некоторым другим - считал или чувствовал, что мог бы сам выразить не хуже.

Талант артиста в нем не был погублен (несмотря на сожаления худрука драмкружка завода “Динамо”) - он владел и интонацией, и позой, и мимикой, и перевоплощением. При этом не любил, когда этими средствами неумело пользовались другие и замещали такой “игрой” аргументацию по существу дела.

Увлекался многими серьезными и детскими увлечениями: подводным плаванием, съемками любительских фильмов с трюками, строительством моделей самолетов и кораблей, дутьем из стекла (на кухне в коммунальной квартире) фигурок животных, изготовлением скульптур из дерева, камня, глины, глинистого обрыва реки и металла - все трудно даже перечислить.

Еще одним его хобби было изучение языков. Кроме первых трех, которые уже упоминались, со временем добавились итальянский, чешский, польский и японский. В его библиотеке не пылились оригинальные варианты книг С. Лема, К. Чапека, Данте, Анатоля Франса, Б. Шоу, Ф. Ницше, японские танки... а также множество словарей: шведских, греческих, китайских и даже венгерских - тех языков, которые он еще не успел выучить.

* * *

Переехав в Новосибирск, Игорь Андреевич с большим энтузиазмом начал работать над разными задачами, находившимися в сфере кибернетики. Таковыми были и проблема узнавания, и строгий анализ предмета кибернетики и ее основных понятий (информация, модель и др.), и моделирование экономических систем, и моделирование экосистем, и моделирование генетических процессов в популяциях, и моделирование физиологических процессов. Он ведет активную популяризацию кибернетики и ее приложений в самых разных областях: часто выступает с популярными лекциями и участвует в работе различных совещаний, конференций и советов.

* * *

При моделировании экономических систем и исследовании вопросов кооперирования моделей Леонтьева Игорь Андреевич сформулировал новый подход к анализу сложных управляемых и саморегулирующихся систем. К этому времени оголилась и стала очевидна аналогия между системами экономическими и системами чисто биологическими - математически описание этих систем оказалось аналогичным. Появился очень важный методологический момент - был построен аппарат для анализа таких систем.

Этим аппаратом явилось представление сложных систем в виде дискретно-непрерывных моделей. Было показано, что совокупность дифференциальных уравнений, описывающих поведение системы, может быть сильно упрощена после анализа относительного вклада разных членов - выявления лимитирующих факторов. Впервые такого рода подход был предложен еще в 19-м веке великим Юстусом Либихом, который как лимитирующие факторы рассматривал ресурсы, используемые системой. Распространение понятия лимитирующего фактора на пропускную способность узлов системы (то есть производительность в экономических системах и метаболическую активность в биологических) позволило с единых позиций рассматривать управляемые и саморегулирующиеся системы.

Может быть, идея родилась и раньше, но в шестьдесят шестом году появилась первая публикация. Было введено понятие Л-систем (систем Либиха) - систем с лимитирующими факторами. Со временем все четче и четче формировалась “идеология” моделирования с использованием этого формализма: рассмотрения минимальных подсистем уравнений, включающих лимитирующие поведение системы факторы и взаимодействия.

Подход был конкретно проиллюстрирован на ряде различных моделей. Приводилось много примеров применения этого математического формализма для описания сложных экономических и биологических систем. Таковыми системами были и модель роста растений, и уже классические, традиционные для математической биоценологии модели типа Вольтерра. Они были проанализированы в сравнительном плане с точки зрения анализа только лимитирующих факторов.

Было показано, как одни группы решений или поведений фазовых диаграмм биоценоза возникают при одних условиях, а другие - при других условиях (конкретных соотношениях коэффициентов в системе уравнений), как происходит гладкое непрерывное сопряжение одних решений с другими. Получаемые фазовые портреты дают описание системы, не отличающееся от классического для выбранных значений параметров. Структура минимальной системы уравнений, описывающих систему с необходимой точностью, меняется при изменении величин коэффициентов - лимитирующих факторов. Сами коэффициенты могут быть теми управляющими или управляемыми параметрами, которые переключают режим функционирования всей системы.

В самом этом подходе объединены были и биология, и принципы управления в сложных системах - как раз то, что больше всего интересовало Игоря Андреевича на протяжении последних двадцати пяти лет его жизни. Естественно, что и разнообразные военные задачи могут решаться аналогичным путем.

В конце 60-х годов Игорь Андреевич несколько огорошил меня следующей фразой: “Хватит разговоров об общности всех управляющих систем, о всемогуществе кибернетики. Надо работать, строить конкретные модели, заниматься конкретными проблемами, философии хватит, надо работать”. Я думаю, что его точка зрения отражала, правда с опережением, объективную тенденцию развития этой области человеческой деятельности.

Как мы сейчас видим, кибернетика действительно разрослась в целый букет разных наук и технологий, изменивших во многом нашу жизнь. Правда и то, что она сохранила свой смысл как некая определенная методология. Представляется, что в период ее становления в нашей стране многие хотели в ней видеть научную и рациональную замену господствовавшей тогда эклектической философской доминанты.

Не так давно Альберт Макарьевич Молчанов выразил примерно ту же мысль так: “Говорили, что кибернетика - реакционная лженаука. Это не так. Во-первых - не реакционная. Во-вторых - не лже, а в третьих - не наука. Эта мысль могла бы принадлежать Игорю Андреевичу, как мне кажется”.

Альберт Макарьевич опять был прав - еще за двадцать лет до 1997 года эта мысль действительно была независимо сформулирована Игорем Андреевичем.

Игорь Андреевич скончался скоропостижно 20 июля 1983 г., так и не выйдя на пенсию, хотя имел право на военную с 1961 года. Кончина его последовала после замечательного диагноза, поставленного накануне: межреберная невралгия. В коротком завещании Игорь Андреевич резко регламентировал церемонию похорон и предписал не сидеть на поминках с угрюмостью, а сохранять бодрость и оптимизм, потому что это будет всем приятнее. Этому наставлению и стараются следовать его бывшие сотрудники и друзья.