VIVOS VOCO: "...ОТПУСТИЛ Я ВЕЧНО НА ВОЛЮ..."

"Hаполеон вторгся в Россию, и тогда-то народ русский впервые ощутил свою силу; тогда-то пробудилось во всех сердцах чувство независимости, сперва политической, а впоследствии и народной", - вспоминал декабрист А.А. Бестужев. Патриотический подъем 1812 года охватил все тогдашнее русское общество, но в различных слоях он был разным и водораздел не всегда пролегал по сословно-классовому признаку.

Были крепостные крестьяне, которые, как записал в свой походный дневник в июле 1812 года будущий декабрист капитан лейб-гвардии Финляндского полка А.Г. Огарев, "запалив избы, овины, идут от Витебска за нами. Иные, схоронив, что можно, идут в леса". Но были и другие-богатые крестьяне-торговцы в Москве, наживавшиеся на патриотизме в августе - сентябре, втридорога продавая оружие, форму, лошадей ополченцам, спешившим на помощь русской армии.

Было немало низших священнослужителей вроде безвестного дьячка из Смоленской губернии, возглавившего партизанский отряд и взявшего, по словам Л. Толстого, "в месяц несколько сот пленных". Этот дьячок мученически погиб в огне избы, предпочтя самосожжение французскому плену. Отражением героического участия русского духовенства в Отечественной войне стал наградной медный крест с надписью "1812 год". Но были среди духовенства и изменники родины. Архиепископ могилевский Варлаам не только сам перешел на сторону иноземных захватчиков, но и привел к присяге на верность Наполеону некоторых дворян, купцов и чиновников своей епархии, за что после изгнания французов был судим синодом, лишен сана и насильственно заточен в монастырь "на хлеб и воду пожизненно".

Преподаватели Московского университета на своем собрании приняли решение передать в фонд ополчения полугодовое жалованье (более 6 тысяч рублей): московские актеры собрали по подписке 12 тысяч рублей. Многие студенты университета бросали учебу и записывались в ополчение (среди них был А. С. Грибоедов). И все же французы, заняв Москву, нашли десятка два коллаборационистов (преимущественно из числа русских и иностранных купцов), которые добровольно вошли в "муниципалитет" и пытались наладить в городе гражданскую жизнь.

Похожие "муниципалитеты" были созданы из предателей и в других временно оккупированных городах - Смоленске, Минске (там "муниципалитет" даже выпускал газету), Витебске, Могилеве. Молодой офицер Александр Чичерин, войдя с полком после отступления неприятеля в одну из губерний, с удивлением отметил в своем дневнике, что "жители этой губернии не разорены. Они добровольно все предоставили французам, устроили для них магазины фуража и продовольствия и большею частью сохранили свои дома и скот". Причина была в том, писал далее Чичерин, что "жадные и корыстные помещики остались в своих владениях, чтобы избежать полного разорения, и, волей-неволей содействуя замыслам неприятеля, открыли ему свои амбары; проливая неискренние слезы и рассуждая о патриотизме, они верности отечеству предпочли удовлетворение своего корыстолюбия".

Патриотизм 1812 года отнюдь не представлял собой "единый поток", как это стараются изобразить сегодня некоторые историки и писатели. Власти пуще всего боялись подлинно народного, демократического патриотизма. Эти настроения верхов точно отразил в своем дневнике сэр Роберт Вильсон, военный представитель Великобритании при штабе русской армии: "Не одного только внешнего неприятеля опасаться должно; может быть, теперь он для России самый безопаснейший. Нашествие неприятеля произвело сильное крестьянское сословие, познавшее силу свою и получившее такое ожесточение в характере, что может сделаться опасным". Генерал-губернаторам пограничных с занятой Наполеоном территорий России поступил секретный приказ: не давать крестьянам оружия, а тех, кто уже вооружился, - разоружагь.

Официальная пропаганда пыталась направить народный патриотический подъем в сторону французофобии и шпиономании. После оставления Смоленска и особенно после пожара Москвы "казенные" патриоты ополчились не только против Наполеона, но и против всего французского. Один из современников отмечал: "Все французское преследовалось, на улицах становилось опасно говорить по-французски". Из Петербурга выслали французскую труппу, театр закрыли...

А русский мужик - солдат, ополченец и партизан - в это время воевал, нанося ощутимый урон захватчикам. Генерал П. И. Багратион незадолго до Бородинского сражения писал в Москву: "Смоленская губерния весьма хорошо показывает патриотизм; мужики здешние бьют французов... где только попадаются в малых командах... страх как злы на неприятеля для того, что церкви грабит и деревни жжет".

Одну из основных причин разгрома французской армии буржуазные историки видят в том, что Наполеон не стал отменять в России крепостное право. В противном случае, утверждают эти авторы, не было бы ни народного патриотического подъема, ни ополченцев, ни партизан. При этом они ссылаются на высказывание самого Наполеона в 1817 году: "Я провозгласил бы свободу всех крепостных в России и уничтожил бы крепостнические права и привилегии дворянства. Это создало бы мне массу приверженцев".

Как же обстояло дело в действительности? Небольшой эксперимент с отменой крепостного права в марионеточном Великом княжестве Литовском (Литва и часть Белоруссии) Наполеон провел II июля 1812 года - крепостным была объявлена "воля", хотя вся земля осталась у польско-литовских помещиков. Крестьяне не поверили в столь куцую волю, пошли слухи, что помещики утаили подлинный указ Наполеона о "полной воле" (с землей). Начались нападения крестьян на помещичьи усадьбы. Их владельцы бросились под защиту французской оккупационной администрации. Классовая борьба переплелась с национально-патриотической.

Видя, что с "волей" ничего не получается, а крестьяне громят как помещиков, так и команды фуражиров, Наполеон распорядился приостановить указ о "воле" До окончания военных действий. Его маршал Даву на собрании дворян Могилевской губернии 25 июля 1812 года выразился еще более определенно: "Крестьяне по-прежнему останутся в повиновении помещикам своим..." Оказавшись перед выбором-помещики или крепостные, - Наполеон явно предпочел поддержку первых. В начале августа 1812 года специальные французские команды начали вылавливать бежавших в отдаленные хутора и фольварки помещиков. "...Им отдают опять в управление крестьян, и, таким образом, задобренные пленники обещают нам, что если они будут охраняемы от мародеров, то и мы... будем получать от них муку, вино, скот и фураж", - писал впоследствии один из участников таких экспедиций.

Еще за год до вторжения в Россию, в июне 1811 года, Наполеон в доверительной беседе с А. Коленкуром открыл свою политическую карту, которую он собирался разыграть с Александром I. "Он говорил, - писал Коленкур в своих мемуарах, - о русских помещиках, которые (если начнется война) испугаются за свои поместья и заставят императора Александра, после удачной для нас битвы, подписать мир". Судя по всему, Наполеон и не собирался освобождать русских крестьян.

Впрочем, даже в армии Наполеона все разговоры о "воле" воспринимались в 1812 году как лживая пропаганда. Служивший Наполеону голландский генерал Дедем де Гельдер позднее вспоминал: "Я полагаю, что император мог бы возбудить восстание в русских губерниях, если бы он хотел дать волю народу... но Наполеон был уже в то время не генерал Бонапарт, командовавший республиканскими войсками. Для него было слишком важно упрочить монархизм во Франции, и ему трудно было проповедовспъ революцию в России".

Разительный контраст с ухищрениями наполеоновской пропаганды, пытавшейся представить Наполеона этаким "Робеспьером на коне" ("Я - французская революция", - говаривал император), а его захватнический поход на Россию - чуть ли не освободительной миссией, составляют впервые публикуемые здесь документы.

Главнокомандующий Михаил Илларионович Кутузов и командующий Второй армией Петр Иеаиович Багратион, отнюдь не придерживаясь революционных взглядов, в годину тягчайших испытаний, выпавших на долю России, приходят к одному и тему же решению - дать "вечную волю" некоторым своим крепостным. Причем делают они это в экстремальной обстановке: М. И. Кутузов подает прошение Александру I перед отъездом из Петербурга в действующую армию, П. И. Багратион диктует завещание перед смертью.

Жизнь и полководческая деятельность М. И. Кутузова и П. И. Багратиона отражены во многих исследованиях и сборниках документов. Однако главное внимание, как правило, уделяется анализу военного искусства замечательных русских полководцев. Авторы мало пишут о них как о людях своей эпохи. В частности, нам почти ничего не известно о том, как они относились к жгучему вопросу российской действительности начала XIX века - крепостному праву. Публикуемые документы проливают свет на эту важную проблему.

В. Сироткин, доктор исторических наук.