Есть в биографии Пушкина такие эпизоды, которые стали нашей национальной легендой и дороги всякому русскому сердцу. Один из них - задушевная встреча двух друзей, Пущина и Пушкина, 11 января 1825 года в Михайловском, в "опальном домике" поэта, где его, одинокого ссыльного, посетил, дерзко нарушив официальные запреты, любимый лицейский друг. Их свидание, продлившееся почти сутки, запечатлено в нашей памяти благодаря поэтическим свидетельствам Пушкина и обстоятельному мемуарному рассказу Пущина, который донес до нас многие подробности этой знаменательной встречи, но коечто и скрыл, как показывает сопоставление фактов. Встреча была бурной и радостной, с тремя бутылками искрометного клико, с "хохотом от полноты сердечной", с воспоминаниями о юности и друзьях - она была подобием лицейских дружеских пирушек, вошедших в нашу поэзию через вакхические стихи Пушкина-лицеиста.

С лицейской поры дружба возведена у Пушкина в ранг высших ценностей, а встреча лицейских друзей сама по себе бывала столь радостным событием, что давала повод для разгульного веселья. Но в тот день, 11 января 1825 года, с особыми чувствами "праздновали свидание" - радость была умножена обстоятельствами встречи, которой предшествовала пятилетняя разлука.

Свой рассказ о встрече с Пушкиным Пущин завершает словами, над которыми стоит задуматься: "Мы крепко обнялись в надежде, может быть, скоро свидеться в Москве. Шаткая эта надежда облегчила расставание после так отрадно промелькнувшего дня". Какие были у них основания надеяться, пусть и шатко, на скорую встречу? Пушкина уже почти пять лет как не пускали в столицы - отчего бы пустили теперь? Очевидно, что-то осталось у Пущина недосказанным, что-то он утаил, боясь повредить памяти друга (мемуары писались в 1858 году).

Судя по всему, недомолвки Пущина связаны с загадочным эпизодом пушкинской биографии, известным по пересказам Адама Мицкевича, С. А. Соболевского, П. А. Вяземского, В. И. Даля, М. П. Погодина, М. И. Осиповой. Их версии в чем-то расходятся, но совпадают в главном: в декабре 1825 года, в разгар политической смуты, Пушкин предпринял попытку выехать из Михайловского в Петербург, но передумал, вернулся с дороги. С. А. Соболевский, один из близких друзей Пушкина, утверждает, что не раз слышал от него эту историю при посторонних лицах, и приводит такой пушкинский рассказ: "Известие о кончине императора Александра Павловича и о происходивших вследствие оной колебаний по вопросу о престолонаследии дошло до Михайловского около 10 декабря. Пушкину давно хотелось увидеться с его петербургскими приятелями. Рассчитывая, что при таких важных обстоятельствах не обратят строгого внимания на его непослушание, он решился отправиться туда; но как быть? В гостинице остановиться нельзя - потребуют паспорта; у великосветских друзей тоже опасно - огласится тайный приезд ссыльного. Он положил заехать сперва на квартиру к Рылееву, который вел жизнь не светскую, и от него запастися сведениями. Итак, Пушкин приказывает готовить повозку, а слуге собираться с ним в Питер; сам же едет проститься с тригорскими соседками. Но вот, на пути в Тригорское, заяц перебегает через дорогу; на возвратном пути в Михайловское - еще заяц! Пушкин в досаде приезжает домой; ему докладывают, что слуга, назначенный с ним ехать, заболел вдруг белою горячкой. Распоряжение поручается другому. Наконец повозка заложена, трогаются от подъезда. Глядь - в воротах встречается священник, который шел проститься с отъезжающим барином. Всех этих встреч - не под силу суеверному Пушкину; он возвращается от ворот домой и остается у себя в деревне.

"А вот каковы бы были последствия моей поездки, - прибавлял Пушкин, - Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, чтоб не огласился слишком скоро мой приезд, и, следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня бы приняли с восторгом; вероятно, я забыл бы о Вейсгаупте, попал бы с прочими на Сенатскую площадь и не сидел бы теперь с вами, мои милые!".

В. И. Даль сохранил в своей памяти те же детали (зайцы) и к тому же, что очень ценно, смог более внятно объяснить мотивы поездки:

"Пушкин жил в 1825 году в псковской деревне, и ему запрещено было из нее выезжать. Вдруг доходят до него темные и несвязные слухи о кончине императора, потом об отречении от престола цесаревича; подобные события проникают молнией сердца каждого, и мудрено ли, что в смятении и волнении чувств участие и любопытство деревенского жителя неподалеку от столицы возросло до неодолимой степени? Пушкин хотел узнать положительно, сколько правды в носящихся разнородных слухах, что делается у нас и что будет; он вдруг решился выехать тайно из деревни, рассчитав время так, чтобы прибыть в Петербург поздно вечером и потом через сутки же возвратиться".

Описав эту историю в несохранившемся письме из Михайловского брату Льву, Пушкин через брата запустил ее в круг своих друзей, а впоследствии сам сделал из нее эффектную устную новеллу, которую любил рассказывать в обществе. Но есть ли в ней хоть сколько-нибудь правды? И какое значение придавал Пушкин этому эпизоду, почему так часто к нему возвращался?

Трудно сказать, выезжал ли поэт действительно из Михайловского, но можно точно сказать, что замысел такой у него был и что он готовился к его осуществлению. В 1933 году в руки пушкинистов попал удивительный документ, который здесь приводим полностью:

Сей дан села Тригорского людям:

Алексею Хохлову, росту 2 арш. 4 вер., волосы темнорусые, глаза голубые, бороду бреет, лет 29,

да

Архипу Курочкину, росту 2 ар. 3 1/2 в., волосы светлорусые, брови густые, глазом крив, ряб, лет 45,

в удостоверение, что они точно посланы от меня в С.Петербург по собственным моим надобностям и потому прошу господ командующих на заставах чинить им свободный пропуск.

Сего 1825 года. Ноября 29 дня.
Село Тригорское, что в Опоческом уезде.

Л. Б. Модзалевский установил, что вся эта бумага, или, по-нашему говоря, "въездная виза" в Петербург, от начала до конца искусно подделана Пушкиным. Текст "билета" он вывел писарским почерком, за соседку свою П. А. Осипову подписался другим пером и другим почерком - женским, ровным - и поставил внизу свою печать.

В приметах Алексея Хохлова пушкинисты разгадали черты внешности самого Пушкина, он лишь чуть занизил себе рост да прибавил три года, считая, что выглядит старше своих двадцати шести. Только что закончив "Бориса Годунова", Пушкин перенес в собственную жизнь сцену в корчме на литовской границе, где читают царский указ с приметами Гришки Отрепьева и тотчас узнают его по приметам:

"А ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волосы рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая".

Свой портрет Пушкин составил в той же поэтике, разыграв найденный драматургический прием. А может быть, и наоборот, игра была вначале придумана для жизни (ведь мысль бежать из ссылки и раньше приходила Пушкину) и уж потом вошла в сюжет трагедии.

Второй персонаж поддельного пропуска Архип Курочкин - лицо реальное, упоминаемое в переписке Пушкина, в воспоминаниях М. И. Осиповой (младшей дочери П. А. Осиповой), в записанных рассказах пушкинского, кучера Петра. В описи села Михайловского по ревизии 1833 и 1838 годов значится в списке крестьян и дворовых некто Архип Кириллов, то Кириллов сын - по старинке указано отчество вместо фамилии. В 1833 году этому Архипу было 54 года, в 1838 году - 58 (Пушкина он пережил), так что в конце 1825 года ему как раз было 45, как Архипу Курочкину в пропуске.

Всего этого, кажется, достаточно, чтобы убедиться, что Пушкин действительно собирался тогда в столицу - инкогнито, в сопровождении своего дворового Архипа.

Не реализованный в жизни, этот проект получил художественную реализацию в "Каменном госте", что проницательно подметила Анна Ахматова:

"Сама ситуация завязки трагедии очень близка Пушкину. Тайное возвращение из ссылки - мучительная мечта Пушкина двадцатых годов. Оттого-то Пушкин и перенес действие из Севильи (как было еще в черновике - Севилья извечный город Дон Жуана) в Мадрид: ему была нужна столица. О короле Пушкин, устами Дон Гуана, говорит:

"...Пошлет назад. /Уж, верно, головы мне не отрубят. / Ведь я не государственный преступник".

Читай - политический преступник, которому за самовольное возвращение из ссылки полагается смертная казнь. Нечто подобное говорили друзья самому Пушкину, когда он хотел вернуться в Петербург из Михайловского".

К словам Ахматовой добавим, что "Каменный гость" - не единственное пушкинское произведение, где как-то отразилась эта несостоявшаяся поездка, но об этом разговор впереди.

Убедившись в серьезности намерения Пушкина, зададимся вопросом: зачем он все- -таки поехал (если поехал) и почему вернулся - неужто только из-за зайцев? Чтобы разобраться в этом важно уточнить, до или после восстания выезжал Пушкин из Михайловского. На фактическую точность рассказа самого Пушкина не стоит полагаться - он построен по законам новеллы и мог быть приурочен к конкретным датам ради сюжетной остроты.

Как ни странно, в пушкинистике возобладала версия, идущая вразрез с пушкинской и основанная на воспоминаниях М. И. Осиповой: в 1866 году она поведала М. И. Семевскому, как однажды их повар Арсений вернулся из Петербурга в Тригорское "в переполохе" и сообщил,

"что в Петербурге бунт, что он выбрался за заставу, нанял почтовых и поспешил в деревню. Пушкин, услыша рассказ Арсения, страшно побледнел. В этот вечер он был очень скучен, говорил кое-что о существовании тайного общества, но что именно - не помню".

Да и затруднительно было бы помнить - Маше Осиповой в 1825 году было пять лет, так что все подробности того зимнего вечера за чаем - не столько мемуары, сколько стилизация мемуаров. На следующий день, по рассказу Осиповой, Пушкин выезжает в Петербург, дальше следуют знакомые нам зайцы (уже не один и не два, а целых три), священник - и он возвращается.

Таким образом, получается, что Пушкин вознамерился бежать из Михайловского не до восстания, а после него - это кажется не очень правдоподобным психологически. Скорее всего, в памяти М. И. Осиповой слились два предания: пушкинская история про зайцев и семейный рассказ, слышанный ею от матери, о том, как в доме узнали про петербургский бунт.

Гораздо более правдоподобны объяснения В. И. Даля, что Пушкин выезжал в преддверии восстания, в обстановке смутных слухов о междуцарствии. Известие о смерти императора дошло до него 3-4 декабря (посылал кучера Петра в ближайший город Новоржев, чтобы "доподлинно узнать") - видно, вскоре после этого он и собрался в Петербург, а проездной "билет" нарочно выписал себе задним числом, 29-м ноября, чтобы путешествие Алексея Хохлова и Архипа Курочкина никак нельзя было связать с политическими событиями.

Но пушкинисты располагают еще одним свидетельством, которое вносит существенное дополнение в эту детективную историю. В записках декабриста Н. И. Лорера рассказывается со слов брата Пушкина Льва:

"Александр Сергеевич был уже удален из Петербурга и жил в деревне своей Михайловском. Однажды он получает от Пущина из Москвы письмо, в котором сей последний извещает Пушкина, что едет в Петербург и очень бы желал увидеться там с Александром Сергеевичем... Это было в 1825 году, и провидению угодно было осенить своим покровом нашего поэта. Он был спасен!"

Так вот что, оказывается, толкнуло Пушкина на столь безрассудный шаг - письмо друга, позвавшего в столицу. Письмо это не сохранилось, Пушкин, должно быть, уничтожил его после восстания вместе со своими записками и другими бумагами, которые могли бы скомпрометировать его в глазах властей. Зачем Пущин позвал его? 26 ноября он подал прошение об отпуске и собрался из Москвы в Петербург. Поездка была запланирована давно, но непосредственным толчком к ней наверняка послужили дошедшие до Москвы слухи о тяжелой болезни императора (а может быть, Пущин 26 ноября уже узнал, что Александр I в Таганроге скончался). У заговорщиков давно было условлено, что смерть царя должна быть использована как момент, удобный для выступления.

Так или иначе, Пущин собирался в Петербург не только по семейным делам, но он ничего еще не мог знать об отречении Константина, так что имел самые туманные предположения о дальнейшем развитии событий. Письмо его к Пушкину Н. Эйдельман толкует так:

"Это было продолжение разговора 11 января - то, о чем условились при встрече в Михайловском: если не наступит внезапной амнистии, то в следующий же приезд Пущина в Петербург он даст сигнал Пушкину и тот явится... Подобная тема возникала в разные моменты их встречи: и тогда, когда Пушкин посмеивался над царским беспокойством в связи с приездом Льва Сергеевича; и когда размышлял о внезапном, смелом появлении самого Пущина в Михайловском. Эквивалентом могло быть столь же внезапное появление Пушкина в Петербурге...".

Допущение очень вероятное: вполне в духе Пушкина было "отдать визит" столь же дерзко, сколь дерзко Пущин посетил его в Михайловском, да и со всеми остальными повидаться. К тому же Пушкин в новой политической ситуации лелеял надежду на скорое освобождение и хотел формировать его своим внезапным появлением в столице. Во время своего свидания в Михайловском он так рвался на свободу, такие строил фантастические планы побега, что не мог не встрепенуться в этот благоприятный момент.

Однако была, по-видимому, и еще одна причина, по которой Пушкин в начале декабря 1825 года устремился в Петербург. Ученым-пушкинистам она, насколько нам известно, не приходила в голову, а вот романист сопоставил несостоявшийся пушкинский выезд с данными из его письма к А. П. Керн от 8 декабря 1825 года (приводим перевод с французского):

"Вы едете в Петербург, и мое изгнание тяготит меня более, чем когда-либо. Быть может, перемена, только что происшедшая, приблизит меня к вам, не смею на это надеяться".

В романе И. А. Новикова Пушкин отправляется из Михайловского, получив письмо от А. П. Керн, в котором сообщалось, что она едет в Петербург. Cherchez la femme! Догадка эта приобретает убедительность, если вспомнить пушкинское письмо к Керн от 22 сентября того же года, где он, обсуждая варианты встречи с ней, называет кроме Михайловского и Пскова также и Петербург:

"Или не съездить ли вам в Петербург? Вы дадите мне знать об этом, не правда ли? - Не обманите меня, милый ангел".

Конечно, "любовная" причина поездки не была единственной, но могла быть очень сильной. Похоже, что в начале декабря вдруг все сошлось, все вместе привело Пушкина к его экстравагантному решению: и политические перемены, и письмо Пущина, и письмо Керн. Нетерпение ссыльного, дошедшее до предела, нашло, казалось, возможность разрешиться.

Для полноты картины не обойдем вниманием одну гипотезу, получившую распространение в 1930-е годы. Она состоит в том, что Пушкин, грубо говоря, ехал из Михайловского целенаправленно на Сенатскую площадь, но из-за зайцев не доехал. (Это напоминает известный анекдот про Дельвига, которого будто бы спросили, отчего он не вышел с декабристами, а тот будто бы ответил, что уж очень рано надо было вставать.) Ввела эту мысль в обиход М. В. Нечкина, предположившая, что Пущин, готовясь к восстанию и веря в его победу, вызвал друга, "чтобы А. С. Пушкин не остался чужд этому решительному моменту". Предположение со всех сторон фантасмагорическое, давно оспоренное, противоречащее известным фактам и интересное сегодня только как пример победы революционного энтузиазма над здравым смыслом исследователя.

Пущин вызвал Пушкина не на смертельно опасное дело, не на восстание, которого в тот момент не мог определенно предвидеть, а вызвал он его "на дружбу" - такую формулу нашел Н. Эйдельман, давая художественную интерпретацию событий в повести о Пущине, и это согласуется с рассказом Лорера. Но в том-то и состояла сложность ситуации для Пушкина, что, попади он в эти декабрьские дни в Петербург - непременно оказался бы вместе с восставшими, оказался бы по дружбе, а не по политическим соображениям. Именно это он и объяснил Николаю I в ответ на его вопрос:

"Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял ли бы ты участие в 14 декабря?"

- "Неизбежно, Государь, все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них".

Пушкин был прозорливее Пущина: не зная толком, что происходит в столице, не будучи конкретно осведомлен о планах заговорщиков, он глубинным чутьем художника почувствовал не только взрывоопасность момента, но и личную для себя опасность быть втянутым в новый политический водоворот. Почувствовал - и отказался от этой возможности, повернул с дороги. За анекдотическими зайцами устной новеллы стоит глубоко осознанный внутренний выбор, к которому Пушкин закономерно подошел за последние годы.