"Знание - Сила" № 12, 1997
© П. УваровПавел Уваров
ПАРИЖ? ЭТО ГДЕ-ТО ВО ФЛАНДРИИ...
История Франции для нас всегда значила очень много. Мы привыкли считать ее самой "нормальной", эталонной страной. Здесь был классический переход от античности к средневековью, классический феодализм, классический абсолютизм. Все остальные страны демонстрируют лишь отклонения от этой нормы: в Италии слишком сильны античные традиции, в Германии запоздалое объединение, в Англии слишком слабый абсолютизм, в Голландии слишком скороспелый капитализм.
И централизованное государство складывалось во Франции, конечно же, так, "как надо", вовремя и по правилам. Политическое объединение шло одновременно с экономическим, и на основе хозяйственной общности складывалась нация. А цементирующую роль сыграла, конечно, королевская власть.
Россию также наши историки сравнивают с Францией. И даже говорят о типологической хронологии, просчитывая стадиальное опоздание. Скажем, одни утверждают, что русское общество времен Ивана Грозного примерно соответствует уровню развития Франции XIV века. Другие, напротив, считают, что Московию XVI столетия уместнее сравнивать с государством Каролингов (IX век). Централизация здесь шла "не по правилам", потому что, как известно, политический фактор (борьба с внешними врагами) намного опережал фактор экономический. Потому-то судьба у нашей страны и особая.
С последним трудно спорить. Но посмотрим на эталонную Францию. Так ли в ней все, как представляется? И не является ли этот эталон результатом определенного, хорошо нам известного стереотипа мышления?
Посмотрим в век пятнадцатый, драматичнейший период. Вот когда решалось, какой быть Франции! Итак, XV век. На престоле душевнобольной Карл VI, и как результат - борьба аристократических группировок за власть: арманьяков, поддерживающих короля, и бургиньонов, поддерживающих герцога Бургундского. Единой страны как таковой нет, есть провинции, борющаяся за власть аристократия - одним словом, смута.
В это-то время и высаживаются англичане (правда, не в первый раз) во Франции, и их король Генрих V наголову разбивает французские войска при Аденкуре (1415 год) и захватывает большую часть Нормандии.
Появляется третья сила, готовая поглотить разрозненные и ослабленные борьбой земли. Эта реальность несколько отрезвляет распаленных жаждой власти аристократов и заставляет бургиньонов и арманьяков вступить в переговоры. Если бы они заключили союз между собой, история Франции была бы иной, но... Встреча герцога Бургундского и дофина Карла, наследника душевнобольного короля, в 1419 году в Монтеро закончилась трагически: люди из окружения дофина убивают герцога. Трудно придумать более неподходящее время для столь дикого поступка, ибо с этой минуты новый герцог Бургундский, Филипп Добрый, всю свою политику подчиняет мести за отца. Только месть, все остальное - борьба с англичанами, интересы Франции - уходят на задний план.
Более того, он вступает в союз с англичанами, склонив к тому же и короля, за которого в ту пору принимала решения его жена Изабелла Баварская. И вот в 1420 году в Труа подписывается договор. Карл VI выдает свою дочь за английского короля, и именно английский король провозглашается наследником и регентом короля Франции. Родившийся от этого брака ребенок должен в будущем стать правителем объединенного англофранцузского королевства. А как же быть с дофином? Очень просто. Изабелла Баварская за солидное вознаграждение признается, что ее сын, дофин Карл, рожден не от короля и посему не имеет прав на престол.
Казалось, Столетняя война заканчивается английской победой. Если бы этот вариант остался, история Франции опять-таки была бы иной. Но тут вмешивается провидение. Через год энергичный, полный сил английский король неожиданно умирает. А через шесть недель умирает престарелый Карл VI. Дофин объявляет договор в Труа незаконным и провозглашает себя королем, Карпом VII.
Однако поддерживают его далеко не все, а лишь области к югу от Луары, местные феодалы. Они сплачиваются вокруг него, боясь угрозы внешней, со стороны Англии, в других же землях его презрительно зовут Буржским королем. И тем не менее дофин с южными землями - это одна из сторон в расстановке сил, борющихся за Францию- Вторая сторона - англо-французская "двойная монархия", во главе которой после смерти английского Генриха V оказался полуторогодовалый сын английского и внук французского королей Генрих VI. Регентом стал его дядя - герцог Бэдфорд.
Бургундия во главе с Филиппом Добрым была третьей силой в борьбе за власть. К этому времени герцог Бургундский практически достиг независимости своих владений - Бургундии, Шампани, Артуа и Фландрии. Несмотря на стремление отомстить Карлу VII, герцог отнюдь не безоговорочно поддерживал англичан, соперничая с ними за влияние во Фландрии. И тем не менее, чтобы укрепить свои позиции, в 1423 году англичане и бургундцы скрепили свой союз династическим браком - Бэдфорд женился на сестре Филиппа Доброго.
На несколько лет во Франции сложилось шаткое равновесие. К югу от Луары закрепился "Буржский король" (бывший дофин, ныне король Карл VII). Большая часть Нормандии и Парижского бассейна, а также земли на юго-западе Франции (Гиень) принадлежали англичанам, и здесь Бэдфорд пытается наладить управление "двойной монархией".
Надо сказать, что парижане с недоверием относились к англичанам, но поскольку их поддерживал герцог Бургундский, кумир парижан, они мирились с этой властью. Кроме того, и сам Бэдфорд, правивший от имени "законного" монарха, также сумел завоевать популярность, опираясь на французских прелатов. Главное же, что заставляло мириться с системой "двойной монархии", была ненависть к "арманьякам", как попрежнему называли сторонников Карла VII.
Затем последовала хорошо всем известная героическая эпопея Жанны д'Арк - снятие осады Орлеана и коронация в Реймсе (1429). Правда, осенью того же года парижане яростно защищались от Жанны, "создания, принявшего вид женщины", и от "банд арманьяков", как писал в своем "Дневнике" анонимный французский буржуа. Но вот что интересно и чрезвычайно важно: несмотря на коронацию Генриха VI, спешно организованную Бэдфордом в Париже, несмотря на казнь Жанны, инициатива постепенно переходит в руки Карла VII. Очень важно понять, почему? Как? Вот оно - решающее время! Здесь лежит ключ для разгадки этого выбранного варианта французской истории.
Что же происходит? Карл VII делает первый и, наверное, решивший все шаг - в 1435 году ему удается подписать мир с Филиппом Добрым. А для этого ему пришлось покаяться за убийство в Монтеро и обещать амнистию всем сторонникам бургундского герцога. Характерно, что именно с этого момента "парижский буржуа" начинает писать в дневнике об "арманьяках, или французах", отождествляя эти два понятия. Неудивительно, что в 1436 году франкобургундские войска вошли в Париж.
Союз с герцогом Бургундским и другими крупнейшими вассалами короля был еще очень непрочным, они поднимали мятежи, и война продолжалась очень долго, однако перелом был достигнут: в 1450 от англичан была очищена Нормандия, а в 1453 они вынуждены были смириться с потерей Гиени.
Я не верю тем историкам, кто ясно различает в хаосе этих событий триумфальную поступь исторической необходимости. Существовали по меньшей мере три конкурирующие возможности объединения страны. И в том, что оно свершилось по "буржскому" варианту, нет никакой заслуги экономики. Напротив того, интересы экономического развития диктовали совсем иной путь. Впрочем, рассмотрим все возможности.
Англо-французский вариант. Гиень - оплот англичан на Юго-Западе, с XII века была теснейшим образом связана с английской монархией. Этот район ориентировался на морскую торговлю с Англией, веками поставляя туда прекрасные бордоские вина. Земли другого вассала французского короля, графа Фландрского (позже этот титул присоединил к своим владениям герцог Бургундский), зависели от поставок английской шерсти, без которой останавливалось производство в Генте, Брюгге и других городах. Объемы торговли английских купцов с Фландрией через Кале неуклонно возрастали в XIV- - XV веках. Наконец, укрепление англичан в Нормандии - а они пришли туда, как им казалось, всерьез и надолго - давало "двойной монархии" шанс контролировать экономику Парижского бассейна. К экономическим факторам добавлялась политика Бэдфорда, оказавшегося способным администратором. Он сумел создать себе некую социальную опору из людей, связавших свою судьбу с идеей "двойной монархии".
Бургундский вариант. Еще более внятно экономика указывала на доминирующую роль бургундского герцога. В распоряжении историков имеется прекрасный источник - "Регистр французских компаний". В него вносились имена всех купцов, доставлявших в Париж товары по воде. Так вот, даже во второй половине XV века купцы из луарских областей, из Лиона встречались в нем крайне редко, а жители Юга вообще отсутствовали. Зато в изобилии встречались имена уроженцев Бургундии, Шампани, Пикардии, Артуа, выходцев из Фландрии и Антверпена. Экономическая интеграция Парижа и всего СевероВостока Франции во фландрско-антверпенскую торговую зону была столь велика, что во второй половине XV века итальянец Кьярини, составляя учебник для купцов, поместил Париж во Фландрии...
Все эти жизненно важные для Парижа области начали прибирать к рукам герцоги Бургундские. Филипп Добрый сосредоточил под своей властью земли, входящие как в состав королевства Франции, так и империи, - герцогство и графство Бургундские, Артуа, Люксембург, Фландрия, Брабант, Генегау и иные земли Нидерландов. В самом сердце Запада, на перекрестке важнейших торговых путей, складывалось новое густонаселенное и богатое государство. Оно зачаровывало современников высочайшей культурой, блеском рыцарских традиций, мощью и роскошью городской жизни. Этим территориям недоставало пока культурно-лингвистического единства и общности исторических традиций. Однако это уравновешивалось преданностью населения герцогу и умелой политикой правительства, стремившегося сохранить баланс интересов между фискальными потребностями герцогского двора и соблюдением местных прав и свобод. Более того, советники Филиппа Доброго и его сына Карла Смелого активно конструировали новую идентичность. Земли осмыслялись то как древний "удел Лотаря", старшего сына Карла Великого (что связывало герцогов с имперской идеей), то как древнее Бургундское королевство, оплат христианства в Галлии, откуда сам Хлодвиг воспринял католическую веру.
Итак, "бургундский" вариант развития вполне мог бы реализоваться уже на европейском уровне, и это было бы вполне логично: экономический центр Европы совпал бы с центром политическим. И кроме того, союз герцога с англичанами позволил включить в эту зону Нормандию.
Помимо всего этого, герцоги Бургундские заигрывали с населением городов. Они заявляли о своей озабоченности тем, что "добрые города" платят слишком большие налоги, ратовали за восстановление муниципальных свобод и привилегий, старались опереться на цеховых мастеров, недовольных господством олигархии. В Париже, например, горячими сторонниками герцога стали мясники парижских боен - "герои" погрома 1418 года. Много лет спустя, когда уже престарелый Филипп Добрый в 1460 году после своего четвертьвекового отсутствия посетил Париж, к нему бросился один из пожилых мясников со словами: "Сир, как же долго мы все вас ждали!"
Большой удачей герцогов стал их союз с докторами Парижского университета. Если арманьяки презрительно отвергали стремление университетской корпорации давать советы правителям, то бургиньоны, наоборот, всячески льстили ее самолюбию и выплачивали пенсии преданным докторам. А те в свою очередь известно что - санкционировали мир в Труа и подтвердили приговор Жанне д'Арк.
Для политики бургундских герцогов были очень важны слова "общественное благо". Они признавали сюзеренитет короля, но от имени общества требовали "реформ", защищавших подданных от тирании и произвола. Не случайно уже при Людовике XI герцог Бургундский выступит инициатором "Лиги общественного блага", мощного выступления феодалов. Вообще с самого начала XV века герцоги связали свою политику с древним лозунгом "реформ", под которыми понимался возврат к старым порядкам, устранение "дурных советников короля" (в данном случае к ним, как нетрудно догадаться, причисляли сторонников арманьяков), сокращение пенсий королевским фаворитам, замена "недостойных" чиновников ""достойными", снижение налогов и уменьшение числа должностных лиц. В итоге преданность горожан бургундскому дому трудно было переоценить. Собственно, только авторитет Филиппа Доброго позволил им сперва признать систему "двойной монархии", а через пятнадцать лет позволить войти в город столь ненавистным ранее "арманьякам". Тот же "Дневник парижского буржуа" представляет события 1436 года в первую очередь как вступление в Париж бургундцев, а уж потом говорит об их союзниках - "французах". Итак, герцог Бургундский обладал и экономическими возможностями, и достаточными военно-политическими ресурсами, и высоким авторитетом, чтобы осуществить свой вариант объединения Франции. Но почему же он не сделал это?
Возможно, Иоанн Бесстрашный этой возможностью и воспользовался бы. Он, как и его отец, не оставлял надежды полностью подчинить своему контролю все королевство. И не закончись переговоры в Монтеро столь трагически, в союзе с дофином герцог вполне мог бы справиться с задачей спасения Франции. Но Филипп Добрый, как мы уже говорили, этой роли предпочел роль мстителя за отца. Стратегическую задачу он видел теперь в создании своего собственного государственного формирования - Великой Бургундии, включавшей в себя как земли королевства, так и имперские лены. Париж, Франция, союз с Бэдфордом или с Карпом VII интересовали его лишь для обеспечения надежного тыла при решении этой задачи.
"Буржский", или "арманьякский", как сказали бы парижане, вариант был в самой наименьшей степени связан с экономикой. Экономика вообще тут была ни при чем. Но что интересно, надстройка, а не базис, сыграла в этом варианте решающую роль! Дофин сумел превратить дело феодальной партии арманьяков в дело защиты Франции. Идея, великая идея создания государства в результате победила. Конечно, громадную роль сыграло то, что сильная историческая традиция единения опиралась на культурно-лингвистическую общность. "На каком языке говорили с тобой святые?" - спросил Жанну в Пуатье дотошный теолог. "Уж, наверное, на лучшем, чем ваш", - отвечала Жанна, намекая на малопонятный лимузенский выговор монаха. Языковое различие между жителями Домреми и Лимузена было существенным, еще большим оно было между тулузцами и нормандцами. Тем не менее осознание общности пришло к жителям этих разных областей как раз при контактах с англичанами. Сталкива ясь с ними на повседневном уровне, - а общение с плохооплачиваемыми наемниками всегда плачевно для населения, - французы окрестили англичан "годомами" (от goddam - английского ругательства). Некоторые всерьез задавались вопросом: имеется ли у англичан хвост?
На большой разделенной междоусобицами территории рассказывали одни и те же сказки - про фею Мелюзину, про веселого великана Гаргантюа, повествовали о подвигах Карла Великого и рыцаря Роланда. У соседних народов были иные предания. Во Фландрии, входившей, кстати, в состав французского королевства, про Гаргантюа ничего не знали, а в английском фольклоре важны были домовые, не известные во Франции.
Но, пожалуй, был даже еще более важный фактор - культ своего патрона. Почитание святого Михаила - вот что отличало француза от англичанина, клявшегося святым Георгием, или от бургундца, чтившего косой крест святого Андрея. Ведь именно святой Михаил явился Жанне д'Арк в Домреми, он мчался на белом коне во главе французского войска в битве при Пате и героически защищал свой монастырь на скале Мон-Сен-Мишель, расположенный в глубоком английском тылу в Нормандии, так и не сдавшийся англичанам.
Достаточно важную роль сыграло и еще одно обстоятельство, с чем историки не склонны считаться, - феодальное право. Вассалы короля могли быть порой намного сильнее сюзерена, но они никогда не пытались поменяться с ним местами. Феодалам не без основания обычно отказывают в национальном чувстве, коль скоро' и арманьяки, и бургиньоны приглашали англичан вмешаться во внутренний конфликт. Да разве вся рыцарская культура не была по природе своей космополитична? Феодалы мешали сплочению страны в борьбе с англичанами: только Карл VII начинал одерживать верх в войне, как сразу же вспыхивали мятежи. Но их мятежность не шла далее определенного предела: как правило, "принцы крови" не стремились полностью разрушить королевство, ведь оно оставалось высшей ставкой в их политической игре. Важно было лишь подчинить его своему влиянию, добиться уступок от короля.
Присущее феодалам чувство корпоративной солидарности побуждало их на время забывать о раздорах и вендеттах. Не менее значимым было и то, что аналогичные чувства испытывали члены высших судебных корпораций - парламента, счетной палаты и иных ведомств. Среди них были ставленники бургиньонов, арманьяков и иных аристократических группировок.
Но тем не менее они составляли одну среду. Их объединяли уже не только фея Мелюзина и архангел Михаил, но и общий культурный багаж, определенные мыслительные стереотипы и убеждения. И те, и другие пытались отстоять авторитет закона в невообразимо трудных условиях. К тому же при всех конфликтах эта среда оставалась спаяна узами родства. Поэтому, вернувшись в Париж, Карл VII сохранил основной состав верховных судов, действовавший при англичанах, добавив к ним своих сторонников из Пуатье. И что нас (именно нас) сильно изумляет: вчерашние смертельные враги сформировали вполне действенные судебные органы! Приговоры, вынесенные при Бэдфорде, оставались в силе и при Карле VII, коль скоро они не противоречили законам королевства, потому что именно должностные лица составляли, пожалуй, самую надежную опору в объединении Франции.
Но, конечно, ключевой фигурой был сам король. Осознание себя подданными одного короля и, следовательно, причастными к единому "мистическому телу" было тем, что сплачивало французов. Однако харизматическая сила королевской власти действовала в данном случае не автоматически. Человек средневековья мог простить королю многое, как прощал он безумие Карлу VI, но лишь тогда, когда был уверен в его законности. В случае с Карпом VII этого-то как раз и не было. Ведь заявила же Изабелла Баварская о его незаконнорожденности. По мнению врагов, коварное убийство в Монтеро лишний раз указывало на подлое происхождение дофина. Права малолетнего Генриха VI, сына английского короля, казались более весомыми, ведь никто не сомневался, что он внук французского короля. Правда, Салический закон не допускал передачу престола по женской линии. Но не был ли его авторитет вымыслом историков? Вот что писал Вольтер: "...Если бы преемники Генриха V удержали то здание, которое было воздвигнуто их отцом, нашелся бы хоть один историк, который не утверждал бы, что право было на их стороне? Це посылали бы им папы буллу за буллой? Не сочли бы Салический закон химерой? Сколько остроумцев стало бы над этим законом издеваться, сколько проповедников стало бы превозносить до небес Генриха V, мстителя за убийство и освободителя Франции". В эпоху "двойной монархии" немало людей подписались бы под этими словами.
Значение подвига Жанны было в том, что она убедила французов, да и самого Карла VII, в законности его прав. Пройти без боя по враждебной территории в Реймс, где свершить таинство миропомазанья, значило продемонстрировать Божью волю. И все же свой авторитет Карл VII не получил по наследству и не обрел в результате магических процедур. Чтобы вождь феодальной группировки сомнительного происхождения превратился в носителя и выразителя "национальной идеи", нужен был большой талант политика. И везение.
У нас в стране Карл VII известен главным образом тем, что предал Жанну д'Арк. Действительно, он не выкупил ее из плена, как не выкупил и своего дядю Карла Орлеанского. И это - обычная его черта. Вечно находясь под чьим-то влиянием, король никогда не держался за тех, кому был чем-то обязан, никому не доверяя сверх определенного срока. Но у него были качества, с лихвой компенсировавшие эту неприглядную черту. Он умел договариваться, был готов к уступкам и не упивался своими победами. Именно это и было нужно, чтобы вывести страну из гражданской войны.
Он проявлял великодушие и добивался своего. Английские гарнизоны и их сторонники в осажденных городах не боялись сдаваться войскам Карла VII, зная, что их жизни ничего не угрожает, хотя сторонники короля из числа старых арманьяков требовали, чтобы он отомстил. Точно так же, когда король отвоевал Нормандию, парижане настаивали, чтобы он лишил нормандцев привилегий, а Парижский университет требовал ликвидации университета в городе Канне, открытого англичанами. Однако король, как правило, лишь подтверждал старые права. И неизменно выигрывал от этого. Заняв Париж, Карл VII оставил главой городской судебной системы Жана де Лонгея, опытного администратора, назначенного еще Бэдфордом. Жан Шуар, королевский прокурор в парламенте, иначе говоря - доверенное лицо короля, также был из числа старых бургиньонов, однако считался одним из лучших юристов. Даже Фома де Курсель, парижский теолог, настаивавший в свое время на применении пытки к Жанне д'Арк, сохранил свои церковные должности и верой и правдой служил далее королю, защищая его интересы на переговорах с представителями папы. Кстати, Карл VII добился реабилитации Жанны, однако никто из ее обвинителей не был наказан. Компетентность становилась не менее важной, чем верность. Если чиновник добросовестно исполнял свой долг, он мог быть уверен в своем будущем. Утверждение этого принципа имеет историческое значение. Богатые горожане теперь окончательно убедились в выгодах королевской службы. Риск здесь был куда меньше, чем в торговле, предпринимательстве и даже в банковском деле. Отныне купцы будут охотно тратить деньги на обретение королевских должностей, на университетское образование сыновей, мечтать о карьере на поприще королевских финансов или юстиции.
Итак, окончательное объединение Франции в XV веке никоим образом не было фатально предрешено и несколько раз висело на волоске. Причины объединения носили не экономический, а социокультурный и политический характер. И то, что возобладала "французская" самоидентификация жителей королевства, во многом заслуга самого Карла VII.
Однако восторжествовавший вариант государственного развития не являлся ни единственно возможным, ни единственно правильным. Бок о бок с "централизованной" французской моделью складывалась альтернативная модель владений "великих князей Запада", государства бургундских герцогов. Об этом уже шла речь. "Бургундская идея" вела к утверждению иной, неунитарной модели государства, не всепоглощающего Левиафана, но модели конфедеративной, сохранявшей права и свободы территорий, объединенных любовью к государю и личным договором каждой области с ним. Случайная смерть Карла Смелого (1477 год) перечеркнула эту возможность.
Конечно, можно назвать бургундское государство эфемерным образованием, средневековой универсалистской химерой. Проще всего увидеть причину мгновенного его распада в том, что оно не базировалось на национальной основе и сохраняло местный партикуляризм в нетронутом виде. Такой взгляд исходит из признания национально-унитарного государства высшей ценностью и единственно возможным вариантом. Но стоит лишь изменить точку отсчета, взглянуть на Бургундию из сегодняшней Европы, как картина представится иной.
Еще два века французы будут воевать с наследниками бургундских герцогов - сначала с Габсбургами, а затем с Голландией. И государства, образованные на "Бургундской" основе, сумеют отстоять свое независимое существование. Эти страны, страны Бенилюкса, - сплошное исключение из правил. В Бельгии не было и нет единой национальной основы. В Нидерландах во время удивляющего весь мир взлета XVII-XVIII веков не было даже попыток создания унитарного государства, сохранялось невидан'ное число внутренних таможен, пестрота местных законов и привилегий. Люксембург называют "зеленым сердцем Европы", Брюссель можно считать военно-политической столицей Запада, нидерландский Маастрихт стал символом объединения Европы. Амбиции Филиппа Доброго и Карла Смелого в чем-то реализовались.
Все это не означает "разоблачения" французской модели централизованного государства. Просто нужно знать, что она не была единственно возможной. И если нам не избавиться от традиции все равнять по Франции, надо хотя бы задуматься, с чем мы себя сравниваем.
 Декабрь 1997 |