Рассказ опубликован в журнале "Наука и жизнь" (№7, 1989 г.) и в сборнике "Обратная связь" (изд. "Мир", 1990 г.)
Май 2007
ПОЗВОНИТЕ МНЕ!
Мне приходилось очень нелегко. Вопросы сыпались в письмах, в телеграммах, по телефону. В любой час дня и ночи ко мне могли прийти, и я спрашивал через замочную скважину: "Кто вы, чего хотите?"
- Меня зовут Майкл, я - друг Шерри. Она посоветовала обратиться к вам. Сказала, что вы поможете.
Я отпирал замок и открывал дверь. Меня уже не раз грабили таким образом, но что оставалось делать? Я хотел помочь.
В комнате одну стену целиком занимала картотека. Письма в стальных и картонных импровизированных ящиках я систематизировал по фамилии и адресу. ВИНИК Ричард Л., Шестнадцатая улица. Плюс перекрестная тематическая ссылка: одиночество, деньги, путешествия, зверушки - 2249 подобных категорий.
Сперва я печатал ответы, сидя за своим фанерным столом, на старенькой "Оливетти леттера 32". На это уходило все утро. Потом, когда начали обращаться по телефону и приходить домой, даже больше.
Почта стала накапливаться, мой ящик "Для входящих" превратился в мусорный бак. Невлезающие письма и открытки грудами пылились в бумажных мешках. Я нанял на неполный рабочий день секретаршу. Она закончила курсы стенографии и печатала со скоростью 65 слов в минуту.
Ответы теперь я диктовал. Она сидела за моим столом, миниатюрная девушка из Роквилла, что в штате Мэриленд. Неизменный свитер, подарок дружка, и завтрак в коричневом пакете. Голос у нее был едва слышный, словно шелест пролетающей птички. Я мерил шагами комнату, а она сидела, вся внимание, изготовив карандаш и блокнот.
Ее звали Гейл. Записи она брала домой, печатала там и приносила письма на следующее утро. Я перечитывал их и каждое подписывал, пока Гейл готовила кофе. В удачные дни мы делали до 25 писем, больших, по три-четыре страницы. Диктуя, я не мог удержаться. Я мыслил целыми параграфами.
С телефонными звонками я управлялся сам. У меня было три номера и специальная система, чтобы абонент ждал на линии, Включалась запись моего голоса: "Здравствуйте, сейчас я занят, но после гудка назовите, пожалуйста, свое имя, номер телефона и интересующий вопрос".
Я удлинил шнуры, чтобы, разговаривая, передвигаться по комнате. Это было необходимо. Часто встречались вопросы справочного характера, и мне приходилось заглядывать в книги: "Столица Чада?", "Где находится могила Генри Джеймса?", "Кто победил в бою между Демпси и Танни в 1925 году?"
Моя квартира ломилась от справочников, указателей, статистических сборников, энциклопедий, отчетов. Платяной шкаф был набит документами Главного почтового управления. Одежду я держал в ванной; рубашки и костюмы висели на перекладине для шторки.
Звонил телефон. Он звонил всю ночь и вырывал меня из кошмаров. Мне снилось, что я играю в теннис, а вдоль сетки и разметочных линий толпятся люди; они зовут меня, машут руками, привлекают внимание. Я слышал их крики. Телефон надрывался, будто выкипающий чайник.
- Алле? - доносится приглушенно, издалека.
- Смелей, не волнуйтесь, теперь все в порядке.
Мой голос, мне говорили, действует, как горячее какао. Он сразу согревает звонящего, успокаивает мятущуюся душу.
- Подруга посоветовала обратиться к вам. Она сказала, что вы поможете. Извините, что я звоню так поздно.
Так начинало большинство. Одинокие, потерянные люди в телефонах-автоматах, набирающие номер в угрюмой ночи. Они брели сквозь туманную мглу к белеющим будкам, словно к убежищу, к святыне. Мою фамилию и номер телефона разносили тысячи благодарных, писали на стенах. Я сам видел их на стенах вокзальных писсуаров. Гейл прошептала, что впервые на мое имя она наткнулась в женской раздевалке школьного спортзала.
Всю ночь, пока Вашингтон не отключался устало, телефон ревел как сигнал тревоги. Затем вновь, спозаранку, еще до шести, женщина в слезах кричала: "Черт побери, мне нужен развод! Я с ума сойду с этим человеком! Только развод!"
Я делал все, что мог. Я успокаивал и утешал страдающих, старался вдохнуть в них надежду. Я поддерживал их, информировал и наставлял. Я поучал и проповедовал. Я придавал смелости и сил.
А затем поток меня захлестнул и оставил позади. Я не мог угнаться и безнадежно погряз. Стали поступать иные вопросы, вопросы узконаучного характера. Они требовали глубоких знаний и специальной подготовки. Я не разбираюсь в нейтролептиках, не силен в утилитаризме. Я смутно представляю себе философско-этические проблемы, не чувствую антропологической перспективы.
Началось все очень просто. Девушка в метро. Мы сидели рядом, и она спросила:
- Как мне попасть к Гэллери-плейс?
Легкий вопрос. Достаточно было вымолвить одно слово. Или показать головой. Но мне живется одиноко, у меня нет друзей.
Я достал схему и показал, где делать пересадку. Объясняю я вообще хорошо, не спеша, обстоятельно. Симпатичная девушка с пухлым личиком и улыбчивыми карими глазами Вашингтона не знала. Она рассыпалась в благодарностях - я оказался первым добрым и отзывчивым человеком, которого она встретила в городе. Вашингтон слишком велик, пожаловалась она, и мы заговорили о ее родном Потсвилле, что в штате Пенсильвания.
- Джон О'Хара, - заметил я.
- Это мало кто знает, - пораженно сказала она под сильным впечатлением от легкости, с которой я разбирался в схеме метро и биографиях писателей.
- Я собираю информацию, -пояснил я, - это мое увлечение.
На прощание я сунул ей в руку свою карточку.
Таких карточек у меня тысячи: с именем, адресом и номером телефона. Карточки предлагали людям звонить мне в любое время дня и ночи. В свою пору я оставлял их повсюду, колеся по городу: в церквах, у почтовых ящиков, в залах аэропорта, в вагонах подземки. Я оставлял их там, где люди собирались и ждали.
- Моя подруга, которая познакомилась с вами в метро, сказала, что вы ей помогли.
Еще один робкий голос.
- Я ищу работу. Может...
- Да! Да! - выпалил я в трубку. Я был готов, располагал справочниками и сведениями, объявлениями о найме в "Пост" и "Перечнем профессий" министерства труда. Я приступил к делу.
Она нашла работу немедленно. Буквально на следующий день. С первого же собеседования ее взяли официанткой. В благодарность она рассказала обо мне своим клиентам. Стали звонить другие. Лавина нарастала в геометрической прогрессии. Потом начались визиты.
У меня нет кабинета или приемной. Люди приходили день за днем, сидели на лестнице. Я живу на четвертом этаже, и хвост тянулся на улицу.
Жильцы сетовали, но мои посетители были очень вежливы. Они сидели по одному на ступеньке и не загораживали прохода. Они не мусорили. Некоторые, ожидая очереди, слушали музыку, но только в наушниках, и никогда не танцевали на площадках.
Я принимал два дня в неделю, не укладываясь в отведенные часы. Такой уж мир нас окружает - трудно придерживаться графика. Жизнь не загнать в рамки от девяти до пяти, за час всех проблем не решить. Мы держались за руки, курили. Мы беседовали и предавались воспоминаниям. Люди любят поговорить. Люди наделены даром речи и желанием высказаться. Они не дураки. Я внимательно слушал и понимающе кивал.
Так ко мне пришла известность: человек, под дверью у которого толпятся незнакомцы. Раньше со мной никто не заговаривал; всем было плевать. Теперь я прославился. Обо мне писали в "Вашингтон пост" и "Панораме".
Люди слали мне деньги и просили продолжать благое дело. Я открыл счет и учредил бесприбыльный культурный фонд. Издатели обращались с просьбами написать автобиографию. Я удостоился чести быть приглашенным в Белый дом и жал руку жене президента.
Затем как-то позвонила женщина, связанная с компьютерами и информационными сетями, и предложила помощь. Она взахлеб расписывала новую технику и грандиозные возможности.
Да, ответил я, осознавая свое слабое место. Я безнадежно отстал в переписке. Я даже не мог принять всех, кто ждал у моей двери.
- Мы во сто крат повысим эффективность, - продолжала она увлеченно и напористо. - Ваша производительность резко подскочит.
Ее организация, объяснила она, располагает письмами-полуфабрикатами, ничуть не хуже обычных, устройством, которое будет ставить мою подпись. Мой спокойный голос зазвучит с пластинок и магнитных лент. Я смогу писать книги, публиковать их на иностранных языках. Не думал ли я о китайском, поинтересовалась она. Нет, признался я, но, возможно, из-за нехватки времени. Конечно, она понимает, оттого и предложение помощи; а я, безусловно, не чужд здравого смысла.
Сперва прекратились звонки. Телефон уже не стрекотал среди ночи. В квартире воцарилась непривычная тишина.
Затем установили пульт с записями. С поступающими вопросами работал компьютер. Мой голос давал советы и сообщал нужные сведения. Я сам мог набрать номер, спросить что-нибудь и выслушать свой собственный уверенный ответ. Это было поразительно.
Груды писем исчезли, почтальон вновь стал здороваться со мной. Гейл пришлось отпустить. Я пытался найти ей работу и не сумел, но она позвонила мне по телефону и в тот же день устроилась.
Я продлил приемные часы, но это было напрасно. Люди просто звонили и сразу же получали ответ. Кому охота тащиться на четвертый этаж?
Теперь времени у меня было вдоволь. Я размышлял, выходил на долгие прогулки, смотрел кино, слушал радио. Я слонялся по улицам и улыбался туристам, каждый день тщетно поджидая почтальона.
В прошлом месяце около полуночи внезапно зазвонил телефон, первый раз за полгода, и я схватил трубку. Ошиблись номером. Какой-то мужчина хотел поговорить с Саррой. Я сказал ему, что такой нет, и тут же вызвался помочь найти ее. Я поспешил за справочником, но он не стал дожидаться.
От тишины в квартире дрожат руки.
Позвоните мне!
Перевел В. Баканов.