© А.М. Грачева

Бестселлеры начала XX в.
(К вопросу о феномене успеха)

А. М. Грачева
Санкт-Петербург

Начало XX в. было ознаменовано появлением в русской литературе такого явления, как романы-бестселлеры. Вслед им шел широкий шлейф негативных критических отзывов, а также пародий, но их герои становились объектом поклонения и подражания. Характерно, что эти произведения не были образцами стиля и эстетических новаций. Во многом они были эстетически консервативны и даже архаичны. И тем не менее, хотя критики не могли объяснить секреты столь громкого успеха, многие ими зачитывались.

"Оказывается, - писал К.Чуковский, - что сочинения г-жи Вербицкой разошлись за десять лет в 500000 экземпляров, что <...> эти милые "Ключи счастья" за четыре, кажется, месяца достигли тиража в 30000 экземпляров и что, судя по отчетам публичных библиотек в Двинске, в Пскове, в Смоленске, в Одессе, в Кишиневе, в Полтаве, в Николаеве, больше всего читали не Толстого, не Чехова, а именно ее, г-жу Вербицкую <...> раскрываю наудачу первый попавшийся библиотечный отчет и вижу, что там, где Чехова "требовали" 288 раз, а Короленко 169, - там г-жа Вербицкая представлена цифрой: 1512. <...> О, <...> откуда эти страшные цифры?" [1].

Появление книг-бестселлеров было связано с новым этапом развития русской культуры. Для начала XX в. было характерно значительное увеличение интереса к чтению в средних и "низовых" слоях общества. Читательская аудитория развивалась постепенно, но существенные изменения произошли после революции 1905 г., прямо или опосредованно повлиявшей на мировоззрение широких масс. Этому способствовало и снятие прежних жестких цензурных ограничений. Именно в эти годы появляются такие романы-бестселлеры, как "Санин" (1907) М.Арцыбашева, "Дух времени (1907) и "Ключи счастья" (1909-1913) А.Вербицкой, "Люди" (1910) А. Каменского, "Гнев Диониса" (1911) Е.Нагродской и др.

В начале XX в. читательская аудитория не представляла собой единого целого. Это был сложный конгломерат разных социокультурных групп, имеющих свои читательские пристрастия [2]. Для анализа интересующей нас проблемы важно то, что каждый пласт литературы имел своего читателя. "Идейную", "серьезную" литературу преимущественно читали широкие слои интеллигенции (учителя, врачи, инженеры и др.), учащаяся молодежь (студенты, курсистки, гимназисты). "Легкое" же чтение было, как правило, интересно "низовым" читателям: служащим невысокого ранга, приказчикам, грамотным рабочим и т.п. Подобное разделение достаточно условно. К тому же надо учитывать, что значительную массу читателей составляли женщины, принадлежавшие к разным социальным слоям, но во многом объединяемые специфическими "женскими" запросами.

По нашему мнению, большинство бестселлеров начала XX в. генетически восходили к популярному в русской литературе XIX в. жанру романа о "новых людях". Этот жанр был представлен на разных литературных уровнях. Значительной читательской популярностью пользовались как романы И.Тургенева "Отцы и дети" (1862), Н.Чернышевского "Что делать?" (1863), Д.Мордовцева "Знамения времени" (1869), так и антинигилистические романы А.Писемского "Взбаламученное море" (1863), Н.Лескова "Некуда" (1864) и "На ножах" (1870-1871), В.Клюшникова "Марево" (1864) и т.п., щедро черпавшие выразительные средства из эстетического арсенала бульварной литературы.

Устойчивый успех подобного повествования был обусловлен мифологической основой образа главного героя. "Разумный эгоист" Чернышевского, трагический нигилист Тургенева или всеразрушающий "бес" Достоевского, Лескова или Гончарова - все это был переосмысленный современным сознанием архаический тип культурного героя-демиурга, творящего "новую землю" и "новые небеса" по воле пославшего его Творца (или того, кто кощунственно подменяет его и терпит из-за этого поражение). Разновидностью того же мифологического культурного героя, популярной у самых низовых читательских групп, был персонаж переводной беллетристики - всемогущий и демонический защитник добродетели (граф Монте-Кристо, принц Рудольф из "Парижских тайн" Эжена Сю, раскаявшийся злодей Рокамболь из серии посвященных ему романов Понсон дю Террайля и т.д.).

В романе Арцыбашева "Санин" главный герой принадлежал именно к этому мифологическому по своей основе типу. Кроме него, все персонажи произведения сформировались под влиянием среды и обстоятельств, и их действия были подвластны этим силам. И только о Санине сразу же сообщалось, что "никто не следил за ним, ничья рука не гнула его, и душа этого человека сложилась свободно и своеобразно, как дерево в поле" [3] В образе Санина Арцыбашев создал свой вариант "естественного человека" начала XX в., независимого от социума, не скованного никакими догмами.

Герой утверждал: "Человек - это гармоническое сочетание тела и духа, пока оно не нарушено <...> Мы заклеймили желания тела животностью, стали стыдиться их, облекли в унизительную форму и создали однобокое существование <...> Те из нас, которые слабы по существу, не замечают этого и влачат жизнь в цепях, но те, которые слабы только вследствие связавшего их ложного взгляда на жизнь и самих себя, те - мученики: смятая сила рвется вон, тело просит радости и мучает их самих. Всю жизнь они бродят среди раздвоения, хватаются за каждую соломинку в сфере новых нравственных идеалов и, в конце концов, боятся жить, тоскуют, боятся чувствовать" (С. 276).

Среди отягощенных предрассудками героев романа Санин - единственный персонаж, чье поведение не подчинялось сюжетным канонам реалистического романа. Он отказывался от дуэли, логически следующей за нанесенным им же оскорблением; спасал обманутую любовником "бедную" Лиду, которая, согласно литературным традициям должна была утопиться; нарушал привычную романную традицию платонической любви к девушке. Для понимания авторской концепции важен эпиграф к роману из библейской книги "Екклезиаст": "Только это нашел я, что Бог создал человека правым, а люди пустились во многие помыслы". В романе Арцыбашева только Санин оказывался "правым" - то есть человеком, реализующим все свои желания и возможности. Для читателя узнаваемый провинциальный городок парадоксальным образом трансформировался в мифологическое пространство, где герой-демиург свободно творил свою волю, воссоздавая мир и людей такими, какими они должны были быть, доколе "не пустились во многие помыслы".

Успех, хотя и более скромный, имел в тех же читательских кругах роман А.Каменского "Люди" (1910). Впервые подобный сюжет был разработан Каменским в рассказе "Белая ночь" (1906), персонажи которого пытались проникнуть в чужую квартиру для установления новых отношений между людьми. Они говорили о чаемом провозвестнике нового: "Все ждут пророка. Ждут, что придет кто-то новый и смелый, и разрушит преграды, и скажет, что нет чужих людей, чужих квартир, нет знакомых и незнакомых, а есть только ничем не преграждаемая свобода влечения одного к другому. И вспыхнет великая бескровная революция отношений между чужими..." [4].

В романе "Люди" главный герой - бывший студент Виноградов - вселялся в чужие квартиры и проводил своеобразные "психологические эксперименты" над их обитателями, пробуждая подсознательные желания, инстинкты и добиваясь полной естественности, искренности человеческих отношений.

Оба автора использовали привычную сюжетную схему "тургеневского романа", в котором любовная история служила выявлению определенной "прогрессивной" идеи, а любовь героини доставалась носителю этой идеи. Большинство рецензентов романа "Санин" упоминало о его прямом прототипе - романе "Отцы и дети". Однако и Арцыбашев, и Каменский не только использовали, но и пародировали клише "тургеневского романа". Критики, немало рассуждавшие о семантике фамилии главного героя Арцыбашева, так и не вспомнили, что Санин - это фамилия главного персонажа тургеневской повести "Вешние воды" (1872) - человека слабого, увлекаемого злой женской волей.

В романе "Люди" Виноградов дважды "уступал" любимую девушку соперникам во имя проверки истинности своих убеждений. Само же название романа восходило к образам идеальных людей из утопии "Сон смешного человека" Достоевского и к типу сверхчеловека Ницше. "Люди" Каменского - это новые люди (вспомним подзаголовок романа Чернышевского - "из рассказов о новых людях"), каких еще мало в настоящем. В финале произведения условная сконструированность этого "вроде бы" реалистического романа была нарочито обнажена. Виноградов и его наконец-то обретенная возлюбленная обсуждали все, случившееся с ними. Героиня отмечала: "Опыты, которые проделывали мы оба, наше неодинаковое бесстрашие, неодинаковая любовь к людям, наше с Вами идейное несходство и наша дружба представляются мне теперь страницами какого-то эксцентрического романа, с сочиненной фабулой, искусственным построением, но - не скрою от Вас - страницами, которые перелистываешь в памяти с острым, почти рискованным любопытством" [5].

Таким образом, оба романа-бестселлера были рассчитаны на аудиторию, привыкшую к традиционному "идейному" роману, прежде всего - на учащуюся молодежь. Использование атри-бутики литературы, нацеленной на создание "героя времени", образца для подражания, "нового человека", обрекало произведение на успех. Притом автор намекал, что созданный роман - результат одновременно и следования традиции, и разрыва с ней.

В рецензии на роман "Люди" подобную игру с читателем подметил, хотя и толковал по-своему, М.Волошин, указавший, что "тип нового «естественного человека», нового апостола борьбы с «условностями» в области пола привился и размножился. Арцыбашев еще грешит кое-где объективной художественностью. А.Каменский стоит уже вне этих слабостей. <...> Ввиду того, что этот роман совершенно лишен каких бы то ни было художественных достоинств, которые могли бы подкупить эстетические вкусы наших читателей, можно пожелать ему наиболее широкою распространения. Он с редкой наглядностью выявляет известные слабые стороны русского идейного романа" [6]. Осмеянный мэтром нового искусства расчет на узнавание привычных форм и художественных приемов был верным средством увеличения читательской аудитории.

Сюжеты бестселлеров А.Вербицкой и Е.Нагродской являют собой двуединство экзотики и иллюзорного правдоподобия. Роман "Ключи счастья" начинался как история бедной воспитанницы женского института Мани Ельцовой, обреченной на незавидную судьбу гувернантки. Но бытовое правдоподобие почти сразу же нарушалось, так как основой книги Вербицкой стал популярный в массовой литературе "миф о Золушке". "Обыкновенная" девушка встречала не одного, а сразу нескольких красавцев-"принцев" (Яна Сицкого - князя, революционера и проповедника новой морали; Нелидова - аристократа-помещика, потомка Рюриковичей, и Марка Штейнбаха - барона и миллионера). Каждый из них влюблялся (и не безответно) в Маню, каждый способствовал превращению "Золушки" (скромной институтки) в "принцессу" - всемирно известную балерину-"босоножку". Если Арцыбашев и Каменский камуфлировали свои книги под романный тип старой "высокой" литературы, то произведения А. Вербицкой "Ключи счастья", так же как и более ранний "Дух времени", откровенно ориентированы на жанр сенсационного романа. В то же время ее романы были результатом соединения средств бульварной литературы со "злободневной" тематикой.

Это было подмечено и осуждено критиками, в большинстве хранившими "заветы" идейной литературы. Так, В.Тан-Богораз с возмущением писал: "Г-жа Вербицкая описывает самую толщу минувшей революции: эс-эры, эс-деки, анархисты, аграрные поджоги, экспроприации, дважды распущенная Дума и вся чернокрасная гамма российской политики, и на этом уныло-двуцветном фоне выделяется повесть о том, как Маша Ельцова любила двух мужчин в одно и то же время <.. .> И выходит, как будто вся великая российская разруха свершилась для того, чтобы послужить пьедесталом Маше Ельцовой и ее сложному сердечному хозяйству" [7].

По сути то, что высмеивал критик, было художественным приемом, делавшим события минувшей революции более понятными читателям, и прежде всего читательницам, привыкшим к постижению исторических катаклизмов "при помощи" романов Дюма или Понсон дю Террайля. После наложения на современную российскую историю жанровой сетки, привычной для этой читательской категории, происходившее в России 1905-1907 гг. становилось не менее интересным и "понятным", чем события времен Людовика XIV или Наполеона Малого, а секреты московских купеческих семейств оказывались не менее интригующими, чем тайны мадридского или французского дворов. Не менее беспроигрышным был и эффект "близкого далека". Вербицкая вводила в свои произведения традиционную для реалистической прозы экспозицию и своеобразный "стаффаж" * - множество привычных для российской действительности персонажей, бытовых реалий, возникающих на периферии повествования и как бы аранжирующих центральный "неправдоподобный" сюжет.

* от  staff - штукатурный раствор (прим.ред.).

Те же художественные приемы были использованы в более скромном по масштабам романе Е.Нагродской "Гнев Диониса", в котором история любви художницы Тани к двум мужчинам - мужественному Илье и женственному Старку - разворачивалась то на фоне привычных российских пейзажей, то в экзотической Италии.

Книги Вербицкой и Нагродской тоже были произведениями о женском варианте "нового человека" - героине, освободившейся от "старых" норм в любви. Примечательно, что в "Ключах счастья" типологическая преемственность образа главной героини была декларативно подчеркнута. Один из эпизодов романа - это обсуждение романа "Санин" Маней Ельцовой и ее первым "учителем жизни" - Яном Сицким:

"А вы читаете „Санина"? - спрашивает она раз, прерывая чтение.
- О, да. С огромным интересом. А вы?
- Тоже читаем потихоньку <...> Какое он животное!..
- В этой книге, Маня, я вижу яркий протест против закаменевших моральных ценностей <...> Здесь больше сказано в защиту личности, чем во всей западноевропейской литературе" . [8]

Подобным художественным "жестом" Вербицкая отметила не только идейную, но и эстетическую взаимосвязь своего романа с книгой Арцыбашева. Герой или героиня бестселлера, вольно меняющие свою судьбу, освобождающиеся из-под власти социальных и моральных законов, были привлекательны для читателей, способных уйти от бремени собственных проблем лишь в сконструированный фантастический мир.

Эстетика бестселлеров, соответствующая духовным запросам читателей - обычных людей, погруженных в будничную действительность, - основана на декларируемом и реализуемом принципе, утверждающем Красоту как всемогущую силу, которая тотально торжествует и царствует в вымышленном романном пространстве. При этом из идейно-эстетического багажа бульварной литературы в бестселлеры вошло представление о тождестве Красоты и Добра. Подобное представление также имело мифологические корни. В романах-бестселлерах красота внешности героя, места действия, страстей имеет важный идейно-художественный смысл. При этом Зло может на время выступить под личиной Красоты, но его маска будет обязательно сорвана. Добро же красиво всегда.

Этот внутренний закон эстетической маркированности персонажей достаточно жестко проведен в романе "Санин". Так, взаимосвязь "этики и эстетики" подчеркнута напрямую в словесных портретах арцыбашевских героев: "Лида была меньше ростом и гораздо красивее (выделено мной - А. Г.) брата. В ней поражали тонкое и обаятельное сплетение изящной нежности и ловкой силы, страстно горделивое выражение затемненных глаз и мягкий звучный голос, которым она гордилась и играла. Она медленно, слегка волнуясь на ходу всем телом, как молодая красивая кобыла, спустилась с крыльца, ловко и уверенно подбирая свое длинное серое платье. Путаясь шпорами и преувеличенно ими позванивая, за нею шли два молодых, красивых офицера" (С. 13).

Роман "Ключи счастья" не только населен красавцами и красавицами, но и наполнен описаниями прекрасных произведений искусства, чудесных заморских земель. Аналогичная апология Красоты присутствует и в романах Каменского и Нагродской. Характерный пример - частотность употребления одного и того же эпитета в рассуждениях героини "Гнева Диониса": "Я люблю цветы, как красивых  (выделено мной - А. Г.) женщин. Я очень люблю красивых женщин, даже более, чем цветы. Как много у нас красивых женщин, гораздо больше, чем где-либо, а красивых мужчин я почти у нас не видала <...> Я посматриваю кругом на суетящихся людей; ищу в толпе красивых и типичных лиц, любуюсь на лучи заходящего солнца, красиво падающего на массу стаканов на буфетной стойке. Какой красивый блик на лиловой блузке этой дамы у окна..."  [9].

Эстетизация действительности способствовала возвышению читателя подобного романа, как правило, не принадлежащего к элитарным слоям, соприкасавшимся с произведениями искусства в действительности, способным и имеющим средства внести подлинное эстетическое начало в свой быт. Бестселлеры начала XX в. были одной из составляющих модного стиля эпохи - стиля модерн, одним из постулатов которого был панэстетизм. Как отмечал Г.Ю.Стернин, модерн с самого начала "осознавал себя неким средоточием важных историко-культурных, социологических и духовных проблем эпохи, <...> пытался показать себя монопольным представителем художественного прогресса. В этих притязаниях «нового стиля» было немало спекулятивного, содержавшего в себе заметную долю творческой беспринципности. Ориентация на массового потребителя искусства порой вела на деле к оживлению консервативных, отживающих живописных концепций, например, позднего академизма, безотказно «работавшего» в течение нескольких десятилетий до этого на вкусы мещанского обывателя"  [10].

Если спроецировать эстетику модерна на область литературы, то становится понятным закономерность употребления в "современных романах" (такое жанровое определение дала своим произведениям Вербицкая) наиболее архаичных художественных средств позднего романтизма. На рубеже веков они активно использовались бульварной литературой. Авторы бестселлеров учитывали психологию "своего" читателя, увлекавшегося чтением романтической литературы (произведениями Дюма, Сю, Понсон дю Террайля и т.п. авторов) и в то же время чаявшего соприкоснуться с модными художественными идеями.

Эстетическая задача авторов бестселлеров декларативно изложена в "Ключах счастья", где был точно определен адресат произведения и названы его литературные запросы: "Тот, кто думает, будто рабочему и мастерице не нужна красота, тот совершенно не знает этого читателя. Дайте ему очерки из фабричной жизни, которая ему осточертела <...> быт деревень, который он знает лучше того, кто пишет <.. .> дайте ему погром или очерк каторги, - ничего этого он читать не станет. Ему скучно... И он прекрасно знает правило, что все роды искусства имеют право на существование, кроме скучного. Он романтик, этот читатель <...> И от литературы они ждут не фотографии, не правды... нашей маленькой, грязненькой, будничной правды... а как бы это сказать - прорыва в вечность... Литература должна быть не отражением жизни, а ее дополнением" (Кн. 6. Ч. 1. С. 198).

Таким образом, авторы бестселлеров создавали произведения, выполняющие компенсаторную функцию. Они вводили читателя в те сферы действительности, которые в реальности были ему недоступны, а также увлекали его в миры, созданные богатым и щедрым воображением романиста.

С эстетизирующей функцией была тесно связана и популяризаторская функция романов-бестселлеров. Еще с XIX в. беллетристика являлась своеобразным "проводником" всевозможных идей, передаваемых читателю в образной оболочке. Обязательными элементами бестселлеров были многочисленные "идейные" разговоры, в которых сообщались сведения из разных областей политики, науки и искусства. К. Чуковский точно определил роман "Ключи счастья" как "сочетание Рокамболя и Дарвина, Пинкертона и Маркса <...> А чтобы Пинкертон вышел еще интеллигентнее, в самом современном стиле (как в лучших домах: декадан-с! пожалуйте!)" [11]

В романе Каменского "Люди" были изложены некоторые аспекты философии Ницше. В "Гневе Диониса" тот же философский "набор" [12] был дополнен разыгранной "в лицах" теорией о мужском и женском началах, заимствованной из труда О.Вейнингера "Пол и характер". Роман Арцыбашева был насыщен цитатами из Библии, книг "Так говорил Заратустра" Ф.Ницше, "Афоризмы и максимы" А.Шопенгауэра, произведений Ф.Достоевского, И.Тургенева, Л.Андреева, А.Чехова, М.Горького и др. В этом плане характерен эпизод из романа "Санин", в котором обыгран хрестоматийно известный афоризм Базарова: "Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта". У Арцыбашева доктор Новиков возражал офицеру Зарудину, предложившему Лиде Саниной сделать артистическую карьеру: "Хорошая мать или хороший врач в тысячу раз полезнее всякого поэта" (С. 16).

Типичным в бестселлерах было известное по методикам преподавания сочетание "повторения пройденного" (сведений, уже знакомых читателю хотя бы со школьной скамьи) и "нового материала" (популярного изложения злободневных проблем, модных теорий - всего того, что "сию минуту" обсуждалось в слоях политической, духовной, художественной и пр. элиты). Эту черту бестселлеров также подметила современная критика. Так, например, Я.Фридман писал о романе "Санин": "В этом, столь бедном событиями романе, мы то и дело встречаем собравшимися всех действующих лиц, точнее: говорящих лиц, горячо, с пеной у рта, спорящих о Боге, вере, христианстве, совести, идеализме, литературе, любви, рабочих, революции и т.п." [13].

Аналогичную картину критики видели и в романах популярных писательниц. Характеризуя творчество Вербицкой, И.Хейф отмечал, что "на всех ее произведениях <.. .> как будто застыла пестрая печать всего, что угодно. И, впрямь, чего тут нет? И о купечестве, и о третьем сословии, и о мещанстве, и о модернизме, и о минувшей войне, и о революции, и о животной любви, и о чистой любви. Господи! Сколько тем, сколько вопросов, а между тем ни одного художественно-живого воплощения, ни одного яркого волнующего образа" [14]. Критики ругали бестселлеры за всеядность и поверхностность, однако присущая произведениям такого типа "ознакомительно-обучающая" функция также способствовала их широкой популярности.

Бестселлеры начала XX в. читали все - и те, кто безоговорочно восхищался их героями, и те, кто решительно отказывал этим книгам в праве именоваться литературой. Уже критики того времени, осознавая сложность, а подчас и полную неприменимость к подобным творениям привычных критериев эстетического и идейного анализа, пытались найти другие критерии их оценки. Основным среди них был социологический, исходящий из исследования потребителя такой литературы. Рецензенты искали ответы на вопросы: кто он, этот читатель; почему в данный момент он увлекся бестселлерами; какое место занимают такие произведения в литературном процессе?

Большинство критиков связывали появление романов Арцыбашева, Вербицкой, Каменского, Нагродской и других подобных им авторов с психологическим состоянием низовых социокультурных групп и слоев русского общества после поражения революции 1905 г. Причина успеха произведений такого рода заключалась в точном угадывании авторами "больных вопросов", волновавших их читателей.

Романы Арцыбашева и Каменского были адресованы, в первую очередь, молодому поколению - студентам, курсисткам, гимназистам. И неслучайно, что в их произведениях значительное место было отведено, как говорили тогда, "половому вопросу", или "проблеме пола". Последняя, естественно, существовала всегда, но приобрела особую остроту в момент разочарования молодежи в социальных способах переустройства окружающей действительности. "Этот вопрос ("половой вопрос" - А.Г.), - отмечал критик А.П.Омельченко, - и есть зазвеневшая в читательской душе струна. Породил его не Арцыбашев своим романом, но этот роман появился в тот момент русской жизни, когда демократическая молодежь, вынужденная ходом вещей отказаться от широких политических выступлений и вместе с тем не имеющая возможности коллективным путем дебатировать политические вопросы, вплотную подошла к вопросу о личном счастье" [15].

Несмотря на голословные обвинения в порнографии, романы Арцыбашева и Каменского были написаны с учетом возрастных этических запросов молодого читателя. Это было также подмечено наиболее "проницательными" критиками. Так, А.Ачкасов писал, что "в сравнении со многими-многими творениями современной анакреонтической музы "Санин" кажется невиннейшей и благонравнейшей повестью для детей старшего возраста"  [16].

Подводя некоторые итоги, можно сделать следующий вывод. Арцыбашев, Каменский и идущие вослед им авторы использовали жанровый тип тенденциозного романа, насыщая произведения беллетризованным изложением злободневных проблем и теорий, конструируя утопический образ героя - "нового человека", с легкостью преодолевавшего противоречия современности. Их произведения приносили молодежному читателю желанное забвение, давали ему возможность путем самоотождествления с всесильным героем погрузиться в иллюзию - ощутить в себе силу и возможность решить волнующие его "больные проблемы" времени.

Свою специфику имела читательская аудитория женских бестселлеров и, в первую очередь, прогремевших романов А.Вербицкой. Писательница хорошо сознавала, на какого читателя она работает. В статье "Писатель, критик и читатель" Вербицкая писала: "Я открыла отчеты библиотек и узнала следующее: меня читает учащаяся молодежь больше всего <...> Затем идут рабочие <...> Затем читают меня ремесленники, швеи, мастерицы, приказчики. Это - в бесплатных читальнях. Публика пестрая, всех возрастов и классов, но, в общем, демократический элемент преобладает"  [17].

Почти единственными среди критиков, кто положительно отозвался о произведениях Вербицкой, были критики-марксисты М.Ольминский и А.Луначарский. Они применили социологический критерий к оценке ее романов. Критики констатировали их популярность в молодежной и в рабочей среде и определили "безвредность" и даже "некоторую полезность" чтения этой аудиторией такого рода литературы.

"С какой чуткостью ко всеми захаянной Вербицкой с ее романом «Ключи счастья», - писал Луначарский в статье "Ольминский как литературный критик", - Ольминский сумел, нисколько не обольщаясь слащавыми и фальшивыми формами этого романа, прозреть некоторый подъем, некоторое стремление к чему-то более светлому и высокому, чем окружающая действительность, и в повальном увлечении молодежи этим слабым, сейчас уже забытым романом, Ольминский увидел симптом роста новых плодотворных течений в этой среде. Могу сказать не без гордости, что я был, пожалуй, единственным человеком, который, ничего не зная об этой статье Ольминского, в большом докладе "«Ключи счастья» как знамение времени" - в Женеве уже указывал на то, какая именно сторона в творчестве Вербицкой оказалась пленительной для нашей полуобразованной демократии больших городов, а вместе с тем для студенческой молодежи, для провинциальных читателей и особенно читательниц <...> жажда красивой, более прямой, более героической жизни заставила потянуться к ней читателя" [18].

Обобщая причины популярности женских бестселлеров, можно заключить, что в этих "современных романах" читатель и в первую очередь читательница находили массу полезных сведений, популярное изложение разного рода модных теорий и концепций, текущих исторических событий. Но главным было то, что все это составляло яркий фон для развертывания мелодраматического сюжета, основанного на "мифе о Золушке".

Таким образом, громкий успех романов-бестселлеров в русской литературе начала XX в. был обусловлен точным ответом их авторов на духовные и эстетические запросы определенных социокультурных слоев читательской аудитории. Необходимо учитывать, что литература - это многослойная эстетическая система, в которой между высокой классикой и низкопробным бульварным чтивом находится много промежуточных звеньев. В связи с этим неправомерно относить творчество таких писателей, как, например, Арцыбашев и Вербицкая, всецело к творениям литературного бульвара, как то было заявлено в монографии Н.М.Зоркой "На рубеже столетий. У истоков массового искусства в России 1900-1910 годов" [19]. Последние исследования этого феномена русской культуры начала XX в., в частности, капитальный труд L. Engelstein "The Keys to Happiness. Sex and the Search for Modernity in fin-de-siecle Russia" раскрывают сложную стратификацию русской литературы как эстетической системы и констатируют происходившие внутри нее процессы диффузии. "В годы перед первой мировой войной, - отмечает Л.Энгельштейн, - высокое искусство и искусство бульвара находились не столько в оппозиции, сколько в диалогических отношениях" [20]. Как показал анализ, бестселлеры тех лет представляли собой результат подобного диалога, что и обуславливало в значительной мере их читательский успех.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Чуковский К. Вербицкая // К. Чуковский. Собр. соч. в 5 тт. Т. 6. М., 1969. С. 16-17.

2. См., например, сб. Чтение в дореволюционной России. М., 1992.

3. Арцыбашев М.П. Санин. М., 1990. С. 3. Далее цитируется в тексте с указанием страницы.

4. Каменский А. Петербургский человек. М., 1936. С. 66.

5. Каменский А. Люди. СПб., 1910. С. 175. Далее цитируется в тексте с указанием страницы.

6. "Аполлон". 1909. № 3. С. 43-45.

7. Тан (Богораз В. Г.). Санин в юбке // Утро России. 1909. № 70-37. 31 дек. С. 3.

8. Вербицкая А. А. Ключи счастья. Кн. 1-6. М., 1908-1913. Кн. 1. С. 110. Далее цитируется в тексте с указанием книги, части и страницы.

9. Нагродская Е. Гнев Диониса. СПб., 1994. С. 23-24.

10. Стернин Г.Ю. Русская художественная культура второй половины XIX - начала XX века. М„ 1984. С. 170.

11.  Чуковский К. Вербицкая // Чуковский К. Книга о современных писателях. Пб., 1914. С. 19. В редакции этой статьи в Собрании сочинений слова "Пинкертона и Маркса" заменены на "Пинкертона и Спенсера" (С. 20).

12. См.: Грачева А. Русское ницшеанство и женский роман начала XX века // Gender Restructuring in Russian Studies. Conference papers. Helsinki. August 1992: Slavica Tamperesia 2. Tampere: 1993. P. 87-97.

13. Фридман Я. Характеристика "героя" нашего времени Санина. Брест-Литовск, 1908. С. 10-11.

14. Хейф И. Вербицкая // Литературный сборник. Кн. 2. Двинск, 1913. С. 21.

15. Омельченко А.П. Свободная любовь и семья. СПб., 1908. С. 13.

16. Ачкасов А. Арцыбашевский Санин и около полового вопроса. М., [1908]. С. 17.

17. Утро России. 1910. № 99-66. 6 февр. С. 3.

18. Луначарский А. В. Собр. соч. в 8-ми тт. Т. 7. М., 1967. С. 470.

19. Зоркая Н.М. На рубеже столетий. У истоков массового искусства в России 1900-1910-х годов. М., 1976. С. 142-179.

20. Engelstein Laura. The Keys to Happiness. Sex and the Search for Modernity in fin-de-siecle Russia, lthaka and London, 1992, P. 418.