VIVOS VOCO: В.Н. Малов, "Герцог Сен-Симон: человек и писатель"

В этом очерке речь пойдет не о знаменитом социалисте-утописте графе Клоде Анри де Рувруа Сен-Симоне (1760-1825), хорошо знакомом нашему читателю, а о его дальнем родственнике, великом классике французской литературы герцоге Луи де Рувруа де Сен-Симоне (1675-1755). Главным творческим итогом всей жизни герцога Сен-Симона были его "Мемуары".

Уже в юности ощутивший в себе призвание историка, он стремился стать бытописателем своего времени и рано начал составлять наброски будущего труда, имея в виду вначале создание "Мемуаров" в их традиционной форме, сконцентрированной на личности и поступках самого автора. Из этих черновых заметок практически ничего не сохранилось, но они, безусловно, были использованы, когда удалившийся от двора герцог (он совершил этот шаг еще в 48-летнем возрасте) приступил к написанию своего труда, сильно расширив первоначальный замысел. Возможность для этого расширения у него появилась после того, как в 1729 г. он стал обладателем рукописного дневника своего современника маркиза Данжо за 1684 -1720 гг. То была составлявшаяся изо дня в день хроника французской придворной жизни. Она дала Сен-Симону надежную хронологическую канву и пособие для проверки точности его воспоминаний. Вместе с тем сухая фактологичность заметок лояльного придворного раздражала оппозиционно настроенного герцога. Он принялся расцвечивать изложение Данжо своими зачастую язвительными комментариями, отдав составлению этих дополнений целых 10 лет. Их текст полностью воспроизводится в приложениях к некоторым изданиям "Мемуаров". Лишь после этого, в 1739 г., Сен-Симон почувствовал себя готовым к созданию настоящей истории своего времени: от 1691 г. (год его появления при дворе) до 1723 г. (год удаления в частную жизнь). Еще 10 лет напряженного труда, и в 1750 г. автор поставил последнюю точку, самолично написав генеральный алфавитный указатель к чистовой рукописи, занявшей 11 объемистых "портфелей" и 2754 страницы убористого текста. Так французская литература получила один из своих общепризнанных шедевров. Через пять лет Сен-Симон скончался.

Сен-Симон не стремился к прижизненной славе. Страстный, способный на резкие суждения автор неосуществленных планов государственного переустройства, он на старости лет сводил счеты с прошлым в "Мемуарах", будучи уверен, что пишет только правду, и в то же время не хотел, чтобы эта опасная правда стала известной его современникам и привела к потрясениям. Он думал о близкой кончине, мучился сомнениями: достойно ли христианина писать дурно о людях, которых уже нет на свете, - и все же довел до конца свое дело, выполнил задачу, поставленную перед собой еще в далекой юности. Луи де Сен-Симон, герцог и пэр Франции, не мог и представить себе, что через много лет после смерти он будет провозглашен одним из великих классиков французской литературы, что интерес к его личности и ко всему им написанному не ослабеет и через четверть тысячелетия. Часто отмечали его прегрешения против фактов, ретроградность политической позиции, но уникальность личности, блеск сен-симоновского портретизма увлекали и подкупали читателя. Мы очень далеко ушли от времени Сен-Симона, его заботы могут показаться до карикатурности мелкими, и все же постараемся понять человека, сравниваемого ныне с Бальзаком и Прустом.

Было нечто общее в начале жизни Сен-Симона и его государя Людовика XIV. Оба они стали долгожданными наследниками своих отцов, причем появились на свет тогда, когда на это, казалось, не было надежды. Отцом писателя был герцог и пэр Франции Клод де Сен-Симон (1607-1693), бывший любимец Людовика XIII, приобретший благодаря этому свое герцогское достоинство. У него долго не было сына, от первого брака он имел только дочь. Овдовев в 63 года, герцог Клод в 65лет решился на вторичный брак, от него-то 16 января 1675 г. и родился сын Луи (отцу было 68 лет, матери - 35). Впрочем, старый герцог прожил еще достаточно долго, чтобы оказать решающее влияние на воспитание своего наследника. Прирожденный король Людовик XIV и прирожденный герцог-пэр Луи де Сен-Симон - оба они выше всего ставили чувство долга перед своим саном, смысл и честь жизни видели в том, чтобы соответствовать высокому рождению.

Герцог Клод немало рассказывал сыну о предках. Хоть он и был первым герцогом-пэром в своем роду, сам род Сен-Симонов являлся древним, сильно разветвленным, с достоверностью восходившим к XIV в., когда пикардийский рыцарь Матье де Рувруа получил сеньорию Сен-Симон в приданое за женой, происходившей из рода владетелей Вермандуа, известного еще с каролингских времен. Существовала и еще более лестная генеалогическая легенда, культивировавшаяся именно Клодом. Ведь если предположить, что Рувруа сами принадлежали к одной из ветвей графского рода Вермандуа, а тот претендовал на происхождение от внука Карла Великого, короля Италии Бернгарда, то выходило, что Сен-Симоны были прямыми потомками прославленного императора.

Луи получил подобающее герцогу хорошее домашнее воспитание и классическое гуманитарное образование. Уже с детства он предавался чтению исторических сочинений и мемуаров, решив, что сам непременно станет историком-мемуаристом. Будущий мемуарист старался прежде всего усвоить генеалогию важнейших дворянских родов - необходимую науку в обществе, построенном по иерархическому принципу. Мальчик был низкорослым и тщедушным, но ловким и выносливым. Юный Сен-Симон слыл прекрасным танцором и хорошо владел конем. Он имел вспыльчивый, импульсивный характер и в то же время отличался большой серьезностью. Чуждый обычным придворным развлечениям, Сен-Симон не играл в карты, не увлекался охотой, не заводил любовниц. Он любил только жену и был к ней очень привязан, хотя вступил в брак совсем не по любви, а из желания заручиться влиятельными связями в придворных кругах. Ему была присуща глубокая религиозность. Высшим моральным авторитетом и духовным наставником для него стал друг его отца аббат Рансе, создатель ордена траппистов, отличавшегося особенно строгим монастырским уставом. Сен-Симон относился к нему с трогательной преданностью и, защищая его от критических суждений, был способен на эмоциональные вспышки даже перед своими близкими друзьями.

Старик отец успел представить сына монарху и вскоре умер. Луи стал герцогом-пэром в 18 лет. "Береги честь смолоду" - можно сказать, такова была главная забота вступившего в придворную жизнь юного герцога. А честь начиналась с этикета, и его надо было знать досконально. Противниками становились те, кто покушался на этикетную честь герцогов-пэров, на их место в сословной иерархии. Нарушение же иерархии для Сен-Симона всегда было равнозначно деградации морали и всего государственного строя.

Эту жизненную позицию нельзя считать слишком архаичной. Два десятка герцогов-пэров, украшавших двор Людовика XIV, не имели ничего общего, кроме звания, с былыми шестью светскими пэрами Франции, могучими феодальными властителями больших и богатых земель: герцогами Бургундии, Нормандии, Гиени, графами Тулузы, Шампани и Фландрии. Одни из этих гордых титулов уже не существовали, другие присвоила себе королевская семья: герцогом Бургундским именовался старший внук Людовика XIV, графом Тулузским - даже незаконный сын короля. Все новые наследственные пэрии были созданы уже абсолютной монархией (самая старшая пэрия из сохранившихся к концу XVII в. восходила к 1572 г.), стремившейся найти для себя надежную опору среди аристократических родов. И новые пэры действительно стали слугами короля, ни на какую политическую автономию они не претендовали, монарха "первым среди равных" по отношению к себе не считали и почтительно стояли в его присутствии. Их церемониальные привилегии - не остаток седой феодальной старины: это отличия, данные самой короной в процессе организации королевского двора. От абсолютной монархии новые пэры (группа отнюдь не сплоченная) хотели только того, чтобы она не нарушала ею же установленные правила.

От государя герцогов-пэров отделяло три иерархических ранга, чье первенство не вызывало у них никаких возражений. Это - 1) "сыновья (дочери) Франции" (те, чьим законным отцом или свекром был король или наследник престола); 2) "внуки (внучки) Франции" (один из королей был их дедом или дедом мужа); 3) "принцы (принцессы) крови" (все остальные члены царствующего дома Бурбонов, представители его боковых линий Конде и Конти). Свою следующую ступень в иерархии пэрам приходилось защищать в подспудной борьбе с влиятельными соперниками, и именно эта борьба привлекла к себе особое внимание молодого Сен-Симона, ее активного и страстного участника. Здесь от него требовалась вся его необыкновенная наблюдательность и большая бдительность - ибо борьба велась хитроумными методами, рассчитанными на создание прецедентов церемониального первенства, на которые можно было бы ссылаться в дальнейшем. В этих хронически возникавших мелких стычках юный герцог и обрел своих врагов.

Это были прежде всего обладатели статуса так называемых "иностранных принцев", особенно из Лотарингского дома (из его принадлежавших могучему некогда роду Гизов ветвей Эльбефов и Аркур-Арманьяков), а также из получивших этот статус в XVII в. домов Буйонов и Роганов. Претензии "иностранных принцев" на первенство основывались на их родстве с суверенными иностранными династиями или на собственном обладании (пусть в прошлом) независимыми от короны землями. А поскольку подавляющее большинство герцогов-пэров (за исключением нескольких имевших этот же сан "иностранных принцев") были природными французами и исконными подданными своего короля, соперничество могло приобретать для них принципиальный "патриотический" характер, чему способствовала и память об опасной для национальной монархии ультракатолической политике Гизов в религиозных войнах XVI в. "Ум Гизов" для Сен-Симона недаром был синонимом коварства и интриганства. Исход соперничества был неясен, и королевская власть намеренно не устраняла эту неясность, дабы поддерживать несогласие между двумя аристократическими группировками. Если по уставу ордена Святого Духа, учрежденного в 1578 г. (во время наибольшего влияния Гизов), "иностранные принцы", даже не имевшие герцогских титулов, должны были идти перед французскими герцогами [1], то в XVII в. наметилась иная тенденция, в силу которой первый французский "придворный календарь" за 1648-1649 гг. определил, что все "иностранные принцы" имеют свой ранг во Франции лишь постольку, поскольку они являются герцогами-пэрами или коронными сановниками [2].

Другими соперниками пэров являлись королевские бастарды. Правда, возразить против того, что Людовик XIV, повинуясь отцовской привязанности, делает пэрами Франции своих сыновей от Монтеспан, было нечего - то было суверенное право монарха. Но с точки зрения герцогов-пэров новые сотоварищи должны были занимать свое место в их ряду последними, в соответствии с датами их жалованных грамот (именно таков был принцип, определявший порядок старшинства между пэрами). Однако для пэров-бастардов был создан особый промежуточный ранг между принцами крови и герцогами-пэрами; соответственно место последних на иерархической лестнице снизилось еще на одну ступень. При строгих моральных принципах Сен-Симона это возвышение незаконных отпрысков монарха, появившихся на свет в результате прелюбодеяния, воспринималось им очень болезненно. Особенно ненавистному старшему бастарду, герцогу Мэну он, изменяя своему стремлению к объективности, дает плакатно-отрицательную характеристику, используя лишь черные краски. Вообще незаконнорожденность, как он склонен был думать, кладет несмываемое грязное пятно не только на самого бастарда, но и на его потомков. Отсюда - его резко враждебное отношение к братьям Вандомам, внукам бастарда Генриха IV.

Защита сословной чести и понятие чести личной для Сен-Симона были связаны нераздельно. Не будем осуждать герцога за повышенное внимание к мелочам этикета. Для него это были не мелочи, и он тоже не понял бы нашего пренебрежения ими, доходящего до готовности считать обыкновенную начальственную грубость чуть ли не проявлением похвального прямодушия. В борьбу он вкладывал всю страсть, 19-летний юнец, он проявил небывалую активность в процессе, противопоставившем большинство пэров одному из них, маршалу Люксембургу. Этот знаменитый полководец, полагаясь на свою славу и сильную протекцию, хотел путем явных юридических натяжек удревнить стаж своей пэрии, обойдя сразу 16 сотоварищей, в том числе и Сен-Симона, для которого являлся начальником по армии. Благоразумный человек мог бы вести себя более пассивно, но прятаться за спинами старших по возрасту было не в характере молодого герцога - он не побоялся возбудить против себя недоброжелательство столь влиятельной особы.

Требования чести не ограничивались для Сен-Симона защитой церемониальных привилегий. Подводя итог своей жизни, он напишет в "Заключении" к "Мемуарам", что всегда был на стороне благородства и боролся против подлости, что истина являлась для него законом. Не претендуя на беспристрастие, он в своих суждениях все же старался забывать о личных счетах (хотя это ему не всегда удавалось). "Порядок и правда" - таков мог бы быть, по его собственным словам, девиз Сен-Симона; порядок потому и важен, что он соответствует высшей истине. Герцог был склонен исправлять нравы своих друзей, откровенно говоря им об их пороках; впрочем, дружить он умел и добрых знакомых (а значит, информаторов) имел много.

Войдя в свет, Луи особенно нуждался во влиятельных связях. Друзья отца были уже стариками, от родственников матери многого ожидать не приходилось. Старая детская дружба с племянником монарха герцогом Шартрским (будущим регентом Франции при малолетнем короле Людовике XV, герцогом Филиппом Орлеанским) могла дать выход только к малому двору брата короля. Помочь могла женитьба, а точнее, обретение тестя, чье покровительство позволило бы юному пэру занять при дворе достаточно почетное положение, соответствующее его рангу, и дало бы возможность при случае иметь благосклонную аудиенцию у короля, верховного арбитра в делах чести. Вначале Сен-Симон надеялся жениться на дочери герцога Бовилье, государственного министра и воспитателя внуков короля, очень уважаемого монархом. Однако девушка твердо намеревалась стать монахиней. Тем не менее молодой человек вел сватовство с таким умом и тактом, что навсегда завоевал привязанность несостоявшегося тестя: два ближайших друга и свояка, герцоги Бовилье и Шеврез стали старшими друзьями и покровителями Сен-Симона. Во второй раз он посватался к дочери маршала де Лоржа, командующего Рейнской армией, в которой служил тогда Сен-Симон. Маршал был также командиром одной из рот лейб-гвардии и в этом качестве имел свободный доступ к монарху. Его зять мог надеяться со временем унаследовать столь почетную придворную должность (эта надежда, однако, не оправдалась). На сей раз никаких препятствий не встретилось, и брак с Мари-Габриэль де Лорж был заключен в апреле 1695 г.

Никаких колебаний в связи с тем, что мать невесты была дочерью финансиста Фремона, у жениха не возникло [3], его аристократизм не доходил до такой щепетильности. Кстати сказать, дочь Бовилье по матери тоже была внучкой явного плебея - знаменитого министра Кольбера. (Да ведь и предки самого Сен-Симона по материнской линии принадлежали отнюдь не к старому дворянству, а к почтенному среди "дворян мантии" роду Лобепинов.) В обществе не строго относились к браку, где социальный статус мужа превосходил статус жены, если только жена вела себя скромно и не пыталась управлять действиями супруга. А уж на права родившихся в таком браке детей происхождение матери никак не влияло, и никаких сомнений в родовитости мадемуазель де Лорж быть не могло. Сен-Симон прожил в браке почти полвека и был очень привязан к супруге. Имея несчастье пережить ее на 12 лет, он завещал не только похоронить его рядом с ней в склепе церкви его сеньории в Лаферте-Видам, но даже навечно соединить оба гроба цепями [4].

С первой минуты появления при дворе Сен-Симон стремился обратить на себя внимание короля. И это понятно: вся обстановка версальского двора была такой, что даже герцог-пэр не мог считать свое положение достаточно почетным, если не был обогрет вниманием "Короля-Солнца". Наш герой поспешил в 17 лет вступить на военную службу, хотя и не испытывал к ней никакого особого влечения. Но раз Франция ведет тяжелую войну, где же, как не в армии, должен находиться будущий герцог? К тому же на театр военных действий выезжает сам король, и можно надеяться, что он заметит его рвение. Сен-Симон воевал на самом важном, фландрском фронте, в 1692 г. участвовал в осаде Намюра. Через год он, капитан кавалерийской роты, храбро сражался в битве при Неервиндене. Но увы - король, чувствуя приближение старости, в это время уже перестал ездить к войскам. А затем последовал конфликт с командующим Фландрской армией маршалом Люксембургом, и Сен-Симон перешел служить в Рейнскую армию под начало своего будущего тестя маршала де Лоржа.

Прирожденный военный так никогда не поступил бы: германский фронт являлся второстепенным, здесь не было ни осад, ни генеральных сражений, противники стремились не наносить удары, а лишь самим не пропускать их, и военные действия напоминали сложный танец с переходом то на один, то на другой берег Рейна в поисках еще не разоренных местностей. Так прошли четыре кампании, не оставлявшие места для особых подвигов, и тем яснее становилась зависимость продвижения в чинах от протекции в военном министерстве, чей бюрократический стиль руководства на расстоянии Сен-Симон возненавидел всей душой. Несмотря на маршальское звание тестя (вскоре по болезни ушедшего в отставку), у Сен-Симона не было такой протекции, как не было и заслуг, позволявших внеочередное повышение в чине. Сан пэра министерством в таких случаях в расчет не принимался.

Поэтому в 1702 г., когда начиналась новая большая война - Война за испанское наследство, Сен-Симон не получил ни бригадирского чина, ни даже собственного полка, перед тем распущенного после Рисвикского мира 1697 г. Он счел это оскорбительным для своего достоинства и попросил об увольнении с военной службы под предлогом пошатнувшегося здоровья. Этот акт протеста задел короля, но отставка была принята, а поскольку в ходатайстве Сен-Симона выражалась надежда, что отныне он сможет уделять больше внимания обслуживанию особы монарха, Людовик XIV стал иногда поручать ему исполнение важной функции: держать подсвечник во время церемонии королевского отхода ко сну. Так герцог-пэр стал простым придворным без специальной придворной должности и мог всецело предаться писательским занятиям.

Пробовать перо будущий мемуарист начал очень рано. Еще в 15-летнем возрасте он составил дошедшее до нас описание похорон снохи короля, отличающееся особым вниманием к тонкостям церемониала. Затем он составлял описания военных действий, в которых ему довелось участвовать, подробную записку о процессе между пэрами и маршалом Люксембургом. Сен-Симон понимал, что его мемуары будут представлять интерес для читателя только в том случае, если сам он будет хорошо осведомлен о всех подробностях и потаенных пружинах придворной жизни, и он проявлял редкую любознательность, старался везде присутствовать, обо всем расспрашивать.

Наконец, в 1699 г. автор решился представить отрывки из своего будущего труда на суд человеку, чье мнение для него было неоспоримым: аббату Ранcе. Сен-Симон просил своего духовного наставника разрешить его сомнения: не придется ли ему в будущем стыдиться написанного? Хоть он и пишет только правду, а страстность служит лишь для оживления слога, но все-таки... Удалившемуся от мира монаху были посланы самые полемические отрывки, посвященные конфликту с маршалом Люксембургом. Ответ аббата не сохранился (видимо, он был дан устно при очередном приезде Сен-Симона в аббатство Ла Трапп), но в существе его можно не сомневаться: строго воздерживавшийся от вмешательства в мирские споры Ранcе, очевидно, не осудил безоговорочно занятий своего молодого поклонника, но предостерег его от опасности уклоняться в злословие.

После этого эпизода, который должен был охладить начинающего автора, мы почти ничего не знаем о его работе над мемуарами вплоть до 1729 г., когда в его руках оказался "Дневник" Данжо, хотя какие-то записи все это время им, безусловно, велись.

Сен-Симон далеко не сразу пришел к критике системы правления Людовика XIV. Когда он 16-летним юношей явился ко двору, Франция еще была на вершине могущества, она одна вела войну против целой коалиции европейских держав и на суше чаще всего побеждала. Личных оснований для недовольства королем у него не было. Нельзя согласиться с мнением И.М. Гревса: "Сен-Симон любил власть и, лишенный ее, считал свое положение унизительным" [5]. Он как раз всегда предпочитал почет реальной власти над людьми. Будущий историк рано осознал, что его место в жизни - место наблюдателя, а не управителя; самое большее, на что он мог рассчитывать, - стать влиятельным советчиком при государе или министре. При регентстве своего друга герцога Орлеанского Сен-Симон вошел в состав Регентского совета, но решительно отказывался принимать предлагавшиеся ему посты в аппарате управления: он не пожелал стать главой Королевского совета финансов, хранителем государственных печатей, воспитателем короля-ребенка Людовика XV (пост, открывший путь к власти первого министра кардиналу Флери).

Конечно, строгого моралиста Сен-Симона оскорбляло возвышение королевских бастардов, шокировал факт тайного брака короля с маркизой Ментенон, тем не менее он не мыслил жизни без двора, ему нравились его блеск и пышность (с каким вкусом описывает он празднества в Компьеньском лагере!), а голод 1693-1694 гг., приведший к продовольственным волнениям в Париже, он просто не заметил. У него не было принципиальных возражений и по вопросам внешней политики: Сен-Симон не был таким противником завоеваний, как его старший современник, последовательный христианский пацифист Франсуа Фенелон. Образование антифранцузских коалиций он объяснял просто естественной реакцией соседей на рост могущества Франции. Даже по "Мемуарам" (хотя автор и не обозначил прямо свою позицию) чувствуется, что Сен-Симон внутренне одобрял принятие королем испанской короны для своего внука как решение наиболее достойное; он, очевидно, разделял воцарившееся тогда при дворе и прекрасно описанное им ликование. Он даже подверг критике Людовика XIV за то, что тот, желая избежать войны с Англией и Голландией, отпустил домой интернированные голландские гарнизоны испанских крепостей в Бельгии, оказавшихся в его руках: ведь война все равно была неизбежной, зачем же делать такой подарок будущему противнику?

Молодого Сен-Симона еще нельзя считать "выразителем интересов" старого дворянства или хотя бы аристократии в целом - до таких обобщений он тогда не поднимался. Его занимали в основном заботы герцогов-пэров, такова была исходная позиция в становлении его критики системы власти. Среди бумаг Сен-Симона хранится собственноручная записка "Набросок планов, над коими надо мало-помалу и неуклонно работать", которую по последней оценке следует считать написанной в 1701 г. [6] Вся она посвящена восстановлению церемониальных прав герцогов-пэров, ущемляемых другими иерархическими группами. Обиды пэров велики: принцы крови перестали провожать их до кареты, требуют для себя от них обращения "монсеньор" (как от низших к высшим); первый президент Парижского парламента, спрашивая пэров об их мнении, не снимает головного убора; "иностранные принцы" присвоили себе отсутствующее у пэров право оставаться в шляпе в присутствии иностранных послов и т.д. и т.п. Для постоянной борьбы со всеми этими унижениями, полагал Сен-Симон, пэрам следует сплотиться, создать свой выборный "синдикат" (конечно, строго секретный - ясно, что королю такая инициатива не понравится), т.е. постоянный комитет из пяти членов, собирающийся два раза в месяц под видом дружеских встреч. Нужно, чтобы этот "синдикат" в вопросах чести имел "деспотическую власть" над своими сотоварищами, чтобы он налагал штрафы на проявляющих слабость и создавал вокруг них атмосферу общего осуждения. В записке нет и речи о том, чтобы увеличить реальную роль герцогов-пэров в управлении государством: достаточно обеспечить им подобающий почет, и вся моральная обстановка при дворе оздоровится.

Оппозиционером Сен-Симон стал под влиянием тяжелых поражений Франции на втором этапе Войны за испанское наследство. Один за другим обрушивались страшные удары, и сразу погас яркий ореол славы "Короля-Солнца". После разгромов при Бленхейме (1704 г.), Рамийи и Турине (1706 г.) Франция потеряла свои завоевания в Германии, Бельгии, Италии. Ей пришлось в напряженной борьбе защищать собственные границы. С большим трудом при французской помощи удерживал свою корону внук Людовика Филипп V Испанский, и союзники, чувствуя свою силу, поставили перед старым королем унизительное условие: чтобы получить мир, он должен сам прогнать из Испании своего внука. Гордый монарх не мог смириться с таким позором, и война продолжалась. Война разорительная, при хаосе в финансах, с крестьянским восстанием гугенотов-"камизаров" в тылу и продовольственными бунтами в столице - следствием голода после жестокой зимы 1708-1709 гг. Эти народные бедствия Сен-Симон заметил и с сочувствием описал в "Мемуарах".

В чем причина всех этих неудач? Какие пороки в государственном управлении сделали их возможными? Какие меры нужно принять, чтобы поправить дело - если не сейчас, то в будущем (в близком будущем: ведь король очень стар, и от его преемника все будут ждать каких-то новшеств)? Все эти вопросы волнуют Сен-Симона. Его кругозор расширяется, он стремится мыслить масштабно, учитывая интересы всей страны, всех ее сословий. "Отныне позволено думать только об отечестве"; "я пишу как простой француз, равный другим соотечественник всех прочих французов" [7] - такие фразы появляются в одной из его записок. Несмотря на это похвальное стремление, весь строй мысли герцога остается иерархичным, ибо в строгом соблюдении иерархии рангов он видит одно из условий возрождения Франции.

14 апреля 1711 г. произошло событие, изменившее всю расстановку сил при дворе. Неожиданно скончался наследник престола, сын Людовика XIV. Новым дофином стал 29-летний внук короля герцог Бургундский, и это возбудило большие надежды сторонников реформ. О молодом принце было известно, что он находится под влиянием своего бывшего наставника, опального архиепископа Фенелона, который продолжает и из ссылки помогать ему советами. Почитателями Фенелона были старшие друзья Сен-Симона герцоги Бовилье и Шеврез (первый из них был ранее воспитателем принца). В ноябре 1711 г. на встрече между Фенелоном и Шеврезом в Шоне вырабатывается "План управления" ("Шонские статьи"), который предстояло осуществить герцогу Бургундскому, когда он станет королем Франции. Благодаря Бовилье в круг советчиков дофина был введен и Сен-Симон, увлеченно составлявший для него проекты будущих реформ.

Надежды на близкое царствование молодого преобразователя не длились и года. Королевскую семью поразила эпидемия оспы: сначала умерла супруга дофина, а через неделю, 19 февраля 1712 г., - и сам герцог Бургундский. Всего год назад потерявший сына, дед-король теперь пережил и внука. А через две недели и правнука: новый дофин, малолетний старший сын покойной четы, последовал за родителями. Наследником трона стал его младший брат, двухлетний правнук 74-летнего монарха, будущий Людовик XV.

Конечно, планы реформ продолжали сохранять актуальность. Тем более что в 1714 г. закончилась война, и на более легких условиях, чем можно было ожидать. Нелюбимый Сен-Симоном маршал Виллар в 1712 г. разбил Евгения Савойского, отразив угрозу нашествия врага в глубь Франции. Европа признала Филиппа V королем Испании, но за это ему пришлось отказаться от прав на французский трон, во избежание франко-испанской унии. (По нормам французского династического права Филипп должен был бы наследовать деду в случае смерти своего малолетнего племянника.) В мирных условиях можно было заняться внутренними преобразованиями, оставалось лишь подождать кончины старика короля.

Однако условия для проведения реформ усложнились. Францию ожидал длительный период регентства, а власть регента не обладала высшим сакральным авторитетом и у него был моральный долг передать ее подросшему королю в неурезанном виде. Но кто будет регентом при оставшемся круглым сиротой мальчике-короле? Вначале им должен был стать младший из трех внуков Людовика XIV герцог Беррийский (в обход старшего брата, короля Испании, с чем тот был несогласен). Но в мае 1714 г. неожиданно, в результате несчастного случая умер и он, и это означало, что регентом (а в случае смерти малолетнего Людовика XV - королем) станет давний друг Сен-Симона герцог Филипп Орлеанский. Никогда еще наш герой не был так близок к тому, чтобы стать первым советником правителя: даже в случае восшествия на трон герцога Бургундского это место явно было бы занято Фенелоном. Однако как раз в это время - в три года, оставшиеся до смерти старого короля, - ушли из жизни и Шеврез, и Бовилье, и Фенелон. А 1 сентября 1715 г. скончался Людовик XIV и началось регентство.

О политических взглядах Сен-Симона в 1711-1715 гг. можно судить по нескольким сохранившимся текстам. Написанные в разных условиях, они как будто отражают расширение кругозора их автора, что, видимо, имело место и в реальности.

Прежде всего, имеются две черновые собственноручные записки - "Проекты восстановления французского королевства" [8] хранящиеся в архиве министерства иностранных дел Франции. Они составлялись в январе 1712 г. для герцога Бургундского и, очевидно, остались незаконченными из-за его смерти. Здесь Сен-Симон по-прежнему рассматривал особенно близкие ему проблемы восстановления и укрепления церемониальной иерархии. Он хотел бы сплотить воедино группу герцогов-пэров, фиксировать их численность и ограничить право монарха на пожалование новых пэрий при открытии вакансий, так чтобы пэром мог становиться только человек из высшего титулованного дворянства: маркиз, граф или прямой потомок герцога-пэра. Эти "столпы государства" станут превосходить по рангу даже коронных сановников, если те сами не будут пэрами: даже коннетабль по должности будет иметь ранг последнего герцога-пэра, а старшие сыновья пэров должны приравниваться к коронным сановникам и в их процессии уступать место только канцлеру. Королевские бастарды и их потомки лишаются не только своих пышных титулов, но даже легитимации, которая запрещается на будущее и для монархов, и для частных лиц специальным законом; короли будут присягать в этом при коронации. Для дворян, имеющих ранг ниже герцогского, учреждаются новые придворные должности по обслуживанию монарха в его повседневном обиходе, дабы отстранить от этого дела камердинеров: король должен быть окружен дворянами, ведь простолюдинам "трудно мыслить возвышенно". Проявлена и забота о сокращении государственных расходов: сильно сокращаются отдельные дворы членов королевской семьи,

Безусловно, дело не могло ограничиться всем этим. В беседах с молодым дофином речь шла и о более широких планах. Завесу над ними Сен-Симон приоткрыл (конечно, не полностью) в анонимном письме Людовику XIV [9], написанном в 1712 г., вскоре после смерти наследника престола.

Историки не сомневаются в том, что именно Сен-Симон был автором этого документа, хотя ни черновой автограф его, ни оригинал не сохранились. Однако за его авторство говорят существенные косвенные доводы: письмо представлено копией, сделанной неизвестным почерком (судя по характеру ошибок, под диктовку); она хранится в архиве министерства иностранных дел среди работ Сен-Симона и написана на бумаге, по филиграням идентичной с той, на которой обычно писал сам герцог. Речь скорее может идти о том, было ли письмо отправлено по назначению. За положительный ответ говорит как раз тот факт, что Сен-Симон предпочел не сохранять в своем архиве собственноручный черновик. В "Мемуарах" о письме ничего не сказано. Есть, однако, смутный намек: именно в это время Сен-Симон по каким-то причинам опасался опалы с высылкой в провинцию. Он предупредил эту высылку, добровольно выехав на несколько недель в свое имение, а после его возвращения ко двору опасность уже миновала. Может быть, у престарелого короля, потрясенного чередой смертей в своем семействе, не было настроения разыскивать и карать вольнодумца.

Письмо могло быть написано только в состоянии лихорадочного возбуждения: как и все сторонники реформ, Сен-Симон был глубоко расстроен безвременной смертью герцога Бургундского, крушением надежд на лучшее будущее. Возникла даже мысль: может быть, сам король все-таки решится осуществить некоторые намеченные планы, хотя бы те, которые ему понравятся? Подбираются и рекомендуются меры, которые должны были привести к росту реальной личной власти монарха, фактически устраненного от управления его же собственными министрами - государственными секретарями и генеральным контролером финансов. Сен-Симон предлагает заменить их единоличные министерства советами-коллегиями, "как во всех благоустроенных странах": король сможет сопоставлять разные мнения и будет сам решать дела. Как будто благая мысль - но как она подана! Похоже, что автор в своем неуемном правдолюбии (черта очень сен-симоновская) забыл о всяком чувстве такта. Королевский совет финансов объявляется им "пустым фантомом" ввиду его полной неосведомленности, а все, кто в нем заседает, - тоже фантомы, "начиная с самого Вашего величества".

"Ваше величество один во всей Европе воображаете, что Вами не управляют".

"Надо, сир, чтобы Ваше величество наконец-то стали править самостоятельно".

На что мог рассчитывать автор, писавший такие вещи, да еще призывавший короля, наподобие царя Давида, покаяться перед Господом в своих прелюбодеяниях? Нельзя было больнее оскорбить Людовика XIV, гордившегося тем, что он уже более полувека правит самостоятельно, не обращаясь к услугам первого министра. А тут какой-то не назвавшийся "из почтительности" подданный предлагал старому монарху признать, что все его правление было сплошной ошибкой и что надо все начать с белого листа! Никакого положительного отклика этот отчаянный призыв покончить с бюрократизацией центрального правительственного аппарата встретить не мог.

Действительно развернутое изложение реформаторских планов Сен-Симона содержится в записке "Проекты управления дофина, монсеньора герцога Бургундского" [10], не имеющей ни даты, ни подписи. (Впрочем, это особенность жанра: записки обычно не датировались и не подписывались.) Документ известен только в поздней копии, хранящейся не среди бумаг Сен-Симона, но в парижской Национальной библиотеке. Тем не менее его авторство принимается, по оценке И. Куаро, "с почти абсолютной уверенностью" [11]. В записке есть много "фирменных знаков" сен-симоновского авторства: забота о герцогах-пэрах; желание включить в коронационную присягу обязательство короля никогда не легитимировать своих бастардов; ненависть к "иностранным принцам", доходящая до намерения выслать за границу всех членов Лотарингского дома; намерение не допускать принятия любым французом сана кардинала (мысль, развивавшаяся и в "Мемуарах"). Наконец, по содержанию документ вполне соответствует имеющемуся в "Мемуарах" описанию планов герцога Бургундского. Кроме того, не усматривается иных кандидатов в авторы. Хотя в записке всюду говорится о планах герцога Бургундского, невероятно, чтобы этот послушный ученик Фенелона мог разделять ряд ее положений, проникнутых галликанским и даже антиклерикальным духом.

Что касается даты документа, то, судя по упоминаемым в нем фактам, он был написан после смерти молодого дофина, не ранее 1714 г. Повод для его составления Сен-Симону, очевидно, дала появившаяся в мае 1714 г. перспектива регентства его друга герцога Орлеанского. Он счел себя вправе поделиться с будущим регентом воспоминаниями о планах покойного дофина, подчас сознательно или бессознательно подменяя их собственными планами.

А это были действительно проекты большого государственного переустройства. Сен-Симон не был настроен против всяких новшеств вообще, он понимал, что Франция часто меняет свои обычаи и нужно не противопоставлять новое старому, но выбирать то, что более соответствует "истинным законам и нормам (maximes) королевства" [12].

Вместе с тем в "Проектах управления..." он заявляет о необходимости учитывать опыт более богатых государств, Англии и Голландии, чье превосходство над Францией состоит именно в том, что "хозяевами этих двух государств являются их народы" [13] - там нет раздутого благодаря повсеместному распространению откупной системы налогового аппарата, там представители народа вотируют налоги и следят за расходами. Целью французских реформ должно быть "подражание этим двум государствам способом, наиболее для нас подходящим" [14].

Как всегда после большой войны, основным являлся вопрос о финансовой политике: государственный долг откупщикам-финансистам был огромным. От него надо было избавиться, но как? До сих пор французским политикам приходилось делать выбор между двумя способами решения проблемы. Можно было, по примеру Фуке в конце 1650-х годов, взять курс на постепенное погашение долга, используя естественную тенденцию ссудного процента к понижению в условиях мира: заключать новые займы по все более низким процентам и из этого источника расплачиваться со старыми кредиторами. В этом случае кредит государства не был бы подорван, но погашение долга затянулось бы на длительный срок, в течение которого народу пришлось бы в годы мира платить налоги по нормам военного времени, и здесь был риск социальных потрясений. Можно было, как это сделал победивший Фуке Кольбер в 1661 г., пойти по пути юридически обоснованного и прикрытого государственного банкротства, создать, как не раз делалось и раньше, общефранцузскую Палату Правосудия для суда над финансистами, ибо все они в годы войны брали с государства за свои услуги непомерно высокие проценты, превышавшие норму, установленную законами. Тогда правительство, используя народную ненависть к финансистам, разрядило бы социальную напряженность, однако на несколько лет оказалась бы расстроенной система кредита.

Сен-Симон видел недостатки обеих политических линий, и обе они были им отвергнуты. Он предложил новый, более радикальный способ: открытое государственное банкротство, осуществленное волей народа, т.е. сословного представительного собрания. Он считал, что надо созвать Генеральные Штаты - но не по традиционной, а по совершенно новой схеме, связанной с таким переустройством государства, которое нанесет сокрушительный удар по всей системе финансизма.

В некоторых провинциях Франции существовали сословно-представительные собрания. Они вотировали запрашиваемый из центра сбор в пользу государства, и сами его собирали, используя наиболее удобный для себя способ налогообложения. То были Штаты Лангедока, Бретани, Бургундии, Ассамблея общин Прованса. Уровень налогообложения тут был явно заниженным, поскольку правительство отыгрывалось на провинциях, не имевших таких собраний. Сен-Симон вдохновлялся удачным опытом "земель Штатов" и предлагал распространить его на всю страну. Сословно-представительные собрания следовало создать повсюду, даже там, где об их существовании давно забыли. Сен-Симона не пугала связанная с этим радикальная перекройка административной карты. Страну предполагалось разделить на 12 частей, как можно более равных "не по площади, но по богатству (en produit)". Чем не практика 1789 г., когда Учредительное собрание разделило Францию на множество как можно более равных департаментов? И это не единственный пример, когда рационалист в Сен-Симоне оказывался сильнее традиционалиста.

В каждой из этих 12 частей должны были заседать ежегодно избираемые от трех сословий Штаты, решающие все вопросы самоуправления и налогообложения. Депутатов предполагалось немного, всего 36 человек (по 12 от сословия) - малочисленность лучше обеспечивает деловую обстановку на заседаниях. Раз в пять лет король должен был созывать столь же малочисленные Генеральные Штаты (36 человек), составленные из депутатов, выбранных из своей среды провинциальными Штатами (каждое собрание пошлет трех депутатов, по одному от сословия). В ведение всей этой общефранцузской системы представительных собраний и должно было перейти взимание королевских налогов, до того осуществлявшееся либо агентами мощных откупных компаний (все косвенные сборы), либо королевской финансовой администрацией (талья). В руках последней остались бы лишь немногие статьи доходов: домениальные сборы, "добровольный дар" духовенства, собранный стараниями сборщиков Ассамблеи французской церкви, да еще доходы от почтового откупа (особое положение которого объяснялось необходимостью иногда проводить перлюстрацию частных писем в высших государственных интересах).

При этом Сен-Симон вовсе не хотел ограничить абсолютную власть короля. Никакой законодательной властью Генеральные Штаты не наделялись. Когда король объявит им, сколько денег потребуется ему получить по налогам в грядущее пятилетие, они могут лишь обращаться к нему с просьбой о снижении этого запроса, и монарх вправе оставить их просьбу без внимания. Затребованная им сумма будет распределена Генеральными Штатами между провинциями, а провинциальные Штаты уже займутся ее распределением в пределах своих провинций, выбором способа налогообложения и собственно взиманием сбора силами своей администрации.

Кроме того, Генеральные Штаты будут обладать обширными контрольными функциями в сфере финансов, проверяя правильность ведения расходов по основным бюджетным статьям; они даже смогут наказывать растратчиков и коррупционеров, вплоть до приговора их к смертной казни "безо всякого судебного процесса и без апелляции". Аналогичное право получат и провинциальные Штаты.

В перерыве между сессиями Генеральных Штатов их будет представлять выборный постоянный комитет из 12 депутатов (по 4 от сословия) - важное новшество, поскольку прежние Генеральные Штаты постоянного представительства не имели. Здесь опять-таки использован опыт провинциальных сословных собраний. Однако роль этого комитета планировалась как чисто пассивная: он существует лишь для того, чтобы принимать к исполнению распоряжения монарха о сборе дополнительных налогов.

Самая важная миссия возлагалась на первую сессию Генеральных Штатов, которую следовало созвать как можно скорее после начала нового царствования. Именно здесь должно было быть принято решение о государственном банкротстве, и Сен-Симон не сомневался, что депутаты охотно пойдут на такой шаг, связанный с переходом к столь лестной для них новой форме финансового управления. Ведь тогда королевский аппарат в провинциях (элю, "казначеи Франции") будет полностью заменен собственным аппаратом провинциальных Штатов. Исчезнут и всевластные провинциальные интенданты: вместо них король будет лишь время от времени посылать на места комиссаров с чисто инспекционными целями. Потеряют свое политическое значение старые оппоненты абсолютистского правительства - парламенты и другие верховные палаты, поскольку из их ведения будет изъято все, что связано с финансами: избавленные от права регистрировать королевские финансовые эдикты, они превратятся в чисто судебные трибуналы.

В высших эшелонах власти произойдут не менее существенные метаморфозы. Государственный совет при монархе будет решительно очищен от неаристократов, и впредь в нем не должно быть никаких выходцев из судейских или секретарских родов. Ближайшими советниками короля станут только настоящие люди чести, благородные дворяне. В то же время Сен-Симон хотел сохранить и важнейший принцип правления Людовика XIV: в этом совете не будут состоять принцы крови. Тем самым от реальной власти отстранялись прирожденные вожди аристократии, потенциально наиболее влиятельные оппоненты монархического произвола. Вместо них самое почетное иерархическое положение среди министров резервируется, естественно, для герцогов-пэров. В совет не войдут и другие их возможные соперники: как и при "Короле-Солнце", министрами не будут духовные лица - ведь прелат на таком посту легко сможет стать кардиналом, а там и первым министром.

Ниже Государственного совета займут место работающие под его руководством семь специализированных советов: Церковный, Иностранных дел. Военный, Морской, Финансов, Совет Депеш (т.е. внутренних дел) и Совет Орденов. Придет конец всевластию министерской бюрократии: государственные секретари вернутся в свое исконное состояние протоколистов и экспедиторов, функционирующих под контролем соответствующего совета. Сен-Симон особо оговаривал: только герцоги-пэры могут быть главами Совета финансов. Совета Депеш и Совета Орденов; в последний, сплошь состоящий из титулованных дворян, войдут еще четыре герцога-пэра. Военный совет будет возглавлять обязательно маршал Франции, его членами станут шесть генерал-лейтенантов - после штатского руководства госсекретарей армией будут управлять военные. В Церковный совет под председательством одного из прелатов будет введено несколько членов Парижского парламента: за прелатами нужен светский присмотр, а парламентарии показали себя надежными защитниками дорогих сердцу Сен-Симона галликанских принципов, которые и должен отстаивать этот совет от посягательств Ватикана. Присутствие духовенства ни в каких других советах не предусматривалось.

Советники из "дворян мантии" войдут также, в меньшинстве, в Совет Депеш и, может быть, в Совет Иностранных дел (не более одного!). В этих важных советах численно должно преобладать старое дворянство. Специалисты (генеральный контролер и четыре интенданта финансов) будут лучше представлены в Совете финансов, но полномочия этого совета сильно ограничиваются в связи с общей реформой финансового управления. Он будет контролировать лишь малую долю статей бюджета, остающуюся в руках королевской администрации. Специалисты-моряки составят Морской совет, ведающий также и управлением заморскими колониями.

Для Сен-Симона особенно дорога мысль о создании отсутствовавшего ранее во Франции Совета Орденов - идея, заимствованная из хорошо известного ему опыта испанского абсолютизма. Именно этому совету, глава которого получит высокую должность главного гофмаршала, предстоит стать высшим судьей в вопросах церемониала и рангов, контролировать регистры церемониймейстеров королевских орденов и посылать в провинцию своих комиссаров по проверке дворянства.

Таков в общих чертах план преобразований, выработанный Сен-Симоном. Не следует преувеличивать оригинальность его мысли: основные идеи реформ "носились в воздухе". В "Шонских статьях" Фенелона и Шевреза тоже были мысли и о повсеместном созыве сословно-представительных собраний, и о Генеральных Штатах, и об уничтожении института провинциальных интендантов, и о замене единоличной власти госсекретарей коллегиальной властью советов. Отличие сен-симоновского проекта - в его большей осторожности, в стремлении избежать каких-либо внешних ограничений воли монарха. Если Фенелон хотел наделить Генеральные Штаты достаточно широкими полномочиями, с правом обсуждать любые вопросы внутренней и внешней политики, то Сен-Симон позволял им лишь повергать к стопам монарха покорнейшие просьбы о снижении налога - просьбы, которые король удовлетворять не обязан; налицо контраст между полной свободой распорядительной власти провинциальных Штатов и бессилием центрального сословно-представительного органа. По плану Фенелона, депутаты Генеральных Штатов должны были выбираться населением - по три человека от диоцеза, что составило бы корпус примерно в 350 человек, - и могли бы считать себя прямыми представители страны. А Сен-Симон под тем же громким названием подразумевал только малочисленное собрание делегированных в столицу представителей провинциальных Штатов. Поэтому автора "Проектов управления..." никак нельзя считать стоящим в оппозиции к абсолютной монархии, скорее он был создателем своеобразной абсолютистской утопии.

Осуществление плана Сен-Симона сокрушило бы центральные откупные компании, действовавшие в масштабах всего государства, а это означало бы и потрясение налаженной системы кредита. Но финансисты продолжали бы действовать на провинциальном уровне - естественно, присваивая себе определенную долю налога. Покончить с откупной системой было в принципе невозможно, если за монархом оставалось право, не считаясь с возражениями, определять сумму налога. Не привыкшее ограничивать свои запросы правительство пожелало бы и получить эти деньги как можно скорее. Такое желание пришлось бы учитывать послушным провинциальным Штатам, так что обращение к откупщикам было неизбежным.

Утопичным был и способ осуществления плана. Достаточно представить себе, что реально означало бы создание сословно-представительных собраний во всех французских провинциях. Именно эта мера была проведена в 1787 г. правительством Ломени де Бриенна, и она сильно политизировала французское общество, создала ту атмосферу небывалой новизны происходящего, которая подготовила народ к революции. Конечно, в 1715 г. еще не было широкого распространения просветительской идеологии, зато и контраст между абсолютным молчанием при Людовике XIV и обстановкой свободной предвыборной борьбы стал бы слишком разительным. Трудно предположить, чтобы созданная в такой ситуации система народного представительства оказалась столь послушной, как рассчитывал Сен-Симон. А в случае конфликта общества с правительством даже двухстепенность выборов в Генеральные Штаты могла стать осложняющим фактором: тесная связь с формирующими их провинциальными собраниями означала бы создание влиятельной "вертикали власти".

Сен-Симон понимал рискованность своего плана. Именно поэтому он считал его осуществление возможным не при всяких условиях, а лишь тогда, когда правительство будет обладать очень большим "кредитом доверия". Его мог бы иметь, став королем, молодой герцог Бургундский, в меньшей степени - регент Филипп Орлеанский, если бы он объявил о созыве Генеральных Штатов в самом начале своего правления. Регент на это не решился, а когда всего через полтора года регентства, в начале 1717 г., он стал задумываться над такой возможностью, сам Сен-Симон категорически отсоветовал ему это делать - в особой записке, включенной в состав "Мемуаров" [15].

К тому времени Филипп уже успел встать на тот путь решения финансового кризиса, который его друг считал принципиально неверным: он создал Палату Правосудия, тем самым связав свое имя с этим непопулярным в глазах рядовых рантье шагом и упустив возможность провести государственное банкротство волею представителей общества. В таких условиях Генеральные Штаты могли бы привести только к разброду, ибо нация слишком долго управлялась "не имея ни времени, ни свободы думать", и каждый заботился бы только о себе. При Людовике XIV не могло сформироваться достаточно много людей, понимающих в общественных делах, "из-за опасностей, связанных с такого рода увлечениями". Нужно время, "когда было бы позволено учиться, думать и рассуждать" [16]. Еще одна неожиданная ипостась многоликого Сен-Симона - защитник свободы слова и трезвый реалист, он понимал, что для свободного общества нужны свободные люди.

Но не таким запомнили его современники, не знавшие о его планах реформ, которые так и не начали осуществляться. Заменившая при регентстве госсекретариаты система коллегиальных советов ("полисинодия") оказалась нежизнеспособной и продержалась всего три года, после чего вернулись к прежним порядкам. Сен-Симон мог похвалиться только успехами в борьбе против иерархических притязаний королевских бастардов и упорным отстаиванием церемониальных привилегий герцогов-пэров. О нем сложилось несправедливое мнение как о человеке вообще неспособном к масштабному мышлению, тщеславном аристократе, интересующемся только мелочами этикета. Это стереотипное суждение повторялось и некоторыми историками. "Франция сводится для него к дворянству, дворянство - к герцогам и пэрам, а герцоги и пэры - к нему самому", - обличал автора "Мемуаров" их издатель А. Шерюэль [17]. Мы видели всю односторонность подобного мнения.

* * *

"Мемуары" Сен-Симона - произведение трудно определяемого и, пожалуй, даже уникального жанра, особенности которого были связаны с историей создания книги. Вначале он хотел писать обычные мемуары, сосредоточившись на своих личных наблюдениях и поступках. Однако мы напрасно стали бы искать здесь внимания к собственной духовной жизни, каких-то элементов жанра "исповеди". Столь пристальный наблюдатель и психолог по отношению к другим людям, Сен-Симон не проявляет интереса к анализу собственных переживаний. Его взгляд устремлен вовне, а не внутрь себя. Можно сказать, что и себя он видит как бы извне, со стороны не чувств, а поступков. "Эти мемуары не предназначаются для излияния моих чувствований", - таков общий авторский принцип, нарушавшийся лишь в исключительных случаях. Но и при воспоминаниях о своих поступках Сен-Симон не склонен, подобно другому мемуаристу кардиналу Рецу, подвергать анализу свое поведение, признавать допущенные ошибки. Для себя он всегда прав. Особенно подробно описываются действия автора в его борьбе против "узурпаций" прав герцогов-пэров: для Сен-Симона важно показать на своем примере, как именно следует поступать, когда задета сословная, церемониальная честь.

Поступки автора не образуют, как в обычных мемуарах, стержня повествования. Это - записки человека, который всю жизнь был скорее наблюдателем, чем активным деятелем. Он остро нуждался в том, чтобы найти организующий композиционный принцип для своих многочисленных наблюдений, и этот принцип был найден, когда в его руках оказался упоминавшийся выше дневник маркиза Данжо. Его использование означало сильное расширение первоначального замысла, движение от мемуаров к истории, основанной на принципе синхронности излагаемых фактов.

К собственно дневниковой форме Сен-Симон так и не пришел, но по годам текст делится четко, так что автору постоянно приходится заново возвращаться к предыдущим сюжетам (издатели избранных отрывков в подобных случаях обычно объединяют эти тексты). Так вольный жанр мемуаров входит в рамки самой старой, средневековой формы исторической хроники - формы анналов - и подчиняется ее законам. В пределах же одного года Сен-Симон может позволять себе вольности с хронологией, группировать по темам однородные сообщения, причем эта группировка в известной мере коррелирует с ритмом придворной жизни. Летом велись военные действия, и молодой пэр, как и многие придворные, выезжал к армии. Соответственно, он пишет о событиях, происходивших на его фронте, но не только на нем - он считает своим долгом сообщить и о том, что ему известно о военных действиях на всех других фронтах. Осенью боевые офицеры и генералы возвращались ко двору, начиналось время балов и свадеб, и рассказ Сен-Симона заполняется этими сведениями: подробностями заключения брачных союзов, характеристиками новобрачных, их родственников и т.п. Столь же обстоятельными комментариями сопровождаются известия о наградах и назначениях на придворные должности. И всегда можно ожидать какого-нибудь колоритного, подчас анекдотического рассказа из жизни награжденных и назначенных, оживляющего картину придворного быта.

Сообщение о смерти какого-либо известного персонажа обычно влечет за собой рассказ и о других случившихся примерно в это время кончинах, так что образуется целый "некрологический" раздел, которому Сен-Симон придает очень большое значение. Рассказ о смерти - повод вспомнить о всей жизни покойного, дать его характеристику как личности. Именно здесь возникают знаменитые сен-симоновские "портреты". Биографические и характерологические экскурсы могут быть обширными, уводящими далеко в сторону: смерть старого отца дала сыну повод надолго углубиться в отдаленную эпоху царствования Людовика XIII, воздав при случае хвалу этому почитаемому монарху. Фактически в обособленный памфлет переходит и рассказ о кончине Людовика XIV с очень обстоятельной характеристикой его личности и правления.

Наконец, надо отметить, что круг интересов Сен-Симона как хрониста не ограничивается его страной и особо интересовавшей его Испанией, ставшей с 1700 г. династической союзницей Франции. Он считает своим долгом сообщать о важнейших событиях в других странах, как соседних, так и отдаленных: в Польше, Швеции, даже в России. Молодой Петр I попадает в поле его зрения еще во время русского Великого посольства 1697-1698 гг. Эти сведения отрывочны и содержат грубые ошибки, но заявка на общеевропейскую историю сделана.

Неспешное течение времени, его ритмичные сезонные циклы, пестрота и разнообразие жизни, где рутина и мелкие стычки перемежаются с потрясениями и катастрофами, где смешное соседствует с трагическим, - всеми этими ощущениями читатель "Мемуаров" обязан принятому Сен-Симоном синхронному методу организации материала. К сожалению, эти достоинства книги теряются при изданиях избранных отрывков. Только при чтении полного текста осознается вся грандиозность "собора", построенного старым герцогом.

Нетипичный мемуарист, Сен-Симон не типичен и как историк. Он не профессионал: допускает многие фактические ошибки, жертвует установлением истины для эффектности рассказа, не оснащает свой труд многочисленными вкраплениями публикуемых документов, что было очень характерно для настоящих историков его времени. Но в намерения герцога-пэра не могло входить желание стать профессионалом-историком, равно как и профессионалом-литератором.

Первые читатели "Мемуаров", знакомившиеся с ними еще в рукописи в конце XVIII в., при всем увлечении колоритными рассказами Сен-Симона, приходили в ужас от его стиля. Они привыкли к языку, очищенному стараниями Академии, к ясному, классически прозрачному синтаксису Фенелона и Вольтера. Вместо этого - длинные, запутанные фразы, через которые читателю приходится продираться, как сквозь чащу, путаясь в связях между местоимениями и существительными (кстати, образ дикого леса и сейчас часто возникает в посвященной "Мемуарам" литературе); смесь языковой архаики и грубо простонародных выражений; неприличное, почти раблезианское внимание к отправлениям "телесного низа". Подчас автор начинает и бросает одну тему, переходит к другой, возвращается обратно, не берет в расчет, что знает и чего не знает читатель. Принять все это было трудно, тем более что в других эпизодах, в многочисленных "вставных новеллах" Сен-Симон показывает себя великолепным рассказчиком, умеет поддерживать напряжение, создавать наглядную, зримую картину происходившего. Так почему же он не стал тратить время на шлифовку всего текста?

Есть большой соблазн решить, что стиль Сен-Симона не случаен, что это "сознательно выбранное орудие больших художественных задач" [18]. Неоднородность, подчас сумбурность стиля "Мемуаров" действительно находится в определенном адекватном соответствии со сложностью, пестротой описываемой в них жизни. Именно так решали этот вопрос романтики, в частности автор предисловия к изданию 1856-1858 гг. Сент-Бев.

Но такой не могла быть точка зрения самого Сен-Симона. В его время еще не было представления о том, что недоделанность, необработанность, неоконченность могут сами по себе иметь определенную эстетическую ценность. Он признавал недостатки своего стиля, объясняя их тем, что форма изложения приносилась в жертву содержанию, что он хотел вместить в сжатый текст всю переполнявшую его информацию. Он просто освобождал себя от стилистической "доводки" книги - видимо потому, что считал эту работу делом специалиста-литератора, а таковым он становиться не собирался. Сен-Симон вел себя так, как того требовали нормы поведения светского "порядочного человека" (honnete homme), особенно опасавшегося прослыть педантом, узким специалистом. "Беда для порядочных людей, если по виду или манерам их примут за специалистов, ремесленников", - писал старший современник нашего автора, моралист Антуан де Мере [19]. Гораздо предпочтительнее было оставаться на позициях светского человека, ведущего непринужденную, пусть даже сбивчивую беседу, свободную от подчинения выработанным профессионалами литературным правилам. Когда же в XIX в. весь корпус классицистской эстетики стал подвергаться яростной критике романтиков, вольная стилистика Сен-Симона пришлась им весьма по вкусу и способствовала шумному успеху "Мемуаров".

То же впечатление полной непринужденности оставляют "портреты" Сен-Симона, совершенно не похожие на опыты его предшественников. Литературная традиция описаний "характеров", самым блестящим представителем которой в конце XVII в. был Жан Лабрюйер (кстати, высоко ценимый Сен-Симоном) исходила из представлений о типичном: писатель изображал носителей какой-либо определенной страсти или недостатка, стараясь представить, как это основное качество персонажа будет проявляться в разных житейских ситуациях; это не столько портрет, сколько маска, которую можно примерять ко многим людям. В жанре мемуаров имелись хлесткие, броские в своей парадоксальности "портреты" исторических персонажей у Реца. Сен-Симон не стал на них ориентироваться: при всем своем виртуозном жонглировании психологическими характеристиками кардинал не "опускался" до создания физически зримого образа. Но именно воскрешение в памяти таких образов составляло исходный пункт сен-симоновских характеристик, причем физический облик (сам по себе складывающийся из многих противоречивых черточек) вступает в сложные соотношения с психическим.

Словно повинуясь неуемному желанию зафиксировать все свои воспоминания, Сен-Симон в беспорядке, без рационального отбора сочетает "положительное" и "отрицательное", как бы не заботясь о цельности впечатления. "Прекраснейшие в мире" ноги сына короля самым неожиданным образом оканчиваются необычайно малыми и худыми ступнями - принц, оказывается, передвигался с осторожностью, опасаясь падения. В "портрете" герцогини Бургундской взор переходит от ее отвислых щек к "выразительнейшим и прекраснейшим на свете глазам", затем к малочисленным и насквозь прогнившим зубам, потом предлагается представить ее походку "богини в облаках". В своей увлеченности Сен-Симон постоянно пользуется превосходной степенью при описании как красот, так и уродств, как добродетелей, так и пороков, очень любит контрасты, доходящие до гротеска. И если при всем этом у зрителя возникает цельный, но очень богатый оттенками образ - то в этом и состоит искусство портретиста, настоящего мастера реалистического портрета. Ибо Сен-Симон не безразличен к своим персонажам, одних он любит, других ненавидит и презирает - и умеет так высветить портрет светом своей симпатии или антипатии, что мы разделяем именно его отношение.

Как уже было сказано, Сен-Симон не мог в полной мере понимать значение своего стилевого новаторства. Но все же на уровне интуиции он должен был чувствовать, что для его книги подходит именно тот стиль, который сложился как бы сам собою. Видимо, нежелание его выправлять было связано отчасти и с этим.

* * *

Следует особо сказать о том, как нашла дорогу к читателю и завоевала широкую популярность книга, утаенная от публики ее автором. Опасаясь, что нелицеприятные характеристики двора "Короля-Солнца" окажутся слишком злободневными и рассчитывая на внимание достаточно отдаленного потомства, Сен-Симон завещал свою рукопись опекавшемуся им родственнику из другой ветви его рода - Клоду де Сен-Симону, епископу Меца. Через пять лет, в 1760 г., после смерти этого прелата, правительство наложило руку на весь архив писателя. Вспомнив, что покойный герцог был одно время чрезвычайным послом в Испании, его бумаги поместили на хранение в архив министерства иностранных дел, доступ в который был строго ограничен.

Впрочем, "заточение" книги не было слишком суровым. Основательно расшатанная официальная идеология была уже неспособна на жесткие запреты. Сами министры заказывали для себя и своих знакомых списки наиболее колоритных отрывков. В ходу были и выдержки, скопированные для друзей автора еще при его жизни. К 1780-м годам о существовании "Мемуаров" знали многие, и некоторые писатели использовали отдельные отрывки из них без ссылок на имя автора.

Наконец, в 1788-1791 гг., в обстановке начавшихся революционных потрясений, одному предприимчивому издателю, аббату Ж.-Л. Сулави удалось опубликовать, в три приема, 20 томиков небольшого формата, содержавших произвольно подобранные и скомпонованные фрагменты из "Мемуаров". Несмотря на плохое качество издания, актуальность обеспечила ему большой успех. Затем, уже при Реставрации, появилось новое выборочное издание 1818 г. (6 томов с предисловием проф. Ф. Лорана), где, в отличие от издания Сулави, отрывки были скомпонованы не в тематическом, а в хронологическом порядке. Именно оно было в библиотеке А.С. Пушкина.

Но лишь в 1828 г. королевское правительство, удовлетворив просьбу пэра Франции, маркиза и генерала Анри-Жан-Виктора де Сен-Симона (он был тогда главой рода Сен-Симонов), согласилось передать ему чистовой оригинал "Мемуаров" его знаменитого сородича, и только тогда стало возможным осуществить первое полное издание книги по этому наиболее авторитетному тексту. Оно вышло под эгидой самого маркиза (который, кстати, по матери был племянником другого знаменитого Сен-Симона, великого утописта) в 21 томе в 1829 - 1830 гг., имело огромный успех и послужило основой для ряда перепечаток. Обстановка как нельзя более способствовала его злободневности: то был канун Июльской революции 1830 г., положившей конец попыткам Карла Х вернуться к абсолютизму старого образца. К тому же определявшие развитие литературы писатели-романтики восхищались ярким, раскованным стилем Сен-Симона, видя в нем своего союзника и предшественника.

Однако это первое полное издание выпускалось наспех, не имело не только комментариев, но даже введения и содержало много ошибок. Возникла потребность в критическом издании, с тщательной выверкой текста, и такая работа была проделана известным историком А. Шерюэлем в 20-томном издании 1856 - 1858 гг. Сам Шерюэль как почитатель монархии Людовика XIV отнюдь не был солидарен с политическими взглядами Сен-Симона (он "свел с ним счеты" в специальной монографии "Сен-Симон как историк Людовика XIV", вышедшей в 1865 г.) и, возможно, поэтому введение к его изданию было написано не им, а крупнейшим французским критиком Ш.-О. Сент-Бевом, подчеркнувшим литературные достоинства произведения.

Демонстрация Шерюэлем ошибок Сен-Симона как историка отнюдь не умалила достоинств писателя в глазах публики. "Мемуары" стали рассматриваться как подлинная энциклопедия "века Людовика XIV", возникло желание знать как можно больше об упомянутых в них людях и событиях, а потому возросла потребность в обстоятельных комментариях, которых в издании Шерюэля было очень мало. Обширное комментирование стало главной задачей следующего издания "Мемуаров", занявшего благодаря этому целых 43 тома и выходившего с 1879 по 1930 г. под редакцией сначала А.-М. Буалиля, а затем Л. Лесестра в серии "Великие писатели Франции".

И Шерюэль, и Буалиль работали по чистовому оригиналу "Мемуаров", который в 1863 г. был приобретен знаменитым издательством Гашетт, ставшим на время монополистом в деле издания этой книги. Сейчас эта рукопись хранится в парижской Национальной библиотеке (nouv. acq. fr. 23096 - 23107). Прочие бумаги Сен-Симона до сих пор хранятся в архиве министерства иностранных дел Франции.

В XX в. интерес к Сен-Симону не ослабел, существует научное "Общество друзей Сен-Симона", издающее с 1973 г. свои ежегодные "Тетради". После гигантского памятника эрудиции Буалиля и Лесестра вышло несколько более компактных изданий "Мемуаров": первое издание в серии "Библиотека Плеяды" под редакцией Гонзаг-Трюка (8 томов, 1948-1961 гг.), издание Рамсея (18 томов, 1977 г.) и второе издание "Библиотеки Плеяды" под редакцией виднейшего знатока Сен-Симона Ива Куаро (8 томов, 1983-1988 гг.).

* * *

Книга Сен-Симона вскоре обратила на себя внимание русских читателей. В российских библиотеках хорошо представлены все издания "Мемуаров", начиная с самых первых изданий Сулави 1788-1791 гг. Однако особого интереса к себе Сен-Симон долго не вызывал и предметом споров не был. В переводах на русский язык не возникало необходимости, пока вся образованная элита общества свободно владела французским.

Первый перевод отрывков из "Мемуаров" появился лишь в 1899 г. в весьма популярном журнале "Мир Божий" [20], издававшемся в Санкт-Петербурге в 1892-1906 гг. и объединявшем авторов из либеральной и легально-марксистской интеллигенции: в нем печатались П.Н. Милюков, П.Б. Струве, Е.В. Тарле, М.И. Туган-Барановский и др. Имя переводчика не указано, а в качестве предисловия дан несколько сокращенный перевод вводной статьи Сент-Бева к шерюэлевскому изданию 1856-1858 гг. Подстрочные комментарии отсутствуют, и к тому же переводчик свободно обращался с текстом оригинала, сокращая многочисленные повторения, вводные замечания, не интересующие широкого читателя детали и т.п. Можно считать символичным совпадением тот факт, что в России, как и во Франции, рост интереса к Сен-Симону обозначился накануне революции, призванной покончить с абсолютистскими методами правления. Читатели "Мира Божия" не нуждались в чьих-либо подсказках, чтобы воспринимать французского герцога прежде всего как обличителя деспотического режима.

Во второй раз русский читатель получил возможность познакомиться с Сен-Симоном в 1934 - 1936 гг., когда появился двухтомный сборник переводов избранных отрывков из "Мемуаров" в издательстве "Academia" [21]. Основная работа по подготовке книги была проделана И.М. Гревсом (1860-1941), заслуженным историком старого поколения и очень авторитетным педагогом, мэтром петербургской медиевистики. Именно он скомпоновал и перевел сен-симоновские фрагменты, написал комментарии и вступительную статью "Сен-Симон, его жизнь и «Мемуары»" [22]. Однако сборник имел и второе введение, более общего, "установочного" характера - "Франция на рубеже XVIII века", написанное другим историком, Г.С.(Ц.) Фридляндом (1896-1937) [23], в то время также очень известным, но имевшим совсем другую биографию и научную ориентацию. Он принадлежал к поколению молодых историков-марксистов, сформировавшемуся после революции, и вел активную борьбу на "идеологическом фронте" против буржуазных концепций в исторической науке. Сам он был очень серьезным знатоком истории Великой французской революции, автором монографий о Марате и Дантоне, издателем памфлетов Марата. Таким образом, Фридлянд в данном случае должен был как бы играть роль комиссара при беспартийном специалисте Гревсе. Ирония судьбы, однако, проявилась в том, что старик Гревс умер своей смертью, а Фридлянд был репрессирован, так что с его статьей можно ознакомиться только по экземплярам книги, оставленным для спецхранов, - во всех прочих соответствующие страницы выдирались, а фамилия автора выскабливалась с титульного листа.

Размашистыми мазками Фридлянд нарисовал общую социологическую схему своеобразного "театра трех актеров". Вот возглавляющая дворянство аристократия, которая в годы Фронды попыталась воспрепятствовать укреплению королевской власти, опираясь на широкое социальное движение народных низов. Буржуазия, поддержавшая в этой борьбе абсолютизм, создавшая его величие, а веком спустя сама пришедшая к власти. Народ, постоянно боровшийся против классового государства, опора сначала аристократии, а затем буржуазии. Место Сен-Симона в этой системе координат несомненно: реакционер, который хотел бы вернуться к временам дворянского величия. Правда, он, находясь под обаянием абсолютной монархии, не дерзал мечтать о подлинном дворянском правлении, но добивался того, чтобы король поделился хотя бы частью своей власти с аристократией. Подобный мыслитель заслуживает только презрения, он виноват даже в том, что находит какие-то привлекательные черты в таком полном ничтожестве, как Людовик XIV. Эта оценка заимствована у английской либеральной историографии, особенно у Маколея. Но при этом Маколей считал Сен-Симона одним из самых либеральных людей его времени, вооруженный же классовым подходом Фридлянд подобную снисходительность решительно отверг.

Введение Гревса гораздо ближе знакомит читателя с автором "Мемуаров" как с незаурядным человеком и талантливым писателем. Можно сказать, что благодаря научному и личному авторитету Гревса именно его ярко написанная статья определила отношение к Сен-Симону российской публики, интересующейся историей.

Все же надо признать, что и это введение, несмотря на оговорки о различии между субъективной позицией автора "Мемуаров", явного сторонника абсолютной монархии, и объективным смыслом его творения, отмечено печатью своего времени, с его неизбежной склонностью к слишком широким социологическим обобщениям. Даже язык Сен-Симона определяется как "надстройка над его социальным самочувствием". Гревс счел возможным провести прямую линию между кризисом начала XVIII в. и Великой французской революцией. Сквозной темой "Мемуаров" он считает "начало падения монархии во Франции", так что вся книга - "один из существенных источников по истории Французской революции". Исходя из этой посылки, он и подбирал отрывки для публикации. Перед перспективой революции был бессилен Сен-Симон - идеолог высшей аристократии, ненавидевший овладевавших государственным аппаратом буржуа. Логически такая постановка вопроса вела к представлению о том, что в конце правления Людовика XIV Франция вступила в эпоху затяжного беспросветного кризиса, затянувшегося почти на столетие, - и этот фаталистический стереотип действительно распространился в советской историографии, закрывая путь к пониманию динамичного развития французской экономики в XVIII в.

Антиковед и медиевист, Гревс никогда не занимался как исследователь историей Франции эпохи абсолютизма. Уступая общей социологической схеме, он мог допускать ошибки как в мотивациях действий Сен-Симона, о чем уже упоминалось выше, так и в комментариях на тему французской административной истории. Например, он считал провинциальных интендантов представителями средней буржуазии и проводниками буржуазного влияния, а главу парижского муниципалитета, королевское должностное лицо, лишь по традиции именовавшееся "купеческим старшиной", - действительно купцом и главой купеческой корпорации.

Впрочем, в то время широкомасштабные социологические построения еще не выглядели столь упрощенными, как сейчас: сама французская историография видела смысл истории Старого порядка в борьбе между приходящим в упадок дворянством и поднимающейся к власти буржуазией, причем к буржуазии безоговорочно причислялись высшие должностные лица государственного аппарата, министры и парламентарии, хотя они и состояли в рядах "дворянства мантии".

После издания Гревса отрывки из "Мемуаров" публиковались в нашей стране еще дважды. В 1976 г. в издательстве "Прогресс" вышли два томика таких отрывков в оригинале, без переводов, но с комментариями и вступительной статьей на русском языке [24]. Автором этой статьи и одной из составительниц сборника (совместно с Э. Л. Линецкой) была известный советский литературовед Л.Я. Гинзбург (1902-1990) [25]. Спустя 15 лет, в 1991 г., то же издательство опубликовало новый двухтомник, в который были включены, в переводе Ю.Б. Корнеева, три десятка фрагментов "Мемуаров" [26]. Вступительная статья принадлежала перу другого видного литературоведа, А.Д. Михайлова, специалиста по истории французской литературы средневековья и Возрождения [27]. В обеих статьях читатель найдет немало интересных мыслей о стиле Сен-Симона, об уникальных жанровых особенностях его книги, о его искусстве "портретиста" и характеролога. Что касается суждений общеисторического плана, то оба автора отдают дань старой социологической схеме, архаизаторским представлениям о взглядах герцога-мемуариста. Однако данное А.Д. Михайловым определение позиции Сен-Симона - "немного наивный либеральный консерватизм" - при своей оправданной противоречивости выходит за рамки этих представлений и свидетельствует о стремлении к их пересмотру.

Такой пересмотр действительно назрел, и способствовать ему было задачей настоящего очерка.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См.: Шишкин В.В. Дворянское окружение Людовика XIII. - Французский ежегодник 2001. М., 2001. с. 100.

2. Estat de la France comme elle estoit gouvernee en l'an 1648 et 1649. - Archives curieuses de l'histoire de France, ser. 2, t. 6. Paris, 1838, p. 394.

3. Такое впечатление почему-то сложилось у Гревса. См.: Гревс И.М. Сен-Симон, его жизнь и мемуары. - Сен-Симон.
Мемуары, т. 1. М. -Л.. 1934, с. 12.

4. Их общая могила не сохранилась: в годы революции местные санкюлоты, уважавшие гробницы своих сеньоров не больше, чем парижане усыпальницу королей, выбросили останки на свалку.

5. Гревс И.М. Указ. соч., с. 15.

6. Saint-Simon L. de. Traites politiques et autres ecrits. Paris, 1996, p. 3-41. Ранее эту записку было принято датировать 1711 г.; новая датировка обоснована в 1996 г. И. Куаро (Ibid., р. 1351 - 1352). Действительно, наивный план создания
"секретного синдиката" герцогов-пэров говорит в пользу молодости автора.

7. Ibid., р. 98. 99.

8. Ibid., р. 97-120.

9. Saint-Simon L. de. Ecrits inedits, т. IV. Paris, 1882, p. 10-60.

10. Saint-Simon L. de. Traites politiques... , р. 349 -473.

11. lbid., p.349.

12. Ibid., p. 99.

13. Ibid., p. 350.

14. Ibid., p. 351.

15. Saint-Simon L. de. Memoires, т. VI. Paris, 1986, p. 289-334.

16. Ibid., p. 295-296.

17. Cheruel A. Saint-Simon considere comme historien de Louis XIV. Paris, 1865, p. 647.

18. Гинзбург Л.Я. Мемуары Сен-Симона. - Saint-Simon L. de. Memoires, т. I. М., 1976, р. 7.

19. Mere A. de. Oeuvres posthumes. La Haye, 1701, p. 121.

20. Из записок герцога Сен-Симона. - Мир Божий, СПб., 1899, № 9-12. Издано также отдельным оттиском (СПб.,
1899).

21. Сен-Симон. Мемуары, т. 1-11. М. - Л., 1934-1936.

22. Там же, т. 1, с. 7-33.

23. Там же, с. 35-55.

24. Saint-Simon L. de. Memoires, т. 1-2. М., 1976.

25. Ibid, т. I, p. 5-36.

26. Сен-Симон. Мемуары. Избранные главы, кн. 1-2. М., 1991.

27. Михайлов А.Д. Поэзия и правда истории ("Мемуары" Сен-Симона). - Там же, кн. 1, с. 5-41.