VIVOS VOCO: С. Шноль, "Голубая кровь"

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Путь к успеху

Сомнения охватывают меня. Распалась страна, в которой я родился и вырос. Как это могло произойти? Как случилось, что Киев, Алма-Ата, Севастополь, Тбилиси... стали "заграницей"? Как случилось, что я не могу с легкостью общаться с коллегами из этих и других государств? Мы не чувствовали барьеров - мы были связаны узами интеллигентности. Мы понимали друг друга - нас соединяла общая судьба и общие интересы. Мы - тонкий слой: сеть, которая связывала народы в единое целое.

Мы приспособились жить под бдительные надзором партийного руководства и "органов". Мы не шли на баррикады. Мы пытались сосуществовать с системой, нам важнее были задачи наших исследований. Мы говорили диссидентам: "Да, то, что вы говорите, правда. Но у вас нет положительной программы!" Я с детства понимал преступность советской системы, знал о репрессиях, расстрелах, раскулачивании, голоде на Украине, о сотнях тысяч заключенных - рабах, о крепостном праве в деревне. Мы пережили Великую Войну, когда бездарная и преступная власть, уничтожив командный состав Красной Армии в конце тридцатых годов, отдала половину страны фашистам. Мы были счастливы в дни Победы, за которую отдали миллионы прекрасных жизней наши народы. Было принято гордиться величием и мощью нашей страны. И эта гордость связывалась с именем величайшего преступника Сталина. Я помню всеобщее потрясение и горестные слезы в дни его похорон. Искренние слезы двухсот миллионов. И мне казалось, что правду обо всем этом можно будет открыто сказать лишь через много десятилетий. В сущности, Горбачев лишь отменил цензуру. Правда стала явной. И страна не выдержала этой правды.

Почему же страна распалась? Мне кажется, я знаю глубинную причину. На страну, на советский народ обрушилось возмездие. Крики расстреливаемых, горестные слезы детей, оставшихся без родителей, смерть миллионов "раскулаченных" крестьянских семей, вывозимых в товарных вагонах в Сибирь, страдания репрессированных народов - нет, ни одна слеза ребенка, Достоевский прав, не остается без ответа. Она прожигает землю. Долго накапливается возмездие.

Горе народу, терпящему, зло. Горе народу, зло одобряющему, - стоит вспомнить массовый психоз собраний с криками: "Расстрелять, как бешеных собак!" Все мои очерки - это попытка ответить на вопрос: почему распалась могучая страна? И ответ таков: страна не была могучей! Не была могучей страна, подавлявшая своих граждан. Не была могучей страна, которая держалась на рабском труде. Не была могучей страна, интеллект которой находился под жестким партийным контролем. Прекрасны идеи коммунизма! Прекрасны идеи всеобщего равенства и братства, готовности с предельным энтузиазмом бескорыстно отдавать обществу все свои силы. Прекрасны идеи, но не соответствуют они природе человека нашего времени. Поэтому не кажется преувеличением мой вывод: поэтапное уничтожение великой российской науки - ступени гибели великой страны.

Я подошел к последнему этапу. Последние годы существования СССР. История создания перфторуглеродного кровезаменителя - перфторана, "голубой крови" - отражает в себе состояние науки в эти последние годы.

Я был сначала лишь посторонним свидетелем разыгрывающейся трагедии. Я стал ее летописцем. И долг мой изложить эту историю так, как я ее вижу. Сомнения охватывают меня. Все было еще так недавно. Многие участники этой истории живы. Иных уж нет. Анализ трагедии - трудная этическая задача. Оставить эту историю для "посмертного опубликования?" Изменить имена? По возможности избегать "перехода на личности"? Смягчить оценки? Постараюсь быть объективным, хотя это и очень трудно.

В предыдущих очерках я рассказывал, как последовательно, с первых лет советской власти, партийно-государственная система уничтожала огромный и самобытный интеллектуальный потенциал, созданный многими предшествующими десятилетиями истории России.

Академия наук, как и все прочие научные и учебные учреждения, была поставлена под жесткий партийно-административный контроль. Директору нужно было иметь специфические таланты, чтобы в этих условиях обеспечивать сколько-нибудь продуктивную научную работу своим сотрудникам. Нужно было уметь взаимодействовать с партийными инстанциями и КГБ. Фрондерство здесь стоило дорого. Фрондеров быстро снимали с ответственных постов, и тогда зависящие от них сотрудники попадали в тяжелое положение.

Истинным гением в этих условиях был Глеб Михайлович Франк. Он сочетал в себе живой, искренний интерес к науке с полным пониманием "правил игры". Это давало ему возможность поддерживать исследования, представляющие по его мнению научную ценность, почти вне зависимости от своего партбюро) он мог ссылаться на более высокие инстанции. Он обладал широким кругозором. Этому способствовало и его происхождение: отец - профессор математики М. Л. Франк, дядя С. Л. Франк - выдающийся русский философ, высланный из страны по указанию Ленина в 1923 году. Сам он был когда-то учеником великих людей: А. Г. Гурвича и А. М. Иоффе. Его брат - Илья Михайлович Франк, выдающийся физик, нобелевский лауреат, получивший эту премию вместе с И. Е. Таммом и П. А. Черенковым за создание теории "черенковского излучения".

Созданный Г. М. Франком Институт биофизики АН СССР был замечательным учреждением. Он отличался от многих других институтов широтой тематики. Отчасти это объяснялось широтой интересов директора, отчасти самим характером науки - биофизики, включающей все: от математической теории изменения численности биологических популяций и принципов работы мозга до рентгенографического исследования структуры мышечных белков. Это была большая - около тысячи сотрудников - научная республика. Франк добродушно управлял этим пестрым сообществом.

Когда из отделения АН приходили строгие указания сократить научную тематику, "сконцентрировать усилия" на самых важных направлениях, директор произносил с трибуны ученого совета грозные речи, говорил, что нужно "прекратить эти университетские штучки" с безграничным разнообразием тем. Но в конце такой речи, не изменяя интонации, прибавлял: "Впрочем, я полагаю, что пламя гасить не надо". И все оставалось попрежнему. Институт биофизики отличался от большинства других академических институтов именно этим республиканским демократизмом.

Г. М. Франк умер в 1976 году. Три инфаркта, перенесенных за время работы в качестве директора института и директора-организатора Пущинского научного центра, сократили его жизнь. После Франка директором стал молодой и энергичный Генрих Романович Иваницкий. Ему не было и сорока лет. Инженер по образованию, он со студенческих лет работал в Институте биофизики, занимаясь автоматизацией биологических исследований.

Шли последние годы брежневского "периода застоя". Иваницкий нравился начальству. Однако, не имея многих талантов Г. М. Франка, он часто говорил то, что думал, там, где было бы правильнее этого не делать. Будучи директором не только института, но и всего научного центра, он отдавал распоряжения, не согласованные с партийными инстанциями. И однажды возразил против назначения на должность заместителя директора научного центра (по работе с иностранцами) присланного специально для этого сотрудника КГБ.

Это было неслыханным нарушением правил. Причем Иваницкий вовсе не был ангелом и не был совсем наивным. Он считал, что может вести себя так, опираясь на могучую поддержку всесильного вице-президента АН СССР Ю. А. Овчинникова... Этот конфликт, говоря театральным языком, был завязкой - прологом трагической пьесы, действие которой развернулось в последующие годы. Пьеса эта называется: "Голубая кровь" - последний акт трагедии науки в СССР, или жизнь и смерть профессора Ф. Ф. Белоярцева".

В самом начале шестидесятых годов появились сообщения об идее американца Генри Словитера, предлагавшего создать насыщенные кислородом воздуха эмульсии перфторуглеродов в качестве дыхательной среды и возможных кровезаменителей. В 1966 году Лиленд Кларк поместила мышь - как рыбу - в аквариум, наполненный перфторэмульсией.

В густой тяжелой белой жидкости концентрация кислорода была столь большой, что погруженные в нее мыши могли некоторое время "дышать" ею вместо воздуха. Жидкость заполняла легкие, и содержавшегося в ней кислорода оказывалось достаточно, чтобы поддерживать их жизнь. Мыши делали судорожные движения, заглатывая и выдавливая из легких эмульсию. Погибали они не изза недостатка кислорода, а от утомления мышц грудной клетки - тяжело качать густую жидкость. В 1968 году Роберт Гейер осуществил тотальное - стопроцентное замещение крови крысы на перфторэмульсию. Крыса осталась живой. В 1969 разработкой перфторэмульсионных заменителей крови занялись американские и японские исследователи.

Перфторуглероды - это цепочки углеродных атомов, у которых все свободные валентности замещены атомами фтора. Химическая связь углерод-фтор чрезвычайно прочна, фторуглероды поэтому совершенно инертны - не вступают ни в какие химические реакции. Их молекулы гидрофобны - жироподобны - и в воде нерастворимы. Однако они могут образовывать эмульсии - мельчайшие капельки, взвешенные в воде.

Синтез перфторуглеродов - большое событие в химии XX века. Все знают замечательный полимер тефлон. Тефлоновые поверхности лыж не требуют смазки и скользят (так как гидрофобны!) по снегу в любую погоду. Тефлоновое покрытие на сковородке позволяет жарить картошку без масла. В эмульсии тефлоноподобных перфторуглеродов, как, например, и в подсолнечном масле, растворяется в десятки раз больше кислорода, чем в чистой воде. В СССР химия фторуглеродных соединений была на высоком уровне. В значительной степени это было результатом работ академика И. Л. Кнунянца и его многочисленных сотрудников. Это был замечательный, прогрессивный человек. Многие годы он поддерживал передовую науку в борьбе с Лысенко и издавал журнал, публиковавший статьи на актуальные темы независимо от мнения реакционеров.

После первых сообщений о возможностях перфторуглеродных эмульсий наступило затишье. Могло показаться, что экстравагантные работы Словитера и его последователей останутся лишь примером занятных чудес современной химии. Однако внезапное исчезновение из литературы новых научных направлений, как правило, означает их переход в ранг секретных.

В конце семидесятых по "специальным каналам" правительство СССР получило сообщение о проводимых в США и Японии работах по созданию кровезаменителей на основе перфторуглеродных эмульсий. Сообщение взволновало. Стало очевидным стратегическое значение этих исследований. Холодная война была в разгаре. Перенасыщенные ядерным оружием "сверхдержавы", США. и СССР, не могли исключить возможность его применения.

При любой войне, и особенно при ядерной, жизнь уцелевшего в первые секунды населения и войск зависит не в последнюю очередь от запасов донорской крови. Переливание крови в этих случаях должно быть массовым. Сохранение донорской крови - чрезвычайно сложое дело. Многие могучие научные лаборатории и институты заняты этой проблемой. Долго хранить кровь все равно не удается. Даже в мирное благополучное время донорской крови не хватает.

Но и этого мало. Донорская кровь часто заражена вирусами. Случаи заболеваний гепатитом в результате переливания крови все более учащались. А тут на мир надвинулся СПИД. Мысль, что от всего этого можно избавиться посредством безвредной, незараженной, лишенной групповой индивидуальности, не боящейся нагревания перфторуглеродной эмульсии, воодушевляла. И правительство поручило Академии наук решить эту проблему.

В то время в Институте биофизики появился новый сотрудник - Феликс Федорович Белоярцев, врач, доктор медицинских наук, профессор. Он был молод и талантлив. В медицине редко удается стать доктором наук в молодом возрасте. Белоярцев получил докторскую степень по анестезиологии в 34 года. Он работал в престижном процветающем учреждении - Институте сердечно-сосудистой хирургии Академии медицинских наук. Ему хотелось углубиться в науку, в "причины явлений". Он рано защитил докторскую диссертацию, потому что работал в медицине буквально с раннего детства. Его отец - известный хирург в Астрахани. Феликс с раннего возраста проводил многие часы в операционной отца и возле нее. Студентом медицинского института он значительно превосходил сокурсников исходной, домашней подготовкой. А еще знал и любил читать стихи. Играл на фортепиано... Умный, талантливый, обаятельный - какие еще нужны слова? Наверное, он производил сильное впечатление на своих однокурсниц.

Он привык к восхищению окружающих. Его успехи в медицине давали для этого еще больший повод. Он пришел в наш институт для занятий "медицинской биофизикой" еще без четкой программы. А тут - совпало: вице-президент АН СССР Ю. А. Овчинников поручает директору института Г. Р. Иваницкому заняться перфторуглеродными кровезаменителями. Институту была обещана любая помощь. Предстояло организовать сотрудничество химиков из школы Кнунянца, синтезирующих разные виды перфторуглеродов и стабилизаторов эмульсий, заводов, осваивающих их промышленное производство, экспериментаторов-биофизиков, биохимиков, инженеров, разрабатывающих необходимые приборы и аппараты и, наконец, клиницистов.

Белоярцев и Иваницкий дружно взялись за дело. Они счастливым образом подходили для этой работы. Оба легко общались с разными людьми, оба были неутомимы и энергичны. Иваницкий, будучи директором Пущинского научного центра и Института биофизики, имел разнообразные связи с множеством лиц в академических кругах. Белоярцев - в медицинских. Спешно была создана лаборатория медицинской биофизики.

Сотрудников, по необходимости, набирали экстренно, без должного предварительного знакомства. Это сыграло потом роковую роль. Обаятельный Белоярцев оказывался часто несправедливым администратором. Его стиль общения, порядки в его лаборатории не походили на неторопливую жизнь чисто академических коллективов. Работали не просто с повышенной нагрузкой, но и в условиях не всегда корректного поведения заведующего. Пожалуй, это сказано излишне мягко. Приветливый и общительный Феликс Федорович в качестве начальства имел совсем другой облик. Был резок и груб с сотрудниками.

В лаборатории сложилась нелегкая обстановка. Отчасти это объяснялось тем, что далеко не все сотрудники имели ожидаемую при их приеме на работу квалификацию. Феликс Федорович, наверное, исходил из чрезвычайной государственной важности решаемой задачи, а тонкости психологии сотрудников в этой связи считал второстепенным. Он трагически ошибся...

Меня насторожил Белоярцев на первом же докладе о проблеме фторуглеродов на ученом совете института. Я спросил, может ли быть, чтобы гидрофобные капельки эмульсии не прилипали к липидным мембранам клеток, гидрофобным участкам стенок кровеносных сосудов, чтобы они не влияли на состояние клеток? Он ответил мне, не задумываясь: "Нисколько не влияют! Это известно". Я понял, что он не знает физической химии и отвечает так, чтобы не дискредитировать идею применения фторуглеродов. С того первого совета я стал относиться к работе Белоярцева с недоверием.

А тем временем работы разворачивались. В них было вовлечено около тридцати различных учреждений. Параллельно и независимо аналогичные исследования начали в Ленинграде и в московском Институте гематологии и переливания крови. Главной опорой Белоярцева в лаборатории стали Евгений Ильич Маевский, Бахрам Исламович Исламов и Сергей Иванович Воробьев. Б. И. Исламов - активно работающий врач, хирург с широким кругозором и склонностью к новым путям в медицине. Он взял на себя поиски путей применения перфторуглеродных эмульсий в сердечно-сосудистой хирургии. С. И. Воробьев - неутомимый экспериментатор, со времени своей дипломной работы в нашем институте занятый проблемами физиологии эритроцитов. Е. И. Маевский - чрезвычайно эрудированный врач (по образованию), много лет работающий в нашем институте биохимик и биофизик. Он был в этой лаборатории, вероятно, единственным, кто мог активно использовать знания физической химии для решения медико-биологических проблем.

Маевский - классический оратор, с излишней, может быть, гладкостью и интонационной красивостью речи. Его доклады, как и Белоярцева (медицинский стиль), были сплошь посвящены бесспорным успехам и достижениям. Трудности и нерешенные проблемы не затрагивались. Оправданием этого напора, этого победного стиля опять же служила важность решаемой задачи. Она, эта важность, воодушевляла их. "Ребята, мы делаем большое дело! Все остальное неважно".

Белоярцев носился в своих "Жигулях" из Москвы в Пущине и обратно иногда дважды в день. Нужно было добывать исходные компоненты для приготовления эмульсий, заказывать и доставать приборы, вовлекать в сотрудничество институты и клиники.

В громоздкой плановой системе все заказы на реактивы и приборы полагалось делать предварительно за год. Через год вы узнавали, что таких-то реактивов нет, а приборы такого-то класса стоят гораздо дороже ваших возможностей и потому заказывайте их на следующий год. Этого Белоярцев вынести не мог. Он заказывал уникальные приборы и аппараты, оплачивая их, если было нужно, наличными деньгами. Они перевыполняли планы - делали за несколько месяцев то, что планировали на год. Директор Иваницкий писал приказ о выплате иногда очень больших премий за особые успехи в работе. Белоярцев предупреждал сотрудников: "Тебе половина, а половину отдашь для заказа прибора". Обычно с этой половиной тот же сотрудник ехал к мастеру, создающему нужный прибор или аппарат.

Наивный энтузиаст Белоярцев! Он плохо знал некоторых своих сотрудников - речь шла о деньгах, и это пробуждало темные чувства в душах. Но дело двигалось.

В исследованиях американцев и японцев наступил кризис. Животные часто погибали после введения препаратов от закупорки сосудов. Причина была в ошибочной тенденции, в стремлении возможно быстрее вывести препарат из организма. Для этого они делали эмульсию из относительно крупных капель: чем крупнее капли, тем легче они слипаются, образуя мицеллы, поглощаемые фагоцитами. Но при этом неизбежна закупорка мелких сосудов.

Белоярцев, Маевский, Воробьев пошли по другому пути. Они стали готовить эмульсии с максимально мелкими частицами. (Идея эта, возможно, пришла к ним из работ специалиста в области коллоидной химии Натальи Петровны Коноваловой, но рабочий контакт с ней не получился). Для приготовления таких частиц понадобилось создание специальных аппаратов. На изготовление этих аппаратов - их делал замечательный умелец из Черноголовки, и были необходимы большие суммы наличных денег.

Средний размер частиц эмульсии в перфторане около 0,1 микрона. Размер эритроцита - 7 микрон. Это соотношение обусловило все успехи. Почти все виды функциональных расстройств в медицине в конце концов связаны с нарушениями кровоснабжения. Сжимаются капилляры - ухудшается кровоток, уменьшается снабжение клеток кислородом. В бескислородной среде начинает преобладать гликолиз - расщепление глюкозы до молочной кислоты. Закисляется среда - еще больше сжимаются капилляры - еще меньше доходит до данного места кислорода, и так до полного перехода на бескислородный режим. Так бывает при воспалении, так происходит при травмах.

Мелкие частицы перфторэмульсии проникают через сжатый капилляр. Они несут мало кислорода - меньше, чем принес бы эритроцит: "кислородная емкость" перфторэмульсии значительно ниже, чем нормальной крови. Но маленькая струйка кислорода изменяет ход процесса. Капилляры несколько расширяются. Поток частиц эмульсии возрастает. Капилляры открываются еще - поток кислорода возрастает. Наконец, просвет капилляров становится достаточным, чтобы "протиснулись" эритроциты. Кровоснабжение восстанавливается.

Имели ли авторы в виду эту картину, когда пошли по пути уменьшения частиц эмульсии? Не знаю. Может быть, имели. Белоярцев - специалист по анестезиологии, Маевский - врач, биофизик и биохимик. Воробьев - выпускник Ижевского университета, где его первый учитель, профессор Э. К. Лайзан, всю жизнь занимался физиологией эритроцитов. А может быть, они лишь потом осознали, сколь замечателен их выбор мелких частиц. Это уже неважно.

Кстати, в опытах лаборатории Белоярцева было показано, что мелкодисперсные препараты довольно быстро выводятся из организма. Путь их выведения оказался неожиданным - через легкие. Гидрофобные микрокапельки проходят через огромную поверхность (гидрофобных!) мембран легочных альвеол. Все это вызывало энтузиазм и ощущение успешного решения задачи чрезвычайной важности.

Прошло всего около трех лет. Испытания перфторана на лабораторных животных шли успешно. Снабжаемые перфтораном (вместо крови) кроличьи сердца сохраняли сократительную способность намного дольше, чем при физиологическом растворе. В перфторане прекрасно росли клеточные культуры. По двору института прогуливали собаку, 70 .процентов крови которой было замещено на перфторан. Через полгода эта собака принесла здоровых щенков. После двух тысяч экспериментов на животных 26 февраля 1984 года Фармкомитет СССР дал разрешение на проведение 1-й фазы клинических испытаний. 15 марта 1985 года было дано разрешение "на проведение 2-й фазы клинических испытаний препарата перфторан в качестве кровезаменителя с функцией переноса кислорода...".

В ходе этих испытаний особо впечатляющие результаты были получены при хирургических операциях на "сухом" сердце, когда организм снабжается кровью посредством аппарата искусственного кровообращения, а сердце омывают и перфузируют отдельно. Перфузия перфтораном дала прекрасные результаты.

Еще до получения разрешения на клинические испытания перфторана в качестве частичного кровезаменителя на людях произошел такой случай. В Москве шестилетняя девочка была сбита троллейбусом. С переломами в тазобедренной области и травмой головы она была доставлена ^корой помощью в ближайшую детскую больницу. Там ошиблись с группой крови. Смерть казалась неизбежной. Врачи, ежедневно видящие эти страшные картины, были готовы смириться. Родители, не покидавшие больницу, эту мысль отвергали. Был собран консилиум. Детский хирург, друг Феликса Белоярцева, профессор В. А. Михельсон сказал: "Последняя надежда - у Феликса есть какой-то препарат...". Консилиум с участием заместителя министра здравоохранения, детского хирурга профессора Ю. Ф. Исакова постановил "по жизненным показаниям просить профессора Белоярцева...". Белоярцев услышал просьбу по телефону, бросился в автомобиль - от Пущине до Москвы около 120 километров - привез две ампулы перфторана. В Пущине у телефона остался Маевский. "Что делать,позвонил через некоторое время Белоярцев, - она жива, после введения первой ампулы, кажется, стало лучше, но наблюдается странный тремор (дрожь)?" "Вводи вторую!" - сказал Маевский.

Девочка выжила. Ее снимали в кино, когда ей было около 16 лет. В ноябре 1985 года произошло исключительно важное событие. 28 ноября Иваницкий собрал ученый совет, на котором выступили основные участники клинических испытаний. Содержание докладов было поразительно. Профессор Нина Андреевна Онищенко из Института транспланталогии рассказывала об операциях по пересадке почек. Почки берут у "доноров" - погибших в катастрофах людей. Жизнеспособность таких почек сохранить очень трудно. Существует специальная служба - хирурги, вылетающие к месту катастрофы за "материалом". Обычно почку промывают - перфузируют физиологическим раствором с разными добавками, охлаждают и в сосуде Дьюара везут в клинику, где уже подготовлен к операции "реципиент". Почку пересаживают. Это сложная операция. И очень часто - почти в половине случаев - пересаженная почка "не работает": жизнеспособность ее недостаточна. Эту неработающую почку удаляют, а пациенту почти не остается надежды на новую операцию. Когда же почку донора перфузировали перфтораном, успех стал почти стопроцентным.

Профессор, ректор Днепропетровского медицинского института Людмила Васильевна Усиенко возглавляет одну из самых "пессимистических" клиник - тяжелых черепно-мозговых травм. На всякий удар, всякую травму, всякое хирургическое вмешательство головной мозг отвечает отеком. Здесь с особой неизбежностью действует описанная выше последовательность: сужение капилляров, ухудшение кровоснабжения, нарушение оттока спинномозговой жидкости, увеличение внутричерепного давления, еще большее ухудшение кровоснабжения. В палатах этой клиники обычно тихо. Лежат без сознания люди, с трубками для оттока спинномозговой жидкости из отверстий, высверленных в черепе. И часто, не приходя в сознание, умирают.

И вот, попавшей в автомобильную катастрофу молодой женщине с тяжелой черепно-мозговой травмой ввели в сосуды мозга перфторан. Через небольшое время взволнованная медсестра позвала врачей. На кровати сидела пациентка, пытаясь понять, где она и что с ней. В обычно безмолвной палате странно звучали ее вопросы.

После этого случая перфторан многократно применяли в подобных случаях. Результаты были аналогичными. Я знаю проблему отека мозга с тех, теперь уже далеких лет, когда был доцентом кафедры радиологии Центрального института усовершенствования врачей. Доклад этот произвел на меня особое впечатление. Даже если с помощью перфторана удалось бы решить только проблему отеков мозга, следовало бы признать успех выдающимся.

Профессор А. Н. Кайдаш из Института хирургии рассказал о замечательных эффектах использования перфторана в упомянутых выше операциях на "сухом" сердце.

Но, пожалуй, самое сильное впечатление в тот день произвел на меня доклад военного хирурга и анестезиолога, полковника Виктора Васильевича Мороза. Он взял большой запас перфторана с собой в Афганистан. Там наш "ограниченный контингент" увяз в бессмысленной и преступной войне. В страшной для жителей Севера жаре, в горах и на равнинах шла кровавая бойня. Электричества нет. Рефрижераторы не работают. Донорскую кровь хранить негде. В. В. Мороз, с согласия Белоярцева, вез препарат не в стеклянных, а в пластмассовых, как для донорской крови, ампулах - если бы пришлось сбрасывать с парашютом, чтоб не разбились. Дикие травмы подорвавшихся в бронетранспортере на мине молодых солдат. Оторванные ноги. Окровавленные тела (хирурги любят показывать цветные слайды). Введение перфторана спасло многих из них. Он был не только кровезаменителем, но и оказался неожиданно эффективным средством против "жировой эмболии" - внезапной закупорки крупных кровеносных сосудов капельками жира, попадающими туда из костного мозга. Жировая эмболия - наиболее частая причина смерти при ранениях на войне. То, что перфторан "пробивает", предупреждает заторы в кровообращении, докладчик считал самым важным достоинством препарата.

Были и другие сообщения. Выступали сотрудники Центрального института гематологии с сомнениями в эффективности препарата ввиду его малой кислородной емкости (но механизм, обеспечивающий нормализацию кровообращения за счет малости размеров частиц эмульсии им был неизвестен).

Но никто ничего не говорил об опытах на детях и массовой гибели солдат в Афганистане после введения препарата. А об этом по Пущину уже вовсю шли темные слухи. Путь к катастрофе уже начался.

Но об этом - в следующем очерке.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Разгром

Первый очерк о "Голубой крови" заканчивался рассказом об ученом совете Института биофизики 28 ноября 1985 года. На совете обозначался триумф перфторана. Но Ф. Белоярцев сидел на заседании совета где-то в верхних рядах и молчал.

И тому были причины. Уже более полугода к тому времени шла настойчивая кампания по дискредитации участников исследования. Весной 1985 года работы по производству и испытаниям перфторана были выдвинуты на соискание Государственной премии СССР.

Помимо химиков, синтезировавших все компоненты, в числе кандидатов на лауреатство были три основных создателя перфторана: Белоярцев, Маевский, Исламов. Нет! Не надо было этого делать! Не надо было делить лавры! При дележе пробуждаются темные силы.

Летом 1985 года Пущине наполнилось зловещими слухами. "Это преступники! - кричали возбужденные люди. = Они испытывают свои препараты на умственно отсталых детях в детских домах! От их препарата в Афганистане погибли сотни наших раненых! Они вводят в кровь пациентам нестерильные препараты и заражают больных! Белоярцев отнимает у сотрудников деньги, чтобы устраивать банкеты!" На закрытый для посторонних ученый совет нашего института, собранного для рассмотрения конфликтной ситуации в лаборатории Ф. Ф. Белоярцева, пришел С. Б. Гюльазизов - тот самый сотрудник КГБ, заместитель директора Пущинского научного центра, против назначения которого неосторожно протестовал Иваницкий. Борис Вепринцев спросил его: "А вы-то зачем пришли?" - "Знаете ли, - сказал тот, приятно улыбаясь, - дело очень интересное...". На этом совете часть сотрудников лаборатории высказывала претензии к Феликсу Федоровичу. Однако никаких "ужасов" с испытаниями на детях и раненых упомянуто не было.

КГБ активно включилось в расследование (им же, как потом оказалось, распространяемых) слухов. Представители КГБ вызывали к себе сотрудников на многочасовые допросы. Их интересовали лабораторные журналы с протоколами испытаний и измерений, они получили письма - жалобы сотрудников, у которых Белоярцев "изъял" часть премии, выясняли, куда пошли деньги. Их интересовал расход спирта в лаборатории.

Сказался опыт многих десятилетий советской власти. Без законных оснований и предъявления официальных документов на право допроса они терзали сотрудников. Это ладно, это их обычай. Но и сотрудники не протестовали и послушно отвечали на их безграмотные и беспардонные вопросы. У Маевского потребовали лабораторные тетради. И он отдал их, что сделало невозможным продолжение ряда исследований. Он рассказал им не только об успехах разработки перфторпрепаратов, но и обо всех нерешенных вопросах. Их интересовало только последнее - для "дела".

В то время все происходящее казалось странным, нелепым сном. Была очевидна государственная важность проводимой работы. Известно о принципиальных успехах. Если вернуться к понятиям тех лет, речь шла о безопасности страны - государственной безопасности. Обеспечение этой безопасности - главная официальная обязанность КГБ. А это означайте максимальное содействие работе. В иных подобных случаях с явно военной тематикой принимались особые меры защиты руководителей и исполнителей работ от всех возможных опасностей. А тут сотрудники КГБ осуществляли травлю вместо защиты. По ходу выполнения работа получала очень высокие положительные оценки комиссии Минздрава, Фармкомитета и руководства Академии наук. И вдруг... Что же случилось? Почему отказалась от своей поддержки АН? Кто дал команду, откуда пошел поток лжи?

Ответы на эти вопросы представляют не только частный интерес. В начале очерка было отмечено, что история с разработкой перфторпрепаратов - иллюстрация состояния государственных учреждений системы руководства наукой в последний период существования СССР. Мне представляется символом всего этого периода личность вице-президента АН СССР академика Ю. А. Овчинникова. Он был инициатором этих работ. Он же несет основной груз ответственности за трагический финал всей истории.

Человек ярких талантов, Юрий Анатольевич в моих глазах - символическая фигура, почти идеальный портрет руководящего партийно-административного деятеля тех лет. Долгие годы он был всесильным вице-президентом АН СССР, управлял всеми химическими и всеми биологическими исследованиями академии. Ему в значительной степени обязаны мы относительно высоким уровнем молекулярно-биологических исследований в стране. Ему обязаны мы также и пренебрежением и отставанием во многих других направлениях. Он был артистичен и эффектен. Но он не чувствовал ограничений. свойственных истинной науке. Статья Г. И. Абелева "Этика - цемент науки" вызвала у него гнев, обрушившийся на опубликовавший статью популярный журнал "Химия и жизнь".

Он был тесно связан с самыми высокими инстанциями КПСС и КГБ. Он мог все. От него зависело продвижение по службе и по степеням множества людей. От него зависели, в конце концов, выдвижение и выборы в академики и члены-корреспонденты. От него зависело финансирование институтов и отдельных исследований, предоставление им валюты и уникальных приборов. Он был всевластен. Я надеюсь когда-нибудь написать более подробную и документированную биографию этого незаурядного человека.

Пока же вернемся к основному предмету этого очерка - трагическому финалу разработки фторуглеродных "кровезаменителей". Так что же случилось? В силу каких причин всемогущее КГБ занялось созданием этого "интересного дела"?

Неужели из-за отказа Иваницкого, все равно преодоленного приказом свыше, принять на работу Гюльазизова? Отчасти, наверное, из-за этого.

Но, возможно, и из-за конфликта с Иваницким некоего талантливого исследователя, бывшего много лет сотрудником одного из институтов, подведомственных КГБ, и заслужившего там авторитет своими квалифицированными обзорами науки за рубежом? Воюя с Иваницким, он писал в "инстанции" возмущенные письма и даже звонил по телефону всемогущему главе КГБ. Наверное, и это было "лыком в строку".

Или из-за того, что Ю. А. Овчинников, инициатор этих работ в АН, не был назначен их руководителем? Президент АН А. П. Александров назначил руководителями И. Л. Кнунянца и Г. Р. Иваницкого. Дело шло так успешно, а Юрий Анатольевич оказался в стороне. И это могло быть одной из причин.

Но, может быть, главная причина в другом? Новый препарат, претендующий на название "кровезаменитель", должен был быть создан в Центральном институте гематологии и переливания крови под верховным руководством академика Андрея Ивановича Воробьева. Но их препарат был много хуже и клинических испытаний не выдержал. А тут явный дилетант в медицине Иваницкий и не дилетант, но не гематолог, а анестезиолог Белоярцев... И препарат далек от совершенства... И на премию уже выдвинут...

Ко всему, по-видимому, прибавилось еще одно трагическое обстоятельство. У Ю. А. Овчинникова была обнаружена лейкемия с почти неизбежным смертельным финалом, Диагноз был поставлен главным гематологом страны А. И. Воробьевым и сохранялся некоторое время в тайне. Между пациентом и врачом в таких ситуациях устанавливаются совершенно особые отношения. Мнение Воробьева, вероятно, было бесспорным для Овчинникова. А мнение Воробьева о перфторане было вполне отрицательным. Это также могло стать причиной,

Все это я смог проанализировать лишь много лет спустя.

Прокуратура начала против Белоярцева "дело" в основном по присвоению им денег и неправильному расходу спирта в лаборатории. Сотрудники лаборатории, ранее писавшие письма в КГБ, теперь охотно сообщали свои претензии серпуховским следователям. Затравленный Белоярцев еще 14 ноября написал письмо Иваницкому с изложением ситуации. Завершил он письмо словами: "В этих условиях я вынужден приостановить работу и просить Вашей помощи". Серпуховская прокуратура потребовала от Иванипкого, чтобы он "на время проведения следствия" отстранил Белоярцева от заведывания лабораторией. И... он сделал это!

Нваницкий понимал, что дейстпительной мишенью инстанций и органов является именно он, а Белоярцев попал под удар из-за него. Иваницкий хорошо помнил яростный крик Овчинникова: "Я тебя посажу!". Болезнь сделала Овчинникова особенно нетерпимым. А тут директор Пущинского центра, его недавний друг Генрих Иваницкий не только имеет собственное мнение по каким-то вопросам, но еще и резко возражает против распоряжений вице-президента. Для Овчинникова такое поведение было непривычно. Угроза "посажу!" была вполне реальна. Сфабриковать "дело" ничего не стоило. И все же отстранение Белоярцева было проявлением слабости, не должен был Иваницкий подчиняться этим незаконным требованиям. Понял он это только после смерти Белоярцева.

Ученый совет 28 ноября вызвал у меня чувство успокоения. Достижения были столь очевидны и значительны, что множество второстепенных вопросов можно было отложить на будущее. Препарат предназначался для применения в экстремальных ситуациях, когда вопрос идет о жизни и смерти.

Отдаленные последствия в таких случаях менее существенны. И тем не менее вопрос об этих последствиях выяснялся. Около двух лет исследовали в киевском Институте онкологии имени Кавецкого возможную канцерогенность препарата. Ее не оказалось. Нужно было продолжать работу по многим другим направлениям.

Я не пишу здесь обзор работ по перфторуглеродам в мировой литературе. Нет у меня возможности анализировать все качества различных перфторпрепаратов, существо вавших в то время у нас и в других странах. Меня интересует здесь лишь нравственная ситуация в научном сообществе в последние годы существования СССР, Чрезвычайная подчиненность науки партийному руководству и госбезопасности. Почти полная готовность академических кругов принять эту подчиценность. С особой силой все это проявилось после гибели Белоярцева.

17 декабря 1985 года следователи Серпуховской прокуратуры, после четырех обысков в Пущине, решили провести обыск на даче Белоярцева - далеко к северу от Москвы. Из Пущино (юг Московской области) нужно было проехать около двухсот километров на север. Белоярцев попросил разрешения ехать в своей машине. За ним в микроавтобусе двигались следователи. Они ехали с целью найти на даче запасы спирта, который Белоярцев, по доносу, использовал в качестве платы за ремонт дачи. Подозрение было оскорбительно и глупо одновременно. Никакого ремонта давно непосещаемой дачи Белоярцев не производил - ему было не до того. Использовать спирт для оплаты личных потребностей профессору не могло и в голову прийти. Следователи ничего не нашли. Белоярцев спросил, может ли он остаться на даче. Они не возражали. Утром сторож нашел мертвого Феликса Федоровича.

Через некоторое время на имя Бориса Федоровича Третьяка пришло письмо, отправленное Ф. Ф. Белоярцевым накануне самоубийства:

"Дорогой Борис Федорович! Я не могу жить больше в атмосфере этой клеветы и предательства некоторых сотрудников. Побеспокойтесь о Нине и Аркаше. Пусть Г. Р. поможет Аркадию в жизни. Если можно, то все мои пущинские вещи и мебедь отдайте Нине. Это мое завещание. Ваш Ф. Ф.".

Б. Ф. Третьяк - заместитель Иваницкого по административно-хозяйственной работе. Нина - жена. Аркадий - сын. Почему Феликс Федорович обратился с последним письмом именно к Борису Федоровичу? Я думаю, в силу нравственных достоинств Третьяка, О нем еще будет речь дальше.

Генрих Иваницкий был потрясен гибелью Белоярцева. В день похорон он подал Генеральному прокурору СССР протест "О доведении до самоубийства профессора Белоярцева...". Он не знал, что это очень сильная формулировка для прокуратуры и что она сделает все, чтобы дискредитировать этот протест. Сразу же после известия о смерти Белоярцева в Пущине приехали некий партлеятель и женщина - следователь Серпуховской прокуратуры и на "партхозактиве" объявили, что Белоярцев покончил с собой "под тяжестью улик". Это было отвратительно.

Почему же Белоярцев не выдержал? Я думаю, он не был закален. Его жизнь была слишком счастливой и удачливой. Он привык к восхищению окружающих. Ему были омерзительны повадки КГБ и прокуратуры. И не нашлось среди нас никого, кто бы действительно оказал ему моральную поддержку. Он ужаснулся возможности ареста и невозможности защитить свое имя. И не выдержал.

Белоярцев был "незапланированной" жертвой. Его смерть спутала карты "охотников". Запланирован был Иваницкий. Травля сосредоточилась на нем. В этой травле объединились партийные и академические силы. "Система" двигалась к развалу.

Сложившаяся за 70 лет иерархия научных деятелей надолго переживет советскую власть. Академики, выбираемые по разнарядке и согласованию с ЦК КПСС. Беспрекословное подчинение "указаниям". Многозначительно поднятый вверх палец и "возведенные очи горе" академика-секретаря Н. М. Сисакяна: "Наверху нами недовольны!" Кого выбирали в академики! Быть академиком вместе с "академиком" Т. Д. Лысенко... Послушание, более мягкое слово - лояльность... "Свободомыслие" в очень узком кругу. И то, как бы не сообщили... Надо ли удивляться отсутствию принципиальных научных достижений подавляющего большинства советских академиков-биологов? Где их имена? Где их посмертная слава?

Академики - биологи и врачи - в послевоенное время не сделали ни одного (!) выдающегося открытия. Ни одной претензии на Нобелевскую премию. Можно ли их упрекать? После арестов и пыток Н. И. Вавилова, В. В. Ларина, Б. А. Шимелиовича, Я. О. Парнаса, А. Л. Чижевского, В. П. Эфроимсона, Б. Н. Вепринцева, ареста и гибели сотен других выдающихся деятелей науки, после сессии ВАСХНИЛ и Павловской сессии. После невежественного "руководства" наукой. Не надо их упрекать. Но не надо при этом забывать истинный вес и нравственный ценз значительной части научной элиты последних лет существования СССР. Их привлекли к "охоте на Иваницкого".

Иваницкий, строго говоря, давал поводы для критики и неприятия. Можно было оспаривать его вклад в награжденную Ленинской премией работу по реакции Белоусова. Можно было отмечать его дилетантизм в молекулярной биологии. Много чего можно сказать друг другу в своей среде. Но нельзя было этого делать ввиду готовящихся репрессий.

В Генеральную прокуратуру поступило письмо не только от Иваницкого, но и от сотрудников Белоярцева. Они писали: "Мы просим наказать людей, виновных в развертывании клеветнической кампании против Ф. Ф. Белоярцева, одного из основоположников нового направления в науке... Погиб в расцвете творческих сил, в возрасте 44 лет, выдающийся ученый". Генеральная прокуратура СССР ответила на письмо-обвинение открытием уголовного дела "по факту". Формально это было дело о незаконном применении препарата перфторана, по существу же - против Иваницкого, оставшегося в живых руководителя работы. Следователи по особо важным делам Прокуратуры СССР Н. Антипов и В. Камышанский приступили к работе,

Сочувствовавший Г. Р. Иваницкому президент АН А. П. Александров сразу после гибели Белоярцева создал комиссию по проверке всех обстоятельств и состояния дел в Институте биофизики. Комиссию возглавил авторитетный и смелый человек академик Я. М. Колотыркин. В комиссию вошли многие авторитетные в АН люди: из других отделений - академики П. Г. Костюк, А. В, Фокин, Ю. В. Гуляев, из отделения биохимии, биофизики и химии физиологически активных соединений - академик-секретарь А. А. Баев, главный ученый секретарь президиума АН Г. К. Скрябин, А. С. Спирин и еще ряд лиц, в том числе партийных и хозяйственных деятелей.

Я. М. Колотыркин начал расследование с большой добросовестностью. Он встречался со многими участниками печальных событий и составил вполне благоприятное мнение об институте, Иваницком и о работе с перфторуглеродами. 6 февраля 1986 года Иваницкий сделал на ученом совете в присутствии многих членов комиссии подробный доклад о работе института. Казалось, атмосфера проясняется.

Но... непредвиденный случай - внезапная болезнь вывела Я. М. Колотыркина из строя почти на полгода. Когда в августе он вернулся к активной деятельности, ситуация резко изменилась. Против Иваницкого снова выступила газета Серпуховского ГК КПСС "Коммунист".

Ю. Овчинников, вице-президент, в нарушение субординации изменил приказ президента Александрова и изменил состав комиссии. Теперь ее возглавил главный гематолог академик АМН А. И. Воробьев. В ее состав вошли директор Института технологии кровезаменителей и гормональных препаратов профессор Г. Н. Хлябич, сменивший вскоре Иваницкого на посту директора Института биофизики профессор Е. Е. Фесенко, ставший вместо Белоярцева заведующим части его лаборатории Н. И. Кукушкин (никогда ранее этой проблемой не занимавшийся) и профессор В. С. Ярочкин - автор альтернативного перфторуглеродного препарата (оказавшегося неудачным и не получившего разрешение на клинические испытания).

Здесь нужно остановиться. Это типичный, как принято говорить в цивилизованных странах, "конфликт интересов" - все перечисленные новые члены комиссии небезразличны к итогам расследования. Включены были в состав комиссии и Г. Р. Иваницкий, и Е. И. Маевский. Однако отрицательное отношение комиссии в сложившейся ситуации можно- было предвидеть.

Но уже наступило время горбачевской перестройки. Партийный контроль над печатью ослаб. В "Литературной газете" 12 ноября 1986 года появилась статья Л. Ивченко "Быть или не быть "голубой крови"? Статья вызвала ярость в "ведомствах" и в "инстанциях". Там не привыкли к такой свободе. 14 января 1987 года газета "Коммунист" сообщила: "На очередном заседании бюро ГК КПСС города Серпухова рассмотрело ход выполнения постановления "О работе партийного бюро и администрации Института биофизики АН СССР по созданию в коллективе необходимого моральнопсихологического климата для обеспечения высокого уровня воспитательной и научной работы в свете решений XXVII съезда КПСС. ...Вместо устранения... недостатков директор института Г. Р. Иваницкий встал на путь изыскания мнимых доказательств в подтверждение своей неправильной позиции, на защиту нечистоплотных и скомпрометировавших себя лиц, используя для этого свою должность. ...Бюро ЦК КПСС сочло невозможным пребывание Г. Р. Иваницкого в должности директора Института биофизики и просит Президиум АН СССР освободить его от работы... Горкому народного контроля предложено до марта 1987 года провести проверку хозяйственно-финансовой деятельности института и о ее результатах доложить бюро ГК КПСС". (Обратите внимание на это последнее предложение - ведено найти и найдут! - и финансовые и хозяйственные нарушения, чтобы возбудить еще одно дело - практика накатанная и беспроигрышная. "Народный" контроль полностью подчинялся партийным органам.)

17 января 1987 года бюро отделения АН СССР предложило Г. Р. Иваницкому (самому) подать заявление об уходе. Бюро отделения - это ведущие академики (вице-президент Ю. .А. Овчинников, главный ученый секретарь Г. К. Скрябин, академик-секретарь А. А. Баев и еще около двадцати человек). Никто не протестовал - боялись Овчинникова и привыкли выполнять указания партийных комитетов. Иваницкий в это время лежал (первый раз в жизни!) с приступом гипертонии и стенокардии. Ему звонили и уговаривали подать заявление. Он согласился, и это была также ошибка. "Сам подал заявление об уходе...".

С этого момента травля стала еще более активной. Одновременно началось преследование сотрудников, поддерживающих Иваницкого. Заместитель директора института по административно-хозяйственным вопросам Борис Федорович Третьяк проявил в сложившейся ситуации принципиальность и бесстрашие. Он был ранее крупным авиационным инженером. Он не был защищен, в отличие от Иваницкого, ни научными степенями, ни лауреатством. Но он открыто поддерживал Белоярцева и Иваницкого. Ему принадлежит главная заслуга создания в ранее непригодном помещении вполне оборудованного, обеспечивающего необходимую стерильность опытного производства перфторана. На него был нацелен "народный" контроль в постановлении бюро Серпуховского ГК КПСС. Почти детективную историю - как удалось сорвать замысел осудить Бориса Федоровича - я здесь излагать не буду. Важно, что этот замысел провалился. Попытались организовать уголовное дело и против заместителя директора по научной работе профессора И. Г. Акоева, но и оно провалилось.

Снимать Иваницкого с поста директора в наш институт приехали А, А. Баев и Г. К. Скрябин. Очень они были, мягко говоря, нехороши. О них надо бы рассказать подробнее, но не в этом очерке. Очень напряженным было собрание коллектива института, на котором выступал следователь по особо важным делам Н. Антипов. Он повторил то, что фигурировало в виде слухов, и обещал страшные кары. Речь его была ложью. Иваницкий отсутствовал. Он был болен и лежал в Москве, Антипову задавали вопросы, но не возражали.

Резкая активизация гонений началась 18 марта 1987 года статьей В. Долматова в "Советской России", самой реакционной газете того времени. Статья называлась "Заменитель чести". Дальше все происходило по традиционному советскому сценарию - после публикаций "центральной печати" полагалось принимать меры. Было созвано партийное собрание института. Большинство проголосовало за исключение Иваницкого из партии. В прежние времена вслед за этим Иваницкому было бы предъявлено обвинение, последовал арест и широкая кампания разоблачений. Но времена изменились. Наступила гласность. Началось невиданное ранее сражение "средств массовой информации". 17 августа 1988 года в "Лиературной газете" была опубликована подборка высказываний под общим заглавием "Кто остановил "голубую кровь?" Авторами были академики Я. М. Колотыркин и А. В. Фокин (директор Института элементоорганических соединений), директор Института трансплантологии и искусственных органов профессор В. И. Шумаков, профессор С. Эфуни - заведующий отделом гипербарической оксигенации Всесоюзного научного центра хирургии АМН СССР, и Г. Р. Иваницкий. На это последовал залп противника: В. Долматов в "Советской России" опубликовал новую статью "Рекламация и реклама". Особое значение в защите доброго имени Белоярцева и Иваницкого имела статья А. Рыскина "Цена голубой крови" в очень популярном и прогрессивном в те времена журнале "Огонек".

Война разгоралась. Но это была открытая, гласная война. Статья Рыскина возбудила, как говорят, "большой общественный резонанс". Всероссийское театральное общество обратилось ко мне с просьбой - нельзя ли организовать вечер в Доме актера, пригласить туда сторонников противоположных мнений для публичного обсуждения? Предполагалось, что стороны будут представлены В. Долматовым и А. Рыскиным, а представители науки будут присутствовать в качестве экспертов. Сын Петра Леонидовича Капицы - Сергей Петрович чрезвычайно был популярен в стране в качестве многолетнего ведущего телевизионной передачи "Очевидное - невероятное". Он счел сюжет такого вечера вполне соответствующим своей тематике и вместе с режиссером Л. Н. Николаевым решил снять весь вечер для последующей телевизионной передачи.

Вести дискуссию пригласили известного физика и биофизика профессора Дмитрия Сергеевича Чернавского. Накануне назначенного дня выяснилось, что Долматов от диспута уклоняется, а вместо него выступит... сам академик АМН СССР, директор Всесоюзного гематологического центра.

Андрей Иванович Воробьев - человек очень известный не только как ведущий врач-гематолог, но и просто как прогрессивный деятель. Впоследствии он был избран в Верховный Совет последнего созыва, был одним из организаторов "Демократической России". А затем стал министром здравоохранения в последнем правительстве СССР при президенте Горбачеве. В дискуссии с А. И. Воробьевым было бы неправильно делать его оппонентом А. Рыскина - молодого журналиста. Было решено, что в таком качестве должен выступить человек из науки, лично не заинтересованный, но знающий предмет. Так 19 декабря 1988 года я оказался участником этого диспута.

Я как-то не сообразил, что А. И. Воробьев исходно будет по другую сторону баррикад. Априори он вызывал во мне положительные чувства - мы с ним принадлежим к одному слою общества, до меня доходили очень положительные мнения о нем моих уважаемых знакомых. В старом Доме актера, в уютной комнате в зеркалах и позолоте нас принимала приветливая и любезная директор Дома актера. По традиции, участников вечеров встречают роскошным тортом. А. И. Воробьев почему-то не ответил на мое приветствие и занимался тортом и чаем.

Потом на сцене мы по-очереди выходили к микрофону. В зале было полно народу. И какого! Артисты разных театров, режиссеры, театральные и литературные критики, журналисты.

После краткого (и очень хорошего) вступления Д. С. Чернавского слово взял А. И. Воробьев. Он поразил меня. Он сказал, что никакой проблемы донорской крови не существует. Что в основном при кровопотерях речь идет, в сущности, о потери жидкости, а не эритроцитов. Поэтому вполне достаточно накопить запасы сухой плазмы - она легко хранится, разводить ее перед введением физиологическим раствором - и большинство проблем решится. И никакого препарата перфторана не было - были лишь начальные разработки. И кроме того, никакой он не заменитель крови - его кислородная емкость заметно меньше кислородной емкости нормальной крови.

Это было удивительно. Плазма совсем не переносит кислород. Капилляры не открываются при недостатке кислорода. Кислородная емкость - не самый важный показатель. Чайной ложкой - малыми порциями, но многократно, можно перенести больше жидкости, чем однократно ложкой столовой. Мелкая эмульсия проникает через закрытые капилляры - это все написано в начале очерка. Неужели он этого не понимает? Такого быть не может,

Я вышел к микрофону и сказал, что потрясен - я думал, что мы легко поймем друг друга... и вдруг... нет, я не был готов к этому. Но ведь предмет диспута - не различие в понимании физики переноса кровью кислорода, а проблема взаимоотношений, подчиненности науки партийному давлению и зловещему КГБ! Я говорил, что научился читать по заголовкам газет в 1937 году - мне было семь лет - во всех газетах огромные заголовки, и в них по буквам я сложил слово БЛОК. И был счастлив: Михаил Семенович Блок - незабываемый учитель скрипки моего старшего брата. Все газеты пишут о нем! А газеты писали о разоблачении "правотроцкистского блока" (и расстреле всех его участников). Мы прожили ужасную жизнь. Нельзя, чтобы мы продолжали убивать друг друга. А именно так погиб Ф. Ф. Белоярцев.

Зал аплодировал, прерывая мою нервную речь. Андрей Иванович сказал, что и его родители были арестованы в те годы, и он с сестрой был спасен сотрудницей отца, но к перфторану это не имеет отношения.

Я говорил потом о близко знакомом мне "деле врачей". Наш диспут длился около двух часов. Напряженно слушавший нас зал временами реагировал аплодисментами и возгласами - я рассказывал в подробностях и красках многое из того, о чем написано выше. Мы разъехались, не прощаясь. Ко мне в гардеробе подошел известный режиссер с двумя молодыми актрисами: "Подумать только, без репетиций и без сценария сыграть такой спектакль! До чего же насыщена и интересна у вас в науке жизнь...".

Часть этого вечера в записи была показана на всю срану по телевидению - ноя эту передачу не видел. Ее увидел один из редакторов журнала "Коммунист" А. И. Антипов. Во времена Горбачева этот некогда самый реакционный журнал резко изменился. В новой редколлегии работали совсем не похожие на прежних люди - там был будущий реформатор Е. Т. Гайдар, заместителем главного редактора был Отто Лацис, в последующие годы ведущий политический и экономический обозреватель "Известий". Антипов предложил мне написать в этот журнал статью о положении в науке. Я написал ее на примере рассказанной выше истории с перфторуглеродами и гибелью Белоярцева.

Диспут в Доме актера вызвал сильное раздражение в разных инстанциях и в послушных им высших академических кругах. В газете "Советская Россия" 15 января 1989 года была опубликована статья пяти академиков и одного члена-корреспондента под названием "Заменитель истины". Статья эта написана людьми опытными, владеющими словом и пером. Многое в ней справедливо. Но в главном - это оправдание всего того, что сопровождало работу по перфторуглеродам в Институте биофизики. Создавалось впечатление, что авторы статьи ничего не знали о рассказанном выше перечне полезных свойств перфторана, что они не знали, что испытания препарата проводились на основании официального разрешения Фармкомитета в специально назначенных для этого клиниках, что Белоярцев - талантливый молодой исследователь, был затравлен на их глазах, и за него, сотрудника Академии наук, никто из них не вступился. Главная задача этой статьи - снять с Ю. А. Овчинникова обвинения "в действиях, которые якобы привели к блокированию разработки перфторана и других перфторуглеродных препаратов и, в конце концов, к гибели профессора Ф. Ф. Белоярцева" - это представляется авторам статьи "совершенно неосновательным".

Стремление коллег защитить доброе имя покойного Ю. А. Овчинникова (он умер в феврале 1988) вполне благородно. Но мы имеем дело с двумя смертями. Ф. Ф. Белоярцев был доведен до самоубийства при обстоятельствах, достаточно документированных и ясных. Ю. А. Овчинников умер от лейкемии. Защита доброго имени Белоярцева не менее важна.

Прошло с тех пор не так уж много лет. Нет на свете трех из шести авторов этой статьи. Умер мой высокочтимый учитель академик С. Е. Северин. Как он оказался в числе авторов этой статьи - не был ли он в то время в больнице с инфарктом миокарда? Умер академик-секретарь А. А. Баев. Умер член-корреспондент АН СССР В. Ф. Быстров. Это лишает меня возможности вести с ними дискуссию. Могу лишь сказать - авторы статьи не правы. Не надо бы им следовать невежественным императивам Серпуховского ГК КПСС и Председателя КГБ СССР В, А. Крючкова. Императивам, нанесшим ущерб интересам страны.

"Газетно-журнальная война" на этом не закончилась. После моей статьи в "Коммунисте" были еще две статьи в "Огоньке" А. Рыскина, Был суд по иску следователей против Рыскина, который обвинил их в "предвзятости и обвинительном уклоне". Суд постановил Рыскину извиниться. Дело, с таким шумом начатое Генеральной прокуратурой, постепенно заглохло. Следователь по особо важным делам Н. Антипов был отправлен на пенсию. Никаких лабораторных журналов не вернули. Дело сдали в архив.

Так символически окончилась последняя глава советской науки. Все это должны знать не только современники - чтобы не создавались иллюзии о "некогда процветавшей в СССР науке".

Некогда единая республика - Институт биофизики теперь поделен на два - Институт теоретической и экспериментальной биофизики РАН и Институт биофизики клетки РАН. Гюльазизов работает по специальности - возглавляет охрану коммерческого банка "Возрождение". Он приветлив и широко улыбается при встрече.

А Г. Р. Иваницкий вместе с С. И. Воробьевым, защитившим недавно докторскую диссертацию, и Б. Ф. Третьяком давно уже возобновили работы по перфторану. Действует опытное производство с оригинальным оборудованием, образцы которого когда-то изготавливались умельцами и оплачивались наличными деньгами.

Удивительным образом перфторан все еще не устарел и по ряду свойств не уступает лучшим зарубежным препаратам. Когда представители фирм США или Франции бывают в Пущине, им показывают почти все, но в некоторые помещения не пускают - "коммерческая тайна, господа!" В Пущине проходят регулярные конференции по применению перфторуглеродов в биологии и медицине. Труды этих конференций можно рекомендовать тем, кто захочет узнать больше обо всем этом. Как жаль, что Ф. Ф. Белоярцев не устоял! Нужна более суровая закалка для жизни в суровых условиях. А младший его сын - Аркадий - уже стал высоким юношей, до потрясения похожим на отца. Пожелаем ему счастья!