<...> Вчера вечером произошло восстание. Французская гвардия, соединившись с чернью, начала стрелять в отряд королевского немецкого полка. Отряд был выстроен на бульваре под моими окнами. Убиты два человека и две лошади.

На площади Людовика XV и во многих других кварталах - кровавые зрелища. Вот и сейчас, когда я пишу, стреляют под моими окнами, и я боюсь, что эта трескотня и шум продлятся всю ночь.

Третьего дня и вчера сожгли заставы на улице Бланш и в предместье Пуассоньер.

Все спектакли вчера были отменены по настоянию народа. Сегодня утром мне передавали, что ночь прошла неспокойно. Было нападение на главный штаб войск, помещающийся против меня, во дворце Ришель. Были стычки на Итальянском бульваре, на площади Людовика XV и на Елисейских полях. Стреляли из пушек. Надо надеяться, что будет найден способ прекратить эти безобразия. <...>

Революция во Франции свершилась, и королевская власть уничтожена. Восстание города Парижа, к которому умы, казалось, были подготовлены, разразилось на другой день после отъезда г. Неккера. В следующие дни оно продолжало разрастаться, как вы, ваше сиятельство, увидите из прилагаемого "Журнала" [1] о происходившем здесь с субботы до пятницы; к нему я беру на себя смелость присоединить несколько печатных изданий, во всех подробностях излагающих событие, которого Европа никак не ожидала. Это восстание сопровождалось убийствами, вызывающими содрогание; обстоятельства, при которых они были совершены, доказывают невинность нескольких жертв.

Посол его величества императора, граф де Мерси [2], сочтя необходимым избежать проявлений ненависти, которую народ обнаруживал к представителю брата королевы [3], уехал в деревню, а чтобы обезопасить свой дворец от явно грозившего ему нападения, он вынужден был просить охраны буржуазной гвардии, которая и была ему предоставлена. При этом гвардии было дано распоряжение не пропускать никого в его дворец без обыска, что едва не случилось и со мной, когда я захотел повидать секретаря посольства, но так как мне сказали, что он вышел, то мне не пришлось подвергнуться этой церемонии. По распоряжению Постоянного комитета [4], приходили обыскивать вышеупомянутый дворец, чтобы удостовериться, нет ли там пушек, склада военного снаряжения и оружия [5].

Жестокость и зверство французского народа проявились при всех этих событиях в тех же чертах, как и в Варфоломеевскую ночь, о которой мы еще до сих пор с ужасом читаем, с тою только разницей, что в настоящее время, вместо религиозного фанатизма, умы охвачены политическим энтузиазмом, порожденным войною и революцией в Америке.

Если бы король отказался подчиниться требованиям Постоянного муниципального комитета, народ, по всей вероятности, сверг бы его; таким образом, этот добрый государь, не желающий никому зла, был поставлен в жестокую необходимость сдаться на милость бунтовщиков, тем более, что Французская гвардия его подло покинула и он совсем не мог полагаться на войска, сосредоточенные вокруг Парижа, и Версаля. Постановление Национального собрания, принятое после ответа короля, гласит, что Собрание, являющееся выразителем чувств нации, изъявляет г. Неккеру, так же как и другим только что уволенным министрам, свое уважение и сожаление об их отставке.

Объявляет, что, опасаясь печальных последствий, которые может повлечь за собой ответ короля, оно не перестанет настаивать на удалении войск, собранных со специальными намерениями около Парижа и Версаля, и на образовании буржуазной гвардии. Подтверждает, что между королем и Национальным собранием не может существовать никаких посредников.

Объявляет, что министры и агенты гражданской и военной власти ответственны за все действия, нарушающие права нации и декреты Собрания.

Объявляет, что находящиеся у власти министры и члены Совета его величества, независимо от положения и чина, несут личную ответственность за происходящие несчастья и за все те, которые еще могут последовать.

Объявляет, что государственный долг находится под охраной чести и совести французов, что нация не отказывается платить проценты и что никакая власть не смеет произнести позорное слово банкротство, в какой бы то ни было форме, под каким бы то ни было названием.

Наконец, Национальное собрание объявляет, что оно настаивает на своих предыдущих постановлениях, что настоящая декларация будет передана королю председателем, опубликована в печати и послана, по постановлению Собрания, г. Неккеру и другим министрам, которых только что лишилась нация.

Всякое внешнее сообщение прервано с понедельника для всех, независимо от их звания, и буржуазная гвардия у застав довела строгость при обысках до того, что раздевала лиц обоего пола, как выходивших из города, так и входивших в него.

Я счел своим долгом не медлить с отправкой курьера с известием о событии столь большой важности при любых обстоятельствах и имеющем в настоящее время особое значение для нашего двора.

Было бы заблуждением рассчитывать теперь на союз и, тем более, на по- литическое влияние Франции. Каковы бы ни были соображения нового министерства по отношению к предполагаемому союзу с ее императорским величеством, оно не может уделить ему большого внимания, и надо рассматривать Францию при решении стоящих перед нами в данный момент вопросов, как несуществующую. Я не беру на себя смелость давать советы, но все же считаю своей обязанностью доложить о положении дел, каким оно мне представляется, и сказать, что Франция, даже с наилучшими намерениями по отношению к нам, не сможет оказать нам никакой услуги и что союз с ней будет иллюзорным для Российской империи. Кроме того, нация питает отвращение к союзу с австрийским домом из-за королевы, и если бы даже можно было заключить договор, он был бы нарушен, потому что министры будут вынуждены следовать принципам и побуждениям третьего сословия, которые возьмут верх над всеми другими соображениями. Если императрице нужны посредники, чтобы облегчить завершение двух войн, которые она ведет, то будет совершенно необходимо обратиться к кому-либо другому.

Ваше сиятельство должны объяснить моим усердием к службе и интересам нашей великой и августейшей государыни ту свободу, с которой я выражаю свое мнение о том, что касается этих интересов. Все поражены при виде того, как в течение тридцати шести часов французская монархия была уничтожена и ее глава вынужден соглашаться на все, чего разнузданный, жестокий и варварский народ требует от него с такой дерзостью и таким повелительным тоном, и еще считать себя при этом очень счастливым, что народ соблаговолил удовлетвориться его отречением от своей власти и от своих прав.

В Пале-Ройяле, который является очагом мятежа, было сделано в воскресенье вечером предложение провозгласить герцога Орлеанского [6] регентом Франции. Герцог немедленно отправился в Версаль засвидетельствовать публично перед королем и его братьями, что хотя он и любит свободу, но не принимает участия в столь нелепом предложении, и с тех пор он не выезжает из Версаля.

Не было его и в числе депутатов, сопровождавших в пятницу его величество в Ратушу, чтобы народ не имел повода кричать в присутствии короля: "Да здравствует герцог Орлеанский", как он обычно это делал, когда герцог показывался там, где бывало скопление народа.

Король был слишком взволнован в Ратуше, он едва мог произнести слова, которые за него были повторены собранию: "Мой народ всегда может рассчитывать на мою любовь". Г-н Байи [7], получив приказание короля исполнять обязанности хранителя печати, продолжая речь короля, сказал, что король прибыл успокоить тревогу, которая могла еще усилиться в связи с его распоряжениями, объявленными нации, а также для того, чтобы насладиться пребыванием среди своего народа и его любовью; что его величество желает восстановления тишины и спокойствия в столице, чтобы все вернулось к обычному порядку, и что при малейшем нарушении закона виновные будут преданы правосудию.

Его величество утвердил назначение маркиза де Лафайета [8] в звании командира буржуазной милиции Парижа, с чином полковника, и г. Байи - мэром Парижа, заменив им старшину купечества. Говорят, что он объединил в своем лице и должность начальника полиции. Его величество одобрил также мысль воздвигнуть на развалинах Бастилии памятник Людовику XVI и присвоить полку Французской гвардии, перешедшему на сторону революции и тем ускорившему ее проведение, наименование Национальной гвардии.

Многие придворные уехали. Среди них называют г-жу де Полиньяк [9], воспитательницу детей Франции" [10], герцогиню де Гиш, ее дочь, графа де Водрейль, г. барона де Безанваля, подполковника швейцарской гвардии, и многих других. Принц Ламбеск [11] вместе с маршалом де Брольи уехал во главе королевского немецкого полка, который провел ночь с пятницы на субботу в Сен-Дени, на пути к Нанси. <...>

11. Lambesc Карл-Евгений, принц (1751-1825) - родственник Марии-Антуанетты, командовал королевским немецким полком. 12 июля 1789 г. во главе полка разгонял толпу, собравшуюся в саду Тюильри. Получил прозвище "тюильрийский рубака".

<...> Никогда моя душа не была здесь так охвачена печалью, как теперь. Париж похож на логовище тигров.

Ужасно произошедшее с г. Фулоном, бывшим интендантом армии, которому в самое последнее время было снова предназначено интендантство армии и флота, и с его зятем, г. Бертье [1].

Говорят, что народ составил список 54 жертв, которых он собирается еще принести в жертву своей ярости. Называют гг. де Сартина [2], Ле Нуара [3], Бомарше [4] и многих других, которых обвиняют в спекуляции хлебом. Не было никаких других обвинений и против обоих несчастных, которых постигла такая ужасная и жестокая судьба.<...>

<...> В среду чернь расправилась с г. де Фулоном, бывшим интендантом армии. Его повесили на фонарном столбе, отрубили потом ему голову, насадили ее на палку от метлы и понесли по улицам Парижа в Пале-Роаяль и затем отправили ее навстречу его зятю, г. Бертье де Совиньи, интенданту Парижа, арестованному в Компьене; его везли оттуда в Ратушу под сильным конвоем из обывателей Парижа. Тело де Фулона таскали за ноги по улицам и стокам Парижа.

Г-н Бертье через полчаса после приезда был отведен в Ратушу, и его постигла та же участь, что и г. Фулона. Его сердце и внутренности были сожжены в Пале-Роаяле, а остатки трупа изрублены на куски. 16-го этого месяца г. герцог Дю Шатле, командир полка Французской гвардии, подал в отставку; говорят, что третьего дня полк был распущен и что он будет соединен с буржуазной милицией и офицеры сохранят свое жалованье. Четыре роты, которые находятся в Версале и несут охрану короля, будут, однако, продолжать свою службу, и его величество позаботится о них.

<...> Вчера цена хлеба весом в четыре фунта понизилась на одно су.

4. Знаменитый драматург. Пристрастие его к торговым спекуляциям было хорошо известно.

Сто двадцать депутатов, избранных коммунами шестидесяти дистриктов города Парижа, собрались в субботу в Ратуше, в губернаторском зале. По желанию, выраженному голосованием всех дистриктов, мэром города вновь провозгласили г. Бальи, а г. маркиза де Лафайета-генералом Национальной милиции Парижа.

Оба эти представителя гражданской и военной власти принесли присягу, и гг. депутаты Коммуны поклялись от имени дистриктов повиноваться им во всем, что они прикажут для общественного блага.

Собрание затем постановило, что Временный комитет, Продовольственный комитет и Комитет докладов будут образованы из депутатов дистриктов и из избирателей, которые до сих пор управляли делами муниципалитета, что этих избирателей, патриотизму которых Коммуна многим обязана, будут просить принять участие во всех этих комитетах, пока не будет установлена муниципальная конституция. <...>

Полнейшая и беспримерная анархия продолжает приводить Францию в состояние полного разрушения. Нет ни судей, ни законов, ни исполнительной власти, и о внешней политике настолько нет речи, как-будто это королевство вычеркнуто из списка европейских держав. Национальное собрание, повидимому, раздирается на части враждебными друг другу кликами. Король и королева содрогаются в ожидании неисчислимых последствий революции, подобной которой не знают летописи. Король был очень опечален изменой ему четырех рот Французской гвардии, которые он сохранил за собой для несения службы в Версале, и утром, когда они ушли, камер-лакеи, лакеи и другие слуги дворца были вооружены и им была вверена охрана, пока их не сменила буржуазная милиция, которая начала с того, что сорвала приказ, вывешенный князем де Пуа, назначенным командующим названной милицией.

Вне всякого сомнения, что недовольство полка Французской гвардии своим командиром, герцогом Дю Шатле, мелочным, ничтожным, сварливым, дало толчок этой удивительной революции и вызвало своим примером измену других отрядов, собранных для поддержания спокойствия. Ропот названного полка, требующего вознаграждения и отказавшегося войти в состав милиции дистриктов и быть под командой буржуа, начинает беспокоить обитателей столицы. Несколько сот этих гвардейцев уже потребовали отпусков, которые и были им предоставлены. Общество, кажется, убеждено в том, что если бы маршал де Бирон был жив, то этот полк, который был великолепно организован, никогда не запятнал бы себя неповиновением. <...>

<...> Несмотря на мудрые и решительные меры, принимаемые Муниципальным комитетом для восстановления порядка и тишины не только в столице, но и в окрестностях, в Сен-Дени произошло кровавое событие. Банда разбойников, не заслуживающих называться народом, недовольная мэром Сен-Дени, заподозренным в близких сношениях с злополучным интендантом Парижа, г. Бертье, погналась за этим несчастным, который спрятался на колокольне, и отрубила ему голову, насадила ее на копье, намереваясь в понедельник утром носить ее по улицам Парижа, но это безобразие было предотвращено. <...>

Марсово поле представляет собой уже несколько дней самое необычайное зрелище. Амфитеатр, возводимый по всей его окружности, оставался незаконченным, несмотря на непрерывную работу от 12 до 15 тысяч рабочих. Граждане, из опасения, что эта большая работа не будет выполнена к назначенному сроку, взялись однажды вечером за заступы и лопаты, чтобы помочь рабочим. На другой день стечение народа стало еще многочисленнее, можно было видеть людей всех сословий, всех возрастов, нарумяненных женщин в шляпах, украшенных перьями, кавалеров ордена св. Людовика, священников, монахов, - все они поспешили принять участие в этих работах.

Таким образом, более 40 тысяч человек занято теперь сооружением этого обширного амфитеатра.

Вокруг всего поля возвели земляной вал, возвышающийся ступенями, на нем будут установлены в тридцать рядов скамейки, что составит сто шестьдесят тысяч удобных мест, где смогут сидеть все граждане. Кроме того, на остальном пространстве вала может поместиться стоя более 100 тысяч человек, так что Марсово поле превратится в огромный зал, который вместит, кроме Национального собрания, короля, всего двора, депутатов от различных коммун и всех, кто должен присутствовать на празднике, еще около 300 тысяч зрителей.

Простой алтарь, вышиною в 25 футов, воздвигнутый на широких ступенях, будет единственным украшением этого храма. Триумфальная арка будет его замыкать. <...>

Милостивый государь,

Я получил письмо, которое ваше сиятельство оказали мне честь написать 4-го прошедшего месяца, чтобы довести до моего сведения высокие намерения ее императорского величества по отношению к ее подданным, живущим во Франции с начала волнений, которые потрясают это королевство. С момента получения распоряжений е. в. я не теряю ни минуты, чтобы собрать сведения о русских подданных, находящихся в Париже, и поставить их в известность, что, согласно воле ее императорского величества, они должны немедленно покинуть эту страну.

Я приказал составить два списка, которые и прилагаю, со сведениями об именах, возрасте, времени пребывания и с различными замечаниями о лицах, находящихся в Париже; те из них, с которыми я говорил, уверили меня, что они тотчас же выедут, как только устроят свои дела и найдут средства на дорогу. Г-н Козловский, скульптор, выезжает даже завтра с двумя учениками, которые находятся при нем.

В настоящее время в Париже очень мало знатных лиц. Князь Борис Голицын [1], который живет несколько лет во Франции со своей семьей, уже готов к отъезду, чтобы вернуться в Россию.

Княгиня Шаховская постоянно болеет и живет в деревне. Г-н Хотинский также слабого здоровья и находится в деревне. Родственные связи заставили его обосноваться во Франции, однако, он объявил мне, что готов отправиться в Петербург, если такова воля императрицы и если исключения по отношению к нему не допускаются; он считает своим долгом повиноваться, несмотря на то, что подвергает свое здоровье очень большому риску.

Меня уверяли, что в Париже был, а может быть, находится и теперь молодой граф Строганов [2], которого я никогда не видел и который не познакомился ни с одним из соотечественников. Говорят, что он переменил имя, и наш священник [3], которого я просил во что бы то ни стало разыскать его, не мог этого сделать. Его воспитатель [4], должно быть, свел его с самыми крайними бешеными из Национального собрания и Якобинского клуба, которому он, кажется, подарил библиотеку. Г-н Машков сможет дать вашему сиятельству некоторые сведения по этому поводу. Даже если бы мне удалось с ним познакомиться, я поколебался бы делать ему какие-либо внушения о выезде из этой страны, потому что его руководитель, гувернер или друг предал бы это гласности, чего я должен и хочу избежать. Было бы удобнее, если бы его отец прислал ему самое строгое приказание выехать из Франции без малейшей задержки.

Есть основания опасаться, что этот молодой человек почерпнул здесь принципы, не совместимые с теми, которых он должен придерживаться во всех других государствах и в своем отечестве и которые, следовательно, могут его сделать только несчастным.

Я не премину своевременно известить ваше сиятельство о том, как каждый из русских согласовал свои действия с повелением ее императорского величества. Я должен ожидать, что некоторые из них не покинут Парижа из-за семьи или определенного материального положения или из опасения за свою свободу. <...>

К донесению приложена копия записки Екатерины II на русском языке:

Читая вчерашние реляции Симолина из Парижа, полученные через Вену, о российских подданных за нужное нахожу сказать, чтоб оные непременно читаны были в Совете сего дня и чтоб графу Брюсу поручено было сказать графу Строганову, что учитель его сына Ром [Ромм] сего человека младого, ему порученного, вводит в клуб Жакобенов [якобинцев] и Пропаганда [sic!], учрежденный для взбунтования везде народов противу власти и властей, и чтоб он, Строганов, сына своего из таковых зловредных рук высвободил, ибо он, граф Брюс, того Рома в Петербург не впустит. Положите сей лист к реляции Симолина, дабы ведали в Совете мое мнение.

4. Им был Жильбер Ромм (Romme, 1750-1795), известный член Конвента, монтаньяр, ярый якобинец, один из составителей республиканского календаря. До революции жил в России (1779-1787) в качестве гувернера Павла Строганова.

Я получил письмо, которое ваше сиятельство сделали честь написать мне 16-го прошедшего месяца по поводу комической депутации, состоявшей из иностранцев нескольких наций, которая была введена в Национальное собрание для засвидетельствования ему своей преданности новым и совершенно необыкновенным образом. Барон Клоотс [1], прусский подданный из Клеве, возглавлял это смехотворное посольство, депутаты которого получили по три ливра на человека, чтобы разыграть этот фарс, а некоторые из них также и для того, чтобы заплатить старьевщику за взятую у него напрокат одежду. Но я не мог найти никаких следов того, что среди этих, с позволения сказать, депутатов был хотя бы один русский, несмотря на то, что об этом сообщали газеты для бoльшего прославления этого фарса.

Большинство этих нелепых депутатов записало свои имена в регистре, который находится в архиве Национального собрания. Я распорядился, чтобы его просмотрели, но в нем не нашли ни русских, ни польских имен, и я склонен думать, что все русские, живущие в Париже, воздержались от участия в такой сумасбродной затее. Единственно, на кого может пасть подозрение, это на молодого графа Строганова, которым руководит гувернер с чрезвычайно экзальтированной головой. Меня уверяли, что оба они приняты в члены Якобинского клуба и проводят там все вечера. Ментор молодого человека, по имени Ромм, заставил его переменить свое имя, и вместо Строганова он называется теперь г. Очер; покинув дом в Сен-Жерменском предместье, в котором они жили, они запретили говорить, куда они переехали, и сообщать имя, которое себе присвоил этот молодой человек.

Я усилил свои розыски и узнал через священника нашей посольской церкви, что они отправились две недели тому назад пешком, в матросском платье, в Риом, в Оверни, где они рассчитывают остаться надолго и куда им недавно были отвезены их вещи. [2]

Г-н Салтыков, камергер императрицы, только что прибыл из Спа со своей супругой и своими детьми. Я не преминул довести до его сведения высокие намерения ее императорского величества по отношению к ее подданным, пребывающим во Франции, чтобы оградить их во время всеобщего брожения умов от неприятностей и от лишения той свободы, на которую имеют право иностранцы, пользующиеся гостеприимством во всех странах. Он меня уверил, что поспешит поступить сообразно распоряжениям ее императорского величества и, не теряя времени, уедет из этой страны. <...>

2. В дальнейшем, сведения о "неподобающем" поведении Строганова Симолин получал от депутатов Национального собрания (донесения от 5 и 25 октября 1790 г.). Депутат Гиллерми сообщил Симолину, что Ромм внушает своему ученику мысль о необходимости революции в России. В подтверждение своих слов Гиллерми передал Симолину письмо, полученное им от своего родственника, с критикой воспитания Роммом Строганова и его поведения. Письмо это, приложенное Симолиным к донесению от 25 октября, попало в руки Екатерины II. На записке, приложенной к донесению, имеется ее собственноручная помета: "Покажите Строганову дабы знал как и к чему сыну его готовят" (орф. подлинника). По настоянию отца Строганов выехал из Парижа в Россию 1 декабря 1790 г. и расстался с Роммом, которому Екатерина II навсегда запретила въезд в пределы России.