№1, 2003 г.
ПИСЬМА,
АДРЕСОВАННЫЕ ЧЛЕНАМ ПАРЛАМЕНТАПисьмо первое. О мирных предложениях
Текст переведен по изданию: The Works of the Right Honourable Edmund Burke with a portrait, and the Life of the Author. Vol.VIII London, Thomas M’Lenn, 26, Haymarket, 1823. Letters addressed to a Member of the Present Parliament, on the proposal for Peace with the Regicide Directory of France. 1796. Letter I. On the 0vertures of peace.Я был хорошего, в общем-то мнения, о способностях якобинцев; т.е. не то, чтобы я думал, что они рождены лучшими, чем кто-либо другой; однако, по сильным страстям - и таланты. Они не болеют душой ни об одном отдельном человеке, случись его гибель. Эта установка, вкупе с особым духом свершений, в полную силу развязывает все их естественные склонности. Если у меня есть основания полагать, что мой недруг, который, как он есть, должен желать моей погибели; да к тому же он еще и наделен проницательностью и практичностью, то я должен быть вполне уверен, что в существе его домогательств содержится требование, согласно которому мое уничтожение должно быть непременным.Всего работа Берка состоит из трех писем. Публикуется первое письмо с небольшими сокращениями.
Почему якобинцы кричат о мире? Потому, что они знают, что как только они его получат, они получат все. С нашей стороны, как можно допустить, чтобы были отменены юридические начала, которые столь же неизменны, сколь и законы природы? Как вышло, что теперь, чего ранее не было, люди считают возможным, чтобы ими руководили предводители их же врагов? Разве они не должны содрогнуться при одном только предположении ехать одной дорогой с ними, отдыхать в одном пристанище?
Якобинское меньшинство совершенно не подвержено воздействию тех доводов, которые сродни большей части общества. Следовательно, ничего из сказанного мною им и не предназначено. Чем более я устремляю свои доказательства против их системы для того, чтобы произвести впечатление там, где я желаю сделать это более всего тем, сильнее, я укрепляю их в правоте собственных убеждений. Что касается нас, т.е. всех тех, которые составляют наиболее значительную и, как я называю, наиболее достойную часть людей; то позвольте мне сказать, что нас вряд ли серьезно принимали в расчет, когда призвали к этой самой свободе. Якобинское меньшинство было в избытке снабжено всякого рода источниками и средствами для ведения своих военных действий. Никаких убедительных доказательств, обосновывавших их цели, не приводилось. Все, что было сказано, было ложью, софистикой, пустопорожней болтовней; однако повторялось непрестанно. Дорога прокладывалась ими только в одном направлении; и все они устремлялись только к главным целям своего предприятия. Всем остальным ни во что вникать дано не было; дозволялось только соглашаться.
…После революции Франция попалась в лапы секты, главари которой, по своему произволению, одним росчерком устранили какое бы то ни было упоминание о той самой юриспруденции, о которой доселе Франция имела примерно такие же представления, как и любая другая цивилизованная страна. А ведь в той самой, прежней юриспруденции заключались элементы и принципы законоустроения наций - великого связующего начала всего человечества. Упразднив закон, они упразднили и все юридические школы и корпорации; и я не слышал, чтобы где-нибудь, кроме Франции, в Европе ли, Азии или даже в Африке… наблюдалось нечто подобное. Ни один человек, осведомленный в государственном или гражданском праве, не догадается, чем же руководствуются в своих решениях французские власти; и никакой профессор из университета, никакой судейский никогда не растолкуют Вам, что во Франции есть закон, а что - беззаконие. Там не просто отказались от всех своих прошлых договоров; они вообще отвергли то самое международное право, согласно которому договоры имеют хоть какую-то силу. Они совершенно сознательно поставили себя вне закона, силою своей власти поставив вне закона все другие страны.
Вместо религии и права, благодаря которым некогда они входили в состав христианского мира, они взгромоздили собственное республиканское устройство на следующих трех основах, которые в корне отличны от всего того, на чем зиждется европейская общественность. Это - цареубийство; якобинство; и атеизм; и во всех своих последующих действиях они неуклонно следуют этим началам.
Если меня спросят, что я подразумеваю под этими терминами, т.е. под “цареубийством”, “якобинством” и “атеизмом”, а также под всем тем, что этому сопутствует и что учреждается на этой основе, то я отмечу следующее: я назову государственный строй основанным на цареубийстве, если его представители считают главным, подобным неизменному закону природы, право человека, согласно которому любое правление, кроме демократического, это - самозванство. (Ничто так не удручает, как то, что они распространяют эти принципы, уничтожая общественную жизнь в тех странах, в которые хотели бы проникнуть. Судите об этом по следующему их разрушительному кодексу: “Национальная Конвенция, выработанная после прослушанных докладов, сделанных комитетами финансов, обороны, международных отношений совместно и верных принципам национального суверенитета, которые не позволят им признать никакой орган власти, ему противоречащий и т.д., и т.д. Декрет по отчету Камбо. 18 декабря 1792 г.”; см. также и последующие заявления). Согласно такому подходу, все короли как таковые - это самозванцы, подлежащие казни вместе со всеми своими чадами, домочадцами, женами и т.д. Это государственный строй, который последовательно претворяет в жизнь все эти принципы, который, отменяя любое проявление религии, выбирает самый преступный образ действия в виде насилия-цареубийства - государственной измены, призванной, подобно пиру во время постоянной чумы принуждать всех людей любоваться тем, что я называю цареубийством как узаконенным учреждением.
Якобинство - это восстание тех неуемных самородков в той или иной стране, которые выступают против собственности. Когда частные лица объединяются в организации, направленные на устранение существовавших ранее законов и институтов своей страны; когда они обеспечили себя армией, изымая в пользу неимущей черни состояния исконных и законопослушных собственников; когда государство признает подобного рода действия; когда оно не наказывает, присуждая конфискации за преступления, а, напротив, использует преступления для того, чтобы проводить, в свою очередь, конфискации; когда всю свою мощь и возможности оно использует против собственности, осуждая на убой или как-нибудь еще тех, кто борется за прежние порядки, а также свои законные, доставшиеся по наследству и причитающиеся ему владения - вот это все я называю учреждаемым сверху якобинством.
Учреждаемым сверху атеизмом я называю ситуацию, при которой любое государство, как таковое, отказывается признавать существование Бога как нравственного Правителя Мира; Когда Ему отказывают в религиозном или моральном почитании; когда Христианская религия отменяется регулярно выходящими указами и преследуется - холодно, непримиримо и с непреходящим озлоблением с помощью конфискаций, тюремных преследований, ссылок и смертных казней всех Ее представителей; когда церкви повсеместно закрываются и идут на слом; когда несколько сооружений подобного рода все же оставляют, но делают это всего лишь для того, чтобы самым неслыханным образом и повсюду прославить тех своих выродков, грехи и преступления которых не сравнимы в истории человечества ни с чем и к которым всякий другой человек не может питать ничего кроме глубочайшего отвращения, полагая при этом, что они - жесточайшие противники законности как таковой. Когда на место религии, включающей идеи общественной благожелательности и личной самоотверженности в посрамление любой религии они устанавливают нечестивые, богохульные, непристойные театрализованные обряды в угоду своим порочным и превратным соображениям, когда воздвигаются капища, олицетворяющие их собственную испорченную и кровавую республику, когда устанавливается, что школы и семинарии портят человечество за общественный счет и делают это из поколения в поколение, в соответствии с этими их ужасными кощунственными правилами; когда выведенные из себя непрестанными страданиями и воплями людей страждущих и жаждущих религии, все-таки разрешают ее, как своего рода неизбежное зло, которое следует терпеть - то это я и называю учрежденным сверху атеизмом.
Когда к этим установлениям цареубийства, якобинства и атеизма вы добавите и соответствующий набор средств, то становится совершенно очевидным, что у мыслящего человека не может быть никаких сомнений относительно жесточайшей бесчеловечности всей системы. Ее приемы - куда важнее каких бы то ни было законов. Более того, именно от приемов господства и зависят законы. Законы по случаю, затрагивают интересы людей иногда там, иногда здесь, иногда - сейчас, а иногда - потом. А вот приемы - это то, что постоянно беспокоит нас или же, напротив - утешает, повреждает нам или способствует нашему совершенству, возбуждает или успокаивает; от них мы или дичаем или становимся лучше; другими словами, действуя непрестанно, твердо, повсеместно, хотя и незаметно, они подобны воздуху, которым мы дышим. Они влияют на саму нашу жизнь, сообщая ей свои форму и цвет. И в зависимости от своего содержания, они направляют и определяют, а иногда и вовсе устраняют те или иные нравы. Это новейшим французским законодателям было известно; поэтому одним и тем же способом и одной и той же властью они установили набор приемов - самых разнузданных, продажных и распутных из тех, которые когда либо были известны; но, в то же время и самых грубых, свирепых, диких и жестоких.
Революция ничего, нет, совершенно ничего - идет ли речь о брошенной фразе или жесте, фасоне шляпы или о модели башмака - не оставила на откуп случаю. Все вошло в пределы замысла и властям до всего было дело. Все вспомогательные средства, которые только можно вообразить, были поставлены на службу этой невообразимой системе слабости и порока, и все они были использованы. Возвышенные чувства, любовь к славе, любовь к Отечеству были превращены в средства самозащиты и поощрения системы. Все виды зрелищ и представительств, способных воспламенить и возвысить воображение и повлиять на нравственное чувство, были пущены в оборот. Иногда для пользы дела в ход шла массовка из четырех с половиной или шести сотен пьяных женщин, которые в буфете Ассамблеи требовали смерти собственным детям - роялистам и конституционалистам. Иногда же выпускали шайку подонков, звавших себя “отцами” и требовавших покарать своих сыновей; все они орали о том, что у Рима был всего лишь один-единственный Брут, а вот они могут выставить не меньше пяти сотен. Но были места, в которых они меняли свое обличье и глумливо требуя обратного, превращались в сыновей, требующих покарать своих родителей. Основание их республики построено на нравственных парадоксах. Патриотизм у них всегда противоестевенен, т.е. чудо. Все те примеры - сколько их ни было в истории, - действительных или мнимых, но весьма и весьма сомнительных с точки зрения выражения ими интересов государства; всеядных в моральном отношении; потрясающих своим неразумием, от которых в ужасе отворачивается сама природа - все они без исключения приводятся якобинцами в назидание собственной молодежи, как примеры для подражания.
Все их дела противны тому, что принято у мудрых законодателей всех тех стран, в которых добродетели ставятся выше животных вожделений, а инстинктам приходят на смену возвышенные нравы. Они же, напротив, без всякой пощады с корнем вырывают из умов людей все, что еще есть доброго и благородного. Их культура всегда берет за правило менять добродетель на порок. Якобинцы полагают, что истинной ценностью для государства обладает только доблесть, связанная с насилием над человеческой личностью. Все их новые учреждения (и все то новое, что с ними связано) разрушают сами основы нашей общественной жизни. Другие законодатели, зная, что семья - главная ячейка всех взаимосвязей, всячески ее превозносят, объявляют священной. Христианская религия, утверждая моногамию и объявляя такой порядок незыблемым, этим самым делает для мира, счастья, обустройства и цивилизации больше, чем это делает Божественный Промысел в какой бы то ни было еще области мироздания.
Совсем другого направления стали придерживаться в синагоге Антихриста, я имею в виду ту самую кузницу и рассадник всяческого зла, секту, которая возобладала в Конституционной Ассамблее 1789 г. Еще тогда те оборотни привели в действие огромные, если не большие, чем сейчас, силы, оскверняющие и низвергающие государство, которое другие законодатели считали святым и достойнейшим началом. В своей очень странной, так и неопубликованной официально декларации, они объявили, что семья основана на общественном, гражданском договоре. Это было их обычной уловкой, которая заключалась в том, чтобы их замыслы оглашали определенные ничтожества, которые делали это чаще всего в трактире. То, что подлежало серьезнейшему обсуждению на ассамблеях, распространялось (и довольно театрально) за стойками в закусочных. Одну из таких ролей сыграла продажная женщина, которой было присвоено эффектное имя “матери, никогда не бывшей женой”. И вот это существо объявляет об “отменах” тех самых “неправоспособностей”, которые всегда налагались на незаконнорожденных во всех цивилизованных странах. Потому так мало и было незаконнорожденных! Продажные из Ассамблеи сделали из продажной женщины с улицы куклу и наделили ее санкцией на величайшее бесстыдство.
В дальнейшем в соответствии с заложенными подобного рода принципами и властными приемами незаконнорожденные спустя короткое время становятся полноправными субъектами в юридическом смысле этого слова. Как бы продолжая дело первых авторов своей конституции, последующие ассамблеи делают возможным развод, заключаемый по произволению и к полному удовольствию одной из сторон, При этом другой стороне делается всего лишь устное уведомление об этом в течение месяца! При этом матримониальные связи превращаются в конкубинат, что, я полагаю, покоробило бы даже любого бездомного подонка в Лондоне; даже если у него подружки - на каждом углу, так нагло не выставит вон свою жертву за дверь. И действительно, было что-то от распутного равенства в том, чтобы наделить женщину такой же властью. Причина, по которой был подписан подобного рода указ была столь же беспутной, сколь и само это действие; объявили о том, что женщина слишком долго страдала от тирании родителей и мужей. Здесь нет никакой необходимости говорить о тех ужасных последствиях полного изъятия одной из сторон из под покровительства и защиты другой стороны, которые оказались незамедлительными.
Практика разводов, хотя и разрешенная в некоторых странах, не поощряется нигде. На Востоке полигамия и разводы несовместны, хотя обычай и подправляет законы. В Риме, несмотря на всеобъемлющий характер законов, было только три повода для развода (а) смерть одного из супругов, б) утрата свободы одного из супругов, в) развод по причине неверности, покушения на жизнь или какое-то другое виновное действие, совершенное одним из супругов. Произвол здесь был исключен совершенно; несмотря на сотни лет юридической практики - здесь не наблюдается ни одного исключения из правил. Когда же нравы римлян были поколеблены и законы стали не такими строгими; последние всегда бредут вслед за первыми, когда неспособны повелевать и побеждать.
При таких условиях законодатели пороков и преступлений с удовольствием заметили всякого рода подтверждения, позволяющие им принимать по произволению свои предписания; при этом выражалась надежда, что позволение будет очень редко использоваться. Они прекрасно знали, что в жизни истинно совсем другое; и делали все, чтобы законами правили обычаи; а не наоборот. И их закон о разводе, как и все их законы, вовсе не был направлен на то, чтобы облегчить все, что связано со сложностями быта; нет, он вел ко всеобщему повреждению нравов и ко всеобщему нарушению связей в социальной жизни.
Наблюдение за подобного рода действиями, поощряющими стремление к беспорядку - дело весьма любопытное. Передо мной бумага из Парижа, в которой, соответственно, содержатся данные о рождаемости, регистрации браков и смертности. К счастью, в цивилизованных странах данные о разводах никогда не занимают первые позиции. Поразительно, но при якобинцах эти данные не только начинают занимать первые места, но и становятся предметом гордости. В первые три месяца 1793 года количество разводов в Париже достигло 562, а заключенных браков было 1785. Другими словами, пропорция разводов к бракам составила отношение не меньше, чем один к трем; это беспрецедентный, я считаю, случай в истории человечества.
Я сделал запрос в соответствующей структуре Палаты Общин (Doctors Commons) относительно количества разводов (которые таковыми без постановления парламента не являются; в этом случае - это раздельное проживание супругов) и обнаружил, что все разводы, зарегистрированные в течение почти что сотни лет - лишь одна пятая того, что произошло в одном лишь городе Париже за три месяца.
Я продолжил свое исследование по этому городу и просмотрел данные за несколько последних месяцев; наконец, я просто-напросто устал и остановился - пропорция осталась прежней. Позже, как я слышал, якобинцы задумали пересмотреть эти законы, но, как известно, ничего подобного сделано не было. Создается впечатление, что брачный контракт - совершенно новое явление в мире - вообще не имеет никакой законодательной базы. Отсюда вывод, который мы можем сделать с полной уверенностью - во всех областях жизни у якобинцев царит полная неразбериха. При якобинцах во Франции беспорядочные половые связи не осуждаются; браки сведены к подлому конкубинату; считается позволительным, когда дети режут глотки своим родителям; матерям говорят, что нежность - отжившая черта характера; куда важнее партийная принадлежность, ради которой без всяких угрызений совести можно кровавыми руками тянуть кишки из тех, кого породила ваша же утроба.
К этому добавим еще и практику каннибализма, к которой должным образом и с полным знанием дела прибегают разного рода их группировки в отношениях друг с другом. Под каннибализмом я понимаю такие трапезы, на которых в виде разного рода блюд подаются жестоким пирующим части тел убиенных ими жертв. При этом все это запивается кровью тех же самых жертв. Впрочем, иногда перед смертью жертву заставляют выпить кровь забитого на их глазах родственника - на потеху палачам. Но под каннибализмом я понимаю вот еще что: якобинские надругательства - отвратительные, бесчеловечные, не имеющие ни малейшего оправдания - над телами убиенных ими жертв.
Что касается тех, кого обрекают умереть естественной смертью, то и их лишают последней радости утешения, признанной человечеством - речь идет о праве на погребение, которое несет в себе надежду. Этому праву, казалось, человечество научила сама природа, и оно присуще всем народам на земле. Это право облегчает боль утраты; оно как бы преодолевает немощь смертного существования. Якобинцы бесчестят человека при его появлении на свет; они порочат и порабощают его в течение всей жизни; а на ее закате ему отказывают в достойном завершении существования.
Пытаясь убедить людей в том, что они ничем не лучше обыкновенных животных, якобинцы делают это силою всех своих институтов власти и действительно низводят людей до животного состояния дикости, ярости и жестокости. Для этого их верхушка объединяется и дисциплинируется таким образом, что свирепость их действий даже не с чем сравнить в истории. При этом воспитание свирепости - дело совершенно сознательное, и для этого поощряют самые низменные, грубые качества вкупе с теми пороками, которые в общем и целом как раз и порождают бесчинное и разнузданное человеческое существо. Впрочем, самой природе в их системе места не остается.
То, что ожесточает их сердца - развращает их нравы. Справедливый суд вытеснен революционными трибуналами; в церквях - тишина; это скорее мертвые памятники религии, которая отлучена от общественной жизни; зато не менее девятнадцати или двадцати театров, больших и малых, отданных на потеху черни, каждую ночь переполнены до отказа. Там - песни, танцы, пантомима и буффонада, смех и беспутное веселье, как будто бы кругом не голод, голь, нищета, убийства, слезы и крики о помощи, а спокойные и безмятежные времена карнавалов и маскарадов. Мне достоверно известно, места, на которых еще только что стояли эшафоты и плахи, а кровь жертв, проливаемая палачами, брызгами разлеталась на зрителей; так вот, эти площади подчас тут же освобождались для цирковых представлений, во время которых та же публика наслаждалась танцами дрессированных собачек.
Я думаю все мы единодушно и даже без всякого предварительного уговора сделаем одни и те же пометки на всех их художествах, которые, правда, творились с отнюдь не художественными намерениями, однако оказались достаточными, чтобы показать особенности общественной жизни во Франции. В Париже неприятно поражает то, что местные нравы не имеют уже никакого касательства к отточенным манерам бывшей империи, когда пороки смягчались отменным обхождением, а роскошь, хотя и не осуждалась, но все же была элегантной. А это общество - логово разбойников-контрабандистов, объявленных вне закона, на каком-нибудь глухом приграничном полустанке; непристойная таверна для разгульной блажи бандитов, наемных убийц и их отпетых любовниц; и все это вперемешку с напыщенными пьесами, продажными бродячими театрами, пошлыми куплетами о добродетели, исполняемыми вслед за разнузданными руладами. Другими словами, перед нами все прелести образа жизни совершенно падших существ.
Эта система жизненных правил уже по самой своей сути враждебна любому обществу, строящему свое существования на порядке и нравственных обязательствах; всякий, кто живет рядом с таким беспокойным соседом - не может чувствовать себя в безопасности. И если бы было узнано, что где-то на окраинах какого-то государства допускаются такие вертепы, то каждый благонамеренный гражданин был бы в праве обязать свое правительство покарать подобных проказников. Но что делать, если правительство заодно с подобным вертепом? И вот такое правительство призывает наше правительство пасть перед ним ниц, смириться с безудержной ненавистью, т.е. внимать голосу гуманности, как это явствует из всего вышесказанного!
Да, мы столкнулись с опасными и лживыми устремлениями, но тем яснее мы должны осознать нашу обязанность, связанную с тем, чтобы противопоставить всему этому истинные устои жизни. Во время переговоров с другими народами и государствами мы очень часто основное внимание уделяем тому, что второстепенно. Мы слишком усердны, когда речь идет о формальностях во время переговоров, но где же мудрость в наших действиях, когда нужно просто-напросто довериться искренним чаяниям людей? А ведь только в этом случае они пойдут за нами! Но очень часто интересы бывают корыстными и губят любое предприятие; страсти сводят и то, и другое на нет. Безоглядное доверие, оторванное от знаний человеческого естества сделает беззащитным кого угодно. Людей не привяжешь друг к другу бумагами и печатями. Их влечет друг к другу сходства, согласие, симпатии. И все это так же справедливо для народов, как и для отдельных граждан. Ничто так сильно не укрепляет взаимную приязнь между разными нациями, как сходство в законах, привычках, обычаях, склонностях и жизненных правилах. Во всем этом куда больше силы, чем в каких бы то ни было договорах. Это обязательства, начертанные в сердцах. Они влекут человека к человеку даже если те друг друга совершенно не знают и даже вопреки их намерениям. Секрет состоит в том, что невидимая, но необоримая скрепа, влекущая людей со схожими привычками друг к другу даже когда их изменчивое и превратное естество понуждает их к лукавству, склоке и дракам по поводу значений слов, написанных в договорах.
Что касается войн, то они конечно плодят неправду и насилие; но в то же время, только с их помощью можно установить справедливость между народами. Мы не может обойтись без войн. Те, кто говорит обратное, убеждая нас, не убеждают самих себя. Одним из величайших достижений человеческой мудрости - смягчить то зло, которое мы не можем устранить. Согласия и сходства, о которых я говорил, конечно же не могут обеспечить, как и что бы то ни было, истинную веру и смирение, однако они способствуют смягчению нравов и примирению. При сходстве взглядов в мире больше мира, а в войне - война утрачивает саму себя. Я скажу больше. Бывали времена, когда государства, установившие между собой мирные отношения, в действительности были более разделены по сравнению с более поздними временами, когда в Европе многие страны вели долгие и кровавые войны. А причина всего этого - в существующем в Европе повсеместно сходстве религий, законов и обычаев. В своей основе все они едины. Исследователи в области государственного права называют это содружеством собранных вместе наций. И у них есть на то основания; действительно, речь идет об одном государстве с единой основой всеобщего права хотя и с различиями в местных привычках и отдельных установлениях.
Народы Европы имеют одну и ту же Христианскую религию, соглашаясь в ее основах и немного отличаясь в обрядах и второстепенных трактовках. Вся политика и экономика любой страны Европы происходит из одних и тех же источников. Это - древнегерманское или готское каузальное право; это - феодальные институты, которые следует рассматривать как производное этого права; а в целом было исправлено и уточнено, приведено в единое целое с помощью Римского права. Именно с тех пор возникают разного рода упорядоченные образования-государства во главе с монархом или же без оного в каждой европейской стране; там, где преобладали монархии никогда не было деспотизма. И даже там, где монархии больше нет, дух европейского монархизма все еще остался. Эти страны продолжают оставаться странами-государствами; это означает, что там есть классы и сословия, различие состояний в том виде как это было при монархической власти или что-то вроде этого. Действительно, властные структуры продолжили свою жизнь в республиках и подчас даже с новой силой. Из всех этих источников появилась система правил поведения и даже образования, которые были одинаковыми на всей этой территории величиной с четвертую часть мира; а то, что сближало, то и смягчало, согласовало все целое. Почти что не было отличий в университетском образовании молодежи: это касается и организации работы факультетов, и состояния наук, или более свободного и лучшего общего образовательного уровня.
Исходя из всех сходств и взаимосвязей, исходя из рассмотрения форм и стилей жизни, можно сделать вывод о том, что европеец не чувствовал себя чужим в Европе - ни в одном из ее уголков. Были различия, но они скорее услаждали и развивали разум; обогащали воображение и смягчали сердца. Когда человек отправлялся путешествовать, лечиться, отдыхать, работать или еще по какой-нибудь надобности, то, выехав из своей страны, он, в то же время, нигде не ощущал себя совсем уж на чужбине.
А вот вся совокупность новых правил, политических схем, может быть расценена как вполне отчетливая и ясная попытка честолюбцев враждебно и систематически отвергнуть все ценности европейского мира. Именно так поступают наиболее последовательные сторонники отъединения - якобинцы, отрывая себя и свою республику от прежних обычаев, идей - религиозных, правовых, нравственных, социальных этого цивилизованного мира. Причем делается это с упором на насилие. И дело обстоит не так, что происходит разрыв с прежним правительством; нет, делают ставку на раскол-схизму с целостностью, в которой отвергают все - и малое и большое. Однако, хотя дело и зашло слишком далеко, но я все же надеюсь на то, что пролом оказался таким запутанным, что полностью оборвать все связи все-таки не удалось и не удастся; может быть это входило в общий замысел, а может быть по причине “сопротивления материала”, но многие связи сохранились; хотя доверие - уже нарушено и даже разрушено в принципе.
Этот насильственный разлом в общественной жизни Европы был сделан (даже если об этот не только не говорится, но даже отрицается) или же для того, чтобы заставить человечество принять новую социальную систему, или же принудить его, по каким-то причинам, жить в состоянии постоянной вражды с системой настолько могучей, какую только знали в истории. Мог ли хоть кто-то хотя бы вообразить и нет ли в самом предложении такой ужасной альтернативы правления некоего жестокоумия, поскольку подразумевается, что люди, подчиняясь власти, имеют право действовать на своей земле без всякого принуждения! Что касается права действовать где бы то ни было по своему произволу без всяких моральных уз, то такого права нет! Люди никогда не находились в полной отделенности друг от друга. Это не свойственно нашей природе. Невозможно даже вообразить, как это можно предпринять целую сумму действий и никак при этом не повлиять на окружающих. Тем более, не нести при этом ответственности за свое поведение. Сами ситуации, в которых люди участвуют - уже они сами производят правила и основные принципы ответственности и как бы намечают направления, по которым возможно их правовое разрешение.
При этом отдаленность в пространстве вовсе не отменяет обязанностей и прав людей; просто от этого некоторые их действия невыполнимы. Отдаленность в пространстве очень часто даже как бы смягчает отрицательные последствия той или иной порочной социальной системы. Но бывает, что пространство не играет никакой роли и тогда права и обязанности становятся главенствующими. Известно, что специалисты в области государственного права очень часто заимствуют разного рода аналогии, на основе которых они строят право международное, из частного, гражданского права. Не все гражданские законы являются позитивно-историческими. Есть и предварительные абстрактные заповеди разума, которые, будучи универсально справедливыми, являются и универсально применимыми. Практически все преторское право таково. В конце концов есть Право Добрососедства, согласно которому, человек никогда не может быть полным хозяином на своей же собственной территории. Когда сосед рядом со своими владениями видит новое сооружение, которое внушает ему досаду, он волен подать в суд и от судьи зависит - оставить постройку или перенести. В этой связи отметим, что семейное право более четко и ясно; в нем содержится много мудрых норм, которые, ничего не разрушая, регулируют и ограничивают в разумных рамках право собственности с помощью права соседства. Запрещено все, что наносит ущерб соседу. Этому посвящен такой важный закон преторского права как “De novi operis “nunciatione””. Он основан на принципе, согласно которому нельзя использовать частную свободу человека против его же частной собственности, если его сосед видит в этом для себя ущерб. Это закон денонсации и он не имеет обратной силы. Это - предупреждение того, что называют damnum infectum, damnum nondum factum, т.е. ущерба ожидаемого, но не совершенного. Даже если отчетливо заранее осознается, опасно ожидаемое новшество или нет, судья вправе выписать запрещение на него, пока не будет вынесено окончательное определение. Это быстрое вмешательство основано на принципах, выгодных для обеих сторон. Закон является превентивным, поскольку он затрудняет нанесение вреда и пролитие крови. Таким образом, лучшим и справедливым является тот закон, которые опережает, предупреждает зло, предлагает средства к возмещению ущерба…
…Таков закон гражданского добрососедства. Но где найти законного судью в деле между двумя независимыми странами? Естественным судьей здесь будет само добрососедство. Оно превентивно, т.к. само склонно защищать свои права. И подчас, чтобы исправить положение, готово отомстить за их нарушение. Предполагается, что соседи компетентны относительно действий друг друга. Vicini, vicinorum facta presumuntur scire. Этот принцип так же справедлив для целых стран, как и для отдельных граждан. Он главенствовал на большей части территории Европы. Это была обязанность, и ее осознавали; это было право, и его защищали. Предупреждалось любое опасное новшество, способное принести неприятности. (Такого положения дел нет в одной только Франции, т.к. все соседние державы терпят ущерб; отсюда их право, которое налагается на них в виде обязанности остановить развитие зла, посягающего на основные принципы, с помощью которых человечество объединено и благоденствует в условиях гражданского общества. Декларация, 29 октября 1793 г.). О важности новшеств и вреде неприятностей они, будьте уверены, судят с полным знанием дела; это - входит в их компетенцию. Они всегда и везде действовали подобным образом. То, что в гражданском обществе является основой действия, в политике - основа войн. Однако упражняться в этой области - дело характерное скорее для нравственной сферы. Предметом зрелых размышлений должно быть все - и ходатайства в гражданском обществе, и войны в мире политическом. Нельзя там или сям выхватить из общей цепи то или иное отдельное начинание и тем ограничиться. Вред познается только в совокупности. Всякое размышление оставляет свой след; всякий замысел тоже непременно оставит отметину, а у преступного намерения всегда есть какой-то показатель; у честолюбия - свои приметы; у тела - свои силы, как у ума - наклонности. Соберите все эти обстоятельства или хотя бы важнейшие из них вместе и добрососедство проявит свою компетентность и рассудительность в полной мере.
…Я знаю, что все, что я сказал по поводу антисоциальной сути и прочих нововведений республиканцев, по поводу невозможности с ними мира, встретит отпор и мне скажут, что принципы, схемы, государственное устройство, нравы и даже заветы и основы того или иного государства вообще становятся несущественными, как только речь заходит о вопросе мира или войны между двумя странами. … Я не обращаю внимания на подобного рода возражения, поскольку знаю откуда (как было уже мною показано) они исходят. Возражать подобного рода критикам - только зря тратить время; однако обосновать свою позицию я должен хотя бы потому, что лживые призывы к миру способны оказать впечатления на тех, кто не видит, насколько опасны эти призывы. Если необходимая война считается ненужной, то надо хотя бы показать, что нет никакой нужды устанавливать никчемный и даже гибельный мир.
…И нет никакого оправдания тому министру, который вопреки нашей безопасности идет у нас на поводу, уверяя нас при этом, что это наше собственное дело. Тот, кто не схватил самоубийцу за руку - сам повинен в убийстве. Тот, кто привык действовать в темноте - не может действовать свободно. Когда нашим правителям стало ясно, что наши желания - в разладе с нашими помыслами - им не следовало превозносить первые в ущерб последним. Значимость государственного деятеля состоит в том, что его око видит дальше, чем видим все мы вместе взятые. Он способен лицезреть целое в его совокупности, тогда как мы способны судить только о частях, да и то, не сознавая при этом необходимые взаимосвязи. Министры - не столь наши естественные правители, сколько наши естественные предводители. Разумное слово, преподанное ясно и решительно - сила могучая: но то же самое слово в устах законной власти - сила, я знаю доподлинно, вообще необоримая.
Я допускаю, что интересы государства не позволяют, по многим причинам, раскрывать истинное состояние общественных дел. В этом случае - молчание и человечно, и разумно. Достойно ожидать народного доверия, когда разумные принципы находят свое воплощение в общественной жизни. Я бы сделал тут такое уточнение: основания практических мер, составляющих только часть плана, разглашать не стоит; а вот стратегические, общие основы политики, на которых, собственно, весь план и строится - хотя и редко, обсуждать надо. Те, кто не имеет перед собой общей картины - зовите их политиками, зовите их простыми людьми, зовите их как хотите, не обладают очень важными государственными качествами - навыками юриста. Нужно, чтобы были видны не только достоинства, но и трудности любого предприятия. Это должно быть сделано: и это все, что может быть сделано. Когда перед нашими глазами представлено истинное положение вещей, а мы при этом вершим дела вслепую, опрометчиво прибегая к насилию, отталкивая друзей и ввергая свою участь в руки будущих да к тому же еще и непримиримых врагов, - вот тогда, и только тогда, министры предстанут перед судом Божьим или человеческим - это уж как придется.
…Когда я не соглашаюсь с теми, кого я уважаю, я должен полностью прояснить свою позицию. Я не должен авторитету противопоставлять авторитет - в данном случае свой. Дать разумное обоснование - не значит восстать против власти. Разум и власть не всегда сопутствуют друг другу. Разум - это любовь к курии (имеется в виду собрание знающих, компетентных специалистов. В Древнем Риме - совокупность 10 патрицианских родов, 10 курий составляли трибу; так же называлось и здание, в котором собирался римский сенат. - прим. пер.), но только для тех, кто говорит свободно, а не как прокурор-обвинитель. Он дружит с тем, кто предлагает на суде что-нибудь полезное, не задумываясь при этом насколько, с юридической точки зрения, могут быть выполнены все формальности. Эффективность вырастает из компетентности. И я буду выполнять тот план, который начертан мною в этих письмах.
Перевод с английского В.И. Шамшурина
