О ПРЕЛЕСТИ "ЭЛЕГАНТНОЙ ЖИЗНИ"
В. Мильчина
Анна Мартен-Фюжье - филолог-"расстрига". Получив высшее образование по специальности "филология", она "переквалифицировалась" в историка и выпустила ряд книг по истории частной жизни XIX века: "Место горничных, женская прислуга в Париже в 1900 году" (1979), "Буржуазка, женщина во времена Поля Бурже" (1983), "Частная жизнь Луи-Филиппа и его семьи" (1992) и др.
Ее книга, глава из которой прелагается вниманию читателей "НЛО", называется "Элегантная жизнь, или Как возник "весь Париж". 1815-1848" [1]. Это - описание французской светской жизни в синхронии и диахронии. Синхрония - элементы, из которых состояла светская жизнь (социальные институты и соответствующие им пространства): двор, салоны, балы, приемы, академические и парламентские заседания, театры, концерты, "кружки", кафе, игорные дома, панорамы и проч. (выбор главы для перевода объясняется тем, что салон из всех этих типов пространства - самое чистое воплощение "светскости").
Диахрония - эволюция понятия "свет" от эпохи Реставрации (1814-1830), когда светское отождествлялось с придворным, а принадлежащими к "хорошему" обществу считались люди, принятые при дворе, до конца Июльской монархии, когда критерием светскости стали элегантность и роскошь, и двору для того, чтобы завоевать себе место в жизни "всего Парижа", то есть Парижа светского, пришлось доказывать, что он достаточно злегантен и "общежителен" (в том смысле, в каком это понятие употребляли во времена Пушкина, - "легок в общении, обходителен, уживчив, уступчив").
Почему эта книга представляется мне очень важной для тех, кто занимается XIX веком вообще и его литературой в частности? Не только потому, что по выбору эпохи исследования она - приятное (для тех, кто интересуется Реставрацией и Июльской монархией) исключение. Как признают сами французы, этим двум эпохам XIX века во французской исторической науке "не повезло": расположенные между двумя периодами, вызывающими острый и непреходящий интерес исследователей, - Французской революцией 1789-1794 гг. и Третьей Республикой, - они оказались как бы на периферии исследовательского интереса. Революция для французов значит так много, что в период празднования ее 200-летия министерство культуры Франции получило название "Министерство культуры и подготовки к празднованию двухсотлетия"; Третьей республике современная Франция обязана некоторыми своими установлениями (в частности, некоторыми принципами школьного образования), понятно поэтому, что Революции (вкупе с примыкающей к ней Первой империей) и Третьей республике посвящено в современной французской науке очень много работ от самых общих, энциклопедических, до самых частных (типа "Школьные учителя - выходцы из провинций в парижских школах при Третьей республике").
Реставрация же и Июльская монархия оказались в некотором небрежении. Не то чтобы о них вовсе не писали: множество библиографических ссылок, сопутствующих исследованию Мартен-Фюжье, опровергает такое предположение, но работы эти в большинстве своем или не новы и датируются 20 - 30-ми годами нашего столетия, или посвящены частностям (впрочем, чрезвычайно интересным; см. хотя бы книгу Ж.Буланже "От вальса до танго, светский танец от Первой империи до наших дней", выпущенную, впрочем, тоже достаточно давно - в 1920 году [2]), или остаются в пределах истории описательной, сугубо фактографической. Книга же Мартен-Фюжье представляется мне (и в этом вторая, гораздо более важная причина, по которой она заслуживает самого внимательного прочтения) работой, где пропорция между вниманием к фактам и умением их интерпретировать едва ли не идеальна (на мой, разумеется, вкус).
Продолжая традиции немецкого социолога Н.Элиаса [3] описавшего придворное общество "классического века" Людовика XIV как систему, Мартен-Фюжье задается целью описать такую же систему применительно к первой половине XIX века, исследовать ее "sociabilite" (трудно переводимое понятие, означающее формы, в которых протекает в ту или иную эпоху жизнь в обществе) [4]. Исследовательнице, безусловно, не составило бы труда и применить к описываемому материалу семиотические термины, и не раз сослаться на теорию и историю ментальностей, причем ссылки эти бьли бы даже достаточно органичны, ибо Мартен-Фюжье в самом деле исследует символическое значение бытовых предметов и обыкновений (см., например, в публикуемой главе рассуждения о знаковости местожительства французских светских людей), "мыслительные структуры", неписаные нормы поведения, клише и пристрастия эпохи. Но, впитав эти завоевания современной науки, автор "Элегантной жизни" не считает необходимым постоянно экспонировать их, то и дело заявлять о своей принадлежности к некоей школе; каким бы то ни было манифестам в ее книге места нет.
Зато она охотно употребляет и комментирует "термины" действительно необходимые, диктуемые не научной модой, но самим содержанием книги, принадлежащие описываемой культуре: "утро" и "вечер", Бульвар и полусвет, "pariottes" - собрания, где молодые адвокаты упражняются в красноречии (в прямом значении это слово означает "говорильня"), и "lorettes" (девицы легкого поведения, изобиловавшие в новом квартале подле церкви Нотр-Дам-де-Лорет).
Вообще принцип, на котором построена "Элегантная жизнь", - восхождение от конкретного, частного случая к общим тенденциям эпохи. Так, с цитаты из воспоминаний графини де Буань начинается публикуемая глава, и точно так же - довольно неожиданно - начинается вся книга: "В начале 1830 года в Париже стоял страшный холод. Сена покрылась льдом. На площади Людовика XV, ныне площади Согласия, устраивались катания на санях. А на элегантнейших балах зябкие юные красавицы - неслыханное диво! - сменили декольтированные платья на закрытые. <...> Необыкновенный мороз подвигнул аристократов на необыкновенное же филантропическое предприятие - бал в пользу неимущих", - и далее Мартен-Фюжье подробно описывает этот бал, состоявшийся в Опере 15 февраля 1830 года, то есть за полгода до Июльской революции, анализирует предшествовавшие ему сложные интриги (кого приглашать: только чистокровных аристократок или аристократок вместе с женами банкиров и крупных промышленников?), раскрывает его символическое значение (в светском пространстве сосуществовали здесь разные элиты: элита старая, аристократическая, и новая, завоевывающая себе право на место в свете не знатностью, но элегантностью и богатством) и даже упоминает его последующую искаженную интерпретацию: Карл Х на бале не был, герцог же Орлеанский (которому через полгода предстояло заменить кузена на французском престоле, но в феврале 1830 года ни тот, ни другой об этом не подозревали) принял в нем деятельное участие, и тем не менее после Июльской революции бал этот стал ностальгически восприниматься как прекраснейшее из свершений истинно дворянского, истинно светского царствования Карла X.
Таким образом во "Введении" задается тон всей книге, автор которой, уделяя преимущественное внимание всяким мелочам: сколько денег истрачено на бал, кто был в каком костюме, кто с кем в дальнем или ближнем родстве и проч., показывает, как "прорастает" из этих мелочей главная тема исследования - завоевание неаристократическими элитами (людьми, которые славны не происхождением, но умом, элегантностью, богатством, энергичностью, изворотливостью и проч.) места в светском обществе, расширение светского пространства и включение в него пространства "Бульвара": в географическом смысле совершенно определенной улицы - Итальянского бульвара, а в смысле символическом - улицы, которая демонстрирует новый стиль общения, присущий светским людям Июльской монархии - денди, "людям подчас самого разного происхождения, но совершенно одинаковых вкусов, знающим друг друга, говорящим на одном языке и объединенным привычкой видеться каждый вечер" на Бульваре (р. 325).
Скрытый сюжет книги состоит именно в этом - в демонстрации того, как новая светскость проникает внутрь старой на самых разных уровнях: начиная с танцев ("Потрясающий успех польки <в 1843-1844 годах> показывает, что вкус хорошего общества в отношении развлечений переменился. Теперь оно предпочитает кадрилям или контрдансам - танцам групповым - танцы парные, более индивидуализированные. Оно предпочитает также более быстрые ритмы. Великосветский вкус сближается с народным, поскольку полька входит в моду одновременно в высшем и низшем слоях общества. Танцуя польку, высший свет забавляется так, как забавляются в простонародье.<...> Полька - один из знаков порчи большого света Бульваром" - р. 133) и кончая политической жизнью:
"Не все салоны были политическими, но зато можно утверждать, что всякое парламентское "собрание" и, шире, всякая группа людей с общими политическими симпатиями тяготели к образованию светского пространства. <...> Все крупные политические лидеры при Июльской монархии имели салоны и принимали в них своих сторонников. Гизо чувствовал себя по-хозяйски в салоне княгини Ливен, разделенном надвое: с одной стороны располагался "большой" салон, центром которого была восседавшая на канапе княгиня, с другой - "малый кружок"около камина, где Гизо беседовал с пятью-шестью гостями, дипломатами или депутатами. Значит ли это, что политика вершилась в салонах? Вернее будет сказать, что резкой границы между политической деятельностью, дебатами в палатах и салонами не существовало. Так называемые "политические салоны" лишь продолжали политическую игру, которая совершалась в течение дня" (р.228).
Больше того, у этого вторжения новых социальных сил в светскую жизнь имелась специальная "философская база": теория способностей, которую развивал Франсуа Гизо, историк, политик, фактический глава французского правительства в 1840-1848 гг. и философ-"доктринер". Эта теория признавала за даровитыми представителями средних классов право участвовать в управлении государством и таким образом входить в политическую элиту страны; точно так же, пишет Мартен-Фюжье, денди, наделенный способностью быть элегантным, завоевывает себе репутацию и положение в свете исключительно благодаря своим "светским" талантам, не будучи более никем: ни политиком, ни промышленником, ни художником (р.356).
Конечно, движение "в свет" совершается не у всех с равной легкостью, и элита "прирожденная" склонна насмехаться над выскочками, которые вторгаются в сферы, прежде для них решительно недоступные, например, над депутатами на королевских балах во дворце Тюильри : "триста самых уродливых людей Франции <...> грязных и непричесанных <...> пихаются локтями и лягаются, точь-в-точь как в палате" (р. 71- 72; слова в кавычках принадлежат Дельфине де Жирарден) или над обыкновением тех же депутатов посещать всех министров в один вечер, чтобы, по утверждению газеты "Сьекль","не извести за неделю больше одной пары перчаток, одного белого галстука и одного жабо; ради этой экономии у всех министров был один и тот же приемный день" (р.224). Но, как бы ни протестовали истинные аристократы, светскость постепенно становится все более "демократической", и противиться этому бесполезно.
За восемнадцать лет правления Луи-Филиппа смысл понятия "свет" решительно меняется:
во-первых, теперь главным критерием светскости становится роскошь, и выскочка может сделаться светским человеком при условии, что потратит очень много денег;
во-вторых, залогом светскости становится известность, проистекающая из самых разных источников, среди которых и знатность, и артистический талант, и умение завязывать галстук или носить трость;
в-третьих, "свет присваивает себе культурную функцию: рафинирование (в буквальном смысле слова) нравов. Соблазнительно упомянуть здесь, что Жокей-клуб родился из общества, созданного для улучшения конской породы, и прибавить, не без оттенка пародийности, что свет становится обществом для улучшения французской расы. Иными словами, свет сознает себя авангардом цивилизации. Ради выполнения этой миссии он строго следит за соблюдением условленных приличий и хороших манер, он наблюдает за политической жизнью, предписывает элегантность в одежде и, главное, подает пример в пропаганде творений острого ума. Поэтому он покровительствует искусствам - артистам, писателям, музыкантам, художникам, певцам" (р.393- 394).
Таким образом, если в эпоху Реставрации знаменитой актрисе мадемуазель Жорж отказали в приглашении на "бал в пользу неимущих", то образ света, создаваемый журналистами времен Июльской монархии, уравнивает герцогинь и актрис; все они становятся героинями света, который "начинает приближаться к тому, что Оффенбах вскоре назовет „парижской жизнью"" (р.375). Отзвуки этого понимания света Мартен-Фюжье находит в романе М.Пруста "В поисках утраченного времени", одной из ведущих тем которого как раз и являются взаимоотношения разных элит: аристократии в собственном смысле слова и аристократии таланта.
Это постоянно изменяющееся взаимоотношение и есть то движение истории, какое автор "Элегантной жизни" выводит из сообщаемых фактов, подробностей, которых в книге - и в публикуемой главе - великое множество.
На первый взгляд многие из этих фактов можно счесть лишними, особенно для русского читателя, которому, кажется, совершенно не обязательно знать, что, например, "старший брат Габриэля Делессера Бенжамен, промышленник и основатель Сберегательной кассы, в 1824 году приобрел у дельца Этьена Терно-Руссо особняк Юзеса на улице Монмартр, построенный в 1768 году архитектором Леду", а "после смерти Бенжамена его получил в наследство третий брат, Франсуа" (впрочем, и среднему французскому читателю все эти имена говорят сегодня не слишком много).
Но в этом обилии имен, названий улиц, номеров домов, бытовых мелочей есть, мне думается, особый смысл: пусть мы не знаем, в каком году родился и чем занимался кто-то из названных аристократов или буржуа, но соединение их всех вместе на странице книги создает ощущение тесноты, замкнутости света (все друг другу с какой-нибудь стороны да родня) и позволяет даже отчасти понять, что испытывал попадающий в эту среду чужак - смущение, страх перед этим сложным миром, чьи законы неясны, а внутренние переплетения запутанны.
Главный источник Мартен-Фюжье - это внимательно прочитанные мемуары и пресса 1820-1840-х годов, а также Бальзак - величайший "социолог" Франции первой половины XIX века, чей "Трактат об элегантной жизни" (1830) не только дал заглавие книге, но и во многом способствовал пониманию исследовательницей эволюции светской жизни ("выскочка", мечтавший на равных вращаться в свете, Бальзак посвятил весь свой трактат обоснованию мысли, что главное - не то, где и кем ты родился, а как ты умеешь себя держать и способен ли войти, за неимением аристократического происхождения, в новую аристократию - "аристократию таланта"). Среди мемуаристов и хроникеров у Мартен-Фюжье есть явные "любимцы", сформировавшие ее понимание исследуемой эпохи в большей степени, чем другие, прежде всего - автор "Парижских писем" Дельфина де Жирарден и мемуарист Шарль де Ремюза (сходным образом в России ни одному серьезному исследователю дворянского быта не пройти мимо статей и записных книжек П.А. Вяземского и не миновать его влияния).
Впрочем, как бы охотно и широко ни цитировала Мартен-Фюжье мемуары и газеты, она не идет на поводу у цитат. Тексты ушедшей эпохи прочитаны в "Элегантной жизни" взглядом современным, жестким, умеющим отбирать необходимое, экспонировать выразительное, использовать характерное и "работающее" на общую идею. Однако кончается книга так же, как началась, - словами, сказанными в XIX веке по поводу одного совершенно конкретного события, смерти короля-изгнанника Карла X, о которой пишет в одном из своих "писем" 1836 г. Дельфина де Жирарден:
"Прежде государственный корабль был великолепным судном, плывшим вперед по воле прихотливых ветров, и мы, любящие лишь искусства и удовольствия, сожалеем об этом прекрасном корабле и старом монархе ушедших времен, ибо он уносит с собою наши воспоминания, ибо никто не умел лучше его произносить милостивые слова и делать щедрые подарки, ибо он был король до мозга костей - что в его положении уже немало, - ибо, наконец, он, как говорят в театре, действовал по традиции, а теперь эта традиция покидает нас вместе с ним" (р.395).
Анна Мартен-Фюжье, "Светская жизнь и салоны"
Литература
1. Martin-Fugier Аnnе. La vie elegante, ou la formation du Tout-Paris. 1815-1848. Paris: Fayard, 1990 (Points, Histoire).
2. Boulenger J. De la valse au tango, la danse mondaine du premier Empire a nos jours. P., 1920.
3. См.: Ellas N. La Societe de la Cour. P., 1985.
4. См.: Agulhon M. Le cercle dans la France bourgeoise, 1810-1848: Etude d'une mutation de sociabilite. P., 1988.
 Март 2000 |