VIVOS VOCO: Р.М. Фрумкина "У меня депрессия"

У меня депрессия

Р.М. Фрумкина
профессор, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник
Лаборатории психолингвистики Института языкознания РАН

Время от времени я испытываю чувство беспричинной подавленнности. Если за окном низкое, хмурое небо - еще бы! в такую погоду все отвратительно. Если же там сверкающий снег, и небо манит синевой, то непременно окажется, что нет либо времени, либо сил этими радостями воспользоваться, и от этого на душе еще тоскливей. Беспрерывно звонит телефон - боже, когда меня, наконец оставят в покое! Телефон молчит уже второй вечер - ну, конечно! Никому до меня нет дела...

В выходной я просыпаюсь в пять утра, и сна ни в глазу, а ведь так мечтала выспаться. Кофе потеряло привычный вкус. Руки и ноги как свинцом налиты. Гора неотложных дел растет, и сознание этого лишает меня последних сил.

Так проходит несколько дней. Дождь перемежается солнцем, телефон иногда звонит, иногда замолкает, но все это происходит где-то на краешке сознания. Тем временем потеплело (или выпал снег). Накопившиеся дела как-то рассасываются. Муж, наконец, перестал ставить свою сумку посреди прихожей. И собака так трогательно бросается мне навстречу! В общем, я живу.

Как правило, мы быстро забываем о нескольких "черных" днях. Или находим подобающие случаю объяснения: усталость, простуда, сын нагрубил, зарплату не выдали, приятельница подвела. И вообще все было как-то не так. Было - и прошло.

А если не прошло? Если это длится не несколько дней, а несколько недель? Месяцев? Несколько лет? Подобное состояние называется депрессией.

И напрасно вы думаете, что такое случается только с неудачниками, нытиками и избалованными бездельниками.

Итак...

Строки из дневников и писем

"...Ты не можешь себе представить, как тогда, и долго еще потом мне было плохо."Это" продолжалось около пяти месяцев. Взятое в кавычки означает: что, не видав свои стариков двенадцать лет, я проехал, не повидав их; что имея твои оттиски, я не читал их; что действие какой-то силы, которой я не мог признать ни за одну из тех, что меня раньше слагали, укорачивало мой сон с регулярностью заклятья..."

Это Пастернак. [Переписка, 405.]

"Всю жизнь меня сопровождала тоска... Я как раз испытывал тоску в моменты жизни, которые считаются радостными. Есть мучительный контраст между радостностью данного мгновения и мучительностью, трагизмом жизни в целом".

Это Бердяев. [Самопознание; 45, 47.]

"Кажется, я психически здоров. Правда, нет особенного желания жить, но это пока не болезнь в настоящем смысле, а нечто, вероятно, переходное и житейски естественное."

Это Чехов. [ т.16, 117. 1894 г.]

"Как если бы из меня выкачали воздух. Я сплю до двенадцати, и в комнате всегда темно, и на улице всегда темно... Я не знаю, как выглядит зима. А я думала осенью, что у меня будут лыжи. Вместо этого не хватает энергии дойти от Канала до Садовой. Сегодня ночью я не спала часа два и на меня нашли страшные мысли. < ...> Мысли о жизни по-настоящему мучительны ночью, когда нельзя ничего предпринять."

Это Лидия Гинзбург. ["Человек"; 116]

Удивительное жизнелюбие Пастернака отмечали все его знавшие. Бердяев всегда жил и писал наперекор обстоятельствам и притом обладал удивительным бесстрашием - в саду около его дома рвались cнаряды, а он продолжал работать. Чехов, уже смертельно больной, вел свой обычный образ жизни, пока у него были физические силы. Лидия Яковлевна Гинзбург не только пережила блокаду Ленинграда, но и нашла в себе мужество стать ее беспристрастным летописцем. Тем более красноречивы свидетельства этих сильных духом людей.

Теперь вчитаемся в приведенные тексты и задумаемся над обстоятельствами, в которых они были написаны. Мы поймем, что при определенном сходстве тональностей авторы описывают очень разные переживания.

Мучительный контраст между радостью отдельного мгновения и трагизмом жизни в целом, о котором говорит Бердяев - нечто совсем иное, чем то невыносимое состояние, в котором в 1935 году находился Пастернак.

Можно сказать, что Бердяев испытывал так называемую экзистенциальную тоску: он не просто постоянно ощущал то, что все мы смертны, но остро переживал конечность любого индивидуального существования, т.е. экзистенции как таковой. Именно это личное переживание трагедии каждого человека побуждало его к размышлениям о смысле творчества, о свободе, долге и вере. Бердяев был человеком огромного жизненного напора, и трагическое ощущение хрупкости человеческой жизни находило свое воплощение в многочисленных книгах, статьях, докладах.

Пастернак же полгода был откровенно болен. Он не мог спать и так мучался, что не имел сил не только для сочинения стихов, но даже для чтения. Ехать он в таком состоянии никуда не мог и за границей оказался по настоянию советского правительства: на конгресс писателей в Париж он попал лишь за день до закрытия. Разумеется, по пути туда Пастернак никак не мог заехать в Мюнхен, где в ту пору жили его родители, уже весьма пожилые люди. Обратно же советская делегация возвращалась морем через Лондон. Значит, нужно было как-то добиваться особого разрешения ехать отдельно от всех. Откуда на это могла взяться энергия у человека, который полгода не спал?

Строки Чехова я нашла в одном из писем к Суворину. Это январь 1894 года. Чехов здоров, хозяйничает в любимом Мелихове и упоминает о своем психическом состоянии в связи с недавней публикацией рассказа "Черный монах", где изображен больной манией величия. Судя по другим письмам Чехова, написанным тогда же, фраза "нет особенного желания жить" в данном случае отражает не более, чем мимолетное колебание настроения, снижение тонуса, быть может - усталость.

Запись Л.Я.Гинзбург относится к 1931 году. Она недавно сдала в редакцию книгу и размышляет о том, что рукопись наверняка будет отвергнута, что ее способности литератора и ученого не востребованы обществом. Она подавлена настолько, что у нее нет сил пройти несколько кварталов. Ощущая в душе пустоту, она далее пишет: "Глядя в темноту, я думала, как лучше написать об этом. Инстинкт осмысления и реализации в слове этой ночью удержал меня от отчаяния". [Человек, 117]

Иными словами, Л.Я. понимает, что у нее депрессия, видит ее причины, и именно осознание своего состояния указывает ей путь выхода из бездны.

Депрессия как феномен культуры

Каждый из нас время от времени испытывает чувства, похожие на описанные выше ( другой вопрос, в какой мере мы отдаем себе в этом отчет). Мы боимся за здоровье и жизнь наших детей и родителей, а они, в свою очередь, боятся за нас. То и дело случаются события, которые мы осторожно называем "стечением обстоятельств", если они происходят с другими людьми, и катастрофой, когда это касается нас и наших близких. Даже записные "счастливчики" понимают, что и они когда-нибудь покинут этот мир, но бессознательно изыскивают способы, позволяющие уходить от таких мыслей. Нередко мы чувствуем себя не в силах сопротивляться неудачам, но более всего мы боимся потерять надежду. Впрочем, депрессия может настичь нас на гребне успеха - как это случилось с героем романа Дж.Лондона "Мартин Иден", ибо добившись известности, он одновременно потерял перспективу.

Потеря перспективы и тесно связанное с этим чувство собственного бессилия и обреченности, вообще говоря, тоже общий удел. Вопрос в остроте и длительности этих чувств и способности им сопротивляться - вообще и в данный конкретный момент.

Неуверенность в будущем парализует, уверенность в его отсутствии - убивает наповал. И без разбору: убивает мудрого и много страдавшего писателя Юрия Карабчиевского, покончившего с собой именно на фоне широкого признания, а прошедшую войну "вечную девчонку" поэтессу Юлию Друнину - убивает на фоне забвения или как бы забвения. Убивает в расцвете сил всеми любимого актера Олега Даля и совсем еще молодого и ярко талантливого Геннадия Шпаликова.

Но ведь это мы придумываем слова, якобы описывающие их внутренние самоощущения, их видение своей жизни - "заброшенность", "одиночество", "непонимание", "признание", "известность". Нам нужно рационально объяснить себе весь ужас ухода людей из жизни по собственной воле - и мы не готовы согласиться с тем, что это депрессия накрыла их, как девятый вал.

Депрессия бывает у всех: у детей и взрослых, у политических деятелей и официантов, у домохозяек и профессоров, у горожан и жителей глухих деревень, в российской глубинке и в стерильной и благополучной Швеции.

Различаются лишь формы, потому что они культурно обусловлены: по-разному отчаиваютя, по-разному спиваются, по-разному реагируют на измены и потери. Впрочем, в человеке культурно обусловлены и прочие проявления его отношений с самим собой и с "другими": с ближними и чужими, с Богом и обществом, с его референтной группой ("карассом", как любил говорить Курт Воннегут) и теми, кто находится за ее пределами. Так что состояние подавленности, чувство тупика или краха мы бессознательно овнешняем в предложенных (и даже навязанных) культурой рамках.

Русская культура - по преимуществу "культура вины".

Американская культура - по преимуществу "культура стыда". В Америке не принято быть несчастным. У нас - не принято быть счастливым. И знаменитый лозунг "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство" вполне вписывается в подмеченные Оруэллом черты языка тоталитарного общества, реализовавшегося на определенной культурной почве.

Замечали ли вы, что у нас люди опасаются строить планы на сколько-нибудь далекое будущее? И это тоже культурная доминанта, а не особый показатель естественной для нашего сутного времени неуверенности. Еще Лев Толстой, будучи здоровым и далеко не старым человеком, писал о будущем "е.б.ж.", т.е."если буду жив". Мы выражаем сходные ощущения в таких житейских формулах, как "если ничто не помешает", "Бог даст, будем живы".

А обращали ли вы внимание на то, с каким опасением у нас говорят о своей удаче? Доводилось ли вам слышать не с экрана телевизора, а от знакомых и друзей что-либо вроде "Знаешь, я совершенно счастлив"? Даже "я отлично себя чувствую" звучит как-то не вполне по-русски. Похоже на закадровый перевод:- "Ты в порядке?"- "Я в порядке".

А у нас-то на вопрос "Как дела?" или "Ты как там?" принято отвечать "Ничего, спасибо", или "Нормально" , или - если это более офицальная ситуация "Спасибо, хорошо" (что нередко эквивалентно желанию отделаться от собеседника).

Американская культура, "обязывающая" человека быть счастливым, разумеется, не может этого сделать - иначе человек перестал бы быть самим собой. Но она предлагает некоторые культурно-специфические формы преодоления этого состояния: любой человек может обратиться в общество "Анонимные алкоголики", к психиатру, к психоаналитику, в многочисленне реабилитациюнные центры, группы взаимной поддержки одиноких матерей или отцов. Эта дорога не всегда была столь пряма и хорошо вымощена ( об этом - ниже), но она существует очень давно. Это - у них.

А у нас ?

Представьте себе такой случай. Идете вы за хлебом, навстречу - давний знакомый. Раскланялись.

- Вы в булочную?

- Да, а вы?

- А я к психиатру.

Вот шутник! А почему, собственно, вы приняли это за розыгрыш? Да потому что в нашем обществе обратиться к психиатру - это само по себе из ряду вон выходящее событие, а уж сказать об этом, да еще при случайной встрече, как если бы человек шел лечить зубы, и вовсе немыслимо. Но ведь депрессия, о которой писали Пастернак и Л.Я.Гинзбург, куда более мучительна, чем зубная боль.

Несомненный парадокс нашей культуры: зубы мы лечим, а к заболеваниям души относимся пренебрежительно. Само слово "депрессия" для нас не вполне привычно. Мало кто готов сказать о себе : "У меня депрессия". Это ведь равносильно признанию в том, что человек испытывет душевные мучения без законных причин. Поэтому ссылаются на магнитные бури, новолуние, жару и холод, невозможность побыть одному и одиночество, равнодушие близких и их же чрезмерную опеку. И только медики знают, что депрессия случается не реже, чем радикулит или мигрень. К тому же, мигрень или боли в спине нередко коренятся вовсе не в болезни тела, а в состоянии души.

Он (она) "киснет", "капризничает", "дурью мучается", "настоящей беды не знает", "все у себя новые болезни выискивает", "бездельник, ему бы только спать", "даже в магазин выйти не готова", "все не по ней" , "вот мы в наше время..." - так нередко выражают отношение к депрессивным состояниям своих родных мамы, папы, жены, сестры, мужья.

Иными словами, депрессия в нашем социуме видится как блажь и аномалия.

С этого начинается. Продолжается же по-разному.

Например: две пачки сигарет в день и шесть чашек кофе; потом чифирь, потом на ночь аспирин и стакан водки. Потом язва желудка, скорая, операция. Пить и курить нельзя, но ведь хочется жить, а не "киснуть". Приятель посоветовал выпить сразу 15 таблеток от кашля. Полегчало - на несколько дней. Дальше - "колеса", т.е. наркотики.

Или так. Мужчина редких достоинств - не пьет и не курит. Сладкоежка, и хобби соответствующее - печет пироги. Впрочем, работы все больше, пирогов все меньше. Похудел ("без пирогов"), стал крайне неразговорчив ("устал от людей"). Жена заставила взвеситься - за полгода потерял пуд. Паника в семье. Рака не находят. Дочь- студентка напрасно умоляет обратиться к психиатру ("Маша, на моем месте ты бы уже давно рехнулась").

На этом фоне - тяжелый сердечный приступ, после которого врач-кардиолог назначает много разных лекарств. Приходится их глотать. Через несколько дней откуда-то выплывает лучший в мире запах: запах свежего теста. Оказывается, он голоден. Маша отламывает ему горбушку от батона "горячий хлеб". Далее - happy end по схеме "не было бы счастья, да несчастье помогло": среди назначенных лекарств был довольно сильный антидепрессант.

Разумеется, не каждый нервный срыв - депрессия, но каждая депрессия - угроза не только здоровью, но нередко и жизни. И когда уже слишком поздно, говорят: "Но ведь у нее (у него) все было : семья, здоровье, работа". Или напротив того: "Что же тут удивительного? Ни семьи, ни здоровья, ни денег". Но кругом сколько угодно людей внешне вполне благополучных, но постоянно или время от времени ощущающих себя глубоко несчастными. Вместе с тем, к полноценной и счастливой жизни способны даже люди с тяжелыми физическими недостатками или болезнями, а не просто житейски обделенные. "Модель" такой ситуации мы находим в одном из последних рассказов В.В.Вересаева (как известно, он был врачом). Герой рассказа молод и здоров, но постоянно видит жизнь в мрачном свете, а его безнадежно и мучительно больная жена Люся, умеет из всего сделать праздник. Даже умирает Люся легко и просветленно.

Почему?

Когда-то была у меня коллега, врач-невропатолог. Назову ее Анна. Ей было лет пятьдесят, своей семьи не получилось, и жила она со старенькой тетушкой.

Анна была сильным исследователем, молодежь ее любила, коллеги уважали. И вдруг она покончила с собой, выбросившись из окна. Собственно, не совсем вдруг, потому что Анна оставила довольно обстоятельную предсмертную записку.

Все работавшие с Анной так убивались и так винили себя, что не обратили внимания на предельную нелогичность этой записки. В качестве причины невозможности жить дальше покойная указала отказ районного врача продлить ей больничный лист! Но, во-первых, условия работы позволяли Анне вообще его не брать. Во-вторых, в последнее время на работе ей неоднократно предлагали взять отпуск, но она упорно отказывалась. Я знала, что у нее был давний туберкулез почки. Так ведь не рак же!

Крайне удрученная, я рассказала эту историю своему другу-психиатру. "Проспали!" - воскликнул он, - элементарно проспали! У нее начиналась уремия (отравление организма из-за плохой работы почек - Р.Ф.), обычное следствие этого - острая депрессия, дальше - сами знаете..."

Что бывает "дальше" я, действительно, знала. Но что предшествует депрессии, что ее вызывает? Печальный случай, описанный выше, с точки зрения механизма возникновения депрессии сравнительно прост. К счастью, тяжелые болезни почек - не самое частое заболевание. Однако с большой регулярностью депрессии возникают после гриппа, инфаркта, после родов и полостных операций.

У многих, кто мужественно перенес тяжелое заболевание, депрессии случаются именно в период выздоровления. Казалось бы, самое время радоваться жизни. А вместо этого - тусклый взгляд, комок в горле. Запаса сил хватило на то, чтобы выкарабкаться. Но надо ведь и жить дальше...

Менее всего понятны механизмы депрессии, возникающей как бы "на пустом месте". Здесь психиатрия достигла значительно больших успехов в лечении, нежели в понимании причин. Впрочем, с причинами и в других областях медицины дело обстоит не блестяще, просто это нас не так занимает.

Или не так сильно раздражает?

В самом деле. Никто не говорит человеку, у которого кашель: "возьми себя в руки". Сначала говорят: "выпей того-этого", потом - "сходил бы ты к врачу". А вот тот, кто жалуется на бессонницу, или у кого "глаза на мокром месте", раньше или позже услышит: ( что именно, см. выше). Кашель - ясное дело, болезнь, а бессонница, беспричинная тревога или подавленность - вроде бы каприз.

Меж тем подлинная депрессия, не сводимая к незначительным перепадам настроения, часто начинается именно с бессонницы. По крайней мере, с этого момента мы уже не в силах ее игнорировать. Мы - это не какие-то редкие экземпляры. Это огромное количество людей во всем мире.

Сколько нас?

В Америке в 1994 году были изданы и тут же стали бестселлером автобиографические записки Элизабет Вюрцель "Народ, которому прописан прозак". Прозак - это очередное новое лекарство от депрессии.

Элизабет Вюрцель - способная, но вполне обычная молодая женщина, страдала депрессией всю жизнь, начиная с двенадцати лет. Она перепробовала все - лежала в больнице, имела постоянного психоаналитика, принимала наркотики, искала утешения у любовников, к которым не испытывала никаких чувств, меняла работу, глушила алкоголь, устраивала истерики на людях, рвала свое платье и била посуду. После очередной попытки самоубийства ей повезло: врач выписал ей прозак, и постоянный кошмар прекратился.

Свои записки Элизабет адресует прежде всего соотечественникам и ровесникам, т.е. американской молодежи. В послесловии ко второму изданию книги она рассказывает о том, как поразило ее огромное количество сочувственных, теплых и благодарных откликов на ее автобиографию.

Действительно, в своем рассказе Элизабет себя отнюдь не пощадила. Мне ее записки вообще не показались интересной книгой. Успех в данном случае объясняется прежде всего узнаваемостью переживаний автора, их неожиданной типичностью для огромного числа ее сверстников. В маленьком и тихом городке Венатчи, штат Вашингтон, из 21 тысячи жителей 600 принимали прозак, а всего в начале девяностых годов врачи США ежемесячно выписывали не менее 1 миллиона рецептов на прозак.

И рецепты эти адресовались главным образом молодым людям: у тех, кто родился после 1955 года, шансы испытать депрессию были, по данным Американской ассоциации врачей, втрое больше, чем у поколения их дедушек и бабушек.

Лет тридцать назад я прочла прекрасный роман америанской поэтессы Сильвии Платт "Под стеклянным колпаком", ничего не зная об авторе и ее судьбе. В 1963 году, через полгода после публикации этой книги, Сильвия Платт покончила с собой. Посмертные сборники стихов сделали ее имя широко известным. Роман Сильвии Платт - автобиографический; как и записки Элизабет Вюрцель, он открывает нам внутренний мир молодой женщины, страдающей от депрессии. На этом сходство двух сочинений кончается. И вовсе не потому, что Сильвия Платт скромна и душевно обаятельна, а Элизабет - агрессивна и истерична. Изменилось время.

В конце 50-х годов отношение американского общества к депрессивному больному было совершенно иным. Контркультура и хиппи - все это появилось позже. При жизни Сильвии Платт девиантное поведение - алкоголь, массовое потребление "мягких" наркотиков, беспричинная агрессивность, душевная холодность, неспособность хоть как-то считаться с интересами и чувствами окружающих - еще считались преимущественным уделом обитателей негритянских гетто.

Теперь в Америке проводится общенациональный день "Внимание, депрессия!", когда каждый желающий может обратиться к врачу в специально открытых по всей стране пунктах. Депрессия была, наконец, осознана как социальная болезнь - подобно тому, как в СССР социальной болезнью считался туберкулез легких. А это значит, что депрессивный больной получает в свое распоряжение набор стандартных возможностей выхода из положения, в котором он оказался - он обращается к психиатру или психоаналитику, ему обеспечен определенный уровень социальных гарантий.

(Последний абзац текста, переданного нам автором - V.V.)

В обществе, в соответствии с "американской мечтой" граждане в целом обязаны чувствовать себя счастливыми, инвалиды имеют пандусы для колясок и специальные туалеты, а депрессивные больные - программы реабилитации и сочувствие сограждан.

(Окончание журнальной версии - V.V.)

Если инвалиды имеют пандусы для колясок и специальные туалеты, то депрессивные больные - программы реабилитации и сочувствие сограждан. Хотя в рамках мифа об "американской мечте" граждане в целом обязаны чувствовать себя счастливыми, отдельный индивид имеет право быть другим и быть понятым именно в качестве этого другого.

У нас положение ближе к обратному: мы привычно несчастливы в целом и, как "бедные люди", готовы так и остаться в гоголевской "Шинели", но зато все вместе, равные в бедности и беде, задушевно беззащитные в завивании горя веревочкой. А которыедругие - они плохие. Это они - наркоманы и психи.

Полноте. "Не спрашивай, по ком звонит колокол" - написал английский поэт Джон Донн еще в XVII веке.

Воспроизведено по тексту, любезно предоставленному нам автором