VIVOS VOCO: Р.М. Фрумкина, "Аномия"

Аномия

Р.М. Фрумкина

О возможном и невозможном

Осенью 1993 года ко мне в Москву приехал на стажировку молодой немецкий ученый. Сын греческого профессора филологии, он вырос в Афинах и являл собой редкий образец европейца, не отягощенного обычными предрассудками западных славистов. Русский язык он знал свободно. Вскоре между нами произошел следующий разговор:

- Вы не боитесь, Р.М., что в России может быть настоящий фашизм?

- Нет, Иоаннис, это несерьезно.

- Но как это возможно, чтобы на площади вслух кричали слово - извините, Р.М., - слово жид ?

Тут я не нашлась, что ответить.

3 октября 1993 года мы с Иоаннисом собрались на концерт в зал Гнесинского института, что между Поварской и пл. Восстания. Но Баха ему пришлось слушать без меня. Я успела включить "Эхо Москвы" и - немедленно припомнила наш обмен мнениями. Это оказалось возможным - ближе к вечеру на экране телевизора появилась надпись: "Передачи прерваны в связи с ворвавшейся в здание вооруженной толпой".

Хорошо, что мой коллега не спросил меня о том, как это возможно, чтобы президент приказал стрелять в парламент: я и сегодня не знала бы, что ему ответить. Я отвергаю беспроигрышные штампы наподобие "у нас все возможно". Не все. Но, как и большинство моих современников, я не имею категорий, подходящих для описания и осмысления общества, в котором я живу.

Помню, как после вторжения в Чехословакию в 1968 году я сказала одному моему тогдашнему ученику, что у меня нет никакой модели, помогающей представить, кто и как управляет нашей страной. В ответ он спокойно заметил: "Просто шайка бандитов, преследующих собственную выгоду". Для моего собеседника, видимо, не стоял вопрос, как это возможно. Позже на своем "пути наверх" он это неплохо продемонстрировал.

Однако большинство обычных людей во все времена стремится соблюдать социальные нормы. Нормы эти вырабатываются веками и в той или иной форме передаются из поколения в поколение. При этом рядовые члены общества обычно не формулируют для себя в явном виде ни нормы, т.е. МОЖНО / НЕЛЬЗЯ , ни лежащие в их основе ценности - МОЖНО / НЕЛЬЗЯ , потому что... Все это за "простой народ" делают профессионалы. Кто они?

В разные времена соответствующая функция принадлежала разным сословиям и воплощалась разными социальными типами. Жрецы, пророки, философы, мудрецы, старейшины, проповедники, литераторы, партийные идеологи, радиокомментаторы, телеведущие - одни из них обосновывают соответствующие категории именно в качестве ценностей и норм, другие - транслируют готовые ценности и нормы в социум. Структура любого современного общества с необходимостью достаточно дифференцирована, чтобы право перечисленных групп лиц делать все это уважалось и не подвергалось сомнению.

Герои и идеалы

Итак, ценности и нормы нам так или иначе предъявлены. В современном обществе каждое вступающее в самостоятельную жизнь поколение имеет определенный выбор : следовать ли установленным нормам безоговорочно, подвергать их сомнению, принимать частично или вовсе отвергать.

В спокойные времена между бесспорными ценностями и теми, которые еще только формируются как следствие изменений социального бытия, есть определенный баланс. Например, в Японии почитание предков остается важнейшей культурной ценностью, но послушание воле предков уже не распространяется на все сферы жизни, оно не беспрекословно. Подобный баланс обеспечивает возможность постепенности социальных изменений.

Во времена быстрых перемен или больших бедствий баланс нарушается. Общество в целом как саморегулирующаяся система ищет средства, которые способствовали бы адаптации членов социума к новым условиям. Процесс этот для большинства членов общества протекает неосознанно, но сами поиски новых смыслов обычно отражены в памятниках культуры как мнения и деяния героев.

Святой Себастиан и Жанна д'Арк, Минин и Пожарский, Неистовый Роланд и Сид Корнеля, братья Гракхи и воины, павшие в битве при Фермопилах - все это герои, которые воплощают достойные способы отстаивания ценностей и норм в критическмих ситуациях. Чем сложнее, чем безвыходнее конкретная ситуация, тем больше оснований считать героя - идеальным героем, а его поступок - подвигом.

Стихийные бедствия, голод, войны, эпидемии издавна осмыслялись религиозным сознанием как посланные свыше испытания. Идеальный герой достойно их преодолевает. И даже если обыкновенный человек понимает, сколь сам он далек от подобного идеала, более важно иное: в "нормальном" обществе идеал всегда предъявлен культурой. При этом для христианского религиозного сознания даже жертвенный поступок идеального героя - это результат свободного выбора. Человек знает, что он создан "по образу и подобию". Следовать или не следовать идеалу, Божественному замыслу о своей природе - решает он сам. Никакой духовный пастырь не стал бы навязывать молодым людям выбор матери Марии или отца Максимилиана Кольпе. Достаточно того, что идеальный герой наличествует в культуре в некотором безусловном качестве.

Идеальным героем многих поколений русской романтической молодежи был Артур из романа Этель Лилиан Войнич "Овод". Но даже в этой бунтарской книге автор критикует институты церкви - т.е. нормы, но не собственно религиозные ценности. Напротив того: кардинал Монтанелли, отец Артура, нарушивший дважды свои обеты - обет безбрачия и тайну исповеди, наказывает себя самым жестоким, с точки зрения религиозного человека, образом: он совершает грех самоубийства.

В эпохи катастроф сознания поиски ценностей (смыслов) и норм приобретают трагическую напряженность. Конечно, духовный поиск как таковой - всегда удел немногих. Но вменяемый человек осознает неотменимую обязательность этического выбора и поддержания социально важных норм. Даже безрелигиозное "потерянное поколение", так ненавидевшее громкие слова, нуждалось в своих героях - и они явились в творчестве Хемингуэя и Ремарка.

Идеальный герой и есть концентрированное выражение социальной нормы. Поэтому напрасно нас так раздражает фраза "в жизни всегда есть место подвигу". Тезис этот бесспорен. Ужасна его интерпретация, навязанная нашему обществу советским государством, это общество поглотившим. А пожрав общество, государство не оставляло своим членам никакого права на выбор. Мы и наши души заранее принадлежали не себе, а этому Молоху, должны были не размышляя, следовать его нормам, любить то, что велено, но главное - любить свое рабство.

Ценности и институты

Неудивительно, что во времена смут и социальных разломов общество не в состоянии явно сформулировать свои ценности: прежних как бы уже нет, а новых - еще нет. Именно поэтому после 1985 года поверженными, а иногда поруганными и осмеянными оказались герои отрочества и юности целых поколений. В одну кучу были свалены сразу все : и несчастный Павлик Морозов, и его не менее несчастный тезка Павел Корчагин. Артур из "Овода" - уже не герой, потому что революционер; народовольцы - потому что террористы; Тимур и его команда - потому что пионеры; молодогвардейцы - потому что комсомольцы и так далее.

С одной стороны, в десяти заповедях еще никто не усомнился. Павлик Морозов - доносчик на отца и, тем самым, почти отцеубийца. С другой стороны, вся история человечества - скорее история нарушения заповедей, нежели их соблюдения. И кто попрекнет боготворимого нами поэта тем, что он пожелал жену ближнего своего - не вообще "ближнего", а близкого друга?

Тем временем общество явно тяготится тем, что формирующиеся ценности не персонифицированы. Тогда и начинают говорить о безгеройном времени. По существу, безгеройное время - это показатель неопределенности нравственного выбора. Отсюда один шаг до аномии ( буквально - исчезновение нормы) - явного размывания всяких социальных норм.

Общество как целое реагирует на аномию болезненно. В ситуации тотальной аномии оно перестает быть обществом и начинает походить на стаю. Замечательная модель тотальной аномии создана Уильямом Голдингом в его романе "Повелитель мух". Группа добропорядочных английских мальчиков в результате крушения оказывается заброшенной на необитаемый остров. В борьбе за выживание дети быстро разбиваются на две группы. Одна - признает власть сильного, другая, значительно более малочисленная - вначале пытается следовать нормам "старой доброй Англии". Грубая сила неожиданно быстро берет верх, и те, кто были как будто готовы следовать принципам защиты слабого и блага для всех - покидают своих лидеров. В тупом азарте дети убивают самого разумного и доброго мальчика, близорукого толстяка Хрюшу.

В качестве социального феномена аномия впервые была описана знаменитым французским социологом Дюркгеймом в 1897 году. По тем временам указание на особую опасность аномии было немалым шагом вперед в познании закономерностей функционирования социума. Позже, по мере развития социологии, ученые стремились найти методы, которые бы позволили изучать, что же происходит с отдельными людьми, живущими в обществе с высокой степенью аномии.

Среди других это попытался сделать американский социолог Лео Сроул, поставившей своей задачей раскрыть психологическое наполнение этого социального феномена. Через полвека после Дюркгейма, в 1951 году, Лео Сроул нарисовал портрет своего современника - жертвы социальной аномии.

Характерные для такого персонажа переживания он сформулировал следующим образом:

Я чувствую, что влиятельные фигуры в обществе равнодушны к моим запросам и нуждам;
В обществе, где нет порядка и неизвестно, что случится завтра, мало чего можно добиться;
Шанс достигнуть важнейших для меня жизненных целей все меньше;
Что бы я ни делал, получается, что жизнь проходит даром;
Я все больше убеждаюсь в том, что не могу рассчитывать на дружескую поддержку со стороны моего непосредственного окружения.

Зимой 1995 года я показала эти пять утверждений группе молодых и не очень молодых моих знакомых. Никому не пришло в голову, что это написано сорок лет назад и вовсе не о нас с вами. Все дружно сказали, что очень похоже. Некоторое несогласие было выражено молодыми людьми по пунктам 3 и 4 - молодежь, как ей и положено, все-таки надеется на лучшее.

Фрустрация и аномия

Психологи давно описали поведенческие проявления, которые можно расценивать как следствие душевного состояния, называемого фрустрация. Фрустрация - это реакция личности на неразрешимый внутренний конфликт, который возникает из несовместимости самых важных для данной личности ценностных установок. Такой конфликт хотя бы однажды переживают почти все, кроме самых "закоренелых" сангвиников. Иными словами,

в жизни каждого может случиться момент, когда мы готовы присоединиться к пяти утверждениям, перечисленным выше. Поразительное по психологической достоверности описание состояния фрустрации мы находим в романе Толстого "Анна Каренина". Именно оно приводит Анну к самоубийству. Этот пример для нас важен потому, что он непосредственно связан с высокой степенью аномичности русского общества, описываемого Толстым. Трагедия Анны (как она представлена Толстым) обусловлена конфликтом между общественным признанием нерушимости института брака (норма) и характерным для того же общества - и тех же людей ! - признанием индивидуальной любви как высшей культурной ценности.

Но вот одна австралийская студентка, только что прочитавшая "Анну Каренину", призналась мне, что коллизия романа ей непонятна. Это объяснимо: в австралийском обществе институт брака рассматривается как несомненная ценность, если и пока он не ущемляет свободу личного выбора. Ценность семьи основана на взаимной любви. В условиях современной Австралии Анна, Вронский и Алексей Александрович Каренин получили бы совет записаться на курсы "В помощь разводящимся супругам". (Звучит как курьез, но такие курсы весьма популярны и посещение их бесплатно).

Итак, фрустрация может быть временным состоянием отдельных лиц, и никто от этого не застрахован. Но если фрустрация становится постоянным уделом больших масс, то это уже представляет угрозу для общества в целом. Фрустрация в русской армии перед февральской революцией 1917 года замечательно описана русским философом Ф.Степуном в его мемуарах "Бывшее и несбывшееся". Начав в соответствии с "нормами" воевать "за веру, царя и отечество", крестьяне, составлявшие большинство армии, к 1916 году стали уже не армией, а массой, для которой долгожданное возвращение к труду на своей земле осталось единственной несомненной ценностью. На первый план истории вышел типический социальный конфликт между институтом армии с ее нормами, выразившимися в военной присяге, и актуальными для солдат ценностями.

По мнению Роберта Мертона, одного из самых ярких социологов нашего времени, в основе социальных изменений лежат именно противоречия между ценностями и институтами. Любое общество в определенной мере аномично - иначе оно не претерпевало бы изменений. Мертон пришел к своим выводам, изучая эволюцию американского общества конца XIX- середины XXвека. Главная культурная ценность этого периода - это реализация "американской мечты", достижение успеха в материальной сфере. Важно при этом, что согласно кардинальной для американского социума идее равных возможностей, считается, что все члены общества вне зависимости от начальных условий имеют равные шансы преуспеть.

Этот идеал поддерживается законами и неписаными обычаями, воплощается в героях телевидения и литературы, культивируется с помощью школы и церкви. А поскольку в реальной жизни успех достигается немногими, те, кто полагает себя "обделенными", чувствуют рассогласование между мечтой и действительностью. И хотя они не имеют возможности реализовать общие социальные ценности, они вынуждены ( пусть неосознанно) "прилаживать" подобные представления о ценностях к собственной жизни. Вынуждены - дабы избежать фрустрации. Отдельный вопрос - как это достигается.

Можно просто отвергать соответствующие ценности, как это делают герои Сэлинджера. Можно соглашаться с ценностями, но отрицать те институты, которые, с точки зрения данного субъекта или группы субъектов, мешают им реализовать соответствующие ценности. Отрицать институты тоже можно по-разному: следуя Ганди и Толстому или же призывая к топору.

Вообще говоря, и в относительно благополучном обществе в состоянии аномии могут пребывать немалые социальные группы. Неудачи политики расовой десегрегации в США, проявившиеся в известных волнениях 1992 года в Лос-Анжелесе, обнаружили глубину аномии среди чернокожего населения. В очередной раз оказалось, что провозглашаемые ценности, с одной стороны, не обеспечиваются функционирующими социальными институтами, а с другой - не превращаются в лично осознанные нормы, т.е. существуют отдельно от поведенческих стереотипов.

Подлинная же опасность настигает социум тогда, когда аномия охватывает не отдельные группы, а распространяется на общество в целом. В сегодняшней России аномия захватила по меньшей мере три слоя лиц. Это, во-первых, миллионы работоспособных горожан "неконкурентоспособного" возраста, в глаза которым смотрит угроза попасть на социальное дно. Сюда относятся вовсе не одни лишь пожилые люди, как это представляется на первый взгляд, но все перешагнувшие рубеж, о котором в объявлениях службы занятости говорится "не старше". Во-вторых, это массы наших сограждан в военной форме. Именно состояние аномии среди военных приводит к кошмару, который мы стыдливо называем "дедовщиной". Оно же проявляется как "афганский" или "чеченский" синдром. И еще - это миллионы беженцев и потенциальных переселенцев, жертв "горячих точек" и распада Союза.

Итак, аномия - это, с одной стороны, некий объективно наличествующий в социуме конфликт, а с другой - комплекс переживаний, испытываемых в этой связи людьми как социальными субъектами.

Аномия и адаптация

Для социальной психологи и психиатрии XX -го века фундаментальным является постулат, согласно которому личность подсознательно всегда стремится к интегративному и адаптивному поведению. Многие странные и саморазрушительные действия оказываются понятными, если их рассматривать как попытки адаптации личности к условиям существования. Нередко это попытки с негодными и даже чудовищными средствами, Сюда относится агрессия, самоубийство, вандализм, наркомания и любое другое так называемое девиантное, т.е. отклоняющееся от принятых норм поведение. В интерпретации социального психолога - это неудачные и часто антисоциальные попытки адаптации.

Тезис о неосознанном стремлении личности к интеграции вовсе не таит в себе возможность оправдания антисоциальных поступков. Это правдоподобная гипотеза, позволяющая понять, "как это возможно". Роберту Мертону принадлежит следующий эскиз типологии адаптивного поведения (я постаралась подобрать для каждого из типов русский ярлык).

Индивидуальные варианты адаптации

Виды адаптации	Отношение индивида
Виды адаптации	к ценностям	к институтам
1. "Все как у людей" 2. "Цель оправдывает средства" 3. "Лишь бы не было войны" 4. "Пофигизм" 5. "До основанья, а затем"	+ + - - ?	+ - + - ?

Плюсы в этой таблице означают согласие, минусы - пренебрежение, а знаки вопроса - негативизм. Поясним кратко, что имеется в виду в каждом из пяти рассмотренных случаев.

1. "Все как у людей"

В той мере, в которой общество стабильно, в нем преобладает адаптация по типу (1). Пока общество в целом относительно конформно, Мертон считает возможным говорить об обществе. В ином случае между индивидами есть социальные отношения, но нет социума как такового. С этой точки зрения было бы любопытно понять, существовало ли когда-либо вообще советское "общество" в смысле Мертона. Мне это не кажется очевидным.

Впрочем, в то же время конформность, названная некогда "морально-политическое единство советского народа" - это не просто пропагандистский миф. В течение короткого периода времени - в период Великой Отечественной войны - этот миф имел отношение к социальной реальности. Очевидная ценность - защита родины от врага - разделялась абсолютным большинством. Институты и нормы не оспаривались именно в силу бесспорности ценностей, которые с ними были связаны.

Именно потому отдельную и весьма непростую проблему составляет та социальная память, которая сохранилась об этом периоде в обществе. Она отнюдь не сводится к непосредственным воспоминаниям людей старшего поколения. Иначе через пятьдесят лет после победы кто бы стал читать роман Г.Владимова "Генерал и его армия"? Впрочем, не менее важно, уже то, что такой роман написан.

Добавим, что конформность общества в целом реализуется преимущественно как баланс внутри референтных групп, т.е. тех групп, с которыми индивид себя непосредственно соотносит. "Все как у людей" - на деле значит как "у лучших из мне близких и понятных". В конце 60-х годов квалифицированный рабочий копил деньги на "Москвич", мебельный гарнитур и финский домик для своих шести соток. Дети, конечно, должны были получить образование - это была бесспорная ценность. И если на той же лестничной площадке жил врач, у которого сохранился унаследованный от родителей гарднеровский сервиз и была купленная по случаю мебель красного дерева, то это, возможно, интересовало только людей того же круга, а вне его не было предметом особых вожделений.

Но что сегодня значит "как у людей", когда имущественная разница между "людьми" стала не просто очевидной, но чудовищной? Это в Лондоне очень обеспеченные люди покупают еду только в магазинах фирмы "Маркс и Спенсер", менее обеспеченные - в "Теско", а совсем бедные в "Теско" не заходят, и притом все это в порядке вещей. Мы к этому не привыкли, не говоря уже о том, что у нас все еще нет возможности выбора базовых и притом полноценных товаров и услуг "по карману". Отсюда - социальная напряженность вместо конформности.

2. "Цель оправдывает средства"

Этот тип адаптации преобладает в обществе с выраженной социальной динамикой. В таком обществе цель - будь то материальный успех или власть как его эквивалент, редко могут быть достигнуты без нарушения норм. Нормы же защищены соответствующими социальными институтами. Тем самым, перераспределение богатства и власти достигается либо ценой насилия, либо путем мошенничества. Наша сегодняшняя реальность весьма наглядно подтверждает сказанное.

В свое время Америка тоже переживала период глубокой аномии. Великая депрессия осталась позади, а аномия была еще очень значительна. Среди прочего это проявилось в так называемой "преступности белых воротничков" (white-collar crime). Так, в конце 30-х гг. из 1700 опрошенных американцев, принадлежащих к среднему классу, 99% признались в совершении одного или более из 49 нарушений законов штата Нью-Йорк, караемых сроком от одного года тюрьмы и больше.

Конечно, в среднем дезадаптивное поведение чаще наблюдается среди людей социально ущемленных. Впрочем, как сказано в русской пословице, "у одних щи жидки, у других жемчуг мелок". Череда испытаний, переживаемых нами сейчас, так длинна, что очень многих заставляет думать, что законопослушное поведение заведомо не вознаграждается, и вообще - "не пойман - не вор".

3. "Лишь бы не было войны"

Некогда эта фраза была столь популярна, что попала в частушки. Позже она стала считаться типичной для психологии старшего поколения. После Чернобыля и на фоне Чечни уже и молодые люди навзрыд кричат в телекамеры слова, которые сводятся все к тому же. Еще немного - и эта идея может дополниться (или замениться) словами "лишь бы была работа". Как известно, чувство национального унижения вместе с жаждой социальной справедливости в свое время привели к концу Веймарской республики.

В условиях тотальной ломки, переживаемой нами, данный тип адаптации характерен для тех, кто не надеется выиграть, но имеет много шансов все потерять. В такой ситуации естественно держаться рутинных форм социального поведения. Оно и понятно: проще продолжать ходить на свою фабрику, хоть денег она почти не платит, нежели оказаться без всякой работы. Безопаснее числить себя в странном сообществе, ранее называвшемся колхозом, потому что другие варианты сулят полную неизвестность, а скорее всего и голод. Хоть и плохо жить в вымирающем поселке - но все крыша над головой, и т.п.

Главные ценности нарождающегося общества в данном случае должны быть в той или иной форме задвинуты в дальний угол сознания, как ведущие к слишком большому риску. Это у "них" там какая-то реформа, фермеры, банки, водка "Абсолют" и кто его знает, что еще. А у нас Матвевна как гнала самогон, так и сейчас гонит. Или: Петр Семенович все равно хозяин в городе, как он скажет, так и будет. И вообще лучше "не высовываться".

4. "Пофигизм"

Этот тип адаптивного поведения реализуют люди, которые пребывают в обществе, но по сути не являются его членами, да и не желают быть ими. Они не просто не участвуют в реализации общих ценностей. Им вообще до них дела нет - как и до существующих норм и институтов. В городе это полубогема-полухиппи, наркоманы, бомжи ; в деревне - запойные пьяницы и побирушки. Тех и других все больше.

5. "До основанья, а затем..."

Марксистское определение революционного пролетариата как раз соответствует этому типу поведения. Установка делается на то, чтобы уничтожить, отвергнуть старые ценности и заменить их новыми. Соответственно, новые ценности должны быть обеспечены и новыми институтами. Очевидно, что идея волевой замены уже наличной в обществе структуры на иную есть идея революционная по форме и утопическая по содержанию. Революционного пролетариата вроде бы у нас нет. И все-таки ошибочно думать, что в нынешние времена этот тип поведения себя окончательно дискредитировал. Вернее было бы сказать, что его носители мимикрировали, притом весьма разнообразно.

Так, как бы отвергается все, что ассоциируется с большими деньгами - пусть "буржуев" не видать, но вместо них есть Чубайс и "коварный" Запад, якобы растаскивающий национальные богатства. Предлагается (неважно, в каких формах) устроить еще один передел собственности.

Неслучайны и разрушительные соображения, касающиеся интеллигенции как группы со специфическими для русского общества функциями. Отвергаются "интеллигентские" ценности, а заодно (притом по самым разным, а главное - часто противоположным причинам) и институты, худо-бедно обеспечивавшие воспроизведение интеллектуального слоя уже в советские времена.

С одной стороны, подозрительно все государственное или как бы государственное - от школ до государственного телевещания. Подозрительны любые поддерживаемые государством формы социальной регуляции и культурной деятельности. Долой все это! Давайте действовать снизу. Введем (!) земство, народные дружины, сельский сход и публичные наказания. Иконы - церкви, оружие - казачеству. Власть, впрочем, не народу, а - твердой руке. А кому землю? С землей меньше всего ясности. Ну да там видно будет.

О доблестях? О подвигах? О славе?

Разумеется, описанные типы реакций на аномию - это не более, чем приблизительная схема реальности. "Да" и "нет" - это только слова. В жизни люди склонны принимать или отвергать что либо не абсолютно, а до известной степени и в зависимости от конкретных обстоятельств. Не забудем также о соломинке в чужом глазу и бревне в своем.

Да, мы живем в обществе, где все заведомо не так, "как у людей". И все же. "Пофигизм", как бы он нас ни тяготил, никогда не бывает массовым, и потому не является реальной угрозой для социума. "Не высовывающиеся" склонны культивировать столь важные во все времена ценности, как дом и семья. Но горе обществу, которое доводит их до того края, когда они присоединяются - пусть временно - к типу разрушителей "до основанья". Потому что тогда у нас не будет никакого "затем".

Л.Я.Гинзбург, оставившая нам "Записки блокадного человека", пишет о том, как важно было Ленинграду, что даже в условиях блокады люди заботились о ближних, ходили на работу и в гости, а с какого-то момента - даже на концерты. Такова логика повседневной жизни. Героем нашего времени, скорее всего, окажется персонаж, не совершивший подвига, не обладающий особыми доблестями и не стремящийся к славе. Быть может, он будет похож на ту героиню Вампилова ("Прошлым летом в Чулимске"), которая опять и опять прибивает штакетину в заборе, которую выламывают прохожие, чтобы сократить себе дорогу на три шага. Это - возможно.