VIVOS VOCO: И.М. Франк, "Мысли о С.И. Вавилове"

Разносторонне образованный физик, пытливый исследователь, талантливый организатор, человек широких интересов и культуры, Сергей Иванович Вавилов, равно как и его брат, Николай Иванович Вавилов, оставил яркий след в нашей истории науки. "...Проделанная им работа на пользу Родины превосходит выпадающую на долю одного человека", - писал о С.И. Вавилове Дж. Бернал.
Вавилов начал самостоятельные исследования в пору, когда в физике утверждались квантовые представления, и предпринял смелую попытку экспериментально обнаружить проявления квантовой природы света при малых и больших интенсивностях световых пучков. После длительных опытов она увенчалась успехом: при малых интенсивностях были обнаружены флуктуации числа световых квантов, при больших - насыщение поглощения в средах, т. е. отклонение от линейной зависимости интенсивностей поглощенного и падающего света (первое наблюдение нелинейности в оптике: 1925 год!). Вавилов пытался также обнаружить рассеяние света на свете, но экспериментальные возможности того времени были неадекватны поставленной задаче.
Вавилов первым приступил к количественному изучению люминесценции, предложив изящный способ измерения ее энергетического выхода. Было установлено (1922-1923), что доля энергии первичного излучения, переходящей в энергию люминесценции, чрезвычайно высока (30-80%), а это открывало возможность создания экономичных источников освещения.
В 1927 г. Вавиловым была исследована зависимость энергетического выхода люминесценции от длины волны возбуждающего света. Оказалось, что в определенных пределах наблюдается рост выхода люминесценции с увеличением длины волны, затем он замедляется и резко падает (закон Вавилова). Объяснение этого падения было не столь очевидно, и Вавилов не раз возвращался к анализу механизмов люминесценции в так называемой антистоксовой области. Этому была посвящена и его последняя статья (1951). Достойно восхищения, сколь всесторонне изучалась люминесценция в созданной Вавиловым обширной школе исследователей. Здесь вопросы поляризации люминесцентного излучения, концентрационные эффекты и связанные с ними механизмы миграции энергии при люминесценции, кинетика явления. В поле зрения Вавилова и его учеников находились и всевозможные приложения люминесценции.
Обсуждая концентрационные эффекты, Вавилов в книге "Микроструктура света" (1950) указал, что следствием взаимодействия двух близко расположенных возбужденных молекул в среде может быть появление когерентного излучения. От этого утверждения до формулировки принципа действия лазера - полшага.
Глубокое знание особенностей люминесцентного излучения позволило Вавилову быстро прийти к заключению, что обнаруженное П.А. Черенковым свечение чистых жидкостей под действием гамма-лучей не является люминесценцией, а, скорее всего, вызвано электронами. В конечном итоге это и привело к пониманию природы эффекта, ставшего основой работы счетчиков, без которых немыслимы многие современные физические эксперименты.
Уже первые работы С.И. Вавилова по люминесценции, выполненные в 20-х годах, приносят ему широкую известность и выдвигают его в число ведущих ученых нашей страны. В 1931 г. он избирается членом-корреспондентом, в 1932 - действительным членом Академии наук СССР.
В 1945 г. С.И. Вавилов становится президентом АН СССР. За пять лет пребывания на этом посту С.И. Вавилов выполняет огромный, нечеловеческий объем работы.
Как президент С.И. Вавилов делает все от него зависящее для укрепления научного потенциала страны, роста научных кадров, улучшения материальной базы институтов Академии наук (при нем начато строительство новых зданий по крайней мере для десяти институтов, нового здания МГУ).
При этом он продолжает руководить созданным им в 1934 г. Физическим институтом им. П.Н. Лебедева, в котором ко времени окончания войны были представлены практически все наиболее важные направления исследований, шло строительство целого ряда крупных ускорительных установок.
В 1939 г. и до своей смерти Вавилов был председателем редколлегии журнала "Природа", а с 1947 г. председателем Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний.
В подборке статей, посвященных юбилейной дате, помещена глава из популярной статьи Вавилова, напечатанной в "Природе" 46 лет назад. Вслед за ней мы публикуем материалы, в которых обсуждаются научные проблемы, непосредственно связанные с работами Вавилова последних лет его жизни, а также отдельные технические приложения люминесценции. В то же время нам хотелось дать представление о С.И. Вавилове как о человеке, приподнять завесу над его внутренним миром. Эта задача в известной мере решается в очерке-размышлении академика И.М. Франка, которым открывается номер.
Работы выдающегося физика, лауреата трех Государственных и Нобелевской премий, академика Ильи Михайловича Франка (1908-1990) относятся к физической оптике и ядерной физике. В 1937 г. он вместе с И.Е. Таммом разработал на основе классической электродинамики теорию излучения Вавилова-Черенкова. В дальнейших работах по физической оптике предсказал вместе с В.Л. Гинзбургом переходное излучение. Работы И.М. Франка в области ядерной физики посвящены в основном изучению нейтронов и ядерных реакций на легких ядрах. Под его руководством в Дубне был построен и в 1960 г. запущен импульсный реактор на быстрых нейтронах. И.М. Франк возглавлял Лабораторию нейтронной физики Объединенного института ядерных исследований и Лабораторию атомного ядра Института ядерных исследований АН СССР. Илья Михайлович многократно печатался в нашем журнале (последняя прижизненная публикация у нас: Из истории открытия излучения Вавилова-Черенкова // Природа. 1984. № 10).

Мысли о С.И. Вавилове

И.М. Франк

Говоря о братьях Вавиловых, мы всегда наталкиваемся на нечто, казалось бы, неопределимое. Каждый, кому выпало счастье встречаться с братьями, а тем более быть в числе их учеников, не мог не испытывать их огромного влияния и не почувствовать обаяния их личности. Об этом пишут в своих воспоминаниях как знавшие Николая Ивановича, так и знавшие Сергея Ивановича, и при этом обычно подчеркивают необычайную простоту и доступность в общении с другими этих великих людей. Как уяснить секрет этого обаяния и сделать его понятным тем, кто не был с ними знаком? Пока никто не сумел этого сделать.

Сейчас еще нет таких биографий Вавиловых, которые бы нас полностью удовлетворяли. Что касается Сергея Ивановича, конечно, имеются добросовестные и документально точные работы, например биография Сергея Ивановича, написанная старшим из учеников С.И. Вавилова Вадимом Леонидовичем Лёвшиным. Она обладает многими достоинствами. Но ведь самый добросовестный перечень сведений о жизни ученого, а тем более перечень его научных достижений - это далеко не все, что мы хотели бы о нем знать. К сожалению, никто из учеников Сергея Ивановича не написал научного обзора трудов С.И. Вавилова.

Имя ученого, который не был забыт, может войти в науку по-разному. Его могут помнить как автора ставших общеизвестными истин, которым в монографиях и учебниках уделяется какое-то место, порой несколько слов. Однако иногда находятся избранные, которые остаются участниками развития науки на многие годы после своей кончины. Только немногим, подобно С.И. Вавилову, суждена эта славная участь. Теперь, когда мы можем свободно говорить о Николае Ивановиче, необходимо понимать, что это в полной мере относится и к нему. Со дня гибели Николая Ивановича прошло уже почти полвека. В 1991 г. исполняется 40 лет с тех пор, как мы потеряли Сергея Ивановича. Быть может, написание творческих биографий братьев Вавиловых вообще уже стало неразрешимой задачей? Но сам Сергей Иванович доказал, что не только десятилетия, но и столетия, когда речь идет о великом человеке, не могут служить препятствием.

В тяжелейшие военные годы С.И. Вавидов написал научную биографию И. Ньютона, помня о приближающемся 300-летии со дня рождения. Даже если бы у Сергея Ивановича не было других трудов по истории науки, то его книга о Ньютоне навсегда обеспечила бы ему известность как выдающемуся историку науки. Ведь ничего подобного не было сделано к юбилею Ньютона даже англичанами. Он заботится о том, чтобы эта дата была отмечена Академией наук, которая тогда находилась в Казани. Ему принадлежит первый перевод с латыни на живой язык лекций по оптике Ньютона и другие работы.

Торжественная конференция, посвященная 300-летию Ньютона, состоялась в Лондоне уже после войны, осенью 1946 г. В составе делегации советских ученых, принявших участие в этих торжествах, С.И. Вавилова не оказалось. Не удивлюсь, если по этому поводу было специальное указание Сталина. Сергей Иванович был абсолютно уверен в невиновности своего брата, погибшего в тюрьме, и не скрывал этого не только от нас, но, несомненно, и от самого высокого начальства. Не опасалось ли оно того, что его мнение может стать достоянием западной прессы? Не будем забывать, что Сергей Иванович активно заступался за многих арестованных ученых. Можно ли предположить, что, выступая в защиту лично ему мало известных людей, он не писал о своем горячо любимом брате? Поверить этому невозможно, но пока найти документального подтверждения не удалось.

Было и другое более чем очевидное обстоятельство. Сергей Иванович, занимая пост президента АН СССР, был осведомлен о самых больших государственных тайнах, таких, как проблема атомной энергии и работы по развитию ракетной техники. Конечно, послать его в заграничную поездку можно было только для того, чтобы после возвращения арестовать и осудить как изменника Родины.

Так или иначе, но доклад Вавилова для ньютоновской конференции в Лондоне был туда отвезен не им и прочитан там тоже не советским, а английским ученым. Доклад произвел глубокое впечатление. По общему мнению, С.И. Вавилов был признан самым выдающимся специалистом по наследию Ньютона. Но ведь у Вавилова есть и другие труды по истории науки, которые читаются с захватывающим интересом. Такова, например, статья "Наука и техника в период Великой французской революции", опубликованная в 1939 г. и в настоящее время ставшая библиографической редкостью. Исключительную ценность составляют и его статьи о многих ученых: Галилее, Ломоносове, Василии Петрове, Лебедеве и другие. Я не говорю здесь о Вавилове-пушкинисте, так как это требует специального рассмотрения.

После его скоропостижной кончины английский ученый Джон Бернал в статье, посвященной его памяти и опубликованной в английском журнале "Nature" писал: "Он умер на посту, по всей вероятности, в результате переутомления. Однако проделанная им работа на благо Родины превосходит выпадающую на долю одного человека. Наряду с Ломоносовым его будут считать одним из великих создателей науки в СССР".

Мы можем утверждать, что братья Вавиловы были русскими интеллигентами в широком смысле этого слова. Лучшей части нашей научной интеллигенции, такой, какой она сложилась в первое десятилетие нашего века, принадлежит особая роль. Среди них были те, кто взял в свои руки судьбы нашей науки и обеспечил поразительно быстрый прогресс ее в первые годы после Октябрьской революции. В числе тех, кому мы обязаны этим, и это, конечно, не случайно, оказались такие блестящие ученые и организаторы науки, как братья Вавиловы. Судьба этого поколения нашей интеллигенции, являющейся носителем моральных и духовных традиций народа, была трагична.

Читая опубликованное Сергеем Ивановичем, всегда поражаешься широте его знаний и литературному дару. При этом Сергей Иванович никогда не становился соавтором статей своих учеников и сотрудников, даже если выполненная работа делалась по его инициативе и была многим обязана его рекомендациям. Иногда, если его сотрудник был еще очень неопытен и не умел хорошо изложить полученные им результаты в виде статьи, Сергей Иванович вместе с ним, не жалея времени, дорабатывал текст, в результате чего все, заслуживающее публикации, становилось для читателя понятным и убедительным. Но даже и тогда Сергей Иванович не претендовал на роль соавтора.

Я всегда ощущал на себе влияние постоянных плодотворных научных бесед с Сергеем Ивановичем и того круга идей, которые содержались в его творчестве. Невольно помогая этим нашей работе, он всегда радовался всему, самостоятельно сдеданному нами, и меньше всего думал о соавторстве. Научное бескорыстие было одной из характерных особенностей московской физической школы, основы которой заложил еще П.Н. Лебедев и которую на моей памяти развивал Л.И. Мандельштам, оказавший на меня влияние не только непосредственно, но и через С.И. Вавилова.

Из сказанного не надо делать вывод, что Сергей Иванович никогда не публиковал работ в соавторстве со своими учениками. Это не так. Я, кажется, теперь понимаю, когда это происходило. Недостаточно было, чтобы Сергей Иванович был просто участником работы или ее руководителем. Требовалось, чтобы ученик активно и творчески воспринял тот круг идей, из которого исходил он сам. В статье "Воспоминания студенческих лет" я рассказал о начале своей научной работы у С.И. Вавилова. Результаты этих исследований готовились к публикации уже после окончания мной Московского университета, когда я в 1931 г. начал работать в Ленинграде в лаборатории А.Н. Теренина. С.И. Вавилов писал мне о своих соображениях по поводу полученных результатов, многие из которых были для меня совсем новыми, и сообщал, что предполагает опубликовать их в совместной статье на немецком языке. Помогая Сергею Ивановичу в обработке результатов, я писал ему письма, которые даже сохранились. Не знаю, почему Сергей Иванович счел необходимым хранить их, хотя тогда я еще делал только самые первые шаги в науке (теперь письма оказались в Архиве Академии наук).

Я писал, что было бы справедливым не ставить меня соавтором, а ограничиться благодарностью, тем более что существенная часть соображений, содержащихся в статье, была для меня новой и возникла у С.И. Вавилова при обдумывании экспериментальных данных. Однако он решил иначе, и статья напечатана в 1931 г. за двумя подписями, его и моей. Для меня это, конечно, было высокой честью, и думаю, что лестное мнение обо мне как о физике, видимо, возникшее у Сергея Ивановича в результате этой совместной работы, в сущности было мною еще не заслуженным. Я был тогда только добросовестным учеником, хотя и с жадностью впитывающим тот круг идей, которые были развиты Сергеем Ивановичем в его предшествующих исследованиях.

Прежде чем приступить к самому сложному для меня разделу статьи, а именно - к истории 40-х годов, мне необходимо рассказать о нескольких более ранних событиях, связанных с началом 30-х годов. Мне кажется, хотя бы частично, они помогают разобраться и в том, что происходило в следующем десятилетии. Вспоминая об отношении Сергея Ивановича к фундаментальной науке, которую он всем своим авторитетом поддерживал там, где были условия для ее развития, нельзя не назвать имя Дмитрия Сергеевича Рождественского. Он основал в Петрограде Государственный оптический институт (ГОИ). Ему принадлежали замечательные исследования по оптической спектроскопии. Когда я впервые попал в Ленинград в 1929 г. на студенческую практику, я познакомился с прекрасным научным институтом, в котором авторитет Д. С. Рождественского был очень высок и где велись исследования в спокойной творческой атмосфере, которой мог бы позавидовать любой из наших научных институтов. Поступив на работу в ГОИ в 1931 г., я еще застал заложенный Рождественским стиль работы, сочетавший в проблематике института развитие фундаментальной науки с решением научно-прикладных задач, не только необходимых, но и требовавших от специалистов таланта и знаний. Один из учеников С.И. Вавилова, увы, уже покойный, Петр Петрович Феофилов в статье "Сергей Иванович Вавилов в Оптическом институте" приводит соображения Сергея Ивановича, который, не соглашаясь с мнением одного из очень известных и уважаемых наших ученых, утверждал, что нельзя делить науку на большую и малую. Все решают полученные результаты работы. Иногда из широко задуманного плана работ ничего существенного не получается, и, наоборот, иногда, на первый взгляд, скромная задача в ходе ее решения может оказаться весьма существенной.

Я упоминал, что судьба поколения, к которому принадлежал Рождественский, была трагична. Трагически сложился и конец жизни Дмитрия Сергеевича. Нет, репрессирован он не был, но как директор стал начальству неугоден. Оно хотело превратить ГОИ в технический отраслевой институт. После того как Дмитрий Сергеевич был вынужден подать в отставку, директором ГОИ назначили человека, не только не имевшего отношения к фундаментальной науке, но и к науке вообще. Квалифицированных специалистов в институте было немало, любые сиюминутные требования промышленности они могли удовлетворить, и среди них, конечно, задачи, которые были посильны даже заводской лаборатории и вовсе не нуждались в усилиях такого первоклассного научного института, как ГОИ. В таких случаях ни ума, ни знаний директору института просто не было нужно. Его задача - требовать от ученых немедленной практической пользы. Желание подменить постановку перспективных исследований, для которых необходимы знания и талант, техническими поделками, особенно если вокруг них можно было создавать ореол секретности, очень активно поддерживалось начальством, тем более что о них выгодно было рапортовать. Иные из таких работ оказывались на поверку бесполезными или даже вредными. Такая тенденция характерна для различного рода научных администраторов.

Мне кажется, этим можно объяснить многие тяжелые беды нашей науки. Эта тенденция жива и сейчас. Однако в то время она опиралась на высокомерное пренебрежение таких квазипрактиков фундаментальной, истинно высокой наукой. Дмитрий Сергеевич Рождественский, несомненно, еще до своей отставки с поста директора прекрасно понимал, что не в его силах сохранить в ГОИ заложенные им традиции. Желая спасти свое детище, Дмитрий Сергеевич добился приглашения в Ленинград Сергея Ивановича Вавилова - в то время профессора Московского университета. Вероятно, это было непросто, но в 1932 г. С.И. Вавилов, представленный Л. И. Мандельштамом в Академию наук и избранный академиком, приехал в Ленинград и взял на себя научное руководство ГОИ в должности заместителя директора. Высокий научный и личный авторитет в сочетании со свойственным ему даром организатора позволили С.И. Вавилову повести дело так, что разумное сочетание фундаментальных и прикладных исследований не было нарушено.

Работающие в ГОИ выдающиеся ученые позже не раз вспоминали о деятельности Сергея Ивановича в Оптическом институте в те годы. Именно Сергею Ивановичу ГОИ обязан тем, что фундаментальные исследования в нем не только не были прекращены, но и продолжали вестись на очень высоком научном уровне. Обращаю внимание читателей, которым это может быть неизвестно, что Сергей Иванович руководил научной деятельностью как заместитель директора, внося в нее неоценимый вклад и продолжая традиции, заложенные Рождественским.

Общая атмосфера в науке, и особенно в отношении к старым ученым, продолжала меняться к худшему. Здесь Сергей Иванович ничего изменить не мог. Приближалось время массовых репрессий. Никто заранее не мог знать, кому и когда предстоит стать их жертвой. Как я уже отмечал, трагично закончилась и жизнь Дмитрия Сергеевича Рождественского. После смерти жены Добиаш-Рождественской, которая была для него большой духовной опорой, он в человеческом плане был очень одинок. Никто из многочисленных его учеников в ГОИ не мог ему помочь, так как, очевидно, ни с кем из них у него не было близких дружеских отношений, не было такой духовной близости, которая могла бы послужить ему опорой. В результате прожил Дмитрий Сергеевич недолго. Чувствуя себя в какой-то мере опальным, в 1940 г. он покончил с собой. В сущности, это еще одна жертва того страшного времени, которое далеко не всем удалось пережить.

В 30-е годы в Ленинграде был Физико-математический институт Академии наук, состоявший из двух отделов: математического и физического. Руководить физическим отделом в 1932 г. было поручено Сергею Ивановичу. До этого физический отдел довольно долго фактически был лишен руководителя. Сотрудников в нем было очень мало, и научная работа велась вяло. Со свойственным ему умением и организаторским даром Сергей Иванович начал поднимать науку в этом отделе, с самого начала имея в виду организовать многоплановый физический институт, занятый фундаментальной тематикой. Здесь он имел довольно большую свободу действий, так как Академия наук, находившаяся тогда в Ленинграде, видимо, этим отделом не очень интересовалась.

При переводе по постановлению правительства в 1934 г. Академии наук из Ленинграда в Москву физический отдел был стараниями Сергея Ивановича превращен в Физический институт им. П. Н. Лебедева Академии наук. Историю института С.И. Вавилов рассказал в прекрасной книге "Физический кабинет, Физическая лаборатория, Физический институт Академии наук СССР за 220 лет" (М., 1945). Глубочайшая дальновидность Сергея Ивановича сказалась и в том, что он счел необходимым развивать в физическом отделе, а затем в Физическом институте ядерную физику. В то время только очень немногие даже известные ученые, в том числе и связанные с Резерфордом, понимали значение, которое приобретет ядерная физика уже в ближайшие годы, и считали актуальным это новое направление исследований. Что касается физического отдела, то, казалось бы, никаких условий для занятий ядерной физикой там не было. Не было ни квалифицированных в этой области кадров, ни оборудования. Дополнительным доводом против было и то, что в таком прекрасном передовом институте, как Ленинградский физико-технический, по инициативе его основателя академика А.Ф. Иоффе такие работы уже начались. Уделялось им внимание и в основанном В.И. Вернадским Радиевом институте. Начинать такие исследования с пустого места в никому пока не известной физической лаборатории казалось более чем опрометчивым. Да ведь и сам Сергей Иванович ни в коей мере не был специалистом в ядерной физике. Только в силу своих широчайших и разносторонних знаний в области физики и исключительной дальновидности он понимал, что в Академии наук развивать ядерную физику необходимо.

Приступая к следующему разделу своей статьи, я испытываю большие затруднения. То, что я собираюсь написать, прямого отношения к Сергею Ивановичу Вавилову не имеет, однако иллюстрирует ту обстановку, которая сложилась в нашей науке в начале и середине 30-х годов.

Я уже упоминал о тех, кто после революции поднимал нашу науку. Среди них несомненно нельзя не назвать имя Петра Петровича Лазарева - старшего из учеников П.Н. Лебедева. Он основал в Москве Институт физики и биофизики. Многие московские физики получали возможность плодотворно работать в институте Лазарева. Институт разместился на Миусской площади в здании, которое строилось для П.Н. Лебедева, но до окончания строительства которого он не дожил. Лазарев многое сделал и, несомненно, пользовался поддержкой правительства. В конце 20-х годов Институт физики и биофизики успешно функционировал. Мне в студенческие годы приходилось общаться со многими там работавшими, и невозможно было себе представить, что приближается беда, о которой я узнал только через несколько лет.

В марте 1931 г. Петра Петровича Лазарева совершенно неожиданно арестовали. Никто не знал, что послужило поводом для ареста и в чем его обвиняли. Но это была только часть беды. Вскоре его жена Ольга Александровна, жившая, как и он, в помещении института, повесилась. Было ли это просто самоубийством, вызванным тревогой за здоровье и судьбу Петра Петровича, как полагает едва ли не единственный работающий сейчас свидетель того времени профессор Б.В. Дерягин, или же в какой-то мере ее к этому вынудили - мы достоверно не знаем.

Жизнь П.П. Лазареву удалось спасти. По ходатайству ряда академиков через полгода после ареста его освободили и отправили в ссылку в Свердловск. Где теперь эти ходатайства академиков? Кому они были адресованы? И сохранились ли вообще? Мы этого не знаем и, вероятно, никогда знать не будем. Из тюрьмы Петр Петрович вышел, по свидетельству профессора Б.В. Дерягина, с подорванным здоровьем, страдающим приступами эпилепсии. Ему еще довелось вернуться в Москву и даже незадолго до начала войны получить в Академии наук собственную биофизическую лабораторию. Но он так и остался опальным. Скончался П.П. Лазарев в 1942 г. в эвакуации в Алма-Ате.

Сразу же после ареста Лазарева перестал существовать его институт. В него вселился некто Вадим Лукашев - заведомый проходимец. Лукашев объявил, что здесь будет Институт спецзаданий, занимающийся какими-то секретными видами излучений. Лукашев, как вспоминает Б.В. Дерягин, уволил всех сотрудников Лазарева. Появление шарлатанов в науке возможно во все времена, но тогда они могли находить высочайшую поддержку.

Думаю, что никому из физиков не было известно, чем занимается Институт спецзаданий под руководством В. Лукашева. Во всяком случае мне об этом никто не говорил. Когда в 1934 г. Академия наук была переведена из Ленинграда в Москву и здание на Миусской площади было передано основанному С.И. Вавиловым Физическому институту им. П.Н. Лебедева (ФИАН), Лукашева там уже не было. Профессор Б.В. Дерягин, продолжавший еще несколько лет после этого жить в помещении института, вспоминает теперь, что один из приближенных к Лукашеву инженеров сбежал через Сибирь в Америку. Если он не ошибается, то этим приговор Лукашеву был уже предрешен. Тем не менее история пребывания в институте и затем исчезновения Лукашева во многом остается таинственной. Дело в том, что вместе с ним бесследно исчезло все богатейшее научное оборудование института Лазарева. Нетронутой осталась только прекрасная научная библиотека института. При переезде Физического института в Москву она пополнилась многими интересными и ценными книгами, привезенными С.И. Вавиловым из Ленинграда. Усилия С.И. Вавилова разыскать и вернуть исчезнувшее оборудование ни к чему не привели. Его хлопоты наталкивались на глухую стену. Кто этому мешал, судить не берусь.

Если вспоминать вторую половину 30-х годов, то, конечно, братья Вавиловы не могли не видеть, как вокруг них исчезают ученые и другие представители интеллигенции и что, по официальной версии, это враги народа. Могли ли братья Вавиловы с их умом и проницательностью верить, что это так? Это почти невозможно предположить. Николаю Ивановичу пришлось пережить арест многих выдающихся близких ему по духу ученых. Он был членом ЦИК и ВЦИК. Возникает вопрос, что он сделал в их защиту? А.И. Солженицын в "Архипелаге ГУЛАГ" утверждает, что Н.И. Вавилов бесстрашно заступался за арестованных ученых Всесоюзного института растениеводства. У меня нет оснований сомневаться. Вместе с тем я не читал чьих-либо свидетельств о том, за кого и когда он хлопотал. Сергей Иванович в автобиографических записках последних лет жизни пишет, что его брат рано стал материалистом и атеистом. Не знаю, как понимать эти слова, но уверен, что Николай Иванович не был бы на меня в претензии, если бы мог услышать мои слова (которые я здесь пишу), что труд его был выполнением веления Божьего.

Было ли у его замечательного брата такое же чувство своей ответственности за судьбу отечественной науки и культуры? В последние годы жизни оно не только было, но имело для него решающее значение, и именно оно заставляло его, неся непосильный груз забот и труда, сознательно идти навстречу своей безвременной смерти. Думаю, оно возникло уже в годы войны, когда он непрерывно думал сначала об аресте, затем о гибели брата. Возможно, он чувствовал это и раньше. Сергей Иванович, конечно, понимал, что аресты ученых в 30-х годах - это сознательный удар по интеллигенции и научной культуре, носителем которой она была. В тридцать седьмом и тридцать восьмом годах была арестована и истреблена большая группа астрономов, главным образом из числа работавших в Пулковской обсерватории. Среди арестованных и погибших были люди, пользовавшиеся мировой известностью, и среди них прежде всего директор обсерватории Борис Петрович Герасимович.

Сергей Иванович Вавилов, ставший в 1938 г. депутатом Верховного Совета РСФСР, вместе с известным астрофизиком академиком Григорием Абрамовичем Шайном пишут письмо на имя самого недоброй памяти Вышинского в защиту репрессированных астрономов. В сущности, просьба была скромной: пересмотреть их дела и предоставить им возможность работы по специальности. Но просьба удовлетворена не была. По счастливой случайности копия этого письма сохранилась и сейчас находится в Архиве Академии наук в фонде С.И. Вавилова. Для меня сделали с нее ксерокопию, и я увидел на ней хорошо мне знакомую собственноручную подпись С.И. Вавилова. В 1989 г. удалось разыскать еще одно письмо С.И. Вавилова и Г.А. Шайна Вышинскому - и снова об астрономах. Выдержки из этого второго письма, полный текст которого у меня есть, опубликованы в 1989 г. в журнале "Природа" [№ 8]. Теперь стало известно, что эти письма не остались совершенно безрезультатными. Одно из дел об астрономах было пересмотрено, и несколько невинно арестованных ученых были освобождены.

Был и еще ряд писем, о существовании которых достоверно известно, разыскать их пока не удалось и вряд ли удастся. Так, мне передали копию письма С. И. Вавилова к Лидии Корнеевне Чуковской, где он сообщает, что послал ходатайство о ее муже, молодом талантливейшем теоретикефизике Матвее Петровиче Бронштейне.

В Архиве Академии наук есть письмо бывшего помощника президента АН СССР В.Л. Комарова о том, что он вместе с С.И. Вавиловым готовил письмо за подписью Комарова на имя Сталина в защиту Н.И. Вавилова, но самого письма в Архиве нет. По тому же свидетельству, о ходатайстве в защиту Н.И. Вавилова обращался к Берии учитель Вавилова Д.Н. Прянишников, но и это письмо или письма пропали.

Оказалось, что вовсе не просто получить архивную справку и по другому, казалось бы, более простому вопросу. Во время войны Сергей Иванович был уполномоченным Государственного комитета обороны по оптической промышленности. Но и. об этом сведений в Архиве Академии наук не имеется. Профессор Валериан Иванович Красовский - специалист по оптике атмосферы - вспоминает, что однажды ночью в апреле 1943 г. его подняли с постели и отвезли сначала к Маленкову, а затем к Сталину. Вопрос, который обсуждался, состоял в том, кому поручить руководство оборонными оптическими исследованиями, которыми он занимался, и он назвал имя Сергея Ивановича. По его воспоминаниям, назначение Сергея Ивановича уполномоченным ГКО произошло вскоре после этого, т. е. во второй половине апреля 1943 г. Вместе с тем в письмах Сергея Ивановича в конце 1942 г., посланных из Москвы в Казань, говорится, что он занят целый день. Несомненно, он выполнял оборонные работы, связанные с ГКО.

Так или иначе, но Сергей Иванович оказался вскоре руководителем В.И. Красовского, который очень тепло вспоминает о деятельной помощи С.И. Вавилова не только в его работе, но и ему лично. Дело в том, что он - сын священника, репрессированного и погибшего на строительстве Беломорканала. С такой анкетой, да еще без диплома о высшем образовании ему непросто было находиться на секретной работе. Сергей Иванович преодолел здесь все трудности, а затем помог ему с защитой диссертации. Как всегда, помощь С.И. Вавилова была не только умелой, но и деятельной. Вообще, трудно сосчитать научных работников, которым Сергей Иванович не оказал бы ту или иную поддержку, не говоря уже о щедрой материальной помощи. Впоследствии очень многие вспоминали об этом. Мне известно, что Сергей Иванович хлопотал, и притом успешно, за академика Ивана Васильевича Обреимова и академика Александра Львовича Минца, находившихся в заключении и работавших в одной из так называемых "шарашек", но документальных свидетельств у меня нет. Уже в годы, когда С.И. Вавилов был президентом АН СССР и депутатом Верховного Совета СССР, мать моего университетского товарища - талантливого и хорошего человека Виктора Львовича Гинзбурга, осужденного по ложному обвинению, - через меня обратилась к Сергею Ивановичу с просьбой похлопотать за ее сына. Сергей Иванович немедленно выполнил эту просьбу и получил категорический отказ. Даже и этого ходатайства С.И. Вавилова - президента АН СССР и депутата - в Архиве не оказалось.

Суммируя все эти архивные неудачи, я невольно повторяю про себя пушкинские строки из "Бориса Годунова", вложенные им в уста монаха Пимена: "Да ведают потомки православных Земли родной минувшую судьбу". А ведают ли они ее?

Меня занимает вопрос, почему участь Николая Ивановича не постигла Сергея Ивановича, ведь не только родство, но и взаимная любовь и глубочайшее уважение друг к Другу братьев Вавиловых были известны не только их друзьям, но, несомненно, и тем, от кого зависела их судьба. Приходится думать, что Сталин решил до поры до времени держать Сергея Ивановича заложником. Теперь мы знаем, что такое поведение вождя было для него довольно обычным, и можно вспомнить немало аналогичных случаев. Сергей Иванович и тогда, и позже был готов к тому, что судьба брата может в любой момент постигнуть и его. Уже будучи президентом АН СССР, он говорил мне: "Каждый раз, когда вызывают в Кремль, не знаю, вернусь ли я оттуда домой или отвезут на Лубянку". Позже аналогичные слова во всеуслышание произнес Хрущев. Уже в самом конце своей жизни Сергей Иванович как-то сказал мне с горечью: "Меня уверяли, что Николай Иванович содержится в хороших условиях, а теперь выяснилось, что он умер в тюрьме от истощения". Таким образом, Сергей Иванович не только обращался по поводу брата к начальству, но и получал от него заведомую дезинформацию.

Понятно, какой личной трагедией был арест брата. Это было несчастьем, подорвавшим и его здоровье. Он тщательно скрывал, что болен, но близкие ему люди об этом догадывались. Референт С.И. Вавилова в ФИАНе Анна Илларионовна, всегда искренне о нем заботившаяся, рассказала мне весной 1941 г., что он не только болен, но категорически отказывается обращаться к врачам. Не знаю, как удалось Анне Илларионовне уговорить Сергея Ивановича, но он согласился сесть в машину и поехать вместе со мной в поликлинику. Результата консультации я не помню, но, видимо, состояние здоровья Сергея Ивановича оказалось серьезнее, чем мы думали. Требовалось больничное лечение. Думаю, это был первый из инфарктов миокарда, перенесенных Сергеем Ивановичем на ногах. Мне кажется, именно тогда Сергей Иванович - заядлый курильщик - полностью и навсегда бросил курить.

Шли последние предвоенные месяцы. Находясь в больнице, слушая зарубежное радио, он знал, что Гитлер готовится на нас напасть, и предупредил об этом нас, его навещавших. Не знаю, как Сергею Ивановичу это удалось, но из больницы он довольно скоро выписался. В первый месяц войны он уже был на работе и начал готовить ФИАН к эвакуации. Мне он поручил обеспечить сохранность довольно большого количества радия, имевшегося в институте.

О том, как выполнялось это поручение, см. доп. 19 в сб.: С.И. Вавилов. Очерки и воспоминания. М., 1991.-Прим. ред.

И в Казани все, в сущности, держалось на Сергее Ивановиче, так как его помощники далеко не всегда оказывались на высоте в преодолении трудностей того во всех отношениях тяжелого времени. Несомненно, особенно трудной была жизнь самого Сергея Ивановича. Он разрывался между Казанью, где находилась Академия наук, и Йошкар-Олой, куда был вывезен из Ленинграда ГОИ. Ездить между этими городами приходилось в тяжелых условиях, зачастую стоя в нетопленом вагоне.

В первую военную зиму научные сотрудники института мерзли и ходили голодными. Десятичасовой рабочий день был для нас нормой, а субботы были обычно заняты различного рода субботниками, но при этом все испытывали огромный патриотический подъем. Не только на фронте, но и в тылу многие тогда вступали в партию. Казалось, что особенно естественным это было бы для Сергея Ивановича, бывшего не только крупнейшим ученым, но общественным деятелем. Недоуменные вопросы по этому поводу мне иногда приходилось слышать. Однажды в самом начале войны я имел бестактность спросить его об этом, и он ответил: "Неужели не понимаете? Ведь Николай Иванович в тюрьме". Мне до сих пор стыдно вспоминать этот разговор. Я ранее о нем никогда не рассказывал. Думаю, о нем следует знать тем, кто сейчас пытается противопоставлять братьев Вавиловых друг другу. Сергей Иванович, конечно, не мог ни смириться, ни простить факт ареста, а затем и гибель брата. Конечно, не мог он состоять в партии, возглавляемой Сталиным.

Через много лет после кончины обоих братьев Вавиловых в дневнике последних лет жизни С.И. Вавилова я прочел, что в результате событий 1905 г. сложилась его органическая беспартийность (имеется в виду вообще принадлежность к какойлибо революционной партии). Причина этого - кровавая жестокость происходившего, совершенно для него неприемлемая, хотя, как он понимал, и неизбежная. При этом братья Вавиловы в 1905 г. были на стороне народа и участвовали в сооружении баррикад на Красной Пресне. Однако при всей своей дальновидности они, конечно, не могли предвидеть миллионов невинных жертв сталинского режима. Братья Вавиловы, всей силой своего таланта, со всейэнергией служившие родной стране и ее культуре, стали жертвой того времени, в которое жили.

После великой победы 1945 г. остро возник вопрос о новой кандидатуре на пост президента АН СССР. Президент Академии наук Владимир Леонтьевич Комаров был стар, много болел и Академией наук практически не руководил, передоверив эту работу мелким чиновникам. Д. А. Волкогонов в своем многотомном труде о Сталине "Триумф и трагедия" пишет, что в связи с этим Сталин после войны заинтересовался наукой. Справку об академиках ему подготовило МГБ (?!). О Лысенко отзыв в этой справке малоблагоприятный как о человеке, не пользующемся авторитетом среди ученых, которого при этом считают повинным в гибели Н. И. Вавилова. О Сергее Ивановиче было сказано, что это ученый в расцвете сил, но его брат умер в Саратовской тюрьме. Вероятно, была известна и его поразительная работоспособность, свойственная обоим братьям, и глубочайшее чувство ответственности за порученное ему дело. То, что В. Л. Комарову как президенту АН СССР следует уходить в отставку, было совершенно очевидным. Было понятно также, что выборы президента в то время - это только формальность. Его просто назначал Сталин.

Когда мы узнали, что президентом АН СССР может стать С.И. Вавилов - это было для нас полной неожиданностью. Было непонятно, почему Сталин остановился на кандидатуре беспартийного ученого и вдобавок еще брата "врага народа".

Вспоминая то время, следует отметить, что мы, по крайней мере те, кто не сидел в лагерях, в самом деле считали Сталина вдохновителем и организатором наших побед. Если быть честным перед самим собой, то надо признать, что мы искренне в это верили. Конечно, среди известных нам репрессированных людей были и те, в виновность которых поверить было невозможно. Поэтому мы разделяли с Сергеем Ивановичем его уверенность в невиновности брата. "Ну что же, - думали мы, - ошибки возможны". Правда, которая теперь для нас открылась, тяжела и мучительна.

Вероятно, каждый из нас понимает, что нельзя переносить точки зрения сегодняшнего дня на прошлое. "Ведь с нами Ворошилов - первый красный офицер", - пело наше поколение. Действительно, для нашего поколения Ворошилов был личностью легендарной и национальным героем. Автору этих строк вскоре после смерти Сталина довелось в течение одного дня дважды получить орден Ленина из рук Ворошилова, и я считал это для себя большой честью.

Думая об окончании Великой Отечественной войны, я всегда вспоминаю "Войну и мир" Льва Толстого и его рассказ о том, как Кутузов оказался во главе русской армии. Я не встречался с более убедительным доказательством того, что в переломные исторические моменты решения могут диктовать не личные пристрастия, а историческая необходимость.

Полагаю, что и Сталин, принимая решения, связанные с развитием науки и техники, должен был в то время учитывать многие объективные обстоятельства. Ему приходилось выдвигать многих выдающихся людей. Так, во главе атомной проблемы был поставлен такой талантливейший организатор и умнейший человек, глубоко знавший и любивший науку, как И.В. Курчатов. Во главе работ по ракетной технике стал С.П. Королев, немало претерпевший до этого. Был возвращен к активной работе А.Н. Туполев. То же было и в промышленности. Возвращаясь памятью к нашим выдающимся ученым того времени, которых, в сущности, было немного, так что всех их мы знали по именам, а большинство из них и лично, я теперь думаю, что назначение С.И. Вавилова президентом АН СССР было тогда неизбежно. Выдающийся физик, обладавший разносторонними знаниями и необычайно широко мысливший, он был необходим. Ведь в центре внимания стояли проблемы освоения атомной энергии и развития реактивной техники. Для их решения нужен был человек именно такой широты знаний и интересов. Предложение стать президентом поставило перед С.И. Вавиловым сложнейшую задачу. Не только в 1945 г., но и в 1944 г. он, несомненно, уже знал, что брата нет в живых, но, думаю, об обстоятельствах его смерти ему было еще известно очень немногое. Никакой вины С.И. Вавилов перед памятью брата не мог чувствовать, но вопрос о том, кто виноват в его гибели, несомненно, его волновал. Разговаривая со Сталиным, а такой разговор у Сергея Ивановича, несомненно, был, он, очевидно, окончательно понял, что настоящий виновник здесь именно Сталин. Конечно, это только мое мнение, и сам Сергей Иванович ни мне и, насколько я знаю, никому другому этого не говорил.

Сразу после окончания войны в сталинском режиме наступила некоторая кратковременная оттепель. Возможно, С.И. Вавилов получил заверения, что ему будет предоставлена возможность развивать фундаментальные науки и способствовать послевоенному возрождению культуры. Весьма возможно, что это так, и на какой-то срок можно было на это рассчитывать. Но мне неизвестно, мог ли Вавилов при реалистичности его воззрений полагаться на то, что это может продлиться,долго? Слишком многое он знал и понимал. Соглашаясь стать президентом, С.И. Вавилов, безусловно, думал не о себе. Он выполнял свой долг перед Отечеством, перед культурой страны. Не будет преувеличением сказать, что по существу он спасал нашу науку. Подвиг, совершенный им за пять с небольшим лет пребывания на посту президента, велик, сделанное им так прекрасно и обширно, что будущие поколения будут вспоминать о нем с глубочайшим уважением и благодарностью.

Однако ему довелось пережить много тяжелого. О пресловутой сессии ВАСХНИЛ он говорил мне как о самых тяжелых днях своей жизни. Насколько я знаю, он на ней только присутствовал. Позже, однако, ему пришлось публично признать и одобрить триумф Лысенко. Обсуждать позицию С.И. Вавилова в этом вопросе трудно и болезненно. Скажу только несколько слов о том, как я ее понимаю. Теперь часто говорят, что Сталин никогда ничего не прощал. Если бы назначенный им президент выступил против Лысенко, т. е. по существу против воли самого Сталина, то это, вероятно, было бы расценено как вражеская вылазка, причем не только Вавилова, но всех ученых, которых он представлял. Страшно подумать, какой удар мог бы быть тогда нанесен науке. С.И. Вавилов мог жертвовать собой, и в сущности он это и делал (ведь жить ему оставалось менее трех лет), но ставить под удар всю науку и других ученых для него было неприемлемо.

Многим памятно, как помогал он тем, кто попал в опалу или был гоним, и пострадавшим в следующих кампаниях, таких, как борьба с "низкопоклонством" и "безродным космополитизмом". Конечно, противостоять возникновению всех этих отвратительных кампаний, проводившихся по инициативе или при прямой поддержке Сталина, он не мог, но делал все, чтобы по возможности оградить деятелей науки и культуры от гонений. В этом огромном труде он никогда и ни в чем не щадил себя. Он вовсе не был послушной пешкой начальства, а тем более лакейским президентом, как его однажды и совершенно несправедливо назвал Солженицын. Он действовал умело и смело, имея в виду прежде всего интересы науки и культуры. И он безжалостно платил за это своим здоровьем, укорачивая свою жизнь.

В начальной части этой статьи уже отмечалось, что у нас нет биографии С.И. Вавилова и очерка его трудов, которые бы нас удовлетворяли, и, более того, что никто из ныне здравствующих учеников С.И. Вавилова или представителей его научной школы не в состоянии восполнить этот пробел. Высказывалась надежда, что эта интереснейшая и очень нужная работа будет в дальнейшем выполнена.

Обращу внимание только на то, что, каким бы конкретным и даже, на первый взгляд, частным вопросам ни посвящал С.И. Вавилов свои исследования, они по существу были направлены на решение проблем принципиального характера, и прежде всего проблемы природы света. Вавилов отчетливо понимал внутреннее единство своих работ. Он объединил, обобщил и критически пересмотрел большой цикл исследований, закончив в последний год своей жизни книгу, опубликованную в 1950 г. и названную "Микроструктура света", введя тем самым новый термин в оптику. Он понимал под этим термином особенности отдельных элементарных излучателей, которые в обычных условиях неразделимой совокупности создают то, что мы называем светом. Он не включил в эту книгу свои классические исследования по люминесценции, которой предполагал посвятить отдельную книгу.

Работы по люминесценции - это часть проблем взаимодействия света с веществом, стоявших в центре внимания С.И. Вавилова всю его жизнь. Наука о люминесценции из простого описания того, что способно светиться, главным образом благодаря трудам С.И. Вавилова и его школы, превратилась в точную науку о законах преобразования веществом различных видов энергии в свет. Основной и, бесспорно, любимой им областью были исследования преобразования при взаимодействии с веществом одного вида света в другой - фотолюминесценция. Между работами по микроструктуре света и фотолюминесценции, конечно, имеется глубокая связь. Он предполагал обобщить всю совокупность этих исследований в задуманных книгах. Сохранились записи о его планах написания таких книг, но осуществить их ему уже не было суждено.

Столь же органически связана с кругом научных идей С.И. Вавилова и его популяризаторская деятельность и интерес к истории науки и культуры. В его прекрасной популярной книге "Глаз и Солнце" - широчайший простор для глубоких раздумий, научных, философских и поэтических параллелей и вместе с тем множество конкретных сведений о свете, Солнце и зрении человека. Мне кажется, совершенно прав В. А. Фабрикант, говоря, что, пожалуй, всего точнее Сергея Ивановича можно охарактеризовать старомодным словом "естествоиспытатель".

К вопросам популяризации науки Сергей Иванович относился с очень большим вниманием, поощряя нас писать статьи И.М. Франк и читать лекции. Д.С. Лихачев в прекрасной, но краткой статье рассказал о Вавилове как основателе книжной серии "Литературные памятники". Он вспоминает с благодарностью помощь С.И. Вавилова, который сам был великолепным редактором и помог подобрать для работы компетентных и энергичных ученых.

Далее Д.С. Лихачев пишет: "Многие теперь вспоминают, каким знатоком книги был Сергей Иванович". Действительно, знавшие Сергея Ивановича неоднократно отмечали, что по выходным дням он обходил московских букинистов, разыскивая и покупая редкие и антикварно-интересные книги. Многие из них он затем передавал в библиотеку Физического института. Все ли они сохранились? Я не уверен в этом. С.И. Вавилов очень заботился о развитии букинистической торговли книгами, на которую в послевоенные годы начались гонения. Помню, что он водил меня в прекрасный букинистический магазин Академии наук, открытый по его настоянию.

С.И. Вавилов ряд лет вел дневниковые записи, которые не только до сих пор не изучены, но даже далеко не все еще находятся в Архиве Академии наук. Законченных автобиографических записок он не написал. В июне 1949 г., т. е. за полтора года до кончины, сознавая состояние своего здоровья, он во время отпуска, живя на даче в своей любимой Мозжинке, приступил к написанию автобиографии. В записках Сергея Ивановича звучат нотки печали и одиночества. Правда ли это или преувеличение, но он говорил, что близких друзей у него никогда не было.

Автобиографические записи С.И. Вавилова доведены до 1909 г. - года окончания училища и поступления в университет. Вспоминая школьные годы, Сергей Иванович отмечает свои литературные способности, которые он, видимо, осознал очень рано. Обладая прекрасными способностями к языкам, он самостоятельно овладел многими из них, считая это необходимым для ученого. Он упоминает, в частности, что уже в студенческие годы в несколько месяцев изучил итальянский язык. В период 1909-1913 гг. он совершил три путешествия по Италии. Результатом их были глубочайшие знания итальянского и мирового искусства и истории культуры.

Вместе с тем С.И. Вавилов с горечью отмечает, что у него не было таких способностей к математике, как к литературе. Пожалуй, это требует пояснений. Действительно, научных исследований в области математики у него не было. Однако он прекрасно понимал красоту математического творчества и умело пользовался в своих работах методами математики. Хорошо известна его единственная в своем роде книга "Экспериментальные основания теории относительности", изданная в 1928 г. Далеко не все физики, а особенно экспериментаторы, в то время так хорошо знали, а тем более понимали, эту тогда еще сравнительно молодую область теоретической физики. Должен сказать, что не все профессора физики признавали теорию относительности и некоторые даже считали ее ложной. Один из наших профессоров именно в годы издания книги С.И. Вавилова уверял нас, студентов, что теория относительности экспериментально опровергнута и только буржуазные идеалисты скрывают от нас правду. (Речь идет здесь о профессоре А.К. Тимирязеве, сыне нашего знаменитого ботаника К.А. Тимирязева.) Мы, студенты, этому совершенно не верили и охотно читали хорошую книгу С.И. Вавилова.

Автору этой статьи известен дневник третьего путешествия студента С.И. Вавилова по Италии в июне и июле 1913 г., содержащий записи 22-х летнего будущего ученого, сделанные для себя. Во многих местах записи сделаны карандашом и не очень разборчивы. Страницы дневника посвящены искусству, описаниям церквей, картин, фресок, скульптур.

Начинаются записи с посещения пушкинских мест. С.И. Вавилов пишет: "Рядом под прекрасным большим памятником почиют останки поэта. Закатное солнце, грозно выглядывая из-за туч, озаряет мрамор памятника. Величественно и грустно. На уме пушкинские фразы, пушкинские слова. Для меня Пушкин - вечная надежда. Когда я буду погибать, быть может, одной рукой схвачусь за Евангелие, другой, несомненно, за творчество Пушкина".

Записи дневника полны сомнений, поисков своего я. "Я человек науки ... несмотря на всю мою антипатию к философии, я философ... В сущности говоря, я рад, что наслаждение искусством отравляется для меня тоской по науке... Наука, наука - вот мое дело, бросить все и заниматься только физикой... Книга - самая высокая вещь в мире, потому что это почти человек, даже иногда выше человека, как Гаусс и Пушкин".

Во Флоренции, незадолго до своего отъезда из Италии, он посетил церковь Санта Кроче и записал:

"Не из-за Джотто попал я сюда, а чтобы поклониться праху Галилея. Почивайте с миром, Дант и Буонаротти e tutti quanti. Вы сделали много хорошего, но кроме Галилея никто не сделал серьезного. Пусть этот мой почти последний поклон Италии будет поклоном не искусству, а науке. Здесь, около могилы Галилея, почти клянусь делать только дело серьезное, т.е. науку. Пусть ничего не выйдет, но будет удовлетворение".

Здесь впервые можно угадать в С.И. Вавилове историка науки. Думал ли он тогда, что станет автором широко известных статей "Галилео Галилей" в Большой Советской Энциклопедии и классического исследования "Галилей в истории оптики", написанного через 16 июля, видимо, также во Флоренции, записано:

"В церкви не в богослужебное время какой-то искусный музыкант играл Баха или Гайдна, точно не знаю... Когда, сидя под кипарисами и вглядываясь в дали далекие, я услышал старинную элегию органа, я растаял. Из искусств серьезна только музыка - самое чистое, светлое и живое. И право, я теперь начинаю понимать, почему математики и физики так любят музыку. У той и другой серьезность".

Продолжаю цитировать: "...Многое печальное в своей судьбе увидел под эту музыку".

Хочу вернуться к воспоминаниям Д. С. Лихачева. Статья Дмитрия Сергеевича начинается словами:

"Яркой чертой Сергея Ивановича была широта его культурных интересов. Мне приходилось встречать его с женой в Эрмитаже, на последней квартире Пушкина на Мойке, на открытии Пушкинского музея в Александровском дворце в городе Пушкине (к сожалению, после смерти Сергея Ивановича Всесоюзный Пушкинский музей был из Александровского дворца переведен в гораздо менее подходящее для музея помещение Екатерининского дворца), на открытии пушкинской экспозиции в Лицее в городе Пушкине и во многих других местах, связанных с русской культурой".

Все, кто вспоминают С.И. Вавилова-ученого, с восхищением говорят о его поразительной памяти и необыкновенно разносторонних знаниях. При необычайной занятости он никогда не торопился, так как если бы был совершенно свободен, и всегда оставался для всех доступен. Объем, а главное, весомость того, что он успевал сделать, были поразительны. Конечно, при этом он был совершенно беспощаден к себе, оставаясь внимательным, заботливым по отношению к окружающим. Секрет этого, как и всякого подлинного подвига духа, не может не вызывать восхищения и вместе с тем не поддается объяснению.

Послесловие
Автор этой статьи Илья Михайлович Франк считал себя учеником С.И. Вавилова и до конца дней своих оставался верным памяти учителя. На протяжении 40 лет после его смерти он не жалел сил и времени для любой работы, так или иначе связанной с именем Сергея Ивановича. Под редакцией И.М. Франка в издательстве "Наука" вышел в 1979 г. сборник "Сергей Иванович Вавилов. Очерки и воспоминания", положивший начало серии книг с воспоминаниями об ученых. Этот сборник и второе его издание 1981 г. предваряются предисловием и вступительной статьей Ильи Михайловича, озаглавленной "Что мы хотим рассказать о Сергее Ивановиче Вавилове". Однако в то время он не мог сказать о своем учителе то и так, как ему хотелось. В еще большей степени это касалось упоминаний о Николае Ивановиче, хотя судьбы этих двух замечательных людей неразделимы. Это обстоятельство мучило Илью Михайловича, тем более, что в последние годы появились статьи и высказывания, в которых трагедия Николая Ивановича не просто противопоставлялась видимому жизненному благополучию его брата, но и, более или менее явно, ставилась в вину последнему.
И.М. Франк старался как-то восстановить истину. 6 января 1989 г. Ленинградское отделение Советского фонда культуры провело вечер, посвященный памяти братьев Вавиловых. Приглашение принять в нем участие получил и Илья Михайлович. Будучи тяжело больным, приехать в Ленинград он не смог, но счел своим долгом подготовить текст, который был зачитан от его имени, а потом опубликован в газете "Дубна. Наука. Содружество. Прогресс" (№5, от 1 февраля 1989 г.). В дальнейшем Илья Михайлович использовал его при подготовке третьего издания сборника памяти С.И. Вавилова.
К этому изданию, приуроченному к 100-летию со дня рождения С.И. Вавилова, вступление было написано практически заново. Илья Михайлович был болен, работать ему было тяжело, и чрезвычайно интересная и искренняя статья осталась не вполне завершенной. В ней много отступлений и повторов, но она не только содержит воспоминания и размышления о судьбе двух выдающихся ученых, но несет на себе неповторимый отпечаток личности самого автора. Хотя название осталось прежним, ее можно было бы назвать "Братья Вавиловы и их время". Эта статья оказалась последним, что Илья Михайлович успел сделать в своей жизни. Работа над ней была закончена 20 июня 1990 г., а 22 июня Ильи Михайловича не стало. Издательство "Наука" бережно отнеслось к тексту и сохранило его практически без изменений.
Уверен, что будь Илья Михайлович жив, он бы подготовил статью о Сергее Ивановиче для этого номера "Природы". Теперь же перед родными и друзьями И.М. Франка встал трудный вопрос, что из написанного им предложить вниманию читателей журнала. С одной стороны, объем не позволял печатать статью из сборника целиком, с другой стороны, именно эта работа в наибольшей степени соответствует его взглядам. Не без сомнений мы решились опубликовать фрагменты из статьи, скомпоновав их в более или менее цельный текст и изменив название. Все приведенное выше принадлежит перу И.М. Франка, и в то же время это не совсем авторский текст, поскольку он подвергся почти троекратному сокращению. При этом неизбежно было опущено многое, что было автору дорого. Ведь сокращение в какой-то мере всегда является и искажением. Тем не менее мы не нашли лучшего решения. Читателя, желающего прочесть эту статью полностью, мы отсылаем к третьему изданию сборника "Сергей Иванович Вавилов. Очерки и воспоминания" (М.: Наука, 1991).
А.И. Франк
Москва