VIVOS VOCO: В.Н. Малов, "ЖАН-БАТИСТ КОЛЬБЕР

Идея экономических реформ, связанных с перестройкой структуры общества в интересах государства, в Западной Европе появилась довольно поздно. Конечно, каждый средневековый монарх, не принадлежавший к чистому типу завоевателя, должен был проводить определенную экономическую политику, дабы обеспечить свою страну, преимущественно перед соседями, богатствами в натуральном или денежном виде. Но чтобы эта политика оказалась связанной с идеей социального реформаторства, требовался ряд условий. Мысль о необходимости и возможности переделки общества должна была сопровождаться интересом к его точному, статистическому познанию. Это и стало великим достижением XVII в. - века утверждения рационализма, основанного на опыте не только в науке, но и в политике.

Рационалистический подход предполагал и критическое отношение к существовавшему порядку вещей, и появление мыслей о том, как можно улучшить ситуацию. При этом нужно было преодолеть и инерцию средневековых представлений о предустановленной гармонии сословного строения общества, и аристотельянский взгляд на то, что сохранение социальной гармонии можно обеспечить благожелательной ко всем состояниям, справедливой политикой выделения каждой профессии ее "естественного места" в общественной жизни.

"И так как достоверно известно, что элементы, способные иметь тяжесть, ничего не весят, когда они находятся на своих местах, то также неоспоримо, что ни одно из сословий не будет в тягость другому, если каждое из них будет занимать то место, которое ему полагается иметь по природе", -так писал еще Ришелье в "Политическом завещании". - Richelieu A. J. Testament politique. Paris, 1947, p. 257.

Люди XVII в. уже были знакомы с идеей о благополучии государства, возникающем из борьбы противоположных интересов, из столкновений разных политических сил: этот мотив часто звучал в памфлетах парламентской Фронды, стремившейся оправдать постоянное противодействие парламентариев акциям абсолютной монархии. И столь же естественным было ответное стремление рьяных адептов абсолютизма разобраться в этой борьбе противоречивых интересов, выделить те из них, которые были выгодны для укрепления королевской власти, поощрять их, подавляя противоположные тенденции. Именно такова и была исходная идейная позиция Жана-Батиста Кольбера.

Будущий генеральный контролер финансов Франции родился 29 августа 1619 г. в семье реймсского купца и имел предков-купцов в четырех поколениях. Некоторые историки, особенно из апологетов Кольбера, придавали особое значение его происхождению, видя в феноменальном трудолюбии министра чисто буржуазную добродетель -^^ как будто оно не было обязательным качеством хорошего чиновника. Факт дейст-"^f вительно был беспрецедентным: впервые на роль первого советника короля претендовал человек, который не только не принадлежал к старому дворянству, как Сюлли, Ришелье или Мазарини (вопреки фрондерским басням о плебейском прошлом последнего), но и сам до 36 лет не был дворянином. Но не отцовские капиталы пробили ему дорогу к власти: Кольбер-отец, превратившийся из купца в финансиста средней руки, так и не смог купить для сына-первенца дорогую престижную должность. А к этому он, очевидно, стремился - недаром Жан-Батист был им определен на учебу в иезуитский коллеж Реймса, где давали весьма полезное для будущих судейских углубленное гуманитарное образование, которое купцы считали совершенно излишним для своих деловых успехов. Так с самого детства Кольбер приучался считать купеческое сословие низшим, из которого необходимо вырваться во что бы то ни стало; и мешавшие этому финансовые неудачи отца только укрепляли, обостряли это чувство. Впоследствии, уже став министром, он, постоянно советуясь с купцами по конкретным вопросам, все же смотрел на них свысока, как на людей узко мыслящих, неспособных подняться над сиюминутными корыстными интересами.

Еще важнее для понимания психологии Кольбера то обстоятельство, что с самого начала карьеры он связал свою жизнь с административным аппаратом нового образца, оттеснявшим на второй план старые судейские учреждения. Этот процесс ускорился после вступления Франции в Тридцатилетнюю войну в 1635 г.: в провинции назначавшиеся из центра интенданты "подминали под себя" - особенно в том, что касалось сбора налогов - местные судейские трибуналы, состоявшие из собственников своих продажных и наследуемых должностей (оффисье). а управление армией сосредоточивалось в руках госсекретариата военных дел и подчиненных ему военных комиссаров, в ущерб старинным правам сановников-маршалов. Возглавлявший судейский аппарат Парижский парламент постоянно оказывался в оппозиции к политике административного нажима и чрезвычайных финансовых сборов.

Что ожидало бы Жана-Батиста, если бы отцовские планы осуществились и он стал бы обладателем спокойной судейской должности? Реализовались бы тогда его поразительная энергия, неуемная жажда деятельности? Или его "обыкновенный ждал удел" - рутинные судебные заседания, необходимость смирять горячий нрав, шлифовать угловатость характера, приноравливаться к мнению большинства? К счастью для нашего героя, ничего этого не произошло.

С 20 лет Кольбер являлся военным комиссаром, пять лет он мотался по стране, сопровождая армейские части, размещал их на квартиры, проверял на смотрах списочный состав, - словом, вел всю черновую работу рядового администратора, чрезвычайно интенсивную в те военные годы. И вместе с тем он успешно учился умению делать деньги, устанавливая выгодные контакты с поставщиками припасов и солдатской амуниции. Ему помогла судьба - государственным секретарем военных дел стал Мишель Летелье, зять одного из Кольберов, отцовского кузена Сен-Пуанжа. На правах родственника Жан-Батист оказался доверенным лицом Летелье.

В 1651 г. по рекомендации и предписанию патрона Кольбер стал управляющим хозяйством первого министра кардинала Мазарини. Правда, как раз в это время кардинал находился в изгнании в Германии, и его оставшемуся в Париже управителю пришлось испытать недоброжелательство фрондеров, казалось, окончательно победивших. Но уже в следующем году Мазарини вернулся с армией, с парижской Фрондой было покончено, и Кольбер смог полностью применить свои деловые способности, обогащая нового патрона и обогащаясь сам.

Через 10 лет, в 1661 г., кардинал, умирая, рекомендовал молодому королю Людовику XIV своего протеже, и Кольбер получил должность интенданта финансов, став первым советником государя в финансовых вопросах. Биография иллюстрирует жизненные установки Кольбера: он видел залог успеха в служении патрону, в умении завоевать его абсолютное доверие и право распоряжаться от его имени; подъем к вершинам власти был для него сменой патронов: Летелье - Мазарини - король.

Этика беспрекословной клиентской верности как нельзя лучше подходила нарождавшейся абсолютистской бюрократии. Это вовсе не исключало откровенности с патроном, даже упорства в отстаивании своей позиции: Кольбер был способен говорить королю "горькие истины", подчас доходя до просьб об отставке. Исключалось другое - стремление навязать себя патрону как независимую, сильную собственной силой личность, иногда готовую даже оказать ему открытое сопротивление. Именно этим "грешил" главный соперник Кольбера в борьбе за власть сюринтендант финансов Фуке, зато он и потерпел крушение, не найдя себе места в политической системе Людовика XIV.

Для Кольбера, не прошедшего никакой юридической школы, не имело силы характерное для лучших французских парламентариев стремление к строгому соблюдению и защите законности. Но это не значит, что он был готов идти напролом, нарушая традиции. Он был французским политиком, унаследовавшим характерную для французского абсолютизма склонность к осторожности, компромиссам, к опоре на юридические основания. "Мои мысли никогда не доходят до крайностей", - сказал Кольбер о себе в последние годы жизни (Colbert J.-B. Lettres, instructuons et memoires, t. 2, pt. 2. Paris, 1863, p. 697.), и действительно он всегда старался подыскать юридические основания для предлагавшихся им мер. Конечно, это могли быть пристрастные толкования юридических норм - но их откровенное игнорирование былонемыслимо, и такие антиправовые проекты, как простое уничтожение без выкупа массы обременявших страну судейских должностей или тем более перевод всех земель в королевскую собственность, Кольберу в голову не приходили.

A.H. Савин напрасно приписывает Кольберу такое намерение, неосторожно положившись на тенденциозные суждения памфлетистов-эмигрантов. - Савин A.H. Век Людовика XIV. М., 1930, с. 19.

Итак, в недрах административного аппарата вырос человек, который проникся идеями перестройки общества в интересах абсолютизма и сделал их осуществление целью своей деятельности. Впервые планы социально-экономической политики Кольбера были обстоятельно изложены им в 1659 г. в большой записке для Мазарини. Приближалось заключение мира с Испанией - он был заключен в ноябре 1659 г., - пора было думать о том, как вести внутреннюю политику в мирное время, и Кольбер, желавший оттеснить Фуке и занять его место в руководстве финансами, должен был заинтересовать кардинала своими планами преобразований.

В то время как Фуке старался сделать неизбежный переход к бюджету мирного времени как можно более плавным, растянутым во времени и менее обременительным для кредиторов государства (используя естественную тенденцию ссудного процента к понижению, он заключал все новые займы для выкупа старых долгов), Кольбер, стремясь представить своего противника простым расхитителем казны, предлагал взять курс на резкие и быстрые методы разгрузки бюджета путем судебного преследования финансистов, популярность которого освятила бы государственное банкротство. Критики часто осуждают Кольбера за непонимание им роли кредита, отмечая превосходство в этом его соперника. Но справедливости ради надо отметить, что конкретная сторона кольберовской программы была тесно связана с более широкими идеями рациональной перестройки общества, которые у Фуке совершенно отсутствовали.

Кольбер рассуждал просто, так, как ему подсказывал здравый смысл практика-администратора: есть полезные, укрепляющие могущество государства профессии - земледельцы, ремесленники, торговцы, военные, моряки, и их надо всячески поощрять.

А есть и такие профессии, которые отвлекают людей от этих полезных занятий. Совсем обойтись без них нельзя, но ограничить надо. Вот, например, финансисты... Конечно, они, сами наживаясь на войне, помогают и государству быстро собрать нужные для войны средства. Но не пора ли Франции завоевать не только военную, но и экономическую гегемонию над соседями? А здесь отвлечение самых крупных капиталов в сферу чистого кредитования государства приносит явный вред: французам недостает капиталов для создания крупных торговых компаний, которыми так блещут Голландия и Англия.

Не лучше ли, задавался вопросом Кольбер, чем полагаться на экстраординарные доходы по займам, иметь богатую страну, легко покрывающую свои расходы из обычного, упорядоченного бюджета? А уж если и брать в долг, то создать такую обстановку, когда уровень процента будет низким. В этом, считал он, и состоит сила голландцев. Ведь кредит, по мнению Кольбера, "есть не что иное, как возможность легко достать деньги под малые проценты", а не из 20-40% годовых. Нормальной системы кредита во Франции все равно нет, отмечал он, ее еще предстоит создать, а для этого нужно разрушить старую, порочную систему, когда финансистов всячески ублажают в годы войны, а потом штрафуют в мирное время. Незачем щадить финансистов - наоборот, следует энергичными мерами переломить традиционное мышление.

И Кольбер обращался мыслью к старому приему, к созданию Палаты правосудия для суда над финансистами (за что судить - всегда найдется, все они нарушали официальные нормы ссудного процента), но только чтобы эта палата была безжалостной, выносила строгие приговоры, вплоть до виселицы; чтобы она не только освободила государство от кредиторов, но и дала финансистам незабываемый урок, провела с ними, как бы мы сейчас сказали, "шоковую терапию", чтобы впредь они остерегались требовать за свои услуги непомерно много. А в итоге, по расчетам Кольбера, 20 тыс. человек, живущих за счет беспорядка в финансах, "будут вынуждены заняться торговлей, мануфактурами, сельским хозяйством и военным делом, ибо это единственные профессии, делающие королевство процветающим".

Вторая социальная группа, на которую обращал внимание Кольбер - это юристы, судейские. Фронда показала политическую неблагонадежность слишком высоко ставившего себя судейского аппарата. Но помимо этого на покупку судейских должностей отвлекались капиталы, которые могли быть вложены в торговлю и промышленность. По мысли Кольбера, нужно было понизить престижность судейских должностей и сильно сократить их количество, т.е. выкупить их.

Сумму, шедшую на содержание судейского аппарата, он считал справедливым сократить по крайней мере в четыре раза. Сейчас, отмечал он, от юстиции кормятся более 30 тыс. человек, достаточно будет оставить 7-8 тыс., а прочие опять же займутся торговлей, земледелием, службой в армии. А чтобы государству легче было выкупить их должности, желательно было сначала сбить их рыночную стоимость. Здесь хорошим средством он называл отмену гарантировавшего наследственность должностей ежегодного сбора (полетты), т.е. просто отказ короля возобновлять полетту после истечения очередного срока, на который она была продлена. Тогда цена на должности, по мнению Кольбера, неизбежно сильно упадет.

И, наконец, уже впоследствии, в 1664 г., Кольбер поставил вопрос о сокращении еще одной социальной группы - монахов. Позиция Кольбера имела давние корни в политике абсолютной монархии - те же парламентарии постоянно вмешивались в управление монастырями и следили, чтобы число монахов не было слишком большим. Французский абсолютизм в церковной политике привык более опираться на белое духовенство, на епископат, а не на монашеские ордена: епископат представлял национальное начало в церкви, монахи управлялись из Рима, являясь "слугами папы". Кольберу же не нравилось то, что распространение ухода в монахи противоречило его заботам о росте народонаселения.

Но, прямолинейно оценивая монахов как "людей совершенно бесполезных", Кольбер вступал и в противоречие с духом своего времени: монахи находились в первых рядах охватившего Францию в первой половине XVII в. мощного религиозного движения - "Католического возрождения", к ним тянулись многие исполненные религиозного рвения миряне.

Чтобы уменьшить численность монашества, Кольбер предлагал резко повысить возраст вступления в монахи - с 16 лет до 20 для женщин и 25 для мужчин - и установить жесткий максимум вступительных взносов и ежегодных сборов на содержание монахов, которые их родственники платили монастырям. Эти планы противоречили каноническим нормам, установленным Тридентским собором 1545-1564 гг. и одобренным французской церковью.

Таковы были замыслы Кольбера. Как же они осуществлялись? Первым самостоятельным актом Людовика XIV в деле управления финансами был неожиданный арест в сентябре 1661 г. сюринтенданта финансов Фуке. Вместе с ним был уничтожен и пост сюринтенданта: в нормальных, мирных условиях корона уже не нуждалась в столь влиятельном министре, который мог без доклада монарху манипулировать его финансами. Король объявил, что отныне он сам будет своим сюринтендантом, т.е. только он будет впредь подписывать приказы казначейству о любых выплатах. Для помощи королю в исполнении этой функции был создан Королевский совет финансов, в котором главную роль стал играть Кольбер; а через четыре года, в 1665 г. он, став генеральным контролером, взял на себя управление финансами официально.

Вскоре после ареста Фуке была создана Палата правосудия для суда над финансистами. В нее вошли специально отобранные королем члены высших судебных палат, в частности и провинциальных парламентов, на местах у нее были полторы сотни комиссаров (субделегатов), и во всех церквах после мессы читали специальные обращения к населению, дабы выявить возможных свидетелей против финансистов. Так что дело было поставлено на широкую ногу.

Эта "популистская" сторона мероприятия являлась неизбежной и желательной для двора в обстановке страшного голода, охватившего в 1661 г. всю северную Францию, когда требовалось направить массовое недовольство в привычное русло ненависти к имевшим стойкую репутацию врагов всего народа финансистам. Но она не могла быть по душе Кольберу, который должен был хорошо помнить, как вырванная в 1648 г. Фрондой отмена не санкционированных парламентом налогов привела к тому, что перестали взиматься даже самые "законные" сборы.

Чтобы парировать эту угрозу, он еще до открытия Палаты правосудия предложил разослать по всем провинциям на постой войска - и действительно, выколачивание налогов военной силой было очень распространенной практикой начала 1660-х годов, хотя сам по себе этот силовой метод Кольберу не нравился и он неоднократно советовал интендантам не слишком им увлекаться. Любви народа Кольбер никогда не искал, к дешевой популярности не стремился, и впоследствии, как правило, старался облегчать положение налогоплательщиков как можно незаметнее для них самих.

Кроме ведения судебных дел. Палата правосудия издала ряд постановлений о ликвидации или выкупе по пониженной ставке многих государственных долговых обязательств. Правда, ее карательная деятельность не удовлетворяла Кольбера, считавшего эту палату слишком мягкой и приверженной букве закона.

Процесс самого Фуке проходил в обстановке грубого давления на судей и вызвал строптивость палаты, а тем временем непопулярные меры правительства по сокращению выплат по государственным займам вызвали рост оппозиционных настроений в средних слоях парижского населения, и с самообладанием защищавшийся Фуке стал восприниматься как невинная жертва деспотизма. Корона фактически проиграла этот процесс, поскольку суд в декабре 1664 г. приговорил Фуке не к смертной казни, но лишь к изгнанию из страны, которое король уже от себя заменил пожизненным заключением.

Вскоре после этого, в июле 1665 г., был издан эдикт об амнистии финансистам, прямо признававший невозможность эффективных судебных расследований и заменивший их выплатами больших штрафов. Тут уже работа пошла быстрее: созданные в административном порядке комиссии определили, сколько должен выплатить каждый крупный финансист, сбор этих сумм отдали на откуп приближенным к Кольберу финансистам, в результате этой политики организованного банкротства было покончено с огромной задолженностью и собран фонд, достаточный для выкупа значительного количества должностей. Итак, при решении этого вопроса административным методам вновь было отдано предпочтение перед юридическими.

Достигнутая при Кольбере финансовая стабилизация была, однако, слишком хрупкой, чтобы не рухнуть после того, как Франция была вовлечена с 1670-х годов в затяжные войны с европейскими коалициями. Тогда, особенно в годы последних войн Людовика XIV, вновь пошли в ход приемы добывания денег через посредство финансистов, включая и займы под высокие проценты. Правда, созданные при Кольбере традиции упорядоченной финансовой отчетности позволяли несколько лучше контролировать финансистов, чьи комиссионные уже не достигали таких размеров, как в годы Тридцатилетней войны. Но не во власти Кольбера было уничтожить то предпочтение, которое отдавали французские капиталовладельцы кредитованию государства перед другими видами инвестиций. Эта особенность французской экономики пережила абсолютную монархию, сказываясь и на характере французского капитализма ХIХ-ХХ вв.

Опасения многих государственных советников нанести отменой полетты тяжелый удар по собственности всех оффисье привели к тому, что Кольбер не решился настаивать на своих первоначальных предложениях, предпочтя осторожный курс на постепенное снижение цен на должности. Падению престижности судейских должностей способствовало полное политическое подчинение верховных палат Людовиком XIV. В 1667 г. жестким недельным сроком было ограничено право верховных палат на представление ремонстраций (просьб о внесении поправок в закон), причем им было запрещено издавать постановления, интерпретировавшие королевские акты. Затем в 1673 г. право на ремонстрации было ограничено еще более - отныне их можно было представлять всего один раз, и достаточно было немотивированного отклонения королем, чтобы вопрос считался закрытым.

Однако в принципе это право отменено не было, и им пользовались верховные суды в Париже и провинции, кроме одного, самого авторитетного - Парижского парламента, который предпочитал лучше отмалчиваться, без возражений проштамповывая все эдикты, чем пользоваться ремонстрациями по новым правилам, закрепляя эти правила прецедентами.

Так, отмалчиваясь, парламентарии дожидались своего: сразу после смерти Людовика XIV в 1715 г. введенные им ограничения на ремонстрации были сняты, так что проблема постоянных споров Государственного совета с парламентом перекочевала в XVIII в., когда парламентской оппозиции суждено было сыграть роль важного дестабилизирующего фактора в политической жизни Франции. Но это будет потом, а пока, при Кольбере, под впечатлением от усмирения парламента, от укрепления в провинциях власти интендантов за счет местных оффисье и просто от распускавшихся правительством ложных слухов о предстоявшей отмене полетты - под впечатлением от всего этого цены на должности стали необратимо снижаться, и в следующем веке они оказались на порядок ниже. Например, должность советника Парижского парламента в 1660-х годах продавалась за 120 тыс. ливров, а 80 лет спустя, в 1740-х годах, - только за 40 тыс. ливров. Но воспользоваться этим процессом для массового выкупа должностей Кольбер не успел - Франция вступила в полосу войн, а в дальнейшем, вплоть до кратковременной реформы Мопу 1771 г., ни у кого из политиков французского абсолютизма на это не хватало политической воли.

Вопрос о монастырской реформе дошел до стадии обсуждения проекта эдикта в Государственном совете, но столкнулся с противодействием коалиции противников Кольбера, в частности духовенства, и был провален. Задуманные Кольбером возрастные ограничения монашеских обетов были проведены в жизнь лишь через 100 лет, в 1760-х годах, когда эта задача была облегчена распространением просветительской идеологии.

Французская монархия чувствовала себя гораздо увереннее, когда речь шла не о социальных реформах, а о социальном реставраторстве, восстановлении нарушенной в годы войны социальной дисциплины. Из провинции Овернь поступали сигналы о том, что местные дворяне чинят насилия над своими крестьянами, взимают с них незаконные поборы. Эта проблема привлекала особое внимание Кольбера, который еще в 1661 г. советовал королю провести во всех провинциях чрезвычайные расследования, причем на первый план среди подлежавших наказанию преступлений он ставил, наряду с уклонением от платежей королевских налогов, "поборы, налагаемые на народ дворянами".

Старое провинциальное дворянство во время Фронды показало свою оппозиционность, именно оно громче всех требовало созыва Генеральных Штатов, и Кольбер, который был лично причастен в 1658-1659 гг. к разбору дел об антиправительственных сходках дворян, хорошо об этом помнил. Дворяне тоже нуждались в перевоспитании, в наглядном уроке, который побудил бы их активнее обращать свои воинственные наклонности против внешних врагов короля, а не на его крестьянских подданных. В 1664-1666 гг. в Оверни была проведена выездная сессия Парижского парламента; дворянство было изрядно напугано, некоторые сеньоры поплатились срытием своих замков, и их лишили прав сеньориального суда. Но кампания все же осталась кампанией: парижские судьи уехали, и вскоре злоупотребления возобновились, Больше выездных сессий в истории Парижского парламента уже не было, а надзор за законностью в сфере дворянско-крестьянских отношений стали на постоянной основе осуществлять интенданты.

Тем же интендантам при Кольбере была доверена такая миссия, как проверка прав дворянства: нужно было вернуть в прежнее состояние налогоплательщиков, незаконно проникших в ряды дворянского сословия богатых простолюдинов. Одно время - в 1667-1670 гг. - полномочия интендантов в этой сфере были столь широки, что они единолично решали, какие семьи следует исключить из состава дворянства, и апелляции на их решения в центре не принимались. По оценкам, в разных провинциях было "вычищено" от 10 до 20% семей; правда, часто это были семьи не нуворишей, а обедневшие стародворянские фамилии, которые почему-либо не смогли подтвердить свои права единственно принимавшимися в расчет письменными документами.

Предстояло и еще одно дело: за время войны многие города и сельские общины брали в долг и теперь не знали, как расплатиться с кредиторами. Нужно было организовать проверку и погашение их долгов, в основном путем сбора дополнительных косвенных налогов - и этим тоже занялись интенданты, а в результате в целом ряде провинций был установлен их жесткий, придирчивый контроль над бюджетами городов и общин. В 1683 г. королевским эдиктом эта ситуация была узаконена для большей части территории Франции, где городам было разрешено брать деньги в долг лишь в строго определенных обстоятельствах, с разрешения интенданта и с докладом монарху, а крестьянским общинам брать в долг вообще безоговорочно запрещалось. Интенданты должны были лично составлять городские бюджеты в их расходной части и затем, если расход превышал определенную мизерную сумму, представлять их на утверждение Государственного совета. Зато и кредиторы уже не могли возбуждать судебные дела против задолжавших им городов иначе, как с разрешения интенданта.

Помимо этой обширной деятельности и выполнения отдельных, самых разнообразных поручений интенданты должны были собирать для Кольбера информацию. Он требовал от них точных цифр: сколько в портах кораблей, сколько ткацких станков, сколько продажных должностей, сколько монахов, какова общая численность населения сейчас и несколькими десятилетиями раньше. Интенданты начали составлять обширные записки о состоянии дел в своих округах, и составление таких записок стало традицией.

Таким образом, осуществление кольберовской политики в конечном счете требовало все нового расширения компетенции интендантов, усиления их власти за счет местных оффисье. Благодаря этому перевес административных методов управления, наметившийся в годы войны при Ришелье, был подтвержден и закреплен в нормальных, мирных условиях.

При Кольбере были предприняты шаги к унификации королевского законодательства. Именно королевского законодательства, а не французского права вообще. Последняя задача была столь сложной - потребовалось бы осуществить синтез обычного, "кутюмного" права северной Франции и римского права Юга, - что она абсолютистскими политиками никогда не ставилась. Тут уж Франции нужно было ждать Наполеона с его "Гражданским кодексом". Но и в деле унификации королевских законов Кольбер предпочел действовать постепенно: вместо того чтобы сразу создать единый компактный кодекс, он решил сначала подготовить серию ордонансов по отдельным темам. Так появились ордонансы о судебной процедуре в гражданских делах, в уголовных делах, ордонансы о торговле, о водах, лесах, о морском праве. Устанавливавшиеся ими нормы были обязательны для всех королевских судов, они как бы надстраивались над многообразием кутюм и означали действительный - и наиболее реальный в той обстановке - шаг к общенациональной кодификации. Но только шаг. Единый свод королевских законов так никогда и не был составлен.

Перед Францией стояла задача уничтожения внутренних таможен. Об этом говорилось, в частности, в наказе третьего сословия на Генеральных Штатах 1614 г. Издавна в стране сложилась свободная от внутренних таможен так называемая "зона пяти больших откупов", которая занимала примерно половину королевства с центром в Париже. На севере она граничила с Артуа и Фландрией, на западе - с Бретанью, на юге - с Сентонжем, Ангумуа, Маршем, Овернью, Лионнэ, на востоке - с Франш-Конте и Лотарингией. Земли за пределами этой зоны делились на более мелкие - таможенные округа, по провинциям или их группам. Ввести общие таможенные границы для всего королевства французская монархия так и не смогла до самой революции, отстав в этом отношении и от Испании Филиппа V, и от России Елизаветы Петровны, Этому мешало то, что нужно было бы унифицировать налогообложение, поскольку отсутствие внутренних таможен в "зоне пяти больших откупов" рассматривалось как компенсация центральным провинциям за их переобложенность, а унификация налогообложения столкнулась бы со слишком сильным сопротивлением на местах.

Итак, Кольбер сохранил обособленность свободной зоны и даже усилил ее внутреннюю спаянность, унифицировав тарифные ставки на всех ее границах в составленном применительно к этой зоне умеренно-протекционистском тарифе 1664 г. Однако затем он надстроил над ней систему некоторых общефранцузских пошлин. Это был его знаменитый второй, ультрапротекционистский тариф 1667 г.: почти все фиксированные там пошлины были импортными и имели целью помешать ввозу во Францию готовой иностранной продукции. Такое произошло впервые, и только со времен Кольбера можно говорить о появлении общефранцузской таможенной системы, приспособленной к защите национальной промышленности.

В области налоговой политики Кольбер продолжил линию, которую до него проводили в мирной обстановке такие видные политики французского абсолютизма, как Сюлли и Ришелье: он старался перенести центр тяжести налоговой системы с прямого налога тальи на косвенные налоги. Талья издавна пользовалась репутацией "крестьянского налога" - привилегированные ее не платили, города откупались за меньшую сумму, которую они собирали в той форме, какая им была удобнее - и в правительственных кругах было широко распространено убеждение, что она по существу противоречит рациональным принципам налогообложения. Однако в военные годы ее доля в государственных доходах возрастала ввиду удобства ее взимания: повышать сумму тальи правительство могло бесконтрольно, тогда как эдикты о новых косвенных сборах подлежали регистрации в парламентах и других судебных палатах. Так произошло и в годы Тридцатилетней войны. Неустранимый порок тальи состоял в том, что обложенность ею считалась знаком социальной приниженности. Каждый, кто хотел "выйти" из простонародья и приписаться к дворянству, прежде всего старался освободиться, как от клейма, от платежа тальи. В результате от обложения уходили самые богатые, и тем сильнее оно давило на бедняков. Напротив, косвенные налоги считались справедливыми, потому что их приходилось платить и привилегированным.

В итоге проводимой Кольбером линии талья стала обеспечивать не две трети королевских доходов, как в годы войны, а лишь одну треть, т.е. ее доля в бюджете вернулась к уровню начала 1630-х годов, и соответственно выросли поступления от косвенных налогов. Сокращение тальи произошло не за счет государства - получавшаяся казной сумма по этому налогу даже выросла, - а за счет резкого сокращения комиссионных ее сборщиков и погашения государственного долга: выигрывали корона и налогоплательщики, проигрывали посредники-финансисты, так что налоговая политика Кольбера находилась в прямой зависимости от успеха его антифинансистской кампании. "Дурным", налогом, по мнению Кольбера, был и соляной сбор - габель, который также правильнее считать прямым налогом, взимавшимся в специфической форме, поскольку существовала квота обязательной закупки соли по монопольной цене. Кольбер старался по возможности сокращать его, снижая цену на соль и нормы обязательной закупки. Зато сильно выросли акцизные сборы (эд и октруа), что, видимо, было связано с развитием внутренней торговли товарами первой необходимости.

Для рационализации обложения всего этого оказалось недостаточно, и после смерти Кольбера, с 1690-х годов, в условиях новых тяжелых войн, абсолютистская политика пошла по не изведанному ею пути введения прямых подоходных налогов, распространявшихся и на привилегированных: "капитация" с 1695 г., "королевская десятина" с 1710 г. Однако принцип всеобщности и подоходности в новых налогах не был проведен последовательно - от уплаты освобождалось духовенство, и вообще они не составляли основы налогообложения, старые налоги по-прежнему продолжали взиматься, так что неравномерность налогообложения была только смягчена, но не устранена даже в принципе.

Собственно экономическая политика Кольбера - кольбертизм - стала образцом для многих правителей Европы, и это было не случайно. Кольбертизм, хотя особых теоретических новаций в нем и не заключалось, означал высшую фазу в развитии французской меркантилистской политики. Здесь впервые были соединены устремления к активной роли в мировой торговле и к напряженному промышленному строительству.

Если ранние французские меркантилисты конца XVI - начала XVII в., среди которых надо в особенности отметить такого предшественника Кольбера, как организатор мануфактур при Генрихе IV Бартелеми Лаффема, явно недооценивали значение непосредственного участия Франции в мировой трансокеанской торговле, а при серьезно занявшемся этими вопросами Ришелье ослабело внимание к налаживанию новых видов производства, то в политике Кольбера оба направления слились, сделавшись для него одинаково важными.

Современники, давно забывшие о многих его предшественниках, воспринимали "новый курс" как небывалое новшество, желание много продавать соседям, ничего у них не покупая. И действительно, это была всеобъемлющая программа экономического национализма, сопряженная с выполнением принципиально новой задачи, ранее еще не стоявшей перед французской политикой: добиться для Франции экономической гегемонии в Европе, эквивалентной ее освященной Пиренейским миром 1659 г. политической гегемонии.

Поэтому с самого начала кольбертизм имел активный, наступательный характер; Кольберу принадлежал тезис о "войне деньгами", которую Франция для своего преуспеяния должна вести против всех соседей - и прежде всего против тогдашних гегемонов мировой торговли голландцев. Если еще для Ришелье торговое могущество Голландии было просто предметом подражания, то для Кольбера - вызовом, монополией, которую непременно надо было устранить.

Новейшие критики Кольбера иногда упрекают его за то, что он отказался от такого средства, как девальвация национальной счетной единицы, турского ливра. Этот прием был тогда уже хорошо известен во Франции, и некоторые купцы-экспортеры призывали к девальвационной политике, возможности которой Кольбер, действительно, никогда всерьез не рассматривал, считая стабильность денежной системы первым признаком "достоинства и величия государств".

В его оправдание можно сказать, что он мыслил широкими "стратегическими" категориями, интуитивно чувствуя, что победу могут дать не конъюнктурные маневры на валютном рынке, а достижение необратимых изменений структуры мировой торговли в пользу Франции. Этой цели отвечали образованные им большие торговые компании. Они создавались на таких направлениях, где французы до этого вообще практически не торговали (Ост-Индская и Северная компании), где нужно было обеспечить французскую колониальную монополию (Вест-Индская компания, имевшая целью устранить голландцев, державших в своих руках всю торговлю антильских колоний Франции) или улучшить структуру торговли (Левантийская компания, стоявшая перед задачей наладить экспорт в Турцию французских сукон, тем сократив вывоз туда серебряной монеты).

Все эти компании сталкивались с большими трудностями, проходя с помощью правительства через банкротства и реорганизации, но об успехе торговой политики Кольбера нельзя судить по их судьбе, поскольку сами они для министра были средством, а не самоцелью.

Так, Вест-Индская компания обанкротилась, но торговля французских купцов-частников с вест-индскими островами сильно выросла, к полному удовлетворению Кольбера. Налаживание здесь собственного колониального хозяйства стало самым блестящим успехом французской торговой буржуазии в XVII в., который был бы невозможен, если бы вначале кольберовская компания не сыграла полезную роль страховки, гарантируя государству удовлетворение хотя бы минимальных нужд колонистов, когда голландским кораблям под страхом потопления было запрещено заходить на французские Антилы.

Благодаря Ост-Индской компании Франции впервые удалось создать сеть торговых баз в Индии и тем самым заложить основы дальнейшей экспансии.

Создание Левантийской компании и другие меры Кольбера по упрочению торговых связей с Турцией не привели к непосредственным успехам, но возможности активизации торговли были предугаданы правильно: уже в начале XVIII в. мечта Кольбера о крутом росте вывоза французских сукон в Левант стала осуществляться, и французским экспортерам удалось одержать на этом рынке победу над английскими и голландскими конкурентами.

Только о Северной компании, о попытках экспансии на Балтике можно сказать, что здесь итогом было полное поражение и что Франция не сумела даже поколебать сложившееся разделение труда в мировом торговом судоходстве - ввиду абсолютной гегемонии голландцев поставленные Кольбером задачи оказались невыполнимыми.

Промышленная политика Кольбера была основана на очень старой, прочно укоренившейся идее о возможности достижения экономической автаркии, т.е. о том, что Франция способна развить у себя все виды производства и ни в чем не зависеть от соседей; мыслей о нецелесообразности освоения выпуска какой-либо продукции у него никогда не возникало. В одной из инструкций для сына он высказался совершенно ясно: "Тщательно изучать, какие товары и изделия еще не производятся в королевстве, и если такие имеются, стремиться всеми возможными способами наладить их производство". Поэтому неверны распространенные обвинения Кольбера в том, что он якобы обращал внимание только на изготовление предметов роскоши - его программа в принципе не игнорировала никаких отраслей производства.

Освоение новых изделий и новой технологии было функцией организовывавшихся при поддержке Кольбера мануфактур, свободных от цехового надзора. Вместе с тем нельзя считать, что Кольбер в принципе предпочитал мануфактуры цехам, регламентации производства в этих последних он тоже уделял большое внимание. Мануфактуры должны были не только производить, но и быть как бы профессиональными училищами, выпускники которых, переходя на льготных условиях в соответствующие цехи, вносили в ремесленное производство усвоенные ими новые навыки.

Кольбер понимал, что новшества закрепятся только тогда, когда будут восприняты многими мастерами-ремесленниками, когда на смену монополистам-скупщикам придут многочисленные купцы-частники. Так, в 1674 г. он, полностью одобряя тот факт, что частные предприниматели шли на смену сыгравшей свою роль Компании шерстяных чулок, писал: "Важно способствовать переходу этих мануфактур в руки купцов; если этого удастся добиться, то они, конечно, никогда не закроются". А в 1671 г. он выражал надежду, что отдельные купцы-частники постараются заменить крупную металлургическую компанию Далье "и мало-помалу разделят между собой его заведения, а этого-то я и хочу добиться".

Некоторые историки, стремившиеся "разить в прошедшем настоящее" и видевшие в Кольбере типичного бюрократа, напрасно приписывали ему пороки бюрократа-рутинера, каковым он, гибко мыслящий прагматик, никогда не был. Например, А.Н. Савин усматривал в действиях Кольбера мегаломанию, наиболее опасный недуг большого государства, которая якобы и побуждала создавать крупные мануфактуры и монопольные торговые компании. Мы уже видели, что это неверно.

Реального Кольбера нельзя узнать и в характеристике, данной ему Е.М. Кожокиным: "Инстинктивно, как и всякий бюрократ, он испытывал недоверие и тайную неприязнь к стихии свободной экономической деятельности" (Кожокин Е.М. Государство и народ. От Фронды до Великой французской революции. М., 1989, с. 70). На деле противопоставления государственного и частного предпринимательства, равно как и крупного и мелкого производства, для Кольбера не существовало. Можно было бы привести немало его высказываний о свободе как душе коммерции, о желании установить в стране полную свободу торговли, но ограничимся одним принципиальным заявлением, относящимся к 1679 г.: "Всегда, когда я нахожу, что отсутствие привилегий дает большие или одинаковые преимущества, я не колеблясь отменяю все привилегии". Разумеется, это предпочтение, оказывавшееся свободе торговли, не означало ее понимания в абсолютном, фритредерском смысле - но не показала ли история, что фритредерские принципы, несовместимые со всякой протекционистской политикой, могут быть применены лишь в специфических условиях отсутствия серьезной внешней конкуренции?

Отсутствие в XVII в. настоящей промышленной статистики не позволяет судить о развитии французской промышленности при Кольбере - за исключением, пожалуй, судостроения, благодаря беспрецедентному подъему которого Франция вошла в тройку ведущих военно-морских держав и даже обогнала по количеству и тоннажу военных кораблей Англию: число военных кораблей выросло с 12 в 1660 г. до 194 в 1671 г., превосходство Англии на море восстановилось только в 1700-х годах. Это было очень важно и для успехов морской торговли: сильный военный флот был способен обеспечить надежное конвоирование, успешно бороться с корсарами, запереть свои колонии от иностранной контрабанды. О прочих отраслях производства можно лишь сказать, что данный развитию мануфактурной промышленности импульс был сильным и что общее число созданных тогда мануфактур вполне сопоставимо с тем же показателем за 60 предшествовавших лет.

Впрочем, этот импульс был очень неравномерно распределен во времени. Первые три года министерства Кольбера (1661-1664 гг.) почти целиком пошли на финансовое оздоровление: до его достижения корона не имела средств для инвестиций в крупные торговые компании, тогда как деятельность Палаты правосудия отпугивала от капиталовложений в торговлю и производство владельцев крупных денежных средств с финансистским прошлым. Положение изменилось в 1664-1665 гг., когда накопленные государством капиталы были вложены в две крупные компании общефранцузского масштаба, Ост-Индскую и Вест-Индскую (1664 г.), а эдикт об амнистии финансистам 1665 г. прекратил возбуждение новых дел в Палате правосудия.

Финансовая стабилизация привела к всплеску деловой активности, львиная доля новых мануфактур была основана в 1664-1668 гг., а сам Кольбер расценил промышленные успехи Франции столь оптимистично, что счел возможным перейти от умеренных тарифных ставок 1664 г. к радикальному тарифу 1667 г. Начавшаяся в 1672 г. война с Голландией, вскоре превратившаяся в войну с европейской коалицией, подвергла тяжелым испытаниям многие новосозданные торговые компании и мануфактуры, оставляя лишь жизнеспособные.

Война положилаконец кольберовской программе социальной перестройки. Кольбер прожил после этого еще 11 лет, но это был уже не уверенный в осуществимости своих планов и в силе своего влияния на государя реформатор, а уставший, измученный болезнями министр финансов, занятый рутинной и неблагодарной работой добывания денег на военные расходы. Умер он 6 сентября 1683 г.

Подводя итоги, попытаемся охарактеризовать особенности психологии Кольбера как реформатора. Прежде всего, это большой оптимизм. Кольбер пришел к власти, когда французский абсолютизм шел от успеха к успеху: одолев внутренних врагов в годы Фронды, он сумел затем победить и векового внешнего противника, Испанию. Казалось, что король может все, и не случайно 1660-е годы были временем появления многих проектов реформ налогообложения, подчас более радикальных, чем кольберовские.

Кольбера вдохновляло и чувство новых возможностей рациональной политики, которые должно было дать укрепившемуся административному аппарату точное, опирающееся на статистику познание мира, и он уделял очень много внимания налаживанию статистики.

Наконец, оптимизм укрепляла и вера в фактор времени. Кольбер верил, что в лице Людовика XIV он нашел для себя идеального монарха: король был молод, крепок, очень серьезно относился к своим обязанностям, у него было много лет впереди. Недаром Кольбер любил составлять долгосрочные плановые наметки: он верил, что время будет работать на его политику.

Но у этой веры была и оборотная сторона: имея в запасе время, можно было не спешить, ничего не форсировать, просто долго проводить определенную линию, пусть даже не очень заметно для общества. Неудивительно, что это облегчало Кольберу принятие решений об уступках и компромиссах, к чему он был склонен как всякий политик французского абсолютизма, тем более что как человек с большим практическим смыслом он никогда не увлекался слишком радикальными, резко порывавшими с традицией проектами.

Выдвигая планы "дальнего прицела", Кольбер старался начать их постепенное осуществление с каких-то конкретных мер, таких, как отмена полетты или хотя бы распущенные об этом слухи, чтобы сбить цены и тем легче произвести массовый выкуп должностей; как повышение возраста монашеских обетов, чтобы уменьшить возможности ухода в монастырь и постепенно сократить число монахов. Но это означало, что исполнение таких планов растягивалось во времени и ставилось в зависимость от последовательности правительственного курса. Вступление Франции в полосу затяжных войн сделало эту последовательность невозможной.

Война с Голландией в 1672 г. началась при той степени экономической подготовки к ней Франции, которую Кольбер считал далеко недостаточной. Он не был пацифистом, но имел свои долгосрочные плановые наметки, каких показателей должно достигнуть французское торговое судоходство прежде, чем Франция сможет позволить себе вступить в открытое столкновение с хозяевами мировой торговли. Выходило, что нужно ждать еще 12 лет. Король ждать так долго не захотел, его толкало к войне "общественное мнение" военного дворянства, обвинявшее Кольбера в том, что он сознательно старается отвлечь нацию от войны, чтобы, "ослабив мужество" французов, тем легче поработить их, почему он и заставляет "развивать мануфактуры и предаваться всяким прочим механическим ремеслам".

И это был далеко не единственный пример неприятия влиятельными силами французского общества реформаторской политики, сказавшегося и в прямой оппозиции, и в закулисном противодействии и саботаже. В частности, и поэтому опыт Кольбера является свидетельством не только реформаторских возможностей французского абсолютизма на вершине его могущества, но и ограниченности этих возможностей.