VIVOS VOCO: А.А. Любищев, "ПОНЯТИЕ ВЕЛИКОГО ГОСУДАРЯ И ИВАН ГРОЗНЫЙ"

И во гневе за меч ухватился Поток:
Что за хан на Руси своеволит?
Но вдруг слышит слова: “То земной едет бог,
То отец наш казнить нас изволит”.
А.К.Толстой

ПРЕДИСЛОВИЕ

Прежде чем приступить к изложению, мне хочется сказать несколько слов в оправдание того, что биолог берется не за свое дело: судить об исторических вопросах. “Суди, дружок, не свыше сапога”.

Интерес к истории у меня был с ранних лет, весьма вероятно, благодаря влиянию моего незабвенного учителя истории Л.И.Боргманна. От него я усвоил тот классический взгляд на Грозного, который был, по-видимому, принят большинством русских историков, от Карамзина до Ключевского. Этот взгляд сводился к тому, что первая половина царствования Грозного считалась блестящей и рассматривалась как бесспорная заслуга Грозного. Но затем под влиянием некоторых случаев несомненной измены боярства и чрезмерной подозрительности Грозный превысил “разумную меру самообороны” и своим безудержным террором в значительной степени разрушил благотворные следствия первой половины своего царствования. Самостоятельное чтение разнообразной литературы заставило меня усомниться в такой трактовке Грозного, и притом в сторону реабилитации Грозного. Возьмем, например, такое блестящее произведение, как роман А.К.Толстого “Князь Серебряный”. А.К.Толстой резко осуждал зверства Грозного и возмущался тем, что в его время самовольство Грозного не нашло достаточного протеста, но в романе можно найти и много такого, что заставляет думать: а прав ли Толстой в таком осуждении? В самом деле:

1 ) он указывает, что Грозный обладал таким даром слова, что лица, осуждавшие его деятельность, не могли противостоять его речам и убеждались в справедливости его деяний; надо, следовательно, полагать, что Грозный имел определенную и благородную программу действий, а его противники сопротивлялись осуществлению этой программы;
2) и одним из таких пунктов было установление “безбоярщины”; а так как я, как русский интеллигент, всегда относился враждебно к боярам, то такое направление деятельности не могло не вызвать сочувствия; и выходило, что Грозный, наметив превосходную цель, изнемог в борьбе за осуществление этой цели, так как, выражаясь словами того же А.К.Толстого: “Не бывать на Руси безбоярщины”;
3) другим пунктом борьбы была как будто борьба с местничеством: один из героев “Серебряного”, Морозов, попадает в опалу потому, что не хотел сесть ниже Годунова; а так как местничество, конечно, было большим злом, то, следовательно, борьба с ним была благом, и, при всем сочувствии ко многим личным достоинствам Морозова, мы не можем сочувствовать его защите нелепого института, а потому и кара за такое упорство представляется справедливой;
4) то терпение, с которым Грозный выслушивает Серебряного по поводу его смелых поступков по отношению к опричникам, и в результате не только не казнит его, а предлагает ему высокую должность и даже не налагает на него опалу за отказ в принятии высокой монаршей милости, показывает, что Грозный был способен выслушивать смелую и честную критику не только от своей старой няньки, но и от представителей враждебных ему княжат;
5) наконец, А-К.Толстой показывает личный аскетизм Грозного: он спит на голых досках, мало ест и пьет на пирах и, видимо, часто чувствует раскаяние, но рассматривает такие минуты раскаяния как наваждение злого духа, стремящегося его совратить с правильного пути борьбы за благо России.

А.К.Толстой, таким образом, написал, скорее, очень тонкую апологию Грозного, а не его обличение. Более строг он в “Смерти Грозного”, и там судьба Серебряного соответствует исторической правде.

В том же направлении подействовало на меня чтение книги К.Валишевского “Иван Грозный”. Валишевский показывает, что жестокость Грозного была в духе времени (Варфоломеевская ночь, испанская инквизиция и пр.), он не считался среди современников особенным зверем, иначе его не избирали бы на польский престол (а его кандидатура выдвигалась не раз и имела поддержку значительных слоев, в особенности литовского населения), наконец, главный противник и обличитель Грозного, Курбский, сам зверствовал со своими холопами.

Все это подготовило меня к реабилитации Грозного, и когда я, случайно встретившись в двадцатых годах с Б.Д.Грековым, узнал от него, что современными советскими учеными (помнится, упоминался Виппер) * Грозный реабилитирован, у меня это ощущение не вызвало ни удивления, ни особенного интереса. Но примерно через двадцать лет после этой встречи - в начале сороковых годов, во время войны, мне попалось второе издание книжки Виппера; эту книжку я и прочел, вспомнив наш старый разговор. Виппер является полным апологетом Грозного, считая его великим, гениальным и проч. и оправдывая всю его систему террора, который у него часто даже упоминается в кавычках.

* Виппер Р.Ю. (1859-1954) - историк, академик АН СССР. Труды по истории от античности до современности. (Здесь и далее - прим. ред.)

Чтение этой книги произвело на меня впечатление как раз обратное тому, которое Виппер думал вызвать в читателе. Вместо укрепления моей снисходительной точки зрения я получил решительное отвращение и к личности Грозного, и, пожалуй, в особенности к той, по-моему, псевдонаучной аргументации, с которой защищает свою точку зрения Виппер. Я решил написать для себя критику книги Виппера, оперируя исключительно данными его книжки. Но потом я задал себе вопрос: чем объясняется, что крупный историк Виппер, прежние работы которого (“Древний Восток и Эгейская культура”, “История Греции”) я читал с большим удовольствием, вступил на путь, который, по моему мнению, не имеет ничего общего ни с наукой, ни со здравым смыслом? Проще всего было бы, конечно, объяснить подхалимством перед господствующей и официальной установкой, рекламирующей Грозного (напр. постановление о кинофильме “Большая жизнь”). Но, во-первых, эта официальная точка зрения использует определенные взгляды ученых, а во-вторых, первое издание Виппера появилось в начале двадцатых годов и было издано за границей: тогда такой взгляд и в официальных кругах считался ересью. Но может быть, Виппер на старости лет потерял свои прежние способности и я судил об обвиняемом на основе выступления плохого адвоката? По совету друзей-историков я обратился к “Посланиям Грозного”, чтобы познакомиться с его собственной апологией. Отвращение к Грозному еще усилилось, а также к его комментариям. Интересуясь общей методологией науки, я и захотел выяснить, в чем причина расхождения между тем впечатлением, которое стремятся вызвать современные защитники Грозного, и тем, которое они у меня вызывают? Хотя изложение истории понятно и для неисторика, но может быть, имеются какие-либо факты, общеизвестные всем историкам и которые мне неизвестны? Постепенно углубляясь, я пришел к ознакомлению со взглядами главнейших наших историков, начиная от Ключевского, которого я читал и раньше и который во мне всегда вызывал восхищение, И.Н.Смирнова, М.Н.Покровского, Костомарова, Платонова, Соловьева, не считая мелких работ.

Совершенно уродливые выводы Виппера и ряда других современных историков, оказалось, имеют совсем не уродливые корни, и, следовательно, было важно выяснить, в силу каких причин произошло такое извращение исторической перспективы. Критический разбор мнений старых и новых историков неизбежно должен был привести к пересмотру взглядов, касающихся собственно философии истории, значения личности, класса, нации, характера самого исторического процесса, объективных критериев для суждения о величии того или иного государственного деятеля. Все это неизбежно вытекало из тех дефектов, которых не лишены даже наиболее талантливые и выдающиеся историки и которые особенно ярко выступают у современных советских историков. Этими дефектами являются:

1 ) отсутствие ясно осознанных постулатов исторического исследования и подсознательное догматическое использование далеко не оправданных постулатов;
2) отсутствие последовательности у современных советских историков, утверждающих, с одной стороны, что они стоят на марксистской точке зрения, а с другой, идущих по пути возвеличения большинства деятелей русского исторического прошлого гораздо дальше, чем это делали самые консервативные историки до революции;
3) субъективизм и крайняя щедрость в оценке значения государей нашей истории;
4) чрезвычайное шатание в оценке значения личности в истории: от признания чисто пассивной роли государей у Покровского до культа личности в недавнее время, а сейчас снова - борьба с культом личности и утверждение, что народ есть творец истории.

Я постарался разобраться во всех сторонах проблемы, во всех сторонах деятельности Грозного. Работа значительно выросла в своем объеме и потребовала значительной вводной части о самом понятии великого государя. Для того, чтобы построить объективные критерии великого государя и применить их к Грозному, потребовалось построить краткую философию истории, конечно, доступную критике, как и всякая другая. Мне кажется, что' она достаточно последовательна и объективна.

Моя позиция как неспециалиста-историка та же, как и заседателя в суде, выносящего приговор на основании внимательного обсуждения показаний свидетелей и экспертов. Только хороший портной может сшить хорошее платье, но не нужно быть портным, чтобы иметь право сказать: “А король-то ведь голый!” Только историк разберется в старинных архивных документах, но не нужно быть историком, чтобы обнаружить идейную наготу Виппера и иже с ним.

ГЛАВА ПЕРВАЯ: О ПОСТУЛАТАХ ИСТОРИИ

Условия допустимости понятия “великий государь”

Термин “великий” в применении к существительному “государь” обычно понимается в положительном смысле. Следовательно, говоря о великом государе, мы под этим термином подразумеваем наследственного монарха, принесшего своей деятельностью большую пользу своему государству и своему народу. Но отнюдь не все историки принимают самую возможность осуществления такого понятия. Возьмем господствовавшую у нас в первый период советской власти школу М.Н.Покровского, которую можно назвать школой ортодоксального марксизма. Не помню точно его выражение, но приблизительно оно звучало так: “История есть отображение в прошлое идеологии господствующего класса”. Но по взглядам классиков марксизма, государство есть аппарат угнетения трудящихся эксплуататорскими классами, и, следовательно, государь есть агент господствующего класса. А отсюда выводы: у него нет своей воли, он только выполняет волю класса. Первый критерий величия - самостоятельность творческой деятельности, следовательно, отпадает. Но даже если бы он был очень талантливым исполнителем воли господствующего класса, то его деятельность могла бы привести лишь к усилению класса эксплуататора и, следовательно, термин “великий” в применении к нему имел бы лишь примерно тот смысл. как в такой комбинации: “великий разбойник”, “великий негодяй” или “великий комбинатор”. И в изложении истории у Покровского подвергаются отрицанию или замалчиванию самые выдающиеся из государей прошлого. Крутой поворот произошел примерно в то время, когда Д. Бедный, в соответствии со взглядами Покровского, осмеял наших древних богатырей, за что подвергся весьма резкому осуждению. Точка зрения Покровского была отвергнута, наши деятели прошлого стали возвеличиваться вплоть до проекта постановки памятника Юрию Долгорукому в Москве, но теоретическая (с точки зрения марксизма) база под это возвеличение подведена не была. Точно по мановению волшебной палочки оказалось, что возвеличивали Грозного и других деятелей прошлого не реакционеры и консерваторы, как думал Покровский, а, наоборот, прогрессивные деятели, а критиковали Грозного не прогрессисты, а реакционеры.

Но, как известно, не одни ортодоксальные марксисты отрицали роль личности (и, в частности, возможность великих государей) в истории. Это мнение очень давнее и связанное с самыми разнообразными представлениями о характере исторического процесса. Отнюдь не пытаясь дать историю этого вопроса, укажу, например, на нашего Льва Толстого, который в “Войне и мире” попытался свести на нет всех исторических деятелей наполеоновских войн. Его сравнение: деятель истории - это гребень волны, идущей впереди носа корабля: кажется, как будто он ведет корабль, а на самом деле он вызывается движением идущего корабля. Известный итальянский историк Гвидо Ферреро в своей “Истории величия и падения Рима” почти так же оценивает деятельность Ю.Цезаря. “Закон жизни был тогда тот же, что и во все времена, и великие люди той эпохи были так же невежественны, как и великие люди других времен, в историческом деле, бессознательными орудиями и жертвами которого они были в одно и то же время. Они, как и все другие человеческие существа, были игрушкой того, что мы можем назвать Судьбой истории и что является только совпадением, непредвиденной стремительностью событий и взрывом скрытных сил”. (1915, т.1, с.329).

Считая Цезаря одним из самых великих исторических гениев, Ферреро, однако, считает, что на поприще Римской политики Цезарь мог сделаться великим полководцем, великим писателем, великой личностью, но не великим государственным деятелем (полная противоположность со взглядами Т.Моммзена). Фейхтвангер в историческом романе “Иудейская война” высказывает совершенно аналогичные взгляды.

Совпадение взглядов столь разнообразных мыслителей показывает, что, вероятно, в них есть какое-то рациональное зерно. Вместе с тем, конечно, отрицание значения роли личности в истории или ее признание не обозначает единства мнений, так же как и признание важного значения личности. Можно поэтому формулировать ряд постулатов соответственно различным взглядам на общий ход истории:

1) постулат абсолютного детерминизма: все развивается в природе и в истории единственно возможным путем, который сверхчеловеческий интеллект, пользуясь известным выражением Лапласа, мог бы предвидеть заранее. Та же антиномия детерминизма и свободы, которая Лейбница привела к понятию предустановленной гармонии и в данном случае приводит к тому, что придерживающиеся этого постулата ученые должны видеть в деятельности личностей, классов и проч. лишь иллюзорный эпифеномен роковых процессов, проходящих в основе всей истории. В такой крайней форме этот постулат недоказуем и неопровержим, но вместе с тем абсолютно бесполезен. С каким бы шумом мы ни опровергали возможность свободы воли и возможность иного события, кроме фактически имевшего место, мы никогда не откажемся от суждения о виновности или невиновности того или иного лица, а раз мы говорим, что то или иное лицо виновно, значит, допускаем, что то или иное событие могло и не произойти по воле данного лица;
2) постулат статистического детерминизма: хотя отдельные личности и могут поступать различными путями, но в массах всегда берет верх определенное решение, соответствующее назревшим потребностям момента; результат получается тот же самый, как если бы господствовала линия абсолютного детерминизма. При крайнем разнообразии судеб отдельных личностей судьба мощных общественных коллективов сходна: закономерно повторяется серия общественных формаций, так же закономерно приводящая к конечным общественным формациям - социализму и коммунизму; нельзя предвидеть судьбу отдельной личности, но можно предвидеть судьбу народа и человечества;
3) но и постулат статистического детерминизма не является чем-то имеющим единственный смысл. Можно соглашаться с тем, что конечным этапом развития человечества будет, положим, коммунизм, но можно вместе с тем не соглашаться, что: а) имеется постоянная, твердо установленная и нерушимая серия переходных этапов: первобытный общинный строй, рабовладельческий строй, феодализм, капитализм, социализм; б) что все эти этапы наделяются определенным комплексом обязательных признаков, например, что для феодализма обязательно крепостное право; в) “отдельные рабочие могут ошибаться, класс никогда” (приблизительное высказывание Маркса);
4) постулат полного индетерминизма истории. Этот постулат, как и первый, так же недоказуем и неопровержим, но и так же бесполезен, так как не может служить рабочей гипотезой.

В противоположность этому можно высказать такие положения:

1) против п.За: не все закономерно появляющиеся в истории общественные формации являются необходимыми для прогрессивного развития человечества: некоторые из них являются тупиковыми этапами или следствием вступления общества на путь регрессивного развития;
2) против п.Зб: даже безусловно прогрессивные этапы исторически часто обладают признаками, ненужными или даже вредными для прогрессивного развития;
3) против п.Зв: классы так же могут ошибаться, как и отдельные рабочие: утверждение Маркса имеет только тот смысл, что, конечно, классы гораздо реже ошибаются, чем индивиды, но полагать, что при большом числе индивидов, объединенных в класс, ошибка будет автоматически исключена, значит игнорировать то положение, что большое число индивидов делает минимальной случайную ошибку только в случае независимости действий отдельных лиц, что в реальности практически никогда не имеет места.

Совершенно ясно, что чем ближе мы придерживаемся постулата абсолютного детерминизма, тем меньшее значение имеет личность в истории. Напротив, чем больше мы от него отдаляемся, тем большее значение приобретает личность. Следовательно, для оправдания допустимости признания великих исторических личностей, в частности великих государей, нам надо показать наличие в той или иной форме индетерминизма в истории. Этот индетерминизм сводится к следующим положениям:

1) существуют роковые моменты в жизни народа и всего человечества, и развитие народа может пойти по тому или иному пути в зависимости от того, какое решение, сознательное или бессознательное, примут народные массы;
2) при выборе пути на таком перепутье имеет значение не один какой-либо фактор, а очень много, и очень важным фактором является идеология и организация, проводимая лидерами движения, от одаренности которых часто зависит успех или неуспех правильного выбора пути;
3) единая воля масс должна получить выражение в единой воле руководящей личности, следовательно, в той иди иной форме диктатуры, единодержавия, без которой невозможно преодоление труднейших этапов развития народа и человечества.

Если нам удастся показать правомерность этих положений, то тем самым будет обоснована и возможность рассмотрения вопроса о допустимости понятия великого государя.

О роли личности в истории

Имеем хорошо сформулированных два положения, прямо противоположных:

1 ) личность - творец истории (Карлейль): “История есть не что иное, как совокупность биографий великих людей” и
2) народ - творец истории.

Личность - только гребень волны, знамя исторических движений. И как знамя можно сделать из любого материала, так и нужяая для важных исторических переворотов личность всегда окажется в нужный момент. Оба положения заключают в себе частичную истину и оба, будучи односторонне развитыми, приводят к абсурду. Вряд ли приходится особенно критиковать постулат Карлейля: такое эксцессивное понимание личности, как единственного творца истории, вряд ли сейчас пользуется поддержкой. Больше внимания следует уделить второму постулату, считающему личность только знаменем исторических движений. Мне кажется совершенно несомненным, что это просто крайнее отрицание противоположного постулата. В самом деле, если бы массы были единственными творцами истории, то как можно было бы понять существование эксплуататорских классов: неужели массы, творящие историю, велят себя сечь подобно гоголевской унтер-офицерской вдове? Если бы народ был творцом истории, то были бы с точки зрения народа оправданы все мерзости истории: “Что сотворил, то и получил”. Старый стих Попа: “Все, что существует, то справедливо (What ever is - is right)” был бы верен, а положение Попа гораздо более оправдывает все существующее, чем гораздо более позднее и более узкое положение Гегеля: “Все действительное - разумно”.

Можно ли буквально понимать выражение Маркса, что класс не может ошибаться? Ну а современный рабочий класс Англии или Америки ошибается или нет? Если он не ошибается, то, значит, политика правящих кругов Англии и Америки соответствует интересам рабочего класса, с чем вряд ли можно согласиться (по крайней мере в отношении рабочего класса человечества в целом), а если он ошибается, то, значит, и классы могут ошибаться. Масса может быть обманута, и может быть обманута так ловко, что ей будет казаться, что эксплуататорские классы выполняют ее волю. Господствующие классы используют в качестве агентов и выходцев из трудящихся и строят при помощи этих выходцев, по прекрасному выражению городового у М.Горького, “незримую паутину”, и эта незримая паутина в период прогрессивного развития определенного господствующего класса может быть настолько нечувствительной, что создается иллюзия вполне демократического государства, например, в Англии викторианского периода и даже в наши дни. В эту иллюзию впали даже основоположники марксизма, допускавшие возможность построения социализма в Англии парламентским путем. Можно даже сказать, что обман не всегда бывает полным. На определенных этапах развития требуется наличие эксплуататорских классов, и, следовательно, умеренная эксплуатация необходима в интересах самого народа. Вся беда в том, что эксплуатация имеет тенденцию делаться неумеренной. А дальше приходит на сцену обычай, консерватизм, то, что всего яснее выразили в свое время староверы: “Отцы наши спасались по старым книгам, будем держаться за них без всякого изменения”. Обычай освящает “незримую паутину” и делает управление массами все более легким.

Великая в обычае есть сила;
Привычка людям - бич или узда:
Каков ни будь наследственный владыко,
Охотно повинуются ему:
Сильнее он и в смутную годину,
Чем в мирную новоизбранный царь.

А.К. Толстой,
“Смерть Иоанна Грозного”

Государи и правители вообще, используя великую силу обычая, могут направлять развитие народа на прогрессивный, консервативный или реакционный путь.

И массы без руководства личностями не смогут осуществить великие исторические задачи. Сознание определенных целей и средств борьбы за осуществление этих целей, теория революционного движения не рождается в массах, оно, согласно марксистскому учению, вносится в массы идеологами движения, которые сами отнюдь не были членами рабочего класса (Маркс и Энгельс). Творческая роль массы заключается в том, что она, осознав те или иные цели, поддерживает на определенном этапе прогрессивные классы и отдельные личности, в решительные моменты способна идти на огромные жертвы и преодолевать большие трудности. Без этой поддержки никакие личности ничего сделать не могут.

Постулат Покровского о том, что правитель просто выполняет волю правящего класса, верен в том смысле, что при ясно выраженной и осознанной воле сильного и единого правящего класса она не может быть не выполнена руководителем правительства, даже если бы он этой воле не сочувствовал. Великолепную иллюстрацию к этому мы имеем в судьбе Франклина Рузвельта, несомненно, яркой личности, имевшей свои определенные идеи, часто вполне прогрессивные. Однако, по его собственному признанию, он принужден был объявить эмбарго на вывоз оружия для поддержки республиканской Испании во время Франкистского мятежа, так как должен был сделать эту уступку, противозаконную и идущую против его совести, для обеспечения [себя] голосами на следующих выборах.

Но в данном случае Покровский пал жертвой им же защищаемого тезиса о том, что история есть отображение в прошлом современной идеологии. То, что справедливо для окончательно выкристаллизовавшейся монополистической и империалистической верхушки США в настоящее время, не является универсальным законом даже для настоящего времени, когда эксплуататорские классы отчетливо осознают свою обреченность или, по крайней мере, грозную опасность и где, казалось бы, они должны быть сплоченными. Например, в 1953 году султан Марокко (которому по должности, казалось бы, надлежало быть представителем реакционнейших элементов) возглавил прогрессивную национальную часть буржуазии в борьбе с американцами за национальное освобождение, а феодалы и другая часть буржуазии мирятся с американской эксплуатацией, преследуя свои узкие классовые интересы.

Кроме крайних антагонистических пониманий значения личности, личность - творец истории, личность - простое знамя исторических движений, можно выдвинуть целый ряд переходных пониманий, синтезирующих рациональные зерна этих двух крайних пониманий. Таких символов можно выдвинуть целый ряд:

1 ) Личность - фермент исторических движений. Процессы идут в массах, но идут слишком медленно, настолько медленно, что можно считать их вовсе не идущими. Фермент усиливает движение и делает его эффективным. Но как в любом сложном комплексе веществ могут идти самые разнообразные процессы, и от характера фермента зависит, какой процесс будет преобладающим, так и роль личности часто приводит к тому, что идет лишь один из многих возможных процессов.
2) Личность - идея, душа истории. Она вносит сознание, теорию в массы, вследствие чего анархическое, беспорядочное брожение масс становится упорядоченным, организованным. Это значение особенно справедливо при труднейшем этапе исторического развития, при переходе от капитализма к социализму. <...>
3) Личность - повитуха истории. В истории имеются критические моменты, подобные тяжелым родам, и хотя роды есть процесс естественный, однако при отсутствии правильно оказанной помощи он может окончиться смертью и матери и ребенка. Великие исторические деятели и суть те, кто вовремя узнают зачатие и помогают родиться, часто в крови и грязи, великому плоду.

Личность - не блуждающий огонек над болотом человеческой истории, а один из важнейших самостоятельных факторов исторического процесса. И критериями великой личности во всех областях человеческой деятельности будут: человек станет тем крупнее, чем дальше вперед он видит или чувствует, чем сознательнее ставит перед собой цель: чем искуснее преодолевает препятствия, чем лучше организует прогрессивные элементы, чем более способен к маневрированию, чем тактичнее выполняет свою роль и чем более способен подчинять свои личные интересы интересам общественным.

Ясно, что нельзя назвать великим государственным деятелем того, чей талант приводит к результатам, прямо противоположным его намерениям, хотя бы эти результаты и были значительны. Несмотря на слова Пушкина: “Хвала! Он русскому народу / Высокий жребий указал...”, нельзя назвать Наполеона великим деятелем по отношению к России, так как в намерения его входило не возвысить Россию, а унизить ее. Несмотря на огромную популярность Наполеона и посейчас во Франции (и, что еще более странно, у многих и в России), сомнительно, чтобы он мог считаться и великим французским государственным деятелем, несмотря на свой бесспорно огромный организационный и военный талант, так как конечный результат его деятельности был отрицательный: он преследовал в своей деятельности прежде всего личное стремление к славе и, приучив французов к военному славолюбию, он был одним из главных виновников того шовинизма, за который Франция дорого заплатила в 1870 году.

Крупные по своему таланту личности не обязательно будут великими, а только в том случае, если результат их деятельности положителен. В противном случае их можно назвать великими негативами истории или, в том случае, если результат их деятельности велик, но возник против их ожидания, - великими провокаторами .истории.

Не так уж глупо анекдотическое определение великой исторической личности: это такая личность, которая двигает историю вперед и назад.

О характере эволюции общественных формаций

Марксизм сделал огромный шаг вперед по сравнению с предшествующим развитием истории (как науки) в том смысле, что указал на законность исторического процесса в смысле правильного чередования общественных формаций, сохраняющих определенные черты сходства в любых государствах и у любых народов. Благодаря этому история (из) чисто идеографической науки, каковой ее считал Риккерт, * сделалась номотетической, вернее, ей был указан путь перехода в разряд номотетических наук **. Установление определенных общественных формаций: первобытный общинный строй, рабовладельческий, феодализм, капитализм и социализм - дает основную схему грандиозных этапов по пути к конечной цели. Плодотворность этой концепции бесспорна, но, мне думается, сейчас накопилось достаточно данных, чтобы внести в нее весьма серьезные коррективы, являющиеся дальнейшим развитием той же мысли.

* Риккерт Генрих (1863-1936) - немецкий философ.
** Номогенез - гипотеза, согласно которой эволюция организмов осуществляется на основе неких внутренних закономерностей.

Рассматривая пока только вопрос о смене формаций (не затрагивая пока вопроса о движущих факторах социального развития), нельзя не признать, по-моему, следующих трех дефектов существующей схемы: 1) фатальность эволюции; 2) линейность эволюции и 3) обязательность всех этапов развития. Часто говорят, что наступление социализма совершенно обязательно. Но тогда естественен вопрос: зачем же организовывать революционные партии, устанавливать диктатуру пролетариата, если социализм так же обязателен, как, скажем, солнечное затмение? Обязательность наступления высших этапов социального развития надо, по-моему, понимать так: наступление социализма обязательно для прогрессивного развития данного общества, иначе общество вступит на путь деградации или, в лучшем случае, застоя. Что это так, об этом свидетельствует вся история человечества. Само собой разумеется, что я не подвергаю подобному рассмотрению расовые теории прогресса и регресса. Об этом следует говорить в своем месте при критике расовых теорий вообще. Скажу только, что колебания уровня культуры в одном и том же государстве (например, Италия) никак не вяжутся с представлением о том, что расовые отличия являются существенным фактором человеческого прогресса.

Если бы прогресс социальных формаций зависел только от экономических факторов и от деятельности масс (которые, конечно, всегда заинтересованы в прогрессе), то непонятно, почему не достигли социализма такие древнейшие цивилизации, как индусская, китайская, римская. Особенно загадочным является застой культуры в таком государстве, как Китай, где культура не исчезла, а остановилась на весьма высоком уровне, а общественный строй до внедрения туда европейцев не пошел дальше феодализма. Времени для построения социализма у них было более чем достаточно, территория и население огромные и целый ряд отраслей промышленности развились до чрезвычайно высокого, можно сказать, непревзойденного уровня. Сделано большое число изобретений, создалась значительная интеллигенция, а древнейший по культуре Китай позволил быстро (примерно за 300 лет) обогнать себя европейским варварам.

Обязательность экономики, очевидно, следует понимать так, что без достижения определенного экономического уровня невозможен переход на высшую стадию, но этот переход совершается лишь при благоприятном стечении целого ряда других факторов, к числу которых следует отнести: наличие соответствующей идеологии, благоприятный исход классовой борьбы, что, в свою очередь, обусловлено умелой организацией (что опять-таки зависит в значительной степени от личности). В истории народов и человечества есть узловые моменты, бифуркации, и далеко не всегда история идет по наиболее благоприятному для прогрессивного развития пути. Вопрос “кто кого? ” ставился не так давно и у нас, а сама постановка вопроса показывает, что исход борьбы мог бы оказаться и неблагоприятным для прогресса.

Отрицание фатальности прогрессивного развития приводит нас, следовательно, к отрицанию и линейности развития, т.е. отрицанию утверждения, что все часто повторяемые этапы социального развития могут быть расположены в один последовательный ряд. Если взять аналогию из области биологии, то, пожалуй, придется сказать, что классический марксизм еще стоит примерно на позициях “лестницы природы” Бонне и др.,* где все организмы располагались в один последовательный ряд или на позиции тех крайних (хотя существование таких ученых мне неизвестно) полифилетиков, которые предполагают, что каждый вид или род проделал параллельное развитие от примитивных организмов без всякой дивергенции. Как в биологии, так и в социологии следует, по-видимому, признать наличие и параллелизма, и дивергенции. Есть одна или немного генеральных линий прогрессивного развития, а от этой генеральной линии происходят ответвления, приводящие или к детализации изменений или приспособлений без повышения уровня <...> или к регрессивному развитию, что в биологии связано, как правило, с переходом к паразитическому образу жизни. Среди животных организмов мы имеем (порядка типов) три крупные прогрессивные линии: моллюсков, членистоногих и позвоночных; среди позвоночных мы (уже порядка классов) имеем две прогрессивные линии, приведшие к птицам и млекопитающим; среди млекопитающих (теперь уже порядка отрядов) мы имеем по крайней мере три прогрессивные линии, приведшие к хищникам, копытным и приматам, но из всех этих многочисленных линий только одна дала разумное существо. Как эволюция организмов приводила к дифференциации на том же уровне, регрессивному развитию, тупикам развития, так же было и в развитии общества. Паразитизм есть чрезвычайно частое явление: огромное количество линий животного и растительного мира стало на этот путь, приводящий неизбежно к деградации.

* Бонне Шарль (1720-1793) - швейцарский естествоиспытатель. Провел параллель между усложнением организма в онтогенезе и вдоль лестницы существ.

Сравнение биологии и социологии отнюдь не является биологизацией социологии. Сходство в форме процессов не является следствием того, что в обществе действуют только биологические законы, это есть простое следствие общности некоторых формальных законов, относимых к любым областям бытия. Впрочем, аналогии с биологией не новость, и очень часто говорят, что плавная эволюция по Дарвину несовместима с революционным мировоззрением. Вот это заключение вряд ли обоснованно, так как в социальной эволюции вступает новый фактор: сознательный разум, отсутствовавший в дочеловеческой эволюции.

О регрессивных этапах общественной эволюции

Рабовладельческий строй

Теперь посмотрим, не найдем ли мы в социальной эволюции чего-либо, подобного переходу на путь паразитизма. Я утверждаю, что примером паразитического общественного строя является строй рабовладельческий. Само собой разумеется, рабовладение может быть развито в различной степени, и, следовательно, точнее надо будет сказать, что общественный строй тем более будет близок к совершенно паразитическому, чем большее значение в народном хозяйстве имеет рабовладение. Это может показаться, на первый взгляд, трюизмом: а как же иначе можно рассматривать рабовладение, как не паразитизм? Но сейчас рабовладельческий строй рассматривается как: 1 ) необходимый этап в общественной эволюции; 2) прогрессивный для своего времени; 3) необходимый на определенном этапе для развития культуры, как позволяющий классу эксплуататоров работать на досуге над культурными вопросами. Эту точку зрения развивает и Энгельс. Он считает, что без рабства не было бы великих цивилизаций Эллады и Рима; кроме того, он считает, что, как ни ужасно рабство само по себе, но оно пришло на смену поедания пленных победителями и с этой точки зрения является шагом вперед. Против такого понимания значения рабства можно выдвинуть следующие соображения:

а) рабство отсутствовало у ряда народов как основной институт, и, однако, это не помешало им войти на прогрессивный путь общественного развития. Как показывает акад. Б.Д.Греков, рабство отсутствовало и в древней России. Видимо, оно отсутствовало и в большей части западной Европы, где варварские народы, сокрушавшие Рим, перешли непосредственно к феодальному строю, минуя рабовладельческий;
б) представление о том, что рабство было необходимым условием культурного развития Греции, вряд ли может считаться бесспорным. Наибольшее развитие рабство из греческих государств имело, как известно, в Спарте, но Спарта в культурном отношении практически ничего не дала. Наивысший же расцвет культуры был в Афинах, Коринфе, Сиракузах, Александрии и других городах, где основу экономического процветания составляла торговля, а не эксплуатация рабского труда. Кроме того, пример Европы показывает, что рабовладельческий строй может выпасть из развития государства, отнюдь не отражаясь при этом на развитии культуры и экономики;
в) из слов Энгельса можно сделать вывод, что рабство было особенно ужасно в первый период своего существования, так как оно сменило поедание пленных. Пленные из пищи сделались абсолютно бесправной вещью, товаром, с которым хозяин, очевидно, может сделать все что угодно. Таким и является наиболее классическое рабство, видимо, например, в Спарте или Римской империи. Но если взять более древнее время, древнейшие еврейские книги (пятикнижие), то там раб вовсе не является вещью, с которой хозяин может сделать все что угодно. За серьезное членовредительство раба хозяин наказывался тем, что раб получал свободу. Классические формы рабства с наиболее отвратительной эксплуатацией и полной безответственностью хозяина встречаются в конце рабовладельческого строя, а не в начале его, и с гораздо большим основанием можно высказать положение, что не рабство предшествовало крепостному строю, а наоборот, рабство есть крайнее вырождение крепостного строя. По крайней мере в России крепостные в начале 18-го и начале 19-го века если не юридически, то фактически ничем в сущности от рабов не отличались и часто так и именовались как помещиками, так и самими крепостными:
г) если бы рабовладельческий строй имел свое, так сказать, законное место между первобытным общинным строем и феодализмом, то как объяснить такую аномалию, как рабовладельческий строй южных штатов США, продержавшийся до второй половины 19-го века и возникший на капиталистической почве (без феодализма)? Рабский труд имел огромное значение в экономике южных штатов (вряд ли меньшее, чем у Римской империи), сопровождался самыми гнусными сценами бесчеловечной эксплуатации и был ликвидирован не развитием производительных сил в самих южных штатах, а интервенцией северных штатов;
д) последнее: отсутствие способности рабовладельческого строя перейти лишь при помощи внутренних сил данного государства на высший этап - феодальный строй является не исключением, а правилом, может быть, даже универсальным законом. Законченное рабовладельческое государственное устройство, как и паразитизм, неизбежно влечет за собой деградацию и, в конечном счете, гибель.

Я спрашивал некоторых лиц, более меня компетентных в вопросах истории: могут ли они указать пример государства, которое внутренними силами преодолело бы рабовладельческий строй и перешло на высший этап к феодализму. Профессор (К.И.Ярошевский мне указал, что, может быть, это имело место в Японии. Л. М. Глускина указала на Восточно-Римскую империю (Византию). Но она должна была согласиться, что все же Византия продолжала клониться к упадку даже еще до турецкого нашествия, сокрушившего империю. Мне думается, что яд рабовладельческого строя уже успел настолько отравить социальный организм Византии, что, несмотря на прогрессивные попытки, их оказалось недостаточно для спасения и реорганизации общества. И в Римской империи делались попытки перехода к крепостному праву (колонат), но они тоже оказались безрезультатными. Наконец, профессор В.Рудаш, с которым мне приходилось довольно много беседовать по аналогичным вопросам, высказал тоже определенное мнение, что Римская империя вышла в тупик и не имела уже внутренних сил для того, чтобы преодолеть язвы рабовладельческого строя.

Разлагающее влияние рабовладельческого строя совершенно ясно и в Соединенных Штатах Северной Америки. Хотя более прогрессивные северные штаты вооруженной рукой добились уничтожения рабовладения, оно оставило о себе страшные следы: ку-клукс-клан, расизм, линчевание, расовая дискриминация. И эти последствия рабовладения не только остались в полной силе в южных рабовладельческих штатах, но заразили в значительной степени и северян, первоначально совершенно свободных от этих гнусностей.

Я думаю поэтому, что мы с полным правом можем утверждать, что рабовладельческий строй есть отклонение на регрессивный путь развития общественного строя и частота этого явления в истории человечества объясняется только тем, что эксплуататорские классы при отсутствии достаточного сопротивления легко переходят к совершенному паразитизму.

Тезис же Энгельса, что без рабства невозможна была бы культура древних классических народов, надо изменить. На определенном этапе развития человечества эксплуатация человека человеком является необходимым условием развития культуры, и потому на этих этапах c этим приходится мириться, но форм эксплуатации очень много (феодальное право на землю, торговля, собственность на средства производства) и рабовладельческая форма является патологической формой, никогда не приносившей реальной пользы человечеству и даже эксплуатирующему классу, так как, способствуя его дегенерации, она тем самым приводила его к гибели.

На примере рабовладения мы видим, как не только ложен, но и опасен тезис, что все закономерно повторяющееся заслуживает известного оправдания. Рабство сопутствовало очень многим (хотя, к счастью, не всем) цивилизациям: отсюда многие империалисты и фашисты и делают вывод, что, значит, рабство необходимо для цивилизации. Наши предки достигли успехов при таких-то и таких-то условиях. Значит, все эти условия необходимы для успеха: староверский тезис. И, как бывает при всяком непроанализированном подходе, особенному освящению подвергаются не действительно необходимые условия успеха, а сопутствующие ему часто совершенно излишние признаки.

Староверы правы, что отцы их спасались, крестясь двумя перстами, но ведь спаслись-то они не из-за двух перстов, а благодаря праведной жизни. При типичном староверстве необходимое условие забывается, ненужное выставляется на первый план. Как часто наши многие ученые смеются над староверами, сами в сфере своей деятельности поступая буквально по-староверски!

Крепостнический (дворянский) феодализм

Другим примером совершенно не обязательной для прогрессивного развития формы общественного развития является то, что можно назвать крепостническим, или дворянским, феодализмом. То, что вообще называется феодализмом, следует, по-моему, разделить на две глубоко различные формации: 1 ) то, что можно назвать вассальным или многоярусным феодализмом, представляющим собой необходимый, прогрессивный этап в развитии общества и при котором крепостное право может вовсе отсутствовать или иметь ограниченное развитие; 2) дворянский, крепостнический или одноярусный феодализм - регрессивная ветвь развития, при которой крепостное право приобретает законченную форму, стремящуюся приобрести все признаки настоящего рабства. Эта последняя фаза совершенно не нужна для прогрессивного развития и при крайнем своем завершении заводит государство в тупик, приводит к деградации, выходом из которой, может быть, является или интервенция (внешнее вмешательство), или революция.

Разделение эпохи феодализма на эти два этапа я встречал у некоторых историков, но ясного понимания ненужности или даже вредности второй фазы я не встретил ни у кого. В пользу необходимости различения этих двух этапов феодализма я могу привести следующие данные:

а) Иван Грозный у нас часто изображается как чемпион борьбы с феодализмом. Спрашивается, если считать, что феодализм как формация представляет собой нечто единое и что характеристикой его является наличие крепостного права, то как понять то, что этот борец с феодализмом не ослабил, а, наоборот, укрепил крепостное право? До Ивана Грозного крепостное право в законченном виде не существовало. Был закон об Юрьевом дне, и в течение определенного периода каждый крестьянин мог свободно менять место [проживания] и выбирать любого помещика по своему выбору. Настоящее закрепощение началось именно при Грозном, эксплуатация крестьян при нем не ослабилась, а усилилась и в течение долгого времени после него крепостное право продолжало развиваться. Кроме того, борясь с феодализмом, какому классу помогал Грозный? Буржуазии? Конечно, нет. Он поддерживал класс опричников, дворян - тоже феодалов. Следовательно, правильно будет сказать, что Грозный старался ликвидировать классический вассальный феодализм и насадить новый дворянский феодализм. Классический феодализм может характеризоваться тем, что непосредственно следующие за сюзереном по иерархической линии вассалы в сущности только количественно отличаются от него по правам, а имеют сами много сюзеренных прав и, в свою очередь, в таком же отношении находятся по отношению к вассалам следующей ниже ступени. При дворянском феодализме уже нет различных ступеней вассалов, все они уравнены. Масса же, расположенная ниже дворянства, постепенно лишается всяких человеческих прав;
б) со слов историков [Глускина] знаю, что в Скандинавии, несмотря на наличие феодализма, совершенно отсутствуют всякие следы крепостного права и весь феодализм сводился к праву на землю феодалов. В Скандинавии, таким образом, дворянский феодализм выпал и это нисколько не помешало их прогрессивному развитию. И сейчас вряд ли может быть сомнение, что именно скандинавские страны являются наиболее культурными из всех стран;
в) наконец, очень слабое развитие крепостного права имело место в Англии, отчего и ликвидация его произошла как-то незаметно.

Чем же объяснить такое спокойное исчезновение этого важного признака феодализма (если считать крепостное право обязательным признаком феодального строя)? В разговоре со мной К.И.Ярошевский объяснил это следствием восстания Уота Тайлера. Но ведь восстание Уота Тайлера было жестоко подавлено. Почему же на континенте после подавлений крестьянских восстаний (жакерия, крестьянские войны в Германии, у нас восстания Разина и Пугачева) крепостное право усиливалось, а в Англии, напротив, оно постепенно исчезло? Может быть, английские феодалы были более умными или более гуманными, чем их континентальные коллеги? “Гуманность” английских властителей мы знаем по их поведению, например, с Ирландией. Разгадку следует видеть в том же объяснении, которое дает Маколей в отношении того, что в Англии самодержавие никогда не имело законченного выражения. Маколей * объясняет это не каким-либо особым свободолюбием англичан, а их островным положением, защищавшим их от иностранных вторжений и тем делавшим ненужной постоянную армию - орудие абсолютизма.

* Маколей Томас Бабингтон (1800-1859) - английский историк, публицист, политический деятель.

Это же обстоятельство не привело к созданию в Англии общественной опоры трона - дворянскому феодализму, отчего крепостное право и не имело основания сильно там развиться, и следом за вассальным феодализмом пришел к власти его “законный наследник” - буржуазия, раннее развитие которой обусловлено также островным положением Англии, удобством торговли. Крепостное право в Англии устарело раньше, чем где бы то ни было, а так как оно не приняло еще жестких форм, то и ликвидировано было почти без борьбы. Конечно, и в Англии были попытки монархов укрепить свою власть и установить дворянство, но они были вовремя остановлены железной рукой Кромвеля. Этот сравнительно спокойный ход развития Англии и привел к тому парадоксальному положению, что блестящее развитие капитализма оставило в сущности неприкосновенным феодальное право на землю. Конечно, пример Англии носит слишком много специфических черт, но он все-таки показывает, что смена классов-гегемонов может и не сопровождаться лишением отжившего класса его экономических прав. Это возможно, конечно, только в исключительных случаях: в Англии это объясняется, видимо, ее исключительным колониальным развитием, позволяющим, за счет эксплуатации колониальных стран, умиротворять трудовые массы, не трогая экономической мощи старых феодалов.

Вероятно, аналогичное объяснение отсутствию крепостного права можно привести и для Скандинавии. От иностранного вмешательства скандинавов спасало не островное положение, а собственная блестящая военная организация, благодаря которой они делали далекие набеги и сыграли такую важную роль в истории ряда государств (Англия, Россия, Нормандия, Сицилия, Византия и т.д.). Суровая природа и бедность страны заставляли искателей приключений отправляться в дальние страны, и превосходная армия имела исключительно внешнее, а не внутреннее назначение. Не было надобности в усиленной эксплуатации крестьян. С другой стороны, воинственные феодалы не позволяли слишком укрепиться монархизму и попытки к самодержавию пресекались. Несмотря на это, результат превосходный.

Как будто не было классического крепостного права и в Италии. Здесь тоже раннее развитие торговой и промышленной буржуазии сделало ненужным и невозможным возникновение дворянского феодализма, и чемпионы борьбы за объединение Италии (Ч.Борджиа и др.) опирались не на дворянство, а на буржуазию и народ.

О различных типах общественной эволюции

Вышеуказанные соображения позволяют считать, что законными этапами генеральной линии развития общества являются (не считая начального этапа - первобытного общинного строя и конечного - социализма) лишь два: классический вассальный феодализм и капитализм. Рабовладельческий строй и дворянский феодализм являются регрессивными этапами, сторонними ответвлениями, не нужными для прогрессивного развития. Различные комбинации прогрессивных и регрессивных этапов позволяют нам дать классификацию типов развития различных стран. Я позволю себе привести несколько таких типов:

1) английский тип: вассальный феодализм непосредственно сменяется господством буржуазии через развитие торговли без развития дворянского феодализма. Попытки установить самодержавие или пресекаются ранней револющ ей, или ограничиваются феодальной знатью. Кроме Англии, к этому типу относятся Скандинавия и. вероятно, Италия. Вероятно, на этом пути стояли и наши северные государства: Великий Новгород и Псков, раньше других частей России вступившие на путь капитализма. Отсутствие островного положения не позволило им продолжать свое развитие, и они были искусственно сокрушены военной мощью московских князей. В Новгороде не было проблемы открытия окна в Европу: там была широкая связь. Иван III заколотил новгородское окно в Европу, но открыл, так сказать, новую форточку. Иван IV своей неумелой деятельностью привел к окончательной закупорке окна в Европу, и Петру пришлось исправлять ошибки своих предшественников, но всех ошибок (укрепления дворянского строя) исправить уже не мог;
2) французский тип: крайнее торжество самодержавия и дворянского феодализма - тупик, выход из которого дала революция, приведшая к торжеству буржуазии и ликвидации крепостничества не только в самой Франции, но и во всех странах (например, Германия), куда идеи революции были занесены с победоносными революционными войсками, пока Наполеон не изменил революции;
3) испанский тип: тупик без выхода через крайнее развитие самодержавия ввиду консолидации реакционных сил и слабости прогрессивных элементов,, не могущих преодолеть “незримую паутину” господствующих классов. Тип чрезвычайно распространенный. К этому типу относятся чрезвычайно много азиатских стран: Индия, среднеазиатские ханства и т.д.;
4) русский тип: выход из дворянского тупика произведен путем революции сверху (Петр Великий); как при всякой революции сверху, этот выход оказался неполным и вредные последствия захода в дворянский тупик сохранялись до конца 19-го и начала 20-го века и были ликвидированы лишь Великой Октябрьской революцией;
5) польский тип: крайнее развитие дворянского феодализма, особой разновидности его. Дворянство (шляхетство) приобрело неограниченные права, народ потерял всякие права. Видимо, этот тип обусловлен своеобразием истории Польского государства: положение среди многих опасных соседей, совпадение классового разделения с племенным, языковым, а впоследствии и религиозным. В результате крупное культурное государство на полтораста лет потеряло самостоятельное существование. Но, хотя я и привожу его в качестве пятого типа, меня одолевают сомнения, можно ли его считать в качестве особого типа: скорее это особый случай, порожденный исключительно неблагоприятным стечением ряда обстоятельств, а потому вряд ли его можно использовать как типический и исторический пример для получения тех или иных выводов.

Весь предыдущий анализ позволяет уже на этом этапе моего критического исследования нащупать ту ошибку, в которую впадали многие из так называемых “буржуазных” историков, те историки, которых можно назвать “государственниками”, которые оценивали то или иное событие нашей истории с точки зрения Русского государства. К таким историкам я отношу, в первую очередь, Карамзина и Соловьева, в несколько меньшей степени Ключевского и Платонова. В оппозиции к ним из дореволюционных историков находился, например, Костомаров. Предвосхищая дальнейшее изложение, я надеюсь, что мне удастся показать, что наши современные историки (Виппер, Лурье, Смирнов и др.), считающие себя марксистами и несколько презрительно относящиеся к “буржуазным” историкам, на самом деле оказались в плену тех же ошибочных взглядов, которые свойственны и историкам-государственникам. От этой ошибки не оказался свободен (конечно, это не единственная его ошибка) и наиболее оригинальный и наиболее “марксистский” из наших историков М.Н.Покровский, который, как увидим ниже, солидаризуется со многими, по моему убеждению, ошибочными взглядами Платонова и других историков.

Эта общая для огромного большинства историков ошибка заключается в том, что всякий этап в развитии государства, пришедшего к высокому уровню, считается необходимым для этого высокого уровня, иначе говоря, это есть типичная логическая ошибка: “Post hoc, ergo propter hoc”, т.е. “После этого значит, по причине этого”. Их рассуждение построено из следующих последовательных заключений:

1) развитие большинства культурных государств прошло через стадии централизации и самодержавия, следовательно, самодержавие является необходимым;
2) самодержавие укреплялось, опираясь на класс дворянства в борьбе с крупными феодалами, следовательно, дворянство (у нас - опричнина) прогрессивно, феодалы же реакционны;
3) следовательно, все поддерживающее дворянство на определенном этапе прогрессивно.

Уже предыдущее изложение навело критику на эту цепь заключений, и в дальнейшем я постараюсь подробно обосновать неверность этих взглядов в применении к России. Пока же (ссылаясь и на многие древние и старые культуры, как культура древней Эллады, Италии времен Возрождения, Германии до ее объединения, нашей удельной Руси) можно уже сказать, что прогресс может быть и без централизации и самодержавия. Первый путь (самодержавие) возникает в силу военной или иной необходимости и идет за пределы необходимости в силу чрезмерного тиранического стремления к власти монархов и недостаточного сопротивления подданных. И в России татарское иго было свергнуто при умеренном единовластии и при отсутствии централизации (самостоятельные Новгород и Псков).

Поэтому я считаю возможным выставить иные постулаты, и защита их будет предметом дальнейшего изложения:

1) при необходимости на определенном этапе наличия эксплуататорских классов или отдельных личностей все они совмещают и прогрессивные, и реакционные черты, и наибольшая польза и наименьший вред получается при отсутствии монополии какого-либо эксплуататорского класса или отдельной личности;
2) прогрессивным врагом классического феодализма является буржуазия, а не дворянство;
3) из всех эксплуататорских классов дворянство является наихудшим, наиболее близким к понятию чисто паразитического класса: эксплуатация трудовых масс здесь достигает максимальных размеров.

О значении классов

При изложенном понимании хода исторического процесса необходимо разобраться и в роли, которую при всех модификациях исторического процесса играют отдельные факторы и прежде всего классы и классовая борьба с учетом взаимодействия классов и руководителей государств.

Изложение здесь естественно примыкает к разделу о роли личности в истории. По старой схеме, положим М. Н. Покровского, нет никакого взаимодействия государя и эксплуататорских классов: государь есть просто выразитель и исполнитель воли господствующего класса или господствующих классов. По этой схеме государь не может доставить господства новому классу, и, следовательно, смена классового господства может произойти только революционным путем. Есть, конечно, явления в истории, отвечающие этой схеме. Например, в древней Греции тираны обычно бывали демагогами, возглавлявшими народное движение против эксплуататорской верхушки, но после свержения одной эксплуататорской верхушки они возглавляли новую эксплуататорскую верхушку. Может быть, были попытки глав эксплуататоров свергнуть власть эксплуататоров, но мне неизвестны случаи успешных таких попыток. Заговор Марино Фальери, венецианского дожа, был, если верить трактовке этой истории Байроном, такой попыткой, окончившейся неудачей.

Прямолинейная точка зрения Покровского справедливо сейчас отвергается, но мне неизвестно последовательное изложение новой точки зрения. Мне мыслится она в таком виде.

Всякая политика является классовой в том отношении, что не может быть самодержцев, в полном смысле слова выполняющих действительно свою волю. Ни один властитель, самый гениальный и самый благонамеренный, не может проводить самую мудрую политику без опоры на достаточно могущественный класс (вопреки мнению, положим, идеологов Великой Французской революции). Но опираться на тот или иной класс еще не значит быть простым исполнителем воли того или иного класса. Как было уже указано, в настоящее время представление о том, что правитель есть исполнитель воли господствующего класса, для наиболее передовых капиталистических стран довольно близко к истине, но не то было в прошлом. Классовая структура и в настоящее время довольно сложна, в прошлое же время она была еще сложнее и запутаннее. Во времена Ивана Грозного в России можно различить следующие эксплуатирующие классы:

1) бывшие удельные князья, княжата;
2) вотчинное боярство;
3) поместное дворянство;
4) торговая буржуазия;
5) духовенство, в особенности черное, владевшее обширными монастырями и другими землями.

Среди населения, которое, как правило, не эксплуатировало других, можно тоже различить большое число групп:

1) черносошные свободные крестьяне;
2) крепостные;
3) кабальные холопы;
4) казаки;
5) служилые люди;
6) профессиональные военные (стрельцы);
7) ремесленники.

Значение всех этих классов и общественных групп было-различно: одни были в состоянии угасания, другие нарождения, одни играли положительную роль. другие отрицательную, причем одна и та же группа могла иметь и имела и положительное и отрицательное значение (в особенности казаки - и защитники и грабители государства). Великий государь, если он умен, может, согласно прекрасному выражению Талмуда, “увидеть нарождающееся”, найти нарождающийся класс-гегемон нового, более Прогрессивного строя и, умело маневрируя, обеспечить его рост в ущерб отживающим классам. Разнообразие общественных группировок открывает широкую свободу маневрирования. По-видимому, роль правителя несущественна лишь при переходе от капитализма к социализму. Это происходит по двум причинам:

1) класс-гегемон нового строя, пролетариат, нарождается, так сказать, автоматически с развитием промышленной буржуазии: нельзя поддерживать промышленную буржуазию, не способствуя вместе с тем нарождению и развитию класса-могильщика буржуазии, пролетариата;
2) маневрирование крайне стеснено ввиду консолидации классового сознания обоих.

Поэтому, если бы появился государь, поставивший себе целью произвести социалистический переворот сверху, то он был бы почти наверно своевременно устранен. Поэтому талант государя скорее может выявиться в маневрировании с целью сохранения капиталистического строя, а не с целью перехода к более прогрессивному строю. Несомненно, во все времена играть консервативную или прямо реакционную роль было легче, чем прогрессивную. В первом случае была обеспечена поддержка господствующих классов, как правило, консервативных; поддержка же широких народных масс была сомнительна даже при взятии курса на прогрессивное направление, так как вступление на новый неизвестный путь всегда сопряжено с большим числом ошибок и разрывом старых привычных связей: это создает основание для реакции не только среди господствующих классов, но и в народе, что влечет к увеличению репрессий, в свою очередь, озлобляющих народ. Создаются предпосылки для гражданской войны или для правительственного террора. Действительно, крупные прогрессивные сдвиги во внутренней жизни страны всегда сопровождаются временным увеличением тяжести существования широких народных масс, усилением классовой борьбы и увеличением репрессий. Но из этого вовсе не следует, что везде, где мы имеем увеличение тяжести существования народных масс и увеличение репрессий, мы имеем дело с прогрессивным движением. Это может сопровождать и реакционный курс. наступление эксплуатирующих классов на широкие народные массы.

Личная одаренность властителя и может играть важную роль в смысле направления развития народа в ту или иную сторону. Внешние проявления такой деятельности в обоих случаях могут быть очень сходными, сопровождаться крупными внешними успехами, и такие люди легко попадают в разряд великих государей. Но мы можем называть великим государем лишь такого, деятельность которого направлена в прогрессивную сторону: это - подлинные революционеры на престоле, и к их числу мы бесспорно можем отнести нашего Петра Великого. Другие же в лучшем случае могут быть названы великими негативами истории: в качестве примера можно назвать Чингисхана. Организационные способности его несомненны; он создал великую империю (по размерам, насколько мне известно, непревзойденную) и довольно устойчивую, однако совершенно остановившуюся в своем развитии и в общей истории человечества сыгравшую только отрицательную роль. Объяснение этого следует видеть в том, что он руководился чисто консервативными общественными идеями, старался законсервировать кочевой быт. Его блестящие военные успехи действительно укрепили в сознании народа эту консервативную идеологию (по общему староверскому принципу) и тем задавили ростки прогрессивных направлений, которые, наверно, там тоже были, но которые не могли пробиться сквозь толпу консервативных идеологических слоев.

Но кроме выполнения воли господствующего класса, кроме маневрирования и поддержки определенных классов у государей бывает еще наиболее выгодная роль: выполнение общенародной воли. В истории каждого государства всегда бывали моменты, когда в решении определенной задачи были заинтересованы решительно все классы, кроме единичных отщепенцев. Это касается прежде всего освобождения от иноземных завоевателей, организации обороны страны, расширения страны с целью обеспечения колонизации и ограждения от вторжения соседних кочевых племен и т.д. В этих случаях классовая борьба делается совершенно незаметной, получается полная иллюзия классового мира, и естественно, что такие государи особенно легко попадали в категорию великих часто без достаточных к тому оснований. Понятно, что и старые историки преимущественно занимались историей завоеваний и других войн, как наиболее “блестящих” этапов развития народа. Сейчас уже можно в предварительном порядке объяснить совпадение консервативных историков-государственников прошлого и современных историков, считающих себя марксистами.

Старых историков привлекал внешнеполитический результат деятельности Грозного. Хотя на Западе он оказался отрицательным, зато на Востоке он привел к присоединению огромных царств: Казанского, Астраханского и Сибирского. Восточная татарская проблема оказалась решенной навсегда.

Современных же историков, очевидно, привлекают следующие стороны деятельности Грозного:

1) борьба с остатками удельных князей:
2) так как орудием борьбы с удельными князьями была опричнина, то опричнина была провозглашена прогрессивным явлением;
3) наличие террора не является препятствием для признания деятельности Грозного прогрессивной, так как большинство подлинных прогрессивных движений сопровождается крайним усилением репрессий; наоборот, некоторые примитивно полагают, что интенсивность террора есть, так сказать, показатель степени прогрессивности движения.

Нечего говорить, что зачатки современного понимания Грозного имеются и у старых историков, и в этом повинен, пожалуй, прежде всего сам Петр Великий. Против этого, пока в тезисной форме, я могу выдвинуть следующие положения, из которых большинство будут подробно разобраны в дальнейшем изложении:

1 ) террор является печальным спутником большинства прогрессивных движений, но он не является их необходимостью и не может считаться диагностическим признаком прогрессивных движений: напротив, террор во всех революциях хватает через край и тем создает опору для контрреволюции;
2) наличие несокрушенных вотчинников - не препятствие к прогрессу (английский путь);
3) чрезмерное сокрушение ведет к необузданному самодержавию (Радищев: “Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние”);
4) Грозный вовсе не сокрушил окончательно вотчинников, а вызвал лишь их временное замешательство;
5) наиболее опасные типы вотчинников - удельные князья были уже сокрушены предшественниками Грозного - Иваном III и Василием III;
6) главное оправдание самодержавия - внешняя опасность и избавление от татарского ига - уже была в основном ликвидирована предшественниками Грозного и вновь появилась {лишь] благодаря его необузданной деятельности;
7) дворянство нигде и никогда не является прогрессивным классом (если его рассматривать в отрыве от основной массы феодалов);
8) особая острота развития дворянства в период Грозного обуславливалась чрезмерным и часто ненужным военным напряжением и личным характером Грозного;
9) усиление, и притом чрезвычайно быстрое, дворянства привело к крайнему усилению крепостного права и вывело Грозного на ложный путь. История России могла бы быть легче, если бы не было Грозного, отчего его следует считать не великим государем, а великим негативом русской истории.

Значение идеологических факторов Значение идеологических факторов, хотя никем не отрицается, но все же, по моему глубокому убеждению, недооценивается. Широко распространено мнение, что экономические факторы являются, если можно так выразиться, единственной “независимой переменной”, а все остальные - ее функции. Правильнее будет принять зависимость разнообразных факторов, из которых каждый имеет высокую степень независимости, и часто бывает трудно выделить какой-либо один фактор как ведущий. Но на определенных этапах развития ведущее значение может принять то тот, то другой фактор. Это получало выражение в словах тт-Ленина и Сталина. Знаменитое выражение Ленина: “Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны” и подчеркивает особую важность двух факторов: организационного (советская власть) и технического (под которым, как особо важная часть, понималась электрификация). “Техника решает все”, “Кадры решают все” вовсе не означает, что другие факторы роли не играют, а только то, что в тот или иной момент особенно остро ощущается недостаток определенного фактора, восполнить который и является особенно острой необходимостью данного момента. Тот фактор, который развит в достаточном количестве, не ощущается, как, например, здоровье. В отношении урожая в Средней Азии можно сказать: “Вода решает все”, что было бы бессмысленно в Англии или около Батуми, где влаги вполне достаточно. И, напротив, иногда решающее значение может иметь некоторый фактор, препятствующий дальнейшему развитию. Очень часто такое ведущее положительное или отрицательное значение имеют факторы идеологические.

Пример положительного влияния идеологических факторов всем хорошо известен: марксистская теория общественного развития, указавшая путь к социализму и своей научной обоснованностью внушившая уверенность в достижимости этой великой цели.

Колоссальное значение имеет, конечно, развитие науки вообще, в особенности технических наук, приводящее к такому повышению экономического уровня, которое позволяет решить необходимые технические проблемы социализма. Это значение не может быть переоценено. <...> Поэтому все великие деятели науки прошлого могут считаться участниками строительства социализма, хотя бы субъективно они и были противниками социализма. Это все настолько бесспорно, что кажется, что научные течения (я имею в виду, конечно, настоящую науку, а не лженауки вроде астрологии, мантики, хиромантии, хотя нельзя отрицать, что и там, среди обширного хлама, можно найти кое-что ценное, могущее быть использованным) не могут быть тормозом развития человечества. Однако мы имеем пример в развитии науки в древней Греции, где знаменитый парадокс Зенона Елейского (Ахиллес не догонит черепахи) сыграл тормозящую роль в развитии основы всех точных наук, математики, и знаменитый Архимед, близко подойдя к открытию анализа бесконечно малых и используя приемы этого анализа для своих великих открытий, не решался об этом говорить в тех работах, которые он предназначал для опубликования, и полученные результаты доказывал иным путем, свободным от тех возражений, которые выдвигались против метода, родственного анализу бесконечно малых.

Авторитет Аристотеля сковывал долгое время развитие науки, и Р.Бэкон даже высказался, что следует сжечь книги Аристотеля, чтобы они не тормозили развитие науки. Это было сказано, конечно, сгоряча. Аристотель не виноват, что его учение догматизировалось его последователями (как известно, и против Галилея перипатетики выдвигали возражение, что нечего проверять наличие солнечных пятен, раз они не согласны с учением Аристотеля), но это - судьба многих великих учений. Из творческого начала через догматизацию они превращаются в тормоз дальнейшего развития. Это, в особенности, имело место в Китае, где чрезмерное почтение к старым мыслителям привело просто к недопущению ничего нового. Особенно вредное влияние догматизация оказала на такое широко распространенное идеологическое явление, как религия, и на этом надо остановиться подробнее.

Религия как исторический фактор

В настоящее время среди многих лиц, именующих себя марксистами, распространен взгляд на религию как чисто отрицательное явление, опиум для народа, единственной целью которого является примирение народа с тиранией господствующих классов. Действительно, католическая церковь перед Великой Французской революцией или русская - перед Великой Октябрьской революцией играли чисто “охранительную” роль настолько в сильной степени, что в значительной мере оправдывало знаменитое выражение Вольтера: “Ecrasez l'infame” (раздавите гадину) и крайнюю антирелигиозность большинства наших революционных деятелей. Но тот же Ленин, назвавший религию опиумом для народа, в сочинении “Государство и революция” согласно с Энгельсом указывает, что христианство вначале было революционным учением (оттого оно сурово преследовалось государством) и лишь потом превратилось в опору государства.

По-видимому, религия, как и все идеологические учения, может быть очень полезной, пока она является живым, творческим учением, и начинает приносить большой вред, превращаясь в догмат, особенно используемый правящими классами. Само превращение в догмат облегчается той пользой, которую приносит религия в той или иной стране, и приобретенным вследствие этого высоким авторитетом. И чем важнее роль религии, тем интенсивнее может быть догматизм. Для евреев религия с древнейших времен была основой их национального самосознания, и потому они всегда были более догматичны, чем другие народы. Это значение религии особенно усилилось во время рассеяния евреев, и мы знаем, что само слово “талмудист” сделалось нарицательным как крайнее проявление абсолютного почтения к каждому слову священного писания.

В Италии, несмотря на близость центра католической церкви - папского престола, имевшего всегда огромные денежные средства, а в прошлом и значительные военные силы, религия принесла гораздо меньше вреда, чем в Испании, а пользу в смысле поддержания искусств и наук принесла немалую. Несмотря на почти поголовную принадлежность жителей Италии к католицизму и на отсутствие серьезных еретических движений, религиозный фанатизм населения там почти отсутствует, и поэтому савойскому дому удалось объединить Италию и лишить папу светской власти, несмотря на резкое сопротивление папы и на проклятия, которые папа посылал светской власти. Даже не возникло ереси против папы за поддержку королевской власти. Объяснение этому я вижу в том, что хотя папа и пытался играть политическую роль, но ни с каким положительным успехом в истории Италии его роль связана быть не может. Главные враги Италии двигались с севера и были единоверцами, поэтому религия не могла быть использована в качестве идейного орудия объединения Италии.

Не то в Испании. Там католическая религия сыграла большую роль в качестве идейного цемента в вековой борьбе с маврами за освобождение Испании. Этим она приобрела огромный авторитет в массах и сумела .внушить им крайний фанатизм. Мы справедливо обвиняем испанскую католическую церковь в ужасах инквизиции, нелепом изгнании мавров и евреев из Испании и во всех тех нелепых мероприятиях, которые низвели Испанию с ранга великой и высококультурной державы на уровень едва ли не наименее культурной нации Европы. Справедливо мы обвиняем в этом и испанских королей, в особенности Филиппа II и проч., которые целиком поддерживали церковь в ее изуверских мероприятиях. Но при этом мы не должны забывать, что вся эта изуверская политика не встречала сопротивления, а, скорее, пользовалась поддержкой широких народных масс, как правило, с фанатизмом преданных католической церкви. Еретиков обычно убивали не тайком, а сжигали на площадях при огромном стечении народа, который в массе воспринимал сожжение как подлинное “аутодафе” (дело веры). Ведь попытки протеста против господства церкви были [и] в Испании: почему они были там потушены, а в северных странах привели к торжеству в общем прогрессивного религиозного течения - протестантизма? Вряд ли может быть другое объяснение, как то, что в Испании массы, пропитанные религиозным фанатизмом, не поддержали еретиков. “Незримая паутина” в Испании остановила развитие великого народа: решающим и притом отрицательным фактором на этом этапе оказалась догматическая и фанатическая католическая испанская церковь.

Аналогичную роль, но без того фатального результата, как в Испании, церковь сыграла в России. Религия играла и сыграла огромную положительную роль в деле объединения России для борьбы с татарами, и это вызвало большую преданность православной церкви в русском народе. Православная церковь в лице ее митрополитов и других высших иерархов поддерживала единодержавие не только из своекорыстных видов, но видя в нем условие освобождения России от татарского ига. Но через поддержку церкви самодержавие развилось до крайней степени и получило некоторое обожествление (подобно тому, которое было в Римской империи). Совершенно нелепые признаки такого возвеличения царского титула приведены во многих местах у Соловьева даже во времена первых Романовых (Михаила Федоровича и Алексея Михайловича): например, нелепые требования к Польше о казни писцов, допустивших умаление царского титула, причем одним из примеров такого умаления было: “самодержцы” вместо “самодержец”. Православная церковь, сыгравшая положительную роль в период объединения России, стала играть определенно реакционную роль во времена Петра, но, в отличие от испанских королей, Петр не поддержал реакционную церковь, а вступил с ней в борьбу, и не его вина, если его преемники снова использовали церковь как орудие для своих консервативных или реакционных целей. Фанатизм православных в период борьбы с соседями часто принимал совершенно нелепые формы: католиков казаки, да часто и сами русские, не считали христианами. Общеизвестно, какие примитивные представления о религии были у запорожцев: “це лях, це жид, це собака: вера еднака”. У Соловьева есть одно очень любопытное место, что во время одного из восстаний украинских казаков они, как обычно, подвергали поголовному избиению евреев и поляков, с тем, однако, различием, что евреев, согласившихся креститься, они принимали в свою армию, полякам же не делали никакого снисхождения и истребляли безусловно, не принимая в расчет их согласие креститься. С классовой точки зрения это понятно; поляки были на Украине представителями безусловно враждебного класса, шляхты, евреи же были лишь посредниками.

Роль религии та же, как всякого идеологического учения: особенно сильно ее влияние только потому, что она является достоянием широких народных масс в отличие от философии и других течений, роль которых ограничивается узким кругом. Религия есть популярная философия и разделяет все достоинства и недостатки всякого идеологического учения. А общим свойством каждой идеологии является то, что она будет приносить пользу в борьбе с реакционным догматизмом, пока сама не превратится в догмат и из стимула развития не сделается тормозом развития. Материализм сыграл крупную положительную роль в борьбе с реакционной идеологией, поддерживавшей устаревший общественный строй. Но превратившись в догмат, он становится тормозом прогресса в той области науки или общественной жизни, в которой он будет использоваться. Прекрасный пример тому показывает дарвиновское учение о естественном отборе как основном факторе эволюции. Догматизированные учения теряют свою продуктивность в отношении тех самых положений, которые первоначально составляли силу данного учения. Официально христианские церкви забыли о великих христианских лозунгах интернационализма (несть эллин, ни иудей, обрезание и необрезание, варвар и скиф, раб и свободь) и равноправия людей, борьбы с капитализмом и т.д. Но эти принципы оживляются вновь при борьбе с устаревшими догматами в лице новых сект. Религиозные мотивы у пуритан с Кромвелем во главе вновь сыграли прогрессивную роль, и мы знаем, что квакеры провели огромную работу в деле освобождения негров в Северной Америке.

О значении патриотизма

Совершенно справедливо для нормальных условий, что каждый человек руководствуется прежде всего своими личными интересами. Но если бы все люди руководствовались всегда только личными интересами, то невозможны были бы акты самопожертвования и того часто массового героизма, который мы наблюдаем в великих революциях и в освободительных и отечественных войнах. Сейчас широко распространено мнение, что такие акты массового героизма свойственны только трудящимся. привилегированные же классы их совершенно лишены. В этом мнении есть значительная доля истины. Во-первых, трудящиеся массы не развращены властью денег (“Попал в богатство - забыл и братство”); во-вторых, трудящиеся всегда особенно сильно страдают от войн, голодовок и прочих общественных бедствий. Для масс общенародные интересы чаще всего совпадают с личными. Поэтому массы всегда склонны поддерживать крупных государственных деятелей, осуществляющих величие государства, так как в величии государства они видят залог собственной безопасности и, будучи далеки от власти, они склонны преувеличивать ее значение, чем часто властители и злоупотребляют.

Напротив, в отношении высших классов справедливы следующие положения:

1 ) всякая власть развращает огромное большинство людей;
2) личные интересы часто противоположны государственным;
3) они видят изнанку власти, и потому у них отсутствует идеализация властителей.

Поэтому естественное чувство преданности родине, патриотизм развиты в привилегированных классах гораздо слабее и там всегда гораздо больше изменников, чем в простом народе. Патриотизм особенно падает в господствующих классах тогда, когда в них появляется сознание своей обреченности. <...>

Еще хуже обстоит дело с монархами. При крайнем развитии идеи монархизма для монарха, как сказал Людовик XIV: “Государство - это я”, с точки зрения такого монарха, понятие государственной измены невозможно: как можно изменить самому себе? Но если в общем положение о падении патриотизма, так сказать, снизу вверх по общественной лестнице вполне справедливо, то это не значит, что оно безусловно справедливо во всех условиях.

Сохраняют ли массы свой патриотизм при всех условиях? Нет, при регрессивных формах государственности, когда государство превращается действительно в голый аппарат угнетения трудящихся, патриотизм может сильно упасть и почти исчезнуть. Сейчас справедливо указывают, что завоевание большей части Средней Азии русскими войсками было не настоящим завоеванием, а присоединением, поскольку (за исключением туркменских оазисов, в особенности Геок-Тепе) население было совершенно пассивно, а сплошь и рядом активно помогало русским войскам (в особенности при взятии Хивы, где население спускало веревки со стен, чтобы русские солдаты могли удобнее взобраться на стены крепости). Полное отсутствие патриотизма объясняет исключительную легкость огромного большинства побед малочисленных русских войск и ничтожное количество жертв при этих боях (за исключением последнего опорного пункта разбойничьих туркменских банд - Геок-Тепе). Смешно, конечно, объяснять (как это делают некоторые склонные к расизму люди) поражения среднеазиатских ханств трусостью солдат: ведь узбеки - прямые потомки воинов Тамерлана, наводившего некогда ужас на все соседние государства.

Страшное падение патриотизма наблюдалось за последние годы царской власти в России. Дело дошло до прямого пораженчества, т.е. желания победы врагу: сдавались массами в плен даже сибирские войска, прославленные своей стойкостью и которые в меньшей степени ощущали на себе дефекты старого режима.

Если, таким образом, крайние формы разложения государства приводят к катастрофическому падению патриотизма в широких массах населения, то можно сделать и обратное заключение. Если в определенный период мы наблюдаем падение патриотизма в массах, то это весьма серьезное указание на то, что государство вступило на регрессивный путь развития. И такое падение патриотизма не только на верхах общества, но и на низах мы наблюдаем в смутное время. Казаки сыграли исключительно вредную роль в смутное время. Огромное развитие бандитских слоев деклассированного казачества оправдало в глазах народа даже такую крайнюю меру, как интервенция. Но вряд ли можно отрицать, что огромное количество “воровского казачества” появилось в результате деятельности Грозного. Имя Скопина-Шуйского, призвавшего интервента Делагарди * (представителя страны, от века воевавшей с Россией), высоко стоит в памяти народной, и, кажется, никто из историков не осуждает его как изменника. И тот самый Новгород, который был зверски опустошен Грозным за мнимую измену, попал на время в добычу шведам как плата за восстановление государства, оказавшегося на краю гибели в результате деятелькости того же Грозного.

* Делагарди Якоб (1583-1652) - граф, шведский маршал. Возглавлял шведскую интервенцию 17 в.

Но если широкие массы могут терять патриотизм в результате злоупотребления государственной властью, то среди представителей высших классов и среди монархов могут быть представители, которые, несмотря на разлагающее действие власти, продолжают ставить интересы народа выше своих собственных личных интересов. В тяжкие годины такие люди и оказываются подлинными наро^щыми вождями. Естественно, что они выдвигаются преимущественно из тех классов, которые играли и играют прогрессивную роль. В смутное время наиболее выдающимся деятелем спасения России был представитель прогрессивного класса буржуазии - Минин, в опоре на мужиков. Светлую память оставили и представители древних княжеских родов: Скопин-Шуйский и Пожарский. Роль крупнейшего представителя дворянства - Прокопия Ляпунова * - по крайней мере, сомнительна. Что касается Болотникова, то сейчас стремятся выставить его одним из главных героев. Но при всей симпатии ко всякой крестьянской революции, объясняемой всегда невыносимыми условиями эксплуатации крестьянства, мы не должны забывать: 1 ) что, как правильно указал Маркс, по самому характеру крестьянства крестьянская революция является неизбежно осужденной на поражение; 2) что если бы даже и был временный успех. то строй остался бы неизменным, только вместо одних вотчинников появились бы другие; это было бы таким же “бессмысленным и беспощадным” актом, каким является, как я постараюсь показать в своем месте, учреждение “прогрессивной” опричнины.

* Ляпунов Прокопий Петрович (? - 1611) возглавлял отряды рязанских дворян в восстании под предводительством И.И.Болотникова (1606-1607). В ноябре 1606 перешел к Василию Шуйскому. В 1610 участвовал в свержении Шуйского. Глава земского правительства. Убит казаками.

ГЛАВА ВТОРАЯ: О ЗНАЧЕНИИ ГОСУДАРСТВА И ЕДИНОДЕРЖАВИЯ Смысл государства

Что такое государство? На этот счет, как известно, давалось очень много ответов. которые можно свести к следующим четырем главным:

1 ) государство есть божественное установление для блага человека;
2) государство есть следствие разрастания семьи в племя и т.д.;
3) государство есть результат общественного договора;
4) государство есть следствие захвата власти - аппарат угнетения классом эксплуататоров эксплуатируемых.

Последнее толкование считается чисто марксистским и, согласно ортодоксальным марксистам, государство возникло с появлением классового общества и перестанет существовать с исчезновением эксплуататорских классов. Что в классовом обществе государство помогает эксплуататорам в их эксплуатации трудящихся, конечно, бесспорно, но значит ли это, что всякое государство есть только аппарат угнетения? Против такого чрезмерно прямолинейного понимания можно выдвинуть следующие возражения:

а) в настоящее время справедливо (против Покровского) и иногда даже чрезмерно хорошо оценивается роль государственных деятелей прошлого, боровшихся против иноземных захватчиков: подчеркивается, что двойной гнет (своих эксплуататоров и иноземных) тяжелее домашнего гнета. Старая формула: “Пролетарии не имеют отечества” (выведенная в тот период развития марксизма, когда государство считалось только орудием угнетения) сейчас уже устарела: напротив, сейчас как раз пролетарии обладают наиболее выраженным патриотизмом не только в странах социалистических, но и в буржуазных (движения сопротивления во Франции и проч.). Поэтому сейчас отсутствие отечества и, следовательно, патриотизма оправдано лишь в том случае, если противником классового государства выступает государство бесклассовое. Распространить же эту формулу на прошлое недопустимо;
б) степень угнетения государством может быть чрезвычайно различна. Крайняя степень угнетения при завоеваниях объясняется именно тем, что там классовое деление совпадает с племенным или религиозным: Россия при татарском нашествии, Украина под польской властью, негры в Соединенных Штатах. Но там, где нет национальной розни, угнетение становится особенно сильно в период, когда господствующий класс уже изживает себя и старается продлить свое существование. Напротив, угнетение сильно ослабевает при следующих обстоятельствах: а) в период прогрессивного развития, когда класс выполняет свою историческую миссию и пользуется поддержкой народа; б) при наличии конкурирующих классов, которые в борьбе друг с другом принуждены опираться на народные массы и, следовательно, ослаблять гнет;
в) если бы государство было только орудием эксплуатации, то были бы правы анархисты, требующие немедленного устранения государства. Чисто отрицательные явления, как, например, чуму, мы стремимся уничтожить полностью, а не сохранять их даже на время. Но государство имеет не одну, а пять функций: 1) оборона от внешнего врага; 2) защита жизни и собственности граждан; 3) организация общественно-полезных мероприятий (оросительная система и пр.); 4) осуществление прогрессивного развития человечества к бесклассовому обществу с повышением всех видов культуры; 5) угнетение эксплуатируемого большинства. Первые три функции - консервативные, четвертая - прогрессивная, пятая - реакционная, так как чрезмерное развитие ее приводит к деградации и упадку и в конечном счете к гибели данного государства. Так как элемент угнетения становится особенно сильным в период разложения определенного общественного строя, когда ему уже пора быть замененному новым, то и понятно, почему элемент угнетения, сильно выступающий в этот период, кажется главной или даже единственной характеристикой государства. А для революционных деятелей примешивается агитационный момент, заставляющий забывать о других сторонах государства;
г) поэтому правильнее дать государству более общее определение: государство есть аппарат внеэкономического принуждения, обязательного для всех граждан, входящих в состав государства.

Последняя прибавка необходима, так как всегда существуют аппараты внеэкономического принуждения, отнюдь не для всех необязательные. Например, мода действует с большой принудительной силой, но только на тех людей, которые по своему психическому складу считают долгом следовать за модой. То же самое касается давления общественного мнения, так называемых приличий, кодексов чести, требований религиозных организаций и т.д. Право на внеэкономическое принуждение может быть в определенных организациях чрезвычайно широким: в разбойничьих шайках зачастую атаман имеет права жизни и смерти членов банды, и это - в организациях, образовавшихся путем добровольного объединения. Поэтому совершенно неверно думать, что насилие власти над членами общества исключает возможность образования власти на основе общественного договора. При общем согласии членов общества на создание той или иной формы власти власть всегда наделяется силой для проведения в жизнь необходимых мероприятий. Но, получив в свое распоряжение силу, властители обычно злоупотребляют своим положением и закономерно превращают государство из аппарата внеэкономического принуждения в общенародных целях в аппарат угнетения и эксплуатации в личных или классовых целях. Конечно, не следует думать, что в момент зарождения государственная власть превосходна, а потом портится. Элемент угнетения в эксплуатации всегда имеет место, но он: искупается другими сторонами государств, имеющими общеполезное значение; сам элемент угнетения и эксплуатации не является абсолютным злом: если даже рабство считалось Энгельсом (и как я пытался выше показать - неправильно) злом неизбежным для развития культуры классических стран, то умеренные формы эксплуатации человека человеком являются на определенных стадиях развития общества совершенно необходимыми условиями прогресса.

[И] таким образом, государство на разных этапах развития колеблется от аппарата разумного принуждения к аппарату чистого угнетения, терпимого долгое время массами только потому, что они помнят и о положительных сторонах государства и в значительной мере обмануты соответствующей официальной идеологией.

Поэтому все четыре указанных понимания государства заключают в себе частичную истину: государство не есть зло, а поскольку без государства не мог бы быть осуществлен прогресс человечества, оно в общем и целом есть благо, но благо не абсолютное; само собой разумеется, что государство легче всего образуется при племенном единстве входящих в состав его граждан; при образовании и сохранении государства всегда должно быть согласие хотя бы обманутых граждан (“Всякий народ достоин своего правительства” - старое изречение); наконец, несомненно, что злоупотребления властью так закономерны, что оправданным является и четвертое определение. Взятые каждое порознь, эти определения являются типичными надстройками: доведение до крайности не ложного положения в интересах определенного класса. Первые два определения носят явно охранительный характер и, гипертрофируя рациональные зерна, в них заключающиеся, имеют задачей примирить граждан с несовершенством и злоупотреблениями существующего строя и устранить опасность революционного мировоззрения. Под знаменем третьего понимания, данного Руссо, французы осуществили свою Великую революцию, и общеизвестно, что четвертое определение входило в идейное вооружение Великой Октябрьской революции.

Дав синтез всем четырем определениям, мы получаем уже не надстроечное, а объективно-научное понимание государства. При таком понимании государства нет оснований ожидать, что оно отомрет. При правильной организации власти на базе бесклассового общества и устранения международных конфликтов на основе договоренности отдельных наций естественно отпадают первая и пятая функции государства. С ростом экономического уровня и общей культурности должна будет исчезнуть или быть сведенной до минимума вторая функция. Третья же и четвертая функции не только не ослабнут, но, наоборот, чрезвычайно возрастут. Элемент принуждения, конечно, останется, но только в такой степени, в какой сейчас действует мода, приличие, общественное мнение и т.д. Экономическое же принуждение совершенно исчезнет: голодная смерть в социалистическом обществе не будет угрожать даже бездельникам, но, конечно, их существование будет настолько жалким по сравнению с тружениками, что бездельников будет немного. Но вряд ли они исчезнут совсем, и в числе их, может быть, будут “мнимые бездельники” - оригинальные мыслители, вынашивающие новые идеи, требующие долгого времени для своего признания.

О размерах государства

Так как государство не имеет цели в самом себе, то, с нашей точки зрения, мы можем считать то или иное государство прогрессивным или регрессивным, смотря по тому, выполняет оно (вернее, способствует выполнению) или задерживает осуществление основной цели развития человеческого общества: создание подлинно человеческого общества, построенного на полном и постоянно продолжающемся развитии всех сторон человеческой культуры: материальной (удовлетворение всех элементарных потребностей), социальной (развитие высокой общественной культуры: свобода, равенство и братство) и духовной (непрерывный рост наук и искусств). Всякая форма государства и государственной власти, необходимая для достижения этой цели, хотя бы и с временным забвением одной из сторон прогрессивного развития, будет считаться прогрессивной. Так же прогрессивным будем считать всякий класс или государственного деятеля, способствовавшего продвижению человечества по прогрессивному пути. При этом мы должны избегать чрезмерного ригоризма, осуждающего всякое антигуманное средство для достижения этой цели. Чрезмерный ригоризм в последовательном применении приведет к осуждению, например, хирургии, так как хирург зачастую наносит тяжелые раны больному и причиняет ему большие старадания, но так как это делается в интересах самого больного, то только совершенные сумасброды могут осуждать хирургию. В общественной жизни труднее отличить “хирурга” от “бандита”, и потому здесь совсем не сумасбродные люди, подобные Л.Толстому, проповедовали нелепый лозунг непротивления злу и многие совсем неглупые немцы приняли подлинного сверхбандита Гитлера за почтенного хирурга.

И зададим себе первый вопрос: каких размеров нужно государство для прогрессивного развития человечества? Древнегреческие мыслители, подобно Аристотелю и Платону, склонялись к мысли, что идеальное государство должно быть небольшим. Они исходили при этом из практики эллинских государств, где при небольших, можно сказать, микроскопических размерах их государств-городов был достигнут такой высокий уровень культуры и общественной жизни, на который и сейчас приходится смотреть с удивлением и восхищением. С другой стороны, перед их глазами были огромные деспотии, прежде всего в лице Персии, которая явно не заслуживала подражания. Пример высокого культурного уровня маленьких государств мы имеем и в Италии в период Возрождения, и в добисмарковской Германии. Могут сказать, что маленькие государства, хотя и могут развить высокую культуру, нежизнеспособны, так как или сами объединяются “железом и кровью”, как сделал Бисмарк, или, напротив, падают жертвой могущественных соседей. При таком понимании большое государство само по себе есть зло и построение его является необходимым лишь с целью обуздания порочной натуры соседних менее культурных больших государств. Но, пожалуй, можно указать и положительные стороны больших государств: 1) в современной цивилизации крупные государства по крайней мере не мешают развитию высокой цивилизации; 2) при современном чрезвычайно высоком развитии ряда наук (например, астрономия, физика) прогресс этих наук требует таких больших ассигнований, которые не под силу маленьким государствам; 3) наконец, решительный этап перехода от капитализма к социализму невозможен в маленьком государстве, так как при возникновении социалистического устройства в маленьком государстве оно будет немедленно раздавлено своими капиталистическими соседями и лишь огромное государство может успешно противостоять реакционным попыткам соседей.

С этих трех точек зрения большое государство не является уже наименьшим злом, а заключает в себе элемент и блага, а потому создание больших государств есть необходимое условие для прогрессивного развития.

Необходимое, но не достаточное! Не всякое большое государство является этапом прогрессивного развития. Империя, созданная Чингисханом, не дала ничего для прогрессивного развития человечества и, напротив, задержала это развитие. Ряд империй, давших более или менее ценный вклад в развитие человечества, или распались, как Римская, или остановились в развитии, как Китайская. Все это ясно показывает, что необходимо продумать, при каких условиях большое государство осуществляет свою историческую миссию: быть колыбелью культуры и социализма.

О постулатах государственной власти

Теории построения государственной власти исходят, как и всегда, из тех или иных осознанных или неосознанных постулатов. Защитники абсолютизма исходят из старого постулата, приписываемого апостолу Павлу: “Всякая душа властем предержащим да повинуется. Несть бо власть аще не от Бога”. Многим кажется, что сейчас этот постулат совершенно устарел, но защитники Грозного фактически его используют, только без упоминания бога. Противоположностью является постулат, выдвигаемый анархистами, утверждающими, что всякая власть есть чистое зло. Этот постулат можно было бы сформулировать: “Несть бо власть, аще не от черта”. Из этого постулата исходит Л.Толстой, когда пытается показать, что и в армии, и в суде. и вообще во всякой административной и организационной работе нет ничего, кроме бессмысленного, злого калечения людей.

Если первый постулат - постулат автократов, второй - анархистов, то демократы вправе выставить постулат, хорошо сформулированный Радищевым: “Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние”. Радищев не анархист, он не отрицает целесообразноспг власти, он отрицает только ее неограниченность.

Казалось бы, для современного человека, в особенности для социалиста или коммуниста, должен бы быть приемлем только постулат Радищева. Но ведь все современные почитатели Грозного считают себя также почитателями Радищева. Почему же они так изменяют его постулату? Для объяснения этого можно привести следующие основания, по существу очень друг другу близкие.

1 ) Самодержавие как наименьшее зло. В определенных условиях те или иные лица наделяются неограниченной властью во избежание бедствий от отсутствия таковой неограниченности. Капитан судна во время путешествия на корабле действует единолично, военачальники почти всегда наделяются неограниченной властью, так как иначе армия легко сделается добычей раздоров и будет разбита на войне. Мы знаем, что вольнолюбивые запорожцы выбирали гетмана и наделяли его неограниченной властью, Римская республика в период опасности выбирала диктатора, наши декабристы, борясь за свободы, выбрали на случай победы диктатора, который, однако, оказался несоответствующим своему назначению. Конечно, можно привести примеры, когда народы спасались от грозной опасности и без диктатуры (Эллада с ее коллективным командованием), но целесообразность диктатуры, вообще единодержавия, на трудный период существования государства вряд ли может серьезно оспариваться.
Но во всех этих случаях диктатура имеет временный характер. Если капитан парохода или военачальник использует во зло свое единоначалие, то он за это ответит перед судом. Запорожский гетман по окончании срока своих полномочий должен был положить свою булаву и отвечать перед кругом: в случае если его признавали виновным, его тут же убивали (были ли такие случаи в действительности, я не знаю, но таков был закон).
Следовательно, здесь мы имеем автократию, ограниченную временем и ответственностью перед коллективом. В том случае, если такая ответственность реальна, с временным самодержавием можно мириться. Но, конечно, властолюбивые люди (а именно такие, как правило, добиваются и получают власть) неохотно мирятся с ограничением власти и поэтому всегда стремятся превратить свою временную власть в постоянную: таково происхождение большинства тиранов Греции. Частота этого явления (захвата власти после ее низвержения) заставила Гольдсмита в “Викфильдском викарии” прибегнуть к следующему софистическому аргументу в защиту самодержавия монархов. Эта аргументация кажется на первый взгляд демократической, так как в ней нет никакого почтения к королевской власти и никакой апелляции к ее божественным правам.
Гольдсмит рассуждает так: конечно, хорошо было бы. если бы не было вовсе тиранов; но история показывает, что немедленно вслед за свержением одного тирана из среды вождей восставшего Народа выдвигается новый тиран, часто еще худший. чем свергнутый. Значит, люди без тиранов обходиться не могут. Но если нельзя обойтись без тиранов, то наилучшим исходом будет такой, когда будет наименьшее число тиранов. Таким наименьшим числом будет, очевидно, единица; один самодержавный король лучше огромного количества мелких самодержавцев.
Действительно, в каждом государстве есть огромное число потенциальных тиранов, ждущих только возможности, чтобы проявить себя. Для очень многих людей, как и для самого Пушкина, справедлив упрек:

Ты не рожден для дикой доли,
Ты для себя лишь хочешь воли...

Многие феодалы искренне возмущаются самоуправством монарха, но сами не допускают мысли, чтобы их самодержавие по отношению к крепостным было ограничено. Маколей приводит пример одного ярого республиканца шотландца, который представлял свободную Шотландию как свободную от короля, но который считал шотландский народ настолько ленивым и беспечным, что его нужно обратить в рабство. Несомненно, что самодержавие по отношению к таким “свободолюбцам” может оказаться увеличением свободы для простого народа, оно может быть “демократическим” самодержавием. Понимание Грозного как демократического самодержца имеется и у А.К.Толстого, и у Платонова, и у современных историков.
Но мыслимо ли демократическое самодержавие? В этом позволительно очень усомниться. Самодержец не может властвовать, не опираясь на определенный класс как своих агентов по управлению страной. Лишая их всякой самостоятельной политической власти, он не может лишить их власти по отношению к их подчиненным, и там эта власть проявляется часто с особенной свирепостью: взять, например, наших крепостников времен Екатерины II, хотя бы описанных в рассказе Н. С. Лескова “Тупейный художник”: эти крепостники-вольтерианцы не имели никаких ни внешних, ни внутренних (совесть) ограничений своему самоуправству, и не удивительно, что резкий протест Радищева возник как раз во время Екатерины.
Таким образом, самодержавный монарх, как правило, сопровождается большим количеством мелких самодержцев по образу его и по подобию, и задача уменьшения числа тиранов оказывается неразрешенной. Ближе всего к понятию демократического самодержда подходил, конечно, Петр Великий, но даже и он был весьма далек, от осуществления этого. Огромнейшее же большинство самодержцев отнюдь не стремилось к этому.
2) Самодержавие как закономерный этап в развитии народов. Это тезис, так сказать, эмпирический и является приложением известного тезиса Гегеля: “Все действительное - разумно”, отчего в свое время самодержавие оправдывал даже В.Г.Белинский. Мы имеем много случаев, когда в развитии государств, которые впоследствии делаются свободными и культурными, имеет место период самодержавия. И подобно тому, как рабовладельческий строй классическим марксизмом считается закономерным этапом в развитии человеческого общества, так и самодержавие рассматривается как необходимый закономерный &тап в развитии государственной власти. Но в прошлом я постарался показать, что ни рабство, ни крепостное право вовсе не являются обязательными этапами в развитии человеческих отношений. То же можно сказать и про самодержавие: в ряде культурных государств не было эпохи с абсолютными монархами (Англия, Скандинавия, по-видимому, Италия, не говоря уже о Древней Греции). И мы видим, что те же страны, в которых не было или было более слабо развито крепостное право, вместе с тем были странами, не обнаруживающими абсолютизма (можно прибавить еще дотатарскую Россию, в особенности Новгород и Псков). Еще раз опровергается тезис Гольдсмита, что неограниченный монарх есть защита от мелких самодержцев: наличие неограниченных монархов и мелких самодержцев находится в прямой положительной связи.

Частое явление единодержавия в истории вовсе не является иллюстрацией к необходимости этого института для прогрессивного развития. Это есть просто следствия частой встречаемости причин, приводящих путем молчаливого общественного договора к обоснованию централизованной власти. Такими причинами являются: необходимость сооружения и поддержки обширных ирригационных сооружений в засушливых областях (Азия), необходимость обороны от вражеских нашествий, борьба за освобождение страны от иноземных захватчиков и проч. Страны изолированные от этого бывают избавлены.

Но монархи “закономерно” стремятся свою функцию самодержавия превратить из временной в постоянную и средства обратить в цель. Это прекрасно отметил еще Д.Юм: “Короли несомненно используют всякий удобный случай для расширения своей прерогативы, и если благоприятные случаи не будут использованы для расширения и укрепления прав народа, то универсальный деспотизм будет навсегда господствовать в человечестве”. Но этим всякий деспот становится изменником своему народу и заговор или убийство такого тирана является не преступлением, а оправданной мерой народной самообороны. И крайние самодержцы не скрывают того, что для них самодержавие не средство, а цель. Людовик XIV: “Государство - это я”. Наш Николай I: “Пусть погибнет Россия, лишь бы осталась нетронутой неограниченная власть”. Аналогичный переход от средств к цели мы имеем у австрийского Фердинанда II: “Лучше царствовать над пустыней, чем над страной, заселенной еретиками”. Конечно, такие выражения уже являются просто глупостью, подобно поведению дикого помещика у Салтыкова-Щедрина, но и неглупые люди склонны находить какое-то величие в известном изречении: “...fiat justitia, pereat mundus” (“Да свершится правосудие, хотя бы и мир погиб”). Какое же может быть правосудие, если не будет объекта для правосудия?

Поэтому, как бы ни было целесообразно установление той или иной формы самодержавия, на определенный отрезок времени оно может считаться оправданным лишь в том случае, если сам самодержец отчетливо сознает обусловленность своего самодержавия, его подчиненность высшим целям: “Не за Петра сражаетесь, но за государство, Петру врученное” - и эти слова в устах нашего великого Петра не были лицемерными. Фигуры же, которые теряют это чувство, являются отрицательными фигурами истории, ненужными ее тупиками.

Но безудержный деспотизм сам себе готовит гибель. Возникновение самодержавной неограниченной власти закономерно, поскольку закономерно стремление людей при отсутствии ограничений захватывать себе возможно больше всяких благ, в том числе и власти. Но при этом неограниченная власть так же “закономерно” развращает властителей и приводит их к злоупотреблениям властью; так же “закономерно” развращенный властью деспот испытывает ужас перед угнетенным им народом; так же “закономерно” деспот окружает себя бандой людей без чести и без совести и так же “закономерно” погибает от руки им же развращенных людей. Вот закон развития тирании, т.е. единодержавия, преследующего только личные цели автократа. Отклонения будут лишь тогда, когда или тиран наталкивается на ограничения, которые он не может преодолеть, или же обладает подлинной совестью, сознанием своего долга перед народом. Такие “совестливые” самодержцы по справедливости могут считаться людьми, имеющими высокий моральный уровень (если даже они и не всегда пользовались своей властью справедливо), так как они, очевидно, сумели устоять перед одним из самых сильных искушений - искушением властью. Оправдание тирании только на том основании, что она часто сопутствует прогрессивному развитию, есть недопустимое применение принципа: “Победителей не судят”, имеющего ограниченное значение. Это положение имеет четыре смысла.

1) Правильное: нельзя судить победителей за нарушение формального закона, если это нарушение было необходимо для победы или для сокращения числа победителей. Именно такой смысл имела эта фраза в устах Екатерины, положившей эту знаменитую резолюцию по поводу Суворова (или Румянцева), одержавших победу с нарушением строгих военных законов. Не судили англичане и Нельсона, одержавшего победу у Копенгагена с явным нарушением дисциплины (сделал вид. что не видит сигнала командующего об отступлении).
2) Снисходительное толкование: простить победителю проступки, сделанные без всякой пользы для дела и не простимые обычно людям, как победителю Куриациев Горацию простили (хотя его судили) убийство сестры за недостаток патриотизма.
3) Отвратительное: так как победитель победил, то, значит, все явления, сопутствующие победе, не только простительны, но и необходимы для победы и вполне оправданны.
4) Наконец, в отношении всякого победителя нужно задать вопрос: а нужна ли была победа, даже без нарушения законов и с минимальным количеством жертв? В этом случае победителя следует судить за бесполезность этой победы.

Задача установления наилучшего строя

Эта задача заключается в том, чтобы установить ту разумную меру единодержавия и демократии, которая в определенных исторических условиях соответствует максимальному благосостоянию народа и способствует быстрейшему и наименее болезненному продвижению народа по пути общечеловеческого прогресса. Мы при этом должны по возможности воздержаться от привлечения всяких эмоциональных моментов, приводящих легко к ошибочным суждениям. Так, в могущественном государстве, не ощущающем никакой внешней опасности, самодержавие оказывается пережитком, и так как оно всегда сопровождается злоупотреблением, то, естественно, у прогрессивных и свободомыслящих людей возникает мнение, что оно есть единственное зло и что с устранением самодержавия или вообще любой власти человечество достигнет благополучия: таково мнение Радищева, многих декабристов, в этом же источник ошибок анархистов, прекрасным представителем которых является Л.Толстой. Идеи Руссо имеют тот же источник.

С другой стороны, если народ переживает или недавно пережил ужасы иностранного нашествия, или безопасность граждан постоянно нарушается обилием бандитских шаек, или, наконец, какой-либо выдающийся представитель автократов вел блестящую внешнюю политику, то в таком народе легко возникает идеализация самодержавия, что мы видим даже, например, в таком свободолюбивом народе, как французы с их культом Наполеона. Победа России 1812-14 гг. над Наполеоном способствовала сильному развитию русского шовинизма. От него не оказался свободным даже наш свободолюбивый поэт М. Ю. Лермонтов:

Какие степи, горы и моря
Оружию славян сопротивлялись?
И где веленью русского царя
Измена и вражда не покорялись?
Смирись, черкес! И Запад и Восток,
Быть может, скоро твой разделят рок.
Настанет час - и скажешь сам надменно:
Пускай я раб, но раб царя вселенной!
Настанет час - и новый грозный
Рим Украсит Север Августом другим!

(Измаш-бей, часть третья)

Но не только чрезмерный патриотизм легко переходит в обожание самодержавия. Наполеон, как известно, был крайне популярен не только у французов, но и у сражавшихся с ним русских и даже немцев (Гете, Бетховен, Гегель). И через много веков блеск побед ослепляет даже критически мыслящие умы. Свободолюбец Вольтер с большим сочувствием изображает Чингисхана в его трагедии “Китайская сирота”.

Стараясь же отвлечься, по возможности, от эмоциональных моментов, мы должны прийти к выводу, что оба крайних полюса общественного устройства - полное безвластие и абсолютное самодержавие - представляют зло, и оптимальнейший строй лежит где-то посередине. Если представить зависимость между количеством держателей власти и благом, проистекающим от власти (общее благосостояние и движение по пути прогресса), то, по мере увеличения количества властителей, эта кривая будет иметь один, а может быть, и несколько максимумов, причем в зависимости от условий эти максимумы будут перемещаться. Можно охотно допустить, что с прогрессом общественного строя и ростом экономики и культуры мы придем к полной анархии (которую с таким же правом можно назвать Базархией), но, конечно. в наше время анархия совершенно недопустима.

Но если мы признаем, что на определенных этапах развития государства или народа необходимо сосредоточение власти в одном лице, единодержавие, то это не означает, что этим самым следует признать необходимость совершенно неограниченного единодержавия, что мы назовем самодержавием.

Само собой разумеется, что, подобно тому как немыслима абсолютная свобода человека, так немыслимо и абсолютно неограниченное самодержавие. Самый крайний деспот, предающийся необузданному удовлетворению своих животных страстей, в конце концов становится рабом своих страстей и, если он не считается хотя бы с классовыми интересами господствующей верхушки, он бывает обычно ликвидирован этой самой верхушкой. Очень часто в этом участвуют его собственные сыновья: в восточных деспотиях это очень распространенное явление. Но сыновья участвуют в убийстве отцов на Востоке подчас и тогда, когда отцы вовсе не являются бессмысленными деспотами: был же убит внук Тамерлана, Улутбек, реакционными вельможами, в заговоре которых участвовал и его сын.

Ограничение же единодержавия может быть очень разнообразным, и прежде всего мы разберем внутренние ограничения автократа. Эти ограничения основаны на комбинации двух факторов: совести и разума.

1 ) Без совести и без разума: Калигула, Комол и многие восточные деспоты: при полном отсутствии внутренних ограничений и при бездарности деспотов они имеют внешнее ограничение: цареубийство, как известно, чрезвычайно широко распространенное в Римской империи и в восточных деспотиях.
2) Совесть без разума, вернее, не освещенная разумом: это обычно проявление религиозного фанатизма: Филипп II, Людовик XIV в последний период своего правления, когда он принес несравненно больше вреда собственному народу, чем в первую половину, когда он не ханжил.
3) Разум без совести: отсутствие какого-либо сознания долга перед обществом (или, вернее, рудимента такого сознания) или каких-либо нравственных норм, полный эгоизм, но вместе с тем достаточно разума и таланта, чтобы предупредить последствия совершенно бессовестной политики и замаскировать отсутствие нравственных норм. Классическим образцом такого деспота является Тиберий, вызывающий в нас отвращение своей подозрительностью и жестокостью, но вместе с тем проявляющий признаки высокого государственного ума.
Та же комбинация бессовестности и государственного ума свойственна (в менее контрастной степени, чем у Тиберия) большинству цезарей, начиная с Юлия Цезаря и Августа, и несомненно, что бессовестный разумный монарх лучше совестливого дурака. И, как правильно отметил в свое время Д.Юм, для колоний гораздо лучше быть под управлением самодержавцев, чем под управлением центрального демократического правительства. Республиканский Рим грабил колонии гораздо решительнее, чем императоры, и защитники старого (Тацит) упрекали Тиберия в том, что он не давал поживиться консулам в провинции. Надо прибавить, что демократическая Англия грабила свои колонии в течение долгого времени более сильно, чем царская Россия. Юм объясняет это положение тем, что демократическое правительство, будучи представительством монополии, более склонно игнорировать интересы колоний, чем автократическое, для которого все подданные равны.
Большинство крупных завоевателей относится именно к категории разумных людей без совести, и они часто достаточно откровенны, чтобы признаться в совершенно эгоистических мотивах своих действий. “В мире слишком тесно для двух царей”, - сказал Тимур. По своему невежеству он и не представлял размеров мира, а просто стремился завоевать возможно больше, но когда, начав с главы разбойничьей шайки, сделался властелином огромной империи, то не прочь был подвести идеологическое обоснование своей политике: он говорил, что самодержавие полезно для ограждения населения от произвола мелких владык. Опираясь на эти его высказывания, можно и Тимура провозгласить демократом, но надо посмотреть, соответствует ли вся его политика этим поздним его высказываниям. Мы тогда, вероятно (я говорю так, не будучи глубоко знаком с историей Тимура), придем к заключению, что эти его демократические высказывания являются просто или выражением лицемерия, к которому склонны самые кровожадные тираны, или же обнаружением той объективной истины, что действительно единовластие даже бессовестного тирана лучше единовластия многих бессовестных и бездарных царьков. Стремился ли сознательно Тамерлан к подъему культуры в своей империи, мне (за недостатком эрудиции в этой области) неизвестно, но объективно его правление способствовало росту культуры: ведь кульминационный пункт в развитии культуры Самарканда падает на правление внука Тамерлана Улутбека, который, очевидно, не соблюл нужную дозу самодержавия, был слишком мягок и потому погиб в результате заговора реакционных феодалов.
Теперь если мы спросим, что лучше - совесть без разума или разум без совести, то со всей решительностью должны будем заявить: оба плохи, но несомненно, что разум без совести много лучше совести без разума: “Люди, добровольно согрешающие в чем-нибудь, лучше тех, которые делают это невольно” (Платон, Гиппий Меньший, гл. 15). Плохи и Тамерлан, и Тиберий, но они все же много лучше Торквемады, Филиппа II, Людовика XIV. И. как я постараюсь показать. Грозного надо отнести, выражаясь кратко, к категории совестливых глупцов, а не к категории бессовестных умников, не говоря уже о том, что претензии его на четвертую категорию уже совершенно лишены какого-либо основания.
4) И совесть и разум. Возражения против мнимой софистичности положения Платона (многие гелертеры даже отказывались признавать подлинность Гиппия Меньшего) в значительной мере основаны на том, что представляются возможными только две категории согрешающих: невольно и добровольно. Но есть еще две категории: несогрешающих (или скажем правильнее - малосогрешающих) невольно и несогрешающих добровольно, т.е. с выбором хорошего пути при возможности выбора плохого. Это и будет высшая форма внутреннего ограничения, обязательный критерий подлинно великого государя.

Примеры такого внутреннего ограничения совестью, сознанием своего долга перед народом не так уж редки в истории, в частности в истории русской. Из старых русских князей можно привести Владимира Мономаха, Мстислава Мстиславовича Удалого и наивысшего из них Александра Невского. Татарское иго сильно испортило совесть русских князей, но не искоренило понятия общественного долга для князя. В старопечатной книге о Куликовской битве (видел в Хвалынском музее) читаем, что Дмитрий Донской перед битвой на слова, что он должен поберечься, заявил: “Братья мои, добры глаголы ваши, но понеже на земли почтен семь перед нами всеми честью подобает мне прежде всех вас голову положити, да прежде венец от Христа восприиму... общую подобает мне ныне с вами чашу пита...” Не знаем, говорил ли так Дмитрий Донской или нет, но из этих слов ясно, что понятие долга князя перед народом было широко распространено и князья, не чувствовавшие такого долга, не могли отговариваться незнанием и тем, что это понятие было несвоевременно. В дальнейшем мы этого не видим, и яркое сознание долга служения своей стране вновь вспыхивает (и притом совершенно нелицемерно) у Петра Великого: “А о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, жила бы только Россия во славе и благоденствии”.

Только из этой, последней категории можно выдвигать претендентов на звание великого государя. Но значит ли это, что самодержцы с великим разумом и совестью - идеальные государи? Нет, потому что все люди имеют человеческие слабости, и в случае крупного успеха даже лучшие автократы склонны терять голову и увлекать свой народ в бездну новых и ненужных испытаний или превращать в догмат то, что - такого превращения не заслуживает. И Петр Великий, стремясь выполнить возможно большее количество проектов своего обширнейшего плана, в последние годы своей жизни обдумывал план похода на Персию, не отдавая себе ясного отчета, что измученная тяжелой борьбой страна нуждалась в отдыхе от войны.

Поэтому даже для лучших автократов целесообразно не только внутреннее, но и внешнее ограничение. Такое ограничение ввел даже Петр: закон не получал обратной силы. Конечно, самодержцы (и сам Петр) в случае надобности могли принудить сенат совершить беззаконие, но некоторым ограничением этот принцип все-таки являлся.

Другого рода ограничением самодержца являлась церковь. Основоположники русской церкви митрополиты Петр, Алексей, Иона, поддерживая самодержавие в государственных целях, считали его ограниченным “правом печалования” за осужденных перед государем. Этим правом широко пользовался и последний авторитетный митрополит Макарий. Так же думали святой митрополит Филипп. Право печалования есть какой-то намек на ограничение, и это ограничение в общем целесообразно. Расправившись с Филиппом и поставив на его место подхалимов, Грозный это ограничение уничтожил. Но если верить народным преданиям, даже при Грозном сохранилось это ограничение в форме протестов из среды юродивых, народных представителей религиозного культа. По прекрасному народному преданию, Псков был спасен от участи Новгорода юродивым Николой Салосом, поднесшим Ивану кусок сырого мяса. “Я христианин и не ем мяса в пост”, - сказал Иван. - “Ты хуже делаешь, - сказал ему Никола, - ты ешь человеческое мясо” (Костомаров).

Но ограничения религией, как известно, в целом не действительны для самодержцев и на Ивана Грозного они имели в лучшем случае эпизодическое влияние. Поэтому то или иное ограничение самодержавия определенной формой писаной или неписаной конституции всегда бывает полезно. Англия ничего не потеряла, а напротив, выиграла тем, что подлинных самодержцев у нее никогда не было, так как даже наиболее самодержавный из ее королей, Генрих VIII, нуждался в парламентской санкции для получения денег, и ему приходилось торговаться с парламентом. Его дочь Елизавета пользовалась очень значительной властью, но все-таки была ограниченной и принуждена была считаться с парламентом и с ясно выраженными интересами английской торговли.

Совершенно неограниченное самодержавие никогда и ни при каких условиях не является наиболее целесообразной формой правления. У нас считается, что дотатарская удельная Русь не выстояла против татар потому, что не была объединена. Это, вероятно, правильно, но что привело древнюю Русь к раздробленности? То, что князья стали смотреть на земли, которыми они правили, как на свою вотчину и делили их как свое имущество между сыновьями. Если бы сохранилось старое русское понимание князя как руководителя войска, призываемого вечем и вечем же отпускаемого (как это было в Новгороде), то никакого основания для деления на уделы не было бы, так как при таком понимании княжество вовсе не является вотчиной князя.

Таким образом, правильнее будет сказать, что старая Русь не смогла дать отпора татарам не потому, что княжеская власть была недостаточно самодержавна, а напротив, потому, что князья в южной и центральной России превысили наиболее целесообразную меру власти. Распоряжаясь своей землей и давая ее в удел сыновьям, они подготовили татарский разгром.

А что от разложения самодержавная власть не предохраняет ни в какое время, это можно судить хотя бы по судьбе татарской Орды. Победа над татарами подготовлена была не только умелой политикой московских князей, но прежде всего разложением самой Орды. Превосходную картину “устойчивости” татарской самодержавной власти можно видеть у Костомарова: Чанибека (сына Узбека) убил сын его Бердибек. Бердибека убил полководец Наврус, объявивший себя ханом. Наврус был убит полководцем Хидырем.

Хидырь вскоре был убит своим сыном, которого тоже немедленно убили. После этого в Орде наступила борьба двух ханов - Мюрида (брата Хидыря) и Абдулы (ставленника темника Мамая). Судьба обоих неясна. Потом появляется новый ставленник Мамая - Мамант-Салтан, пока сам Мамай не назвался ханом. Потерпев поражение в Куликовской битве, он был разбит соперником Тохтамышем и, бежав в Кафу, был там убит генуэзцами. В общем, очень веселая картина.

И странным кажется в устах историков, когда они обвиняют Новгород в беспорядках и столкновениях как доводе в пользу установления сильной власти: будто бы сильная власть гарантирует спокойствие.

И уж совсем нелепо, что как крайний отрицательный пример как доказательство от противного в пользу самодержавия приводят Польшу.

Конечно, строй Польши был весьма далек от идеального, и за несовершенства своего строя Польша заплатила полуторавековой потерей государственного бытия. Но и положение Польши было особенно трудное: между могущественных соседей, многонациональный состав и совпадение классовых различий с национальными и религиозными. И, однако, Польша дала миру Коперника, и вряд ли Коперник мог быть одной светлой точкой среди сплошной тьмы. Польский король Ян Собеский остановил турок у Вены в момент апогея величия Турецкой империи, и от Польши мы получили названного Димитрия, образ которого отличается необыкновенной привлекательностью: личная доблесть, гуманность, великодушие, энергия и отсутствие всякого стремления создать из себя какого-то кумира, веротерпимость и готовность установить широкую связь с Западом. Димитрий погиб не потому, что он был плох. а потому, что был слишком хорош: он не проявил нужной меры бдительности и оставил на свободе одну из гнуснейших фигур (и этот вердикт, кажется, никем не оспаривается) нашей истории - Василия Шуйского.

Нет, полякам нечего стыдиться своей славной истории, и каким-то нелепым искажением всякой исторической перспективы является стремление Виппера выставить Турцию и Татарию как пример, достойный подражания, а Польшу как пьяного илота, долженствующего вызвать только отвращение.

Известная мера самодержавия допустима лишь как временное явление для выполнения какой-то определенной и притом прогрессивной цели. Сознание этой цели в народе и хотя бы до известной степени у монарха - обязательное условие для обеспечения устойчивости такого режима на определенный срок: бессрочное же сохранение самодержавия обязательно ведет к разложению.

Поэтому, когда мы встречаемся в истории с явлением самодержавной власти, то для вынесения ей оправдания мы должны задать вопрос: для какой цели работала эта власть и в какой мере она свою задачу осуществила.

О сопротивлении власти

А раз мы признаем справедливость тезиса Радищева: “Самодержавство есть наипротивнейшее человеческой природе состояние”, то признаем и справедливость борьбы против самодержавия не только в последнее время, но и во все времена. Великий мудрец Ибн-Сина (Авиценна) еще около тысячи лет тому назад (умер в 1037 году) формулировал право законного восстания как естественное право человека: “Если правитель несправедлив, то восстание против него оправдано и должно быть поддержано обществом” (цитирую по “Литер. газете” 19 авг. 1952 г.).

Само собой разумеется, что хотя право законного восстания в Великой хартии вольностей было формулировано как юридическое, а не как естественное право, оно будет всегда бессильным как юридическое право. Так как если монарх готов считаться с юридическими нормами и строго соблюдает законы, то не будет основания для законного восстания, а если он решил вопреки закону оделаться самодержцем, то он, конечно, не посчитается ни с каким правом законного восстания и превосходнейшим образом переказнит всех законных повстанцев. И самое беззаконное восстание в случае успеха не будет нуждаться в санкциях закона для укрепления порожденной им власти.

Но если мы признаем законным восстание Оливера Кромвеля в 17-м веке, почему мы безоговорочно считаем всех восстающих против Грозного бояр вредными крамольниками? Для этого надо разобрать, при каких условиях восстание действительно становится законным. Вполне законным восстание становится при соблюдении двух моментов:

1) объективного, если властитель без прогрессивной цели несправедлив, т.е. превысил разумную меру власти нецелесообразно;
2) субъективного, если восстающий действует в интересах прогрессивного развития общества, а не в эгоистических или групповых целях.

Утверждение о недопустимости восстания или власти при любых условиях есть типично идеологическая надстройка охранительного характера. Правильнее же рассматривать всякое моральное поведение, следуя принципу: “Суббота для человека, а не человек для субботы”. Согласно старой легенде об Ироде, тот приказал казнить Иоанна (хотя считал его праведником), так как ему стыдно было признаться в неисполнении слова: но убийство неповинного (а тем более праведного) человека есть более тяжкое преступление, чем несохранение своего слова.

На абсолютной верности клятве основывалось и все понимание присяги: присяга якобы обязывала в силу повиновения государю убивать своих братьев, отца, мать, и такое понимание присяги не смущало большинство людей. На таком понимании клятвы заключали договора даже с наемными убийцами. Василий Шуйский принял предложение немца Фидлера отравить Болотникова в Калуге. Фидлер обязался такой клятвой: “Во имя Пресвятой и Преславной Троицы я даю сию клятву в том, что хочу изгубить я дом Ивана Болотникова; если обману моего государя, то да лишит меня Господь навсегда участия в небесном блаженстве... Я сдержу свое слово и этим ядом погублю Ивана Болотникова, уповая на Божию помощь и Св.Евангелие” (Соловьев). Несмотря на щедрое вознаграждение, Фидлер, однако, оказался умнее Василия Шуйского и, прибыв в Калугу, рассказал Болотникову все и отдал самый яд.

Стремление укрепить разлагающийся государственный организм приводит и к ряду других абсолютных понятий. Недопустима измена племени (расовая измена) или брак с людьми иной расы (“Последыш” у Некрасова), строго соблюдается “честь мундира” и далее. Если абсолютизация таких моральных норм, как верность слову, верность отечеству, понятна и не вызывает презрения, так как в основе ее лежат вполне здоровые моральные принципы, то абсолютизация верности расе, сословию и особенно мундиру ничего, кроме смеха, вызвать не может.

До какого подлинно омерзительного действия может довести слепая верность клятве, можно судить по образу Гонты из поэмы Tapaca Шевченко “Гайдамаки”. Правда, по-видимому, тут Шевченко отступил от исторической правды. Гонта при восстании гайдамаков поклялся не щадить никого католической веры (сама по себе такая клятва уже достаточно омерзительна) и в исполнение этой клятвы убил собственных малолетних детей, прижитых им же от католички и воспитанных, конечно, в вере матери: “Не я вас гублю, а присяга”.

Правильное понимание будет: верность слову, отечеству, закону - есть высокий моральный принцип и его надо держаться за исключением тех редких случаев, где соблюдение этих высоких принципов вступает в конфликт с необходимостью выполнения принципов более высокого порядка.

Бутс убил Авраама Линкольна. Можем ли мы оправдать Бутса? Бутс действовал как патриот южных штатов. Северные штаты нарушили конституцию, не согласившись с намерением южных штатов на отделение, на что те по конституции имели право. Конечно, в гражданской войне было допущено много других грубых нарушений закона. Бутс действовал не в личных интересах, и, однако, при наличии объективных и субъективных доводов мы должны осудить Бутса. Линкольн нарушил конституцию, действуя в интересах прогрессивного принципа: освобождения рабов. Бутс же, как и многие другие субъективно честные южане, не понял этого. Тем хуже для них: согрешающие невольно хуже согрешающего добровольно (Платон, Гиппий Меньший), в данном случае Линкольна, сознательно нарушившего конституцию. Эти соображения мы и положим в основу суждений о так называемой “крамоле”.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ: О КРИТЕРИЯХ ВЕЛИКОГО ГОСУДАРЯ

Понятие идеального и великого государя

Предыдущее изложение имело своей целью показать, что поскольку в истории есть роковые моменты и периоды, от успешного прохождения которых зависит судьба прогрессивного развития, постольку понятие великого государственного деятеля, в частности великого государя, вполне обосновано для определенных периодов развития каждого народа. Монархия, видимо, является наиболее целесообразной формой правления для крупных государств, находящихся на определенном этапе своего развития, а раз монарх - не марионетка, а действующая личность, то она может действовать хорошо или плохо. Очень хорошо действующих монархов мы и вправе называть великими государями.

Но не надо понятие великого государя смешивать с понятием идеального государя, хотя последнее понятие так же полезно в истории, как понятие идеального газа в физике. Идеальный государь есть такой государь, который совмещает в себе все решительно положительные критерии, которые мы дальше выставим. Но идеальных людей в действительности не существует. Под великими государями мы и будем понимать тех, которые наиболее приближаются к понятию идеального государя. Критерии великого государя не должны быть слишком завышены, и мы, конечно, знакомясь с отрицательными чертами монархов (нет монарха без отрицательных черт), должны принимать во внимание и эпоху, и положение монарха, которое часто приводит к тому, что он не может избежать ряда ошибок, которые свободно может не делать простой смертный. В ошибку чрезмерной требовательности, при которой великих государей вообще не останется, впадали те из наших историков, которые слишком примитивно понимали теорию исторического процесса, в частности М. Н. Покровский. Для характеристики понимания монархов того периода приведу выдержку из первого издания Большой Советской Энциклопедии, где история, по крайней мере первое время, излагалась в духе М.Н.Покровского. Возьмем статью об Александре Ярославовиче Невском, самом доблестном нашем князе допетровского периода (1926, т.2, С.167-168). Читаем:

“Александр Ярославович Невский, великий князь Владимирский (1220-1263), с молодых лет княжил в Новгороде и здесь оказал ценные услуги новгородскому торговому капиталу, с успехом отражая его интересы в войнах со шведами, ливонцами и литовцами.. В результате Новгороду удалось удержать за собой финское побережье Балтийского моря и таким образом избежать срыва своей заграничной торговли”.

Дальше в статье говорится, что А. Невский сделался вассалом татарского хана и содействовал сбору дани татарами, которая была особенно тяжела для бедных, так как брали независимо от имущественного состояния людей. Конец статьи: “Русская церковь, хорошо ладившая с ханом, оценила “мирную” политику Александра по отношению к татарам и объявила его святым...” Даже у Александра Невского, с точки зрения школы М.Н.Покровского, не было никаких заслуг перед русским народом, а только перед новгородским торговым капиталом. Однако даже в этой характеристике не делается попыток опровергнуть одаренность Александра Невского. Прошло почти четверть века, и во втором издании Большой Советской Энциклопедии (1950, т.2, с.76-78, авторы - Ростунов И.И. и Шмидт С.О.) мы читаем уже совсем другое:

“А.Невский (1220-1263) - новгородский князь, великий русский полководец, крупный политический деятель и дипломат 13-го века, национальный герой”.

Дальше указываются его достижения:

1) победа над шведами в 1240 году (т.е. когда ему было всего 20 лет) - меньшими силами над многочисленным шведским войском;
2) штурмом взял крепости Копорье и Псков, в которых засели немцы, имея, очевидно, высокую осадную технику;
3) в Ледовом побоище в 1242 г. (когда ему было 22 года) победил рыцарскую тяжелую конницу пехотой. “В Западной Европе первые выступления пехоты против рыцарской конницы наблюдались лишь более чем полстолетия спустя”;
4) в 1256 году - успешный зимний поход в Финляндии против шведов. Победы Александра Невского прославили его имя далеко за пределами Руси и определили передовой характер русского военного искусства;
5) став в 1252 г. великим князем Владимирским, он. проявил огромный дипломатический талант: не раз отвращал беду нового татарского нашествия;
6) Александр Невский отверг попытки папской курии организовать силами русских крестовый поход против татар и нейтрализовал происки курии в Монгольской империи;
7) при нем начинается вытеснение агентов ханской власти на Руси и передача их функций великому князю, что было уже немалым достижением;
8) умер Александр Невский 14 ноября 1263 года в Городце на Волге, возвращаясь из Золотой Орды, где “отмаливал люд от беды”.

Как это не похоже на простого исполнителя воли торгового капитала. И, спрашивается, с современной точки зрения, кто был ближе к истине - старые русские историки и православная церковь, признавшая его святым, или школа М.Н.Покровского, в свое время имевшая патент на монополию называться марксистской?

Но есть и другая крайность, и она очень распространена: слишком снисходительное отношение к государям и слишком легкое возведение их в великие. На эту ошибку давно указал Д.Юм в его этюдах (эссе). Это место у Юма настолько интересно (хотя этюды его впервые опубликованы в 1741-42 г.), что я позволю себе привести его, по возможности, в точном переводе:

“Для того чтобы сделаться хорошим юристом или врачом, требуется больше естественных способностей, чем для того, чтобы сделаться великим государем. Возьмем любую последовательность королей, в которой только рождение дает право на корону: возьмем, например, английских королей, которые вовсе не считаются наиболее блестящими в истории. Со времени завоевания до вступления на престол ныне царствующего короля мы можем насчитать двадцать восемь государей, опуская тех, кто умер несовершеннолетним. Из них восемь считаются государями выдающихся способностей, а именно: Завоеватель, Генрих II, Эдуард I, Эдуард III, Генрих V и VI, Елизавета и покойный король Вильгельм.
Но, я думаю, всякий согласится, что среди обычных людей вряд ли найдется восемь из двадцати восьми, которые могли бы по своим способностям оказаться выдающимися личностями в парламенте или суде. Если мы опустим Франциска II. то во Франции имелось десять монархов, начиная с Карла VII. Пять из них считаются одаренными государями, именно: Людовики XI, XII и XIV, Франциск I и Генрих IV. В общем, управление человечеством требует значительной доли добродетели, справедливости и гуманности, но не требует выдающихся способностей.
Один папа, имя которого я позабыл, любил говорить: “Будем забавляться, друзья мои: мир управляется сам собой”. Бывают, конечно, критические времена, как, например, время, когда жил Генрих IV, которые требуют максимальной энергии, и меньшие храбрость и cпособности, чем те, которыми обладал этот великий монарх, не вынесли бы тяжести времени. Но такие обстоятельства редки, и даже тогда удача совершает по крайней мере полдела”.

К этой цитате я могу добавить несколько замечаний: 1) Д.Юм еще слишком скуп на раздачу титулов великих государей: чем Генрих VIII не великий государь? Во всяком случае, не хуже Ивана Грозного; 2) он правильно отмечает, что бывают критические времена, требующие очень способных правителей.

Вывод Юма о том, что для управления государством (по крайней мере в обычные времена) требуется меньше способностей (для того чтобы завоевать права на звание выдающегося), чем для проявления таланта юриста и врача, совершенно неотразим. <...>

Очевидно, надо постараться распределить всех монархов в кривую распределения сообразно тем критериям, которые мы считаем возможным установить, и некоторое небольшое число государей, крайних положительных вариантов, сможет получить название великого. Критерии не должны быть настолько строги, чтобы исключить решительно всех государей, и вместе с тем настолько строги, чтобы число великих государей не было бы большим. Только в этом случае слово “великий” в приложении к существительному “государь” будет иметь тот же смысл, что в понятиях: “великий ученый”, “великий художник”, “великий полководец”, “великий общественный деятель” и т.д.

Определение великого государя

Великим государем мы сможем назвать такого, который наиболее приближается к понятию идеального государя. В качестве признаков идеального государя можно назвать девять, распадающихся на три группы по трем признакам. Эти группы касаются трех аспектов деятельности великого государя: I) целеустремленности; II) личных качеств; III) результата. <...>

Поясню теперь все эти признаки, чтобы показать, что они в значительной степени являются независимыми друг от друга. При этом в качестве примера мне придется
приводить не только монархов, но вообще государственных деятелей, так как указанные критерии совершенно применимы к государственным деятелям вообще, в частности к великим революционерам, а не только к монархам, получившим власть в силу закона о престолонаследии.

1. Прогрессивность. Крупный государственный деятель по своей целеустремленности должен идти впереди своего времени и сознательно или бессознательно способствовать продвижению своего народа по прогрессивной дороге развития. Поэтому Темучин (Чингисхан) никак не может считаться великим государем, так как. хотя он имел блестящие организаторские способности, создал огромную империю (по размерам как будто непревзойденную), и довольно прочную, но данный им курс развития был явно реакционен. Он стремился законсервировать кочевой образ жизни господствующего в империи народа, благодаря его авторитету этот курс сохранился и при преемниках, что не могло не привести к конечному, хотя и не скорому разложению и полному культурному бесплодию его огромной империи.
2. Величие цели. Цель может быть прогрессивна и удачно завершена, но по своему небольшому удельному весу не может считаться аргументом для признания деятеля великим. Например, Лукуллу принадлежит заслуга внедрения вишни в Европу: вполне почтенное дело, но из-за этого нельзя считать Лукулла великим государственным деятелем, оставляя в стороне его претензии как предшественника Цезаря.
3. Трудность задачи. Если взять, например, Соединенные Штаты, то в их истории были только два момента, когда им приходилось разрешать задачи, бывшие одновременно прогрессивными, великими и трудными: война за освобождение и гражданская война. Поэтому только два государственных деятеля США могут претендовать на звание великого: Вашингтон и Линкольн, так как они оба успешно разрешили эти трудные задачи. В период между Вашингтоном и Линкольном и после Линкольна американцы разрешили много прогрессивных и великих задач в своем государстве: их промышленность вышла на первое место в мире, но для этого не требовалось великих государственных деятелей: тут личность президентов никакой роли не играла. <...>
4. Сознательность и чувство долга перед страной. Это, пожалуй, самый спорный признак величия, хотя мы знаем, что именно по этому признаку Аристотель в своей “Политике” отличает тиранов от истинных монархов. Тиран в своей деятельности руководится личными интересами, истинный же монарх - интересами народа. Спорность этого критерия заключается в том, что против него можно выставить следующие три возражения:
а) умный тиран лучше глупого добросовестного монарха;
б) нам важны объективные последствия деятельности монарха, а не его субъективные мотивы;
в) очень трудно различить, какими мотивами руководствовался тот или иной государственный деятель, слишком много лицемерия.
Но на эти возражения можно выдвинуть контрвозражения. Против пункта а: что умный тиран лучше глупого добросовестного монарха, с этим, конечно, спорить не приходится, но это возражение заключается в введении другого, независимого признака - ума. Само собой разумеется, что поскольку, согласно справедливой доктрине Сократа, ум есть высшая добродетель человека, умный человек лучше глупого и мы должны сравнивать лишь в пределах сходных умственных категорий. С другой стороны, позволительно себе задать вопрос - может ли подлинный тиран быть действительно умным человеком. В параллель положению: “Гений и злодейство есть вещи несовместные” можно защищать и другое: “Подлинный ум и тирания есть вещи несовместные”, но я полагаю, что достаточно и первого аргумента.
Против пункта б: если мы строго будем придерживаться положения, что важны объективные последствия, а не субъективные стремления, то сможем прийти к довольно странным выводам. Закон о неприкосновенности личности в Англии (habeas corpus act - лат.) прошел при Карле II и его не смог отменить Иаков II, а одно время он был приостановлен при Вильгельме II. Вправе ли мы будем по таким “объективным признакам” считать Карла II и Иакова II прогрессивными государями, а Вильгельма II - тираном?
Кажется, Нерон считается образцом тирана, и, кажется, никто его не собирался еще реабилитировать, однако, по Буасье *, в его правление, как и в правление Тиберия и Домициана, издаются прекрасные законы, вошедшие потом в кодекс христианских стран.
* Буасье Гастон (1823-1908) - французский историк античности.
Наполеон и Гитлер стремились унизить и покорить Россию. В результате их деятельности Россия не унизилась, а возвысилась. Можем ли мы считать опять-таки по объективному признаку, что они были великими деятелями России? Вряд ли кому в голову придет такая странная мысль.
Против пункта в: действительно, часто очень трудно доказать, какими мотивами руководился тот или иной деятель, в силу очень часто выраженного лицемерия. Правда, есть монархи (и в их числе и такие, которые даже претендуют на роль великих), которые, не стесняясь, высказывают свое эгоцентрическое понимание: “Государство - это я” (Людовик XIV), но если мы будем руководиться только высказываниями, то очень много лицемерных тиранов попадет по этому признаку в кандидаты в великие государи. Не надо забывать, что у самых кровожадных и диких тиранов бывают вспышки милосердия и как будто понимания государственных интересов (я приводил уже слова Тимура); поэтому работа по выяснению личных мотивов может оказаться иногда довольно трудной. <...>
Личные интересы преследует каждый человек. “Никто же плоть свою возненавиде, но питае и грее ю” - написано даже в христианском Священном писании, хотя мы знаем, что христианство всячески поощряло аскетизм, опять-таки в личных интересах - индивидуального спасения. Различие лишь в том, в чем видит человек свои личные интересы и умеет ли он или не умеет подчинять их интересам коллектива. Если тиран умен, то он естественно будет стремиться к целям, совпадающим с целями своего государства. Александр Македонский мечтал с детства о военной славе (известны его слова по поводу завоеваний его отца Филиппа, что его отец не оставит ему ничего для завоеваний), достигнув славы, немедленно принял меры для своего обожествления, но он доставил славу и своему народу, а народ очень любит военную славу...
То же можно сказать и о Наполеоне. В молодости корсиканский сепаратист, потом якобинец, потом консул и император, он работал для Франции только потому, что видел в ней подходящий пьедестал для своего величия. Как известно, он вел переговоры с Россией о переходе на русскую службу, и обе стороны разошлись, в сущности, в мелочах (Наполеон требовал, кажется, чин генерала, а ему давали полковника, что-то в этом роде). Но благодаря своей одаренности он дал такую славу Франции, что французы (и не только французы) простили ему даже поражение и совершенные им преступления. Эгоцентричность его мотивов, мне кажется, может считаться доказанной, но может быть, это и не имеет значения? Вряд ли! Если бы он действительно в первую очередь имел интересы Франции, то ему не было бы надобности принимать титул императора: оставаясь пожизненным консулом и работая так, как он работал консулом, он заслужил бы бесспорное звание великого государственного деятеля Франции. <...>
Сложнее характер Кромвеля. Видимо, в первую, главную половину своей деятельности он руководствовался подлинно государственными, национальными интересами, но потом подвергся влиянию власти, противостоять которому удается только очень немногим людям.
В истории России особенно ясно проявляется важность сознательного служения народу и наличия чувства долга перед ним. Великие и прогрессивные цели были ясно осознаны в древнейших памятниках нашей письменности: единство русского народа, борьба с нашествиями кочевников, стремление к упорядочению быта русского народа. И в дотатарский период были князья, совершенно откровенно проследовавшие личные цели в явный ущерб общенародным (Святополк I Окаянный, Олег Черниговский и пр.), и были очень немногие, которые всем своим поведением показывали, что они могли подчинять личные цели государственным. В древней Руси таким является князь Владимир Мономах.
За татарский период моральный облик русских князей очень упал, и историки часто высоко оценивают заслугу того или иного деятеля, если его личные цели не слишком расходились с общегосударственными и имели в конечном счете положительный результат. Так, Иван Калига получил даже почетное звание Собирателя Руси, хотя известно, что, увеличив размеры своего княжества всеми правдами и неправдами (и притом преимущественно неправдами), он в завещании разделил свое княжество поровну между своими тремя сыновьями и этим актом подчеркнул, что он собирал в интересах своих и своего семейства, а вовсе не в интересах России. Хорошо помню случайно посещенную мной лекцию профессора Сергеевича, который, изложив все это, довольно иронически воскликнул: “Вот тебе и собиратель!” <...>
Хотя разум должен быть нашим руководителем во всех сторонах нашей деятельности, но для осуществления осознанных, но высоких и трудных целей необходимо наличие энтузиазма, самоотверженности и чувства долга. Поэтому великий государь без самоотверженности есть такая же нелепость, как великий революционер, движимый только рассудком и без горячей любви к угнетенному народу.
5. Разносторонность и разносторонняя одаренность. Односторонний, даже весьма одаренный, человек может быть великим художником, великим ученым в определенной области, но никак не великим государственным деятелем. Дюгем отличает умы глубокие и умы широкие; государственный человек должен иметь прежде всего широту ума. Поэтому Святослав, например, может считаться великим полководцем, но никак не великим государем и, если верить Карамзину, с него началось деление государства на уделы между сыновьями, сыгравшее такую роковую роль в русской истории. В данном случае его военная одаренность сыграла отрицательную роль: его успех' придал его имени авторитет и тем закрепил роковой порядок наследия. Поэтому разносторонность - одно из самых важных качеств всякого крупного государственного деятеля. В этом смысле Наполеон, конечно, заслуживает высокой похвалы, так разносторонность его дарований и эрудиции действительно вызывает удивление.
6. Тактичность и организаторские способности. Весьма возможно, что этот признак следует разбить на несколько, так как действительно понятие такта и организаторских способностей включает в себя очень много различных моментов. Кроме собственно такта, надо иметь в виду: а) выбор помощников; б) подготовка материальных средств и умелое пользование ими; в) дипломатическое искусство и т.д. Но уже в предыдущем пункте было указано, что великий государь должен быть разносторонним, т.е. совмещать искусство государственного управления, военное искусство и дипломатическое, но во всех этих сторонах, кроме способностей, должен быть такт, т.е. уменье удержаться на определенном уровне и не превысить меру. Вот этого такта не хватало Наполеону: он не захотел удержаться на великолепном уровне. достигнутом имв 1811 году, а полез в Россию. Такт касается и строгости государя. Мы справедливо возмущаемся жестокими, хотя и умными государями вроде Тиберия, но недопустима и противоположная крайность - чрезмерное мягкосердечие, и Маколей справедливо говорит, что самым тяжелым пятном на царствовании Вильгельма III было то, что он не покарал сурово организаторов бойни в Гленко. Ключевский справедливо осуждает Алексея Михайловича за его чрезмерную мягкость по отношению к своим родным и близким, допустившим крупные злоупотребления. Недаром одна из важнейших функций государства - справедливый суд, и хотя милостивый суд - прекрасное дело, но милосердие не должно идти в ущерб интересам граждан.
То же касается и морали: мы должны не осудить, а одобрить поведение Александра Невского, который, будучи верующим христианином, пошел на компромисс со своей совестью, отдав знаки уважения идолам в Орде, так как он сделал это не из шкурных соображений, а в интересах народа.
7. Успешность деятельности - очень важный критерий. Конечно, бывают случаи, когда великий человек оказывается неудачником, это может случиться и с великим государем, но во всех этих случаях надо очень строго разобрать те объективные причины, которые могут служить оправданием такому провалу. У нас очень склонны считать Наполеона великим государем, хотя конец его карьеры был неудачен. Я полагаю, что неудачам его в России есть вполне достаточное основание, и отрицаю за ним значение подлинно великого государя. Перевес его сил над русскими войсками был огромный, за период же войны не выдвинулось какого-либо неизвестного ему генерала в России (а наиболее талантливый, по его мнению, Багратион, как известно, погиб в бою), а он ушел из России, погубив всю свою армию. Гораздо более веские доводы в качестве объективных причин провала имел бы шведский король Карл XII, который встретился с непредвиденным и непревзойденным монархом - Петром Великим, и странными кажутся критические замечания Наполеона в адрес Карла, которые он писал на досуге на острове св.Елены.
8. Прочность работы. Очень важный критерий. Цезарь, Чингисхан и другие строили прочно, а у Александра Македонского и, кажется, у Тимура империя распалась сразу или вскоре после их смерти. У одних государей строится так прочно, что даже целый ряд бездарных преемников не могут испортить результатов царствования (как, например, у Петра Великого), а у других так все оказывается непрочным, что даже такие талантливые преемники, как Борис Годунов после Ивана Грозного, не могут поправить дела и страна долго болеет от последствий деятельности “великого государя”.
9. Сплочение народа и развитие чувства патриотизма. Может быть, это не самостоятельный признак, но хороший общий показатель и результирующий индекс деятельности главы государства.

Методика установления великих государей

В предыдущем параграфе были выдвинуты признаки, по которым мы оцениваем степень приближения государя к идеалу. Ясно, что вряд ли мы можем найти все признаки совмещенными в одном лице. У одного хорошо выражены одни признаки, у другого - другие. Чтобы дать оценку тому или иному лицу, приходится комбинировать все признаки. Такую методику можно разработать подобно тому, как существует в настоящее время в биологии метод комплексных признаков. Каждый признак оценивается определенным баллом, устанавливается хорошо известными методами зависимость признаков (они, хотя и являются до известной степени независимыми, но полной независимостью, конечно, не обладают); кроме того, такие признаки, как разносторонность, организационные способности, в свою очередь, делятся на ряд признаков (государственные способности, военные, дипломатические и проч.); все это, конечно, крайне усложняет задачу, но даже не решая ее сколько-нибудь точными методами, можно путем учета всех признаков произвести сравнение между собой большого числа исторических государственных деятелей и расположить их в ряд, если так можно выразиться, образовав спектр государей, начиная от худших до лучших. При таком сравнении государей всех эпох и народов мы должны, конечно, учитывать эпоху или сравнивать между собой государей, сходных по своему культурному развитию эпох, или делать поправку на существовавший в его период уровень, общий фон культуры. Мало того, надо учитывать не только уровень эпохи, но и те тенденции, которые наметились в развитии того или иного явления, с той целью, чтобы установить степень оригинальности в деятельности того или иного лица.

Этот метод установления линий развития (если это удастся установить точно, то мы получаем линии регрессии математической статистики) применим, конечно, не только для суждения о величии того или иного государя, но для оценки любого явления. Например, разгром Новгорода Иваном Грозным многими рассматривается как справедливая кара за сепаратистские, изменнические стремления. Доказательность обвинений Новгорода в измене мы разберем в своем месте, но невероятность вины Новгорода в целом (а разгрому подвергся весь Новгород, а не только отдельные лица) ясна из того, что он сохранил верность Москве и в период малолетства Грозного, и в период Смутного времени, когда отделиться он мог без всякого труда.

Приписывают Грозному заслугу похода на Казань: блестящее начало восточной экспансии России. Но Казань была под русским влиянием и при предшественниках Грозного, экспансия началась значительно раньше, но, в силу возрождения агрессивных элементов в Казани, борьба за Казань при Грозном была гораздо более внешне эффектна, чем при его предшественниках. Был ли Грозный инициатором движения на Ливонию? Конечно, нет. За выход к Балтийскому морю боролись решительно все русские князья, начиная от Владимира, Александра Невского, вплоть до ближайших предшественников Грозного. Оригинальность Грозного вовсе не в осознании важности Ливонского направления, а в предпочтении этого направления (как направления главного удара) крымскому, защищавшемуся избранной радой.

Этот принцип выяснения линии развития и позволит нам для каждого государя выделить то оригинальное, что им внесено. Иначе мы легко сможем зачислить в великие государи таких лиц, которые этого бовсе не заслуживают. Период королевы Анны Английской был блестящим и славным периодом английской истории. Вправе ли мы из-за этого назвать Анну великой государыней? Кажется, ни одному самому верноподданному англичанину не пришла в голову такая нелепая мысль, так как всем хорошо известно, что она была человеком неплохим, но крайне ограниченным. Просто в силу двух успешных революций и мудрого правления Вильгельма III (он-то имеет право претендовать на звание великого государя) великая страна, освободившись от ряда спутывавших ее оков, мощно двинулась по пути экономического и культурного развития, и Анна этому процессу не мешала.

Применение метода линий развития должно быть, конечно, универсальным и объективным. Нельзя для одних лиц делать скидку на условия времени, а других судить с современных позиций. Принимая при оценке Грозного во внимание уровень его эпохи, надо этот же уровень принимать и при оценке деятельности его противников - Курбского и других.

Метод линий развития широко применяется историками при учете того влияния, какое оказало на развитие России татарское иго. То зло, которое причинило Руси нашествие татар, заставляет многих историков взваливать на татар все отрицательные стороны России. При этом многие, в частности А.К.Толстой, крайне идеализируют дотатарскую Русь:

И вот, наглотавшись татарщины всласть,
Вы Русью ее назовете.

В этом ясно выражена мысль, что татарское влияние - только зло и что мы ничему хорошему не научились и не могли научиться у татар. Есть, правда, историки (Бартольд * и, кажется, М.Н.Покровский), которые считают, что татарское иго было полезно для Руси, так как вызвало ее объединение, но и здесь роль татар не прямая (они вовсе не ставили своей задачей объединение Руси), а косвенная.

* Бартольд В.В. (1869-1930) - советский историк, востоковед.

Многим кажется, что татарщина внесла в Русь особенную жестокость и вероломство. Почитайте изложение удельного периода у любого историка, и вы увидите, что бытовыми явлениями в дотатарской Руси были:

1 ) братоубийство и вообще убийство по боковым линиям;
2) крайнее разорение поселений с истреблением жителей при междоусобной войне, причем такие акты указываются даже в отношении самых лучших князей, каким был Владимир Мономах;
3) вероломство, от него не был свободен тот же Владимир Мономах;
4) приглашение иноземных войск (литовцы, половцы и проч.) для совместного разорения земель враждебных князей.

По первому пункту после татарщины у нас наблюдается решительный прогресс, так как братоубийство делается как будто более редким явлением, а потом вовсе исчезает. Существенным отличием от татар является то, что у нас совершенно как будто не было случаев отцеубийства среди князей, а у татар и вообще у азиатских правителей это чрезвычайно частое явление.

Вообще установить статистику таких преступлений среди княжеских семей было бы очень любопытно. Мне кажется, что Святополк I Окаянный не потому назывался Окаянным, что убил трех братьев (и не сумел убить остальных двух), а потому, что превысил среднюю норму братоубийств, приходящуюся на одного князя. Не был ли занесен в Россию обычай братоубийства из Византии, где долгое время совершенно закономерно существовал обычай истребления всех боковых претендентов на престол (что и было стимулом для отпада от христианства Юлиана Отступника, который только случайно избежал этой участи)?

С другой стороны, широко распространенное отцеубийство у татар не является ли остатком от тех времен (а мы знаем, что это сохранилось вплоть до XX века в отдаленных районах Сибири), когда старые отцы в торжественной обстановке умерщвлялись своими сыновьями?

Как бы то ни было, но этого обычая мы от татар не заимствовали, хотя Иван Грозный, весьма возможно, подозревал своего убитого им сына Ивана в том, что тот хотел его свергнуть или убить (лично я считаю, что от применения этого татарского обычая к Грозному Россия бы только выиграла).

На весьма мрачном общем моральном фоне дотатарской Руси (речь идет преимущественно о южной Руси, в Новгороде междоусобий было как будто меньше) резко выделяются такие лица, как Владимир Мономах, Мстислав Мстиславович Удалой и, особенно, Александр Невский.

Великие междоусобицы Киевской Руси и были основанием к тому взгляду, что татарское иго, способствовавшее объединению России, принесло пользу. Думаю, что это вовсе неверно. Лекарство в данном случае было хуже болезни, от которой Россия могла бы и собственными средствами излечиться. Судя по всему, в России были два порядка получения княжеского престола: 1) на юге - очень сложный порядок престолонаследия, который действительно легко приводил к междоусобиям, и, кроме того, отсутствие майората: уделы дробились между сыновьями; 2) на севере в Новгороде - была в сущности аристократическая республика с выборными князьями, которых вече могло и удалить. Южный порядок, конечно, никуда не годился, но почему нельзя было думать, что северные порядки не распространятся на юг? Ведь вечевое устройство было свойственно не только Новгороду и Пскову, оно у них только уцелело дольше всех, и в Москве остатки вечевых порядков были ликвидированы только Дмитрием Донским.

Кивают головой на Польшу, где республика с выборными королями кончила плохо, а почему не вспомнить Рим, Венецию, Геную и др. с их блестящей историей до появления монархов? Почему после Октябрьской революции наши ученые вдруг сделались такими монархистами?

Татары способствовали укоренению неограниченного самодержавия, а это - чистое зло, и за это мы татарам никак благодарны быть не можем.

Основным злом татарщины были, конечно, падение культуры и нарушение культурных связей с Западной Европой. Сами татары не дали никакой культуры. Просвещение у нас чрезвычайно упало, а самодержавная власть склонна была закрепить это на очень низком уровне, и только Петр Великий смело стал сеять просвещение на русской почве, пока последние самодержцы снова [не) старались поменьше просвещать народ.

Но есть особенности татарщины, которые мы могли бы позаимствовать, но, к сожалению, не заимствовали. Сюда относятся такие свойства.

1) Веротерпимость татар была просто изумительна. Это можно было бы рассматривать как умный политический ход, позволявший им опираться на духовенство покоренных областей с целью более удобного управления покоренными народами, но даже и тогда это было бы весьма почтенно; но есть факты, которые говорят, что они были терпимы и независимо от политических соображений, что у них было полное отсутствие религиозного фанатизма, что удивительно, так как они были новообращенными в ислам (впрочем, видимо, ислам в первый период своего развития совсем не отличался фанатизмом). Так, у Костомарова есть указание, что один хан отдал свою дочь русскому князю в жены и она приняла православие: странно, что дочь победителя приняла веру вассального князя.
2) Игнорирование происхождения и большая доверчивость к русским князьям, даже сильно против них согрешившим.
3) Уважение к воинской доблести: знаменитый случай с Евпатием Коловратом.
4) Склонность выслушивать аргументы: вряд ли иначе удалась бы миссия Александра Невского по освобождению русских от обязательной службы в татарских войсках и другие дипломатические акты русских князей.
5) Честность, по-видимому, была во всяком случае не меньше, чем у русских перед татарским периодом.

Трудно сказать, было ли военное устройство татар выше русского перед нашествием. Видимо, татары брали всегда огромным численным перевесом, но некоторые черты их военной организации русские, по-видимому, усвоили.

Примеры великих государей

Большое количество требований, которому должны удовлетворять великие государи, может вызвать возражение, что не найдется ни одного человека, который бы этим требованиям удовлетворил. <..> Но можно подыскать примеры государей, которые совмещают в себе так много положительных признаков, что вполне заслуживают термина великого. На первом месте стоит, конечно, наш Петр Великий, и защищать его претензии на звание великого государя, пожалуй, значит ломиться в открытую дверь. Но нам придется еще коснуться Петра в конечной части работы, где пойдет сравнение его с Иваном Грозным, так как он и сам допускает такое сравнение и ряд историков охотно сравнивает эти две фигуры. Но Петр жил примерно на полтораста лет позже Грозного, и это затрудняет сравнение. Но в нашей истории есть фигуры значительно более раннего периода, которые также выдерживают, если так можно выразиться, экзамен на звание великого государя. Таким является, по моему мнению, наш доблестный князь Александр Невский. Выше уже была приведена превосходная характеристика Александра Невского из второго издания Большой Советской Энциклопедии, и даже крайне придирчивая характеристика первого издания, стараясь выставить его просто агентом торгового капитала, не отрицала величия этой фигуры. Разберем несколько подробнее его со всех точек зрения.

Перед ним стояла исключительно трудная и большая задача: в период страшной опасности для всего русского народа сохранить его бытие от врагов, наседавших со всех сторон. Будучи несомненно обладателем высокой личной доблести, он, однако, не бросился очертя голову навстречу врагу, как сделали многие героические князья эпохи татарского 'нашествия, а правильно оценил сравнительное значение опасностей. Хотя он был искренне верующий христианин, он, однако, правильно решил, что наибольшая опасность идет с Запада, а не с Востока, и успешно ликвидировал грозу с Запада.

Прав он был или неправ в этом выборе направления главного удара? Может быть, было бы лучше, если бы он пошел на предложение папской курии и участвовал в крестовом походе против татар? Думаю, что решение Невского было правильное, и, кажется, и среди историков по этому поводу нет разногласия. Хотя чехи и были теми самыми западными славянами, которые остановили последний натиск татар на запад, но вряд ли чешские и другие славянские войска могли бы быть посланы на восток для помощи русскому народу. Главными союзниками в борьбе с татарами могли бы оказаться рыцарские ордена, а история этих орденов показывает их совершенно бесчеловечное обращение с подчиненным им населением. Несмотря на родственную веру, они действительно были худшими врагами, чем татары.

Иное дело в отношении шведов: Швеция, как и остальная Скандинавия, не знавшая в истории крепостного права, не проявила той безудержной эксплуатации, которую проводили рыцарские ордена, и разница в поведении подвластных народов была очень резка. Эстонцы и латыши всегда проявляли враждебные чувства к своим покорителям и при вторжении иноземных завоевателей (даже такого, как Иван Грозный) не проявляли патриотизма и переходили на сторону завоевателя (лишь потом Грозный своей политикой научил их быть патриотами). Не то в шведских владениях. Финны, столь же далекие по национальности и языку от шведов, как ливонские жители от немцев, за всю свою совместную жизнь проявляли изумительный патриотизм, не только национальный, но и общегосударственный. Сужу по книге Шиллера “История Тридцатилетней войны”: в войсках Густава Адольфа лучшими частями были финские кирасиры. При завоевании Финляндии при Александре Первом финны доставляли много хлопот русским войскам и заставили Александра пойти на автономию Финляндии. Поэтому коалиция со шведами против татар была бы вполне уместна, но шведы-то не были заинтересованы в борьбе с татарами, так как татары им совершенно не угрожали. Прав был поэтому Невский, отвергнув предложения папской курии, вряд ли из этого получилась бы какая польза России.

Одаренность Александра Невского была очень велика и проявилась чрезвычайно рано, так как самые блестящие свои воинские дела он проявил в совсем молодом возрасте. Он принадлежал, очевидно, к числу тех немногих лиц, которые рождаются полководцами и не проходят стадии выучки. Тем более ценно, что он был не только полководцем, но умел подчинять свой полководческий талант государственным соображениям.

Как правильно указано в Большой Советской Энциклопедии, он справедливо может быть назван великим полководцем, так как:

1) умел побеждать передовые войска Запада меньшими силами;
2) был инициатором умелого использования пехоты в борьбе с рыцарской кавалерией;
3) блестяще использовал тактические свойства местности, что привело не только к победе, но и полному разгрому рыцарей во время Ледового побоища;
4) видимо, и в овладении укрепленными пунктами был новатором:
5) наконец, проявил исключительную личную доблесть.

Совершенно правильно отмечаются и исключительные дипломатические способности Александра Невского. Совмещение в одном лице крупного полководца и выдающегося дипломата есть явление совершенно исключительное, так как эти две способности как будто антагонистичны. Полководец, привыкший успешно разрешать затруднения мечом, большей частью неспособен к кропотливой и терпеливой работе дипломата. Достижения же Александра Невского являются подлинно дипломатическим шедевром.

Весь период его активной деятельности он вел напряженную дипломатическую работу и закончил ее совершенно изумительным актом. Он добился в Орде отказа хана от желания призывать русские войска на татарскую службу. Поскольку его отец Ярослав умер при возвращении с Орды (ходили слухи, что он был отравлен), он хорошо знал, что подвергается смертельной опасности, и, конечно, опасность была очень велика. Слава его гремела по всему миру, и татарским ханам невыгодно было оставлять его на свободе (то, что он умрет на обратном пути. им не могло быть известно: ведь он был в полном расцвете сил. всего 43 года). Его стремление добиться освобождения русских от воинской службы в татарских войсках могло показаться не только дерзким неуважением к властелину, но и подозрительным, и мы знаем, как настоящие деспоты реагируют на такие заявления своих вассалов.

У Геродота есть рассказ, что когда Ксеркс двигался со своими полчищами на Грецию, ему пришлось остановиться у одного вельможи, который, конечно, его принял с большой пышностью. Перед прощанием вельможа сказал Ксерксу, что у него уже пять сыновей находятся в войске, так чтобы царь разрешил последнему младшему сыну остаться со стариком отцом. За такую дерзкую просьбу Ксеркс приказал разрубить вдоль младшего сына вельможи и положить обе половинки тела по сторонам дороги, где шли войска, чтобы все знали, как царь поступает с теми, кто думает уклониться от царской службы. А ведь у Ксеркса не было никаких оснований подозревать вельможу в возможной измене. То, что все-таки татарские ханы выслушали Александра Невского и ему, хотя и с большим трудом, удалось добиться своего, показывает, с одной стороны, что ханы вовсе не были крайними представителями деспотов (наши московские ханы, видимо, значительно усовершенствовали деспотизм и оказались очень способными учениками по этой части татарщины) и, с другой стороны, показывает действительно высокое дипломатическое искусство Невского, который за долгое пребывание в Орде перед своей смертью сумел шаг за шагом добиться подчинения хана своим планам.

Наконец, Александр Невский проявляет черты высокой морали, стоящей исключительно высоко не только над моралью его времени, но даже в абсолютном отношении. Видимо, во всей его деятельности у этого умного человека совершенно отсутствовал “лукавый разум”, который подводит благородные основания под совершенно неблаговидные или, по крайней мере, сомнительные поступки. Он мог согласиться на привлечение русских в татарские вспомогательные войска и постараться использовать свою дипломатию, стать во главе этих войск. Лукавый разум мог подсказать ему такие доводы: если я буду настаивать на освобождении русских, хан в гневе меня убьет, вместо меня будет худший князь-, если же я соглашусь и войду в доверие хана, то смогу воинскими успехами объединить Россию, а потом уж свернуть голову самому хану и добиться освобождения России самым легким путем. Даже сейчас, через семьсот лет после Невского, трудно сказать, не был [ли) бы этот путь действительно более легким путем освобождения России. На этот путь и встали потомки Невского - московские ханы, с тем только отличием, что будучи лишены всяких воинских доблестей, они предпочитали вероломство и интервенцию татарских отрядов личному военному участию.

Характера своих потомков Александр Невский предвидеть не мог, и потому не станем его осуждать за принципиальность. Но там, где этого требовали интересы его народа, он шел даже на компромиссы со своей совестью. Даже личным своим душевным спасением он готов был пожертвовать для спасения своего народа, уподобляясь библейскому Моисею, который просил Бога, что лучше пусть Бог его вычеркнет из книги живота, но оставит в сохранности еврейский народ. Перед Александром Невским был высоко чтимый пример князя Михаила Черниговского и боярина его Федора, отказавшихся подвергнуться обряду очищения огнем, за это замученных в Орде и впоследствии причтенных к лику святых. В требованиях татар не было требования вероотступничества, а только требование оказать дань уважения их святыне, поскольку они сами оказывали дань уважения христианским церквам. Но православные были гораздо нетерпимее и фанатичнее язычников и не допускали такого компромисса. Нет никакого сомнения, что личная доблесть Александра Невского заставила бы его пойти по пути Михаила Черниговского, но тогда бы он ничего не добился для русского народа, и Александр, скрепя сердце, во имя спасения своего народа пошел на компромисс. Его миссия увенчалась, как известно, блестящим успехом, но это насилие над своей совестью тяжело мучило князя и он считал себя вероотступником. Это душевное состояние изображено в прекрасном стихотворении А. Н. Майкова “В Городце в 1263 году” *.

* Городец на Волге; там умер на возвратном пути из Орды Великий Князь Александр Ярославович Невский в 1263 году.

Церковь оправдала “вероотступничество” и причислила его к лику святых (притом одним из наиболее популярных в России); и хотя православная церковь много святых наделала зря, здесь она ошибки не сделала. Александр Невский по своим высоким качествам принадлежит к числу немногих лиц, при оценке которых нам не приходится делать никакой скидки на условия времени: это наш подлинный национальный герой.

Несмотря на преждевременную смерть Александра Невского, дело его оказалось чрезвычайно прочно; он положил основу той линии поведения в отношении татар, которой придерживались потом и его потомки. Нет сомнения, что ореол имени Александра Невского много способствовал тому, что его потомки играли такую выдающуюся роль в деле объединения России. К сожалению, так как по личным своим качествам они ни в какой мере на Александра Невского не походили, так как руководящим началом в их деятельности было прежде всего личное обогащение, а не интересы народа, то и история московского ханства была гораздо более грязной историей, чем период княжения Александра. Да и сами московские ханы чувствовали свою разницу от Александра: является ли случайным то, что в нашей истории так много Иванов и до XIX века не было ни одного Александра?

Величие Александра Невского не так резко выступает только потому, что он работал в несчастную годину русской истории. Его задача была оборонительная, а не наступательная, и крови он пролил меньше, чем полагается по средней норме для - великого государя. Салтыков-Щедрин в одной из своих сказок хорошо заметил, что если мало пролил крови, то какой же это великий государь. Известность государей большей частью пропорциональна количеству пролитой ими крови. Нерон - император. прославившийся своими жестокостями, хорошо известен, ему посвящены оперы и картины, а Нерона - победителя при Метаурусе, спасителя Рима, за исключением историков, знают очень немногие.

Как будто Александр Невский удовлетворяет всем требованиям не только великого, но и идеального государя. Нет, идеальным государем он, конечно, не был. и, выступая в роли адвоката дьявола, можно заметить пятна и на этом солнце нашей истории. Возражение о возможной ошибке в выборе направления главного удара было отведено, но у Александра Невского остаются еще три следующих пятна на его деятельности:

1) нарушение конституции Великого Новгорода, когда он вооруженной рукой хотел вновь посадить в Новгороде своего сына, прогнанного новгородцами;
2) суровая расправа с боярами, возглавившими попытку сопротивления татарам среди жителей Великого Новгорода;
3) несправедливый характер подати, сбираемой татарами, которые собирали одинаковую дань независимо от имущественного положения облагаемого данью лица.

Вряд ли можно отрицать вину Александра по первому пункту, но в качестве смягчающих вину обстоятельств можно привести следующие доводы: сам Александр был вынужден в начале своего княжения покинуть Новгород из-за обнаружившихся разногласий, а потом новгородцы усиленно просили его вновь на княжение; поэтому Александр имел право считать новгородцев неправыми, раз на его опыте новгородцы уже раз признали ошибку. Кроме того, Александр Невский, добившись своего, отнюдь не использовал своей победы для расправы с неугодными лицами и для дальнейшего усиления единодержавия.

Суровая расправа с вождями восставших, может быть, была единственным средством удовлетворить татар, но возможно, что здесь Александр Невский отдал дань личной неприязни к пострадавшим боярам.

Наконец, как ни кажется нам несправедливым равномерное обложение граждан независимо от их дохода, мы примем в соображение, что в течение долгого периода истории привилегированные классы были вообще свободны от податей (и татары, как известно, не облагали податью духовенство), поэтому равномерное обложение могло быть первым шагом по пути к справедливому обложению.

Поэтому даже темные пятна на истории Невского допускают защиту, и дело историков уточнить эти обстоятельства.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ (ПЕРВОЙ ЧАСТИ)

На этом позволю себе закончить общие рассуждения о понятии великого государя. Мне кажется, я привел достаточно убедительные доводы в пользу тех основных тезисов, защите которых посвящена эта работа. Вкратце их можно резюмировать так:

1) история человечества не есть фатальное следствие разнообразных причин, действующих вне зависимости от воли отдельных людей;
2) общественные формации не располагаются в одну линию, где каждый член линии является необходимым предшественником следующего члена; напротив, среди широко известных формаций имеются необходимые этапы прогрессивного развития человечества (первобытный общинный строй, вассальный феодализм, капитализм, социализм) и боковые ветви - регрессивные этапы (рабовладельческий строй, крепостнический дворянский феодализм), приводящие, при отсутствии помех, данное государство к тупику и дегенерации;
3) существуют роковые моменты в истории каждого народа, когда имеется возможность вступить на тот или иной путь, прогрессивный или регрессивный, и в выборе путей, кроме чисто экономических факторов, играет роль идеология и организационные способности руководителей государства;
4) эта роль сводится прежде всего к тому, что при разнообразии в классовом составе общества руководитель государства, умело маневрируя, может способствовать усилению прогрессивных классов и ослаблению реакционных;
5) государство не есть только орудие эксплуатации, а выполняет пять функций:
а) защита от внешнего врага;
б) защита жизни и собственности граждан;
в) организация общественно-полезных мероприятий;
г) продвижение по пути прогрессивного развития;
д) эксплуатация трудящихся правящей классовой верхушкой;
6) при известных условиях в некоторые периоды истории наиболее целесообразной формой государственной власти является наследственная монархия, однако абсолютное единодержавие является всегда безусловным злом;
7) все эти соображения делают необходимым введение понятия великого государя и характеристику признаков, которыми должен обладать великий государь. <...>

Само собой разумеется, что некоторые государи, не подходящие под критерий великого государя с [изложенной] точки зрения, могут выдержать испытание при более снисходительном подходе.