VIVOS VOCO: М. Молчанов, "РЕВОЛЮЦИЯ НА ГИЛЬОТИНЕ"

Французский национальный праздник 14 июля - день взятия Бастилии - отмечается по традиции военным парадом на Елисейских полях, а потом народным гулянием. На площадях и улицах французских городов танцуют до утра. Величественная "Марсельеза" сменяется задорной, бесшабашной "Карманьолой"...

Но вот уже третий год что-то омрачает этот замечательный праздник. В прошлом году французский сатирический еженедельник "Канар аншене" в связи с национальным праздником поместил карикатуру, на которой изображено, как 14 июля по Елисейским полям мимо правительственной трибуны маршируют солдаты и один из них говорит соседу: "В будущем году восстановят Бастилию!"

Прошел год, и хотя до этого дело не дошло, с Великой французской революцией происходит нечто странное. Не проходит и недели, чтобы в нее не бросили очередной камень. В июне Пьер Моруа, социалист, еще недавно премьер-министр Франции, заявил, что "путь Революции больше не является путем Франции", Ведущий теоретик журнала "Пуэн" Жорж Сюффер утверждает, что "революция 1789 года не является такой, какой она была раньше". Регулярно воспроизводятся старинные злобные карикатуры врагов революции. Дважды в этом году крупнейшие иллюстрированные журналы ("Пуэн" и "Экспресс"), словно сговорившись, поместили красочную гравюру былых времен, призванную вызвать отвращение: у подножия двух гильотин - груда обезглавленных тел, которую попирает торжествующий санкюлот, жадно пьющий кровь казненных...

Такие образы мелькают все чаще. Дамский журнал помещает старинное изображение убийства Шарлоттой Корде друга народа Марата с подписью, поясняющей, что "юная героиня" убивает "тирана"! Телевидение показывало весной специальную передачу об ужасах революционного террора...

Ср. две отечественные статьи об убийстве Марата - V.V.

Все дело в том, что кампанию по развенчанию великой революции раздувают в связи с предстоящим в 1989 году ее 200-летним юбилеем. Один из обеспокоенных происходящим французских историков с тревогой спрашивает в газетном интервью, во что же превратится 200-летие: "будет ли это прославление революции или приведение в исполнение вынесенного ей смертного приговора"?

Французскую революцию 1789 года. перевернувшую все во Франции, а в течение XIX века сокрушившую феодализм и утвердившую прогрессивные буржуазно-демократические порядки во всей Европе, сейчас выворачивают наизнанку и изображают абсолютным злом. Твердо и точно установленные исторические факты. оценки событий, идеи великой исторической драмы подвергают фальсификации. извращению, клевете с яростью и страстью, сравнимыми с огнем бурных дебатов, некогда разгоравшихся в революционном Конвенте. Воображают, что можно стереть в памяти людей возвышенные представления о революции, которая стремительно неслась от успеха к успеху, с ее драматическими, ослепительными эффектами. Ныне льется не кровь из-под ножа гильотины, а всего лишь потоки лживого красноречия, превращающего в жалкий фарс величественную трагедию, оказавшуюся, несмотря на двухвековую дистанцию, необычайно злободневной и близкой тревожным заботам наших дней.

"Покажи мою голову народу. Она стоит этого!" - гордо сказал палачу на эшафоте великий трибун революции Дантон за мгновение до того, как нож гильотины отрубил ему голову... А теперь нам показывают такой неузнаваемо изуродованный облик Французской революции, что, если бы каким-то немыслимым чудом ожили Робеспьер или Сен-Жюст, Дантон или Демулен, как и другие герои революции, то на их благородных лицах появилась бы горестная гримаса отвращения к неблагодарности некоторых их, мягко выражаясь, потомков... Осуществляется небывалая по размаху попытка поругания, уничтожения священного для человечества принципа. самой идеи не только французской, но и любой революции как главной движущей силы, орудия извечного стремления человечества к всеобщему счастью.

ОТРЕЧЕНИЕ

Сначала все было прилично и достойно. В сентябре 1981 года президент Франции объявил, что празднование 200-летия Великой французской революции должно быть проведено "на высоте самого события". Тогда же он официально выдвинул Францию кандидатом на проведение Всемирной выставки в 1989 aiao, посвященной празднованию 200-летия революции. Руководствуясь прецедентом и стремлением превзойти его - Всемирной выставкой, проведенной в конце прошлого века по случаю 100-летия Революции. Для того времени выставка была грандиозной: ее посетили около 30 миллионов человек. Главное сооружение выставки - Эйфелева башня - до сих пор является одной из достопримечательностей Парижа. Предполагалось, что новая Всемирная выставка намного превзойдет своей грандиозностью и помпезностью выставку прошлого века. Рассчитывали, что ее посетят более 60 миллионов человек.

Упустили из виду одну весьма существенную деталь: разницу в положении класса буржуазии в конце прошлого века и века нынешнего. Как известно, развитие и утверждение Великой французской революции было прервано в июле 1794 года контрреволюционным переворотом 9 термидора, гибелью наиболее передовых ее руководителей - монтаньяров. Вскоре воцарилась империя Наполеона, сохранившего от революции только то, что было выгодно буржуазии. После краха этого прославленного авантюриста вновь утвердилась в 1815 году реставрированная династия Бурбонов. Ее сменило правление короля Луи Филиппа Орлеанского, потом родилась империя Луи Бонапарта,

Потребовались еще три революции - 1830, 1848, 1870 годов, почти сто лет - чтобы день взятия Бастилии. 14 июля. стал национальным праздником, а "Марсельеза" - официальным гимном III республики.

В то время большинство буржуазных республиканцев принимало знаменитую формулу самого красноречивого французского историка Жюля Мишле: "Перед лицом Европы Франция всегда будет иметь только одно незаменимое имя, которое является ее истинным вечным именем: Революция". То, что так писал Мишле. историк-романтик, пламенно любивший Францию, а главное - ее народ, - это понятно. Важнее другое - лидер крупнейшей левобуржуазной партии Жорж Клемансо говорил тогда: "Нравится это нам или это нас шокирует, Французская революция - это единый блок, от которого ничего. нельзя отнять, ибо историческая истина этого не позволит",

Правда, и в конце прошлого века хватало злопыхателей, изливавших свою ненависть к Революции в многотомных сочинениях. Но им тогда мало кто придавал значение, и чаще всего их воспринимали как курьез. История же шла непоколебимо своим путем, тем самым, блестящим началом которого была Великая революция конца XVIII века. Если в ней участвовало три сословия, то теперь на сцену выступает четвертое сословие - организованный рабочий класс. А в 1917 году мир испытал новое, еще более грандиозное потрясение - произошла величайшая русская революция XX века, поднявшаяся на более высокую социальную ступень исторического прогресса.

Сразу после ее победы по предложению В. И. Ленина в Москве был воздвигнут памятник самому знаменитому из французских революционеров XVIII века - Максимилиану Робеспьеру. И сейчас в Ленинграде противоположная Финляндскому вокзалу сторона Новы, та самая, к которой обращен монумент вождя русской революции, именуется "набережной Робеспьера". Кстати, в Париже нет ни улицы Робеспьера, ни памятника ему.

Конечно, преемственность революций выражается не только в такого рода символах. Французская революция была буржуазной, но ее главной силой, которая двигала, буквально толкала революцию вперед на всех решающих этапах ее развития. был народ - славные парижские санкюлоты. В действиях якобинской диктатуры до весны 1794 года были народные демократические тенденции. А среди активных революционеров нашлись и такие, которые прямо выдвигали требования если не социалистического, то, по меньшей мере, эгалитарного, уравнительного характера. Не зря крупнейший современный французский историк Эрнст Ларусс говорит о "революции предвосхищений". Развитием этих "предвосхищении" и оказалась наша революция...

Естественно, нашлись и французские историки, такие, как Лефевр, Матьез, Собуль и другие, которые научно обосновали мысль о том, что большевизм - это якобинизм XX века. Ясно. что это не могло не встревожить буржуазию. И вот лидер той же партии радикалов, от имени которой Клемансо некогда называл Французскую революцию "единым блоком", Эдуард Эррио стал оценивать ее иначе: "Революция - это не блок. Она содержит в себе одновременно превосходное и отвратительное"... Французская буржуазия уже с начала 20-ых годов заметно охладевает к революции, которую она превозносила еще в конце XIX века.

Видимо, этот процесс происходил долго, незаметно и без скандального шума. Однако надвинулся 200-летний юбилей революции и пришлось волей-неволей занимать определенную, четкую позицию. Она и была занята.

В июле 1983 года кандидатура Франции на проведение Всемирной выставки в 1989 году была отозвана. Ссылались при этом на финансовые, архитектурные и прочие трудности,.. Но словоохотливые журналисты сразу объяснили, что просто нет никаких причин для празднования 200-летия революции.

Характерно, что одновременно с активной популяризацией роялистской контрреволюционной ненависти к революции усиленно идеализируется абсолютистская королевская династия, при которой, оказывается, "нация покоилась на розах". В октябре 1985 года широко отмечалось 300-летие Нантского эдикта Людовика XIV, открывшего эпоху преследований сотен тысяч гугенотов. Вслед за тем в декабре празднуется 400-лет со дня рождения кардинала Ришелье, прославившегося еще раньше на том же поприще. Предпочитали, естественно, говорить о других сторонах его деятельности, например, об основании им Французской академии...

Наконец, объявили, что празднование 200-летия Великой французской революции решено отложить или законсервировать, а вместо этого в 1987 году будет торжественно отмечаться 1000-летие прихода к власти короля Гуго Капета, основателя династии Капетингов, потомка которого - Людовика XVI - казнили во время революции за измену родине. Луи Повель, главный редактор самого роскошного и многотиражного журнала "Фигаро магазин", сообщает: "Нация собирается в 1987 году праздновать тысячелетие своего рождения".

Итак, произошла поразительная метаморфоза: вместо чествования Великой революции, выразившей, как это общепризнано, саму суть французской нации ее своеобразие и величие, собираются торжественно прославлять королевскую династию, против которой и была непосредственно направлена революция. Именно благодаря революции Франция и ее народ приобрели славу и всемирное уважение. Именно поэтому сделались поговоркой слова Бенжамена Франклина: "У каждого человека две родины: одна своя, другая - Франция!"

Тем более трудно свыкнуться с нынешней парадоксальной ситуацией. И, конечно, недоумевают прежде всего сами французы. Видимо, поэтому решили подвести под идейное мошенничество "научную" основу, благо, к "науке" в наше время публика повсюду относится с каким-то суеверным почтением, впрочем малооправданным.

ДЫРЯВОЕ РЕШЕТО "НАУКИ"

Два историка-ренегата (в молодости они были левыми и изучали Французскую революцию серьезно), еще в 1965 году попытались aueoe из замкнутого e?oaa историков-профессионалов, сочинения которых обычно читают только их коллеги. Для этого они еще тогда предприняли эскападу с целью приобретения neaiaaeuiie славы. Ничего оригинального не придумали, использовали лишь чужую идею "развенчания" марксистского "мифа" о революции: речь шла о "творческом" использовании, во-первых, идей старой консервативной французской историографии прошлого века и, во-вторых, о перенесении во Францию активной антиреволюционной тенденции современной англосаксонской исторической литературы, прежде всего идей англичанина Ричарда Кобба.

Франсуа Фюре и Дени Рише в двухтомной "Революции" идеи, давно признанные как аксиомы, обьявили "легендами и мифами". Оказывается, феодализма во Франции XVIII века вообще не существовало, а революция, открывшая буржуазии путь к власти, имела "антибуржуазный" характер. Франция нуждалась лишь в "мирной революции", в спокойных реформах. Однако произошло "кровавое пробуждение необразованного народа", "дикари, варвары и бродяги вышли на улицы" и "запутали" все дело. Произошел "занос" революции, превратившейся в "метафизическое чудовище". Великая революция была не исторической необходимостью, а набором "мятежей и бунтов". Конечно, Людовик XVI несет за это свою долю вины, поскольку был "невропатом" и слишком легко уступал "капризам своей жены" Марии-Антуанетты...

Однако появление такой карикатуры на историю не вызвало желанной бури. Вернее, она была, но не выплеснулась за края стакана воды. Историки немедленно разоблачили сенсацию и высмеяли авторов, уличив их в том, что, не привели никаких новых документов и материалов они лишь пересказали в современных терминах забытое старье.

И все же затея оправдала себя, хотя широкого "успеха" пришлось ждать двадцать лет.. С прошлого года, когда "демифологизация" революции стала постоянной темой правых газет и журналов Франсуа Фюре и его единомышленники вошли в моду. Журнал "Пуэн" так пропагандирует их:

"Несколько добросовестных и упорных историков еще раз пропустили через решето критического духа удивительную последовательность событий, которые с 1789-го по 1799 год потрясали Францию и Европу. Спокойно, бесстрастно они предприняли разборку статуи, Это было началом конца выдуманной истории, которая раньше играла решающую роль в воспитании национального сознания... Примерно два столетия французы выступали друг против друга в этой исторической схватке, скрывавшей много темных пятен в их сознании... В течение всего XIX века шло плутание в этом идеологическом болоте... когда мы верили в эту мифологию мертвой революции. Французская революция больше не служит полем современных политических битв, поскольку началось время ее истинной истории - скромной, придирчивой, прозаичной".

По правде говоря, в современном развенчании Великом французской революции многие тезисы пока еще не согласуются между собой. Одни объявляют революцию "мертвым сюжетом", пишут, что она уже никого не волнует. Другие признают ее актуальность.

Так, еще один крупный антикоммунистический теоретик Жан-Франсуа Равель в том же правом журнале "Пуэн" с сожалением признал:

"С Французской революцией не покончат никогда... Возможно, нам никогда не удастся вдолбить новый взгляд на нее, поскольку она продолжает влиять на нашу судьбу. Почти автоматическое воспроизведение споров о революции в современных терминах продолжает владеть нами".

Поводом для статьи Равеля послужили две новые книги Ф. Фюре, которые сейчас выходят одна за другой и получают широчайшую рекламу. Эти новые работы очень характерны для "методологии" историков, совершивших "переворот" в исторической науке. Одна из них - "Левые и Революция в середине XIX века" - посвящена в основном лишь пересказу более чем столетней давности сочинения Эдгара Кинэ.

Пристрастие Фюре к совершенно забытому Кинэ (1803-1875), который, кстати, вообще не был профессиональным историком и специалистом по революции, объясняется довольно просто. Его высказывания подчас текстуально совпадают с фразами самого Фюре, "развенчивающего" революцию. Например, Кинэ заявлял, что он не хочет "искажать истину и, чтобы искать призрачного утешения, питаться софизмами, меняя по произволу природу вещей и называя прогрессом то, что называлось упадком... Мы создаем из нашей истории какую-то богиню... непогрешимую, всегда справедливую, всегда человечную. Такое идолопоклонничество пало и уже не поднимется".

Кроме того, Фюре явно питает слабость к тому, что Кинэ усиленно выдвигает в качестве идеала революции только свободу, совершенно выбрасывая равенство, в котором уже содержится стремление к социальной справедливости. А это современных "модернизаторов" истории революции совершенно не устраивает.

Не менее слабым является и другое новейшее сочинение Фюре - "Маркс и французская революция". Это, в сущности, подборка отдельных высказываний. Как известно. Маркс, хотя и мечтал написать историю Конвента, не успел этого сделать и оставил лишь глубокие, очень верные отдельные замечания о революции. Их-то и пытается опровергнуть Фюре с помощью голословных утверждений, говоря, например, "об обеднении исторического анализа, к которому приводит тирания материалистического объяснения". Смехотворны и попытки обвинить Маркса в противоречивости его оценки террора, который, как он считал, то находился на службе масс, то отвечал интересам буржуазии. Но ведь так и было в действительности. До весны 1794 года террор был направлен против роялистов и крупной буржуазии, а начиная с казни эбертистов, Шометта и других выразителей интересов санкюлотов он уже использовался против парижских народных масс, что и предопределило гибель Робеспьера и монтаньяров 9 термидора.

Интересно, что те, кто объявляет Французскую революцию "источником геноцида" XX века, почему-то не вспоминают о Варфоломеевской ночи, когда за неделю в Париже убили 10 тысяч гугенотов, тогда как за 17 месяцев якобинского террора казнили 2600 человек, а всего в ходе революции число жертв достигло 16 тысяч. Почему-то не вспомнили, отмечая в октябре прошлого года 300-летие Нантского эдикта Людовика XIV, об "источнике геноцида", хотя тогда репрессиям подверглись сотни тысяч гугенотов. А наполеоновская многолетняя кровавая эпопея? Жюль Мишле подсчитал, что только в сражении при Бородино Наполеон послал на смерть в 40 раз больше французских солдат, чем погибло на гильотине за время террора. Во французской истории можно найти, к сожалению, и много других массовых побоищ, намного превосходящих все эксцессы революции своими масштабами, а главное - бессмысленностью и реакционностью.

Известный французский историк Ле Руа Ладюри, высказывая скептические соображения по поводу ухищрений Фюре, решил компенсировать это комплиментом. Он пишет:

"Труды Фюре за несколько лет до двухсотлетия Французской революции наводят некоторый порядок в различных моделях, с помощью которых историки прошлого разъясняли перипетии великого десятилетия (1789-1799). Мы располагаем отныне, что касается этих моделей, некоей таблицей Менделеева, то есть реестром, системой ячеек, клеток, в которых мы можем разместить каждого на свое место: концепции Кинэ, Гизо, Минье, Бюше, Маркса, Собуля и т. д.".

Периодическая таблица Менделеева является гениально найденной объективной закономерностью химического строения материального мира, не зависящей от воли людей. Сочинения же по истории Французской революции, особенно если они не созданы на основе научной методологии, как это происходит с произведениями, о которых идет речь, всегда субъективны и другими быть не могут. Поэтому новоявленную "таблицу Менделеева", изобретенную Франсуа Фюре, от подлинной науки отделяет бесконечность. Невольно вспоминается крылатое французское выражение: "Если хочешь наглядно представить себе понятие бесконечности, то подумай о человеческой глупости".

ПОДОПЛЕКА

Вся эта кампания в связи с предстоящим 200-летием Французской революции, объявленной "мертвой", свидетельствует о том, что революция не только жива, но и многим мешает жить. Когда революцию конца XVIII века представляют "образцом всех современных тоталитаризмов", "абсолютным злом" и "источником геноцида" и т. д., то речь идет о передаче эстафеты от старой контрреволюционной историографии к новейшей форме антикоммунистической пропаганды.

Если для буржуазной республики конца прошлого века потребовалось столетие для "героизации" революции и превращения ее в завершающее украшение своей идеологии, когда она чувствовала себя достаточно сильной, чтобы принимать ее во всей полноте, включая террор, то сегодня буржуазия вступила в стадию отречения от революционного наследства. За этими дебатами о Французской революции, которые хотят представить чисто академическими, обнаруживается гораздо более широкий замысел, заключающийся в устранении модели революционного преобразования общества. А вместе с этой основной моделью, исходным пунктом которой служит Французская революция, хотят искоренить вообще идею тотального изменения буржуазного социального порядка.

Попытки "свержения революции с ее пьедестала" связаны с некоторыми другими новыми важными явлениями в духовной жизни Запада. Это прежде всего усиленное навязывание общественности идеологии так называемого неолиберализма. Оживление либерализма в области экономической политики началось в США при Рейгане, а также в Англия, и оно выразилось в освобождении крупного капитала от любых пут, связывающих его обогащение за счет трудящихся. Сейчас это же происходит во Франции и не только в экономике, но особенно ясно - в идеологии. "Демифологизация" революции - ярчайший пример неолиберальной контрреволюции. "Монд" называет это "поиском республиканского синтеза". Этим термином очень часто заменяют идею возрождения либерализма, призванного заслонить все идейно-политические течения, порожденные Французской революцией. "Монд" указывает на условия решения этой задачи, важнейшее среди которых состоит в том, чтобы "заново пересмотреть историю. Глубоко пронизанная мифами, для многих она служит источником ослепления и нетерпимости. Очевидно, надо отвести ей другую функцию взамен постоянного поддерживания этих франко-французских войн столь часто бесплодных и катастрофических".

Тем самым надеются перекроить всю традиционную многопартийную структуру Франции, заменив ее чередованием у власти двух, мало отличающихся друг от друга партий, наподобие того, что происходит в Америке. За это выступают не только правые партии, но и социалистическая партия. Более того, "Монд" пишет, что соцпартия "должна быть душой этого синтеза". И она идет на это, охотно соглашаясь фактически на полное отречение социализма.

Какое же чувство руководит поборниками неолиберализма, теми, кто хочет заменить идеалы революции XVIII века идеалами 1000-летней монархии Гуго Капета. Исключительно чувство страха, тревожное ощущение угрозы, которую таит в себе неравенство в распределении жизненных благ в современной Франции. Так, в ней есть люди, которые за один день получают столько, сколько другие - за целый год. На это указывает вовсе не левый публицист Франсуа де Клозе: "В ближайшие годы рискуют довести дело до мятежа части населения, выброшенной за рамки системы и тем более склонной к восстанию, что его протест не может принять никаких законных форм".

Клозе указывает также, что стремление к мятежу усиливает любое напоминание революции и ее идеалах, которые пока можно во Франции видеть повсюду: "Гордый девиз "Свобода, Равенство и Братство", высеченный на фронтонах наших мэрий, слишком соединился с публично ложью. Вместо него надо было бы написать: "Свобода, Неравенство, Феодализм". Так не лучше ли вообще удалить старый революционный девиз, как и всякую память о революции?"

Вот какая духовная атмосфера воцаряется с приближением 200-летия Великой французской революции. У одних она вызывает протест, у многих - апатию, а некоторых - горький смех. Недавно по этому поводу журнал "Нувель обсерватер" опубликовал фельетон, проникнутый печальным юмором. Он озаглавлен первыми словами "Марсельезы": "Вперед, сыны отчизны..." На этом фраза обрывается, что вполне понятно. Ведь дальше следуют слова: "...день нашей славы настает!"

Какая уж тут слава, если дело дошло до отречения от самого славного и великого подвига французской нации за всю ее историю, от ее великой революции...

Однако сделать это невозможно, как невозможно оживить Людовика XVI, не говоря уже о его предке Гуго Капете! Франция и все человечество достойно отметит двухсотлетие Великой французской революции. Уже почти в 50 странах (в том числе и в нашей стране) созданы подготовительные комитеты для встречи это юбилея. Только что во Франции вышел свет великолепно изданный первый том богато иллюстрированной новой 5-томной юбилейной "Французской революции". По этому поводу ее автор историк Мише Вовель решительно осудил попытки "демифологизации" великой революции и разоблачил замысел, который, по его словам, состоит в том, чтобы "окончательно отбросить французский народ в состояние абсолютной безнадежности, внушить ему идею, что невозможно изменить жизнь, что революция - это обман, что она не может дать разрешения кризиса".

Вероятно, нынешним наследникам роялистов удалось бы убедить в этом французов если бы им не противостояли те, кто верен идеалам великой революции XVIII века.