Писарь
Писарь в штабе мирового духа -
сочинитель боговых приказов.
Бог подписывает, но идеи
вырабатывает писарь.
А фамилию его не нужно
узнавать: она секретна.
Хватит с вас, что вам известно
тысяча одно названье бога.
Принято считать, что писарь пишет
то, что бог диктует.
Впрочем, всем давно известно:
бог не вышел на работу.
День не вышел, год не вышел.
С девятьсот семнадцатого года
он не выходил ни разу.
Не пора ли рассекретить имя
писаря, того, кто вправду пишет -
тысяча второе имя бога,
нет, его единственное имя?
Может быть, добрее станет писарь,
если будет знать, что отвечает
он и что прошла пора секретов?
Рассекретим писаря! Объявим!
Огласим его, опубликуем,
обнародуем и тем заставим
оглянуться на рассудок
и с историком считаться.
Пусть на свет, на божий он выходит,
невеликий, может быть, плюгавый,
в нарукавниках и с авторучкой,
в писарских надраенных штиблетах,
с писарской искательной улыбкой.
Пусть он, знающий всему на свете цену,
слышит крики: "Писаря иа сцену!" |
| Четвертый анекдот
За три факта, за три анекдота
вынут пулеметчика из дота,
вытащат, рассудят и засудят.
Это было, это есть и будет.
За три анекдота, за три факта
с примененьем разума и такта,
с примененьем чувства и закона
уберут его из батальона.
За три анекдота, факта за три
никогда ему не видеть завтра.
Ои теперь не сеет и не пашет,
анекдот четвертый не расскажет.
Я когда-то думал все уладить,
целый мир облагородите,
трибуналы навсегда отвадить
за три факта человека гробить.
Я теперь мечтаю, как о пире
духа, чтобы меньше убивали.
Чтобы не за три, а за четыре
анекдота со свету сживали.
|
| ***
Меня не обгонят - я не гонюсь.
Не обойдут - я не иду.
Не согнут - я не гнусь.
Я просто слушаю людскую беду.
Я гореприемпик и я вместительней
радиоприемников всех систем,
берущих все - от песенки
обольстительной
до крика - всем, всем, всем.
Я не начальство: меня не просят.
Я не полиция: мне не доносят.
Я не советую, не утешаю.
Я обобщаю и возглашаю.
Я умещаю в краткие строки,
в двадцать плюс-минус десять строк
семнадцатилетние длинные сроки
и даже смерти бессрочный срок.
На все веселье поэзии нашей,
на звон, на гром, на сложность,
на блеск
нужен простой, как ячная каша,
нужен один, чтоб звону без.
И я занимаю это место.
|
| ***
Поезд двигался сразу в несколько тупиков -
у метафор для этого есть большие возможности.
Путь движения поезда именно был таков,
потому что у поезда были большие сложности.
Поезд должен был свергнуться в несколько пропастей,
каждой из которых было достаточно слишком.
Наблюдатели ждали только очень плохих вестей
и предавались только очень печальным мыслишкам.
Несколько пророков оспаривали честь
первого предсказания гибели поезда этого.
Несколько пороков, они говорили, есть,
каждого с лихвою достаточно для этого.
Несколько знаменитых похоронных контор
в спорах вырабатывали правильное решение:
то ли откос угробит, то ли погубит затор,-
даже не обсуждая предотвращевье крушения.
Чай уже разносили заспанные проводники,
заспанные пассажиры лбы прижимами к окнам,
дни, идущие в поезде, были спокойны, легки,
и домино гремело под предложение: "Кокнем!"
|
Будущее
Хорошо будет только по части жратвы,
то есть завтрака, ужина и обеда.
Как предвидите, живописуете вы,
человечество в этом одержит победу.
Наедятся от пуза, завалятся спать
на сто лет, на два века, на тысячелетье.
Общим храпом закончится то лихолетье,
что доныне
историей принято звать.
А потом, отоспавшись, решат, как им быть,
что же, собственно, делать, и, видимо, скоро
постановят, что наплевать и забыть
все, что было, не помнить стыда и позора. |
| ***
Это носится в воздухе вместе с чадом и дымом,
это кажется важным и необходимым,
ну а я не желаю его воплощать,
не хочу, чтобы одобренье поэта
получило оно, это самое "это",
не хочу ставить подпись и дуть на печать.
Без меня это все утвердят и одобрят,
бессловесных простят, несогласных одернут,
до конца доведут или в жизнь проведут.
Но зарплаты за это я не получаю,
отвечаете вы. а не я отвечаю.
ведь не я продуцировал этот продукт.
Торжествуйте, а я не участник оваций,
не желаю соваться, интересоваться,
а желаю стоять до конца в стороне,
чтоб раздача медалей меня не задела,
Не мое это дело.
Не мое это дело.
Нету дела до вашего дела-то мне.
|
| ***
Конечно, обозвать народ
толпой и чернью -
легко. Позвать его вперед,
призвать к ученью -
легко. Кто ни практиковал -
имел успехи.
Кто из народа не ковал
свои доспехи?
Но, кажется, уже при мне
сломалось что-то
в приводном ремне.
***
Цель оправдывала средства
и - устала,
обсудила дело трезво:
перестала.
Средства, брошенные целью,
полны грусти,
как под срубленною елью
грибы-грузди.
Средства стонут, пропадают,
зной их морит.
Цель же рук не покладает:
руки моет.
|
| ***
Нечем было спешить. Все орудия скорости
барахлили от старости или от хворости,
а все средства поспешности и торопливости
пребывали в состояньи сонливости.
Нечем было спешить.
Надо было решить,
как же быть,
как им жить,
если нечем спешить.
Время все износило
и все изломало
то, что ввысь возносило
н дух поднимало,
и отсохла спешилка,
н даже часы
потеряли секундные и минутные
стрелки
в ходе пришествия полосы
и эпохи,
что для торопящихся - трудные.
И старинные допинги: водка, вино,
комплименты товарищей по специальности,
те, что так помогали нам прежде, давно,
не срабатывали в наступившей реальности.
Надо было, чтоб недруг призвал, чтобы враг
похвалил,
чтобы вновь оживить этот прах...
Надо было, чтоб точки отсчета
очутились не там, где всегда.
Надо было, чтоб доски почета
превратились бы в доски стыда.
Состоял интерес
в том, чтоб души потряс
то ли новенький стресс,
то ли старенький тряс,
и тогда, до основ потрясенные,
облегченные от основ,
встрепенулись бы души сонные
и рванулись
со скоростью снов.
|
| Никифоровна
Дослужила старуха до старости
а до пенсии - не дожила.
Небольшой не хватило малости:
документик одна не нашла.
Никакой не достался достаток
ей на жизни самый остаток.
Все скребла она и мела
и, присаживаясь на лавочку,
на скамеечку у дверей,
про затерянную справочку -
ох, найти бы ее поскорей -
бестолково вслух мечтала,
а потом хватала метлу
или старый веник хватала,
принималась скрести в углу.
Все подружки ее - в могиле.
Муж - убит по пьянке зазря.
Сыновья ее - все погибли.
Все разъехались дочеря.
Анька даже письма не пишет,
как там внучек Петя живет!
И старуха на пальцы дышит,
зябко, знобко!
И снова метет.
Зябко, знобко.
Раньше зимою
было холодно,
но давно
никакого июльского зноя
не хватает ей все равно.
Как бы там ни пекло - ей мало
Даже валенок бы не снимала,
но директор не приказал.
- Тапочки носите! - сказал.
Люди - все хорошие. Яблочко
секретарша ей принесла,
а директор присел на лавочку
и расспрашивал, как дела.
Полумесячную зарплату
дали: премию в Новый год.
Все равно ни складу, ни ладу.
Старость, слабость
скребет, метет.
Люди добрые все, хорошие
и сочувствуют: как житье? -
но какой-то темной порошею
запорашивает ее.
Запорашивает, заметает,
отметает ее ото всех,
и ей кажется,
что не тает
даже в августе
зимний снег.
|
Странности
Странная была свобода:
делай все, что хочешь,
говори, пиши, печатай
все, что хочешь.
Но хотеть того, что хочешь,
было невозможно.
Надо было жаждать
только то, что надо.
Быт был тоже странный:
за жилье почти и не платили.
Лучших в мире женщин
покупали по дешевке.
Небольшое, мелкое начальство
сплошь имело личные машины
с личными водителями.
Хоть прислуга
называлась домработницей,
но прислуживала неустанно.
Лишь котлеты дорого ценились
без гарнира
и особенно с гарниром.
Легче было
победить, чем пообедать.
Победитель гитлеровских полчищ
и рубля не получил на водку,
хоть освободил полмира.
Удивительней всего законы были.
Уголовный кодекс
брали в руки осторожно,
потому что при нажиме
брызгал кровью.
На его страницах смерть
встречалась
много чаще, чем в балладах.
Странная была свобода!
Взламывали тюрьмы за границей
и взрывали. Из обломков
строили отечественные тюрьмы.
|
***
Я с дисциплиной завязал,
усвоил инициативу.
Не верю в мудрость коллектива
и в святость всех его начал.
Я наблюдал не раз, как в чернь
народ великий превращался.
И как в народ он возвращался
и богом становился червь.
Увижу - и еще не раз,-
как снова маятник качнется
и все опять, опять начнется -
ведь начиналось же не раз.
Ведь начиналось же не раз,
не раз. не два, не три кончалось.
Не радуясь и не отчаиваясь,
смотрю на это еще раз,
Еще мне далеко до дна -
едва пригубил я у стойки.
Но жизнь одна, одна, одна -
не продлевается нисколько.
|
Все течет, ничего не меняется
Гераклит с Демокритом -
их все изучали,
потому что они были в самом начале.
Каждый начал с яйца,
не дойдя до конца,
где-то посередине отстал по дороге,
Гераклита узнав, как родного отца,
Демокриту почтительно кланяясь в ноги,
Атомисты мы все, потому - Демокрит
заповедал нам, в атомах тех наторея,
диалектики все, потому - говорит
Гераклит свое пламенное "пантарея".
Если б с лекций да на собрания нас
каждый день аккуратнейше не пропирали,
может быть. в самом деле сознание масс
не вертелось в лекале, а шло по спирали.
Если б все черноземы родимой земли
не удобрили костью родных и знакомых,
может быть, постепенно до Канта дошли,
разобрались бы в нравственных, что ли, законах.
И товарищ растерянно мне говорит:
- Потерял все конспекты, но помню доселе -
был такой Гераклит
и еще Демокрит.
Конспектировать далее мы не успели.
Был бы кончен хоть раз философии курс,
тот, который раз двадцать был начат и прерван,
у воды бы и хлеба улучшился вкус,
судно справилось с качкой бы.
с течью и креном.
|
***
Солнце ушло на запад.
Я - остаюсь с востоком,
медленным и жестоким.
Я остаюсь с багровым,
огненным и кровавым.
Все-таки - трижды правым.
Солнце сюда приходит,
словно на службу. Я же
денно, нощно, вечно
в этом служу пейзаже.
Солнцу трудно, страшно
здесь оставаться на ночь.
Я - привычный, здешний, .
словно Иван Степаныч,
словно Степан Семеныч,
словно Абрам Савёлыч.
Если соседи - сволочь,
значит, я тоже - сволочь.
Если соседи честные,
значит, мы тоже честные,
Я ведь тутошний, местный,
всем хорошо известный.
|
Отечество и отчество
- По отчеству! - учил Смирнов Василий,-
их распознать возможно без усилий!
- Фамилии сплошные псевдонимы,
а имена - ни охнуть, ни вздохнуть.
и только в отчествах одних хранимы
их подоплека, подлинность и суть.
Действительно: со Слуцкими князьями
делю фамилию, а Годунов -
мой тезка и, ходите ходуном,
Бориса Слуцкого не уличить в изъяне.
Но отчество - Абрамович. Абрам -
отец, Абрам Наумович, бедняга.
Но он - отец и отчество, однако,
я, как отечество, не выдам, не отдам.
|
| ***
Что бояться?
Не перебояться
всех, кто хочет грозить и пугать.
Лучше слогом шута и паяца
их отчаянно изругать.
Лучше криво гримасы строить
пусть избитому до крови,
чем уж льстиво массы трогать
изъявлениями любви.
Самовар, говорят, боялся
и старался кипеть в стороне
и в конце концов распаялся,
и притом на малом огне.
Сбитый с ног
и вставший на ноги,
сбитый с толку
и понявший все,
битый, тертый, я заново, наново
ощущаю и то и се.
Потому что у праха
нету страха.
|
| Ценности
Сначала ценности только
обычные драгоценности,
десятки или пятерки,
нахальные до откровенности,
заложенвые в стены,
замазанные в печь.
За ценности той системы
нетрудно было упечь.
Потом в трубу вылетало
и серебро и золото.
Не выстояли металлы
против нужды и голода,
и дети детей осколка
империи, внуки его
уже не имели нисколько
н выросли без ничего.
Их ценности были "Бесы" -
растерзанный переплет -
и купленный по весу
разрозненный "Идиот",
и даже "Мертвые души"
по случаю приобрели
живые юные души,
усвоили и прочли.
Это экспроприировать
не станет никто, нигде.
Это у них не вырвать
в счастье ив беде.
Они матерей беспечней,
они веселей отцов,
поскольку обеспечены
надежней, в конце концов.
|
