Г. Скальковский в "Новом Времени" вопиет о крайней необходимости смертной казни.

И молит, чтобы она исполнялась:

- Немедленно!

Заговорил человек, - к стене и пли!

Это характерно для представителя русской бюрократии.

Это слезная мольба:

- Ради Бога! Стреляйте! Вешайте! Бейте насмерть! Только чтоб нам можно было продолжать сидеть с нашими Фу-Фу у «Максима»!

Г. Скальковский ссылается на Макиавелли:

"Строгости следует применять сразу, чтобы они вызвали наименьшую досаду и возможно скорее забылись!"

Но мало ли что мог сказать Макиавелли!

Например:

* * *

"Государственному человеку не обязательно отличаться добродетелями.

Но и не надлежит, будучи даже “государственным человеком от «Максима»”, рассказывать про себя неприличные анекдоты или ходить без исподнего платья по Невскому проспекту.

Сие уж будет, по меньшей мере, кокетством.

Кокетством своим бесстыдством.

Более явной девице, чем тайному советнику, идущим!"

* * *

"Государственному человеку, конечно, не возбраняется любить кокоток.

Всякий имеет право рисковать своим здоровьем.

Но, любя оных, н следует писать об этом за книгой книгу.

И провозглашать в них:
 

Как люблю кокоток я! Тру-ля! Тру-ля! Тру-ля-ля!

Песнь сия недостаточно величественна".

* * *

"Можно жить с кокоткой.

Но не следует при этом в газетах своих и французских печатать во всех подробностях:

- Как и что она делает.

Называя сию кокотку из хвастовства даже по имени.

Ибо у кокотки-то есть стыд.

И она может в Париже, на скачках, отхлестать такого человека по щекам.

Оно, положим, в Париже беда небольшая:

- В чужом отечестве что же стесняться?!

Но тут могут быть и русские.

Как же им, после оного кокоткина по щекам хлестания, звать потерпевшего:

- Ваше превосходительство!

Равно трудно и сказать отхлестанному сакраментальную русскую фразу:

- Вы наши отцы, мы - ваши дети.

Зрелище соблазнительное!"

* * *

"Не надлежит государственному человеку про другого государственного человека, выше его, за границей под псевдонимом книгу издавать.

В книге этой, обещая еще и продолжение, про государственного человека и про жену его всякие пакости и подлости писать.

Паки же не надлежит, от того государственного человека мзду получив, чтоб от дальнейшего грязью обливательства близких оградить, - оным в кабаках, игорных залах и в девичьем обществе хвастаться:

- Вот как меня испугались!

Ибо сие хвастовство удавшимся шантажом подобно тоже гулянью без исподнего платья в полдень по Невскому проспекту.

Непристойно, диким образом, ничего не иметь на ногах человеку, который в торжественных случаях может надевать даже белые панталоны с лампасами".

* * *

"Можно государственному человеку от разных причин говорить гнусавым голосом.

Но не следует своим гнусавым голосом хвастаться в кабаках, хотя бы и у Кюба, говоря:

- Я как Мазини. Живу своим голосом!

И на удивленные со всех сторон вопросы:

- Как так?

В подробности пускаться:

- Чуть основывается какое акционерное общество, я сейчас кричу: «Кто такие директора? Жулики!» Мне и спешат нести учредительских акций несколько: «Обгнусить! Пусть уж молчит!» Голос у меня гадкий, и среди всех отличается. Его и боятся.

Снова гулянье без исподнего".

* * *

"Не должно государственному мужу, у Ротшильда директором состоя, со стола сведения воровать!

А то может приключиться такой случай.

Государственный человек, у Ротшильда на жалованье состоящий, будучи по недостатку предусмотрительности Ротшильдом в кабинете оставлен, сей Ротшильдовой оплошностью воспользуется и биржевое сведение у него стянет.

Увидевши на столе у Ротшильда приказ:

- Рио-Тинто.

Скажет себе:

- Вот!

Побежит к своему банкиру и прикажет:

- Покупайте за деньги, которые я называю моими, акции Рио-Тинто.

Банкир будет говорить:

- Что вы?!

А государственный человек, потихоньку сведение у самого Ротшильда свистнувший, будет стоять на своем:

- Покупайте!

Банкир окажется прав.

Акции Рио-Тинто будут падать и падать.

И в конце концов «свистящий» государственный человек станет грустен.

И придет он опять к Ротшильду по делу.

И спросил его Ротшильд:

- Что это вы, excellence? Словно вместо сливок уксусу лизнули?

И ответит государственный человек со вздохом:

- На бирже потерял. На акциях Рио-Тинто.

И спросил его Ротшильд с удивлением:

- Зачем же вы на них играли?

И посмотрит на него государственный человек со вздохом и тоже с удивлением:

- Да ведь и вы же играли?

И поймет Ротшильд, и улыбнется, и скажет ему наставительно:

- Вот как нехорошо, ваше превосходительство, чужие бумаги рассматривать! Раз вам доверие оказывают, в кабинете вас одного, без присмотра лакея, оставляют. Акции-то я отдавал приказ ронять, чтобы по дешевым ценам скупить!

И будет государственному человеку стыдно.

Но это неважно.

А важно, что так государственный человек может половину своего благоприобретенного потерять".

* * *

"Можно, конечно, брать и взятки.

Но предпочтительно тайно.

И не следует, когда предлагают:

- Мы дадим вам десять тысяч, и никто об этом знать не будет!

С наглостью отвечать:

- Дайте лучше двадцать и рассказывайте об этом, кому угодно.

Уверенность в безнаказанности приятна.

Но не следует этим опять-таки в кабаках и прочих девичьих собраниях хвастать.

Не нужно наготу свою обнажать, - особенно, если она такова, что плюнуть хочется".

* * *

"Можно государственному человеку при керосинных армянах по делам состоять.

Можно сим своим хозяевам и приватные услуги оказывать.

Это называется признательностью.

В слуге качество ценное.

Но нехорошо свою услужливость простирать до того, что, когда те керосинные армяне в Петербург по хлопотам приезжают, обед для них с балетными девицами устраивать и балетных девиц им рекомендовать.

Этак, ведь, керосиновые армяне, по невоспитанности своей, тайного советника и совсем как коридорного пошлют:

- Привези еще двух!

Не надлежит также государственному человеку подстроенным девицам тайные советы подавать:

- Вы со своего армянина потребуйте столько-то. А вы столько-то. А ваш армянин то-то любит.

Зачем девиц гадостям учить?

Тайные советники не для этого устроены".

* * *

"Снова о керосинных армянах. Можно и государственному человеку, из тайных советников, находиться при армянском керосиновом миллионере, из бывших свинопасов, для услуг и особых поручений.

Но нужно такового в решпекте держать.

Или чтобы он хоть тебя в каком-нибудь решпекте держал.

И не говорил:

- Мой Иван! Или Петр! Или Константин!

Или как тебя зовут.

- Надо будет Константину сказать, он это умеет!

- Мой Константин!

- Я своего Константина в Петербург отослал!

Подумают, что ты окончательно в лакеи поступил.

Другим тайным советникам такая близость с миллионером может быть соблазнительна!

Ведь этак начинают человека звать даже не «государственным», а просто:

- Человеком от «Максима»!" * * *

"Особливо же не надлежит, в минуту труса, вопиять:

- Пли!

Ежели ты не военный.

И кричать благим матом:

- Расстреливайте! Давите! Душите! Только сохраните нас, и нам наших девиц и наши «кабинеты».

Государственному человеку, из приличия, следует хоть делать вид, что он о других “кабинетах” думает.

Министерских, а не отдельных".

* * *

Макиавелли всех этих полезных "наставлений государственным людям от «Максима»", к сожалению, не написал.

В его время не было ни керосина, ни «Максима».

А главное, - как ни распутно было время Макиавелли, в его время все-таки не было таких государственных parvenus, которых можно было бы назвать:

- Человеками от «Максима».

Самые распутные из государственных людей времен Макиавелли были все-таки " nobili " и " signori ".

И не отличались наглостью и развязностью "человеков", которые, нахватавшись "чаевых денег", крикливо пируют, хамски сквернословя.

Сам г. Скальковский не стоил бы двух строк этой эпитафии.

Что он такое?

Судя по всем его книгам:

- О кокотках.

- О кокоточках.

- О кокотеночках.

Одержимый манией эротомании, он теперь вопит:

- Крови!

Обычное явление.

Спросите любого психиатра.

Он скажет вам, что эротоманы часто кончают неопрятным и кровожадным безумием.

Но г. Скальковский явление общественное.

Г. Скальковский самый мерзкий плевок, которым плюнула русская бюрократия себе в лицо.

Г. Скальковский - какой-то противный кусочек, отвалившийся от русской бюрократии.

Она сама смотрит на него с отвращением.

Но не может не признать:

- Это мое.

И г. Скальковского, радостно повествующего в своих эротоманских книгах:

- Вот как можно проживать в свое удовольствие, составив состояние на государственной службе.

И г. Скальковского, свихнувшегося от ужаса с ума эротомана, в кровавом бреду вопящего:

- Стреляй! Дави! Крови!

Стоит изучать, чтобы познакомиться с русской бюрократией.

Как исследуют помет, для того, чтобы узнать, чем больна лошадь.

Ницца.

27 февраля 1906 г.