АДВОКАТ Рокко ди Паскуале собирался идти на пенсию. Позади были годы ничем не примечательной службы, которая день за днем все глубже и глубже засасывала его в трясину обыденности. Сослуживцы и начальство уже давно перестали выказывать ему свое почтение и заговаривали с ним лишь в силу необходимости. Ни шутки, ни приветливого слова. Дома жена и большие, всецело занятые своей жизнью дети не обращали на него внимания, как если бы он был негодной мебелью, тенью или пятном на стене. Они совершенно не замечали его, не делились с ним своими планами, не рассказывали о событиях прошедшего дня. Одним словом, ни на работе, ни дома не было человека, которому он мог бы открыть свою душу.

Еще в молодости он не отличался особенно видной наружностью. Но тогда некоторое благородство в осанке и изящество в одежде придавали ему вполне сносный вид. С годами Рокко ди Паскуале весь как-то съежился, стал маленьким, незаметным. В толкучке таким всегда наступают на ноги и не просят прощения. Страдания и неудовлетворенность жизнью придавали его лицу угрюмое и неприветливое выражение. Если иногда в кафе или компании какой-нибудь разговорчивый. собеседник и пытался перекинуться с ним словом, то скоро понимал, что обратился не по адресу, и смолкал. Только поездки на родину, в грязный южный городок, где брат его работал аптекарем, уважение к нему тамошнего мелкого люда, который величал его "дон Рокко", радушие столпов города, принимавших его за человека своего круга, - все это возвращало ему забытое чувство собственного достоинства. Ему казалось тогда, что на него надели, наконец-то, чистую рубашку.

Увы, на родину он ездил не часто. Не в силах более противиться судьбе, он продолжал бы и дальше день за днем катиться вниз, приближаясь к пенсии, старости, могиле, если бы в одно прекрасное утро по дороге на работу не заметил бы совершенно неожиданно для себя пестрой, как зебра, пешеходной дорожки через улицу: городское управление проводило в жизнь новые положения правил уличного движения. Пораженный, он остановился посредине белых и черных полос, будто услышав доносившийся неизвестно откуда таинственный голос. Приближавшаяся машина резко, с визгом затормозила у самых его ног. Дон Рокко поднял голову и встретил раздраженный взгляд молодого шофера, лоснящегося, гладкого - под стать его шикарной, мощной, сделанной специально на заказ машине.

"Ну, проходи, проваливай!" - как бы говорило лицо юнца, и он для острастки дал газ. Мотор взревел - машина продвинулась еще на несколько сантиметров, почти коснувшись брюк адвоката. Он ни одним словом не выразил своего возмущения. Все существо, вся натура его, оскорбленная и подавленная, вся глубина разочарования и боли, которую он испытал, вся жизнь, полная несчастий, сплошных невезений и мелочей, которые пережевывались, как горькие куски, - все это огромной, неудержимой волной поднялось у него в груди. Дон Рокко выпрямился, расправил плечи, гордо вскинул голову, нахмурил брови, своим гневным взглядом испепеляя неосторожного шофера, и... на какое-то мгновение застыл, как изваяние, как памятник, на пьедестале которого можно было бы написать лишь одно слово: "Попробуй!" Или даже целое предложение: "Уважаемый, я читаю газеты, отлично знаю законы и свое право. Успокойся и подожди!" И юнец вынужден был ждать, несмотря на то, что его машина, как сильная нетерпеливая лошадь, готова была рвануться вперед. Дон Рокко сошел, наконец, с воображаемого пьедестала и медленно направился к тротуару, несказанно наслаждаясь - после стольких лет - сознанием реванша, сладостью победы.

Он не пошел на работу. Подождав некоторое время, неторопливо, почти торжественно спустился с тротуара и снова направился к полосатой дорожке. Остановился посредине белой полосы в глубокой задумчивости, затаив дыхание, чтобы услышать внутренний голос, повелевающий сделать что-то очень важное. Через несколько мгновений по обеим сторонам перехода образовались две длинные очереди машин. Только тогда дон Рокко, словно очнувшись от глубокого сна, открыл глаза, окинул улицу суровым, предостерегающим взглядом и медленно взошел на противоположный тротуар.

Чтобы не быть замеченным, он миновал несколько кварталов и на следующем переходе снова неоднократно повторил свой маневр, получая от этого величайшее удовлетворение человека, который видит признанными в конце концов свои: достоинства и права. Пусть посмотрели бы теперь на него сотрудники, начальство, сыновья, родственники, на каждом шагу подчеркивавшие свое неуважение к нему, - в этот миг весь город был у его ног.

С этого утра дон Рокко стал пренебрегать службой. Как правило, через каждые три-четыре дня он не являлся на работу, а спустя две недели взял даже отпуск, чтобы целиком, не рассеиваясь, с чистой совестью посвятить себя новой деятельности, от которой получал значительно больше удовлетворения, чем от бесполезных бумаг, погубивших его жизнь.

Веселый и бодрый он уходил из дому в одно и то же время, еще до восьми часов. Отправлялся в центр на своем обычном троллейбусе. И на остановке, едва ступив на тротуар, с удовлетворением отмечал, что его уже ждет постоянно манящий, как бы специально для него расстеленный властями, таинственный бело-черный ковер. Часами бродил он из улицы в улицу, из одного квартала в другой в поисках новых пешеходных переходов. Он стал прекрасно ориентироваться, проявляя поразительные знания в топографии. Через месяц подобных упражнений он мог бы на память перечислить все "полосатые" переходы Рима в черте стен Аврелия.

Каждый из этих переходов был связан для него с определенным событием, происшествием, вновь утверждающими его личность и достоинство как пешехода - пусть последнее достоинство, однако дающее простор неосуществленной мечте и в какой-то мере удолетворяющее оскорбленное честолюбие. Сегодня перед ним стоит машина с прицепом, везущая тонны груза, терпеливо дожидаясь, пока он соизволит величаво, не торопясь, шажком прошествовать перед ней. Завтра целых три троллейбуса справа и дюжина машин слева выстроятся гудящей шеренгой по обеим сторонам его неторопливого шага.

Каждый переход - словно клавиатура, звучащая торжественным маршем!

Порой дон Рокко быстро сходил с тротуара, делая вид, что он и есть тот дисциплинированный пешеход, которого торопит чувство ответственности перед городским транспортом или какая-нибудь беспокойная мысль, - тот самый на редкость сознательный гражданин, провожаемый шофером благодарным взглядом: "Эх, если бы все были такими, как этот маленький пожилой синьор, - воспитанными, полными гражданского чувства! Сразу видно - человек старой закалки. Неожиданно этот маленький пожилой синьор останавливался, поворачивался всем телом к машине, подбоченивался и сверлил шофера острым пронзительным взглядом. Мгновенье, другое дон Рокко чувствовал, что растет, и кровь его, вновь молодая и горячая, закипала в жилах, с близоруких глаз спадала пелена, взгляд светлел, и он свободно мог пересчитать все листочки на деревьях бульвара.

Однажды, как ни странно, позвонили с работы, вспомнив о своем сотруднике. И по совету обеспокоенной матери, старший сын, дождавшись отца в воротах, незаметно последовал за ним. То, что он увидел, превзошло все его ожидания. Дон Рокко остановился, как обычно, посреди полосатого перехода и, уверенный в своем праве, впился глазами в полузаснувшего шофера такси.

"Что он делает, с ума сошел!" - воскликнул сын, холодея от ужаса.

Сошел с ума? Нет, совсем не то. Но что это?

Ему вдруг показалось, что отец его внезапно выпрямился, вырос, висящая на нем складками одежда расправилась. Вот он стоит уже сильным и мускулистым богатырем, с каждым мгновением принимая облик цветущего молодого человека.

Морщины на его лице и шее пропадают, водянистые глаза становятся светлыми, ясными, взгляд-- гордым, волосы - густыми. И там, где раньше на лысине торчало несколько рыжеватых волосков, сейчас сплошной шапкой вьется густая черная шевелюра. Это уже не юноша, не статный богатырь - это настоящий великан, достигший второго этажа. Еще немного, и он займет собой всю улицу...

Но вот великан идет к тротуару, ставит на него ногу и... принимает обычные размеры. Заворачивает за угол. Сын спешит к нему с бьющимся сердцем.:. Перед ним жалкий, маленький, согнувшийся, тяжело дышащий, усталый старичок. "Папа!" Дон Рокко обернулся. Слезы бежали у него по щекам, но он не сдерживал их. Понимая, что старик плачет от счастья, сын горячо обнял его и убежал. Дома он не сказал о случившемся ни слова.

Шоферы нередко замечали потом, как сухой неприглядный старикашка, переходя улицу по пестрым дорожкам, становился вдруг неузнаваемо молодым, прекрасным, уверенным в себе. В последний раз таким его видел полицейский.

Блюстителю порядка показалось, что следовало бы поторопить странного пешехода. Едва он подошел и дотронулся до "великана", как тот упал ему на руки, маленький, легкий, бездыханный. В ближайшей аптеке врач авторитетно заявил: сердечный инфаркт. Так никто и не узнал, что дон Pокко погиб, стремясь всеми силами подняться над крышами домов, чтобы посмотреть сверху на город, на дальние его окрестности, чтобы получить улыбку и уважение лучезарного солнца
 

Перевод с итальянского Э. ЦВЕТКОВСКОГО

---

---

Июль 1998