VIVOS VOCO: А. Цирульников, "Утечка мозгов" при Борисе Годунове

"Утечка мозгов" при Борисе Годунове

Анатолий Цирульников

Нынешнюю посылку пяти тысяч специалистов-россиян на учебу за границу, о чем во всеуслышание объявил Борис Николаевич, справедливо называют исторической. Уже отправлена первая партия, правда, неизвестно, кто поехал. Куда? А главное - зачем? Приходят на ум исторические параллели - от прорубленного окна до европейского комфорта в скроенном на отечественный манер особняке "нового русского". Нужда во всем: в новых морях и океанах и, конечно, в лоцманах. И где учиться, как не в заморских краях, известных своею трезвостью и практичностью? Тем более, перед глазами исторический пример. О нем, глядя лукаво на россиян анфас, как бы напоминает Борис Николаевич. Можно сказать, что теперешняя массовая посылка студентов за границу сродни реформам Петра I. Но я бы не спешил с заключением. Есть и другие аналогии...

На все болезни лекарства не напасешься

В начале семнадцатого столетия, во времена правления Бориса Годунова, верхний боярский слой уже не верил, что за пределами Руси живут люди "с песьими головами". Новый взгляд на иностранцев был подготовлен самой историей: книгами и иконописью Византии, чудом эпохи, творением рук иностранцев - великолепным ансамблем московского кремля, шумевшей в Москве на Яузе "немецкой слободой". Бояре, ходившие в послах к иностранным государям, рассказывали чудеса о благолепии и диковинах увиденных стран и городов. В русском войске служили немцы, поляки, литовские казаки, шотландцы, шведы...

Царствование Бориса Годунова явилось праздником для всех иностранцев, живших в России и имевших с ней торговые отношения. Борис ласкал и ублажал их, призывал на службу и щедро одаривал. Однако государево окружение, боярская дума относились к заморским искусникам недоверчиво, особенно к докторам. У русских имелись свои знатоки, начитавшиеся к тому времени средневековых книг типа Галена (Пергамского), в которых говорилось: "Чермная желчь видением жолта, вкушением же горька, черная желчь видением черна..." и тому подобное. Хотя от таких описаний человеческого естества в голове русского грамотника воцарялся еще больший сумбур, чем прежде, прошедший эту науку считался человеком ученым. И ему доверялось не только лечение высокородных россиян, но и испытание присылаемых в Москву иностранных специалистов.

Как свидетельствуют хроники, около 1600 года английская королева Елизавета, с которой Борис Годунов был в большой дружбе, прислала ему своего ученого доктора Виллиса. Его поручили дьяку Василию Щелканову, который взялся испытывать в знаниях англичанина и допрашивать с пристрастием таким образом: "Есть ли у тебя книги и какие? Как же это так, без книг-то лечить?" В ответ на объяснение специалиста, что книги отобрали на границе, но самая лучшая у него в голове, ученый дьяк поинтересовался: "А лекарства ты привез с собой?" "И лекарств я не привез, - отвечал английский доктор, - их приготовляют аптекаря, которые есть у вас; какая будет болезнь, такое лекарство прикажу сделать, а на все болезни лекарства не напасешься". И этот ответ не понравился дьяку Василию Щелканову, и он прямо заявил ученому иностранцу: "Как же без книг и лекарств болезнь узнаешь? По пульсу или по жидкостям в теле?" Короче, "срезал". В Москве Виллиса было приказано не задерживать: дескать, гнать не гоним, да и держать не хотим. Но стремление к учености в русском человеке было неудержимо. Годунов даже намеревался открыть университет. А другой государь, под именем Димитрий, - осуществить в России всеобщее начальное образование. И хотя многие просветительские начинания Годунова исполнены не были, одно, дерзкое, реализовали: отправили студентов за границу "для науки разных языков и грамот".

Как сообщает писатель-историк девятнадцатого века А.В. Арсеньев, восемнадцать человек из московского государства были отправлены учиться во Францию, к немцам в "Любку" и в Англию в 1601 - 1602 годах.

Но тут, как известно, в России наступили смутные времена. Самозванцы. И прочая. Про студентов забыли. Уже во времена царя Михаила Федоровича Романова, когда всё успокоилось и пришло в какой-то порядок, в посольском приказе вспомнили о посланных отроках.

Тут мы ненадолго прервем рассказ и тоже вспомним, что посылка наших на учебу за границу предпринималась впоследствии не раз. Но всегда в каких-нибудь чудных формах. В петровские времена учеба русских в Европе проходила тайно, под прикрытием Великого посольства с многочисленной свитой, выполнявшего дипломатическое поручение. В московских грамотах писалось, что царево намерение - "во Европе присмотреться... новым поведениям", на самом же деле учились математике, астрономии, механике, фортификации, много плавали. Известный волонтер посольства Петр Михайлов, как только попал за границу, принялся доучиваться артиллерии. Что касается "новых поведений", с ними, как свидетельствует историк Ключевский, было сложнее. После трехмесячного пребывания Петра и его сокурсников в Дерпте, в частном доме близ верфи, домовладелец составил некую опись повреждений, вызвавших у бюргера ужас: полы и стены были заплеваны, мебель поломана, занавеси оборваны, картины на стенах носили следы мишени для стрельбы, газоны в саду - будто маршировал полк в железных сапогах. Всех повреждений было насчитано на 350 фунтов стерлингов, или 5 тысяч рублей по петровскому курсу.

Финансовая сторона "заграничного учения" - вообще предмет особого интереса. В разных странах - разные государственные подходы. В России он отличался тем, что государство "заказывало музыку", но никогда за своих учеников не платило, перекладывая на иностранцев или собственное общество. А случалось, и подворовывало. История полна примеров.

Великий русский ученик Михайло Ломоносов, поехав с двумя товарищами учиться в Лейпциг, долго дожидался обещанной стипендии. Жил, как писал графу И.И. Шувалову, подобно Диогену, "с собаками в бочке". Российские стипендии вообще имеют привычку куда-то пропадать. Не знаю, куда кинутся "быстрые разумом невтоны" нашего времени. А вконец изголодавшийся Михайло напрасно искал свой кошт: оказалось, что в ведомостях числится два Ломоносовых - один в Германии, а другой в России.

Никифор Олферьев, сын Григорьев с товарыщи

Но вернемся к абитуриентам Бориса Годунова. О них за время многих царствований не было ни слуху ни духу. Отправленные посольским приказом запросы оставались без ответа. Тогда было велено снарядить посольство, чтобы разузнать на месте, в чем дело. И вот в Англию семнадцатого века отправляется посольство от нового русского государя, и в числе важнейших государственных вопросов, жалоб на поляков и шведов и так далее ставится вопрос о студентах. Но как ставится! Сама постановка вопроса заслуживает внимания. Во времен Годуновых минуло десять смутных лет. Целая историческая эпоха. Что с нашими студентами, где они теперь - неведомо. Умерли или живы? По своей ли воле остались или насильно удерживаемы? Надо все проверить. Изучить ситуацию. В те времена на красноречие и искусство своих послов в дипломатических переговорах полагались несильно и поэтому уже заранее, дома, обсуждали все случаи и затруднения, которые могли возникнуть при переговорах, составляли подробнейший посольский наказ. Что-то вроде альтернативных сценариев поведения: а если они скажут то, ты им это...

В составлении наказа участвовали все умнейшие головы боярской думы, каждое слово обсуждалось сообща и на каждый вопрос обдумывался ответ. Да и послы, зная, что за каждым их словом и шагом будут ревниво и зорко следить на родине, а за каждую ошибку карать, просили о наивозможнейшей подробности наказа, чтобы ничего не говорить от себя, но только на его основании. Даже его выражения становились для посла обязательными, так что он должен был выучить наизусть и зачитывать по памяти соответствующие места. Поэтому иностранцам с русским ученым человеком дискутировать было трудно: на всякие дипломатические ухищрения наш рубил по избранному и сбить с толку его было невозможно.

Если же вдруг, не дай Бог, случалось что-то непредвиденное, посол должен был немедленно писать в посольский приказ, прося инструкций. Для подобной дипломатической переписки у нас еще с шестнадцатого века, наряду с первопечатником Федоровым, существовало особое шифрованное письмо, именовавшееся "литтореею" или "затейною грамотою". Она представляла собой наивное переворачивание букв кверху ногами или набок и небольшое их видоизменение. Это, вообще говоря, было излишне, поскольку саму нашу "кириллицу" и в своем чистом, неисковерканном виде иностранцы воспринимали как шифр.

В таком тайном наказе мы находим продолжение истории со студентами. Вы не забыли, с какими? Перевернем букву с головы на ноги. Читаем: "До памяти Алексею Ивановичу да дьяку Алексею, - доводится до сведения посланных дипломатов, - во III году блаженныя памяти при царе и великом князе Борисе Федоровиче, всеа Русии, посланы из московского государства в аглинскую землю в Лундон, через верного человечка Ивана Ульянова (так перевели русское имя члена английской фактории в Москве Джона Мерика. - А.Ц.) для науки латынскому и аглинскому и иных разных немецких государств языков и грамоте Гришка Олферьев сын Григорьев с товарыщи..."

За давностью лет русские забыли даже имена посланных студентов: Никифора Григорьева именуют Гришкой и перепутывают число "товарыщей" - в Англию посылали четверых, а назад требуют шестерых. Но требуют в дипломатических выражениях. Вопрос щекотливый. Дело в том, что главной целью посольства было просить денег против польского короля и для внутренних нужд страны. Поэтому наказ предписывал послам говорить миролюбиво, упирать на давнюю дружбу с английской королевой, к которой сватался еще Иван Грозный. И если даже предположить, что студенты остались не своею охотою, а удерживаются на чужбине насильно, то в переговорах, строго-настрого указывал царский наказ, этого не показывать. А говорить: "А позадавнили они в аглинском государстве потому, что в московском государстве по грехам от злых людей была смута и нестроенье: а ныне по милости Божией и великаго государя нашего царскаго величества... московское государство строитца и вся добрая деется. И ныне они царскаго величества надобны".

То есть толково объясняется: у нас, понимаешь, была смута, нестроенье, а теперь хорошо, все строится, работа в московском государстве кипит и нашему царскому величеству очень нужны подданные, которые "будучи в науке, всему, для чего посланы, и изучены". Дело совершенно ясное. Надо только, чтобы английская королева (к тому времени - уже король) отдала наших ученых-специалистов послу Алексею Ивановичу да дьяку Алексею, а уж они их "возьмут с собою и поставят пред царским величеством".

Это указывалось на случай благоприятного исхода событий, но в царевой думе предусмотрели и затруднения. Например, чужеземцы могут сказать, "про которого, что умер, или сам, своею охотою поехал куды для науки в дальныя государства". Чудно! Ну умер, положим. Но как это "своею охотою" поехал куды для науки? Мало ли куды? На эти отговорки нашим надо было ответить: "Чтоб они дали тех, которые здеся, в аглинской земле", а в другие - "отписати, чтоб, всех их сыскав, которые живы, им (послам) отдати".

Ну хлопот англичанам!

В европейском сообществе

Представьте себе картину: Англия начала семнадцатого столетия. Старинный "Лундон", Темза, королевский дворец - все такое же, как сегодня. Парламент, обсуждение закона в три чтения - с тринадцатого века. Оксфордский университет - с двенадцатого. Знаменитые банки, мануфактуры, железные рельсы, по ним лошадь возит телегу - технический прогресс.

Уже целый век - ватерклозет (правда, большинство горожан еще выливают содержимое ночных горшков на улицу). Экзотические напитки из Нового Света, празднества, этикеты (новомодные учебники советуют молодым людям не плевать в тарелки, пользоваться носовым платком, известным с шестнадцатого века, а не рукавом). Происходит долгожданная встреча. С одной стороны, поджарые вежливые англичане в камзолах, париках и шляпах, с другой - невозмутимые наши, дородные ("В России, - сообщает иностранный дипломат того времени, - почитают брюхастых"), все в мехах, высоких боярских шапках. Мы даже видим, как вон тот англичанин косится на посла Алексея Ивановича: зачем ему шапка?

Протекает беседа в атмосфере дружбы и полного взаимопонимания. О чем? Хоть о сельском хозяйстве. Агроном семнадцатого века Томас Тассер:

Я превозношу огороженную округу,
И другая меня не привлекает.
Там, где все остается общим,
И поле, и пастбище, и луг,
Можешь стараться изо всех сил,
Но на поле у тебя будет, как у всех.
Скажите, где еще нужно так много работать
И при этом получать так мало прибыли?

Это не русским послам из семнадцатого века, а, по-моему, через века. В то время, куда отправлены наши студенты, представьте только: живут философ Френсис Бэкон, Шекспир, врач Уильям Гарвей, а если пошире, в европейском сообществе - Галилей, Кеплер, Сервантес. Великие географические открытия, новая картина мира, искусство и политика, допускающая свободу высказываний (правда, повсеместно жгут ведьм и воюют, и разбойничают), - есть чему поучиться...

Верните студентов!

Если не захотят, наказ предписывал тронуть чувствительную струну. Слезу вышибить. Говорить так: "А царскаму величеству тех подданных отцы и матери без пристани с великою докукаю об них бьют челом что с ними ся разлучили..." Если не подействует, принять решительный тон: "И царскаго величества им от них приказ имянной, что велено им взяти и привезти их в Москву. И мы вам о тех царскаго величества подданных говорим по приказу государя своего, и вам бы их единолично сыскав, всех нам отдати".

Вот так надо с иностранцами говорить. Чтобы чувствовали силу. Читатель может, однако, подумать, что государевы приказы, требования о возвращении учащейся молодежи на родину - явление чисто семнадцатого века. Это не совсем так. Например, в просвещенном девятнадцатом столетии женщин не допускали в отечественные институты. Когда они, и в их числе будущий знаменитый математик Софья Ковалевская, начали поступать в зарубежные университеты. Возникла проблема "утечки мозгов" в женском варианте. В этой связи русское правительство выпустило специальный циркуляр. Студентки обвинялись в "революционной пропаганде", и им предписывалось немедленно вернуться на родину не позднее 1 января 1874 года. Это так напугало девушек, что многие остались в Швейцарии, очевидно, для встречи с вождем мирового пролетариата.

Но могут сказать, разъяснялось в старинном царевом наказе, что они "сами отсюды ни которой не хочет в московское государство. И коли они сами не хотят, и их как неволить и в неволю отдавати? А хотя их ныне в неволю отдати, а вперед их не удержати".

На эти уже открытые отговорки иностранцев русским послам было велено держать такой ответ: "Говорити: те царскаго величества подданные природные - московского государства, а не иноземцы и веры крестьянская греческого закону: и отцы и матери у всех живы; а при царе Борисе посланы они для науки..." Чудится мне, что послам Алексею Ивановичу да дьяку Алексею эти переговоры уже в печенках. По памяти весь наказ зачитали. Все аргументы перебрали. Государство строится, отцы-матери плачут, студенты, подданные государя, выучены для науки - чего еще надобно? Прошу прощения у читателя, что перебиваю увлекательную годуновскую историю, одно оправдание - "для науки". Во имя ее мучаемся, переворачивая букву с боку на бок сколько столетий.

Воспоминания о будущем

Скоро или не скоро, близко или далеко, кажется, в первую светлую половину царствования Бориса Николаевича была отправлена в Голландию группа специалистов - изучать передовой опыт сельскохозяйственного образования. В эту компанию я попал по чистому недоразумению: тогдашний весьма уважаемый нами министр образования спутал сельскую школу, специалистом в которой автор в некотором роде является, с фермерской, проект создания которой предложили голландские коллеги. И немудрено не спутать - в России таковой сроду не было. Однако были специалисты. И вот едем мы по голландским круглым, как сыр, полям и видим некую машину. Ну я-то уже сказал, как сюда попал (каюсь, против соблазна не устоял), поэтому сижу, помалкиваю. А мой российский коллега, важный начальник Минсельхоза по данному профилю, громко так говорит: а! это то-то для того-то, у нас таких пруд пруди. Голландцам переводят. Приезжаем в учебный аграрный центр в Вагененген - ничего похожего. Но если главный специалист, бывает, дает промашку, чего ждать от простого?

В самом начале этого перспективного международного, межправительственного проекта, о котором уже давно забыли, приехали в Россию эксперты. Один по свиньям, другой по коровам, третий по овощам. Ну проехались мы на стареньком дребезжащем и лязгающем автобусе по российским дорогам в поисках фермера. Весна в разгаре, май - чудо, желтые одуванчики, деревушки, голландцы млеют от восторга. Приезжаем в опытное хозяйство одного из лучших сельскохозяйственных ПО. Эксперты пошли к своим свиньям и коровам, а один, тот, что по овощам, вылезает на картофельное поле и допытывается: а какой сорт? Какая глубина посева? А какое расстояние между грядками?

Стоят наши, из опытного хозяйства, целая ватага. Один говорит: "Чево?" Да вот, повторяет голландский эксперт по картошке, хотелось бы знать глубину посева... "Чево?" Переводчик объясняет: "Глубину спрашивают, на какую сеете". Наконец дошло. Специалист делает три шага вперед, встает на грядку и, разведя вот так руками, показывает голландцу глубину: "Во!".

О, это русское "Во!", наш запатентованный аршин, которым можно - не прав поэт - измерить Россию! Впрочем, не до конца. В наших путешествиях мы все-таки нашли фермера, толкового парня, который пользовался и другими измерительными приборами. Усовершенствовать их за границей ему, правда, не удалось: выжили "специалисты".

Ну почему у нас так? В старинной рукописи нет ответа. Буквы спутаны, идет какая-то тарабарщина. "Не справчиво, - написано чьей-то рукою на полях, - потому ж, что в списку в наказу выдрано в тетрадях". Зачем, милые, выдрали? Теперь неизвестно, чем история кончилась. Нет, известно...

И поехали куды для науки

Послы употребили все усилия, пустили в ход все средства: ласку, просьбу, угрозу, логику и секретные розыски, и даже намеки на разрыв, чтобы вырвать из-за границы годуновских студентов. Очень были они нужны тогда государству московскому. Известно, что государю была так чувствительна, обидна и даже непонятна потеря своих подданных, что попытка вернуть их повторилась еще через восемь лет. К тому времени студенты давно закончили заграничные университеты и стали, надо полагать, самостоятельными людьми. Стало быть, результаты первой в истории посылки русских на учебу за границу таковы. О посланных во Францию не известно ничего, пропали они или вернулись. Вероятнее, что пропали.

О посланных в Любек, к немцам, сохранилось известие 1606 года, в нем любецкие бургомистры с огорчением сообщают царю, что хотя посланных учеников упорно учили, поили, кормили, "а они непослушливы, поученья не слушали и ныне робята от нас побежали неведомо за што..." Нашли ли их, тоже неизвестно.

Что же касается Никифора Олферьева сына Григорьева да Софонко Кожухова со товарищи, то "подлинно ведомо", что они остались в Англии. В донесении царю дипломаты утверждают, что "задержаны неволею", один даже переменил веру "и неведомо по какой прелести в попы попал".

Предположение о "невольной задержке" русских в Англии представилось послам и царю наиболее вероятным. Хотя факт, что один из выпускников стал пастором, говорит о том, что если не все годуновские отроки, то некоторые действительно учились в Англии и, став на высоту европейского образования, не захотели возвращаться на родину, о которой уже и забыли.

Факт грустный, свидетельствующий о том, что родина в те далекие времена не очень тянула к себе закончивших европейские университеты.

Из этого не следует, что их не надо кончать. Много лет спустя, в середине девятнадцатого века, в начале удивительных шедших тогда реформ русской жизни несколько десятков молодых людей тоже были отправлены учиться за границу, и спустя время вспыхнуло созвездие имен: Менделеев, Мечников, Тимирязев, Ключевский...

Это не вопрос, надо или не надо учиться за границей. Конечно, надо - и за границей, и на необъятной родине. Но важно, видимо, не только устремление едущих, но намерение оставшихся. Чего они ожидают от тех, кто выучился, в строящемся государстве? С чем встретят? Как отнесутся к ученым людям? Будет ли эта встреча востребована, желанна или плюнут и уедут куды в дальние государства?

P.S. Из всех посланных за границу в годуновские времена молодых людей вернулся только один, как глухо говорят некоторые источники, да и то неизвестно, который. Утверждают, что именем Димитрий. А другие рассеялись по Европе...