VIVOS VOCO: С.Э. Шноль, "Борис Николаевич Вепринцев"

С. Э. Шноль

БОРИС НИКОЛАЕВИЧ ВЕПРИНЦЕВ

Б.Н. Вепринцев

14. IV. 1928 - 11. IV. 1990

То,что сейчас происходит в нашем обществе - не перестройка, а типичный социальный метаморфоз. Разрушаются существующие структуры. Образуются новые. Тревожное чувство неопределенности, неясности даже ближайшего будущего характерно для таких периодов.

Когда происходит биологический метаморфоз, например, гусеница превращается в бабочку, сначала образуется неподвижная куколка. Внутри ее затвердевшей кутикулы начинаются "страшные" вещи: специальные клетки уничтожают мышцы, пищеварительную систему, ротовой аппарат, множество ножек и т.д. Во мраке кокона внутри куколки, кажется, существует лишь какая-то все растворившая жидкость. Однако гибнет не все.

Условие благополучного завершения метаморфоза - сохранение нервной системы. Нервные центры - скопление нервных клеток (ганглиев) - видоизменяются, но сохраняются, с ними сохраняется память о приобретенных личинкой рефлексах и способах поведения. А потом в этом кажущемся хаосе формируются новые органы: суставчатые конечности, ротовой аппарат (чтобы питаться нектаром, а не грызть листья), образуются мохнатые антенны для ориентировки и прекрасные крылья. Оболочка разрывается - над цветущим лугом, в голубом и солнечном небе летит прекрасная бабочка...

Менее идиллично, но столь же драматично происходит метаморфоз амфибий. Но условие всегда одно - сохранение и совершенствование нервной системы.

Видна прямая аналогия: сохранение интеллектуального каркаса (нервной системы общества) - условие возрождения и величия нашей страны.

Расцвет России, начавшийся до первой мировой войны, был подготовлен предыдущей 200-летней историей. От обучения по приказу Петра I "недорослей" за границей, создания университетов. Академии наук, гимназий и лицеев до формирования отечественных научных и инженерных школ, до рождения великих поэтов и прозаиков, композиторов, артистов, художников. Все классы общества участвовали в создании этой нервной системы государства: аристократы, купечество, разночинцы, крестьяне.

"Интеллектуальный каркас", "нервная система общества" - понятия, возможно, не идентичные термину "интеллигенция". Военные интеллектуалы - полководцы, фортификаторы, морские офицеры, инженеры-путейцы; государственные служащие - чиновники различных ведомств, банкиры, инженеры, агрономы, "архивные юноши"; собиратели народных песен, служители "чистой науки" - и просвещенное купечество, и люди искусства, и, конечно, учителя, врачи и просто "образованные люди" - все необходимы для существования могучего, независимого государства.

Если считать от Петра I, фундамент дальнейшего расцвета России создавался 200 лет. В годы недавних десятилетий он был жестоко разрушен. Война 1914 г., Февральская и Октябрьская революции 1917 г., мрак гражданской войны, "красного" и "белого" террора, голод, разруха, насилие, смерть, деградация - это "обратный метаморфоз" (в биологии такого не бывает).

Нервная система общества была нарушена, понесла урон, однако не распалась. И в этом, и может быть только в этом, залог и надежда на возрождение и величие нашей страны в будущем. Интеллектуальная основа общества сохраняется лишь при условии связи поколений, при непосредственном общении "отцов" и "детей".

Следует отдать должное партии большевиков, ее вождям: они очень четко понимали главную для себя опасность - наличие в стране людей высокого интеллектуального и нравственного уровня, владеющих словом, искусством убеждать слушателей и читателей, т. е. прежде всего специалистов гуманитарного профиля: философов, историков, филологов, геологов, психологов, поэтов, писателей... На них прежде всего обрушились репрессии. И было это с самого начала советской власти. Эта часть интеллектуального каркаса общества была почти уничтожена к 1929-1933 гг.

Роль хранителей нравственных и интеллектуальных традиций страны перешла к представителям естественно-научной и технической интеллигенции. Их труды были нужны государству. Их пришлось терпеть дольше.

Выдающиеся представители этого рода - В. И. Вернадский, Н. К. Кольцов, Д. Н. Прянишников, Н. Н. Лузин, А. Ф. Иоффе, И. П. Павлов, С. А. Чаплыгин, Л. И. Мандельштам, П. П. Лазарев - самим фактом своего существования, своими лекциями, примером в трудных ситуациях нравственного выбора оказывали чрезвычайно важное влияние на наше общество, и прежде всего на своих учеников. (Ученик Д. Н. Прянишникова - Н. И. Вавилов, ученики Н. К. Кольцова - Н. В. Тимофеев-Ресовский, М. М. Завадовский, А. С. Серебровский; ученики А. Ф. Иоффе - Н. Н. Семенов, П. Л. Капица и т. д.). Однако этому поколению учеников, чья зрелость совпала с советской властью, было чрезвычайно трудно. В ряде ситуаций (как с Н. И. Вавиловым) без компромисса с властями выжить было невозможно. Более того, как оказалось позже, невозможно было выжить и с компромиссами.

Целенаправленные репрессии носителей естественно-научного потенциала начались, по-видимому, уже в 1929 г., при объявлении борьбы с "меньшевиствующим идеализмом". (Тогда был изгнан из Московского университета выдающийся генетик С. С. Четвериков.) Но уцелевшие ученики учеников оставались и продолжали работать и передавать следующим поколениям бесценный багаж российской и мировой культуры.

В ряде публикаций уже отмечалось, что, как это ни парадоксально, во время Великой Отечественной войны гнет и репрессии несколько ослабли. Нужно было воевать. А. Н. Туполева и С. П. Королева освободили из заключения, вся страна сажала картошку сорта "лорх" - неарестованного сотрудника Н. И. Вавилова профессора А. Г. Лорха.

Замечательный период краткого радостного расцвета был сразу после войны. Длился он всего около двух лет - до осени 1947 г., но оказал сильное влияние на интеллектуальную жизнь страны.

Слезы о погибших. Разрушенные, сожженные города и села. Но радость, восторг Победы. Надежда на прекрасное будущее. Оркестры, играющие военные марши. Праздничные салюты. И свобода! Свобода! Прошедшие войну фронтовики вернулись, пришли в университеты. "Союзнички! Славяне!" - громко перекликались новые студенты в военных гимнастерках с колодками орденов и медалей в университетских аудиториях. Они - победители, воевавшие нестандартно и смело - этого требовали и пересмотренные в ходе войны боевые уставы.

Этому послевоенному поколению студентов и аспирантов и довелось получить последнюю эстафету от носителей российского интеллектуального и нравственного опыта, от непосред- ственных учеников Вернадского, Кольцова, Вавилова, Лузина, Чаплыгина.

Наступил 1948 год. Вновь заработала машина репрессий и мракобесия. Начались "бесовские действа": сессия ВАСХНИЛ, Павловская сессия АМН и АН СССР, Совещание по теории строения химических соединений... Возобновились аресты ранее репрессированных и новые аресты, в том числе бывших фронтовиков и "излишне смелых и самобытных".

Но... но эти два года (1945-1947) сохранили, пусть не в целом, а отдельными островками, наследие прошлого. В силу сказанного изучение феномена "поколение послевоенной интеллигенции", уникального поколения студентов, и аспирантов 1945-1947 гг. представляет собой интерес. Они и составили основу регенерации нервной системы общества после террора прошедших десятилетий. Следовательно, их жизни, их ученики и последователи - залог возрождения нашей страны, нашей науки в условиях переживаемого нами сейчас "положительного метаморфоза" - от тоталитаризма к демократии.

Объектом такого изучения могут быть биографии многих. Мне представляются соответствующими этой задаче жизнеописания Б. Н. Вепринцева, Р. Б. Хесина, С. А. Ковалева, Н. А. Перцова, Л. А. Блюменфельда, А. В. Трубецкого, В. П. Эфроимсона, Н. В. Тимофеева-Ресовского, Д. А. Сабинина, В. Н. Вехова, И. А. Рапопорта. Выбор этот до некоторой степени субъективен: с большинством из перечисленных выше я был знаком, т.е. могу основываться и на личных впечатлениях. Однако и по объективной оценке мои герои представляют собой большое разнообразие судеб, научных школ, происхождения, общественного поприща. Все они связывают своими жизнями почти разорванную цепь времен - от дореволюционной России до нашего "послеперестроечного" времени. Они представляют собой островки и скопления нервной и нравственной ткани общества, которым обеспечивается в конце концов положительный результат драматического метаморфоза нашей страны.

ИЗ ПОКОЛЕНИЯ ОПТИМИСТОВ

Борис Николаевич Вепринцев родился 4 апреля 1928 г. Его отец, Николай Александрович, рабочий, профессиональный революционер, член РСДРП(б) с 1903 г., партийная кличка "Петербуржец". Мне представляется, что качества личности многих революционеров романтического времени конца XIX-начала XX в. - обостренное чувство справедливости, крайне активная жизненная позиция, смелость - передаются по наследству как чисто генетически, так и при воспитании.

Николай Александрович входил в марксистский кружок П. П. Смидовича (Вересаева), затем, уже в Петербурге, в кружок Н. К, Крупской. Дружеские отношения с ней сохранялись долгие годы. В 1903 г. он вступает в партию большевиков, и его направляют в Баку для организации революционной работы.

В Баку Николай Александрович поссорился со Сталиным. Сталин (по дошедшим до меня рассказам) побоялся выполнить партийное поручение - спрятать у себя переносную подпольную типографию, за что был побит и спущен с лестницы.

В ссылке Вепринцев-старший женился - мать Бориса Николаевича, Зинаида Михайловна, была учительницей. После Октябрьской революции Николай Александрович возглавил профсоюз металлистов Урала. Считая незаконным разгон Учредительного собрания, вышел из партии. А когда были арестованы председатель городской думы и другие деятели в Златоусте, он распорядился (поскольку никаких преступлений арестованные не совершали) освободить их. И вскоре за это был сам арестован и приговорен к расстрелу. Его спасла телеграмма Ленина. В 1921 г. снова вступил в партию. В 20-х годах, будучи сотрудником Г. М. Кржижановского, возглавлял Всесоюзную Энергетическую комиссию. Однако его не забыли: в 1932 г. снова арестовали и объявили врагом народа. В некотором смысле ему повезло. Его не убили, как безусловно было бы в 1934-1939 гг., а сослали на три года в Барнаул, затем продлили срок и отправили в Воркуту. Одно из обвинений, предъявленных Николаю Александровичу, были его слова: "Коба хочет стать русским самодержцем" - это сказала на суде одна из самых зловещих и отвратительных представительниц партии большевиков - Р. С. Землячка.

После ареста отца семье, лишенной паспортов и хлебных карточек, было предписано в 24 часа покинуть Москву. Благодаря вмешательству друга отца, С. Орджоникидзе, семью оставили в Москве. Мать и старшая сестра Марина выбивались из сил в поисках заработков. Но... время от времени появлялся мужчина, оставлял деньги, теплое белье для ссыльного отца. Много лет спустя стало известно, что этот человек был посланцем Крупской.

В 1940 г. Борис открыл дверь (был звонок); на лестничной площадке стоял оборванный, измученный, беззубый (цинга) старик. Борис подумал - нищий. Это был его отец. (Борис видел отца в Барнауле в 1935 г., в ссылке, куда ездил с матерью, а потом уже в Ливнах.) Из Воркуты отец был "списан" по болезни, поселился в г. Ливны (Русский Брод) и умер в больнице Моршанска в 1941 г., уходя от наступавших немцев. Борис рос фактически без отца.

Как мать сумела обеспечить ему и сестрам в общем радостное детство - тайна. Разгадка, наверное, в свойствах детского характера, Активный, самостоятельный, он, будучи школьником 6-го класса, вступил в знаменитый КЮБЗ - кружок юных биологов при Московском зоопарке, куда принимали только с 8-го класса. Он поразил руководство (К. Н. Благосклонов) и членов кружка своим докладом о лабиринтовых рыбах и неуклонным стремлением быть принятым.

Многие события довоенных лет, их - как ни покажется странным это современному читателю - радостный, бодрый дух, этот "Марш энтузиастов", эта мелодия "Широка страна моя родная", красные галстуки и белые рубашки пионеров на солнечных майских парадах создавали бодрое настроение поколения оптимистов.

В 1947 г. Б. Н. Вепринцев - кюбзовец, убежденный зоолог - поступил на биофак МГУ.

БИОФАК МГУ, 1943 - 1948 гг.

Два первых послевоенных года в университете (как и в стране) были совсем особые. Смягчилась память о репрессиях конца 30-х годов. Пережита ужасная война. Победа. Возрождение. Пришли новые студенты - школьники, дети военного времени и фронтовики - победители. Пришли мечтавшие о мирном времени и счастье быть в университете. Как слушали они лекции! Как читали лекции в те годы профессора!

Когда в мае 1947 г. завершал двухсеместровый курс лекций по зоологии беспозвоночных Лев Александрович Зенкевич,. были аплодисменты и цветы. А он сказал: "Никогда я не испытывал таких сильных чувств радости и понимания, как в этих лекциях" - и благодарил студентов. Блистал, особенно на первых лекциях "Введения в биологию", Яков Михайлович Кабак. На лекции по физиологии растений Дмитрия Анатольевича Сабинина ходили физики, историки, математики, химики. Зоологи позвоночных были особым племенем - следопыты, охотники, натуралисты - с подчеркнутой "экспедиционной" мужественностью и рассказами о зверях и птицах.

Два направления в зоологии: практики - натуралисты, следопыты, систематики и теоретики - эволюционисты, В 1947-1948 гг. один и тот же общефакультетский курс зоологии позвоночных читали параллельно два лектора - Сергей Иванович Огнев и Владимир Георгиевич Гептнер. Первый, начав с оболочников и ланцетников в первой лекции, кончил в мае приматами... Второй начал с оболочников и лекцию за лекцией на оболочниках рассматривал проблемы эволюционной теории. Это было неисчерпаемо. В конце второго семестра, в апреле 1948 г., Гептнер еще рассказывал про оболочников (Tunicata), и это было замечательно. И слушать нужно было оба курса.

Особое место на факультете принадлежало Г. О. Роскину - он возглавлял кафедру гистологии - и М. М. Завадовскому - основателю и заведующему кафедрой динамики развития. Это были выдающиеся люди - огромной эрудиции, яркой индивидуальности. Роскин рисовал цветными мелками на доске высокохудожественные, тщательно продуманные картины гистологических препаратов и строения клеток. Завадовский, как и его учитель Кольцов, держался величественно, а его предмет - механизмы развития, гормональная регуляция, морфогенез - захватывал воображение. На кафедре Завадовского работали профессора Л. В. Крушинский, известный впоследствии своей теорией рассудочной деятельности, и Б. А. Кудряшов, прославившийся исследованиями механизма свертывания крови, курсом лекций "Витамины" и практикумом по экспериментальной хирургии.

Студентам было неизвестно, что и большой практикум по зоологии позвоночных, и курс зоологии беспозвоночных, и работа многих других кафедр связаны с именем Кольцова и его учеников (М. М. Завадовский, Г. О. Роскин, А. С. Серебровский и С. Н. Скадовский). Не все было благостно на факультете... Но лицо биофака определялось целым стадом "зубров" - выдающимся биологом, зав, кафедрой низших растений Л. И. Курсановым, замечательным лектором биохимиком С. Е. Севериным, биохимиком растений А. Н, Белозерским, зав. кафедрой дарвинизма И. И. Шмальгаузеном, зав. кафедрой высших растений К. И. Мейером, зоологами А. Н. Формозовым и Л. А. Зенкевичем, антропологами Я. Я. Рогинским и Нестурхом - составлявшим небывалое соединение могучей науки и ярких лекторов. Такому сочетанию не было и нет аналогов в мире.

Удивительным образом с этой блестящей коллекцией был в полном резонансе и объединял ее декан факультета Сергей Дмитриевич Юдинцев. Выпускник рабфака, он с большим почтением относился к своим факультетским учителям. Гордился ими и всеми силами им способствовал. Как декан, он имел исключительные таланты: с первого курса он знал всех студентов факультета по имени, и откуда родом, и как учится, и куда стремится. Всем говорил "ты", но только потому, что считал своими.

Все это, создаваемое многими десятилетиями и многими поколениями, было разрушено в августе 1948 г. Но почти три года, с весны 1945 г. до августа 1948 г., были дарованы судьбой поколению, к которому и принадлежал Вепринцее.

Тут к его довоенному КЮБЗу прибавился могучий биофак. Факультет, где все его знали, где он и раньше бывал, а теперь стал совсем своим. Борис был очень заметен на факультете: голубоглазый блондин с гладким, может быть, слишком юным лицом и решительным и самостоятельным характером. Зимой 1949 г. он поехал на Белое море, на Беломорскую биостанцию МГУ, где сделал замечательные наблюдения и сфотографировал водоплавающих птиц, остающихся на зимовку в незамерзающих от сильных приливно-отливных течений проливах между материком и островами. Его доклад на зоологическом семинаре очень понравился профессору А. Н. Формозову.

В эти годы он постоянно бывал в доме семейства Н. А. Северцовой - А. Г. Габричевского. Там он встречался с Г. Г. Нейгаузом, Б. Л. Пастернаком и другими замечательными людьми. В комнатах университетского общежития на Стромынке часто был героем рассказов, многое из которых тут же превращалось в легенды. Рассказывали, как один (очень бойкий и неприятный) студент, член факультетского бюро ВЛКСМ, сказал Борису, что отец у него - враг народа. И получив восхитительную оплеуху, скатился по железной винтовой лестнице. (Какая аналогия: сын - отец!) Мы очень положительно оценивали эту живописную картину. (Сам Борис не подтверждал достоверность этого события.)

Внимательно следили за ним и "компетентные органы". В июле 1951 г. Борис был арестован: НКВД не был уверен, что Н. А. Вепринцев в самом деле умер. Бориса обвинили в том, что он укрывает отца. Когда стало ясно, что этого нет (на свободу все равно не выпускают), обвинили в заговоре с целью покушения на жизнь руководителей партии и правительства. Все столько раз описанои каждому снова: Лубянка, допросы, каторга, лагерь, нары, тяжелые работы и лагерная среда, среди уголовников и "политических". Не вмещающиеся в сознание впечатления. Юного студента "взяли в опеку" взрослые арестанты - дипломат, востоковед Марк Исаакович Казанин и историк Лев Николаевич Гумилев. Там же, в лагере, был Лев Александрович Вознесенский, сын Александра Алексеевича Вознесенского, ректора Ленинградского университета, брата бывшего председателя Госплана СССР, члена Политбюро, Н. А. Вознесенского, расстрелянного в 1950 г.

Студенты обычно не знают, как внимательно к ним приглядываются иные преподаватели, как волнуются за судьбу будущей "надежды отечества". Профессор биофака Леонид Викторович Крушинский был потрясен арестом Бориса. И он сделал и делал то, на что решались очень немногие: посылал Борису посылки с едой и книги. Непостижимым образом некоторые из книг доходили, среди них (сохраняемые по частям в матрасе?) - Гексли и де Бера "Экспериментальная эмбриология" и А. Лотки (на английском языке) "Математическая биофизика".

В Кемеровском лагере Борис возил в тачке кирпичи по обледенелому дощатому настилу на четвертый этаж строящегося дома. От непосильной работы стал "доходить". Спасла мать: в ее посылке было пальто, отданное Борисом нарядчику, за что тот перевел его на два месяца санитаром в больницу. Потом снова этап, новый лагерь. И сотни новых людей вокруг. По-видимому, сразу после смерти Сталина, в марте 1953 г., за Бориса вступился близкий друг отца, старый заслуженный большевик и ученый Глеб Максимилианович Кржижановский (он же автор широко известной революционной песни "Вихри враждебные"), чудом уцелевший в годы уничтожения своих товарищей. Обстановка изменилась. Где и как был услышан Кржижановский - мне неизвестно. Но Бориса по этапу привезли в Москву, на Лубянку, для переследствия. Ему ничего не объяснили, нервное напряжение оставалось. Но условия были совсем другими - разрешалось сидеть на койке и даже спать днем. . А еще из богатейшей библиотеки реквизированных палачами книг можно было брать и читать такое, что не достать на воле. И много лет спустя удивлял меня Борис знанием редких изданий.

А потом повторный суд признал обвинение необоснованным. Из тюрьмы вышел издерганный, недоверчивый человек, в стеганке, с красным лицом, непохожим на гладколицего блондина. Глаза остались голубыми, и на всю жизнь от нервного напряжения в них показывалась слеза. А дух сохранился - упряма порода Вепринцевых. Он пошел доучиваться на биофак. Но чуть только заведующий кафедрой зоологии позвоночных проявил^нерешительность: "А у вас уже все документы в порядке?" - Борис резко ушел. Зато заведующий только что организованной кафедры биофизики Борис Николаевич Тарусов был безоговорочно приветлив и много сделал для "оттаивания" Бориса. В 1956 г. Вепринцев окончил биофак МГУ и остался в аспирантуре на кафедре биофизики.

В начале очерка мы говорили о метаморфозах в онтогенезе амфибий и насекомых и общества. Не менее драматичны и метаморфозы психики человека. Восприятие мира коренным образом меняется с возрастом. Ранний детский импринтинг - звуков, запахов, образов, пейзажей, лиц, интонаций - определяет весь последующий характер оценок окружающего. После безотчетного импринтинга наступает стадия ученичества - мы выясняем, все время задаем вопросы (что называется проявляем "живой познавательный интерес"), впитываем ответы и верим учителям. Это почти неопреодолимо, заложено в глубинах нашей организации и создано естественным отбором.

Такое "впитывающее доверчивое ученичество" длится долго и часто захватывает все студенческие годы. Но должна наступить (также эволюционно обусловленная) фаза сомнений, самостоятельности мысли, бунта. В ходе этой фазы творчества рождаются оригинальные идеи и пересматриваются общепринятые взгляды, закладываются пути, по которым иногда следуют всю дальнейшую жизнь. Метаморфозы психики осуществляются у разных людей в разном возрасте.

Борис с первого курса был самостоятелен. Этим он также привлекал недоброе внимание. Вернувшись с каторги, он старался не проявлять активности: хватало пережитого. Но удержаться было трудно. Идеологический пресс удушал науку. Лояльность проверялась по отношению к чисто научным проблемам. "Формальная" (т. е. истинная) генетика, квантовая механика применительно к строению вещества, "непавловская" физиология рассматривались как государственные преступления. В биофизике запретной была концепция биологических мембран.

Сейчас - молодым - это покажется диким. Ну причем тут диамат? А очень просто; что является основой жизни? Живой белок, который определяет все свойства жизни, в том числе раздражимость, возбудимость, биоэлектрическую активность.

Были при этом весьма глубокие исследователи, которые и без диамата полагали, что "реакция живого вещества на внешние воздействия" определяется свойствами основной массы протоплазмы - ее белком, а не ничтожными по массе границами раздела фаз (Э. С. Бауэр, Д. Н. Насонов, В. Я. Александров). А известные закономерности зависимости возбудимости клеток от концентрации ионов калия, натрия, кальция объясняли изменениями сорбционной способности белков по отношению к этим ионам. Им противостоял ученик Кольцова Д. Л. Рубинштейн, И был затравлен (1949 г.). Поводом послужил его космополитизм в своей замечательной книге "Общая физиология" автор только 101 раз сослался на советских авторов и 830 раз на иностранных!

Мембранная теория была запрещена, Студентам ее не преподавали. Соответствующие исследования не проводили. Но многие студенты полосы 1945-1948 гг., будучи уже "испорченными", не смирялись с идеологическим давлением. Важная роль в сохранении истинного духа науки принадлежит здесь профессору кафедры физиологии Михаилу Егоровичу Удельнову. В его лекциях по электрофизиологии мембранная концепция была представлена с должной полнотой в те годы.

Однокурсники Бориса Л. Чайлахян, Ю. Аршавский и более молодой С. Ковалев не поддались мракобесию. Современные представления о биологических мембранах, об их роли в генерации нервного импульса, вслед за будущими нобелевскими лауреатами Ходжкином и Хаксли, первым ввел в нашу науку Чайлахян. Друг Бориса еще по КЮБЗу Г. Курелла освоил в середине 50-х годов методы микроэлектродного исследования электрических потенциалов клетки. Борис вернулся в свою среду в общество молодых и смелых исследователей.

Ходжкин, Хаксли, Катц, а за ними и другие изучали свойства мембран, их роль в генерации нервного импульса на гигантских нервах - аксонах кальмаров. Аксон с выдавленной цитоплазмой и заполненный солевым раствором генерирует нервный импульс!

У нас в Подмосковье нет кальмаров. Но кто не видел огромных, похожих на молодых ужей земляных (дождевых) червей, выползающих влажными ночами из земли в заросших травой лугах? Таких выползков ловят ночью, освещая фонарем травяные заросли. Их нервы тоньше, чем у кальмаров, но они достаточно толсты, чтобы вонзить в них стеклянные микроэлектроды. И недавний каторжник - аспирант Борис Вепринцев изучает свойства мембран нервов брюшной цепочки дождевого червя - измеряет температурную зависимость биоэлектрической активности.

В 1961 г. в Москву приехал знаменитый исследователь Б. Катц. В большой Биологической аудитории МГУ на его лекцию собралось множество любознательных студентов и осторожных преподавателей, сотрудников научных институтов. Переводил лекцию Вепринцев (он начал изучать английский сам еще до ареста и продолжал на каторге под руководством М. И. Казанина). В перерыве в группе оживленных слушателей Тарусов пошутил: "Смотрите, как Вепринцев пропагандирует реакционное буржуазное учение..."

Что почудилось Борису? Он не понял шутки, да она и была небезобидной. Еще исключали из университета студентов, восставших против Лысенко. Еще недавно было организовано мракобесное "дело сестер Ляпуновых" - Ляли (Лены) и Туси (Наташи) - дочерей Алексея Андреевича Ляпунова, организовавших у себя дома семинар по истинной генетике, когда подвергались гонениям студенты - участники семинара - Н. Воронцов, А. Яблоков, Ю. Богданов. И Борис взорвался. Он закричал, как в лагере, защищаясь: "Это ты сам меня назначил, ах ты..."

Его успокаивали. Еще нужно было переводить вторую часть лекции. Оставаться на кафедре в МГУ он больше не мог ни минуты. Присутствовавший там Лев Петрович Каюшин, зам. директора Института биофизики, сказал: "Иди к нам". Так было положено начало лаборатории Вепринцева.

ГОЛОСА ПТИЦ

В тюрьме, в лагере, в неволе узнику видится свобода - весенний лес, пение птиц. Давно-давно, до войны, на заседании КЮБЗа замечательный человек, ученик и последователь Кольцова, биофизик и орнитолог, тончайший знаток жизни птиц, профессор Александр Николаевич Промптов (18981948) говорил о важности записи и анализа птичьего пения. Зоологи записывали пение птиц условными словосочетаниями: "зиззи-вер"... С тех пор и в неволе, и на свободе Вепринцев мечтал о реализации магнитной записи пения птиц. Он так писал об этом: ". книга [Промптова] "Птицы в природе" впервые была издана в 1937 г. Многие поколения советских орнитологов воспитаны на ней и до сих пор находятся под ее влиянием... В 20-х годах Промптов пытался использовать нотную запись для описания птичьего пения. В его книге имеется глава, посвященная определению птиц по их пению и классификации песен. Промптов... интересовался отношениями между врожденными и приобретенными формами поведения и исследовал их на примере гнездования и пения птиц... В 1939-1940 гг. Промптов начал записывать пение птиц, используя машину для записи звука на мягкие диски, сделанные из рентгеновской пленки... Весной 1940 г. А. Н. Промптов прочел лекцию в Зоологическом музее МГУ о научном использовании записи голосов птиц. Я был на этой лекции, и все, что я видел и слышал тогда, с тех пор с кристальной ясностью стоит перед моими глазами и в моем сознании. Мне было тогда 12 лет, я был принят в КЮБЗ и интересовался главным образом рыбами и птицами. Московский зоопарк был тогда тесно связан с Московским университетом. Нас, членов КЮБЗа, всегда приглашали в университет на зоологические сборища. Но тот доклад Промптова особенно запомнился всем нам. В конце выступления он проиграл три пластинки Людвига Коха с пением диких птиц в природе и свою собственную запись восточного соловья. Это было потрясающе. В глубокой тишине огромного зала Зоологического музея раздавалось кукование кукушки, напоминающее флейту пение черного дрозда и хохот зеленого дятла. Особенно поразило громкое пение соловья, записанное Промптовым. Это был новый мир, вызывающий сильное свежее ощущение. С этого самого вечера звучание в резонирующем пространстве музея этих записей, связанных с именами Л. Коха, Е. Н. Никольского, Дж. Хаксли, А. Н. Промптова, горят как огонь в моем сознании. В течение нескольких лет я пытался собрать аппарат для записывания на диски по описанию в журнале, но безуспешно. Однако с этого времени меня не покидала мечта записать пение птиц.

Весной 1955 г. я, студент университета, попытался превратить эту мечту в реальность и начал записывать птиц в лесах вокруг Звенигородской биостанции Московского университета... Я делал записи с помощью сложной "гибридной" машины весом около 30 кг, состоящей из пугающего патефона и магнитофонной приставки с ламповым усилителем, требующим огромного количества батареек... Результат был ужасен, качество звучания записей было очень низким, хотя, должен сказать, для моего слуха они были подобны райской музыке и вызывали большой энтузиазм среди университетских преподавателей и моих друзей зоологов. ...Работа над диссертацией в аспирантуре университета отвлекла меня на время от проблемы звукозаписи... В это время орнитологическая секция Всесоюзного общества охраны природы - ее председатель профессор Г. П. Дементьев (1898-1969)-решила организовать записывание голосов птиц и поручило это мне. Это произошло в то время, когда я по причине занятости и отсутствия хорошей техники несколько охладел к звукозаписи. Попытки получить, хотя бы на время, магнитофон на киностудии или радио ничего не принесли. Никто не был готов доверить незнакомому студенту дорогостоящее оборудование... В 1957-1958 гг. ... я пытался сделать магнитофон сам. ...Магнитофон работал стабильно дома, но неизменно ломался в поле.

Весной 1959 г. директор Дома культуры Московского университета, которому я рассказал о своих затруднениях, великодушно разрешил мне взять на время только что полученный полупрофессиональный магнитофон "Репотер-2", работающий на батарейках. Это был ламповый магнитофон, работающий на скорости 19,05 см/сек. Он имел полосу пропускания между 50 и 10000 гц и динамический микрофон. ...Весь май и июнь 1959 г. я провел в лесах, делал мои первые сносные записи. ...Некоторые записи были продемонстрированы осенью того же года на Всесоюзной орнитологической конференции. Все присутствующие пришли в восхищение, услышав естественно звучащие записи пения пеночки-веснички, мухоловки-пеструшки и других птиц.

Благодаря усилиям Джеффри Бозволла эти записи впервые были переданы в эфир по внутривещательному каналу Би-Би-Си. Он брал у меня интервью 13 сентября 1959 г. ...

Осенью 1959 г. Всесоюзная студия грамзаписи Министерства культуры СССР попросила меня подготовить долгоиграющую пластинку. Это предложение было полным сюрпризом для меня. Оказалось, что студия подхватила идею поэта и орнитолога-любителя Павла Барто, который тоже был на орнитологической конференции. Благодаря энтузиазму, с которым сотрудники студии, особенно редактор А. Н. Качалина и директор студии В. С. Владимирский, взялись за подготовку диска, пластинка действительно была сделана и вышла в конце апреля 1960 г. под названием "Голоса птиц в природе".

...С рефлектором я начал записывать с 1968 г. Рефлекторподарил мне Жан-Клод Роше, когда я ьстречался с ним во Франции в 1967 г. ...С 1962 г. по 1973 г. я пользовался своим самодельным стереомагнитофоном с полосой пропускания между 30 и 12 000 гц и хорошей дифференциальной чувствительностью. Вместе с блоком питания он весил 8 кг. ...Весной 1969 г. я работал в Узбекистане. Долина Сырдарьи в 100 км к юго-западу от Ташкента и Туркестанский хребет принесли нам много интересных записей. Моим спутником в этой поездке был замечательный орнитолог Р. Н. Мекленбурцев, первоклассный знаток птиц Средней Азии и, несмотря на свои преклонные годы, неутомимый ходок.

Снежные шапки горных вершин, окруженных можжевеловыми рощами. Ярко-синее небо, длинный протяжный свист гималайских уларов и пение синих птиц вызывали сильное щемящее чувство, оставшееся во мне навсегда...

...О будущем. Записывание [голосов] редких и исчезающих видов животных будет продолжаться. Я надеюсь, что со временем будет опубликован определитель птиц и животных СССР (по голосам). Мы продолжим каталогизацию новых и уже имеющихся записей и попытаемся стандартизировать методы акустического анализа звуков. Биоакустический анализ становится общепринятой практикой в зоологических исследованиях, научное значение таких записей сегодня очевидно.

Значение записи диких животных как элемента культурного наследия каждой страны и каждой нации все возрастает. Сохранение животного и растительного мира на планете бессмысленно без сознания того, что необходимо, сохранить всю красоту и разнообразие природных богатств. Итак, наряду с созданием научных пособий для определения животных по голосам, используемых вместе с полевыми определителями, очень важно издавать массовыми тиражами по доступной цене учебные серии очень качественных и высокохудожественных записей голосов животных, дополненных комментариями и наборами слайдов. Главной целью таких изданий должно являться воспитание природоохранительного сознания и пробуждение чувств. Это, мне кажется, важное дело. Мы в этом нуждаемся".

(Из личного архива Б. Н. Вепринцева).

Пение птиц, голоса птиц, конечно, интересны для профессионала-зоолога. Почему песнь именно такова у данного вида? Неясно, зашифрован ли в ритме, длительности отдельных звуков, в мелодии какой-либо особый смысл. Нельзя ли зяблику или соловью менее художественно сообщать окружающим о занятости гнездового участка? Анализ генетической связи характера песни, например, у разных видов одного рода - овсянок, дроздов, куликов, коньков и т. д., чрезвычайно интересен.

Однако, помимо чисто научного значения, птичье пение - это звуки детства, ассоциации прошедших лет, импринтинг родных мест. Вот почему первые три пластинки, выпущенные Вепринцевым с записями птиц средней полосы, так взволновали общество. Н. С. Хрущев, сколько я знаю, услышал эту пластинку в Нью-Йорке, и очень одобрил, что способствовало выпуску ряда последующих пластинок и новых тиражей прежних. Тут, правда, все годы было, может показаться, курьезное обстоятельство. "Мы платим лишь исполнителям",- сказали Вепринцеву руководители фирмы "Мелодия"... В любой другой стране..., а тут еле сводил концы с концами, покупая и даря свои пластинки многочисленным друзьям.

Пластинки, записи голосов птиц принесли Вепринцеву известность. Особенно велика его популярность в Англии. Там орнитология - традиционное увлечение, в том числе представителей английской аристократии, включая членов королевской семьи. В Англии у Бориса Николаевича было много друзей. Особое место среди них занимает Дж. Бозволл. Сэр Э. Хаксли - знаменитый биофизик, нобелевский лауреат, бывший ряд лет президентом Лондонского Королевского общества, многие годы дружески способствовал Вепринцеву в разных делах.

Вепринцев поставил перед собой задачу - записать голоса по возможности большего числа видов птиц. Отсюда его многочисленные экспедиции в разные уголки тогда еще необъятной страны (СССР), всегда вместе с замечательным орнитологом и человеком Владимиром Владимировичем Леоновичем, обладателем ценнейшей коллекции птичьих гнезд и яиц. Этот союз оказался чрезвычайно плодотворным. Из экспедиций они привезли тысячи уникальных записей. С профессиональным магнитофоном "Награ" (8 кг) и рюкзаком - по горам, тундре, пустыням, болотам - нелегкий физический труд, часто на грани человеческих возможностей.

Мы привыкли отмечать наши недостатки. Но есть в нашем обществе замечательная особенность. Чистая диалектика. В хорошо организованном высококультур. ном обществе, например в Германии, то, что нельзя, то и невозможно. А у нас в силу нерегламентированности (пусть другие скажут "беспорядка") - "и невозможное возможно". Такое может осуществляться, если Бог благосклонен... К Вепринцеву Бог часто бывал благосклонен. Мне довелось побывать с ним и Леоновичем в нескольких экспедициях (в качестве фотографа, и "разно"-рабочего). Одна из них - в Якутию и на Таймыр в 1978 г.

Орнитологи Англии просили в письме к Вепринцеву - нет ли записи желтобровой овсянки (Emberiza Chrysophrys), а этот эндемик водится только в Якутии, описан лет 50 назад на р. Мыло (приток р. Лены) в 6070 км от Якутска. Конечно, здесь все зависело от Леоновича - сумеет ли он узнать эту никем из нас (и им тоже) не виденную и не слышанную птицу.

Прилетели в Якутск. Любезные хозяева а Якутском филиале АН предоставили автомобиль. Переправились на пароме через Лену и поехали искать реку Мыло. На слое вечной мерзлоты - холмы, заросшие даурской лиственницей. Речка Мыло течет по многолетнему льду (июнь 1978 г.). В лиственничном лесу полумрак. Вершины лиственниц с их красно-коричневой корой и благоухающей хвоей осветило раннее солнце. Ночь не спали, записывали лучший на Земле концерт: пели в вершинах деревьев самые поэтичные птицы тайги - синехвостки (Tarsiger cyanurus). Вдруг в кустах ивы, у самого русла раздалось тихое пение. Леонович сделал страшное лицо - "она!", и они с Борисом стелющимся шагом побежали к кустам. Перед ними сидела желтобровая овсянка и пела в микрофон - с несколькими повторами. И улетела. И больше желтобровых овсянок мы не видели. И все. Вернулись в Якутск. Отсюда полетели в Батагай (на р. Яне). И снова - так не бывает, если все по правилам... Вот уже несколько лет на американское побережье не прилетали на зимовку кроншнепы-малютки (Numenius minutus). Американские орнитологи решили, что их больше нет на свете. Они гнездятся в районе Верхоянска. Их наблюдали и изучали в 30-е годы. И вот их нет. В газетах были статьи - еще один вид исчез. Бывший с нами Ю. В. Лабутин видел их в 50-е годы. Прекрасные просторы - долины, луга, озера, леса, та же даурская лиственница все покрыто (как бывает в средней полосе одуванчиками) здесь ярко-желтыми цветами сон-травы (Pulsatilla). Много птиц - много хищников: соколы (чеглок), ястребы, беркуты, дятлы, утки, кулики. А под слоем почвы - мерзлота, не всюду можно вбить колышек для палатки. 13 июня температура поднялась почти до +30^oС, и в тот же день, начав утром, к вечеру полностью зазеленели леса.

Кроншнеп-малютка сидел на гнезде как и полагается куликам, на четырех яйцах, в лиственничном лесу, среди бурелома, в окружении цветущей сон-травы. Борис первый записал тоновую песню этого кроншнепа. Я никогда не видел его таким счастливым - кроншнеп взлетал высоко в яркоголубое небо, почти до черной точки, и оттуда бросался со свистом, шумом и "блеяньем" (как бекас" - звуком, создаваемым крыльями. Этого никто никогда не записывал, а может быть, и не слышал.

Сняли фильм, сделали много фотографий. Через два дня резкая смена погоды температура упала до +5 ^oС, дождь, сильнейший ветер. Бог был милостив - пленки целы. Прилетел вертолет. Мы вернулись в Батагай. Статья о Numenius minutus опубликована в престижном международном журнале.

Потом на маленьком красивом белоголубом, с большими окнами самолете ("пчелка" чехословацкого производства) из Батагая в Тикси, из Тикси в Хатангу, а дальше 650 км до бухты Марии Прончищевой на Таймыре.

Полярная станция им. М. Прончищевой. Зимовщики, полярники, метеорологи - радисты. ...На постоянном ветру, при температуре воздуха от 0 до +4 ^oС на проталинах, среди снега цветут роскошные новосиверсии, незабудочник - сплошные "лепешки" цветков незабудки без стеблей, прямо на земле, на холмах гордых "куропачи" - самцы полярных куропаток с красными бровями и дерзкими криками. Кулики, кулики, кулики, песочники, краснозобики, тулесы, камнешарки, гнезда - ямка в сырой, холодной земле. Гусыни на выстланных пухом гнездах. Охраняющие их гусаки глупо торчат у гнезда (по ним и можно найти гнездо). И ободранные, с клочьями бело-грязной зимней шерсти, неприятные песцы рыщут по тундре. Поют, поют пуночки. И все записано. И мы счастливы. И полагается быть до осени туманам и нелетной погоде. Полярники спокойно обсуждают, как мы с ними останемся на год. На один день меняется ветер, отгоняет туман. Знакомый вертолет, не выключая мотор, взлетает. И все. На пластинках всего несколько дорожек "записей".

ПУЩИНО. НАУЧНЫЙ ЦЕНТР

Пущинский научный центр биологических исследований АН СССР был задуман в конце 50-х годов для развития молекулярной и физико-химической биологии. В Москве в биологических научных учреждениях было сильное давление Лысенко и его сторонников. Даже В. А. Энгельгардт, создавая нынешний Институт молекулярной биологии, назвал его сначала для маскировки Институт физико-химической и радиационной биологии. Президенту АН СССР А. Н. Несмеянову и его сторонникам виделась идиллическая картина. Однако строительство нового научного центра было приостановлено - Хрущев возмутился: слишком близко от Москвы (всего 120 км). И тогда вместо Пущина - по тому же финансовому счету был по инициативе М. М. Лаврентьева построен Научный центр вблизи Новосибирска - Сибирское отделение АН СССР.

Замысел Пущинского центра был, как и полагается, утопическим. На землях пущинского колхоза-миллионера "Заря Коммуны", переданных вопреки воле колхозников Академии наук, предполагалось построить новый, высокосовершенный город и целую серию научных институтов, взаимодействующих по иерархическому принципу. В самом центре - математический институт с "чистой" и "прикладной" математикой, в первом круге - институты физического, физико-химического, биохимического, агрохимического и биофизического профиля. А во внешнем круге, на периферии - институт приборостроения, СКБ, экспериментальные мастерские, приборостроительный завод, виварии, ботанические питомники и т. п. Предполагалось (романтиками), что будут построены дома, созданы парки, построены институты и завезено оборудование. А потом наступит торжественный день, и в город приедут его обитатели и в новые, оборудованные лаборатории войдут научные сотрудники...

Но когда в 1961 г. строительство Пущинского центра было продолжено, утопия рассеялась. Для Несмеянова был построен в Москве на улице Вавилова новый Институт элементоорганических соединений. Другие инициаторы пущинского строительства также охладели к этой идее.

Только Г. М. Франк поддерживал создание в Пущине нового Института биологической физики. Это решение, одобряемое новым президентом Академии наук М. В. Келдышем, было нелегким. В Москве, на Профсоюзной улице уже активно функционировал Институт биофизики. Переезд в Пущине означал разрушение существующего института - значительная часть сотрудников не могла по разным обстоятельствам переехать из Москвы. Нужно было создаватьфактически новый институт. К тому же, в отличие от первоначального плана, в Пущине не было ни достаточно благоустроенного жилья, ни оборудованных лабораторий. Нужен был особый нервный склад, чтобы испытывать энтузиазм в этих условиях.

Борис был увлечен открывающимися перспективами. Для работы в Пущине под его руководством была организована лаборатория биофизики нервной клетки.

Для исследования связи электрической активности клетки с ее метаболизмом, выяснения роли в этих процессах нуклеиновых кислот и белков, изучения природы рецепторов, реагирующих на специфические нейромедиаторы, необходимы клетки по возможности больших размеров. Такие клетки были обнаружены в ганглиях мозга голожаберных моллюсков Д. А. Сахаровым на Беломорской биостанции МГУ в 1961 г. Через год Сахаров вместе с Вепринцевым и И. В. Крастсом на о. Путятине нашли гигантские (почти 1 мм) нейроны в окологлоточном ганглии глубоководного голожаберного моллюска тритонии. Можно было воткнуть в такие клетки несколько микроэлектродов и сопоставить их электрическую активность с "биохимией".

Однако в Пущине нет ни кальмаров, ни голожаберных моллюсков. Но проблема была решена; очень крупные нейроны оказались и у пресноводных брюхоногих моллюсков - наших обычных прудовиков и катушек. На этих объектах были выполнены классические работы, ставшие известными во всем мире.

Я употребил слово "классические" вполне сознательно. Это работы в направлениях, заданных уровнем развития мировой науки. Проблема связи медиаторов и рецепторов, электрической активности и метаболизма, ионных градиентов и биопотенциалов - все это классика. И занять здесь достойное место - среди различных лабораторий мира - очень сложно. Для этого нужны современные приборы, оригинальные методы, адекватные объекты. Нужны микроманипуляторы и инструменты для микрохирургии (клетки), усилители с высокоомным входом и аппараты для изготовления микроэлектродов.

И тут Вепринцев, как казалось, взялся за совершенно нереальную задачу - создать такой комплекс приборов, не уступающий зарубежным. Мы все вокруг знали, что это сделать в наших условиях невозможно. Однако комплекс приборов был не только создан, но и запущен в серийное производство, за что коллектив был отмечен в 1982 г. Государственной премией.

Но чем уверенней работала лаборатория биофизики нервной клетки, тем менее удовлетворенным был ее руководитель. Его занимали все новые проблемы. Была мечта - сохранить нервные клетки вне организма (программа нейрон in vitro), так, чтобы между нейронами образовывались синаптические контакты. На такой системе связанных между собой in vitroнейронов можно было бы изучать общие закономерности простейших нейронных сетей. Культура нейронов in vitro оказалась очень сложной задачей. Возможно, из этих попыток сохранения жизнеспособности клеток вне организма и возникла программа консервирования генома исчезающих видов животных и растений.

Идея сохранения жизни на Земле давняя отечественная традиция. Эта идея, в сущности, была основой трудов и популярных книг Д. Н. Кайгородова, А. Н. Формозова, В. И. Вернадского, Н. И. Вавилова, трудов многих отечественных зоологов и ботаников. Этой идее служил и КЮБЗ (М. М. Завадовский, П. А. Мантейфель, К. Н. Благосклонов), и знаменитый кружок Всесоюзного общества охраны природы Петра Петровича Смолина. Вепринцев был пропитан этой идеей. В своих многочисленных экспедициях он видел, как исчезает жизнь в лесах и полях, морях и озерах, как исчезают бесценные породы домашних животных.

Чувство надвигающейся опасности становилось все острее. Многие зоологи в юности для исследовательских целей спокойно берут в руки ружье: "В 76 вскрытых нами желудках кулика-сороки (сорокопута-жулана и т. д.) членистоногие составляют..." Я думаю, что Борис этой стадии не проходил, умерщвление кого-либо было для него невыносимо. Даже беспозвоночных... Маленький сын его, Дима, в Окском заповеднике, облепленный комарами, спрашивал его: "Папа, можно их прогнать?"

Идея сохранения жизни в состоянии анабиоза, в частности при глубоком охлаждении, также давно популярна в отечественной науке. В 1913 г. Порфирий Иванович Бахметьев (1860-1913), к тому времени широко известный работами по изучению насекомых, начал при содействии Кольцова создавать в Университете им. А. Л. Шанявского лабораторию низких температур. Однако он вскоре умер. Идея криоконсервации клеток и организмов развивалась и потом. В 40-е годы широкую известность получила книга П. Ю. Шмидта "Анабиоз", оказавшая большое влияние на Вепринцева. Работы 20-30-х годов (В. К. Милованов, И. Н. Соколовская и И. В. Смирнов) по криоконсервации спермы сельскохозяйственных животных и по искусственному осеменению не были замечены "мировой общественностью". А в 1949 г. аналогичная работа, была выполнена К. Польджем, О. Смит и А. Парксом.

В 1953 г. Одри Смит сообщила о возможности сохранения в замороженном состоянии жизнеспособных зародышей кролика. В 1972 г. были опубликованы два независимых сообщения о возможности криоконсервации зародышей мышей.

В сознании Вепринцева достижения экспериментальной эмбриологии и биофизики соединились с проблемой сохранения исчезающих видов. Сейчас 20% всей фауны нашей страны в Красной книге: на грани исчезновения 50 % видов крупных хищников, 9 из 11 видов диких кошек, 50% копытных, 25% видов амфибий, 200 видов бабочек, жуков и т.д., 6 из 7 видов китов. Классические природоохранные меры недостаточны.

Отсюда идея - сохранить бесценные геномы в замороженном состоянии, чтобы потом восстановить целые биоценозы. Вепринцев сформулировал эту программу в 1975 г., говоря о необходимости создания криобанка "Ноева ковчега XX века". В 1978 г. в Ашхабаде на XIV ассамблее Международного союза охраны природы и естественных ресурсов он выступил с комплексной программой "Консервация генома". Председатель МСОП сэр Питер Скотт предложил в связи с этим создать международную группу "Консервация генома". Председателем этой группы был избран Вепринцев и оставался на этом посту в течение 12 лет. В разных странах, в разных лабораториях мира развернулась экспериментальная работа, периодически собирались совещания. Однако "компетентные инстанции" ни разу не выпустили Вепринцева на эти заседания, так что он оказался заочным председателем.

Программа криоконсервации, разработанная вместе с Н. Н. Ротт, была опубликована в "Nature" и в "Природе" ( Консервация генетических ресурсов // Природа. 1978. N11. С. 15-20).

В программе ставились следующие задачи: обеспечить сохранение полной генетической информации вида в условиях сверхнизких температур; найти способы реализации этой информации, т. е. обеспечить воссоздание живых организмов из замороженных клеток; интродуцировать восстановление видов с одновременной реконструкцией биоценозов.

Для реализации этой захватывающей воображение программы в лаборатории биофизики нервной клетки была создана специальная группа, из нее в 1988 г. сформировалась новая лаборатория, которую возглавил Вепринцев.

Удивительным образом многие пункты этой программы в результате международных усилий в настоящее время решены. Многое сделано здесь и в лаборатории Вепринцева.

В чем здесь Вепринцев? Фамильная черта - организация совместных усилий: создание международной программы; создание конкретной, финансируемой пятилетней Всесоюзной программы "Низкотемпературный генетический банк промысловых и редких видов рыб и водных беспозвоночных"; консолидация усилий внутри страны посредством созыва ежегодных рабочих совещаний. В России, Литве, на Украине (в Москве, Санкт-Петербурге, Харькове, Пущине, Новосибирске, Владивостоке, Уфе) работают исследователи над проблемами криоконсервации. Криобанки стали обязательным условием селекционной работы в животноводстве, в Пущине, в лаборатории Вепринцева, создан криобанк зародышей лабораторных животных.

Для "оживления" эмбрионов исчезнувших видов решена в принципе проблема их трансплантации в матку животных не только других видов, но даже других родов. Так, крысы рожают мышей, коровы - яков, овцы - коз.

В нашей стране, как и в других странах, работают талантливые исследователи в разных лабораториях. Их объединение важное условие успеха. Регулярные рабочие совещания, созываемые Вепринцевым, созданная им программа оказались эффективным средством такого объединения.

И сейчас, после смерти Вепринцева, в Пущине регулярно собираются участники этих совещаний. Их объединяет память о нем... Говорят, распалась еще недавно великая страна, и теперь есть ряд независимых государств. Но прежние узы, связывающие исследователей, не ослабились, а, может быть, даже укрепились - взаимная дружеская поддержка, Сотрудничество особенно необходимы в наше драматическое время общественного метаморфоза.

Вепринцева все время приглашали в "капиталистические" страны и как председателя международной комиссии по сохранению генома, и как пионера записи голосов птиц, и как заведующего лабораторией биофизики нервной клетки Института биофизики АН СССР, и как автора - руководителя работы по созданию комплекса приборов для микрохирургии и исследований живой клетки, и как знатока работы зоопарков. И много еще было поводов для приглашений. Почему же его не выпускали? Тайна. Главный ученый секретарь АН СССР академик Г. К. Скрябин заверял: "Все в порядке". В ответе на письмо Ю. В. Андропову: "Нет претензий". Однако паспорт не давали. И не с кого спросить. Такая была система.

Но весной 1989 г. Вепринцев наконец на три месяца уехал работать по консервации генома в Южную Америку - в Колумбию. Осенью 1989 г. он провел шесть недель в Англии. Дж. Бозволл - теперь уже генеральный секретарь королевского общества защиты птиц - принимал его с максимальным радушием.

В Англии Вепринцев впервые встретился с заочно возглавляемой им многие годы международной комиссией по криоконсервации генома редких видов. Встреча произвела на него большое впечатление - его просили и дальше, уже очно, возглавлять эту работу.

Но весь 1989 год был элегически окрашен. Борису Николаевичу осталось жить всего несколько месяцев. На прощание - в ярком вечернем свете закатного солнца был он в южноамериканской Колумбии и среди изумрудно-зеленых газонов Кембриджа, на торжественных обедах во главе стола с нобелевским лауреатом, экс-президентом Королевского общества сэром Э. Хаксли, в Тринити-колледже и в качестве пленарного докладчика международного симпозиума Британского общества, объединяющего авторов кино- и телевизионных фильмов и звукозаписи в дикой природе, когда после доклада о многолетних работах по записи голосов птиц и зверей зал долгими аплодисментами выражал ему свои симпатии и признательность.

...Но жизнь кончалась. 30 ноября 1989 г. он сделал последний доклад - рассказал о поездке в Колумбию и в Англию - на ученом совете Института биофизики. 13 декабря собрал последнее совещание, на этот раз посвященное судьбе Института биофизики, а в начале января 1990 г. перенес первую тяжелую операцию. Он спешил, он собирался в большую экспедицию в Монголию. 11 апреля 1990 г. он умер.

После первой операции он обратился с письмом к проходившему 15-19 января 1990 г. в Москве Глобальному форуму по окружающей среде и развитию в целях выживания. Вот это письмо (с сокращениями).

"Дорогие друзья, волею судеб я оказался на операционном столе и не могу быть среди вас.

Но проблема, которая стоит перед нами, превосходит по важности все мыслимые проблемы, стоявшие перед человечеством. Чудо природы, чудо космической эволюции, чудо Земли с ее водой, зеленымисилуэтами листьев, невероятной красоты животными и даже люди стоят на границе уничтожения. Это, кажется, понимают многие из могучих мира сего, а не только зоологи и ботаники и люди, живущие в мире природы и питающиеся ее плодами. Здесь нет вопроса, накормим ли мы страждущее человечество, вырубив леса и распахав остатки земли и опустошив океанские глубины. Человечество, как расширяющийся газ оно не хочет знать ограничений могучему инстинкту сохранения жизни и освоения пространства.

Мы уже дошли до последней черты. Мы должны сейчас, не теряя ни секунды, перестраивать экономику, быт, традиции. Другого выхода нет.

Мы, имевшие счастье общаться с сэром Питером Скоттом, принцем Филиппом, Алексеем Яблоковым, Эндрю Хаксли, Конрадом Лоренцем и другими выдающимися людьми, видим три пути.

Первый. Сохранение основных естественных экосистем в их нативном состоянии, полностью исключенными из хозяйственного, культурного и научного освоения. Только мониторинг, слежение. Это должны быть самоподдерживающиеся системы с охранной зоной, охраняемые так же жестко, как советские границы в период культа, с привлечением всей современной оборонной техники. С этим надо примириться. Это естественные хранилища генофонда Земли. Это гарантия ее будущего.

Пока расчеты дают очень широкий спектр размеров, необходимых для этого площадей. Для разных регионов разные. Но наиболее авторитетные экспертные оценки сходятся на 30 % территории Земли.

Второй путь - это разведение животных и растений в условиях неволи.

Эта идея положительна, но она не спасет чудо существования Земли. Они прекрасна для охранной зоны, для поддерживания в ней генетического разнообразия, для реинтродукции видов в закрытую зону.

Третий путь - это низкотемпературный генетический банк зародычевых клеток животных и растений. Современные методы криоконсервации и биологии развития дают надежные гарантии сохранения многих редчайших видов геномов в этом Ноевом ковчеге XX века и воскрешения из них полноценных редчайших животных.

За 10 лет, прошедших после публикации нашей статьи в "Nature", пройдены уже многие принципиальные шаги. Межвидовые трансплантации эмбрионов стали уже в известной степени рутинными.

...Теперь я хочу коснуться крайне чувствительного вопроса. Где границы роста популяции человечества? Я видел своими глазами перенаселенные районы - это ужас. Так жить нельзя. Это источник всех видов преступлений, не говоря уже о чувстве индивидуальности и ценности собственной жизни, присущей человеку. Экспертные оценки возможной численности населения варьируют в диапазоне 12-20 млрд. Это оценки, основанные на подсчетах ресурсов энергетики. Оценки, основанные на особенностях поведения человека, не поднимаются выше 1 млрд., если мы хотим для каждого иметь дом с удобствами, душевный покой, нормальную физическую и интеллектуальную работу. А сейчас мы подходим к 6 млрд.- с массой нерешенных проблем.

Здесь мы стоим. Мы должны начать движение. Мы должны быть мудрыми и добрыми".

Завершая биографический очерк, осталось сказать: жил в нашей стране активный и одаренный Борис Вепринцев. Он получил от российских интеллигентов М. М. Завадовского, П. А. Мантейфеля, Л. В. Крушинского, К. Н. Благосклонова, А. Н. Формозова, М. И. Казанина, А. Н. Промптова и многих профессоров и преподавателей Московского университета - в наследство знания, традиции, культуру, а от родителей - отца-революционера и материподвижницы - способности и темперамент. Его поддерживали друзья. Его преследовали власти. Он перенес арест и каторгу. Но оказавшись на свободе, он достиг целей, казавшихся недостижимыми. Он, в свою очередь, оставил нам и будущим поколениям богатое наследство-свой жизненный пример, свои труды в биофизике, бесценные записи в фонотеке, международную программу сохранения генома исчезающих видов, учеников и последователей.

Его пример - свидетельство чрезвычайной силы жизни отечественной интеллигенции, а следовательно, силы жизни и гарантии расцвета и процветания нашей страны.