VIVOS VOCO: Д. Дилкс, "ЧЕРЧИЛЛЬ, ИДЕН И СТАЛИН: ШТРИХИ К ПОЛИТИЧЕСКИМ ПОРТРЕТАМ"

Весной 1942 г. у главнокомандующего британскими войсками на Ближнем Востоке генерала К. Окинлека произошла стычка с Черчиллем по вопросу о наступлении в Северной Африке. Военачальника задел тон и весь стиль общения премьер-министра, и он был весьма раздражен. Генерал Г. Исмей, восхищавшийся Черчиллем, но вполне способный относиться к нему критически, писал Окинлеку по поводу случившегося:

"Нельзя судить премьер-министра, исходя из обычных критериев. Он совершенно не похож на тех, кого Вы или я встречали прежде. Он весь соткан из противоречий... то кроток, как ангел, то впадает в страшный гнев. Когда он не спит крепко, то это вулкан. Полумеры не в его характере. Он дитя природы, изменчивое, как апрельский день" [1].

Дело было не только в темпераменте. Положение Черчилля отличалось от положения какого-либо другого премьер-министра, поскольку он в течение пяти лет занимал также пост министра обороны, и отнюдь не формально. Подобно тому как Исмей служил связующим звеном между кабинетом и Комитетом начальников штабов в служебной сфере, Черчилль был таковым в сфере политики. Жизненно важные вопросы - особенно в первые дни войны - чаще решались Комитетом по обороне, где Черчилль имел решающее влияние, нежели военным кабинетом. Важность контроля над этими органами была всегда очевидна для Черчилля. Отсюда и его отказ освободить пост министра обороны в тяжелые дни февраля 1942 г. Он хорошо разбирался в военных вопросах. Черчилль побывал на высших должностях почти во всех важнейших сферах деятельности - в качестве министра внутренних дел, канцлера казначейства, дважды -первого лорда адмиралтейства, военного министра и министра ВВС.

В наше время Идена обычно изображают фигурой второго или даже третьего плана. Его личность еще получит справедливую оценку, не в последнюю очередь благодаря деятельности во время войны. Не вызывает сомнений его близость к Черчиллю. равно как и готовность спорить с ним. Премьер-министр любил повторять перефразированное латинское выражение: "Их мало, но они преданны". Расхождения между Черчиллем и Иденом были немногочисленными, но существенными. Видимо, наиболее жаркие споры (если не сказать больше) вызывал вопрос о де Голле и его месте в послевоенной Франции. Впрочем, это не значит, что Черчилль относился к числу людей которым разногласия мешают в дружбе. Некоторые острые ситуации, как считал. премьер, оказывались полезной встряской.

В сентябре 1940 г., когда Иден все еще пребывал в министерстве обороны, Черчилль ожидал, что тот станет лидером консервативной партии. Следует напомнить, что сам Черчилль этого поста тогда не добивался. "В эту войну мы будем работать вместе" [2]. Меньше двух лет спустя Черчилль советовал королю Георгу VI в случае его, Черчилля, смерти назначить на пост премьер-министра Идена как самого способного из членов правительства. В свою очередь король, справедливо считая Идена во многих отношениях правой рукой Черчилля, полагал, что последнему не стоит отпускать Идена в Индию в качестве вице-короля [3]. Иден также серьезно интересовался военными делами и имел подходящую боевую репутацию, что обеспечивало ему расположение Черчилля. "Вы моя военная машина, - сказал однажды премьер-министр Идену. - Брук [4], Портал [5], Вы и Дик [6] - мне просто некем было бы заменить вас". И уже после разгрома Германии: "Все это время Вы были моей опорой" [7].

Короче говоря, Иден был ближе Черчиллю, чем многие другие министры, входившие в состав военного кабинета - Эттли, Бевин или Андерсон, но, возможно, не ближе, чем Бивербрук. Несмотря на это, он появлялся на сцене лишь от случая к случаю. Обычно Черчилль думал, что он и Иден инстинктивно придерживаются одного и того же мнения по широкому кругу вопросов, и если их разделяли тысячи миль и они посылали друг другу пачки телеграмм, то рано или поздно пришли бы к общему выводу и без консультаций. Иден относился к числу людей, с которыми Черчиллю было "приятно пообедать", чего нельзя было сказать о большинстве других членов военного кабинета. Он жил на пределе возможностей; обладал молниеносной реакцией. Во многих своих проявлениях, осознанных и неосознанных, был мягок, но не изнежен, обладал блестящей мимикой, искусством рассказчика и способностями к языкам. Для Черчилля весьма характерно, что до 1954 г. он не знал, что Иден с отличием окончил факультет восточных языков в Оксфорде и мог без конца цитировать персидских поэтов. Последний, впрочем, не любил хвалиться этим даже в кругу людей, с которыми был тесно связан в течение почти двух десятилетий [8]

Один из лидеров лейбористов, входивший в состав военного кабинета, говорил, что отношения премьера с руководителем Форин офис похожи на отношения отца с сыном. Тем не менее Иден смело возражал Черчиллю, несмотря на разницу в возрасте. Он делал примерно то же, что и Алан Брук в военной сфере. Время от времени их споры затрагивали широкий спектр вопросов внешней политики. Чаще же обсуждались более конкретные проблемы.

Для Идена при его занятости долгие дебаты бывали весьма обременительны, так что он высоко ценил диалог, но старался не тратить на него слишком много времени и видел в нем прежде всего средство прийти к согласию. Для Черчилля же это было увлечением, почти развлечением. Летом 1942 г., например, Иден больше половины дня спорил с премьером, возражая против желания Черчилля немедленно отправиться на Ближний Восток. Тот уступил, проворчав: "По-вашему, я должен уподобиться трупной мухе, жужжащей над большой коровьей лепешкой!". Но ненадолго. Он прибыл в Каир четырьмя неделями позже, следствием чего стало отстранение Окинлека от должности [9].

Будучи военным министром и министром иностранных дел, Иден побывал в Анкаре, дважды - в Вашингтоне и Квебеке, трижды - в Афинах и Москве, четырежды - в Каире. Он участвовал в конференциях в Тегеране, Ялте, Сан-Франциско и Потсдаме, вместе с госсекретарем США Корделом Хэллом присутствовал на встрече министров иностранных дел в Москве осенью 1943 г., в ходе которой Великобритания и США пришли к большему взаимопониманию по вопросам послевоенного устройства, чем то имело место позже. В течение пяти лет Иден работал в Комитете по делам обороны, четыре с половиной года - министром иностранных дел. Почти три года он возглавлял палату общин после того, как закатилась звезда Криппса. Из министров только Черчилль нес большую нагрузку. Во всяком случае, дела в палате общин, где проявились миротворческие таланты Идена, и работа в министерстве иностранных дел изматывали его чрезвычайно [10]. В 1944 г. он признался, что страшно устал и потому хотел бы избавиться от одной из обязанностей. Обстоятельства, однако, сложились так, что ему до конца пришлось тянуть оба воза.

"Во время войны, - писал Иден, - дипломатия является двойником стратегии" [11]. Никакой министр иностранных дел не может сделать более, чем лишь небольшую долю работы всего министерства. Иден не спешил передавать кому-то часть своих полномочий. То, что система относительно неплохо работала в такой тяжелой обстановке, какая имела место в 1940-1945 гг., было заслугой заместителя министра иностранных дел сэра Александра Кадогана. Несмотря на свою близость к Черчиллю, которую он никогда и не пытался скрывать, а также ответственность за политику британского правительства в 1938-1939 гг., Кадоган с давних пор пользовался уважением Идена. Он был компетентным, а также хладнокровным человеком, в чем ему, видимо, помогало то, что время от времени он отводил душу, делая едкие замечания в своем дневнике. Черчилль доверял ему. "Я благодарю Бога за то, что он послал мне Вас", - неожиданно признался премьер-министр Кадогану, когда тот серьезно помог ему при составлении Атлантической хартии летом 1941 г. "Свою работу во время этой войны Вы выполнили блестяще", - резюмировал глава кабинета в августе 1945 г. [12] Тот факт, что почти сразу после возвращения Идена в Форин офис последний смог отбыть на Ближний Восток на два месяца, говорит сам за себя. В данный период деятельность министерства иностранных дел направлялась Кадоганом, который консультировался с парламентским заместителем Р.А. Батлером, а по особо важным вопросам - с самим Черчиллем.

Черчилль благоволил к отдельным дипломатам, восхищался ими и даже числил среди своих друзей. К самому министерству иностранных дел он испытывал меньше почтения, полагая, что оно слишком ориентировано на интересы других стран и потому сверх меры склонно идти на уступки. Это мнение не изменилось и во время его последнего пребывания у власти в 1951-1955 гг. [13] Черчилль очень серьезно относился к назначениям в дипломатической сфере и осуждал тенденцию к замене глав миссий каждые два - три года. Время от времени премьер-министр обрушивался с критикой на вялый тон меморандумов Форин офис: "Если вы хотите, чтобы у вас была ясная линия, то должны иначе составлять параграфы. Не имеет значения, где вы начнете", - замечал он - и протестовал против бесконечного потока телеграмм. Его личный секретарь Колвилл, сам работавший в свое время в Форин офис, выслушивал это не без горечи. И все же Черчилля больше беспокоило не это министерство. Как-то Колвилл спросил премьер-министра: "Какое из ведомств раздражает Вас сильнее, казначейство или министерство иностранных дел?". "Военное", - ответил Черчилль [14].

Война, как говорят, слишком серьезное дело, чтобы доверять его генералам. То же касается и внешних сношений в военное время применительно к министерству иностранных дел. Со многими странами (Германией, Италией, многими государствами Западной и Северной Европы) отношения прервались, тогда как с другими, особенно с нейтральными (с СССР вплоть до лета 1941 г., с США - до декабря 1941 г., с Турцией, Испанией, Португалией - до самого конца войны), дел прибавилось. Финансовое положение зачастую было отчаянным. Экономическая война, затрагивавшая все сферы - от блокады до снабжения вольфрамом, едой и табаком [15], имела самое прямое отношение к внешней политике. Но финансовые вопросы входили в основном в компетенцию казначейства, а экономическая война - министерства с аналогичным названием. Политика Объединенного комитета начальников штабов в Вашингтоне, пожелания и советы министров-резидентов на Среднем Востоке, в Средиземноморье и Западной Африке напрямую докладывались премьер-министру и военному кабинету. Непостижимый мир пропаганды; деятельность Управления спецопераций; отношения с США, где уже к сентябрю 1940 г. Великобритания имела не меньше девяти миссий от других учреждений, помимо Форин офис [16] военные усилия и политический статус Индии; осуществление военной и международной политики по отношению к странам Содружества [17] - все это прямо и непосредственно касалось проведения внешней политики и в то же время, находясь в компетенции иных ведомств, ускользало из-под контроля Форин офис.

Это и многое другое убеждало Черчилля в том, что эффективнее вести дела с помощью прямых контактов между главами правительств. На практике он держал в своих руках большинство вопросов, возникавших в отношениях с Рузвельтом, а зачастую и со Сталиным. Американскому президенту он отослал порядка тысячи телеграмм в течение пяти лет, получив от него в ответ примерно восемьсот. На первую встречу с советским руководителем в августе 1942 г., как и на первую встречу с Рузвельтом за год до этого, он взял с собою Кадогана, но не Идена. В июне 1941 г., когда премьер-министр выразил готовность оказать России всю возможную помощью СССР, подготовка текста его выступления по радио была закончена так поздно, что даже Иден не увидел его [18]. Большинство экспертов придерживалось тогда мнения, что Германия завоюет Россию, и временами Черчилль, хотя и не без колебаний, склонялся к тому же. По крайней мере, нападение Германии на СССР побуждало Черчилля на время забыть о неприятии коммунизма. Он, вероятно, пришел к выводу, что русские защищают свои семьи и свою страну - как то и было на самом деле. Недаром их война с Германией и ее сателлитами получила название "Великой Отечественной", а в Кремле портреты Суворова и Кутузова появились рядом с портретами Маркса и Энгельса.

Изменения в политике по отношению к СССР не последовали сразу после возвращения Идена в министерство иностранных дел в декабре 1940 г. Годом ранее Криппс и возглавляемое им английское посольство в Москве склонялись к серьезным уступкам. Их предложения Кадоган охарактеризовал как "глупые". Он считал (и это подтверждала действительность), что в основе советской политики лежат холодные расчеты, направленные на обеспечение интересов СССР. И этим объясняются те или иные изменения в его тактике. Отсюда, однако, не вытекает, что эти расчеты были таковы:

"Советская политика изменится в тот момент, - писал Кадоган, - когда русские сочтут, что это им выгодно. И если они действительно сочтут так, то не имеет значения, дали ли мы отповедь Майскому или нет. Даже если бы мы наградили его орденом Подвязки, все осталось бы без изменений" [19].

В Москве Криппса держали на коротком поводке. Он с трудом смог встретиться с Молотовым, не говоря уже о Сталине. Майский же вел себя в Лондоне так, как едва ли позволили бы какому-либо другому дипломату, хотя, как считает официальный британский историк Э. Вудворд, отсюда еще отнюдь не вытекает, что таким образом Майский обеспечивал интересы СССР [20]. Основываясь на радиоперехватах, Черчилль в апреле 1941 г. отправил Сталину подробное послание, в котором предупреждал его о германских намерениях. Криппс надолго задержал его у себя, что, понятно, вызвало гнев премьер-министра. Это было совершенно недопустимо. То же самое касалось и предостережений, которые получал от Идена Майский [21].

СССР показал себя требовательным союзником. Это стало ясно через несколько месяцев, ибо когда Иден и Кадоган приехали в Москву в декабре 1941 г. и услышали в ночной тишине гул немецких орудий на окраине города, Сталин выдвинул требования, несовместимые с Атлантической хартией [22]. Было очевидно, что он намерен установить контроль над прибалтийскими государствами и не собирается терпеть враждебных соседей на западных и юго-западных границах СССР.

В то время как Иден находился в Москве, Черчилль был в Вашингтоне. Он телеграфировал, что требования Сталина неприемлемы. Правительство США было настроено резко отрицательно по отношению к советским планам, что выглядит весьма парадоксально, если учесть, как оно повело себя позднее. Но СССР нес основную тяжесть войны и с удивительной стойкостью выдержал первый натиск Германии. Черчилль не раз с похвалой отзывался о советском вкладе в дело победы. Разумеется, он опасался, что СССР и Германия могут договориться, о чем время от времени ходили слухи. Его точка зрения на претензии Сталина изменилась в марте 1942 г., хотя позиция США оставалась тогда по-прежнему отрицательной. Во многом именно благодаря находчивости Кадогана наиболее насущные проблемы удалось разрешить в англо-советском договоре, заключенном в мае 1942 г., хотя и после долгой подковерной борьбы. Процесс, небезвыгодный для СССР, поскольку, как заметил Сталин тогда Молотову, эти вопросы, возможно, пришлось бы в конце концов решать силой [23].

Убийства в 1940 г. в Катыни польских офицеров привели к аналогичным результатам, но в более жестких формах. Анализ соответствующих данных был предпринят сэром Оуэном О'Малли, британским послом при польском правительстве в эмиграции, искренним католиком, лучше понимавшим природу сталинской России, чем большинство его коллег по Форин офис. Его сообщение оставляло мало сомнений в виновности советской стороны. Возникал вопрос: как либеральная парламентская демократия, ведущая войну за торжество высоких идеалов, могла быть союзником такого режима? Кадоган указывал на то, что при таком подходе Великобритания и СССР не могли бы быть союзниками в принципе, поскольку, если даже не говорить о Катыни, в СССР вообще истребление десятков тысяч граждан год за годом - обычное дело, и их кровь, надо полагать, вопиет к небесам не менее, чем кровь поляков: "Но ведь это отвратительно. Как могут поляки поддерживать добрососедские отношения с русскими? И как мы можем обсуждать с русскими вопрос о наказании «военных преступников», когда допускаем такое?" [24]. Выводы О'Малли были сдержанными. Настолько велика была необходимость сохранения союза с СССР, настолько тяжелым бремя, которое тот нес на себе, настолько невыносима мысль о том, что, может статься, после окончания войны одна тирания сменит другую, что Черчилль попросил только показать сообщение О'Малли Рузвельту, но не оставлять тому копию.

Британская политика в отношении СССР определялась, как можно с уверенностью предполагать, военным и финансовым положением. В конце 1942 г. стало ясно, что Германия не в силах разгромить СССР и что роль США в рамках "большой тройки" чрезвычайно выросла. Черчилля, Идена и их коллег в британском правительстве часто обвиняли в промедлении с открытием второго фронта. Однако этот термин употребляется некорректно, поскольку целый ряд вторых фронтов существовали на Ближнем Востоке, в Восточной и Северной Африке с 1940 г., шли бои и на третьем фонте (и долгое время неудачно), а именно на Дальнем Востоке и в Юго-Восточной Азии, и еще один фронт открылся в северной Африке в ноябре 1942 г., когда там высадились англо-американские войска. И это не считая битвы за Атлантику, которая, как и битва за Англию, едва не привела к поражению последней. Кроме того, через несколько недель в ней мог начаться голод. И прекрати Британия борьбу, нацистский кошмар мог надолго затянуться, поскольку Англия была единственной страной, откуда США могли начать борьбу за европейский континент [25].

Вопреки обуревавшим его чувствам, Черчилль терпел насмешки русских, обвинявших англичан в трусости. Рузвельт и Маршалл поначалу хотели открыть второй фронт уже в 1942 г., не принимая в расчет, что переправа через Ла-Манш связана с преодолением мощных оборонительных сооружений во Франции. Англия сильно зависела от американских денег и снаряжения. Черчилль, который всегда хотел как можно скорее начать вторжение в Германию, поскольку каждый месяц войны все больше разорял и изматывал Англию (наименьшую из трех держав "большой тройки" по территории, населению и природным ресурсам), вынужден был, однако, противиться такому давлению в 1942 и 1943 гг. Вплоть до поздней осени 1942 г. в его активе не было крупных военных успехов [26]. Тем не менее он обладал одним важным преимуществом, на которое часто не обращали внимания в последующие годы, а именно то. что Англия и страны Содружества располагали армией, обладавшей большим боевым опытом, чем армия США. Это положение не менялось до середины лета 1944 г. Огромные трудности, связанные с операцией по форсированию Ла-Манша, никогда не принимались в расчет советской стороной [27], и лишь в малой степени их учитывало американское правительство. То, что Сталин, Молотов и советские военные яростно протестовали, считая, что союзники умышленно взваливают на СССР основную тяжесть ведения войны и связанных с нею потерь, было вполне понятно. Сомнительно. что британское посольство в Москве или руководители Форин офис осознавали всю глубину подозрений и неприязни советской стороны. Сам Черчилль, как и едва ли не все его окружение, считал, что его как будто бы теплые отношения со Сталиным позволят преодолеть многие трудности.

В последние 18 месяцев войны между Черчиллем и Иденом время от времени случались споры по вопросам, связанным с СССР, но в основном они касались тактики, а не принципов. Премьер и министр иностранных дел разделяли мнение, что Советскому Союзу нужно сделать серьезные уступки, как то произошло еще во время Тегеранской конференции. Это означало, что нужно оказывать непрерывное давление на поляков, как то имело место во время Ялтинской конференции и после нее. Черчилль надеялся, что благодаря операции "Оверлорд" его позиции усилятся. В течение трех лет СССР нес на себе основную тяжесть войны на суше. Однако со времени высадки во Франции баланс изменился [28].

Даже поведение советской стороны во время Варшавского восстания в августе-сентябре 1944 г. не внесло больших изменений в обстановку. В течение 10 дней октября Черчилль и Иден находились в Москве; они быстро согласились с объяснениями Сталина. Возникли серьезные расхождения во взглядах в британском правительстве, но не между Черчиллем и Иденом или Форин офис и британским посольством в Москве - скорее, между высшими военными чинами и политиками. В то время как начальник имперского генерального штаба Алан Брук считал, что СССР будет представлять огромную опасность в послевоенный период - настолько серьезную, что следует использовать Германию как барьер против этой угрозы, премьер и министр иностранных дел, равно как и другие политики и руководящие лица в Форин офис, полагали, что наиболее сложная задача состоит в сдерживании самой Германии. Как следует из документов британского министерства иностранных дел, последнее учитывало возможный риск, но в целом надеялось, что СССР желает продолжения сотрудничества. Того же мнения придерживался посол в Москве сэр Арчибальд Керр и его коллеги. Между Черчиллем и Иденом возникли разногласия накануне Ялтинской конференции. Полагаясь на свои отношения со Сталиным, премьер-министр был склонен уступать советской стороне больше, чем Иден. Оба желали неучастия СССР в греческих делах так же сильно, как добивались его вступления в войну против Японии.

Британское правительство не имело ясного представления о намерениях советской стороны. Хотя Керр в какой-то мере понимал Сталина и несколько лучше - Молотова, он не мог приподнять завесу неизвестности. Посол склонялся к мысли о том, что Сталин придерживается умеренной позиции, сдерживая влияние "советников-экстремистов" [29]. Разумеется, Сталин воспринимался лучше Молотова, что было нетрудно при его статусе. Несомненно, оба они играли свою роль, и репутация Сталина как человека относительно умеренного отчасти основывалась на тех случаях, когда он, в отличие от Молотова, соглашался пойти на уступки (правда, это редко касалось существенных вопросов) [30]. Когда они присутствовали вдвоем, то, бесспорно, были очень неудобными партнерами по переговорам. Через 20 лет после войны Иден как-то заметил, что если бы ему пришлось выбирать, с кем участвовать в международной конференции, то Сталин шел бы первым в этом списке [31]. После встречи в Москве в октябре 1944 г. Черчилль сказал членам военного кабинета: "За спиной этого всадника - темные призраки". Другими словами, с западной точки зрения эти советники выглядели фигурами более мрачными и зловещими, чем сам Сталин [32]. В Ялте Сталин подтвердил это убеждение. Рузвельт уже стоял одной ногой в могиле, а Черчилль, хотя и сохранял свою обычную неукротимость, был крайне изнурен. Отсюда мнение Кадогана о том, что "он [Сталин] великий человек и выгодно отличается от двух других стареющих государственных деятелей" [33].

Непосредственно после Ялтинской конференции ни Черчилль, ни Иден не считали, что СССР стал их врагом или является таковым потенциально. Премьер-министр с уверенностью говорил в парламенте, а также в узком кругу с коллегами о честности намерений Сталина. Несомненно, и премьера, и министра иностранных дел мучили мрачные предчувствия. Но это продолжалось не дольше, чем до последней недели марта 1945 г., когда тревожное настроение сменила растущая уверенность в том, что советская сторона установит свои порядки не только в Польше. Поэтому мы находим в дневнике Идена такую запись: "В общем, наша внешняя политика, как кажется, потерпела полное фиаско, и мы должны начинать все заново" [34], тогда как Черчилль двумя неделями позже сказал о России: "Такое впечатление, что речь идет о какой-то другой стране" [35]. Хотя в последние дни жизни Рузвельта Сталину присылались яростные протесты против обвинений союзников в вероломстве, новый президент США Трумэн с самого начала питал сильные подозрения относительно британской политики и признавал в своих мемуарах, написанных уже намного позже излагаемых в них событий, что в апреле 1945 г. он пытался убедить Черчилля забыть о политике с позиции силы [36]. Нельзя было рассчитывать на то, что таким способом можно вести дела со Сталиным и Молотовым [37]. Это вскоре понял и сам Трумэн. Со своей стороны Черчилль оставался весьма признателен за жесты доброй воли со стороны СССР [38].

Последнее время говорят о том, что Черчилль хотел начать войну против СССР вскоре после разгрома Германии, поскольку он приказал начальникам штабов разработать план под кодовым наименованием "Операция «Немыслимое»". Нет, он не собирался воевать. Он просто хотел выяснить, в состоянии ли Запад сопротивляться Советскому Союзу в Центральной Европе - даже при полной поддержке со стороны США (что маловероятно) и возможном использовании в дальнейшем немецких войск. Вскоре он узнал от начальников штабов, что это нереально. Оставалось всего два месяца до того, как в результате успешного испытания атомной бомбы внезапно изменился стратегический баланс, что наглядно продемонстрировала бомбардировка Хиросимы и Нагасаки в начале августа 1945 г. [39]

Несмотря на мрачные предчувствия в отношении СССР, "железный занавес", опустившийся над восточной и центральной Европой, очевидное стремление советской стороны превратить Польшу в своего сателлита, Черчилль не выказывал откровенной враждебности к СССР. В Потсдаме в июле 1945 г. он выглядел более любезным, чем Иден. Последний же испытывал чувство, близкое к отчаянию. Он сказал Черчиллю: "Я восхищаюсь обходительностью Сталина по отношению к Вам", - надеясь этим расшевелить премьер-министра. "Толку мало", - говорится в дневнике Идена [40]. Черчилль утверждает в своих мемуарах, что ни он, ни Иден никогда не согласились бы на расширение границ Польши до Западной Нейсе, даже если ради этого пришлось бы пойти на разрыв с СССР. В действительности же время для подобных расчетов уже прошло.

Существует определенное сходство между событиями июля - августа 1939 и 1945 гг. Польша стала своего рода пробным камнем планов советской стороны, равно как и германской. Хотя прошло более полувека, эти события глубоко волнуют до сих пор.

В 1938 г. Германии были сделаны неслыханные уступки, и никто не осудил происшедшее более сурово, чем Черчилль. В 1943-1945 гг. Советскому Союзу сделали уступки в том. что касалось Польши и других стран. И Черчилль, и Иден проводили такое сравнение. "Войду ли я в историю как умиротворитель?" - спрашивал себя Иден, имея в виду свою позицию в вопросе о Львове. "Бедный Невилл Чемберлен считал, что может доверять Гитлеру - сказал Черчилль в узком кругу после Ялтинской конференции. - Он ошибался. Но я не думаю, что ошибаюсь в отношении Сталина" [41]. Если же дело обстояло таким образом, как и у Чемберлена в 1938 г., то положение оказывалось настолько неприятным, что об этом не хотелось и думать. Оба премьер-министра в определенной степени были увлечены тем, что прежний постоянный заместитель министра иностранных дел называл "динамикой переговоров" [42]. Оба на какое-то время поверили, что уступки и личные контакты помогут добиться чего-то конструктивного, пусть и дорогой ценой. Как замечал сам Черчилль, он считал необходимым заявлять, что уверен в честности советской стороны в надежде тем самым обеспечить ее [43].

После смерти Сталина, будучи премьер-министром в 1951-1955 гг., Черчилль добивался встречи с советскими руководителями, чтобы убедить их в том, что сотрудничество с Западом - более приемлемая для всех политика, нежели необузданная гонка вооружений, которая может оказаться куда опаснее, чем можно себе представить. Но это уже совсем другая история.

Литература

1. Connel J. Auchinleck. London, 1949, p. 472-473.

2. Earl of Avon. The Reconning. London, 1949, p. 146.

3. Wheeler-Bennett J.W. King George VI. London, 1958, p. 544, 700-701.

4. Брук Алан - начальник имперского генерального штаба Великобритании.

5. Портал Чарлз - начальник штаба британских ВВС.

6. Дик - лорд Маунтбеттен, главнокомандующий в Юго-Восточной Азии в 1943-1945 гг.

7. Earl of Avon. Op. cit., p. 404, 534.

8. Lord Moran. Winston Churchill: The Struggle for Survival 1940-1965. London, 1966, p. 579.

9. Earl of Avon. Op. cit., p. 332-333.

10. Ibid., р. 449.

11. Ibid., Foreword.

12. The Diaries of Sir Alexander Cadogan. Ed. D.N. Dilks. London, 1971. p. 401,774.

13. Montague Browne A. Long Sunset. London, 1995, p. 132.

14. Action This Day. Ed. J.W. Wheeler-Bennett. London, 1968, p. 78.

15. Вольфрам поставлен в один ряд с едой и табаком, видимо, потому, что без него невозможно изготовление такого необходимого в обиходе предмета, как электрические лампочки. - Прим. ред.

16. Woodward E.L. British Foreign Policy in the Second Worls War, v. 1. London, 1970, p. XXV.

17. В годы второй мировой войны страны Содружества в последний раз действовали заодно.

18. Colville J.R. The Fringes of Power. London, 1985, p. 405.

19. The Diaries of Sir Alexander Cadogan, p. 321.

20. Woodward E.L. Op. cit., p. XXIX.

21. Основные документы собраны в: Prime Minister's Warning To M. Stalin About The German Danger. - Public Record Office (далее - PRO), Prem. 3/403, April 1941. Многочисленные дополнительные документы см.: Foreign Office, 954/24,

22. См.: Робертс Дж. Сферы влияния и советская внешняя политика в 1939-1945 гг.: Идеология, расчет и импровизация. - Новая и новейшая история, 2001, № 55, с. 82-83.

23. См. подробнее: Ржешевский О.А. Сталин и Черчилль. Встречи. Беседы. Дискуссии. M., 2004, с. 96-114,157,173-174,185-198.

24. The Diaries of Sir Alexander Cadogan, p. 537.

25. Автор обходит суть проблемы. В отечественных документах и исторической литературе под вторым фронтом имелась в виду высадка союзников на севере Франции для нанесения удара непосредственно по Германии (см., например: Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. М., 1986, т. 1, с. 19). - Прим. ред.

26. Как известно, в ноябре 1942 г. 8-я английская армия Б.Л. Монтгомери нанесла поражение Африканскому корпусу Э. Роммеля под Эль-Аламейном, после чего началось окончательное вытеснение немецко-итальянских войск из Ливии. - Прим. ред.

27. Советская сторона принимала в расчет трудности, связанные не только с форсированием Ла-Манша, но даже с такой менее сложной задачей, как подвоз материалов в северные порты СССР. При этом И.В. Сталин высказал мысль, касавшуюся и высадки во Франции: "В обстановке войны ни одно большое дело не может быть осуществлено без риска и потерь. Вам, конечно, известно, что Советский Союз несет несравненно более серьезные потери" (Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1. с. 68-69). - Прим. ред.

28. Тем не менее, несмотря на высадку союзников во Франции, две трети дивизий вермахта продолжали сражаться против СССР. Лишь люфтваффе делили свои силы примерно поровну между Восточным и Западным фронтами. - Прим. ред.

29. Сэр А. Кларк Керр (Москва) - Форин офис (PRO, Prem. 3.355.9, № 567, 29.11.1944).

30. См., напр.: Печатнов В.О. Московское посольство Аверелла Гарримана (1943-1946 гг.). - Новая и новейшая история, 2002, №3, с. 197.

31. Earl of Avon. Op. cit., p. 514.

32. Churchill W.S. The Second World War, v. VI. London, 1956, p. 203.

33. The Diaries of Sir Alexander Cadogan. p. 708-709.

34. Earl of Avon. Op. cit., p. 525.

35. Протокол встречи с представителями стран Содружества (PRO, DO 35/1479, ВСМ 9(45) 4 meeting., 6.1V. 1945).

36. Woodward E.L. Op. cit., v. I, p. XUII.

37. Cм.: Печатнов B.O. Московское посольство Аверелла Гарримана (1943-1946 гг.). - Новая и новейшая история, 2002, № 4, с. 125-128.

38. Cм.: Colvill J.R. Op. cit., p. 593.

39. Вряд ли что Черчилль "просто хотел выяснить, в состоянии ли Запад сопротивляться" Красной Армии. В детально разработанном плане операции "Немыслимое" ясно указана ее цель - "подчинить Россию воле США и Британской империи", определялся срок начала военных действий - 1 июля 1945 г., о чем стало известно в Москве. Среди прочего реальность угрозы подтверждалась невыполнением западными союзниками обязательства распустить оставшиеся части и соединения вермахта. Только на территории Норвегии их численность составляла 400 тыс. человек. В британских средствах массовой информации и выступлениях самого Черчилля зазвучали антисоветские мотивы. 8 июня 1945 г. начальники штабов Великобритании сообщили Черчиллю, что операция "Немыслимое" неосуществима по причине превосходства Красной Армии в силах. Каких-либо наступательных планов у РККА против западных союзников не было. Ее численность в 1945-1948 гг. сократилась с 11,3 до 2,8 млн. человек. См.: Мировые войны XX века, кн. 3. М., 2002, с. 230-241. - Прим. ред.

40. Earl of Avon. Op. cit., p. 545.

41. The Diaries of Sir Alexander Cadogan, p. 716.

42. Lord Strong. War and Foreign Policy: 1939-1945. - Retreat from Power. Ed. D.N. Dilks, v. 2. London, 1981, p. 87.

43. Churchill W.S. Op. cit., v. VI, p. 328.