VIVOS VOCO: М.В. Нечкина, "Карл Маркс изучает Россию"

Тема о Марксе и России, всегда приковывавшая внимание советских историков, имеет значительный общетеоретический интерес. Она ставит большие вопросы о развитии русского капитализма, о характере назревавшей русской революции, о путях перехода от капитализма к социализму, о взаимосвязи революционных движений в странах Европы и "обоих полушарий", о подготовке пролетарской революции. В.И. Ленин глубоко вникал в мысли Маркса и Энгельса о России и постоянно анализировал их в своих работах.

Вопрос о России никогда не был для Маркса самодовлеющим. Не имел он и характера случайного интереса, "бокового" ответвления от основных исследовательских тем Маркса, не представлял он и обособленного "островка", попутно обследованного и затем заброшенного. Вопрос о России всегда отчетливо вписывался у Маркса в общую проблему нараставшей, двигавшейся вперед в своей подготовке пролетарской революции. Он был составной органической частью этой проблемы. Этой есть, на мой взгляд, основной "ключ" к пониманию темы "Маркс о России".

Ясно намечаются два периода в изучении России Марксом: первый - от кануна Февральской революции 1848 г., когда Маркс и Энгельс едва ли не впервые упомянули о России в "Манифесте Коммунистической партии", до 1856 г., когда Маркс оборвал работу над "Разоблачениями тайной дипломатии XVIII века"; второй - от кануна русской революционной ситуации на исходе 50-х - начале 60-х годов XIX в. до конца жизни Маркса (1883 г.).

Если в первый период Маркс более всего изучает российский царизм и его реакционную роль и еще не видит реальных революционных сил внутри России, то во второй период, не теряя интереса к царизму, как к одному из основных резервов европейской контрреволюции, Маркс более всего сосредоточил внимание на изучении российского революционного движения и развития русского капитализма, на русских революционных ситуациях и характере грядущей русской революции.

Маркс родился в революционный век. Примерно за первые 40 лет его жизни произошло не менее 16 революций и крупных революционных движений. В начале периода - конец 10-х и 20-е годы XIX в.- военные революции в Неаполе, Испании, Пьемонте, Италии, Греции, восстание декабристов в России, Июльская революция по Франции 1830 г., польское восстание (1830-1831 гг.), чартистское движение; далее-цепь революций 1848 г. в Европе: во Франции, Германии, Австрии, Венгрии, Италии. Вспомним еще Лионские рабочие восстания (1831 п 1834 гг.), Краковское восстание 1846 г. На этот же период падают события освободительной войны в Латинской Америке против испанского господства, начало Тайпинского движения в Китае (с 1850 г.), национально-освободительное восстание в Индии (1857-1859 гг.). В среднем за это 40-летие на каждое трехлетие жизни .Маркса приходилось примерно по одной революции или по одному крупному восстанию.

Лишь одна царская Россия представлялась Марксу исключением. Выступление декабристов совсем не привлекло его внимания - он искал отчетливых массовых движений. Даже в консервативной Англии - стране, организовавшей на всем Европейском континенте подавление революционных сил, - в первой половине революционного XIX в. темный фон реакции прочертило яркой чертой движение чартистов. Но на Востоке высилась неприступная громада реакции, резерв контрреволюции - царская Россия. Другая, народная Россия, как сначала представлялось Марксу, глухо и немо молчала. В ее тьме "ничего нельзя было уловить". Некогда она, - и мы знаем, что Марксу это было хорошо известно, - потрясалась крестьянскими войнами - выступлениями Разина, Пугачева. Но сейчас движения не было видно. Начиная с Французской революции конца XVIII в. Россия, по мнению основоположников марксизма, являлась "становым хребтом объединенного европейского деспотизма" [2].

Образ позвоночника всегда был символом основной, решающей опоры: "сломать хребет" означало умертвить, разрушить, уничтожить. Английская реакция постоянно опиралась на царизм в своих конкретных планах борьбы с революционной Европой, и эту связь вскрыли и глубоко проанализировали именно Маркс и Энгельс.

Можно сейчас поспорить с Марксом и Энгельсом, выдвигая моменты "недооценки" ими русского революционного движения первой половины XIX в. Они не учли не только декабристов, но и непрестанного и нарастающего брожения масс: ни крестьянского движения павловского времени под предводительством Метелкина ("Пугачев попугал господ, а Метелкин подметет"), ни восстаний военных поселений с Чугуевским бунтом при Александре I, ни холерных бунтов при Николае I, ни сильного подземного гула 40-х годов - всего того, что мы теперь хорошо знаем после полувековой работы советских историков в архивах. Но, во-первых, Маркс не мог знать исследований, совершенных полустолетием позже его смерти, а во-вторых, он, как и мы сейчас, не стал бы ранее конца 50-х годов XIX в. говорить о возникновении в России революционной ситуации, а ведь именно в этом была для Маркса суть вопроса.

Вчитываясь в тексты Маркса и Энгельса, мы легко замечаем, что начало первой большой "эры революций" они относят к исходу XVIII в., а перелом ее и спад - к исходу 40-х годов XIX в.

Мы не имеем сейчас возможности останавливаться на сложных внутренних этапах этой эры. Начавшись Великой Французской революцией, она завершилась "цепной реакцией" европейских революций 1848 г. и кончилась разгромом их в 1849 г. Все эти революции были по своему характеру буржуазными и буржуазно-демократическими. Однако последние из них (1848-1849 гг.) были отмечены выдающейся принципиальной новизной - выступлением молодого, нового класса - пролетариата. Он уже начал организовываться для действий - Маркс и Энгельс были активнейшими участниками этого процесса. Уже возник "Союз коммунистов", уже прозвучал накануне Февральской революции 1848 г. "Манифест Коммунистической партии". Но молодой класс, за которым было все революционное будущее, еще не был готов к решающей борьбе и потерпел поражение, обливаясь кровью на парижских баррикадах в июньские дни 1848 г.

Трезво взвешивая все обстоятельства первого поражения и оценивая силы, принимавшие в нем участие, Маркс раскрыл роль одного из сильнейших врагов революции - российского царизма. Его удары сыпались систематически во время всей первой большой революционной конъюнктуры, всей первой "эры революции". "Старая Россия была до сих пор огромной резервной армией европейской реакции, - писал Энгельс, - она действовала в качестве таковой в 1798, 1805, 1815, 1830, 1848 годах" [3]. Перечисленные даты военных выступлений России легко комментируются.

Говоря о 1798 годе, Энгельс, очевидно, имеет в виду военную помощь, оказанную реакционной Турции против Франции правительством Павла I, ненавистника Французской революции: Турция в 1798 г. одновременно обратилась к Англии, России и Австрии и получила военную помощь. В 1805 г. Россия опять-таки по приглашению английской дипломатии приняла участие в повой антифранцузской коалиции вместе с Англией, Австрией и Швецией. Реакционные политические цели коалиции были очевидны - намечалось восстановление во Франции власти свергнутых революцией Бурбонов. Дата 1815 г. говорит о заключительном акте Венского конгресса, на котором Александр I входил в состав заправил европейской реакции, кончавших "войну народов и царей" в пользу последних. Следующие даты говорят об антиреволюционной позиции России во время Французской революции 1830 г., об усмирении Польского восстания, наконец, об ударах, нанесенных Россией европейской революции в 1848-1849 гг.

На первом этапе интерес Маркса к России ясно обозначается в исходе 40-х годов. Естественно, что он сосредоточен именно на российском царизме: "папа и царь" идут в "Коммунистическом манифесте" в первой паре европейских властителей, травящих "призрак коммунизма". Отбор тем всецело вырастал из этой концепции. Западноевропейская революция не сможет победить, если над нею будет нависать российский царизм. Царская Россия - становой хребет деспотизма, решающий резерв подавления вызревающего западноевропейского движения под гегемонией пролетариата.

Эту роль он просто изучал и анализировал с 40-х годов, начиная от "Коммунистического манифеста" до исхода Крымской кампании, до оборванной на полуслове "Тайной дипломатии XVIII в." К этому их влекла вся европейская революционная конъюнктура, оборванная первым разбитым выступлением в 1848-1849 гг. еще молодого пролетариата, необходимость изучить причины его поражения.

Поэтому было бы неправильно представлять себе создание опубликованной дочерью Маркса "Тайной дипломатии XVIII в." так: Марксу как-то встретились в библиотеке занятные шведские памфлеты на Россию времен Северной войны и следующих лет. Он прочел эти хлесткие, острые, брызгавшие ненавистью страницы, увлекся и написал свой едкий, полный сарказма памфлет. Конечно, дело обстояло иначе. Была эпоха спада и крушения революционной ситуации в Европе - после усмирений 1849 г. Была непреложная возможность повторений подобных "усмирений" российским колоссом - при восторженной помощи перепуганных реакционных европейских правительств (Маркс ясно предвидет именно такую диалектику дальнейшего развития процесса).

Еще раз нанести удар по становому хребту реакции, разоблачить истинное классовое лицо и подлинную ведущую линию царской дипломатии - такова была политическая задача Марксова памфлета. Он бил в важную и для того времени самую актуальную точку. Замысел его рожден в уме революционера.

Рукопись "Тайной дипломатии", которую Маркс начал писать в 1856 г. и часть опубликовал сам в газете Уркарта, оборвана на полуслове цитаты. Она осталась незавершенной, брошеной. Почему?

Вероятно потому, что на исходе 50-х годов Маркс и Энгельс заметили в России совершенно новое явление - признаки складывания там первой революционной ситуации. Россия, которая, по собранным ими о ней данным, была в первой половине XIX в. страною безмолвных рабов, стала проявлять признаки массового движения. В стране, столь бедной революционными силами, что никаких ее организаций Маркс и назвать не мог, появились выдающиеся идеологи революционной борьбы - Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов.

И крестьянское движение в России, и появление руководителей русской революционной демократии, и журнал "Современник" - все это было замечено Марксом и Энгельсом. Возможно, какие-то сведения о крестьянском движении исхода 40-х - начала 50-х годов - еще до Крымской войны - заметились Марксу и Энгельсу:

"Если гроза разразится... Германия имела бы только одного возможного союзника - Россию, при условии, что там произойдет крестьянская революция", - пишет Энгельс Марксу в мае 1851 г. Пока формулировка дана в подчеркнуто условной форме ("если... при условии") и выглядит почти абстрактно. Но в апреле 1853 г. надежда Энгельса звучит куда увереннее, хотя и предполагает еще начальное выступление со стороны дворянства: "...дворянско-буржуазная революция в Петербурге с последующей гражданской войной внутри страны вполне возможна" [4]. Маркс пока прямым образом не откликается на предположение друга. Но дальнейшее развитие событий приковывает и его внимание к этому новому, невиданному ранее процессу. Раньше - на первом этапе своего изучения России, сосредоточенный па реакционной роли царизма, его дипломатии и войнах, Маркс вообще никаких предположений о сроках русской революции не делал.

Но вот в июне 1858 г. в работе "Политические партии в Англии" зазвучали новые ноты:

"Существует еще одна великая держава, которая десять лет тому назад чрезвычайно энергично сдерживала напор революции. Мы имеем в виду Россию. Но в настоящее время у нее самой под ногами накопился горючий материал, который, при сильном порыве ветра с Запада, может внезапно воспламениться" [5].

Прошло еще пять лет. Уже констатировано наличие в России революционной ситуации, но теперь обобщающая мысль диалектика чертит совсем новые линии возможного дальнейшего развития событий. Теперь уже вновь факты понимаются в рамках большой европейской революционной конъюнктуры, которая, видимо, нарождается:

"Ясно одно - в Европе снова широко открылась эра революций... Будем надеяться, что на сей раз лава потечет с востока на запад, а пе наоборот..." [6].

Вот какие огромные перемены: уже пит речи о необходимости порыва ветра с запада, да еще "сильного", теперь уже лава, на что Маркс надеется, потечет с востока на запад. Далее мы еще вернемся к этому вопросу, пока же ясно, что у нас уже есть важные данные для ответа на вопрос, почему перо Маркса остановилось, оборвав цитату, и памфлет о тайной дипломатии царизма остался неоконченным. Потому что в самой России народились силы, идущие в атаку на твердыни царизма, стремящиеся и могущие, в этом Маркс уверен, сокрушить их. Этими событиями первой русской революционной ситуации и открывается новый этап в изучении Марксом России. Теперь уже не только царизм, а идущие на штурм царизма русские революционные силы в центре внимания Маркса. Вопрос о России предстает теперь совсем в новом свете. Диапазон охвата фактов становится гораздо обширнее. Аспекты вникания в проблему России делаются намного сложнее.

Освещение экономического развития России нужно Марксу для работы над III томом "Капитала". Необходим и русский язык, Маркс осваивает его. Книги о России, в том числе (и прежде всего) русские, теперь сотнями насчитываются в библиотеке Маркса. Русские материалы читаются в подлиннике. Множатся и усложняются связи с русскими людьми. В организующемся I Интернационале возникает Русская секция и Маркс по просьбе русских товарищей соглашается взять на себя представительство России.

Тема о революционной борьбе против царизма в России занимает все больше места в произведениях Маркса и в его переписке. Близятся и наступают дни Парижской Коммуны, в которой принимают участие и русские революционеры, знакомые Марксу. Новые темы вступают в его переписку - борьба Коммуны, ее гибель, контуры дальнейшего развития новой большой революционной конъюнктуры, в которой России отводится очень значительная роль.

Оба периода изучения России Марксом и Энгельсом, конечно, должны изучаться в комплексе: один поясняет другой. Иначе концепция России и ее развитие основоположниками марксизма останутся необъясненными.

Перейдем теперь к вопросу о русских революционных ситуациях во второй половине XIX в. в освещении Маркса и Энгельса. Постоянно сосредоточенные на возможности возникновения русской революции, они не могли не уделить значительного внимания той совокупности объективных перемен, без которой не бывает революции, - сложению в стране, их интересующей, революционной ситуации.

О первой русской революционной ситуации в конце 50-х - начале 60-х годов XIX в. уже говорилось выше.

Позже Энгельс такими словами определил положение, сложившееся тогда в России: "Так называемое освобождение крестьян, - писал он Ферберу, - создало настоящую революционную ситуацию..." [7]. Маркс и Энгельс с этих позиций пристально следили за ходом крестьянской реформы. В статье, специально посвященной отмене крепостного права в России, Маркс писал о созыве представителей губернских комитетов, о неудаче деятельности Главного комитета, подробно анализировал внутреннее положение России, экономические притязания разных дворянских групп, сопоставляя характер упразднения крепостного права в России с ликвидацией крепостных отношений в других странах, характеризовал различные формы крестьянского движения [8].

Определял он и тип грядущей, ожидаемой им революции, в которую перерастет революционная ситуация: основываясь на возрастающем крестьянском движении, он предсказывал, что "настанет русский 1793 год" [9]. Предсказания Маркса не сбылись, но мы будем судить об этом не в той плоскости, если просто назовем эти предсказания ошибочными. Маркс и Энгельс, вероятно, не стали бы настаивать на своих сроках, как на абсолютно безупречных: мне представляется, что речь у них шла прежде всего о прогнозе типа революционного взрыва и ощущении его близости - предположение о точном сроке не играло главной роли в прогнозе.

Кроме определения типа, их еще глубоко занимало определение объективного значения движения данной страны в слагающейся мировой обстановке, в большой революционной конъюнктуре. Непрерывно учитывая проблему "обоих полушарий", Маркс писал Энгельсу: "По моему мнению, величайшие события в мире в настоящее время - это, с одной стороны, американское движение рабов, начавшееся со смерти Брауна, и, с другой стороны, - движение рабов в России" [10]. В.И. Ленин определяет дату первой русской революционной ситуации как 1859-1861 гг. [11], Маркс склонен продлить ее завершительную дату до восстания 1863 г. "Поляки - молодцы. И если они продержатся до 15 марта, то вся Россия придет в движение" [12].

Маркс и Энгельс заметили и проанализировали также и вторую революционную ситуацию в России, падавшую на конец 70-х годов. Кульминацией "новой эры" революционного движения, замеченной Марксом с момента развития революционной ситуации в России, была в Западной Европе, конечно, Парижская Коммуна, рухнувшая под ударами реакционных сил Западной же Европы. Вторая русская революционная ситуация падала на период уже после поражения Парижской Коммуны.

Концепция революции с востока вновь разрабатывается Марксом уже вторично (первый раз ее выдвинула, как мы упомянули, первая русская революционная ситуация). В сентябре 1877 г. Маркс пишет Зорге: "Революция начнется на этот раз на Востоке, бывшем до сих пор нетронутой цитаделью и резервной армией контрреволюции" [13]. Лава, следовательно, и на этот раз ожидается с востока. "Этот кризис - новый поворотный пункт в истории Европы, - пишет Маркс в том же письме. - Россия... давно уже стоит на пороге переворота, и все необходимые для этого элементы уже созрели". При этом почти 60-летний Маркс надеется при благосклонном участии матери-природы дожить "до этого торжества". В январе 1878 г. Энгельс в работе "Рабочее движение в Германии, Франции, Соединенных Штатах и России" определяет самый характер приблизившегося революционного переворота в России, предвидя две революционные волны, следующие одна за другою: "...мы имеем налицо все элементы русского 1789 года, за которым неизбежно последует 1793 год. Каков бы ни был исход войны, русская революция уже назрела и вспыхнет скоро, - может быть, в этом году..." [14].

Определяя начало новой русской революционной ситуации около 1878 г. (дата, очень близкая к определенной В.И. Лениным), Энгельс подчеркивает огромное всеевропейское значение приближающихся русских революционных событий: "Но русская революция означает нечто большее, чем простую смену правительства в самой России". Из дальнейшего текста следует, что за ней последует:

- исчезновение основного оплота европейской реакции;
- освобождение Германии от главенства реакционной Пруссии;
- освобождение Польши;
- пробуждение малых славянских народностей восточной Европы;
- ликвидация панславизма;
- начало активной национальной жизни русского народа;
- возникновение настоящего рабочего движения в России;
- "гигантский шаг" к общей цели - всеобщему освобождению труда [15].

В декабре 1879 г., учитывая нарастание движения в России, Энгельс в письме к Беккеру вновь подчеркивает значение - теперь уже всемирного характера - близящихся русских событий: "В России дела обстоят великолепно! Там, пожалуй, развязка близка... Это будет ближайшим поворотным пунктом во всемирной истории" [16].

* * *

Вопросы оценки Марксом русской общины, его отношения к русскому революционному движению и определения характера русской революции постоянно выделяются историками при разработке темы "Маркс о России". Однако ни один из этих вопросов нельзя осветить без предварительной характеристики другой темы, на базисе которой они построены и с которой тесно связаны, - "Взгляд Маркса и Энгельса на развитие капитализма в России".

Соображения и выводы Маркса по этому вопросу относятся преимущественно к первым двум десятилетиям после падения крепостного права. Это как раз и есть тот ранний период развития в России капиталистической формации, на малую исследованность которого постоянно жалуются и сейчас историки народничества. В.И. Ленин, как известно, сосредоточил свою работу о развитии капитализма в России на материалах более поздних десятилетий. В работах Маркса и Энгельса и в их переписке - море материала как раз по этому раннему периоду. Особенно драгоценна переписка с Н. Даниельсоном, присылавшим Марксу целые горы материала о России. Некоторые из изданий были весьма редкими и трудно доставаемыми, другие даже предназначались лишь для служебного пользования (Даниельсон, нарушая все запреты, все же посылал их Марксу).

Сейчас передо мною, разумеется, не стоят задачи подробной характеристики этого материала. Я отмечу лишь некоторые существенные стороны вопроса, особенно в плане необходимого обоснования последующих выводов о русском революционном движении и русской революции.

Процесс развития именно капитализма в пореформенной России был для Маркса и Энгельса вне сомнений. Они полагали, что "начало новой промышленной эры" следует отнести примерно к 1861 г. Переход страны к капитализму становится "окончательным" после акта об освобождении крестьян. В письме к Даниельсону от 22 сентября 1892 г. Энгельс пишет даже о более ранней дате - о 1854 г. как времени обнаружения процесса, причем вопрос о роли правительства, устанавливающего покровительственные и запретительные пошлины, оценивается им как второстепенный момент, не меняющий существа процесса: "Раз уж признана эта необходимость перехода от примитивных методов производства, преобладавших в 1854 г., к современным методам, начинающим преобладать теперь, то становится второстепенным вопрос, был ли этот тепличный процесс поощрения промышленной революции путем покровительственных и запретительных пошлин выгодным, или даже необходимым, или наоборот" [17]. Тепличная атмосфера развития промышленности лишь убыстряла ход дела и втискивала "в какие-нибудь двадцать лет процесс, который при других условиях занял бы шестьдесят лет или более" [18]. При всех особенностях развития капитализма в России, Маркс и Энгельс постоянно подчеркивали и общие закономерности, которые свойственны капиталистическому развитию и более развитых стран. "...Яне вижу, чтобы результаты промышленной революции, совершающейся на наших глазах в России, отличались чем-нибудь от того, что происходит или происходило в Англии, Германии, Америки", - пишет Энгельс, хотя и усматривает некоторые отличия процесса русского экономического развития, скажем, от американского [19].

Основоположников марксизма интересует множество конкретных вопросов развития русского капитализма, причем в постоянном сопоставлении с другими, более продвинувшимися капиталистическими странами. При этом такое сопоставление никогда не ведет к отрицанию принципиальных моментов капиталистического характера. Для примера возьмем богатейшие по содержанию письма Энгельса к Даниельсону в 1891-1892 гг., в которых анализируются более широкие данные второй половины XIX в. Тут Энгельс сопоставляет, например, разложение крестьянской общины в процессе капиталистического развития сельского хозяйства России; специально останавливается на кулаках (причем Энгельс пишет этот термин русскими буквами), держащих трудовое крестьянство в положении эксплуатируемых, на громадных прибылях молодой русской буржуазии и т.д. Энгельс анализирует связь роста внутреннего рынка в России с урожаем. Неоднократно разбираются причины голода в России в начале 90-х годов XIX в. Оттеняется "огромная разница" между "старой мануфактурой" и современной крупной промышленностью. Перечень этот можно продолжить, но в этом нет нужды - для нашей цели он достаточен.

Особо важно подчеркнуть, что в числе центральных проблем для Маркса и Энгельса стоял вопрос о развитии в России рабочего класса. В этом отношении существен их острый интерес к работе В.В. Берви-Флеровского "Положение рабочего класса в России" (СПб., 1869) - книге, оцененной как "настоящее открытие для Европы", "выдающийся труд", "самая значительная книга среди всех, появившихся после твоего [20] труда о «Положении рабочего класса»" [21]. Само развитие в России нового класса капиталистического общества - рабочего класса - было для Маркса и Энгельса вне сомнений.

Только на основе этих "базисных" положений можно полностью понять общеизвестное и повсюду широко цитируемое мнение Маркса и Энгельса о роли русской общины в русском революционном процессе. Его нельзя ни давать обособленно как независимое, замкнутое, ни отрывать от него базу - понимание основоположниками марксизма процессов развития именно российского капитализма. Положение это многократно встречается у Маркса и Энгельса - напомним его в формулировке, данной в Предисловии ко второму русскому изданию "Манифеста Коммунистической партии":

"...может ли русская община - эта, правда, сильно уже разрушенная форма первобытного общего владения землей - непосредственно перейти в высшую, коммунистическую форму общего владения? Или, напротив, она должна пережить сначала тот же процесс разложения, который присущ историческому развитию Запада?
Единственно возможный в настоящее время ответ на этот вопрос заключается в следующем. Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития" [22].

В этой формуле раскрывается важная мысль Маркса и Энгельса о возможности пути некапиталистического развития при переходе к социализму. Однако этим дело не исчерпывается. Этот вопрос тесно связан и с таким вопросом, как капиталистическое разложение общины.

Цитированное мнение Маркса и Энгельса об общине не оставалось неизменным. Оно изменялось вслед за развитием капитализма в России. А капитализм, развиваясь все сильнее и сильнее, разрушал общину и тем снимал вопрос о ее целесообразном использовании в случае победы коммунизма на Западе.

Энгельс писал Даниельсону, что капитализм может успеть до наступления революции подорвать общину слишком глубоко [23] и тогда она не сыграет желанной для народников роли. "В 1854 г., или около того, - поясняет Энгельс, - для России отправными пунктами были: с одной стороны, наличие общины, с другой - необходимость создать крупную промышленность". И если бы на Западе "в свое время" свергли бы капиталистический режим "лет десять или двадцать тому назад" (это время примерно между Парижской Коммуной и второй русской революционной ситуацией), то Россия, как пишет Энгельс, "имела бы еще время остановить тенденцию своей собственной эволюции в направлении к капитализму" [24]. Но теперь этого уже нет! Это пишется уже в 1893 г., срок указанной Марксом и Энгельсом возможности исчезает в историческом процессе. "...Община у вас все больше сходит на нет", и, может быть, лишь "в некоторых наиболее отдаленных местностях вашей страны" будут использованы ее остаточные формы для новых общественных институтов. "Но факты остаются фактами, - подводит итоги Энгельс, - и мы не должны забывать, что шансов такого рода с каждым годом становится все меньше и меньше".

Годом ранее Энгельс, размышляя над тем же процессом, писал Н. Даниельсону, ссылаясь на Маркса: "...если Россия и дальше пойдет по тому пути, на который она вступила в 1861 г., то крестьянская община обречена на гибель. Мне кажется, что именно сейчас это начинает сбываться. По-видимому, приближается момент, когда - по крайней мере в некоторых местностях - все старые социальные устои в жизни русского крестьянства не только потеряют свою ценность для отдельного крестьянина, но и станут для него путами точно так же, как это происходило ранее в Западной Европе". Вывод Энгельса был совершенно ясен: "Боюсь, что нам придется рассматривать вашу общину [25], как мечту о невозвратном прошлом и считаться в будущем с капиталистической Россией. Несомненно, таким образом будет утрачена великая возможность, но против экономических фактов ничего не поделаешь" [26].

Таким образом, недостаточно цитировать известные слова Маркса и Энгельса о возможности использования русской общины при опоре на коммунистическую революцию на Западе. Эту мысль основоположников марксизма надо брать в движении, а цитаты в их полноте: выводы их усложнялись, поскольку менялась русская экономическая действительность.

Грядущая общеевропейская революционная ситуация и последующая революция окажут сильнейшее влияние на ход развития российской экономики. "...Приближающаяся гибель капиталистического общества на Западе даст и России возможность значительно сократить свое прохождение через стадию капитализма, которое становится теперь неизбежным" [27], - пишет Энгельс.

Вдумываясь в определение характера русской революции Марксом, мы замечаем в его составе не одну. а по меньшей мере две проблемы. Первая - вопрос о буржуазной революции в России в ее конечной форме - буржуазно-демократической - в трактовке Маркса. Вторая проблема - последующая социалистическая революция. Темы эти нигде не смешиваются, но постоянно даются в тесной взаимосвязи, в последовательном соответствии. Сначала - о первой проблеме.

Задача сокрушения и ликвидации царизма принадлежит буржуазно-демократической революции в России.

Маркс и Энгельс страстно ждут "русского 1789 года" - этот исторический образ Французской революции, много раз встречающийся в их произведениях и переписке, говорит за себя. В той "новой эре революций", в новой большой революционной конъюнктуре, которая, по Марксу, началась с первой русской революционной ситуации конца 50-х - начала 60-х годов XIX в., удар по царизму осуществляло революционное народничество. Деятельность его оценивается Марксом очень высоко именно с этих позиций. В письме к дочери Женни (по мужу Лонге) Маркс в апреле 1881 г. дает самую высокую оценку "Народной воле" и ее деятелям: "Это действительно дельные люди, без мелодраматической позы, простые, деловые, героические". Они проповедуют цареубийство не как "теорию" и "панацею", а как неизбежный и чисто русский modus operandi [28]. Реальное значение народовольческой борьбы подчеркнуто Энгельсом: "В России в те времена было два правительства: правительство царя и правительство тайного исполнительного комитета" [29].

Высокая оценка объективного дела революционных народников, их реальной борьбы стоит у Маркса на первый взгляд в некоем "контрасте" с острейшей отрицательной оценкой теоретиков народничества. В то время как именно теоретическая работа Чернышевского и Добролюбова оценивается Марксом чрезвычайно высоко, теории Бакунина, Ткачева и даже "друга Петра" (Лаврова, к которому Маркс относился все же более мягко) оцениваются им резко отрицательно. Не говоря уже о разоблачении теоретических позиций Бакунина и о самой острой критике теорий "зеленого гимназиста" Ткачева, и "друг Петр" характеризуется как явный эклектик.

Как попять это противоречие? Мне представляется, что речь тут идет о разных вопросах. Высокая оценка революционного народничества, главным образом "Народной воли", связана у Маркса с ее объективным историческим значением - натиском на царизм как на опаснейшего врага возможной пролетарской революции в Европе. Другой революционной силы, противостоявшей царизму, в то время не было. Маркс высоко поднимал людей, не теоретизировавших по вопросу о "героях и толпе" или готовности народа восстать в любой момент - была бы искра, а делавших реальное революционное дело, воплотивших в себе реальную силу борьбы, создавших в угнетенной России "второе правительство". Эта оценка ни в малейшей мере не устраняла для Маркса необходимости критиковать их теоретические ошибки. Народовольцы - объективно - идут штурмом на царизм и чуть ли ни принудили его к капитуляции. "...Этих людей мы не потянем к ответу за то, что они считали свой русский народ избранным народом социальной революции. Но разделять их иллюзии мы вовсе не обязаны", - писал Энгельс в послесловии к работе "О социальном вопросе в России" [30].

Осенью 1891 г. Энгельс писал Бебелю: "В России страдают три класса: дворяне-землевладельцы, крестьянство и нарождающийся пролетариат. Последний еще слишком слаб для революции, а первые уже бессильны для нее" [31]. Не только помещики - это само собой понятно, но и крестьянство, по мнению Энгельса, уже (а не еще!) бессильно для самостоятельного совершения революционных выступлений. Историческая роль народников как крестьянских революционеров шла по ниспадающей кривой.

Таким образом, в спорах о народничестве невозможно "закрывать" острую критику Марксом Бакунина, Ткачева, Лаврова - высокой оценкой деятельности народников, особенно народовольцев, данной им же, Марксом. Обе эти позиции вполне совместимы, и речь в них идет не об одном и том же. В апреле 1890 г. Энгельс пишет Вере Засулич: "Совершенно согласен с Вами, что необходимо везде и всюду бороться против народничества [32] - немецкого, французского, английского или русского" [33].

Мы видим, что вопрос о народничестве также не имеет у Маркса и Энгельса обособленного, "самодовлеющего значения", он также является лишь частью их большой общей концепции о нарастании пролетарской революции в мировом движении, органически связан с нею и без иее неполон.

Однако вопрос о "русском 1789 годе", о последующей пролетарской революции, уничтожающей капитализм, был следующей, причем крупнейшей проблемой.

"Капиталистическое производство готовит свою собственную гибель, и Вы можете быть уверены, что так будет и в России, - пишет Энгельс Даниельсону в сентябре 1892 г. - ...Консерваторы, насаждавшие в России капитализм, будут в один прекрасный день потрясены последствиями своих собственных дел" [34].

В конце 80-х годов Энгельс считает, что революция в России "положила бы начало всемирной социальной революции" [35].

Маркс, умирая, был уверен, что его усилия по сплочению пролетариев обоих полушарий в одну великую армию, под одним знаменем увенчаются полным торжеством. Оценивая перспективы революционного движения в. России, Маркс был убежден, что оно "в конце концов. должно будет неизбежно привести, быть может после длительной и жестокой борьбы, к созданию российской коммуны" [36].

История полностью подтвердила это научное предвидение Маркса.

Литература

1. В основу статьи положен доклад на научной сессии Комиссии историков СССР и ГДР и Института международного рабочего движения АН СССР 23 мая 1968 г., посвященной 150-летию со дня рождения К. Маркса.

2. Подобный вывод встречается у Маркса множество раз - реакционная роль царизма постоянно учитывалась им. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 146 и след.

3. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 124.

4. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 27, с. 240; т. 28, с. 487.

5. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 12, с. 519-520.

6. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 30, с. 266.

7. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 36, с. 315.

8. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 12, с. 605-608.

9. Там же, с. 701. Это определение повторяется в переписке многократно.

10. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 30, с. 4.

11. См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 26, с. 219.

12. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 30, с. 268. Ранее (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М., 1930, т. 23, с. 135-136) давался другой перевод: "И если они продержатся до 15 марта, - то по всей России пойдут восстания". Немецкий подлинник гласит: "Wenn sie sich halten bis 15. Marz, so geht's ganz Russland los". Теперешний перевод: "...вся Россия придет в движение" - не вполне точен и имеет тенденцию несколько "снизить" оценку Марксом предполагаемого русского движения: "losgehen" означает двинуться, начаться в смысле лаконичного: "Ну, началось!", когда собеседники говорят об известном, долгожданном, важном событии. В данном случае точнее было бы: "...если они продержатся до 15 марта, то по всей России дело начнется"; или еще лаконичнее: "...то по всей России начнется...". Маркс, конечно, подразумевает начало долгожданной и предсказанной им революции. Перевод же, данный в последнем издании, точно не говорит о характере движения - его слова равным образом могут быть отнесены к движению как "верхов", так и "низов", как к революции, так и к чему-либо иному.

В 3-м сборнике "Революционная ситуация" (М., 1963) в моей статье "Об одной исторической загадке в переписке К. Маркса и Ф. Энгельса" изложены соображения к некоторому объяснению загадочно-точной даты "15 марта" и поставлен вопрос о необходимости ее комментария. В недавно выпущенном НМЛ сборнике материалов "К. Маркс, Ф. Энгельс и революционная Россия" (М., 1967) на с. 740-741, в примеч. 12-м, относящемся к данному тексту, комментаторы дают такое предположительное объяснение точной даты "15 марта": "Свою надежду на новый подъем революционного движения в России Энгельс связывал, по-видимому, с окончанием установленного «Положениями 1861 г. об отмене крепостного права» двухгодичного срока для составления уставных грамот, когда крестьяне должны были окончательно убедиться в грабительском характере царской «воли» и в том, что другой, лучшей «воли» им не будет". Остается непонятным, откуда же все-таки взялась в таком случае у Маркса его точная дата "15 марта"?

"Положения 19 февраля 1861 г." несут дату в самом своем заглавии - это 19 февраля, а не 15 марта. Двухгодичный срок для составления уставных грамот решительно нигде в тексте закона не датируется датой "15 марта" и не может быть датирован, потому что сроки составления грамот определялись соглашением. Но даже если предположить, что Маркс стал вычислять точную дату по закону формально, он мог бы подсчитать ее лишь от даты объявления нового закона народу, что произошло, как известно, в воскресенье, 5 марта 1861 г., т.е. дало бы дату 5 марта 1863 г. Следовательно, ни так, ни эдак 15 марта не получается. Если предположить тогда только одно - ошибку Маркса в вычислении этой даты, то надо так прямо и написать в комментарии: другого выхода нет. Но предположение о простой ошибке в вычислении явно произвольно, ничем не обосновано и принято, на мой взгляд, быть не может.

15. См.: Там же, с. 124, 143-146. Выделение отдельных результатов русской революции через тире сделано мною в порядке итога для удобства читателя.

16. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 34, с. 344.

17. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 38, с. 398.

18. Там же

19. См.: Там же, с. 399.

20. Т.е. Ф. Энгельс. - М. Н.

21. Маркс К., Энгельс Ф. Соч.. т. 32, с.

22. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 305, 358: 549; т. 16, с. 427.

23. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 38, с. 315.

24. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 39, с. 33, 34.

25. Слово "община" написано по-русски.- М.Н.

26. Маркс Н., Энгельс Ф. Соч., т. 38, с. 265.

27. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 435.

28. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 35, с. 147- 148. Modus operandi (лат.) - образ действия.

29. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 449.

30. Там же, с. 451.

31. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 38, с. 136.

32. Это слово написано Энгельсом русскими буквами. - М. Н.

33. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 37, с. 316.

34. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 38, с. 401.

35. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 37, с. 6.

36. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 252.