...Замечательна проявленная революционной парижской буржуазией в данный момент полная уверенность в самой себе, показывающая историческую правомерность наступления ея классового господства. Она не побоялась, что она будет раздавлена с одной стороны возстанием бедноты, а с другой стороны государственным переворотом. который имел в виду произвести король. Напрасно некоторые робкие люди предостерегали ее от грязной девятитысячной толпы рабочих, занятых в благотворительных мастерских на высотах Монмартра. Она не боялась, что, при революционном потрясении, эта беднота устремится против нея. Она не боялась раздавать оружие, зная, что она достаточно сильна, чтобы контролировать его употребление... Она устранила и обезоружила всех тех, которые, не обладая собственностью, не представлялись надежными собственникам и уже 14-го Банкаль Дезэссар сообщил Национальному собранию, что гражданская милиция обезоружила многих лиц. Итак, в самый разгар революционной бури, буржуазия придала своей милиции буржуазный характер, будучи уверена, что подчинявшиеся ея руководству пролетарии не станут роптать: не имея возможности стрелять в контр-революционеров, они станут бросать в них камни. Венецианский посланник констатирует, с какою быстротою и решительностью парижская буржуазия сумела организовать в течение двух дней как революционное действие так и буржуазный порядок.

14 июля, с самого утра, все парижское население, буржуа, ремесленники, пролетарии, готовились к битве. Отряд драгунов проехал через Сент-Антуанское предместье и приблизился к стенам Бастилии. Из этого народ сделал вывод, что имелось в виду сосредоточить в Бастилии массу войск, воспользоваться ею как базой для военных действий против Парижа, которому предстояло быть раздавленным между этими войсками и теми, которыя были расположены на Елисейских полях. Итак, усилия народа направились против Бастилии в силу тактической необходимости. К тому же она была издавна ненавистна. Мрачный и унылый замок, в котором томилось столько политических заключенных, как разночинцев так и дворян, и который, казалось, преграждал бойкому Сент-Антуанскому предместью доступ к наслаждению жизнью, был ненавистен Парижу, всему Парижу. Мы уже упомянули, что Мерсье выражал желание, чтобы при проведении повых улиц ненавистная тюрьма была наконец разрушена, и в своих наказах парижские дворяне постановляют: "надлежит ходатайствовать, чтобы Его Величество повелело разрушить Бастилию". Не было такого сословия, такого общественнаго класса, из котораго бы ни томился бы кто нибудь во мраке этой тюрьмы. Третье сословие и дворянство придавали слову "свобода" неодинаковый смыслъ; но оба они питали одинаковую ненависть к этому памятнику министерскаго деспотизма. Нападение на Бастилию было гениальным революционным актом со стороны народа. Ведь и дворянство великаго города не могло сопротивляться движению, направленному против Бастилии, не впадая в позорнейшее противоречие с только что сделанными ими заявлениями и не отказываясь от только что выраженной ими ненависти. Итак, у двора не было союзников, которые помогли бы ему осуществить задуманный им государственный переворот. Против иностранных полков, угрожавших революции, возстал весь Париж, а не одни только революционеры.

Прежде всего необходимо было достать оружие; между девятью и одиннадцатью часами утра огромная толпа направилась к Инвалидному дому, где находился большой склад ружей, и захватила 25.000 ружей и пять пушек.

Бастилия могла быть взята приступом. Безсменный комитет выборщиков, собравшийся в городской думе, сперва старался предупредить столкновения. Затем, уступая неудержимому возбуждению народа, он попытался по крайней мере мирными способами добиться капитуляции крепости. Но, при второй попытке, лица, посланныя для переговоров были встречены выстрелами: быть может это было недоразумение; быть может, это было вероломство. Коменданту Делонэ пришлось поплатиться головой за это нарушение военных законов. Под предводительством нескольких героев, перебравшихся через рвы и разрубивших цепи подъемнаго моста, толпа ворвалась в крепость: колебавшиеся солдаты, среди которых не было единодушия, сдались. Решающую роль при взятии крепости играли французские гвардейцы. Трудно составить подлинный список осаждавших, "победителей Бастилии". Уже на следующий день были заявлены безчисленныя претензии. В газете "Парижские Революции" был помещен очень краткий список тех, которые особенно отличились:

"Господин Арнэ, гренадер, французский гвардеец, Рессювельской роты, родом из Доля во Франш-Контэ, 26 лет, который первый схватил коменданта, везде обнаружил храбрость, был несколько раз легко ранен, увенчан в городской думе лавровым венком и украшен крестом св. Людовика, который носил господин Делонэ.

Господин Гюллен, заведующий прачешной королевы в Брише, убедивший Рессювельских гренадеров и Люберсакских стрелков направиться к Бастилии с тремя пушками, к которым они вскоре присоединили еще две; господин Гюллен был одним из руководителей осады; он подвергал себя опасности всюду, где это требовалось; он одним из первых вскочил на подъемный мост и проник в Бастилию; он же был и в числе тех, которые вели коменданта в городскую думу.

Господин Эли, офицер в пехотном полку королевы, который безстрашно пробрался под неприятельским огнем к возам с навозом, чтобы выгрузить и поджечь ихъ; эта удачная хитрость в высшей степени помогла нам; он же принял капитуляцию и первый бросился на мост, чтобы проникнуть в Бастилпо; сопровождаемый господином Темплеманом, он отвел вероломнаго коменданта на Гревскую площадь.

Господин Мальяр-сын, который нес знамя и на короткое время передал его в друпя руки, чтобы ринуться по доске, перекинутой через ров, в Бастилш и принять ея капитуляцию.

Двенадцатилетнш Людовик Севастьян Кюнивье, сын садовника в Шантильи, вошедший пятым в крепость, вскарабкавшийся на верхушку Базиньерской башни, где находилось знамя, схвативший его и смело махавший им на этой платформе. Господин Эмбер, живущий на улице Гюрпуа, который был опасно ранен.

Господин Тюрпен, стрелок Бляшской роты, помещавшейся в Попенкурской казарме, командовавший теми гражданами, которые прежде всех были убиты между двумя мостами; одна пуля попала ему в правую руку, а другая в плечо; господин Гино был два раза очень легко ранен и доставил серебряныя вещи коменданта в городскую думу; господин де ла Рени, юный литератор, проявивший мужество.

Собрание представителей коммуны, произведшее дознание относительно этого, констатировало на заседании 13 августа, что "гг. Гюллен, Эли, Мальяр, Ришар Дюпен, Эмбер. Легре, Дюкоссель, Жоржэ и Марк отличились при осаде и при взятии Бастилии и постановило, что их следует рекомендовать дистриктам. предложив последним найти для них занятие, достойное их мужества и патриотизма, не обращая внимания на то, к какому дистрикту
каждый из них принадлежал, так как граждане, столь энергически способствовавшие cnacению столицы, должны считаться принадлежациими ко всем дистриктам".

Очевидно, собрание рекомендовало их на офицерские места в новой национальной гвардии.

Итак, руководителями движения были военные, офицера, как напр., Эли, скромные промышленники, как напр. Гюллен, мелкие буржуа, как напр., Мальяр-сын; но и беднейшие из пролетариев вполне выполнили свой долг. В этот героический день буржуазной революции кровь рабочих пролилась за свободу. Из ста бойцов, убитых при осаде Бастилии, некоторые были настолько бедны и неизвестны, что через нисколько недель не удалось выяснить их имена, и Лустало оплакивает в "Парижских революциях" этих борцов, проявивших столь дивное самоотвержение, имена которых остались покрыты мраком неизвестности: более тридцати оставили после себя жен и детей в такой нищете, что пришлось оказать им немедленное вспомоществование.

Через двадцать месяцев после этих событий рабочие плотники обличали в письме к Марату эгоизм крупных предпринимателей, желавших монополизировать в свою пользу все выгоды революции, но не показывавшихся в дни опасности. По всей вероятности рабочие плотники сыграли активную роль при взятии Бастилии: умея обращаться с топором, они явились как бы импровизированными саперами, как бы "инженерным батальоном" революции.

В списке сражавшихся не встречается имен рантьеров. капиталистов, для которых отчасти и совершилась революция: смертельный удар королевскому деспотизму в этот день был нанесен средними и мелкими буржуа, судебными писцами, ремесленниками и пролетариями. Под убийственным огнем крепости не существовало различения граждан на "активных" и "пассивных". Даже и лица не платившая достаточной суммы налогов для того, чтобы быть избирателями, допускались к участие в битве и могли умирать за общую свободу.

Месть народа, в который изменнически стреляли из Бастилии, обрушилась на коменданта Делонэ и на городского голову купечества Флесселя, несомненно бывшаго соучастником двора и обманувшаго сражавшихся, которым он обещал ружья, а доставил только ящики с бельем. Несмотря на героическия усилия Гюллена, Делонэ был убит на лестнице городской думы, а купеческий городской голова Флессель был убит выстрелом из пистолета, когда его вели на суд в Пале-Рояль.

Собственно говоря, эти казни были почти непосредственным продолжеинием битвы и нельзя удивляться гневной вспышке толпы, которая только что избавилась от опасности, угрожавшей в течение трех дней со стороны орд солдат-нностранцев.

Двое виновных уклонились от народной расправы: статский советник Фуллон. на котораго было возложено снабжение продовольствием армии, долженствовавшей произвести государственный переворот и его зять, интендант Бертье. В тот самый день, когда была взята Бастилия, народом было перехвачено письмо от военнаго министра к Бертье, не оставлявшее никакого сомнения относительно его соучастия в замыслах двора. Через несколько дней после этого Фуллон, распустивший слух о своей смерти и даже будто бы похороненный, был схвачен и обезглавлен; его голову воткнули на пику и, при огромном стечении народа, носили по улицам; его зять Бертье, приведенный к этому ужасному трофею, был скоро в свою очередь убит пришедшей в состояние неистоваго изступления толпою.

Упивалась убийствами не только так называемая чернь; Гони д'Арен упоминает в своей речи, произнесенной им в Национальном собрании, что множество хорошо одетых граждан и зажиточных буржуа ликуя участвовали в этой ужасной и дикой процессии. Королевские солдаты непосредственно угрожали революционной буржуазии и в этой внезапно пробудившейся в ней жестокости сказывался остаток страха. В ней сказывалась и варварская традиция стараго порядка. Как хорошо понял и почувствовал это наш великодушный и великий Бабеф! И с какой гордостью, и с какой надеждой мы приводим прекрасныя, гуманныя и мудрыя слова, в которых он, создатель коммунизма новаго времени, выражает чувства, пережитыя им в эти омраченные безчеловечием моменты буржуазной революции.

Он видел, как проходила процессия, и написал непосредственно после этого, 25 июля, в письме к своей жене следующие строки:

"Я был свидетелем того, как несли голову тестя, а зятя вели под конвоем более тысячи вооруженных людей: он прошел такиим образом среди двухсоттысячной толпы, которая глазела на него и , ликуя, - с конвоировавшими его войсками, издевалась над ним при барабанном бое. О, как неприятно было мне это ликование! Я был удовлетворен и вместе с тем недоволенъ; я говорил: тем лучше и тем хуже. Мне понятно, что народ сам творит правосудие, я одобряю это правосудие, когда оно довольствуется уничтожением виновных, но разве ныне оно могло быть не жестоким? Всевозможныя казни, четвертование, пытка, колесование, костры, виселицы, множество палачей повсюду создали у нас столь жестокие нравы! Вместо того, чтобы просветить нас, правители сделали нас варварами, потому что они сами варвары. Они пожинают и пожнут то, что посеяли. Ведь последствия всего этого, моя бедная, милая жена, будут ужасны; дело еще только начинается".

Вдумайтесь в эти слова, нынешние правители, и теперь же внесите в нравы и в законы как можно более гуманности, которая обнаружится в таком случай в неизбежные революционные дни.

И вы, пролетарии, помните, что жестокость представляет собой остаток рабства; ведь она доказывает, что мы еще не отрешились от варварства режима, основаннаго на притеснении.

Помните, что, когда в 1789 году толпа рабочих и буржуа на миг отдалась жестокому упоению убийством, первый из коммунистов, первый из великих освободителей пролетариата, почувствовал, что у него сжимается сердце.

Взятие Бастилии произвело громадное впечатление. Всем народам земли показалось, что рухнула темница всего человечества. Это было нечто большее, чем провозглашение прав человека; это было провозглашение силы народа, служащей праву человека. Из Парижа для всех угнетенных не только донесся свет, но и явилась надежда и в этот час в миллионах сердец, косневших во мраке рабства, зажглась заря свободы.

Победа Парижа положила конец наступательным действиям со стороны королевской власти и двора. Побуждаемый королевой и принцами, король выступил против Собрания и против революции на королевском заседании 23 июня; он выступил против Парижа и революции и в критические и бурные июльские дни. Потерпев повсюду поражение, он ограничился с этих пор угрюмой обороной; отныне ему пришлось подвергнуться ряду нападений: 6-го октября, во время бегства в Варенн, 20 июня, 10 августа, он продоставлял революционному народу открывать наступательныя действия. Главная пружина королевскаго могущества была сломлена 14 июля или, по крайней мере, она была настолько повреждена в этот день, что ей уже невозможно было когда бы то ни было действовать по-прежнему. Да и в те дни, когда королевская власть держалась наступательнаго образа действия и замышляла государственный переворот, уже чувствовался своего рода паралич...

В то время, как продолжалась осада Бастилии, ни Бюзенваль, ни маршал де Брольи не осмелились ударить в тыл народа. Чего они ждали и почему они отдали Делонэ приказание держаться до конца вместо того, чтобы поспешить к нему на помощь?

Очевидно, всеми этими привыкшими к рутине сердцами, освоившимися лишь с одного рода опасностью, овладел совершенно новый страх ответственности, и грандиозное возстание целаго народа, не уничтожая их мужества, вызывало у них растерянность. Впрочем, данныя им инструкции были, надо полагать, весьма неопределенны. Уже 14 июля Людовик XVI ответил депутации, посланной к нему Собранием, что парижския события никаким образом не могут быть результатом приказаний, данных войскам. В чем же заключался план короля?

Быть может, для успокоения своей совести он систематически отказывался предвидеть вероятный ход событий. Быть может, он воображал, что Париж, устрашенный и как бы подавленный уже одним присутствием значительнаго количества войск, перестанет оказывать Собранию шумную поддержку и благодаря этому Собрание лишится уверенности в себе и не устоит при малейшем толчке.

После урока, даннаго ему 14 июля, король стал считаться с силой революции; после этого он старался перехитрить ее и призывал на помощь против нея большия чужеземныя армии; но с этого дня он отказался от всякаго непосредственнаго нападения, от каких бы то ни было открытых наступательных действий.

Собрание, которому постоянно приходилось бороться против интриг; но уже нечего было опасаться силы короля и оказывать ей сопротивление, могло начать борьбу против другой великой силы прошлаго, против церкви.

День 14 июля, принесший таким образом избавление Национальному Собранию, вместе с тем впервые пробудил в народе сознание его силы и в Париже сознание его роли. Конечно, значение Собрания не умалилось; к нему безпрестанно являлись депутации от безсменнаго комитета выборщиков и парижская революция чувствовала себя в самом деле законной и сильной, лишь соприкасаясь с национальной революцией.

Впрочем, само собрание первое подало прекрасные примеры твердости и даже героизма. Его клятва в зале для игры в мяч, его спокойное и непреодолимое сопротивление после заседания 23 июня наэлектризовало все сердца; честолюбие неустрашимейших парижских борцов сводилось к тому, чтобы показать себя достойными великих буржуа-революционеров, победивших без оружия, исключительно силой права и мужества. Тем не менее не подлежит сомнению, что, будучи предоставлено лишь собственным силам и без поддержки со стороны народа, Национальное собрание в конце концов было бы побеждено. Итак, у революции, у которой до сих пор был лишь один фокус, один центр - Собрание, с этих пор оказалось два сопряженных фокуса - Собрание и парижское население.

Через несколько дней после 14 июля господин Бессен, оратор СентАнтуанскаго предместья, явился в Собрание, чтобы попросить его оказать некоторую денежную помощь рабочему населению предместья, не получавшему заработную плату в течение этих трех дней волнений. Он воскликнул: "Господа, вы - спасители отечества, но и у вас есть спасители". В протоколе упоминается, что это энергическое вступление обратило на себя внимание Собрания. Я думаю, что это было так: Собранию вдруг вполне выяснился подлинный смысл великаго события 14 июля. Каковы бы ни были его сила и его величие, оно вдруг почувствовало, что оно находится под протекторатом Парижа и, быть может, к упоению только что одержанной победой примешалось некоторое смущение.

Но, конечно, пока это были неуловимые оттенки и, когда 16 июля Собрание отправило в столицу делегатов, чтобы некоторым образом санкционировать и легализировать революцию, эти делегаты были встречены громадной толпой народа с энтузиазмом, в котором чувствовалось уважение. Почтительная и сердечная восторженность этого приема пленила даже и такого щепетильнаго и жесткаго буржуа как Мунье, всегда относившагося подозрительно к демократии. Тем не менее, с этого дня Париж эмансипировался и, под давлением обстоятельств, он импровизировал свою муниципальную конституцию еще до того, как Собрание смогло организовать муниципалитеты путем общаго закона, еще до того, как оно смогло выработать конституцию для нации.

Старое городское правление, обнаружившее в лице купеческаго городского головы Флесселя свои контр-революционныя тенденции, было прогнано. Бальи был единодушно провозглашен мэром Парижа, а Лафайетт - главнокомандующим парижской гражданской гвардией. Благодаря этим двум именам устанавливалась связь между Парижем и двумя величайшими воспоминаниями, относящимися к борьбы за освобождение. Имя Бальи напоминало о клятве в зале для игры в мяч. а имя Лафайетта - об американской революции.

Со свойственным ему великим революционным и гуманитарным инстинктом Париж так сказать заключал в свои объятия свободу Европы и Америки, в тот самый момент, когда он создавал свою муниципальную организацию. Стены, опоясывавшия город, ярко вырисовывались на фоне всемирной свободы. Оне и человеческий горизонт являли, как бы концентрическими кругами: получалось впечатление, что сфера муниципальной. жизни могла вдруг расшириться и обнять собой человечество.

По примеру Парижа, во Франции повсюду организовались безчисленныя коммуны для управления и борьбы, для подавления всякой попытки произвести контр-революцию, для выполнены тех функций, которых не могла выполнять внезапно парализованная или урезанная исполнительная власть короля. Все эти коммуны, возникшия благодаря всеобщему стремлению к свободе и всеобщей потребности в порядке, вступили в федеративную связь с парижской коммуной. Уже в первыя недели после взятия Бастилии многочисленныя гражданския гвардии заявили, что оне присоединяются к парижской гражданской гвардии, и парижский муниципалитет стал отовсюду получать адреса, в которых выражался братский привет.

Не удивительно, что через год праздник федерации был назначен па 14 июля. Ведь федерация французских коммун в самом деле родилась 14 июля 1789 года; один и тот же инстинкт в одно и тоже время предупредил все группировки граждан, все города о том, что свобода не может упрочиться, пока ея единственной опорой будет служить Национальное Собрание, и что все общины должны стать ея очагами. Проникнув таким образом, так сказать, в повседневную жизнь граждан. будучи стимулируема и обновляема, благодаря приливу безчисленных местных энергий, революция стала непобедимой.

Но для всех этих самопроизвольных и многосложных муниципальных энергий политическим центром служило Собрание, главным фокусом - Париж, идеальным центром - революция. Между ними существовала естественная и необходимая федерация. В эти великие дни в самый разгар борьбы проявлялась ясная и окончательная идея. Грозныи молнии, казалось, слились в ярком блеске летняго дня.

Вызвав пробуждение муниципальной жизни, день 14 поля несколько приблизил пролетариат, пока еще скрывавшийся на заднем плане, к арене борьбы. Конечно, рабочие, бедняки, были еще далеки от того, чтобы захватить в свои руки муниципальную власть. Как мы скоро увидим, они были исключены из гражданской гвардии и они не заседали на дистриктных собраниях; в течение довольно долгаго времени парижская муниципальная жизнь даже носила гораздо более выраженный узко буржуазный характер, чем центральная деятельность Собрания. Но то обстоятельство, что в Париже организовалась легальная власть сперва шестидесяти дистриктов, а затем сорока восьми секций не могло не вызвать разгула народных сил и народных страстей. Между тем как голос Робеспьера был наполовину заглушен и как бы подавлен в Национальном Собрании, голос Дантона звучал в участке Кордельеров. Увеличить число тех пунктов, в которых сосредоточивается власть, значить увеличить число пунктов соприкосновения власти с народом; итак, несмотря на все легальныя препоны, созданныя цензом, благодаря этому увеличивались шансы, благоприятствовавшие народному вмешательству; и буржуазная революция делала шаг не к сощализму, самой идее котораго еще предстояло возникнуть, но к демократии. Если бы наступило полное дробление, если бы каждая община представляла собой замкнутый мирок, то в конце концов буржуазная олигархия овладела бы всеми этими раздельными и хрупкими механизмами.

Но раз эта многосложность местной деятельности сочетается с великим общим движением, воодушевляющим, если можно так выразиться, все составныя части этих механизмов, благодаря непрерывности действия и его силе, власть мало по малу переходит к наиболее пылким, активным и выносливым. Поэтому 14 июля была одержана не только великая буржуазная, но и великая народная победа. Правда, прямое участие сражавшагося народа в этом великом дне не имело для пролетариев никаких непосредственных результатов. Глубокие источники революции были по существу дела настолько буржуазны, что, через несколько недель после 14 июля, когда Национальное Собрание, избавленное народом от посягательств со стороны двора, установило избирательный режим и лишило права голоса миллионы наемных рабочих, ни одному из депутатов, даже из крайних демократов, не пришло в голову напомнить, что под стенами Бастилии парижские рабочие завоевали для французских пролетариев звание активных граждан. Это непосредственное участие народа в великих революционных событиях представлялось достославною, но в то же время и связанною с риском случайностью, которая не могла служить нормой для регулярнаго хода вещей в упорядоченном и свободном обществе.

Однако не даром буржуазная революция с самаго начала должна была прибегнуть к содействию энергииии мускульной силы рабочих. Когда война с Вандейцами, с эмиграцией, с иностранными державами, довела до максимума революционное напряжение, когда народ, вместе с героическими буржуа, защищал революцию, пришлось наконец дать ему граждансмя права; подобно древним рабам, завоевывавшим свою свободу на полях сражения, пролетарии завоевали себе избирательное право и на краткое время политическое господство на полях сражений; отстаивая буржуазную революцию.

Продолжительны были усилия и краток миг победы. Но тот факт. что, благодаря ряду событий и отважных битв, пролетариат смог в течение некотораго времени стоять во главе буржуазной революции или по крайней мере руководить ею на ряду с отважнейшими буржуа, многознаменателен и содержит в себе обещание относительно его будущаго. Итак, мы без смущения отметили приисутствие множества пролетариев в той огромной толпе, которая 14 иоля осаждала сперва Инвалидный дом, а затем Бастилию. Идя на приступ, они не оказались одураченными. Пусть буржуазия обезоружила их на следуюнцй день и разстреливала их через два года на Марсовом поле, все же великий революционный день ознаменовался проявлениями их мужества и силы и, благодаря этим храбрецам, теперь во всем Mире нет ничего такого, что было бы исключительным достоянием буржуазии, не исключая даже и буржуазной революции.

Однако наиболее сильное впечатление взятие Бастилии произвело в деревнях. С открытия генеральных штатов крестьяне ждали: когда же наконец Собрание подумает об их страданиях? Издали, но, конечно, будучи осведомляемы теми лицами, которыя помогли им составить наказы, крестьяне следили за борьбой третьяго сословия против привилегированных и против двора, надеясь, что, раз третье сословие восторжествует, тирания дворян будет скоро уничтожена. Таким образом день 14 июля имел решающее значение. Париж взял приступом свою Бастилпо, крестьянам оставалось взять приступом все те феодальныя Бастилии, все эти замки с бойницами и голубятнями, которыя господствовали над деревнями и над полянами.

Сельское население возстало сразу, подобно лопнувшей пружине. Это изумительное возстание, слагалось из двух раздельных и по-видимому даже противоположных друг другу движений. Сперва наступила чуть ли не всеобщая паника. Старая королевская власть, которая, изнуряя крестьянина налогами, все же охраняла его в течение ряда веков, повидимому рухнула, и так как она представляла собой для сельскаго населения единственственную доступную его пониманию форму власти, то крестьянам сперва показалось, что само общество разрушалось и что, если они не будут защищаться, то станут жертвой всевозможных грабежей. В период этого бездействия властей сложилась внушавшая ужас легенда: "Вот разбойники! Они собираются сжечь леса, скосить хлеба, мы должны бодрствовать и вооружиться". И в самом деле крестьяне вооружались во всей Франции и производили облавы, чтобы поймать пресловутых "разбойников", которых впрочем не оказывалось.

---

---

Июнь 1998