VIVOS VOCO: П.Л. Капица, "Читая дневник М.М. Пришвина"

П.Л. Капица

ЧИТАЯ ДНЕВНИК М.М. ПРИШВИНА

Впервые (с сокращениями) опубликовано в книге воспоминаний В.Д. Пришвиной "Пришвин в Дунине". См.: Север. 1975. № 6. С. 69-71. Записи из дневника М.М. Пришвина о встречах с П.Л. Капицей опубликованы в кн.: "Воспоминания о Михаиле Пришвине" (М.: Сов. писатель, 1991. С. 306-310) в качестве приложения к статье П.Л. Капицы "Читая дневник М.М. Пришвина" и в кн.: Капица: Воспоминания. С. 179-186.

Валерия Дмитриевна мне передала выдержки из дневника ее супруга Михаила Михайловича Пришвина, в которых он пишет о наших беседах с ним. Эти выписки интересны, они замечательны своей искренностью и в них хорошо отражается прекрасный образ М.М.

В связи с этими выписками из дневника Валерия Дмитриевна просила меня написать о М.М. к 100-летию со дня его рождения. Сделать это хорошо и образно трудно. М.М. наш крупный писатель, но, кроме того, он еще чрезвычайно своеобразный и интересный мыслитель. Чтобы писать о Пришвине, нужно быть самому Пришвиным.

Мы познакомились с М.М. 8 июля 1949 г., когда он приехал на Николину Гору, где я жил тогда на даче. В 1946 г. из-за несогласия со Сталиным, я был полностью отстранен от моей научной работы и мне пришлось покинуть Институт физических проблем, где я не только руководил научной работой, но и сам работал в области физики низких температур. На даче я постепенно организовал для себя маленькую лабораторию в обычной комнате, в сторожке. Там, работая своими руками, я все же мог решать небольшие проблемы сперва в гидродинамике, потом и в электронике. В своем дневнике М.М. называет меня "опальным боярином советской власти". Возможно, что положение ученого, академика, в таком необычайном состоянии сначала и заинтересовало Пришвина. Если даже наше знакомство началось у М.М. с любопытства, то оно продолжалось уже как дружба. Оказалось, что нам было интересно беседовать и обсуждать окружающую нас жизнь, природу, людей, социальные процессы и основное, что интересовало М.М. - философско-этические проблемы человеческого общества. Главное, что было нам обоим интересно, это то, что почти ко всем вопросам мы с М.М. подходили с разных точек зрения. Он так пишет в дневнике об одной из наших дискуссий:

"... Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем ученому освободиться от своей специальности. - Да, я материалист! - сказал он. - А кто же вы - идеалист? - Нет. - А кто же? - Подумав немного я ответил: "Я спиритуалист". - И улыбнулся".

После смерти Сталина и ареста Берии я получил возможность вернуться к нормальной научной работе, прерванной на 7 лет. Мы продолжали часто встречаться с М.М. до его смерти в 1954 г. Накануне его кончины мы были у него на квартире в Москве. Я знал, что М.М. неизлечимо болен, но в тот вечер М.М. был как обычно разговорчив, говорил о музыке, которую М.М. очень любил, он приобрел патефон с только что поступившими в продажу долгоиграющими пластинками, и мы слушали классическую музыку. Смотрели только что выпущенные в Англии книги с переводами на английский рассказов и повестей М.М. Был ужин, распили бутылку сухого вина. Необычным было в тот вечер только одно - когда М.М. прово жал [нас], то в прихожей, где перед расставанием, как всегда бывает, возникают самые интересные разговоры, М.М. сел на стул. На следующее утро Валерия Дмитриевна нам по телефону сообщила, что ночью М.М. скончался.

Наши встречи и беседы с М.М., приведенные в его дневниках, отражают обрач Пришвина не только как писателя, но и как мыслителя и философа. Известно, что бы быть большим писателем, надо быть наблюдательным человеком, уметь выби рать наиболее характерное и существенное, найти интересную фабулу и хорошим языком ее ярко изобразить. Даже, если в произведении люди живые и фабула интересная, все это еще не делает писателя достаточно большим, чтобы его произведения могли его пережить. Для того чтобы остаться большим писателем на долгие времена, нужно быть еще философом с самостоятельным творческим мышлением. То же, конечно, требуется и от творцов в других областях искусства. Время показывает, что этого достигает очень небольшое число писателей и художников. Жизнь также показывает, что это самостоятельное мышление у писателя неизбежно сопряжено с возникновением противоречия с существующим укладом жизни.

Причина этого объясняется просто. Всякое творчество, как в науке, так и в искусстве рождается у человека из чувства неудовлетворенности действительностью. Ученый недоволен существующей теорией и уровнем знания в его области науки, у писателя это обычно недовольство существующими условиями жизни людей, этикой во взаимоотношениях между ними и, часто, общественной структурой. У художников это еще усугубляется неудовлетворенностью общепризнанными и существующими способами отображения окружающего их мира.

Так как большое творчество связано с философией преобразования мира и оно неизбежно зиждется на недовольстве существующим, то это ведет к тому, что произведения писателей-мыслителей, таких как, например. Толстой, Достоевский, Горький, рассматривались установившимся социальным укладом как факторы, мешающие спокойному течению жизни, и обычно вызывали активное неодобрение со стороны общественных и государственных аппаратов. Это неизбежное противоречие творческих исканий с существующим жизненным укладом является диалектикой прогресса человеческой культуры. В той или иной форме эти противоречия творчества с действительностью часто ставят ученых, писателей, художников, философов и вообще творческих деятелей во всех областях, связанных с умственным и духовным ростом человечества, в положение борцов. А борьба обычно связана с лишениями, огорчениями и другими испытаниями, но если бы эти противоречия между творчеством и действительной жизнью отсутствовали, то остановился бы рост человеческой культуры. Поскольку закон диалектики всегда справедлив, поэтому противоречия в той или иной форме будут неизбежно существовать при любой развивающейся социальной системе.

В дневниках М.М. эти противоречия между его этическими и социальными концепциями и существующим миром ярко выявляются. Все, о чем писал М.М., всегда заключало в себе вопрос об этическом взаимоотношении человека как с окружающей его природой, так и с окружающим человека обществом. Здесь он основным мерилом человеческого счастья считал "радость личной свободы".

После разговора о современном представлении о природе человека вот что пишет М.М. в своем дневнике:

"... Говорили о братьях Хаксли, что оба они живут в области сенсаций, и теперь брат Олдос выпустил роман сенсационный о сущности обезьяны в том смысле, что обезьяна в человеке остается не неизменной, а на фоне обезьяньем выделяются отдельные люди, выросшие из хромосомы милосердия.
- А я об этом думал, - сказал я, - еще во времена декадентов. И когда падала империя российская, как теперь падает Англия, то явился у нас писатель Андрей Белый, - куда там Хаксли! Он подавлял нас своим индивидуализмом бесконечного углубления.
- Как же вы из этого вышли? - спросил физик.
- Вместе с вами, физиками, - ответил я.
У нас раньше думали, что атом есть простая, конечно малая величина материи, а теперь вот нашли, что атом - это маленькая вселенная.
Так и мы теперь, инженеры душ, поняли, что атом человеческого общества является такой же маленькой вселенной и на каждое духовное ядро приходится какое-то большое число обезьяньих сущностей, с которым духовное ядро связано долгом.
Атомная энергия в человеческой душе называется свободой и революция вполне отвечает освобождению внутриатомной энергии. Но, по-видимому, соотношение свободного ядерного духа и подчиненного ему обезьяньего, называемого у нас порядком, есть высшая идея атомного бытия и предшествует всякому творчеству, и, развиваясь в сознании, образует, с одной стороны, наше сердечное существо гармонии, и с другой - идею пространства и времени.
Вот почему каждому художественно одаренному человеку в обществе надлежит не взрываться индивидуально, как Белый, и не обнажаться в сенсации, как Хаксли, а организовать свою ячейку с обезьянами в чувстве гармонии, в идее пространства и времени, как это сделал с собой Шекспир, и как я, совершенно простой русский человек и страстный любитель свободы и гармонии русского слова, пытаюсь провести своих личных обезьян, и это дело свое называю поведением человека.
В этом смысле я утверждаю, что подсознательное поведение в том глубоком смысле у каждого настоящего художника и настоящего творца предшествует его творчеству...
Вспомнил, что физик поставил лично мне вопрос о том, совместима ли наша свобода - это наше высшее благо - с социализмом. "Совместима, - ответил я, и развил этот цикл мысли и чувства, нажитых в революцию, с заключением: - Вот картина нашего внутреннего свободного строительства, а социализм - это внешний двор".

В наше время, когда революция требует интенсивного социального строительства, есть стремление к объединению сил, поэтому противоречия канонам, даже если эти противоречия направлены вперед, огульно отвергаются. После революции все было направлено на укрепление социалистического строя, на рост благосостояния народа, на ограждение его безопасности, и все, что противоречит единству в этой борьбе, обычно оценивается как чуждое времени. Тут тоже есть своя диалектика, так как это единство может только существовать, если есть факторы его нарушающие.

Неизбежное противодействие творческим начинаниям, о которых я только что говорил, у нас поэтому нередко сильнее, чем это имело бы место, если бы в стране не происходило развитие новой социальной формации. Но прогрессивные законы социального развития всегда возьмут верх и все здоровое и передовое войдет в нашу жизнь. Но часто сейчас у нас творческим работникам приходится вести за свои идеи гораздо более тяжелую борьбу и тратить на это много своих духовных сил. Мы забываем, что благодаря прогрессивным основам, вложенным революцией в развитие нашей социальной структуры, здоровое развитие нашей культуры неизбежно само по себе, без административных мер жизнь сама отберет все, что нужно для нашего роста.

М.М. глубоко переживал, что некоторые его произведения не печатали, и не мог понять причин, так как он считал, что его творчество содействует развитию достижений революции, и его этические взгляды необходимы для нашего здорового социального роста. Конечно, приспособиться к лакировочной литературе он не мог. Вот отрывок из его дневника, это короткий рассказ о самом себе. Я до сих пор помню, как он его рассказал, когда мы были у него в Дунине.

"15 сентября. - Вечером приезжали Капицы с Ливановым. Я удачно рассказал о поганом грибе.
... Вижу гриб стоит поганый и чудесный, очень похожий на самый причудливый минарет, и такой самостоятельный, такой независимый.
- Кто ты такой? - спросил я в удивлении. По-своему гриб мне что-то ответил, и я понимал его так, что он гриб единственный в лесу независимый. - Так почему же ты поганый?
- Только потому поганый, - ответил мне гриб, - что меня есть нельзя. Тут-то я и вспомним себя самого и ответил поганому грибу:
- А я сам такой, тоже поганый, за то, что меня тоже съесть нельзя".

Обаятельный образ Пришвина-мыслителя, прекрасно вырисовывается в его дневниках. И я надеюсь, что они скоро будут напечатаны.