VIVOS VOCO: П.Е. Рубинин, "СВОБОДНЫЙ ЧЕЛОВЕК В НЕСВОБОДНОЙ СТРАНЕ"

СВОБОДНЫЙ ЧЕЛОВЕК
В НЕСВОБОДНОЙ СТРАНЕ

Рубинин Павел Евгеньевич - ответственный секретарь
Комиссии по научному наследию академика П.Л. Капицы.

Как ни странно, но мысль о том, что молодого физика, добившегося блестящих успехов в Англии, необходимо избрать в Академию наук СССР, впервые, по-видимому, возникла у востоковеда, индолога и тибетолога Ф.И. Щербатского, который познакомился и подружился с Петром Леонидовичем Капицей в Кембридже в 1922 г. [1, с. 210]. 6 октября 1927 г. он пишет своему молодому другу в Англию: "Не сомневаюсь, что, как всегда было Ваше намеренье. Вы к нам скоро вернетесь. Выборы Ваши в Академию вполне обеспечены, и материальное положение Вам будет создано блестящее. Мы ужасно нуждаемся в таких людях, как вы, т.к. иначе наша Академия задряхлеет: у многих стариков существует тенденция выбирать только стариков и только за учреждения" [2, с. 195].

Год с небольшим спустя, в январе 1929 г., академики А.Ф. Иоффе, П.П. Лазарев, А.Н. Крылов, Д.С. Рождественский, Л.И. Мандельштам и В.Ф. Миткевич выдвигают кандидатуру Капицы для избрания в Академию наук. В представлении, написанном рукой Иоффе, говорится:

"Мы предлагаем в члены-корреспонденты АН СССР по физике профессора Кембриджского университета и директора Магнитной лаборатории Петра Леонидовича Капицу. Петр Леонидович, совмещающий в себе гениального экспериментатора, прекрасного теоретика и блестящего инженера, - одна из наиболее ярких фигур в современной физике. Наряду с рядом работ по измерению теплоты (х-лучей и по радиоактивности главной заслугой Петра Леонидовича является осуществление им небывалых еще магнитных полей до 500000 гаусс (...). Тот, кто ближе познакомился с его работами, знает, какие чрезвычайные трудности пришлось ему преодолеть, трудности, с которыми вряд ли справился бы кто-либо другой из современных физиков. П.Л. Капица, несмотря на высокое положение, занимаемое им в Англии, является гражданином СССР" [3, с. 78 - 79].

22 февраля 1929 г. непременный секретарь АН СССР академик С.Ф. Ольденбург сообщает Капице, что "Академия наук, желая выразить свое глубокое уважение к ученым заслугам Вашим в области физических наук, избрала Вас на Общем собрании Академии наук СССР 13 февраля с.г. в свои члены-корреспонденты" [4].

Письмо Ольденбурга Петр Леонидович получил уже после того, как узнал, что де-факто избран действительным членом Лондонского королевского общества. Его имя Совет Королевского общества включил в список 15-ти "отобранных" кандидатов к избранию - при 15-ти вакансиях. Этот список в середине февраля 1929 г. был разослан членам общества, и Капица стал получать поздравления от знакомых британских академиков. "Дорогой Капица, самые сердечные поздравления с появлением Вашего имени в списке Королевского общества, - писал ему У.Л. Брэгг из Манчестера 23 февраля. - Все, с кем я об этом говорил, очень этому рады и рассматривают это как совершенно неизбежное признание Вашей поистине новаторской работы. Я очень рад" [4]. Де-юре же Капица был избран Fellow Лондонского королевского общества (F.R.S.) на общем собрании 5 мая 1929 г.

Проходит еще полтора года, и 1 декабря 1930 г. великий учитель и друг Капицы Резерфорд, который был тогда президентом Лондонского королевского общества, в докладе на годичном собрании общества говорит:

'Тесные личные контакты и хорошая осведомленность в работах д-ра Питера Капицы позволяют мне с особенным удовольствием и горячим одобрением сообщить, что в этом году Совет назначил его Мессельским профессором Королевского общества" *.
* Речь идет о ставке профессора-исследователя, оплачиваемой фондом, образованным из средств, которые завещал Королевскому обществу профессор Рудольф Мессель.

Значительную часть доклада Резерфорд посвятил исследованиям Капицы в области сильных магнитных полей и низких температур. И в заключение отметил, что Совет Королевского общества, учитывая фундаментальное значение его исследований, признал необходимым развивать эти работы на более постоянной основе. (Лаборатория Капицы размещалась в здании, временно предоставленном Кавендишской лаборатории химическим факультетом Кембриджского университета.)

"В дополнение к назначению д-ра Капицы Мессельским профессором, - сообщил Резерфорд, - Совет принял решение предложить Кембриджскому университету сумму в 15000 фунтов стерлингов на строительство в течение трех лет соответствующей лаборатории при условии, что университет предоставит место для новой лаборатории и возьмет на себя оплату ее текущих расходов (...). Если Кембриджский университет согласится на эти условия, то Королевское общество будет способствовать организации новой лаборатории, отвечающей современным требованиям" [5, с. 239].

Такая лаборатория была построена, и 3 февраля 1933 г. состоялось ее торжественное открытие. От имени Кембриджского университета лабораторию "принял" в дар от Королевского общества канцлер университета, лидер консервативной партии Англии, бывший премьер-министр страны Стенли Болдуин. На следующий день ведущие английские газеты поместили подробные репортажи об этом важном событии научной жизни, а "Тайме" опубликовала полный текст речи Болдуина.

"Мы счастливы, что у нас директором лаборатории работает профессор Капица, - сказал он, - так блестяще сочетающий в своем лице и физика, и инженера. Мы убеждены, что под его умелым руководством новая лаборатория внесет свой вклад в познание процессов природы" [6].

В апреле 1934 г. дал первую "продукцию" разработанный Капицей в собственной лаборатории новый гелиевый ожижитель, который стал в дальнейшем основой быстрого прогресса в физике низких температур. (Именно этот ожижитель и имел в виду Нобелевский комитет, когда присудил П.Л. Капице в 1978 г. Нобелевскую премию "за фундаментальные изобретения и открытия в области физики низких температур".)

Подготовив серию экспериментов по исследованию свойств жидкого гелия, Петр Леонидович в конце августа 1934 г. отправился, по примеру прошлых лет, на родину, чтобы повидать родных и близких, принять участие в международном конгрессе, посвященном 100-летию со дня рождения Д.И. Менделеева, и посетить Харьков, где он с мая 1929 г. был консультантом Украинского физико-технического института. На обратном пути в Англию Капица собирался "прихватить" с собой А.И. Шальникова, очень одаренного ученика Н.Н. Семенова. Предполагалось, что Шальников в течение, года или двух поработает в кембриджской лаборатории Капицы, освоит гелиевый ожижитель и примет участие в низкотемпературных исследованиях. Несколько лет до этого в магнитной лаборатории Капицы на протяжении двух лет работал К.Д. Синельников, будущий директор Украинского физико-технического института. Он приехал в Кембридж летом 1928 г. "на смену" Ю.Б. Харитону, который два года стажировался у Резерфорда в Кавендишской лаборатории по рекомендации Капицы.

Капица в качестве "научного полпреда" СССР в Англии (да и во всей Западной Европе, пожалуй) - а таковым он себя ощущал - мог очень много сделать для нашей науки (и успел, кстати, сделать немало). В сентябре 1934 г. в машинописной рукописи, озаглавленной "Основы моей научной помощи СССР", он сообщал:

"Я разрабатываю новые приборы и аппараты для научных исследований в Англии за английский счет, а когда все готово, предоставляю их СССР. При разработке, которая весьма поучительна, имею при себе учеников советских граждан, которые таким образом вполне усваивают мой опыт (...). Будучи действительным членом Королевского общества (F.R.S.) и профессором Кембриджского университета, я нахожусь в постоянном общении с самыми высокими деятелями науки Англии и Европы и могу содействовать командируемым за границу ученикам работать не только в моей лаборатории, но и <в> других лабораториях, что иначе было бы для них затруднительно, ибо мое содействие основано не на официальных сношениях, а на взаимных услугах и одолжениях и личном знакомстве с руководящими деятелями" [4].

Эти доводы не были приняты во внимание советскими властями. 25 сентября 1934 г. Капицу вызвали из Ленинграда в Москву, в Совет Народных Комиссаров. Здесь ему сообщили, что отныне он должен работать в СССР и его виза на выезд в Англию аннулируется. Капица вынужден был вернуться в Ленинград, к матери, а его жена, Анна Алексеевна, уехала в Кембридж к детям одна. В письме к ней (30 апреля 1935 г.) Петр Леонидович описывает, как реагировал на эту новость Иван Петрович Павлов, с которым он был дружен: "Когда я его <Павлова> видел первый раз, он мне сказал: "Я же говорил вам всегда, Петр Леонидович, что они св<олочи>, теперь вы убедились, вы вот не хотели мне верить прежде". Он был очень рад и прыгал от радости. Он не обратил внимания на то, что я был очень расстроен" [4].

Не просто расстроен - потрясен. "Дорогой Профессор, - писал Капица Резерфорду 23 октября 1934 г., - постепенно оправляюсь от шока. Вам все уже, наверное, известно от Анны, вот почему я и не писал Вам раньше. Спасибо Вам большое за Вашу доброту и за помощь - за то, что Вы приглядываете за моими мальчиками в лаборатории" [7, с. 266].

Начинается один из самых тяжелых (может быть, самый тяжелый) периодов в жизни Петра Леонидовича. Без лаборатории, без любимой работы, так грубо прерванной, без учеников, без семьи, без Резерфорда, который всегда поддерживал его и к которому он был душевно привязан. Один на один с государством, причем государством тоталитарным и жестоким. И при полном почти отсутствии поддержки академической среды. Даже друзья-физики не понимали его отчаяния и обиды. "Меня Коля <Семенов> очень огорчает, - пишет Капица жене 28 октября 1934 г. - В разговорах он придерживается того же узкого взгляда, совсем не считается с моим душевным состоянием и мне прямо тяжело с ним (...) Я не выдержал и написал, что он больше мне не друг и прошу его ко мне не заходить больше (...) Я, конечно, очень люблю Кольку по-прежнему и почти уверен, что мы снова с ним сойдемся, когда он поймет создавшиеся условия. Пока я это сделал в целях самосохранения" [4].

1 декабря 1934 г. Капица получает телеграмму от непременного секретаря Академии наук СССР В.П. Волгина с просьбой приехать в Москву для участия в совещании. Оно состоялось 10 декабря. Академики А.Н. Бах, С.И. Вавилов, В.П. Волгин, И.В. Гребенщиков, Г.М. Кржижановский и Н.Н. Семенов обсуждали перспективы работы Капицы в СССР. К сожалению, стенограммы или протокола обнаружить пока не удалось. Судя, однако, по письму, которое Петр Леонидович вскоре после совещания отправил заместителю председателя СНК СССР В.И. Межлауку, оно было вполне деловым и конструктивным:

"В итоге вышеупомянутого совещания я прихожу к таким выводам, что на ближайшее время возможна моя работа в СССР (...) по линии неотлагательного включения в организацию работ при Академии наук, причем мне кажется, что я мог бы быть на первое время полезен и в вопросах выработки плана реконструкции Академии наук в ее новых московских условиях" [8, с. 32].

Капица пишет Межлауку также о том, что возобновить исследования в области физики и техники в СССР он сможет только в том случае, если будет приобретено научное оборудование его кембриджской лаборатории и будут приглашены в СССР (на начальный период работы московской лаборатории) два его ближайших сотрудника из Кембриджа.

23 декабря 1934 г. председатель СНК СССР В.М. Молотов подписал постановление правительства об организации в составе Академии наук СССР Института физических проблем. 3 января 1935 г. газеты "Правда" и "Известия" сообщили о назначении Капицы директором нового академического института. 5 января он получает и своего "красного" заместителя - Л.А. Ольберта, назначенного на эту должность "постановлением Политбюро нашей партии", как он сам сообщает в своей автобиографии [9]. Привожу эту подробность для того, чтобы отметить уровень, на котором решалась тогда судьба Капицы. Со своим заместителем, очень, кстати, энергичным человеком, руководившим до своего нового назначения Государственным оптическим институтом в Ленинграде, Петр Леонидович сработаться не смог. Прежде всего потому, наверное, что он был навязан ему сверху. Да и Ольберт нередко забывал, что он - заместитель директора института, а не директор. Это тоже мешало взаимопониманию и сотрудничеству. И Капица год спустя сам нашел себе партийного заместителя, которому мог доверять - Ольгу Алексеевну Стецкую.

6 января Петр Леонидович пишет жене Анне Алексеевне - своему главному представителю в Кембридже:

"Будет очень хорошо, чтобы Кр<окодил> понял создавшееся положение и пошел навстречу. Я думаю, что надо как-нибудь сговориться, а то так продолжаться не может. Ведь отрубили голову (это я) от туловища (это лаборатория). Каждый отдельно существовать не может. Новое туловище растить невозможно. Если голова не может вернуться к туловищу, то туловище должно вернуться к голове. Это, конечно, надо сделать скорее, а то обе части могут омертветь. Надо отбросить обиды и все прочее" [4].

10 января он сообщает жене:

"Я времени не теряю, изучаю место, куда можно будет ее (то есть кембриджскую лабораторию. - П.Р.) перенести, и Воробьевы горы кажутся наиболее подходящими. Я даже набросал план лаборатории, который можно разрабатывать; кажется, вышло ничего себе" [4].

В мае 1935 г. началось строительство лабораторного корпуса на Воробьевых горах, но переговоры советского полпредства в Лондоне с Резерфордом о покупке научного оборудования кембриджской лаборатории Капицы ни к чему не привели, потому что к этим переговорам самого Петра Леонидовича не допустили. "Я сообщил им, - писал Резерфорд Капице 25 сентября 1935 г., - что готов всячески содействовать в приобретении дубликатов всех нужных Вам приборов, однако при том непременном условии, что Вы свободно и прямо выразите на это свое желание. Естественно, что в существующих обстоятельствах я не испытываю желания помогать кому бы то ни было, кроме Вас, поскольку чувство моей благодарности к СССР нельзя назвать особенно сильным" [4]. В конце концов и эта проблема была решена.

С первых дней своей "советской" жизни Капица понял, что в этом государстве реальную власть имеют лишь те, кто стоит на вершине партийно-правительственной пирамиды. И он стал упорно и целеустремленно налаживать с ними конструктивные связи, качал воспитывать их и пробуждать в них желание помочь ему делать полезное дело. "По-видимому, единственный <выход>, - писал он жене 23 февраля 1935 г., - это стать в исключительное положение, так сказать, под непосредственное покровительство власти. Быть на правах тепличного растения. Хорошо ли это? Могу ли я пойти на это? Не лучше ли обождать со всем этим? Мне многое не ясно, но жизнь покажет" [8, с. 36 - 37].

* * *

Итак, Капица был готов помочь "в вопросах выработки плана реконструкции Академии наук в ее новых московских условиях". Более того, он считал, что участие в организации научной работы в родной стране может стать главным его делом. "Все же здесь мне работаться так хорошо, как в Кембридже, никогда не будет, и если имеет смысл Переводить мою работу сюда, то только потому, что я мог бы повлиять на подъем науки в Союзе", - писал Капица жене 5 июня 1935 г. [4]. Но неожиданно он столкнулся с сопротивлением академической среды, которая фактически отторгла его, не допустила к работе по реконструкции Академии наук.

Послушаем теперь Петра Леонидовича. Вот что писал он Анне Алексеевне в Кембридж.

17 декабря 1934 г. "Академия переносится сюда, в Москву, не только территориально, но этот перенос связан с реконструкцией. Оздоровить старую телегу, конечно, надо - поставить на нее бензиновый мотор и пр. Конечно, неправильно, как делает твой папаша [Академик А.Н. Крылов], чихать на такие дела. Дескать, Академия такая дыра, что и связываться с ней не надо. Надо попытаться оживить ее, это ведь не невозможно" [8, с. 35].
13 января 1935 г. "Что касается Академии наук, то меня заседаниями не мучают совсем, и я даже не знаю, буду ли я принимать участие в этой работе. Кажется, я высказал несколько таких идей, которые им (дундукам) совсем не понравились. Главное, случить Академию с жизнью, с Соц. реконструкцией. Я предложил включить в Академию наук (...) людей типа В.И. <Межлаука - председателя Госплана>, так как Госплан и большие тресты должна же знать, что делается в науке, ибо Академия должны быть высшим консультативным органом страны. Конечно, это нарушает невинность наших дундуков. А, по-моему, надо впустить 5 - 6 таких людей, как В.И. и потом попросту командовать дундуками, заставить их заниматься наукой, сидеть в лабораториях, и потом строго организовывать и порядком использовать их знания на консультацию стране. При этом не занимать более 10- 15% их времени * .
* Имеется в виду, что 90 - 85% времени академики будут работать в лаборатории.
Англичане давно дошли до того, что председатели всех технических совещаний и организаций должны быть не техники, а кто угодно: филологи, экономисты, юристы, и я понимаю, что это правильно. Так и в Академии наук надо поставить ею распоряжаться людей интеллигентных, широких, умных, но наукой непосредственно не занимающихся. Ты можешь себе представить, как замяукали те, с которыми я развивал эту точку зрения, и я боюсь, что результат тот, что меня не приглашают никуда. Хотя я этим и не огорчен, но все же это я делал, конечно, не нарочно и свои взгляды я искренне исповедую и сделаю попытку их провести в жизнь" [4].
22 марта. "Главное, в чем трагедия, которую я так близко принимаю к сердцу, это в том, что роль науки в стране недооценена. (...) Союз без науки жить не может. Долг всякого ученого, сочувственно относящегося к социалистическому строительству, - стараться найти для науки место в современной жизни и доказать ее необходимость. Но неправильно ждать, пока кто-то придет и все для тебя устроит. Свое место в стране должны создать себе сами ученые, а не ждать, пока кто-то придет и все для них сделает. Вот твой отец сидит и ругает В<олгина>, как он ругал 0ль<денбурга>. Правда, ругает за дело, но сам он ведь палец о палец не ударит, говорит, что <это> не дело ученого. Это правда, но все же некоторое время надо отдавать организации своей научной работы. Я говорю нарочно "организации", а не администрации. Ученые должны сорганизовывать себе администрацию. Воркотней это не сделаешь" [8, с. 38].
24 марта. "Сессия кончается (...) завтра, никто из академиков, кроме твоего отца и Коли <Семенова>, не зашел меня проведать. А.Ф. <Иоффе>, хотя живет в "Метрополе" *, но не зашел тоже. Это, конечно, пустяки, но все же свинство, хотя, конечно, инстинкт самосохранения у академиков так же силен, как и <у> всех других животных. "Safety first"" [4].
* В этой гостинице жил и П.Л. Капица.
8 апреля. "Говорили, что я должен быть здесь (то есть в Москве. - П.Р.), т.к. я буду связан с Ак<адемией> н<аук>, но академики никак еще не проявили желания использовать мои знания и опыт, и нет никаких оснований думать, что они это сделают в будущем" [4].
9 апреля. "Положение угнетающее. Упал интерес к моей работе, а с другой стороны, товарищи-ученые так возмутились, что были, хотя бы на словах, сделаны попытки поставить мою работу в условия, которые попросту надо было считать нормальными, что без стеснения возмущаются: "Если <бы> нам то же сделали, то мы не то еще сделаем, что К<апица>" (...) Помимо зависти, подозрений и всего прочего, атмосфера создалась невозможная и прямо жуткая (...) Ученые здешние определенно недоброжелательно относятся к моему переезду сюда. Дескать, там он на пуховых перинах катался, пока мы тут терпели разные лишения, а теперь приехал и генералом будет. Поэтому весьма холодное отношение ко мне со стороны академиков и полное нежелание как-либо подчеркнуть мой переезд сюда. Как будто взяли еще одного швейцара в Академию двери открывать" [4].
12 апреля. 'Теперь, после 4-х месяцев Москвы, когда почти ничего не сделано, выявились, так сказать, все слабости той позиции, которую я занимаю теперь, когда всем ясно, что я не только не могу продолжать мою работу в области физики, но даже не могу примкнуть к общественно-научной жизни (...) Я писал записку о чистой науке, ее не рассматривали, говоря, почему это К<апица> берется за такие проблемы, почему он, без году неделя в нашей стране, и выступает в качестве какого-то реформатора. Конечно, это очень характерный для момента возглас!" [4].
15 апреля. "Я чувствую себя никому не нужным, и это ужасное чувство. Ведь вся трагедия в том, что меня совсем не умеют использовать. Я уже писал, что хотели меня использовать для работы Акад. наук, а там закричали: зачем этого пришельца слушать, у нас самих голова с мозгами" [4].
26 апреля. "Казалось бы (...) поддержка моего старого учителя А.Ф. <Иоффе> и вообще друзей была бы важна, а ее нет. Каждый дрожит за свою шкуру. Коля <Семенов> себя все же проявил лучше, чем все остальные, вместе взятые" [4].
27 мая. "Трагедия нашего правительства <в том>, что, как и <у> большинства правительств мира, наука выше их <понимания>, они не умеют отличать знахарей - от докторов, шарлатанов - от изобретателей и фокусников и черных магов - от ученых. Им приходится полагаться всецело на чужое мнение. В Англии для оценки ученых существуют такие учреждения, как R.S. или Кембриджский университет, где многовековая традиция создала систему отбора и оценки людей науки, которая действует исключительно хорошо. У нас никогда серьезных научных традиций не было, царские разрушены, а Академия наук - это такой кавардак из перепуганных и запутавшихся академиков, что вообще они не знают, что им делать. И оценку нашей науки и наших ученых ищут на Западе, хотя бы в той же Англии, в Кембридже. Курьез - наше правительство классифицирует своих людей по заграничной оценке (...) Вот и меня сейчас тут ценят только потому, что я добился успеха в Англии" [4].
23 мая. 'Ты спрашиваешь об ак<адемике> Ман<дельштаме>. Я его встретил, но он к себе не зовет. Вообще так в обществе все милы, но побаиваются к себе позвать. Эта неуверенность - что же будет со мной - сказывается во всем. Также, по-видимому, не будет моей кандидатуры на выборы в Ак<адемию> в конце месяца. Видно, наши дундуки боятся: вдруг выберут, а там что неладное выйдет. Лучше повременить. Хотя я этому искренне рад. Корысти от этого мало, у меня уже достаточно разных титулов, одним больше, одним меньше, это роли не играет. Но сейчас, не имея титула, я чувствую себя куда свободнее. Могу дразниться, могу критиковать вовсю, что. я и делаю. Могу не ходить на сессию, что тоже приятно" [4].
31 мая. "Я всегда хотел принять участие в строительстве нашей Союзной науки (...) Я не мыслю себе социалистический строй без науки как руководящего начала. И я, конечно, и сейчас верю в это и верю, что в Союзе наука достигнет небывалой высоты. Поэтому мне всегда хотелось принять участие в организации этого процесса, который неизбежно, конечно, произойдет и без меня, но внести свою лепту мне хотелось. Поэтому, как только я (...) из Ленинграда <приехал> в Москву, еще в январе, я сразу же принял участие или, вернее, изъявил желание принять участие в реконструкции Ак<адемии> и потом неуклонно проявлял инициативу в этом направлении, писал записки, обсуждал разные вопросы с В.И. <Межлауком> и пр. Теперь ровно 6 месяцев этих усилий, и они кончились ничем. Чья вина? Может быть, моя, <потому> что я не сумел подойти, может быть, прямо время не настало (...) Ясно одно, что дальнейшие попытки ни к чему, и я окончательно решил, что в Союзе я буду заниматься только наукой, и от общественной деятельности я решительно решил отходить. Положим, и отходить не надо, так как я и не подходил к ней. Это, конечно, серьезное решение. Если я его принял, то только после того, как тщательно обдумал. Тебе оно может показаться нелепым, <ведь> я всецело сочувствую нашему социалистическому строительству. Не будучи членом партии, я, конечно, по своим убеждениям уже давно ничем от них не отличаюсь. При бедности таких людей среди наших ученых, казалось, на первый взгляд, это совсем нелепое решение. Но это не так, и, несмотря на все это, на самом деле мне придется занять позицию Ив. Петр. <Павлова>, то есть человека, сидящего в берлоге. За всем следить и оттуда пытаться подавать голос, активно не принимая участия в жизни" [4].
2 июня. "Вчера были выборы в Акад<емию>, ты результаты, наверное, читала в "Times". Я очень рад, что меня нету с этими людьми и я могу спокойно жить" [4].

В 1935 г. на выборах в действительные члены Академии наук кандидатура Капицы не выдвигалась, и не нужно быть большим психологом, чтобы почувствовать, что Петр Леонидович был отнюдь этому не "рад". Для действительного члена Лондонского королевского общества, избранного в это старейшее научное общество с первого же "захода" (и гордившегося тем, что он был вторым иностранцем, избранным F.R.S. за последние 200 лет), положение члена-корреспондента в "родной" Академии было далеко не почетным. Во всяком случае, я не видел ни одного его письма тех лет, которое было бы подписано: "Член-корреспондент АН СССР П.Л. Капица", только - "Профессор П.Л. Капица". Это, по-моему, говорит о многом...

Возникает вопрос: кто же решал в те времена, быть Капице академиком или не быть? Академики А.Ф. Иоффе, А.Н. Крылов, Д.С. Рождественский? Даже они, боюсь, не могли по собственной инициативе выдвинуть в академики Капицу. Подобная, весьма по тогдашним советским меркам "сомнительная" кандидатура, должна была, я в этом убежден, "согласовываться" заранее с властями на очень высоком уровне. Если бы власти сказали "Выбирайте!" или даже "Мы не возражаем", Капица, несомненно, был бы избран. Но власти, по-видимому, молчали. Это в лучшем случае. Скорее же всего, они сквозь зубы проворчали: "Надо погодить..."

И тут настало время сказать, что положение Капицы весной 35-го было очень сложным и даже опасным. В конце апреля в одной из английских газет появилось сообщение о "задержании" в СССР профессора Капицы из Кембриджа. На следующий день об этом писали на первых полосах более семидесяти британских газет! А 29 апреля в "Тайме" было опубликовано письмо в редакцию Резерфорда под броским заголовком: "Задержание профессора Капицы в России - потрясение для научного мира". Завершалось это письмо следующим обращением великого ученого к советским властям:

"Можем ли мы надеяться, что Советское правительство, столько раз уже доказавшее свою заинтересованность в развитии науки, будет проводить великодушную и дальновидную политику и найдет возможность пойти навстречу желаниям ученых не только Великобритании, но и всего мира, предоставив Капице самому выбирать среду, в которой он полнее всего реализует творческие задатки, которыми одарила его природа? Будет трагедией, если эти задатки не будут реализованы из-за чьей-то неспособности понять психологическую ситуацию" [10].

Резерфорд, как видим, сильно переоценивал способность тоталитарной власти понять "психологическую ситуацию", в которую попал Капица. И он не все знал, потому что не обо всем же Петр Леонидович мог писать жене в Кембридж.

"После моего оставления все было сделано, чтобы я потерял (...) уважение к себе, - писал Капица главе советского правительства В.М. Молотову 7 мая. - Первые четыре месяца на меня не обращали внимания и не дали даже хлебной карточки, и только, видно, чтобы напугать меня, три месяца за мной рядом на улице ходили два агента НКВД, которые изредка развлекались тем, что дергали меня за пальто.
Далее, некоторые ответственные лица пугали меня самым разнообразным образом и еще продолжают это делать по сей день в связи с требующимся от меня ответом. Я до сих пор не могу понять, с какой целью все это делается, так как на практике это привело к тому, что распугало от меня большинство ученых и знакомых, а на меня имело только эффект угнетения моей нервной системы" [8, с. 40].

Речь идет о письме Резерфорда редактору "Тайме": Молотов считал, что отвечать на него должен Капица. "Требовали, чтобы я написал явную ложь, что я добровольно остался, - писал Капица Сталину 1 декабря 1935 г. - Нелепая просьба, так как всякий, кто меня знает, все равно не поверил бы, что я мог бросить без предупреждения работу, лабораторию и учеников (...) Все это время, часто совсем явно, за мной ходят агенты, даже раз послали обнюхивать меня собаку, видно боялись, что я сбегу" [11, с. 15].

Властям не удалось ни запугать, ни сломить Капицу. "Мне все больше и больше кажется, что я совсем здесь одинок, и не будет удивительно, если меня растерзают и заклюют, - писал он жене 14 марта 1935 г. - Но я все же не могу изменить свою позицию. Оказывается, меня не так-то легко запугать. Я боюсь только одной вещи (...) - это щекотки, и пока меня не начнут щекотать, я не сдам позиции" [4].

Капица был свободным человеком. Он уехал из родной страны весной 1921 г., когда диктатура одной партии только-только набирала силу. И он тринадцать лет прожил в стране старых демократических традиций. "Я чувствую, что я совсем отошел от этой психологии - "велено, так слушайся", - писал он Анне Алексеевне 14 февраля 1935 г. - Независимая жизнь в продолжении 13 лет сказывается" [4].

Но ведь в нашей стране независимой жизнью никто не жил в эти годы. Вот почему можно легко представить себе, что испытывали друзья Капицы, его коллеги-физики, когда встречали его в сопровождении агентов НКВД. Напомню, что 1 декабря 1934 г. был убит Киров, и по стране покатилась волна террора. А в памяти ученых еще живы были страхи и переживания, связанные с разгромом Академии наук в 1929 -1931 гг. [12].

Да и Петру Леонидовичу "акклиматизация" давалась очень нелегко. Лишенный возможности "копошиться в своей лаборатории" (его выражение) и недопущенный к работе по реконструкции Академии наук, он был порой близок к самоубийству.

"Как-то удивительно пусто в голове, - писал он жене 14 апреля 1935 г. - Обычно я всегда люблю фантазировать, про себя думать о невозможных экспериментах и опытах, - так, для себя, видно, некоторая гимнастика ума. А теперь пусто совсем. Мне кажется, что <я> поглупел или глупею. Наука так далека и неродственна мне. Начинает казаться, что жизнь сама по себе, а я сам по себе, и мне не страшно сейчас было бы покинуть арену житейской суеты" [4].
"Тут кое-кто затеял даже дежурства около меня, - сообщает он Анне Алексеевне 16 мая. - Оказывается, после Лени (брата. - П.Р.) должен приехать твой отец. Я очень тронут этим вниманием (...) Хотя я удивляюсь, как они все это узнали, потому что на людях, мне кажется, я держу себя нормально и даже острю" [4].

Здесь надо сказать, что у Петра Леонидовича были все-таки друзья и в Москве, и в Ленинграде, которые не боялись с ним встречаться и поддержали его в самые тяжелые дни. Назову лишь некоторых из них. В Москве - академик А.Н. Бах, у которого Капица часто бывал дома, играл с ним в шахматы. В Ленинграде - академик Ф.И. Щербатский, члены-корреспонденты АН СССР Д.Л. Талмуд и Я.И. Френкель. Ну и конечно же, Николай Николаевич Семенов, о котором Капица часто упоминает в своих письмах в Кембридж.

Летом 1935-го Капица был готов и к аресту.

"В Ленинграде чувствую себя лучше, чем в Москве, - пишет он жене 25 июня. - Как бы заранее подготавливаюсь к тому состоянию оторванности от жизни, к которому, я почти не сомневаюсь, мне придется скоро перейти".

А вот еще о том же из письма от 3 июля:

"Как они меня ни пугай, все же у меня есть чувство, <что> очень плохо со мной не поступят (то есть не расстреляют. - П.Р.). А пожить с тобой на Севере и порыть землю - это совсем не так плохо, похудеем и окрепнем. Но я сейчас достаточно поправился, гребу свободно 1 1/2 <часа>, сердце ни-ни, и опять нервы в порядке, и я готов в бой за нашу науку и за прочее" [4].

Он выстоял, выдержал, не сломился.

"Ты можешь быть уверена, - писал Капица жене 24 июля, - что с первого дня моего оставания <и> по сей день никаких компромиссов со своей совестью я не делал и уверен, что не сделаю. Все время говорю, что думаю, хотя бы и был в единственном числе (...) Ничем меня не запугаешь и ничем не соблазнишь. Я чувствую себя очень сильным, так как у меня совесть совсем чиста. У меня нет ни малейшего поступка, за который я мог бы краснеть перед нашим народом, страной и даже компартией. Вообще я считаю, что я много сделал для них и для советской науки, хотя это и не хотят признать. Благодарность мне не нужна, но внутреннее сознание, что я спокойно могу держать свою голову, дает мне счастье, возможное без тебя, детей и работы, чтобы сохранить желание жить" [4].

* * * Капицу больно задевало то, что он был, отстранен от работы по преобразованию Академии наук. Между тем он, несомненно, ощущал в себе огромный потенциал преобразователя и организатора науки, который мог по-настоящему реализоваться только в такой великой стране, как его родина. Думаю, Резерфорд ошибался, полагая, что "среда", в которой Капица смог бы полнее всего реализовать "творческие задатки, которыми одарила его природа", - это Англия, Кембридж, Кавендишская и Мондовская лаборатории. Такой "средой" для Капицы, я в этом глубоко убежден, была наша страна. И только она!

"Я мыслю себе ученого в Союзе как человека, занимающегося, скажем, 3/4 <времени> чисто научными проблемами и уделяющего 1/4 времени на пользу общества, - писал Капица в неотправленном письме Сталину в марте 1935 г. - Очевидно, если ученый бросит заниматься наукой и <будет> только "трепаться", то он перестанет быть ученым, а становится по существу вредным элементом для развития научной жизни в стране. Если ученый только занимается все время наукой, то он является полезным только для развития мировой науки. Когда я работал в Англии, то я как раз все свое время посвящал научной работе, т.к. не принимал участия в общественной жизни страны не только как иностранец, но также потому, что взгляды руководящего большинства отличались от моих" [4].

Вот почему Капица, несмотря на решение активно общественной деятельностью не заниматься, никогда этого зарока твердо не придерживался.

Зашел у него, скажем, разговор с управляющим делами АН СССР И.В. Зубовым о том, как лучше всего использовать зарубежный опыт при строительстве Академии наук, и Капица 31 августа 1935 г. садится за письмо и на нескольких страницах разрабатывает подробную "схему освоения зарубежного опыта", которая до сих пор не потеряла актуальности. И он постоянно отправляет "записки" в правительство и письма руководителям страны, где упорно и тактично "просвещает" их, объясняет значение фундаментальной науки, стремится сделать их союзниками и своими помощниками в создании первоклассного исследовательского института.

"Мне (...) приходится Вас часто беспокоить по мелочам (...) - пишет он 25 декабря 1936 г. Межлауку. - Но если я делаю это, то только потому, что мне кажется, <что> опыт, приобретенный в нашем институте, будет Вами обобщен и поведет к более скорой и здоровой организации нашей научной жизни. Если по истечении нескольких лет у нас наука станет на более здоровую базу и я почувствую, что в этом деле была моя лепта, то тогда все прожитое с легкостью окупится. Эта надежда и есть основной источник моей энергии" [8, с. 119].

13 марта 1937 г. в Институте физических проблем начала работу сессия физической группы Академии наук СССР. Это было фактически торжественное открытие нового института, оснащенного оборудованием кембриджской лаборатории Капицы. Накануне в "Известиях" А.Ф. Иоффе писал:

"Все эти машины перевезены и установлены сейчас в новом институте. Во время приемки правительственной комиссией все они работали уже полным ходом. Мы видели и спектры, снятые в сверхсильных магнитных полях, и жидкий водород, и жидкий гелий. Институт представляет для нас интерес и в другом отношении: это самый богатый и наилучше обставленный институт в нашем Союзе. Все, начиная от лучших современных приборов и отлично оборудованной мастерской до квартир сотрудников, создает прекрасную обстановку для научной работы" [13].

Отношения П.Л. Капицы с руководством Академии наук и с рядом ученых по-прежнему оставались весьма натянутыми, если не сказать враждебными. В книге "Письма о науке" опубликовано большое письмо Капицы Резерфорду от 26 февраля - 2 марта 1936 г., где он весьма язвительно и зачастую несправедливо пишет о членах тогдашнего Президиума Академии наук. "Разбор" руководства АН СССР завершается следующими словами:

"Они никогда не проявляли никакого интереса к моему институту, ни один из членов Президиума не посетил меня, я не слышал от них ни единого слова сочувствия или интереса. Мне они тоже совершенно безразличны. До сих пор мне лишь два раза пришлось столкнуться с ними, и оба раза я добился того, чего хотел, так что они теперь знают, что я не овечка" [8, с. 65].

Не менее резко высказывается Капица о руководстве Академии наук и в приводившемся выше письме к Межлауку, который курировал в те годы науку в правительстве:

"Немало внимания я уделял и Академии наук. Насколько я мог, я внимательно следил за ходом ее работы. Я был на двух-трех заседаниях Президиума и принимал участие в строительной комиссии. Теперь я устранился от систематического участия в ее работах и только оказываю помощь по отдельным вопросам и согласился принять участие в <рассмотрении> вопросов снабжения (...) Я в корне расхожусь с теперешним направлением работ АН. Задачи АН мне, кажется, ясны: это организовывать и направлять научную работу страны согласно запросам нашего хозяйства и идеологии. Первое, конечно, организовать, то есть наладить хозяйство. Это очень важный и серьезный вопрос, он включает в себя подбор кадров, оклады, снабжение, печатание, строительство и пр., и вообще все вопросы научного хозяйства. Тут в АН полный кавардак и беспорядок. Я могу говорить об этом с полным авторитетом, так как, организовывая свой институт, я решительно никакой помощи от АН не получал. Я организовывал свое снабжение, я добился быстроты в получении заграничных заказов, подобрал кадры, организовал финансовое хозяйство, и все, не прибегая к помощи АН. Помогали только Вы, и больше никто. Не потому, что через Вас было проще, а потому, что АН в этих вопросах просто-напросто импотентна" [8, с. 117].

Как видим, тактика Петра Леонидовича, вернее, его стратегия - опираться в своей созидательной работе на высший эшелон власти страны, "воспитывать" этот эшелон, учить его быть полезным в нужных для страны делах - начинает давать плоды. Об этом Капица с удовлетворением сообщает Нильсу Бору в письме от 20 октября 1936 г.:

"Сейчас мне даже кажется, что ответственные товарищи прислушиваются и в ряде случаев готовы к обсуждению и переменам. Гораздо меньше понимания я встречаю среди своих коллег-ученых, которые больше всего озабочены созданием условий для своей личной работы и терпеть не могут широкой постановки вопросов (...) Я понимаю, какая на мне лежит ответственность, особенно потому, что у меня есть опыт, приобретенный мною в Кембридже. Я думаю, что наряду с возобновлением моей научной работы я должен попытаться так организовать работу своего института, чтобы показать здесь людям все здоровые и сильные стороны работы Кавендишской лаборатории. Насколько это в моих силах, я постараюсь следовать резерфордовским методам" [8, с. 103,104].

Днем раньше, 19 октября, Капица пишет тому, чьим методам хотел бы следовать в Москве, - Резерфорду:

"Я пытаюсь внести улучшения в здешнюю научную жизнь. Вы представляете, у нас нет здесь музея науки, и я пытаюсь побудить Академию наук открыть музей, подобный Кенсингтонскому (...) Я начинаю думать о том, как бы организовать научно-общественную жизнь. Представьте себе, в Москве нет физического общества, где бы можно было выступить с докладом. У всех ученых есть коллоквиумы со своими студентами, но общей научной жизни нет. Проблему эту решить будет весьма трудно, пока наш институт не приступит к настоящей научной работе" [8, с. 99 - 100].

Семинар Капицы начал собираться в его директорском кабинете в Институте физических проблем в 1937 г., а затем постепенно превратился в общемосковский и даже всесоюзный физический семинар. Знаменитый "капичник" заседал уже в конференц-зале Института физических проблем. К "настоящей" же научной работе Капица приступил еще весной 1936-го. И случилось это вскоре после известной мартовской сессии Академии наук СССР, на которой резкой критике подверглась деятельность Иоффе и Ленинградского физико-технического института. "Самым важным недостатком работы акад. А.Ф. Иоффе и руководимой им школы является неналаженность правильных отношений между физической наукой и практикой народного хозяйства", - записано (и выделено) в резолюции сессии [14, с. 840].

Сессия Академии наук завершила работу 20 марта, а 27 марта в ежедневнике Капицы появляется запись: "Приходили инженеры с завода ВАТ (Всесоюзного автогенного треста. - П.Р.). Обсуждали вопрос о разделении кислорода и азота из воздуха с точки зрения использования газа для доменных печей. КПД современных установок очень мал по сравнению с теоретическим. Затрачиваем мощность в 6-7 раз большую. Почему? Ответа дано не было". 28 марта Капица записывает: "Начал работать над вопросом получения установки с большим КПД для разделения воздуха". На следующих девяти страницах одно лишь слово: "Работаю". 9 апреля: "Работал и начал делать турбину".

И хотя эти изыскания вполне укладывались в русло научных и технических интересов Капицы и всей его предыдущей деятельности, тем не менее в энергии и "хватке", с которыми он взялся за решение важнейшей прикладной задачи всего неделю спустя после мартовской сессии АН СССР, есть, на мой взгляд, что-то от вызова, брошенного Иоффе и всей академической науке: вот, посмотрите, как надо налаживать правильные отношения между физической наукой и практикой народного хозяйства, к чему вы призываете в своей резолюции.

Семь лет спустя, 3 мая 1943 г., выступая на митинге, посвященном награждению большой группы сотрудников Института физических проблем, принимавших участие в разработке и внедрении турбокислородных установок, Петр Леонидович, который был удостоен ордена Ленина, сказал: "Работа эта примечательна тем, что возникла она не из какой-нибудь изобретательской идеи, которая получила чисто конструктивное развитие, а из идеи дать стране дешевый кислород" [4]. Вот какую государственной важности задачу поставил перед собой Капица, приступив к первой своей научной и инженерной работе на родной земле.

К деятельности в Академии наук он тоже относился как государственный человек.

"Я тут поднял в Академии наук вопрос насчет Научно-технического музея, - пишет он Межлауку 25 октября 1936 г. - В Англии, в Америке, во Франции, в Германии (...) в столицах колоссальные Н.Т. музеи (...) Кроме того, в крупных городах <есть> музеи поменьше. У нас ни одного. А ведь это забота АН. Ведь в освоении техники и науки массами лежит залог нашего быстрого развития. Н.Т. музеи лучше всего развивают в массах "engineering mind"" [8, с. 92].

Он становится членом Музейной комиссии Академии наук, пишет директору Лондонского музея науки, разрабатывает схему экспозиции музея науки и техники Академии наук.

Еще более деловым и конструктивным было участие Капицы в организации технического снабжения научных учреждений АН СССР. Эту проблему он всегда считал первостепенной важности и неустанно напоминал об этом руководителям страны и академии. В Записке об организации научного снабжения и хозяйства в СССР, которую он направил Межлауку в 1935 г., он писал: 'Требовать от нашего ученого первоклассной работы при таком состоянии снабжения так же логично, как требовать от голого человека, чтобы он имел элегантный вид" [4].

В октябре 1936 г. Петр Леонидович отказался участвовать в работе Комиссии по закупке приборов на иностранную валюту, подробно обосновав свой отказ в письме непременному секретарю Академии наук Н.П. Горбунову. Приведу заключительную часть этого письма.

"Комиссия - это рабочий орган: члены его должны аккуратно приходить на работу, и их труд должен оплачиваться, как всякий труд в Союзе. Если кто-либо берется быть членом комиссии, он для этого должен выделить из своего времени необходимые для этого часы, и к нему надо предъявлять те же требования, что и ко всякому другому служащему и рабочему. Неявка на заседание есть прогул.
Только при таких условиях комиссии имеют смысл. Итак, повторяю <эти условия> еще раз:
1) полная самостоятельность и только ответственность перед Президиумом Академии наук;
2) комиссия есть рабочее учреждение. Только при этих условиях комиссия может работать хорошо и явиться хорошим оперативным органом. У нас же комиссия в глазах многих ее членов - это безответственное времяпрепровождение и милый разговор (...)
Видите, как я далек Вам по духу и как мне не нравятся методы работы в Академии наук. Оказать влияние на это я не могу. К тому же у меня сейчас началась уже своя работа и хочется поскорее наверстать потерянное время. Поэтому я думаю, что мне лучше отстраниться от всякого систематического участия в работе Академии наук, но, конечно, как и прежде, во всех единичных случаях, когда мои знания и опыт могут быть Вам полезны, располагайте мною. Вы же знаете, что я охотно всегда помогал и всегда буду помогать Академии наук" [8, с. 97 - 98].

Судя по всему, Горбунов, имевший большой опыт работы в высших эшелонах власти (он был секретарем Ленина и управляющим делами СНК СССР), понимал истинный масштаб организаторского таланта Капицы. Во всяком случае, не прошло и четырех месяцев после отказа Капицы "от всякого систематического участия" в работе Академии наук, как на заседании Президиума АН СССР 15 февраля 1937 г. утверждается состав Комиссии по техническому снабжению Академии наук во главе с Капицей. Горбунову поручается "окончательно отредактировать Положение о комиссии по техснабу", которое, несомненно, было написано Капицей. В архиве последнего хранится экземпляр этого положения, подписанный президентом АН СССР В.Л. Комаровым и непременным секретарем АН СССР Н.П. Горбуновым.

Капица готов взять на себя ответственность за снабжение научных учреждений Академии наук. И он берется за работу с присущей ему энергией и деловой хваткой.

Членами Комиссии по техническому снабжению были утверждены академики С.И. Вавилов, Н.П. Горбунов, Г.А. Надсон (замененный вскоре А.А. Рихтером), Н.С. Курнаков и управляющий делами АН СССР И.В. Зубов. Заведующий Тех-снабом АН СССР должен был присутствовать на заседании комиссии "по должности", с правом совещательного голоса. Заседание комиссии проводилось раз в две недели, в определенные дни, в установленные часы. Под председательством Капицы состоялось 25 заседаний. Их протоколы сохранились в архиве ученого. Очень часто заседания проводились всего при двух присутствующих членах комиссии, например: Капица и Вавилов, Капица и Зубов. Но на каждом заседании обязательно присутствовали заведующий Техснабом и его заместитель.

Кропотливая, малоприятная и неблагодарная работа... И закончилась она, к сожалению, тем, что Петру Леонидовичу пришлось в феврале 1938 г. подать в отставку с поста председателя Комиссии по техническому снабжению. О мотивах этого решения и о своей работе в комиссии он подробно написал 17 февраля 1938 г. президенту Академии наук В.Л. Комарову. Это письмо опубликовано, и каждый может с ним ознакомиться. Хочу привести из него лишь небольшой отрывок, ярко иллюстрирующий государственный подход Капицы к своей общественной работе в Академии наук и к проблеме снабжения научных учреждений АН СССР.

"Когда я несколько меньше года назад согласился начать работать в Комиссии по техническому снабжению, то главное, что заставило меня заняться этой работой, было убеждение, что из многих препятствий для успешного развития научной жизни в Союзе одним из основных является очень плохая организация материальной базы, в особенности научного снабжения (...) Организуя свой институт, я увидел, что научное снабжение в стране плохо организовано в значительной мере по вине самих же ученых, которые не проявляют ни достаточного интереса, ни достаточной энергии, чтобы его наладить. И в частности, в нашем институте мне удалось значительно улучшить снабжение по сравнению, я думаю, с большинством институтов Союза. Свой опыт в этом направлении я и хотел использовать в работе комиссии" [8, с. 154].

Главная причина отставки Капицы была в том, что Президиум АН СССР изменил функции Комиссии по техническому снабжению, изъял из ее подчинения Техснаб, передав его Управлению делами АН СССР.

"Такую комиссию с тем же успехом можно было бы назвать "комиссией благих пожеланий", - писал Капица Комарову. - Как бы мне ни хотелось, я не вижу, как она может быть полезной организацией. При каждом недоразумении, а недоразумения можно предвидеть на каждом шагу, нам пришлось бы обращаться в Президиум. Это крайне осложняет дело, так как Президиум Академии наук - Вы меня простите за откровенность - чрезвычайно трудная организация, чтобы с ней работать" [8, с. 157].

Неудачный опыт сотрудничества с Президиумом Академии наук оставил у Капицы горький осадок. Об этом свидетельствуют и строки из "постскриптума" в письме к Молотову от 20 апреля 1938 г., которые были мною опущены при публикации в книге "Письма о науке". Сообщив, что постройка в Институте физических проблем установки по ожижению воздуха сэкономила институту не менее 100 тыс. рублей и будет экономить около 70 тыс. на расходах на жидкий воздух, Капица пишет главе правительства, что хотел бы премировать коллектив, который работал "с исключительным энтузиазмом и энергией". И добавляет: "Прошу Вашего указания на израсходование из средств института 15000 руб. на премирование (...) Кроме того, прошу дать это распоряжение непосредственно мне, а не через Президиум Академии наук, а если это невозможно, то лучше совсем не премировать, чем это делать через Академию наук" (выделенные слова были мною опущены при публикации письма. - П.Р.).

Вполне допускаю, что сейчас подобная вспышка ярости в письме Капицы к одному из руководителей страны может показаться кое-кому неуместной и даже неприличной. Но таков уж был этот человек - с изрядной дозой "достоевщины", как заметил один английский историк науки [15, с. 533]. Он не умел скрывать своих чувств даже тогда, когда это грозило ему серьезными последствиями. И мы все должны быть ему благодарны за эту особенность его неповторимой личности.

П.Л. Капица. 1937 г.

И здесь я перехожу к еще одному аспекту его общественной деятельности в Академии наук, который не находил отражения в печати до эпохи гласности, но о котором многие что-то знали или слышали. Я имею в виду спасательную деятельность Петра Леонидовича. Уверен, что в недалеком будущем энциклопедии и словари в статьях "Капица П.Л." в одном ряду с его фундаментальными открытиями и изобретениями будут упоминать и такие общественные его достижения, как спасение В.А. Фока в феврале 1937-го и Л.Д. Ландау - в апреле 1939-го. Я остановлюсь на первой его акции подобного рода - резком и даже дерзком письме к Молотову в защиту академика Н.Н Лузина.

Начало июля 1936 г. Петр Леонидович отдыхает на даче в Жуковке. Ему в руки попадает "Правда" от 3 июля с разнузданной редакционной статьей "О врагах в советской маске", направленной против выдающегося советского математика, основателя большой математической школы. Прочитав ее, Капица пришел, по-видимому, в ярость и написал Молотову обстоятельное письмо, которое 6 июля отправил в Кремль не перепечатывая, опасаясь, по всей вероятности, того, что газетная травля может быть лишь прелюдией к аресту. Привожу из этого письма те места, которые имеют прямое отношение к теме статьи.

"Как вообще Вы взялись за перестройку Академии? - задает Капица риторический вопрос главе советского правительства. - Вы, первое, начали выбирать в академики партийных товарищей. Это был бы лучший метод, если бы у нас были крупные ученые среди партийцев. Оставляя в стороне общественные науки, наши партийные академики куда слабее старых, их авторитет поэтому мал.
Вырастить новых ученых из молодежи тоже пока не удается. Я это объясняю совсем неправильным подходом с Вашей стороны к науке, чересчур узко утилитарным и недостаточно внимательным. Поэтому главный научный капитал у нас все же лежит в старом поколении людей, доставшихся <нам> по наследству. Поэтому следовало бы, казалось, все сделать, чтобы их перевоспитать, приручить и пр. Но то, что Вы делаете, совсем не достигает цели. Когда-то арестовали Лазарева * , прогнали Сперанского ** , а теперь обрушились на Лузина. Немудрено, что от такого "нежного" обращения ученые, <такие> как Успенский, Чичибабин, Ипатьев и другие, сбежали. Я по себе знаю, как бездушно Вы можете обращаться с людьми".
* Академик П.П. Лазарев был арестован в 1931 г. и после непродолжительного содержания в тюрьме сослан в Свердловск.
** М.Н. Сперанский в декабре 1934 г. был исключен из действлтельных членов Академии наук "за участие в контрреволюционной организации".

Вот так разговаривал с власть предержащими ученый, "без году неделя" в СССР, человек, куда более радеющий за свою страну и российскую науку, чем те, кто считал себя отцами нации. И так говорил с главой правительства тот, кто чуть более года назад написал жене в Кембридж следующие отчаянные строки:

"Никто не может здесь поверить, что все, чего я хочу, - это просто хорошего, доверчивого отношения к себе. Никто не может поверить, что я действительно желаю помочь в организации науки. Трагедия моего положения <в том>, что уже три месяца я хочу заставить людей понять, чего я хочу, и до сих пор ко мне недоверчиво-снисходительное отношение. Я чувствую себя каким-то Дон Кихотом. Я заступаюсь за какую-то Дульцинею-науку, и все надо мной потешаются" [4].

Молотов пришел в бешенство От письма Капицы и яростно начертал в вepxнeм правом углу первой страницы: "За ненадобностью вернуть гр-ну Капице". Фельдъегерь помчался с этим письмом в Институт физических проблем, но там Петра Леонидовича не было, он отдыхал в Жуковке. И фельдъегерь поехал в Жуковку...

Несколько недель Лузина травили в газетах и на заседаниях ученых советов университетов и институтов. Шумели, мучили, терзали большого ученого, но... не тронули, не посадили. И кто знает, не сыграло ли здесь свою роль и письмо Капицы?

* * *

В январе 1939 г. в Академии наук состоялись выборы. Кандидатуру Капицы в действительные члены АН СССР выдвинули А.Ф. Иоффе и отдельно - С.И. Вавилов, А.Н. Бах и А.Н. Фрумкин. Большое (на двух страницах) представление трех академиков написано рукой Вавилова. Приведу короткую выдержку из него:

"С 1934 г. П.Л. Капица вновь вернулся в СССР. По предложению СНК СССР Академия наук построила для ПЛ. Капицы новый институт по его плану и под его самым деятельным наблюдением и руководством. Этот институт по своей организации, продуманности и четкости работы является образцовым не только в СССР, но, пожалуй, и в мировом масштабе" [16].

На общем собрании Отделения математических и естественных наук 24 января 1939 г., на котором присутствовало 35 академиков, за избрание Капицы действительным членом Академии наук СССР проголосовали все тридцать пять. С этого дня начинается новый этап во взаимоотношениях Петра Леонидовича с Академией наук, полноправным членом которой он стал.

ЛИТЕРАТУРА

1. Капица П.Л. Письма к матери // Новый мир. 1986. №5. С. 192-216.

2. "Остаюсь русским ученым..." // Нева. 1986 № 2. С. 192-197.

3. Физики о себе. Л.: Наука, 1990.

4. Архив П.Л. Капицы в Институте физических проблем РАН.

5. Address of the President, Sir Ernest Rutherford, O.M., at the Anniversary Meeting, December, 1, 1930 // Proc. Roy. Soc. London. 1931. V. A130. P. 239 - 259.

6. The Times. 1933. 4 Feb.

7. Kapitsa in Cambridge and Moscow. Life and letters of a Russian physicist / Ed. Boag G.W., Rubinin P.E. Shoenberg D. Amsterdam: Horth-Holland, 1990.

8. Капица П.Л. Письма о науке. М.: Московский рабочий, 1989.

9. Архив РАН. Ф. 411. Оп. 6. Д. 2481. Л. 5.

10. The Times. 1935. 29 April.

11. Капица П. О науке и власти. Письма. М.: Правда 1990. (Библиотека "Огонек"; № 32.)

12. Яншина Ф.Т. Неизвестный Вернадский // Вестник РАН. 1993. №9. С. 822- 827.

13. Известия. 1937. 12 марта.

14. Резолюция мартовской сессии Академии наук по отчетным докладам академиков А.Ф. Иоффе, Д.С. Рождественского и С.И. Вавилова // УФН. 1936 Т. 16. Вып. 7. С. 839 - 846.

15. Wilson D., Rutherford, Simple Genius. L: Hodder and Stoughton, 1983.

16. Архив РАН. Ф. 411. Оп. 3. Д. 445.