| * * *
Надо думать, а не улыбаться.
Надо книжки трудные читать.
Надо проверять - и ушибаться,
Мнения не слишком почитать.
Мелкие пожизненные хлопоты
По добыче славы и деньжат
К жизненному опыту
Не принадлежат.
|
| ТВОРЧЕСКИЙ МЕТОД
Я вывернул события мешок
И до пылинки вытряс на бумагу.
И, словно фокусник, подобно магу,
Загнал его на белый на вершок.
Вся кровь, что океанами текла,
В стакан стихотворенья поместилась.
Вся мировая изморозь и стылость
Покрыла гладь оконного стекла
Но солнце вышло из меня потом,
Чтобы расплавить мировую наледь
И путникам усталым просигналить,
Каким им ближе следовать путем
Все это было на одном листе.
На двадцати плюс-минус десять строчек.
Поэты отличаются от прочих
Людей
Приверженностью к прямоте
И краткости.
|
| * * *
Чистота стиха,
Каждого штриха,
Новые слова,
Свежие, хорошие,
Как утро с порошею
И ясная голова.
Карандаш бы очинить,
Перо бы в чернила
И такое сочинить,
Чтобы причинило
Счастье
 сразу многим
Людям,
Человекам.
Только так шагать мы будем
В ногу
с веком.
|
| * * *
Изобретаю аппараты:
С утра привинчиваю части
Из наилучшей чистой правды
И части из большого счастья.
Взлетают к людям дирижабли.
Они с дороги не собьются.
Мои опаска и дрожанье
Моторам не передаются.
Мое сомненье и тревога
Не перекинутся к другому.
Когда стихи уйдут в дорогу,
Они меня забудут дома.
|
| ФУТБОЛ
Я дважды в жизни посетил футбол.
И оба раза ничего не понял:
Все были в красном, белом, голубом.
Все бегали.
А больше я не помню.
Но в третий раз...
Но, впрочем, в третий раз
Я нацепил гремучие медали,
И ордена, и множество прикрас,
Которые почти за дело дали.
Тяжелый китель на плечах влача,
Лицом являя грустную солидность,
Я занял очередь у врача,
Который подтверждает инвалидность.
А вас комиссовали или нет?
А вы в тех поликлиниках бывали,
Когда бюджет,
Как танк на перевале:
Миг - и по скалам загремел бюджет.
Я не хочу затягивать расскчз
Про эту смесь протеза и протеста,
Про кислый дух бракованного теста,
Из коего повылепили нас.
Сидевший рядом трясся и дрожал.
Вся плоть его переливалась - часто,
Как будто киселю он подражал,
Как будто разлетался он на части.
В любом движенье этой дрожью связан,
Как крестным знаком верующий черт,
Он был разбит, раздавлен и размазан
Войной, не только сплюснут,
но - растерт
И так - всегда?
Во сне и на яву?
- Да. Прыгаю, а все-таки - живу!
(Ухмылка молнией кривой блеснула,
Запрыгала, как дождик, на губе.)
- Во сне - получше. Ничего себе
И - на футболе.
Он привстал со стула,
И перестал дрожать,
И подошел
Ко мне
С лицом, застывшим на мгновенье,
И свежим, словно после омовенья.
По-видимому, он вспомнил про футбол.)
- На стадионе я - перестаю!
С тех пор футбол я про себя таю.
Я берегу его на черный день.
Когда мне плохо станет в самом деле,
Я выберу трибуну,
Чтобы - тень,
Чтоб в холодке болельщики сидели,
И пусть футбол смиряет дрожь мою!
|
| ЗА НОШЕНИЕ ОРДЕНОВ
Ордена теперь никто не носит.
Планки носят только чудаки.
И они, наверно, скоро бросят,
Сберегая пиджаки.
В самом деле, никакая льгота
Этим тихим людям не нужна,
Хоть война была четыре года,
Длинная была война.
Впрочем, это было так давно,
Что как будто не было и выдумано.
Может быть, увидено в кино,
Может быть, в романе вычитано.
Нет, у нас жестокая свобода
Помнить все страдания. До дна.
А война - была.
Четыре года.
Долгая была война.
|
| РЕСТОРАН
Высокие потолки ресторана.
Низкие потолки столовой.
Столовая закрывается рано.
В столовой ни шашлыка, ни плова.
В столовой запах старого сала,
Столовская лампочка светит тускло.
А в ресторане с неба свисало
Обыкновенное солнце люстры.
Я столько "читал об этом солнце,
Что мне захотелось его увидеть.
Трамвай быстрее лани несется.
Стипендию вовремя успели выдать.
Что это значит? Это значит:
В десять вечера мною начат
Новый образ жизни - светский.
Вхожу: напряженный, резкий, веский,
Умный, вежливый и смущенный
Не тем, что увижу, а тем, как выгляжу.
Сейчас я на них на всех погляжу.
Сейчас я кровные выну, выложу,
Но - закажу и - посижу.
Шел декабрь тридцать восьмого.
Русской истории любой знаток
Знает, как это было толково
Сидеть за столом, глядеть в потолок,
Видеть люстру большую, как солнце,
Чувствовать молодость, ум, талант,
И наблюдать, как к тебе несется
Не знавший истории официант.
Подумав, рассудив, осторожно я
Заказываю одно пирожное.
Потом - второе. Нарзан и чай.
И поглядываю невзначай,
Презирает иль не презирает
Мое небогатство
официант.
А вдруг - сквозь даль годов прозирает
Ум, успех, известность, талант.
Столик был у окна большого,
Но что мне было видеть в него?
Небо? Небо тридцать восьмого.
Ангелов? Ангелов - ни одного,
Не луну я видел, а луны.
Плыли рядом четыре луны.
Были руки худые - юны.
Шеи слабые обнажены.
Я глядел на слабые плечи,
На поправленный краской рот.
Ноги, доски паркета калеча,
Вырабатывали фокстрот.
Затрещали и смолкли часики.
Не показывали тридцать восьмой.
И забвенье, зовомое счастьем,
Не звало нас больше домой.
Хорошо быть юным, голодным,
Тощим, плоским, как нож, как медаль.
Парусов голубые полотна
Снова мчат в белоснежную даль.
Хорошо быть юным, незваным
На свидания, на пиры.
Крепкий чай запивать нарзаном
Ради жажды и для игры.
Хорошо у окна большого
В полночь, зимнюю полночь сидеть
И на небо тридцать восьмого
Ни единожды не поглядеть
|
| РАССКАЗ СОЛДАТА
Мне не хватало широты души,
Чтоб всех жалеть.
Я экономил жалость
Для вас, бойцы,
Для вас, карандаши,
Вы, спички-палочки (так это называлось),
Я вас жалел, а немцев не жалел,
За них душой нисколько не болел.
Я радовался цифрам их потерь:
Нулям,
раздувшимся немецкой кровью.
Работай, смерть!
Не уставай! Потей
Рабочим потом!
Бей их на здоровье!
Круши подряд!
Но как-то в январе,
А может, в феврале, в начале марта.
Сорок второго
утром на заре
Под звуки переливчатого марша
Ко мне в блиндаж приводят языка.
Он все сказал:
Какого он полка,
Фамилию,
Расположенье сил,
И то, что Гитлер им выходит боком,
И то, что жинка у него с ребенком,
Сказал,
хоть я его и не спросил.
Веселый, белобрысый, добродушный,
Голубоглаз, и строен, и высок,
Похожий на плакат про флот воздушный
Стоял он от меня наискосок.
Солдаты говорят ему: "Спляши!"
И он - сплясал.
Без лести. От души.
Солдаты говорят ему: "Сыграй!".
И вынул он гармошку из кармашка;
И дунул вальс про Голубой Дунай.
Такая у него была замашка.
Его кормили кашей целый день
И целый год бы не жалели каши,
Да только ночью отступили наши -
Такая получилась дребедень.
Мне - что?
Детей у немцев я крестил?
От их потерь - ни холодно, ни жарко!
Мне всех - не жалко!
Одного мне жалко:
Того,
что на гармошке
вальс крутил.
|
| * * *
Белый снег - не белый, а светлый.
Нет, не светлый - сияющий снег.
И какие-то теплые ветры
Навевают его на всех.
Да. зима, а тепло, как в мае.
Ночь, а. будто утром, светло.
Это счастье во мне рассвело,
Возвышая, приподнимая,
|
| * * *
На двадцатом этаже живу
Не без удовольствия и выгоды:
Вижу под собою всю Москву,
Даже кой-какие пригороды.
На двадцатом этаже окно
Небом голубым застеклено.
Воздух чище, и соседи тише.
Больше благости и светлоты.
И не смеют заводиться мыши -
Мыши не выносят высоты.
Обдирая о балкон бока,
Мимо пролетают облака.
Майский гром и буря вешняя,
Лужи блеск, далекий на земле.
Мой этаж качается скворешнею
У нижестоящих на стволе.
На полсотни метров ближе к солнцу.
На полсотни ближе к небосклону.
А луна мимо меня несется
Попросту на уровне балкона.
Если лифт работает исправно,
Мило жить на высоте и славно.
|
| * * *
На экране - безмолвные лики
И бесшумные всплески рук,
А в рядах - справедливые крики:
Звук! Звук!
Дайте звук, дайте так, чтобы пело,
Говорило чтоб и язвило.
Слово - половина дела,
Лучшая половина.
Эти крики из задних и крайних,
Из последних темных рядов
Помню с первых, юных и ранних
И незрелых моих годов.
Мы, судившие так сурово
Свой талант,
горды, что народ
Говорит иногда наше слово,
Повторяет
наш оборот.
|
