VIVOS VOCO: А. Ольшевский, "Последние дни и смерть Марата"

_____ПОСЛЕДНИЕ бурные события надломили силы Марата. Старый "воспалительный процесс" (него были осложнения на почве пузырчатого лишая, изнурительной и мучительной болезни). обострился, и Марат целыми неделями не покидал своей комнаты, находя спасение от болей только в ванне. Он чувствовал себя плохо уже в феврале, но превозмогал все страдания, так как грозные события требовали его присутствия на боевом посту. Но тут силы надорвались, и с 5 по 20 июня он почти безвыходно просидел дома. Можно удивляться, что человек, проведший такую беспокойную жизнь, так упорно работавший и так страстно боровшийся, мог выдержать так долго. Ему было пятьдесят лет, и все последние годы он не знал ни минуты покоя. Жизнь революционера-подпольщика в корне подрывала его силы. Марату подолгу приходилось жить в самых отвратительных условиях, скрываясь в разных подземельях, куда не проникали солнечные лучи. Большинство его друзей, прятавших его у себя, были малоимущие люди, не имевшие возможности предоставить ему необходимых удобств. К тому же, весь Париж переживал продовольственный кризис, значит, и с этой стороны было трудно обслужить Марата так, чтобы он не чувствовал лишений. В конце концов, он надорвался и заболел. Но все же он продолжал с напряженным вниманием следить за работой Конвента.

Возможно, что его мучило еще сознание неудачи последнего восстания. Получил ли народ облегчение? Пока еще нет. В чем же дело? Чья вина?

И тут Марату приходилось давать себе ответ что вина лежит и на нем самом. Недостаточно было поднять народ и двинуть его на Конвент для изгнания трех десятков жирондистов. Нужно было дать народу определенную программу реформ, которые вывели бы его из нужды. А этого не было сделано и не могло быть сделано, так как ни у народа, ни у его вожаков в то время не было ясной программы социальных реформ. Только позднее, когда оформилась якобинская диктатура, были проведены решительные мероприятия в интересах деревенской бедноты и пролетарско-бедняцких слоев городского населения. Это случилось тогда, когда, по словам Маркса, "исполинская метла французской революции XVIII столетия смела весь отживший сор давно минувших веков и очистила, таким образом, общественную почву от последних помех для сооружения здания современного государства" (К. Маркс. "Гражданская война во Франции в 1871 г.", стр. 50, Партиздат, 1934).

Марат чувствовал, что дело еще не доделано, и уже 8 июня он писал: "Нельзя больше скрывать, что мероприятия, проведенные до сих пор Учредительным и Законодательным собраниями и Конвентом для установления свободы и упрочения революции, были необдуманны, безрезультатны и призрачны, если даже они и были проведены искренно". И далее, перечисляя все беды, обрушившиеся на народ за время революции, Марат говорил: "Таково было положение вещей около четырех лет тому назад, таково оно теперь, таково оно будет еще до тех пор, пока небу не заблагорассудится даровать французам крупицу здравого смысла и мужества для прекращения своих страданий".

И Марат с горечью отмечает, что еще до сих пор "бесчестные царедворцы стоят во главе армий, а прежние лакеи тирана повелевают защитниками свободы", и что все эти "явные враги революции не перестают злоумышлять против родины и затевать погибель ее сынов". Где же выход из этого положения? В чем спасение? Выход в суровом воздействии на врагов, предателей и заговорщиков. Пока же нужно объединение всех добрых граждан. И Марат предлагает парижанам подать пример подобного объединения: пусть все секции соберутся на Марсовом поле, чтобы "образовать там между собой и Горой священную федерацию, поклясться друг перед другом сохранить республику единой и неделимой, никогда не покидать своих братьев в департаментах и защищать свободу до последнего издыхания".

Марат настолько уверен в действительности этого средства, что настаивает на немедленном осуществлении его: "Пусть соберутся завтра же", то есть 9 июня, говорит он, и пишет о том же якобинцам, прося их поддержать его проект. В клубе Якобинцев в защиту его предложения выступал Бантаболь, но якобинцы отнеслись к проекту Марата безразлично, отложили обсуждение на неопределенное время и больше не возвращались к нему.

Монтаньяры нашли другой способ единения с народом. Они провели ряд законов в интересах малоимущих кругов населения, в том числе закон 3 июня о льготной продаже имуществ эмигрантов, причем бедным предоставлялась рассрочка платежа на десять лет; закон 10 июня о разделе общинных земель, давший крестьянству несколько миллионов гектаров земли, а в июле был издан закон, отменявший без выкупа все сеньориальные права и подати и предписывавший всем, у кого были документы, удостоверявшие эти права, сдать их властям для сожжения. Этим актом земельная собственность во Франции окончательно освобождалась, и большая часть крестьянства привлекалась на сторону революции, то есть, говоря словами "Коммунистического манифеста", "французская революция отменила феодальную собственность в пользу собственности буржуазной". Наконец, в это же время шло ускоренное обсуждение новой демократической конституции, окончательный проект которой был принят 24 нюня 1793 года. Позднее она была передана на утверждение народа и утверждена подавляющим большинством.

Все эти мероприятия были необходимы, чтобы парализовать агитацию жирондистов, бежавших в провинцию и поднявших во многих местах восстания. Положение было очень тяжелое, так как к середине июня около шестидесяти департаментов в той или иной степени примкнули к восстанию, и против Конвента поднялись такие крупные города, как Бордо, Лион, Марсель, открыто поддерживавшие жирондистов. В Вандее продолжалось крестьянское восстание, руководимое эмигрантами, внешняя война велась неудачно. Словом, предстояла очень тяжелая борьба.

Марат только один раз показался в Конвенте - 17 июня, заявив, что "опасность отечества призывает его на свой пост". Он принимал слабое участие в прениях по некоторым частным вопросам конституции, но затем ухудшение болезни вновь приковало его к дому. Тем н менее, он неустанно наблюдал за работами Конвента и высказывал свои соображения по текущим вопросам как в газете, так и в письмах, направляемых в Конвент. Он не оставлял без критики и деятельности монтаньяров, заявляя по этому поводу: "Я очень люблю своих дорогих товарищей, но я еще больше люблю отечество, и каково бы ни было мое опасение не понравиться им, оно не остановит моего пера".

Материальное положение Марата в это время было далеко не блестящим. Он не умел извлекать дохода из своей газеты, да никогда и не стремился к этому, считая, что издание газеты является, прежде всего, общественным служением. Большое количество номеров своего "Публициста республики" он раздавал и рассылал бесплатно. Клуб Якобинцев получал 200 экземпляров "Публициста", все депутаты-монтаньяры также получали его бесплатно, и, по словам Марата, с начала открытия Конвента по июнь месяц 1793 гоца им было разослано бесплатно до 200 тысяч экземпляров газеты. Он был настолько стеснен в средствах на издание газеты, что даже предупреждал своих читателей о возможности прекращения ее. "Это было бы существенным бедствием, - писал он, - так как она является страшилищем для врагов революции". Правда, он получил в конце июня от военного министра 1 500 франков для рассылки газеты в армию, но сумма эта была ничтожна по сравнению с общими расходами по изданию, и Марату приходилось всячески изворачиваться, чтобы сохранить жизнь газеты.

Но он все-таки не терял бодрости, хотя у пего и вырывались порой горькие слова по адресу своих товарищей. "Патриоты Горы очень хорошо замечают предательства, - писал он, - они иногда даже ждут завершения их, чтобы заняться ими. Это случилось с ними по отношению к Дюмурье; я в течение шести месяцев бил в набат, а они увидели измену только тогда, когда он стал угрожать походом на Париж. То же самое случилось и по отношению к шайке "государственных людей"; в течение четырех месяцев я разоблачал их каждый день, а меня называли чудаком и нс давали мне говорить, когда я хотел им раскрыть глаза".

Марат не стеснялся критиковать и состав членов Комитета общественного спасения и совершенно правильно доказывал, что в нем много членов без политического кругозора и недостаточно энергичных. "Подобное положение не может долго тянуться, - говорил он, - Мы переживаем полную анархию и хаос". (Комитет общественного спасения был обновлен уже 10 июля 1793 года).

В то же время он пользуется любым случаем, чтобы призвать к бдительности всех, кому дороги интересы революции. Вот ему сообщают, что в частях войск, квартирующих в казармах Попенкур, имеется много контрреволюционеров. Он немедленно пишет в комитет общественного спасения и выражает надежду, что тот примет необходимые меры. "Если же этого не случится, - заявляет Марат, - я обращусь в революционный комитет секции; а если его состав плох, я предложу всем порядочным гражданам окружить казарму Попенкур, арестовать всех людей этой роты, известных своими антигражданскими чувствами, и передать их муниципалитету для суда".

Вот он получает письмо от бывшего прокурора Лионской коммуны, который сообщает, что в Лионе собираются гильотинировать патриота Шалье. Марат немедленно пишет в Конвент письмо и доказывает, что необходимо вытребовать Шалье в Париж "не только для того, чтобы спасти его от жестокости лионских аристократов, но и для получения от него объяснений о причинах волнений в этом городе".

Шалье спасти не удалось - лионские контрреволюционеры гильотинировали его. Попутно Марат обращает внимание и на положение секций. Именно он подчеркнул, что закон, разрешающий секциям устраивать общие собрания ежедневно, выгоден только имущим классам. "Богачи, интриганы и зложелатели, - пишет он, - толпами бегают на заседания, становятся на них хозяевами и заставляют принимать самые гибельные для свободы постановления". Между тем "поденщики, рабочие, ремесленники, мелочные торговцы, землепашцы, словом, вся масса обездоленных" не могут, благодаря своим занятиям, слишком часто являться в секции и бороться там с происками врагов свободы. Марат предлагал комитету общественного спасения отменить эти ежедневные заседания секций и установить определенные дни для общих собраний. Эта мера была проведена в сентябре 1793 года: закон установил, что общие собрания секций могут происходить только два раза в неделю, этот же закон вводил обязательную оплату трудового дня рабочих, присутствовавших на заседаниях секций.

Марат не упускал из виду и "бешеных". Не удовлетворенные результатами движения 31 мая - 2 июня, не добившись тех реформ, на которые они рассчитывали, они развили во второй половине июня сильную агитацию против спекулянтов и нашли себе поддержку в некоторых секциях.

25 июня один из вождей "бешеных", Жак Ру, выступил перед Конвентом от имени секций Гравилье и Бон-Нувель и клуба Кордельеров и произнес исключительно резкую речь. Он говорил о том, что "свобода - пустой призрак, когда один класс может безнаказанно изнурять голодом другой; равенство - пустой призрак, когда богач, благодаря монополиям, пользуется правом жизни и смерти себе подобных; республика - пустой призрак, когда ежедневно работает контрреволюция" и т.д. Он заклинал Конвент высказаться против спекулянтов и барышников и посягнуть на собственность мошенников. Он требовал таксы на все съестные припасы. "Не бойтесь чересчур осчастливить народ, - иронизировал он над Конвентом, - декретируйте в конституционном порядке, что спекуляция, торговля звонкой монетой и барышничество пагубны для общества". Он советовал "конфисковать в пользу волонтеров и их вдов богатства, приобретенные за время революции ростовщиками и барышниками", и еще ряд крайних мер против умеренных депутатов. Свою речь он закончил возгласом: "Да здравствует правда, да здравствует Национальный Конвент, да здравствует республика!"

Его речь вызвала большое беспокойство среди монтаньяров, и раньше не особенно разделявших взгляды "бешеных" и осуществивших их требование о таксации зерна только под давлением необходимости заручиться их поддержкой в борьбе с жирондистами. Но их требование ограничения и контроля над собственностью, их неуважительное отношение к политическим свободам были совершенно неприемлемы монтаньярам. Они вынуждены были пойти еще раз на ряд уступок "бешеным", но начали против них поход и, в конце концов, одолели их.

Марат, который сам в свое время достаточно энергично высказывался против спекулянтов, на этот раз нашел выступление "бешеных" несвоевременным, не соответствующим политическому моменту и обрушился на Жака Ру и других вождей "бешеных" в большой статье. Он говорил, что "самым ужасным бичом", с которым приходится бороться для торжества свободы, являются "экзальтированные ложные патриоты, которые под маской патриотизма вводят в заблуждение честных граждан и увлекают их на путь насилия". И он называл трех таких "беспокойных субъектов": Леклерка, Варле и Жака Ру. И затем, дав краткую характеристику первых двух, он изложил подробную биографию Жака Ру, которого и обрисовал в крайне отрицательных тонах. Следует сказать, что эта характеристика была очень пристрастна, и Жак Ру, возражая против многих заявлений Марата, легко опроверг их.

Позже, уже совершенно больной, Марат имел объяснение с Жаком Ру у себя на квартире. Жак Ру в своих показаниях, данных в Комитете общественного спасения после смерти Марата, - его заподозрили в соучастии в убийстве Марата, - говорил, что при свидании Марат называл его "лицемером" и упрекал за представленную им в Конвент петицию секции Гравилье. Этой петицией, по мнению Марата, Ру "нанес смертельный удар республике".

Если это мнение Марата правильно передано Жаком Ру, то оно объясняет всю резкость нападок Марата на вождя "бешеных".

Болезнь Марата прогрессировала. Он нигде не показывался. В своей газете он писал, что "отдал бы все на земле за несколько дней здоровья". Но здоровье не возвращалось, тем более, что Марат не признавал никаких врачей и лечился своими средствами. В Париже в это время стояла удручающая жара, и Марат находил единственное успокоение от переживаемых страданий в ванне, в которой он и сидел целыми днями, работая над выпуском газеты. Якобинцы, встревоженные его продолжительным исчезновением, направили к нему 12 июля депутацию, чтобы проведать его и справиться о здоровье. В своем докладе клубу Якобинцев его представители сообщили: "Мы видели нашего друга Марата; он очень тронут вашим вниманием. Мы застали его в ванне; около него стоял столик с чернильницей и газетами; он занимался общественными делами. У цего, собственно говоря, не болезнь, а недомогание; его скорее всего губят слишком пылкие порывы патриотизма". А накануне Марат говорил делегации Кордельеров, пришедшей просить его беречь свое здоровье: "Меня нисколько не беспокоит, проживу ли я на десять лет больше или меньШе Мое единственное желание - сказать при последнем издыхании, - Я умираю довольный, так как отечество спасено".

И это была не фраза, так как все его внимание было устремлено на общественные дела, на интересы отечества, революции и тех людей, которые делали эту революцию. Совсем больной, он писал в Конвент, требуя "немедленного смещения генералов Бирона и Кюстина, которые готовятся повторить роль Дюмурье" (они были впоследствии казнены). Он предлагал объявить вне закона всех членов семьи казненного короля. Еще в день своей смерти он нападал на комитет общественного спасения за его бездеятельность и указывал на одного из членов его - Барера как на "самого опасного врага отечества". "Я уверен, - писал Марат, - что он сидит между двумя стульями и высматривает, какая партия выйдет победительницей". Марат и на этот раз не ошибся в своей оценке человека, который всю революцию поддерживал тех, кто был сильнее, и кончил участием в контрреволюционном перевороте 9 термидора.

В своей газете Марат отводил значительное место письмам читателей, особенно солдат, которые жаловались на свои профессиональные нужды или сообщали разные сведения о контрреволюционных офицерах. Он печатал также много писем, в которых ему угрожали местью и гибелью, не придавая им, повидимому, большого значения. Только раз он отозвался на них характерным замечанием: "Рассчитывать, что понравишься всем, может только сумасшедший; а рассчитывать, что во время революции понравишься всем, может только предатель".
.

СМЕРТЬ МАРАТА .
_____ТЫ спишь, Марат? - спрашивал его один читатель, настаивая на усилении бдительности.

- Нет, гражданин, я не сплю, - отвечал ему Марат, - но я прикован к постели жестокой болезнью, лишающей меня возможности вернуться на мой пост.

Он не вернулся на свой пост. Но этому помешала не болезнь: 13 июля 1793 года его сразила рука убийцы.

Восемнадцать депутатов-жирондистов, бежавших из-под домашнего ареста в Париже, собрались в нормандском городке Кане. Тут были Барбару, Бюзо, Гюаде, Луве, Петион и другие. Они рассчитывали опереться на небольшую армию генерала Вимпфена, стоявшую на северном побережье, так как им было известно, что генерал ненавидит монтаньяров. Здесь они и организовали свой центр восстания против Парижа. Еще 18 июня Барбару выпустил воззвание к французам с призывом итти на Париж, так как "корень зла в Париже", так как "надо покарать убийц и низвергнуть диктаторов". И, в первую очередь, он призывал народную месть обрушить на головы Марата, Дантона и Робеспьера.

Его призывы и вся агитация жирондистов в Кане не прошли бесследно. Правда, из их похода на Пaриж ничего не вышло: их небольшой отряд был рассеян республиканцами после первой же стычки, а самим жирондистам пришлось бежать в другие районы Франции. Но удар был нанесен оттуда, откуда его ожидали менее всего.

Вечером 13 июля по Парижу разнесся слух, что Друг народа убит у себя на квартире неизвестной женщиной. Толпы народа бросились на улицу Кордельеров, к дому, где жил Марат; все были в крайнем возбуждении, так как были уверены, что существует заговор монархистов с целью убийства наиболее видных якобинцев - Робеспьера, Дантона и других. Представители власти прибывшие в квартиру Марата, очень скоро восстановили всю картину ужасного события. В общих чертах она была такова.

В субботу 13 июля, утром, на квартиру Марата явилась молодая женщина. Она заявила, что желает видеть Друга народа и сообщить ему некоторые интересные для него известия. Жена Марата Симона Эврар ответила, что Марат болен и никого не принимает. Незнакомка удалилась, а через некоторое время Марату было доставлено письмо, в котором говорилось:

"Гражданин, я приехала из Кана. Ваша любовь к отечеству заставляет меня предположить, что вы с интересом узнаете о несчастных событиях в этой части республики. Я приду к вам около часа. Будьте добры, примите меня и уделите мне минуту для беседы. Я предоставлю вам возможность оказать большую услугу отечеству.

______________________________Шарлотта Кордэ".

В 7.30 вечера она появилась снова. Предвидя, что ее могут опять не пропустить к Марату, она заготовила второе письмо. Вот его текст:

"Я послала вам, Марат, письмо сегодня утром. Получили ли вы его? Я не верю этому, так как меня, не пустили к вам. Я надеюсь, что завтра вы примете меня. Я повторяю вам, что прибыла из Кана. Я должна открыть вам тайны, чрезвычайно важные для спасения республики. Кроме того, меня преследуют за дело свободы. Я несчастна, и этого достаточно, чтобы я имела право на вашу защиту".

Это письмо у нее нашли при обыске. Воспользоваться им ей не понадобилось. Когда она пришла во второй раз, ее снова не хотели пропустить к Марату: он принимал свою лечебную ванну. Кордэ стала спорить с женой Марата и настаивала на свидании с Другом народа. Марат услыхал громкий разговор и велел впустить к себе незнакомку. Он сидел в ванне, укрывшись простыней, и просматривал корректуры очередного номера "Публициста". Кордэ села рядом с ванной на стул. Такоза была внешняя обстановка злодейского убийства.

Позже на допросе Шарлотта Кордэ передала свой разговор с Маратом следующим образом:

- Он спросил меня о характере волнений в Кане. Я ответила ему, что восемнадцать депутатов Конвента правят там в согласии с департаментом; что все мобилизуются для освобождения Парижа от анархистов; что четыре члена департамента повели часть армии в Эвре.Он записал фамилии депутатов, находящихся в Кане, и четырех должностных лиц департамента Кальвадос.

На вопрос, что сказал ей Марат относительно названных ею лиц, она сказала:

"Он ответил, что в скором времени он заставит всех их гильотинировать в Париже... Это было его последнее слово. В тот момент я его убила".

Она ударила его большим ножом, который специально купила в тот день. Нож проник в грудь Марата под правой ключице , между первым и вторым ребр пробил легкое и задел сердце. Марат успел только вскрикнуть: "Ко мне, мой друг! Ко мне!" Он сразу потерял сознание и через пять минут был уже мертв. Врачи, немедленно вызванные к нему, могли только констатировать смерть. Убийца был арестована на месте преступления. Впрочем, он даже не пыталась бежать.

Депутат Левассер пишет по этому поводу в своих воспоминаниях:

"Присутствие жирондистов в Кане; сношения, которые она - Ш. Кордэ - имела с ними; речи, которые произносились в этом городе беглецами и которые были направлены против монтаньяров и революционного правительства; непрерывное обвинение против Марата, которого наши противники изображали нашим руководителем и одновременно приспешником убийц и бандитов; все эти причины, вытекавшие из ее связи с бежавшими депутатами, воспламенили ее фанатизм и привели к гибельному решению. Все ее ответы, все ее поведение выявили эту истину".

Следствие выяснило, что Шарлотта Кордэ, дворянка по происхождению, приехала из Кана со специальной целью убить Марата. Ей было двадцать четыре года, и она полностью разделяла взгляды жирондистов и ненавидела монтаньяров, особенно Марата. На допросах она показала, что главным мотивом убийства были "преступления" Марата - "разорение Франции и гражданская война, которую он зажег по всему государству".

"Это он устроил сентябрьские убийства, - говорила она, - он поддерживал огонь гражданской войны, чтобы быть назначенным диктатором, он же покусился на суверенитет народы, заставив 31 мая арестовать и заключить в тюрьму депутатов Конвента". Мало того: она заявляла, что Марат "губит Францию" и что она "убила одного человека для спасения ста тысяч других". Она повторяла сплетню жирондистов о том, что Марат "скупает серебро", и заявляла, что только в Париже ослеплены Маратом, а во всех других департаментах его считают "чудовищем". Словом, было ясно, что фанатичка восприняла без всякой критической проверки все обвинения, которыми осыпали Марата его озлобленные противники - жирондисты. Ее судили и приговорили к смертной казни.

Толпа, собравшаяся у дома Марата и на прилегающих улицах, была так велика и так бурно настроена, что опасались, как бы сща не расправилась с убийцей на месте. Но все обошлось благополучно: Кордэ доставили в тюрьму Аббатства без малейшей царапины, хотя, по уверению некоторых газет, многие женщины в толпе заявляли, что они разо рвут в клочки "преступницу, которая лишила народ его лучшего друга". Спокойствие не было ничем нарушено.

На другой день в Конвенте было постановлено устроить Марату торжественные похороны и участвовать в них в полном составе. Художнику Давиду поручили выработать весь церемониал и озаботиться о достойном оформлении погребальной процессии. Были выслушаны выступления делегатов секций, требовавших погребения Марата в Пантеоне. Депутат Шабо, лично принимавший участие в допросе Шарлотты Кордэ, сообщил от имени комитета общественного спасения, что убийство Марата является только одним из звеньев большого заговора, направленного против монтаньяров. Жирондисты, говорил он, собирались перебить наиболее энергичных депутатов Горы. Он указывал, что готовится контрреволюция, которая означает возврат к власти изгнанных интриганов. "Но мы приняли все необходимые меры, - закончил он свою речь. - Я смею сказать, что парижский народ начеку и что он заставит трепетать всех своих врагов. Я смею сказать, что все заговорщики будут арестованы и многие из них поплатятся головой".

В клубе Якобинцев, при огромном стечении народа, председательствовавший в этот день Симон говорил, что "слезы, пролитые патриотами над могилой оплакиваемого ими друга, воспитают сотни героев, которые отомстят за него". Депутат Шаль указывал на то, что Марата ненавидели все аристократы за его неустанную борьбу с ними. Нельзя дать погибнуть его делу. Необходимо, чтобы клуб Якобинцев позаботился о продолжении издания "Друга народа". Его предложение поддержал монтаньяр Бантаболь, но высказал соображения, что это дело не так просто. "Если мы найдем человека, - говорил он, - который, подобно Марату, целые ночи в течение четырех лет обдумывал бы вопросы счастья народа и низвержения тиранов; который с равной смелостью боролся бы с королями, попами, дворянами, интриганами, мошенниками и заговорщиками; который не боялся бы кинжалов, огня, яда, тюрьмы, даже эшафота, - то подобный человек оказался бы достойным заместить Марата". И он предложил Фрерона, бывшего в это время в командировке (этот Фрерон после 9 термидора стал одним из самых злостных реакционеров). Затем он предложил также выяснить состояние имущества Марата, чтобы дать ответ клеветникам, осмеливающимся говорить, что Друг народа подкуплен иностранцами: "Пусть все французы убедятся, что Марат постоянно жил в бедности и что его наследство составляют только долги. Эти долги должны стать собственностью нации, которая и обяжется выплатить их". Свою речь Бантаболь закончил предложением поместить прах Марата в Пантеоне.

С возражениями ему выступил Робеспьер. Он настаивал на том, что погребение в Пантеоне не представляет большой чести. "Кто покоится там? - говорил он, - За исключением Лепельтье, я не вижу там ни одного добродетельного человека. Неужели Марата поместят рядом с Мирабо, этим интриганом и преступником, этим человеком, прославившимся только глубочайшей продажностью?"

Клуб Якобинцев решил в полном составе принять участие в погребении Марата и поручить группе лиц заняться продолжением его газеты. На одно оригинальное предложение - сохранить сердце Марата в клубе - был дан ответ, что сердцем Марата уже овладел клуб Кордельеров, членом которого Марат был раньше, чем вступил в члены клуба Якобинцев. Тогда было решено сохранить в клубе не сердце Марата, а его дух.

Тело Марата было выставлено для последнего прощания в церкви Кордельеров. Художник Давид, выполняя поручение Конвента, хотел поразить публику оригинальностью своего замысла. В Конвенте, за день до погребения, он так излагал свой проект:

"Накануне смерти Марата общество Якобинцев послало Мора и меня справиться о его самочувствии. Мы застали его в положении, сильно поразившем меня. Он сидел в вайне; перед ним была деревянная плаха, на которой находились чернила и бумага, а он, выставив руку из ванны, писал свои последние мысли о благе народа. Хирург, занятый бальзамированием тела, вчера запросил нас, как мы думаем выставить тело Марата в церкви Кордельеров для обозрения народом... Я полагаю, что было бы интересно показать его в том положении, в котором я его застал".

В церкви Кордельеров была сооружена огромная, в сорок футов вышиной эстрада в виде усеченной четырехгранной пирамиды, украшенной трехцветными лентами. Наверху ее красовалось траурное ложе, а по четырем углам горели громадные светильники. Труп положили на ложе, обнажив до пояса, чтобы была видна рана. Вся нижняя часть туловища была прикрыта простыней, ниспадающей свободными складками по обеим сторонам ложа. Голову убрали лавровым венком. По правую руку. покойника поставили ванну - это должно было напоминать зрителям, в каких условиях работал в последнее время Друг народа; слева, на деревянной плахе, служившей Марату письменным столом, была прикреплена его окровавленная рубашка. У изголовья поставили двух человек: они должны были опрыскивать труп и простыню ароматный уксусом. В храме в разных местах расставили курильницы с благовониями.

Все украшения были просты и не бросались в глаза. В этом был особый смысл. Сам Давид в Конвенте разъяснил значение отсутствия пышности при погребении Марата.

- Его похороны, - говорил он, - будут отличаться простотой, приличествующей неподкупному гражданину, скончавшемуся в почетной бедности. Он будет погребен в саду Кордельеров под деревьями, куда он охотно водил сограждан. Он из глубины подземелья указывал народу на его друзей и врагов. Пусть же, мертвый, он снова возвратится туда же, и его жизнь будет служить нам примером. Потомство воздаст ему должное.

Едва успели закончить все приготовления, как уже началось паломничество парижан к трупу Друга народа. Все спешили взглянуть в последний раз на прах того, кто сумел внушать ужас врагам отечества и горячую любовь друзьям. Одна за другой следовали делегации. Приносили цветы. Говорили краткие речи. Клялись итти по стопам Марата и отомстить за него. Приходили бедно одетые женщины с детьми и, указывая на труп Марата, говорили: "Он умер за отечество. Запомните это". Учителя внушали школьникам: "Учитесь на его примере. Учитесь, как надо жертвовать собой за свободу". Матери поднимали грудных детей, чтобы и они могли взглянуть на труп нового мученика. Пламенные санкюлоты повторяли, обращаясь к женщинам: "Гражданки, осыпайте тело Друга народа цветами!" Группы девушек хором повторяли: "Умер, умер Друг народа!" - и начинали истерически рыдать. Слышались грозные возгласы и призывы к мести.

Похороны состоялись 16 июля. Около пяти часов вечера процессия вышла из храма. Гроб на высоком катафалке несли двенадцать человек, медленно продвигавшихся среди сплошных шпалер народа. Девушки в белых легких платьях, с кипарисовыми ветвями в руках, и юноши, с кипарисовыми венками на головах, окружали нарядной цепью гроб. У некоторых из них в руках были кадильницы с благовониями. За гробом шел весь Конвент в полном составе, за ним шли: клуб Якобинцев и клуб Кордельеров, представители муниципалитета и суда, революционные комитеты и бесконечные толпы со знаменами секций. Шли войска, везли пушки, гремели оркестры и один погребальный хор сменялся другим.

Народ, непреклонный, отважный,
Свершилось - ты друга лишен.
Чудовищем злобы продажной
Похищен с груди твоей он.
Кто хочет почтить величаво
Останки вождя своего -
Пусть станет преемником славы
И доблести мощной его!
Предательства и деспотизма
Пора нам сломить острия, -
Во имя Марата, друзья,
И славного патриотизма!

Перев. А. Кочеткова.

Ввиду того, что от церкви до места погребения было очень близко, похоронная процессия сделала круг по Парижу, чтобы дать возможность всем парижанам взглянуть на проводы Друга народа. Только к ночи дошли, наконец, до сада Кордельеров, где и приступили к погребению. Здесь был устроен под гранитными глыбами грот с могилой. От внешнего мира грот был отделен тонкой решеткой. Гранит - символ непоколебимой твердости Марата. Грот напоминал о тех подземельях, в которых приходилось скрываться Другу народа от своих врагов. На вершине холма стояла четырехгранная усеченная пирамида, увенчанная урной. В ней временно покоилось сердце Марата. А сбоку была сделана надпись: "Здесь покоится Марат, Друг народа, убитый 13 июля 1793 года врагами народа". Кругом зеленели кусты и деревья.

На могиле было произнесено много речей. Наиболее яркой была речь представителя секции Республики. Он сказал так:

"Друг народа умер. Не надо похвал. Его похвалой служат: все его поведение, его писания, его окровавленная рана и его смерть. Народное горе - вот самая красноречивая похвала ему. Мне кажется, что я слышу, как он говорит: "Осушите ваши слезы, республиканцы! Только рабам подобает плакать. А республиканец может пролить лишь одну слезу - о несчастьях своего отечества, - и он думает, как отомстить за них. Ведь хотели убить не меня, а Республику. Поэтому и мстить надо не за меня, а за Республику..." Пусть же из крови Марата восстанет поколение бесстрашных республиканцев. Мы будем подражать твоей мужественной энергии. Мы раздавим предателей и отомстим за твою смерть мужеством, ненавистью к изменникам, республиканскими добродетелями. Мы клянемся в этом над твоим окровавленным трупом, клянемся над кинжалом, пронзившим твою грудь. Мы клянемся!"

И окружающие могилу повторили эту клятву. Затем началось прохождение народа перед могилой. Шествие длилось всю ночь. Мужчины с пиками и ружьями, а женщины с цветами склонялись перед входом в грот и при свете факелов, под трепетно дрожащими листьями деревьев произносили страшные клятвы, обещая мстить за смерть своего друга. Эта ночь еще крепче спаяла тех, кто верил в лучшее будущее обездоленных и угнетенных.

18 июля сердце Друга народа, заключенное в великолепную агатовую урну, было торжественно перенесено в клуб Кордельеров. Урну повесили под сводом зала заседаний. Улица Кордельеров была переименована в улицу Марата, клуб Кордельеров стал клубом Марата, площадь Обсерватории - площадью Друга народа. Около сорока провинциальных городов и местечек изменили свои названия в честь Марата. Было выпущено огромное количество бюстов и портретов Марата, появились пьесы, где выводился Марат; множество песен прославляло его. В школах ученикам раздавались портреты Марата с надписью: "Он был другом народа и глубоким мыслителем". Появились табакерки с изображением Марата, кольца и булавки для галстуков с его портретами. В народных обществах водружали его бюсты и устраивали по этому поводу торжественные заседания. В Париже, на площади Карусели, ему был поставлен временный памятник. Художник Давид написал замечательную картину "Смерть Марата" и поднес ее Конвенту. В своей речи депутатам он сказал:

"Народ обращался к моему искусству, желая вновь увидеть черты своего друга... Я услышал голос народа, я повиновался ему. - Спешите все! Мать, вдова, сирота, угнетенный солдат, все вы, кого Марат защищал до конца своей жизни, приблизьтесь! И посмотрите на своего друга. Того, кто стоял на страже, уже нет. Его перо, ужас изменников, выпадает из его рук. О, горе! Ваш неутомимый друг мертв!"

Марат был изображен в ванне после получения им смертельного удара. Картина поражает и до сих пор - она сохранилась в музее - своим глубоким реализмом и блестящим мастерством художника.

Уже после термидорианского переворота 21 сентября 1794 года, в момент временного перемирия между правыми и левыми термидорианцами, Конвент в погоне за популярностью среди широких масс устроил церемонию торжественного переноса праха Марата в Пантеон, откуда одновременно вынесли останки Мирабо.

Но вот наступил 1795 год. Реакция восторжествовала. 8 февраля термидорианский Конвент постановил, что в Пантеон можно помещать прах гражданина только через десять лет после его смерти. То же самое постановление касалось и бюстов, выставляемых в Конвенте или в других общественных местах. Этим был дан сигнал к походу на изображения Марата, и их стали разбивать и выкидывать из всех общественных мест. А 26 февраля 1795 года из Пантеона был извлечен гроб с телом Марата и погребен на соседнем кладбище св. Женевьевы, ныне упраздненном. От могилы не осталось никаких следов. Там, где когда-то было кладбище, теперь построены дома и проложены улицы.

При описи имущества Марата, произведенной после его смерти, выяснилось, что, кроме рукописей и долгов по газете, у него ничего не было. Денег оказалось: две мелких серебряных монеты и одна ассигнация в 25 су. Это было лучшим ответом на клевету противников, говоривших, что Марат закуплен врагами Франции. Его вдова Симона Эврар поселилась вместе с его сестрой Альбертиной, приехавшей к ней после смерти Марата. Они прожили еще много лет, усиленно работая ради пропитания и свято оберегая память мужа и брата от нападок разных клеветников. Симона Эврар умерла в 1824 году, а Альбертина Марат прожила до 1841 года и скончалась в возрасте восьмидесяти трех лет. До последних дней своей жизни она занималась выделкой часовых стрелок, жила в большой нужде, но всегда с гордостью вспоминала о своем брате и, как зеницу ока, хранила оставшиеся после него рукописи и физические приборы. Четыре человека, провожавших ее тело на кладбище, были сами так бедны, что не могли даже приобрести отдельной могилы, и Альбертина Марат была погребена в общей могиле для бедных. Какой-то неизвестный гражданин заплатил 6 франков за право поставить крест, над этой могилой. И это было все.